Прогулка средь могильных камней

Глава 8

Я слонялся по комнате, пока Элейн улещивала какого-то сотрудника прокуратуры Бруклина, потому отправился в библиотеку, оставив ей список телефонов. Не было никакой необходимости стоять у нее над душой. Элейн действовала безукоризненно.

В библиотеке я вернулся к занятию, которому посвятил все предыдущее утро, то есть просмотру микрофильмов с содержанием «Нью-Йорк Таймс» за последние полгода. Я не искал сообщений о похищениях, потому что на самом деле не очень рассчитывал, что о действиях моих орлов сообщали именно как о похищениях. Я предполагал, что они периодически хватали кого-то прямо на улице в отсутствие свидетелей, или эти свидетели не потрудились сообщить об увиденном в полицию. Я искал сообщения о жертвах, найденных в парках или аллеях, в частности, изнасилованных и изуродованных, искалеченных особым образом.

Проблема заключалась в том, что такие подробности редко попадают на газетные полосы. Стандартная полицейская практика — избегать давать прессе подробности о нанесенных повреждениях, чтобы оградить себя от лишних проблем — ложных признаний, лжесвидетелей и подражателей. Пресса же, со своей стороны, норовит дать как можно больше деталей, поэтому когда новость доходит но читателя, трудно сказать, как в действительности было дело.

Несколько лет назад в Нижнем Ист-Сайде орудовал сексуальный маньяк, убивавший мальчиков. Он затаскивал их на крыши, душил или резал, отрубал половой член и уносил его с собой. Он занимался этим достаточно долго для того, чтобы полицейские дали ему кличку. Они прозвали его Чарли Членорез.

Полицейские репортеры, естественно, звали убийцу также, но только не в печати. Ни одна газета Нью-Йорка не сообщала читателям о его маленькой особенности, и не было никакой возможности напечатать эту кличку, чтобы читатели не догадались, какой именно член он отрезал. Так что репортеры никак его не называли, писали лишь, что убийца уродует свои жертвы, что могло подразумевать все, что угодно, от ритуального вспарывания живота до паршивого обрезания волос.

Может, сейчас пресса стала менее сдержанной.

Уяснив, наконец, что мне нужно, я просматривал микрофильмы гораздо быстрей, чем вчера. Не требовалось изучать все материалы, достаточно лишь раздеа Метрополитен, где печатались местные криминальные новости. Самым значительной помехой для меня было то, чем я всегда страдал в библиотеках: тенденция отвлекаться на что-то интересное, но не имеющее никакого отношения к тому, зачем я сюда пришел. К счастью, Таймс не публикует комиксов, не то мне пришлось бы бороться с искушением проглотить шестимесячный цикл какого-нибудь «Доктора Сэведжа».

В конечном итоге в моем блокноте числилось порядка полудюжины случаев, возможно связанных с делом Кури. Особенно один. Жертва, студентка старшего курса бухгалтерского факультета Бруклинского Колледжа, пропала за три дня до того, как ее обнаружил любитель птиц на Гринвудском кладбище. В заметке указывалось, что девушка была изнасилована, половые органы изуродованы. Это навело меня на мысль, что кто-то хорошо над ней поработал ножом для нарезания мяса. Все указывало на то, что она была убита где-то в другом месте, а уже труп брошен на кладбище. А полиция сделал такой же вывод относительно Мари Готтескайнд: что она была уже мертва, когда убийцы бросили ее тело на поле для гольфа в Форест Парке.

В гостиницу я попал где-то около шести. Там меня ждали сообщения от Элейн и обоих Кури, и еще три сообщения, что звонил Ти-Джей.

Сперва я позвонил Элейн и она отчиталась, что обзвонила всех.

— К концу я уже сама начала верить своей собственной легенде. Поймала себя на мысли, что все это забавно, но будет еще забавней, когда будем снимать фильм. Вот только фильма-то никакого и не будет.

— Думаю, кто-нибудь его уже сделал.

— Меня гораздо больше интересует, позвонит ли кто-нибудь.

Кенан Кури желал знать, как идут дела. Я сообщил ему, что веду следствие в нескольких направлениях, но быстрых результатов не ожидаю.

— Но считаете, что мы на верном пути.

— Уверен.

— Хорошо. Слушайте, я вот по какому поводу, собственно, вас искал. Я улетаю по делам на пару дней. Мне нужно съездить в Европу. Вылетаю завтра утром с аэропорта Кеннеди и вернусь в четверг или в пятницу. Если что-то возникнет, позвоните брату. У вас ведь есть его телефон?

Телефон Питера Кури был записан на листочке, лежащем передо мной, и я позвонил ему сразу после разговора с Кенаном. Питер ответил сонным голосом и я извинился, что разбудил.

— Да нет, все в порядке. Хорошо, что разбудил. Я смотрел баскетбол и заснул у телевизора. Терпеть этого не могу, вечно потом шея не проворачивается. Я звонил, чтобы узнать, пойдешь ли ты на встречу сегодня вечером.

— Да вроде собирался.

— Тогда, может я за тобой заеду и поедем вместе? Есть ночная воскресная встреча в Челси, куда я привык ходить. Славная небольшая группка, собирается в восемь часов в испанской церкви на Девятнадцатой Стрит.

— По-моему, я ее не знаю.

— Это немного далековато, но когда я впервые протрезвел, то был включен в программу АА в тех краях и привык ходить по воскресеньям на эту встречу. В последнее время я там не появлялся, но поскольку теперь у меня машина — знаешь ведь, у меня тойота Франсин…

— Знаю.

— Тогда я подхвачу тебя напротив гостиницы где-то в пол восьмого. Нормально?

Я сказал, нормально, и когда вышел из гостницы в половине восьмого, он уже стоял напротив. Я был страшно доволен, что не придется никуда идти на своих двоих. Днем температура скакала туда-сюда, а сейчас явно падала.

По дороге мы говорили о спорте. бейсбольные команды были на весенних сборах, поскольку сезон начинался меньше чем через месяц. Меня этой весной бейсбол не очень интересовал, но, по всей вероятности, когда начнутся игры, я включусь. На данном этапе новости, в основном, касались переговоров по контракту одного из игроков, который возмущался, потому что считал, что стоит больше, чем 83 миллиона в год. Не знаю, может он столько и стоит, может, они все стоят, но при таком раскладе мне совершенно наплевать, выиграют они или проиграют.

— Похоже, Дэррил в конце концов решил плюнуть и начать играть, сказал Питер. — В последнюю неделю он пахал как вол.

— Но теперь он уже не за нас.

— И вот так всегда, а? Годами ждешь, когда же он наконец заиграет в полную силу, и в итоге видишь его в форме «доджерсов».

Мы оставили машину на Двенадцатой Стрит и прошли квартальчик до церкви пешком. В этой церкви Пятидесятницы служба велась и на испанском, и на английском. На встречу собралось человек сорок. Я увидел несколько знакомых по другим встречам физиономий, а Пит поприветствовал кое-кого из присутствующих. Одна из поздоровашихся с ним женщин заметила, что давненько его не видела. Пит ответил, то ходил на встречи в другие места.

Местный стиль проведения встреч здорово отличался от других. Когда главный оратор закончил свой рассказ, народ рассыпался на небольшие группки от семи до десяти человек за каждым из пяти столов. Один стол — для начинающих, один для общей беседы, за третьим обсуждали какой-то из Двенадцати Шагов, а за остальными не помню, что. Мы с Питом сели за стол для общей жискуссии, где народ обычно рассказывал, как живет в данный момент и как исхитряется не напиваться. Я, как правило, черпаю больше из подобного рода разговоров, чем из главного выступления или из философской доктрины программы АА.

Одна из женщин только что начала работать в качестве консультанта по борьбе с алкоголизмом и жаловалась, как ей трудно идти на встречи и обсуждать те же проблемы, которыми она занимается на протяжении восьмичасового рабочего дня.

— Очень трудно отделить одно от другого, — говорила она.

Какой-то мужчина сообщил, что недавно узнал, что он ВИЧ-инфицирован и как он справляется с этой новостью. Я,в свою очередь, рассказал о цикличности своей работы и как перевозбуждаюсь, когда слишком долго сижу без дела, и как перенапрягаюсь, когда занят.

— Было очень легко соблюдать баланс, когда я пил, — поведал я. — Но я больше не пью. Встречи помогают держаться.

Пит, когда настал его черед, главным образом комментировал отдельные пассажи из выступлений предыдущих лиц. О себе он не сказал практически ничего.

В десять часов мы все, взявшись за руки, образовали большой круг и произнесли молитву. Дождь на улице слегка поутих. По дороге к машине Питер спросил, не голоден ли я. Есть мне действительно хотелось, поскольку не ужинал, а лишь перехватил кусок пиццы по дороге из библиотеки домой.

— Ты любишь восточную еду, Мэтт? Я не имею в виду ту, что продают в забегаловках, а настоящую восточную кухню? В Виллидже есть местечко, где действительно классно готовят.

Вполне приемлемо для меня, о чем я Питу и сообщил.

— Или мы можем поехать в мой старый район. Если тебе, конечно, уже не осточертела Атлантик Авеню за то время, что ты там провел в последние дни.

— Но это ведь не по пути?

— Эй, у нас машина, помнишь? Чего бы ею не попользоваться, раз она есть.

Мы поехали по Бруклинскому мосту. Я как раз размышлял о том, насколько мост красив под дождем, когда Пит сказал:

— Люблю этот мост. Я тут на днях прочитал, что все мосты разрушаются. Нельзя оставлять мост без присмотра, о нем надо заботиться, и городские власти это делают, но недостаточно.

— У них денег нет.

— Как такое может быть? Десятилетиями у них хватало денег на то, чтобы делать то, что положено, а теперь вот нет! Почему так? Ты, часом, не знаешь?

— Не думаю, что это только проблема Нью-Йорка, — покачал я головой. Везде такая же песня.

— Правда? Я-то ведь только Нью-Йорк вижу, и такое впечатление, что город сыпется. Как, бишь, ее там? — инфраструктура. Так, кажется это называется?

— Так.

— Инфраструктура разваливается. В прошлом месяце еще один волнолом разрушился. В чем дело, система, что ли прогнила? Да лет двадцать назад разве кто слыхал о подобном — волнолом рассыпался! Ты помнишь что-нибудь подобное?

— Нет, но это не означает, что ничего такого не происходило. Происходило много чего такого, что я не замечал.

— Это ты верно говоришь. Со мной так же. И сейчас многого не замечаю.

Расторан, куда Пит меня привез, находился на Курте, в половине квартала от Атлантик. Я последовал его рекомендациям и заказал на закуску пирог со шпинатом, не имееющий, как заверил меня Питер, ничего общего со спанакопитой, которую подают в греческих кофейнях. И правда. Основное блюдо — разваренная пшеница и мелко нарезанное мясо, жареное с луком — тоже оказалось превосходным, но порция слишком большой, чтобы я смог ее осилить.

— Ты можешь взять домой то, что осталось, — предложил Пит. — Нравится тебе здесь? Не шибко фешенебельно, но кормят вкусно.

— Странно, что они так поздно работают.

— Воскресным вечером? Они будут работать до полуночи, а может, и дольше. — Пит откинулся на спинку стула. — Теперь, чтобы все было совсем по правилам, нужно запить еду. Ты когда-нибудь слышал об араке?

— Что-то вроде узо?

— Что-то вроде. Не совсем, но да, в принципе, наподобие узо. А узо тебе нравится?

— Не сказал бы. На углу Пятьдесят седьмой и Девятой был бар, назывался «Антарес и Спиро», греческая забегаловка…

— Шутишь? Ну и названьице!

— …и спорадически я заваливался туда после ночи, проведенной за бурбоном в «Джимми Армстронге», и выпивал пару порций узо на посошок.

— Узо после бурбона, а?

— Для пищеварения. Чтобы желудок успокоился.

— Успокоился раз и навсегда, судя по всему, — хмыкнул Пит и велел официанту принести еще кофе.

— Знаешь, а я ведь в тот день действительно хотел надраться, произнес он, не глядя на меня.

— Но не надрался.

— Нет.

— А это самое главное, Пит. Желание выпить — нормальное желание. Это ведь не в первый раз, с тех пор как ты бросил, верно?

— Верно. — Он подождал, пока подошедший официант нальет кофе и продолжил. — Но первый раз, когда я действительно обдумывал такую возможность.

— Серьезно обдумывал?

— Да, серьезно. Пожалуй, серьезно.

— Но все же не стал?

— Не стал. — Пит задумчиво смотрел на свою чашку. — Но чуть не укололся.

— Наркотики, ты имеешь в виду?

— Угу. Ты с героином дело имел?

— Нет.

— Даже не пробовал никогда?

— Даже не рассматривал такую возможность. Даже не был знаком ни с кем, кто колется, в те дни, когда пил. За исключением тех, кого арестовывал.

— Значит, героин тогда был только для отребья.

— Во всяком случае, я тогда так считал.

— Ты наверняка встречал и людей другого круга, употреблявших героин, улыбнулся Питер. — Просто они тебе об этом не сообщали.

— Вполне возможно.

— А мне всегда нравилось. Я никогда не кололся, только нюхал. К счастью, боюсь уколов, иначе я скорее всего уже помер бы от СПИДа. Знаешь, ведь не обязательно колоться, чтобы стать нарком.

— Это я понимаю.

— Пару раз я перебрал и испугался. Заменил на выпивку. Ну, а дальше ты знаешь. С наркотиками я звязал сам, а вот с выпивкой пришлось обращаться за помощью. Так что достал меня алкоголь, но в глубине души я не только алкаш, но и нарк. — Он глотнул кофе. — Фокус в том, что город совсем другой, когда на него смотришь глазами наркомана. То есть, хоть ты и полицейский и забирал пушеров на улицах, я готов поспорить, что, пойди мы с тобой вдвоем прогуляться, я замечу гораздо больше сбытчиков, чем ты. Я их увижу, они меня, и мы узнаем друг друга. Куда бы я ни пошел в этом городе, мне понадобиться не больше пяти минут, чтобы найти какого-нибудь хмыря, который с удовольствием продаст мне дозу.

— Ну и что? Я прохожу мимо баров каждый день, как и ты. Это ведь то же самое, верно?

— Наверное. Но в последнее время героин кажется очень заманчивым.

— Никто не говорил, что будет просто, Пит.

— Сначала было просто. Сейчас тяжелей.

В машине он опять вернулся к той же теме.

— Я вот думаю, а чего вообще дергаться? Ну, прихожу я на эти встречи, где сидят мне подобные. Да кто эти люди? Откуда они? Все это дерьмо насчет того, что стоит обратиться к Высшей Силе, и жизнь станет сплошной мед. Ты в это веришь?

— Что жизнь — сплошной мед? Не очень.

— Скорей, кусок дерьма. Нет, ты в бога веришь?

— В зависимости от того, когда меня об этом спрашивают.

— Да сегодня! Сейчас я тебя спрашиваю! Ты веришь в бога? — Поскольку я не сразу ответил, он сбавил обороты. — А, не важно! Я не имею права лезть в душу. Извини.

— Да не в этом дело. Просто я пытался найти ответ. Проблема в том, по всей вероятности, что этот вопрос мне не кажется важным.

— Неважно, есть бог, или нет?

— А какая, собственно, разница? Все равно мне нужно проживать каждый день. Бог или не бог, но я алкоголик, который не может пить, не впадая в запой. Так какая мне разница?

— Так вся эта программа построена на вере в Высшую Силу.

— Да, но она работает вне зависимости от того, есть бог, или нет, верю я в него, или нет.

— Как ты можешь полагаться на то, во что не веришь?

— Запросто. Пустив все на самотек. Предпринимать необходимые действия и давать всему идти своим чередом, как господь пожелает.

— Вне зависимости от того, существует он или нет?

— Точно.

Питер некоторое время переваривал услышанное.

— Не знаю, — произнес он наконец. — Я вырос с верой в бога. Ходил в воскресную школу, научился тому, чему там учили. И никогда не сомневался. Я перестал пить, они сказали, обратись в Высшей Силе. Ладно, нет проблем. А потом эти мудаки присылают Фрэнси по кусочкам. Что же это за бог, который позволяет твориться такому?

— Всякое бывает.

— Ты ее не знал, старик. Она была действительно хорошей женщиной. Милой, порядочной, невинной. Прелестное человеческое существо. Находясь с ней рядом хотелось самому стать лучше. Более того. Казалось, что ты можешь стать лучше. — Он притормозил на красный, поглядел по сторонам и проехал. — Меня как-то раз за это штрафанули. Ночь глухая, я притормаживаю, никого не вижу на милю вокруг. Какой идиот будет в такой ситуации дожидаться зеленого света? Я проехал, а гребаный полицейский, стоявший на полквартала впереди с выключенными фарами, влепил мне штраф.

— Похоже, на сей раз пронесло.

— Похоже. Кенан иногда принимает. Не знаю, известно ли тебе об этом.

— Откуда мне знать?

— Так я и думал. Где-то раз в месяц он принимает дозу. Может, реже. Он так расслабляется. Идет в джаз-клуб, а перед этим втягивает дозу. Говорит, помогает лучше сливаться с музыкой. Штука в том, что он не хотел, чтобы Фрэнси знала. Он был уверен, что она не одобрит, а ему не хотелось делать что-то такое, что уронило бы его в ее глазах.

— Но она знала, что он поставщик?

— Это другое дело. Это бизнес. И он не собирался заниматься этим вечно. Еще несколько лет, и все. Так он планировал.

— Все так планируют.

— Понимаю, что ты хочешь сказать. Ну, в любом случае, ее это не волновало. Это его дело, его бизнес, это было для нее где-то в другом мире. Но он не хотел, чтобы она знала, что он изредка принимает сам. — Пит помолчал. — Он в тот день нанюхался. Я сразу это заметил и сказал ему об этом, но он все отрицал. Представляешь, пытаться надуть нарокмана? Мужик явно под кайфом, но пытается это отрицать. Думаю, он не хотел подвергать меня лишнему искушению, поскольку я не принимаю и трезв. Но нельзя же отказывать мне хоть в капле разума, а?

— А тебя волнут, что он может словить кайф, а ты нет?

— Волнует? Конечно, меня это волнует. Он завтра летит в Европу.

— Он мне сказал.

— Собирается прокрутить сделку, набрать наличных. Хороший способ сесть за решетку — торопиться в сделках. И может случиться что и похуже.

— Ты за него беспокоишься?

— Господи! Да я за нас за всех беспокоюсь!

На мосту по дороге в Манхэттен Питер сказал:

— Мальчишкой я любил мосты. Собирал картинки с их изображениями. Мой отец тогда вбил себе в голову, что я непременно должен стать архитектором.

— Знаешь, ты и сейчас это можешь.

— Что, обратно в школу? — замеялся Питер. — Нет уж. Понимаешь, я сам этого никогда по настоящему не хотел. Никогда не хотел строить мосты. Я просто любил на них смотреть. Если бы мне вдруг захотелось сыграть в ящик, я бы прыгнул с Бруклинского моста. Представляешь, какой кайф — передумать на полпути вниз?

— Я слышал, один парень примерно такой фортель и проделал. Прочухался на одном из мостов, по-моему как раз на этом, по другую сторону заграждения и одной ногой уже шагнув в воздух.

— Кроме шуток?

— Вполне серьезно. Он не помнил, как туда попал, просто — раз! — а он уже висит, держась одной рукой за перегородку и с ногой в воздухе. Он перелез обратно и пошел домой.

— И выпил, надо думать.

— Наверняка. Но представь, что он очухался пятью секундами позже.

— То есть, сделав второй шаг? Это было бы ужасно, верно? Только одно хорошо — все бы быстро кончилось. О, черт, нужно было идти по другой полосе! Ладно, не страшно, проедем лишних пару кварталов. К тому же мне нравится эта дорога. Ты часто здесь бываешь, Мэтт?

Мы ехали мимо Южной Стрит, перестроенного района возле рыбного рынка на Фултон Стрит.

— Прошлым летом. Мы с моей девушкой провели здесь пол дня, прошлись по магазинам, зашли в один из ресторанов.

— Слишком чистоплюйское местечко, но мне нравится. Но только не летом. Знаешь, когда здесь лучше всего? Ночью вроде нынешней, когда холодно и пустынно, и падает мелкий дождь. Вот когда тут действительно красиво! Он рассмеялся. — Вот уж действительно, разговор накаченного нарка. Покажи ему Райские Кущи, и он скажет, что хочет, чтобы они были темными, холодными и мрачными. И что он хочет быть там только один.

— Спасибо, Мэтт, — поблагодарил Питер, подъехав к гостинице.

— За что? Я все равно собирался идти на встречу. Это я должен благодарить тебя, что подвез.

— Ага, ну, спасибо за то, что составил компанию. Но прежде чем уйдешь, я хочу попросить тебя об одной вещи, о которой хотел попросить все это время. Эта работа, которую ты делаешь для Кенана. Думаешь, у тебя есть шанс добиться результата?

— Я не занимаюсь имитацией бурной деятельности.

— Да нет, я понимаю, что ты делаешь все возможное. Просто хотел узнать, есть ли, по твоему мнению, шанс раскрутить это дело?

— Шанс есть. Не знаю, насколько он велик. Мне практически не с чего было начинать.

— Это я понимаю. По-моему, так ты начал вообще с пустого места. Конечно, ты смотришь с профессиональной точки зрения, видишь иначе.

— Многое зависит от того, приведут ли меня куда-нибудь предпринятые меры, Пит. И дальнейшие шаги похитителей тоже немаловажный фактор, а их невозможно предвидеть. Оптимистично ли я настроен? Это зависит от того, когда ты меня спрашиваешь.

— Как и о боге, а? Штука в том, что если ты придешь к выводу, что это полная безнадега, не спеши сообщать об этом моему брату, а? Потяни недельку-другую. Тогда он будет считать, что сделал все, что мог.

Я промолчал.

— Я хочу сказать…

— Знаю, что ты хочешь сказать. Дело в том, что мне таких вещей говорить не надо. Я всегда был упертым сукиным сыном. Когда я за что-то берусь, у меня уходит на раскрытие уйма времени. Думаю, что именно так я решаю вообще все проблемы, честно говоря. Я не соображаю мгновенно, а вцепляюсь, как булюдог, пока что-то не выгрызу.

— И рано или поздно выгрызаешь? Я знаю, раньше говорили, что никто не выходит сухим из воды, совершив убийство.

— Да? Ну так, больше не говорят. Убийцы выходят сухими из воды постоянно в наши дни. — Я вылез из машины, затем наклонился к окну, чтобы закончить мысль. — Это с одной стороны. Но с другой стороны, не выходят. Честно говоря, думаю, что, в принципе, никакое деяние никому не сходит с рук.

Когда эта канитель перейдет в разряд воспоминаний, ты сводишь меня куда-нибудь на шикарный ужин, ладно?

— Как скажешь.

— А после ужина можешь сунуть мне сотню на такси.