Профессия – киллер

ГЛАВА 4

Насколько мне помнится, я не особенно удивился, когда примерно через полчаса после телефонного звонка входная дверь моего запустелого дома отворилась без стука и в прихожей появился приличный такой, спортивного вида мужик лет, может, сорока пяти.

Вошел он довольно робко, что никоим образом не соответствовало его характеру, – это я уже потом, спустя некоторое время отметил. А тогда мне было совершенно не до анализа. Я пребывал в околокоматозном состоянии, потому что всплеск физиологической и психической активности сошел на нет и на смену ему пришло уже испытанное ранее желание умереть голодной смертью.

Помнится, я равнодушно смотрел на него, даже не пытаясь связать появление в моей убогой хате этого отпадно прикинутого типа с недавним разговором по телефону.

Если я ничего не путаю, кажется, он первым делом задал довольно странный для сложившихся обстоятельств вопрос:

– У тебя сохранился семейный альбом?

Вяло посоображав, я мотнул головой в сторону платяного шкафа, на котором, сколько себя помню, всегда лежал этот альбом – в коробке из-под маминой шляпы.

Кажется, в тот момент у меня мелькнула мысль, что я этого типа где-то видел, и не раз, и он меня – соответственно, и что этот тип желает идентифицировать меня с тем образом, который был ему знаком. Настолько, видимо, я опустился, что он, глядя на меня, сомневался, действительно ли я тот, за кого себя выдаю.

Пришелец встал на цыпочки, осторожно достал коробку со шкафа, обрушив на себя тучу пыли, извлек из нее альбом и сел на продавленный диван рядом со мной, брезгливо поморщив нос – от меня, наверное, так несло…

Присев на диван, он несколько секунд подержал руки на обложке альбома, как будто не решался открыть его, потом начал аккуратно перелистывать жесткие страницы, внимательно рассматривая хранившиеся в альбоме фотографии. Я молча сидел рядом с ним и тупо смотрел перед собой, даже не поинтересовавшись, чем вызвана необходимость именно сейчас производить досмотр альбома, – наплевать на все было.

Сколько времени он был погружен в прошлое нашей семьи, я сказать затрудняюсь. Помню, дойдя до последней страницы, он тяжело вздохнул, снова раскрыл альбом где-то посредине и вытащил из прорезей небольшую, старую, но довольно хорошо сохранившуюся фотографию. И сунул ее мне под нос.

– Такие снимки еще есть? – Он говорил тихо, как с тяжелобольным. – Вообще есть еще где-нибудь фотографии?

Я немного помолчал и отрицательно помотал головой, поскольку, с трудом шевельнув извилинами, вспомнил, что, когда мне было лет восемь-девять, отец по какой-то причине уничтожил все другие фотографии.

Мама тогда принесла от родителей два своих альбома – школьный и институтский. Я частенько их разглядывал, когда бывал у бабки.

Мой отец был всегда спокойный. Мог иногда на меня повысить голос из-за каких-то моих шалостей, но на маму – никогда. Вот почему я так хорошо и запомнил, что именно в этот день отец сильно кричал на мать – не знаю, по какой причине, а потом тщательно перебрал все фотографии в этих двух альбомах, часть из них вставил в наш семейный толстенный альбом с бархатной голубой обложкой, а остальные сжег. Помню, что мама сильно плакала, а позже на мои бестолковые вопросы отвечала, что у папы неприятности на работе. После этого они с отцом неделю не разговаривали…

Этот тип тяжело вздохнул, поднялся с дивана и, как мне показалось, бережно положил альбом в коробку. Постоял молча около минуты, потом повернулся ко мне.

– Надеюсь, ты понял, что звонил сейчас мне. Я – Донатан Резоевич Чанкветадзе.

Он огляделся по сторонам, опять брезгливо поморщился – видимо, на этот раз ему здорово не понравилось место моего пребывания.

– Я забираю тебя с собой. Поехали, – сказал он и пошел к выходу, даже не оглянувшись: был уверен, что я последую за ним.

Больше он ничего не говорил и не спрашивал. Со временем я привык к способности этого человека оценивать любую ситуацию молниеносно, с одного взгляда.

Вообще-то к нему, к Дону, я испытываю весьма противоречивые чувства. Это непросто объяснить в двух словах, однако попытаюсь.

Дон годится мне в отцы. До начала всех этих реформ, которые и развалили благополучно тоталитарную систему, он был преподавателем истории в университете и жил, можно сказать, довольно сносно.

Для дельца он недурственно образован и вылощен. Если внимательно приглядеться, сквозь налет светской шелухи, сквозь то, что он на себя напускает, пытаясь сохранить начинающий увядать облик, можно обнаружить пытливый ум и беспомощный сарказм.

За это я его здорово уважаю, в некоторых случаях – боготворю, поскольку довольно часто он проявляет умение угадывать события на двадцать ходов вперед и чуть ли не читать мысли.

Кроме того, я его ненавижу – иногда. Потому что он, как мне кажется, может переступить через близкого человека, чтобы поднять ногу на очередную ступеньку своего благополучия.

А еще он не верит ни в какие проявления высоких чувств. Всегда все опошлит и принизит до земного уровня, как сам он выражается – до уровня сточной канавы. За это я иногда готов его укокошить, ведь есть вещи, которых нельзя касаться, предварительно не помыв руки с душистым мылом.

А вообще, по сценарию, я должен быть предан Дону душой и телом. Потому что, как вы поняли, он мой благодетель. Он подобрал меня, вывел из состояния запоя – и только лишь потому, что когда-то был другом моего отца. Очень давно – тогда меня еще не было.

И еще один нюансик. Моя мать когда-то училась в том самом университете, где Дон преподавал историю. И… короче, была она невестой Дона, а потом ее, образно выражаясь, отбил мой папа, хотя и был лучшим другом Дона.

Об этом Дон мне проболтался как-то спьяну, под настроение. Но, насколько я знаю, он в любом положении не теряет способности сохранять ясность сознания, даже если и сильно пьян. Вот так.

И еще. Мои родители погибли в автокатастрофе всего около года назад, до начала моей службы у Дона. Так вот: Дон на похороны не пришел – я не видел его, не помню. Очевидно, он был занят: дела какие-нибудь проворачивал или еще чего…

Да, так вот, значит, сказал он мне и вышел, а я, как говорят, тормозил, решал, стоит с ним ехать или послать его подальше, такого вот самоуверенного. «Беру с собой… Поехали…» А я не вещь! Ясно?!

И еще мне не понравилось, что он, перед тем как уйти, забрал снимок, который вытащил из альбома, и буквально прикарманил – положил в карман дубленки. Больше этого снимка я не видел никогда, но хорошо помню, что на нем была запечатлена мамина группа в день выпуска из университета.

На этом снимке мама стояла рядом с молодым стройным мужиком кавказского типа. Как она мне говорила, это был преподаватель истории. Знаете, как дети пристают: «Мама, мама, а кто этот дядя рядом с тобой? Это твой жених?» Позже, когда я вспомнил про прикарманивание снимка, догадался, что тот историк и есть Дон, Донатан Чанкветадзе.

Все-таки я решил последовать за своенравным типом и вышел из дому, ничего не взяв с собой. Нечего было, все пропил. И даже, кажется, не запер дверь – черт знает когда в последний раз видел ключи.

Я сел в автомобиль и через некоторое время оказался в двухэтажном особняке. А еще спустя короткий промежуток времени я сидел один в какой-то диковинной ванне, ранее виденной мной только в фильмах, – она была круглая такая, здоровенная, доверху наполненная пенной ароматной водой, которая каким-то чудесным образом бурлила вокруг меня.

Немного привираю: я был не совсем один. Меня мылила и терла какая-то женщина, молодая и сильная, поскольку сам я, полежав в горячей воде минут пять, что-либо сделать с собой был не в состоянии. Она тут же, вытащив голову за борт, стригла и брила меня, затем снова принялась за мытье, во время которого я умудрился пару раз заснуть – так расслабился. После того, как она меня вытерла и одела в иноземный спортивный костюм, я очутился за столом.

Передо мной были какие-то фрукты, зелень, мясо и куриный бульон. От вида и запахов пищи я вдруг снова до страшной боли внутри ощутил голод. Я начал что-то глотать, даже не успевая разжевывать, но тут же почувствовал острую резь в желудке, такую сильную, что не выдержал и застонал. После этого у меня все отняли, напоили куриным бульоном и затащили куда-то наверх, где запросто, без церемоний бросили на кровать.

Я уснул и проспал до обеда следующего дня, что меня позже удивило, поскольку накануне я ведь не трудился до потери сознания, а только валялся на своем продавленном диване и пытался умереть с голоду.

Проснувшись, я был до отвала накормлен, после чего опять завалился спать. А поздно вечером, наконец-то выспавшись, я поднялся удивительно бодрый и казался себе таким свежим и чистым, каким не был никогда в жизни.

После того как примитивные потребности были удовлетворены, я начал размышлять. Вернее, процесс шел и раньше, с того самого момента, как я попал в этот дом, но как-то вяло. Неопределенно, как принято выражаться у определенной категории типов, желающих прослыть умниками, – спонтанно.

А сейчас я сидел – чистый, благоухающий немецким шампунем, накормленный хорошей пищей – и потягивал из высокого стакана через пластмассовую соломинку какое-то ароматное пойло с маленькими градусами и большим куском лимона. И соображал.

Ну, положим, этот друг семьи протянул мне руку помощи только из сострадания и в память о моей матери. Может быть. Однако я далек от мысли, что человек, имеющий такой вот дом, – а в этом доме такое, чего я никогда и не видел раньше, – от нечего делать занимается благотворительностью, иначе говоря, бескорыстный альтруист. В противном случае он бы просто не имел такого дома, а жил, как все, в коммуналке или, на худой конец, в бетонной хате на седьмом этаже. Это мое личное мнение, и никто не переубедит меня.

А поскольку это так, значит, у этого типа на меня какие-то виды. Значит, я ему зачем-то нужен, и потому не стоит униженно возносить хвалу за благодеяние, а нужно вести себя с достоинством. Примерно как посол маленькой, но сильной страны на званом обеде у правителя страны большой.

Так я рассуждал, сидя в гостиной на первом этаже, совершенно один на один с коктейлем, и не торопясь разглядывал висящие на стенах картины.

Определившись в общих чертах с моделью поведения, я стал рассматривать детали интерьера и пытался по отдельным предметам раскрыть характер человека, приютившего меня. Если честно, мне не особенно везло в подобных изысканиях, несмотря на то, что я в свое время уделил немало внимания психологии и знал, что хороший психоаналитик, побыв несколько минут в чьей-нибудь квартире, мог, не видя хозяина, дать ему довольно подробную характеристику.

В данном случае задача была несколько неординарной, поскольку с первого взгляда прослеживались интересные подробности, отличавшие хозяина дома от тех обычных людей, с которыми мне приходилось общаться ранее.

Стены комнаты были оштукатурены под «шубу» и окрашены в светло-зеленый цвет. На них висели полтора десятка небольших картин в деревянных некрашеных рамках и у самого потолка, по периметру – сплошной висячий газон – прямоугольные деревянные корытца с густо посаженными стрельчатыми растениями, составленные один к одному, так что образовывался прямоугольный пояс, окаймлявший комнату. Я такого раньше нигде не встречал, и это было для меня как-то своеобразно, ново.

На всем пространстве пола огромной комнаты лежал ковер с густым высоким ворсом и непонятными рисунками – преимущественно зеленой расцветки. Необычным казалось, что стены были, можно сказать, голые, если не считать картин, а пол покрыт ковром. Ведь у нас принято цеплять ковры на стены – даже, если я не ошибаюсь, говорят: «Коврами все стены увешаны», – когда хотят показать крутизну жилища в совковом варианте.

А тут комната не меньше сорока квадратов и – ковер во весь пол. Но самым странным при ближайшем рассмотрении оказалось то, что ковер миллиметр в миллиметр прилегал к плинтусам, а между тем он нигде не был обрезан или подогнут, линии окантовки точно соответствовали общей композиции. Создавалось такое впечатление, что ковер ткали по заказу специально для этой комнаты. Или комнату делали по размеру ковра…

Вот так. Этого вполне хватило бы, чтобы охарактеризовать хозяина как личность неординарную. Или необыкновенную – как вам будет угодно. Но при дальнейшем изучении комнаты обнаружились еще кое-какие детали.

В одну из стен был искусно вделан камин. По-видимому, с целью более декоративной, нежели практической, так как под подоконниками двух окон я обнаружил старого образца чугунные батареи, которые оказались горячими.

Однако камин удивил. Сначала я не разобрал, поскольку находился от него на значительном расстоянии, но потом, когда подошел поближе, даже присвистнул от неожиданности.

Весь большущий каминный зев обрамляла выгнутая синусоидой толстая доска из серебра. Я мог дать голову на отсечение, что это именно серебро, а не какой-то другой металл, поскольку мой дед был гравером и имел дело преимущественно с серебром, а я провел возле деда некоторую часть своей жизни и сильно интересовался особенностями его ремесла.

Я тут же попытался прикинуть, сколько может стоить вот такая отлитая из серебра дуга, и ничего у меня не вышло. Даже стоимость одного металла превышала самые смелые допуски, а нужно было еще приплюсовать тончайшую, можно сказать, филигранную работу гравера, который усыпал поверхность изящными арабесками.

Но самое непонятное – зачем?! Зачем эта плита, которая стоит огромных денег, торчит здесь на камине? Она выпачкана в саже – по всей видимости, недавно камин зажигали, – потускнела от неухода, и скорее всего мало кто обращает на нее внимание, не зная ее истинной ценности.

Очень интересно мне стало поближе узнать хозяина этого камина, этого ковра, всего этого дома. Я не мог подумать, что он спер эту плиту из какого-нибудь дворца в Петербурге, а ковер стащил, например, из дворца Ширван-шаха в Баку. Это трудно украсть. Деньги – легче. В общем, обзор только одной гостиной навел меня на очень грустные мысли.

Выходило, что хозяин дома украл так много, что этого вполне хватит, чтобы пару раз его расстрелять. А может, больше – я не слежу за ценами на серебро и ковровые изделия.

Мое удивление на этом не кончилось. Изучая камин, я испачкал сажей руки. Оглянувшись, поискал глазами, чем бы их вытереть, и вздрогнул.

В кожаном кресле, которое я покинул, отправившись к камину, теперь сидел сам хозяин дома. Он так неслышно вошел и сел, что я, обнаружив его, не мог не восхититься в душе этим проявлением одной из многочисленных его способностей, о которых мне предстояло узнать позже. Им я восхитился, а на себя разозлился, так как прежде никогда не страдал отсутствием слуха и осторожности.

– Привет, – негромко произнес он и рукой показал на стоящее напротив кресло, приглашая меня сесть. – Тебя заинтересовал мой камин?

Я опустился в кресло и некоторое время внимательно разглядывал своего благодетеля, как будто только что увидел его – владельца ковра и доски из серебра. Он также внимательно меня рассматривал, абсолютно не стесняясь и не пытаясь скрыть своего интереса.

Не знаю, какие мысли были в его голове насчет меня, какое я производил на него впечатление. Расскажу о том, кого видел я. Передо мной сидел спортивного вида мужик лет сорока – больше бы я ему не дал, с чистым и свежим лицом, как у совершенно здорового десятилетнего мальчугана, абсолютно без морщин, за исключением двух глубоких между бровями. Руки он держал скрещенными перед собой, поставив локти на колени. Сидел, чуть сгорбившись, и напоминал хорошо тренированного футболиста, пропустившего пару сезонов. Именно футболиста. Даже и не знаю, почему такое сравнение пришло мне в голову в тот момент.

– Красивый камин, не правда ли? – наконец прервал он молчание и слегка улыбнулся, как бы предлагая мне выразить свое мнение по поводу того факта, что именно у него имеется такой вот роскошный камин.

– Гм!..

Это все, что я смог тогда сказать. Больше ничего на ум не пришло. Несмотря на то что я уже обдумал и решил, как мне себя вести в этом доме, с этим человеком, все же я был несколько подавлен и из-за обнаруженных богатств, и, как я предположил, из-за преступного прошлого человека, который сидел передо мной. Мне вдруг показалось, что он не только уловил мое настроение, но и прочитал мои мысли.

– Вот что… – Он посмотрел на меня, расцепил руки и указал средним пальцем правой руки куда-то в угол. – Пойди помой руки, потом будем разговаривать. Не люблю людей, у которых нечистые руки.

Последние его слова прозвучали, сами понимаете, как – двусмысленно, после чего я еще больше заподозрил у него способность читать мысли. Однако, судя по выражению лица, он и не думал меня уличать, упрекать… И все-таки сказал он о руках, надо признать, не очень вежливо, если предположить, что ничего не имел в виду… Я все же не стал лезть в бутылку и, встав, послушно направился, куда указали. Как-никак я был в его доме и ел его хлеб.

В углу находился маленький бар. В стойку была вмонтирована раковина перламутрового цвета – судя по всему, для мытья посуды. Помыв руки, я быстро изучил содержимое бара и нашел, что тут есть на что обратить внимание и чему удивиться, несмотря на нынешнее изобилие нерусского питья даже в обычных палатках.

Похоже, хозяин неплохо разбирается в алкогольных напитках. Но он также хороший психолог и весьма наблюдателен, в чем я имел возможность еще раз убедиться. Я не поворачивал головы в его сторону, однако он успел заметить, что я бросил взгляд на бутылки, причем одну даже невольно тронул рукой. Но ему этого, видимо, хватило, чтобы понять мое настроение и мое удивление.

Я опять вздрогнул, когда сзади раздалось:

– У тебя хороший вкус. Открой этот «Двин», и давай выпьем.

Я перепробовал море напитков за свою короткую жизнь и понял, что «Двин» занимает в моем сердце первое место. Точнее, в желудке. Я имею в виду, конечно, настоящий «Двин», а не суррогат, который гонят в Дагестане, продувая под большим давлением спирт через дубовые опилки.

И вот этот удивительный человек говорит мне о моем любимом напитке.

Я не выдержал и обернулся. Он не шутил, лицо сохраняло бесстрастное выражение. Черт-те что! Он действительно мысли читает?!

Позднее мне предстояло еще не раз испытать подобное чувство. Я так и не сумел привыкнуть к его внезапным «разоблачениям» и вполне серьезно поверил в существование таких выдающихся людей, как, например, Шерлок Холмс, хотя раньше считал все это… как бы помягче выразиться… ну, в общем, плодом разыгравшейся фантазии.

А в тот раз я тяжело вздохнул, потому что именно на этот коньяк обратил внимание. В баре стояли самых причудливых форм сосуды с интригующими этикетками. Среди них я сразу увидел простую поллитровку с длинным горлышком и дрянной этикеткой, кое-как приклеенной, на которой коряво было написано, что этот напиток – коньяк «Двин» производства Молдавии. Не Молдовы, а именно Молдавии.

Так вот, я тяжело вздохнул, снял с верхней полки два коньячных фужера и налил в каждый на одну треть золотистой жидкости. Потом немного подумал – совсем немного, буквально пару секунд, – открыл маленький холодильник, оформленный под тумбу, обнаружил на дверце две плитки немецкого шоколада и половинку лимона, извлек все это и вместе с фужерами поставил на овальный поднос. Я не определил, из какого металла он сделан, но был он очень блестящий и весь покрыт затейливыми узорами.

Через минуту поднос оказался на низком столике между креслами, в одно из которых я осторожно уселся.

Хозяин взял фужер и, сделав маленький глоток, продолжал разглядывать меня, как бы оценивая. Я тоже взял свой фужер, поднес его к лицу и несколько секунд вдыхал аромат напитка – прекрасный, надо вам сказать, аромат: так коньяк делали только при коммунистах и то не везде. Насладившись ароматом, я тоже отпил чуть-чуть, подержал во рту, ощущая любимый вкус, и с удовольствием проглотил.

– Ты пока оправдываешь мои ожидания.

Хозяин говорил с едва заметным акцентом, который речи не портил, а, напротив, придавал ей какой-то оттенок аристократичности. Кроме того, он произносил слова медленно, практически разделяя их по слогам, отчего фраза казалась весомой и чувствовалось, что этот человек здорово уверен в себе.

– Пока…

Он прервался, очевидно, полагая, что я спрошу, какие такие его ожидания оправдываю. Я не стал доставлять ему удовольствие и скромно промолчал.

– Похвально… Ты даже лучше, чем я предполагал. – На этот раз, как мне показалось, его голос звучал с едва заметной досадой. – Мы находимся в этой комнате более десяти минут. Я за это время сказал много слов, а ты ограничился единственным междометием… Ну ладно. – Он развел руками: дескать, вот неблагодарная скотина, даже говорить не желает. И продолжал: – Ты хорошо воспитан, сдержан, осторожен не по возрасту – возможно, в жизни у тебя было много испытаний, которые приучили взвешивать каждое решение и не давать воли эмоциям. Ты хорошо владеешь английским и прекрасно подготовлен физически – так по крайней мере меня проинформировали – я наводил справки. Кроме того, ты сейчас крепко сел на мель, тем не менее не лебезишь и держишься с достоинством, но не вызывающе. Это неплохо. В общем, ты меня устраиваешь.

И тут он прекратил свою речь, расцепил руки и сделал правой такое движение, как будто выбросил окурок – слева направо, легка растопырив пальцы – холеные пальцы с аккуратно подстриженными ногтями аристократической, как утверждают, продолговатой формы. Потом допил коньяк.

Мне совсем не понравилось, что меня разложили по полочкам, абсолютно не стесняясь моим присутствием, однако я счел нужным прекратить молчание, а то мой благодетель, чего доброго, сочтет, что я подвержен мании величия.

– Знаете… – начал я и замялся. Он сообразил, почему.

– Дон, просто Дон. Ты можешь звать меня так. И обращайся на «ты», без стеснения. Я люблю простоту в общении.

– Но вы старше меня, и потом… разница в положении, – промямлил я и тут же обругал себя: проклятая армейская привычка строго выдерживать дистанцию, очевидно, останется у меня до конца жизни.

– Ну зачем об этом? – спокойно произнес он и недовольно нахмурился, впервые за время общения проявив эмоции. – Я прекрасно знаю, что уже немолод, и не надо напоминать мне. Хотя возраст тут вовсе ни при чем. Мне просто хочется, чтобы у нас с тобой как можно быстрее установились близкие отношения, чтобы возникло взаимопонимание. Кроме того, я уже сказал, что мне нравится простота в общении. Разумеется, эту простоту я позволяю не всем. Ты должен это учесть. А что касается возраста, мне гораздо больше, чем можно дать на вид. Я старше твоей матери на девять лет…

Тут он прервался, испытующе глянув на меня: как я отреагирую на упоминание о матери. Я отреагировал. Он кивнул головой и продолжал:

– Да-да. Мне сейчас 58 лет. – Он развел руками и слегка поклонился – вот какой, дескать, молодец. – А выгляжу на сорок с небольшим. Стараюсь. Поэтому сделай милость, обращайся ко мне на «ты» и называй меня Доном.

– Хорошо. – Мне не оставалось ничего другого, как согласиться. – Если ты позволишь, Дон, я хотел бы задать несколько вопросов.

– Пожалуйста. – Он слегка прикрыл глаза и всем своим видом показал, что готов отвечать на самые дурацкие вопросы, которые я пожелаю ему задать.

– Я хотел бы знать, кто вы… какое отношение ты имеешь к моей семье?

– К семье?! – Он как будто даже удивился. – К семье никакого, можешь не волноваться, если ты об этом. Твоей матери я преподавал историю в университете, а твой отец был моим другом. Затем твой отец женился на твоей матери, и они зажили отдельной от меня жизнью. С тех пор мы не общались. Так что к твоей семье я никакого отношения не имею.

– Понятно… – несколько растерянно пробормотал я, хотя на самом деле ничего понятно не было. Я до сих пор даже и не знал обо всем этом. – И потому… ты решил помочь мне?! Из чувства уважения к моим родителям?

– Считай, что так, – как-то лениво ответил Дон, и я понял, что он не желает продолжать разговор на эту тему.

– Ну хорошо… А какую работу ты мне хочешь предложить?

Дон хмыкнул. У него это вышло так, будто он произнес отдельно «х» и «м», абсолютно без эмоций.

– А тебе не все равно? Насколько я знаю, после того, как ты распрощался с армией, тебе не пришлось особо привередничать в плане добычи средств к существованию. Инкассатором работал, неделю мешки разгружал, а на последнем этапе кризиса бутылки собирал возле кафетерия…

Дон умолк, насмешливо разглядывая меня в упор. Как владелец богатого амбара со жратвой, в котором вдруг завелись мыши. И вот он, этот владелец, поймал на улице облезлую приблудную кошку и притащил ее в свой амбар – довольно комфортабельный по сравнению с сырой и холодной улицей. Единственная цель – чтобы кошара отловила и сожрала мышек, которые грызут его мешки с крупой. А тут вдруг кошка, вопросительно глядя на толстую рожу владельца, начала мяукать: дескать, чего это ты меня сюда притащил? Что я должна делать?

Мне стало обидно. Потому что сейчас я был сыт, чист, хорошо одет и чувствовал себя человеком, который чего-то стоит в этом мире. Наверное, если бы Дон сказал это немного раньше, до того, как меня привели в чувство, я безропотно бы все стерпел и согласился на любое предложение – даже такое… ну, предположим, укокошить кого-нибудь…

– Да, все понятно. Спасибо за гостеприимство. Мне пора.

Я встал из кресла и с достоинством, как мне казалось, направился к выходу, стараясь держать голову ровно и гордо смотреть прямо перед собой. Возле двери я задержался на секунду и, медленно обернувшись, изрек:

– Кстати, уважаемый Дон, я не объел вас случайно? Если вы так считаете, можете составить счет. Я оплачу, когда заработаю…

Как ни странно, этот проклятый грузин разулыбался – хорошей такой улыбкой, обаятельной и обезоруживающей. Улыбка преобразила его, и это было удивительно: насколько простейшее проявление эмоций может изменить лицо человека, раскрыть его внутренний мир.

– Гордость – это хорошо. Это значит, что ты не будешь пресмыкаться перед сильным и не продашься тому, кто больше заплатит. – Дон как будто мыслил вслух, не обращаясь ко мне. – Очень хорошо. Даже в такой безвыходной ситуации ты не стал терпеть обиду и решил уйти, а не сыграл. Я в этом разбираюсь… Да.

– Отчего же безвыходное? – упрямо поинтересовался я. – Очень даже выходное: выхожу, и все – привет, благодетель, пишите письма!

– Нет, безвыходное. – Дон убрал улыбку. – Ты не можешь выйти отсюда, потому что твою вшивую одежду сожгли. А сейчас ты хочешь уйти в моем импортном спортивном костюме? Это грабеж, юноша, статья 145 УК России. Так-то вот. А голым тебе отсюда не уйти. Вряд ли, верно? На улице зима, и милиция не позволит голым перемещаться по городу. Думаю, нет необходимости доказывать дальше, что положение у тебя безвыходное.

На несколько секунд воцарилось молчание. Дон опять улыбался. А я вдруг понял, что никуда отсюда не уйду, потому что… кто же от добра уходит? Я представил свой дом – без тепла и уюта, чего было в избытке здесь, в жилище своего нежданного благодетеля. Представил и понял, что не желаю возвращаться обратно голым и без гроша в кармане, метаться в поисках работы, которая даст нищенский кусок – не более. Вот так.

Понял и осознал, что буду работать на этого умного дядю. Только вот трудновато придется – перестраиваться под «шестерку». Не умею я этого, не могу. Я привык жать своей волей на психику подчиненных, добиваться повиновения, командовать вооруженными людьми, иногда теряющими человеческий облик и понимающими только язык грубой силы.

– Трудно будет перестраиваться под «шестерку», – задумавшись, сказал я вслух.

– Не надо под «шестерку», – покачал головой Дон и жестом пригласил меня вернуться на прежнее место. – Зачем под «шестерку»? Я ничего еще не предложил.

– А что вы мне можете предложить? – Я пожал плечами. – Работать телохранителем или, на худой конец, водителем… Ведь вы коммерсант, я полагаю? Торгаш или деляга…

– Мы договорились обращаться на «ты», – поправил меня Дон. – Я не деляга в том смысле, который ты вкладываешь в это слово. И не торгаш. Я – президент фирмы, довольно солидной, с большими связями и огромным по нынешним масштабам капиталом. Администратор. В шоферах я не нуждаюсь – штат укомплектован. А насчет телохранителей… В моей фирме хорошо налажена служба безопасности во главе с профессионалом, которая насчитывает 42 человека охранников и собственно телохранителей. Общее количество человек, работающих на фирму, – более трех с половиной тысяч. Из них в различных службах заняты 285 человек. Только в головном офисе у меня работают 62 человека. Поэтому в качестве клерка ты мне тоже не нужен. Да у тебя и образования соответствующего нет. Мне нужен товарищ. Понимаешь?

Я покачал головой, собираясь вставить, что, мол, товарищи все перевелись в августе 1991 года, а теперь только господа и граждане, но он досадливо поморщился и опять ошарашил:

– Ты хочешь сказать, что товарищи все повывелись в августе 91-го, я знаю. Я не то имел в виду. В общем, мне нужен помощник – честный, порядочный, хорошо воспитанный, предпочтительно со знанием английского, поскольку придется часто встречаться с представителями инофирм.

– А вы сами?

– Сам я, кроме русского и грузинского, языками не владею. А когда пользуешься услугами переводчика, не можешь быть уверен, что он не агент конкурирующей фирмы.

– Да, это я понимаю.

– Кроме всего прочего, неплохо, если этот товарищ хорошо ориентируется в экстремальной ситуации и может в случае чего защитить.

– Но ведь у вас столько телохранителей.

– Телохранителей не всегда можно брать на некоторые мероприятия. Потом телохранители имеют свойство покупаться теми же конкурирующими фирмами. Ну и еще масса нюансов. Бывают такие поручения, которые никому, кроме самого верного человека, доверять нельзя. Понимаешь?

– Значит, я получаю должность «верного человека».

– Считай пока, что так. В структуре фирмы твоя должность будет именоваться «личный секретарь президента».

– Разве у тебя нет секретаря?

– Я не вводил должность личного секретаря, считая до недавних пор, что могу обойтись без него. Но я устаю, и мне нужен молодой сильный товарищ, который часть моих проблем возьмет на себя.

– Это при том, что только в главном офисе работает больше людей, чем в каком-нибудь магазине?

– Все мои помощники и заместители, все начальники отделов имеют соответствующее образование и определенные стремления. Если я буду допускать ошибки, это нанесет ущерб и делам, и моему авторитету.

– А почему кто-то из помощников не может взять на себя функции секретаря?

– С недавнего времени я стал искать человека в своей среде, долго прикидывал, перебирал и пришел к выводу, что нужно брать со стороны, нейтрального, так сказать. И чтобы этот человек обладал всеми теми качествами, что я перечислил раньше. Выбор пал на тебя.

– Так неожиданно…

– Ты мне подходишь еще и потому, что будешь зависеть от меня: в моем успехе будет твое процветание, это нетрудно организовать. А еще я спас тебя. Возможно, от смерти, а уж от нищеты – это точно. Надеюсь, ты не из тех людей, которые такое забывают. Мне не нужно каких-то проявлений благодарности. Просто будь самим собой.

– То есть?

– Насколько я могу о тебе судить, ты человек порядочный.

– Спасибо.

– Ничего унизительного в твоих функциях не будет. Я дам тебе отдельный кабинет, наделю необременительными обязанностями, чтобы не особо бросалась в глаза твоя главная задача – поддерживать меня во всем.

– А вдруг я вообще не смогу? Я ведь никогда в офисах не работал.

– У тебя будет испытательный срок – две недели. Я еще присмотрюсь к тебе, проверю в разных ситуациях, хотя думаю, что первое впечатление – самое верное. Об оплате и прочем позже договоримся. Так как?

– Я согласен.

Голос мой прозвучал твердо и успокаивающе: дескать, не дрейфь, старина, прорвемся. Это мне знакомо, это мне нравится – помогать, защищать…

– Ну вот и отлично!

Дон как-то устало потер лоб.