Проклятие могилы викинга. Керри в дни войны. Тайна «Альтамаре»

Возьми двух девочек, сказал я ей, у нас одна комната, но она меня обманула, убедив, что мальчик еще совсем маленький. Кровать не мочить! Этого я не потерплю!

Ник не отрывал глаз от губ мистера Эванса.

– Как невежливо об этом упоминать, – заметил он таким ледяным тоном, что Кэрри задрожала.

Но мистер Эванс вовсе не рассердился. Он вроде обомлел: червяк поднял голову и ответил ему – так подумалось Кэрри.

Он только чмокнул зубами и на удивление смирно сказал:

– Ладно, ладно, посмотрим. Ведите себя примерно, слушайтесь взрослых, и я не буду на вас в обиде. Помните, у нас в доме нельзя ни кричать, ни бегать по лестнице, ни выражаться. Скверными словами, – поспешно добавил он, поймав взгляд Ника. – Ругательств чтобы я не слышал. Не знаю, как вас воспитывали, но в нашем доме мы живем в страхе перед господом богом.

– Мы не ругаемся, – ответил Ник. – Даже наш отец никогда не сквернословит. А он морской офицер.

«Зачем об этом говорить?» – подумала Кэрри.

Но мистер Эванс определенно смотрел на Ника с уважением.

– Офицер? Вот как?

– Капитан, – сказал Ник. – Капитан Питер Уиллоу.

– Правда? – Зубы мистера Эванса чмокнули, наверное, став по стойке «смирно». – Значит, можно надеяться, –

снова ухмыльнулся он, – он научил вас, как себя вести. Что избавит меня от лишнего труда. – И, повернувшись на каблуках, пошел в лавку.

Наступило молчание. Мисс Эванс, которая все время стояла возле мойки, не произнося ни слова, подошла к столу и начала убирать посуду.

– А вы разрешите нам выражаться? – спросил Ник. –

Дело в том, что я не умею разговаривать только жестами, как глухонемые.

– Хватит умничать, – рассердилась Кэрри, но мисс

Эванс рассмеялась.

Она прикрыла рукой рот и не сводила круглых беличьих глаз с двери, будто опасалась, что брат вернется и услышит, как она смеется.

– Брехливая собака лает, но не кусает, – тихо сказала она. – Он терпеть не может, когда ему возражают, поэтому старайтесь не противоречить и слушайтесь его. Я его всегда слушаюсь – ведь он гораздо старше меня. Когда наша мама умерла – папа погиб во время обвала на шахте задолго до этого, – он сам меня вырастил. Его жена тогда еще была жива, бедняжка, а сын, Фредерик, примерно моего возраста, сейчас в армии. Мистер Эванс воспитал нас вместе и не делал между нами никакого различия. Ни разу не дал мне понять, что меня взяли из милости. Если мы совершали какую-нибудь проказу, Фреду всыпали ремнем, а меня сажали наверх, на полку над камином, чтобы я подумала на досуге, как следует себя вести. Много раз сидела я там, до смерти боясь огня, а ноги у меня немели от неподвижности.

Она перевела взгляд на полку, и дети тоже посмотрели туда. Ужасно высоко была она над полом.

– Он был мне, пожалуй, больше отцом, чем братом, –

добавила мисс Эванс.

– Наш папа никогда никого не сажает на камин, – откликнулся Ник. – И никого не пугает.

По правде говоря, Кэрри тоже не боялась мистера

Эванса. Но она предпочитала не попадаться ему на глаза, как и тощая старая кошка, которая, едва заслышав его шаги в коридоре, срывалась со своего места у камина и исчезала.

А ведь он ни разу не ударил кошку, думала Кэрри; просто кошка так же настороженно относилась к нему, как и она.

«Животные чувствуют, когда люди настроены к ним недружелюбно», – объясняла она Нику.

Хотя, быть может, он и пытался на свой лад подружиться с ними. Он никогда не садился за стол вместе со всеми, а ел в гостиной, куда мисс Эванс приносила ему еду, но порой, когда они пили чай, заходил на кухню и говорил:

– Ну-с, Кэролайн, неплохой сегодня выдался денек для игры, правда?

– Для какой игры? – спрашивала она, зная, что от нее ждут этого вопроса.

– Для игры на рояле, – отвечал он, чуть не теряя от хохота вставную челюсть.

Он разрешал им помогать ему в лавке – Кэрри страшно нравилось взвешивать продукты на весах и давать сдачу, –

пока в один прекрасный день не поймал Ника на краже вафель.

Прошло три недели со времени их приезда. Мисс Эванс уже превратилась в тетю Лу, и, казалось, они давным-давно с ней знакомы. Было около шести вечера, и Кэрри помогала мыть после чая посуду, как вдруг послышались яростные вопли мистера Эванса.

Она вбежала в лавку. Посредине стоял белый, как мука, Ник с крошками от вафель на губах.

– Вор! – кричал мистер Эванс. – Пойман с поличным, а?

Сколько это уже продолжается? Пробирается сюда, когда лавка закрыта, а я сижу в гостиной, и ворует! Вот она, неблагодарность-то! Ты еще пожалеешь! Ты еще поплатишься за это! Тебя надо как следует проучить, парень, и я это сделаю с удовольствием. Ты хочешь, чтобы тебя выпороли? – Он начал расстегивать свой ремень. И со злорадной улыбкой сказал: – Ну-ка, снимай штаны.

Кэрри ахнула. Ника никто никогда не бил, его ни разу в жизни даже не шлепнули. Он стоял и дрожал. Чем ему

помочь? Вызвать полицию? Но Ник действительно совершил кражу. Позвать тетю Лу? От нее мало толку, она даже не пришла посмотреть, что происходит. Стоит, наверное, посреди кухни, прислушивается и заламывает руки.

– Мистер Эванс, мистер Эванс, – принялась молить

Кэрри, – Ник не вор. Он просто маленький мальчик, который любит вафли. Его ужасно тянет к сладкому, он не может с собой совладать. Он, наверно, даже не понимал, что ворует.

– Вот мы его и научим понимать, – прорычал мистер

Эванс.

И двинулся в сторону Ника, который отошел как можно дальше к двери и смотрел на мистера Эванса во все глаза.

– Если вы меня ударите, – сказал он, – я пойду в школу и расскажу все моей учительнице.

– И про что же ты расскажешь, молодой человек? –

засмеялся мистер Эванс. – Про то, как ты хорошо поступаешь, воруя у добрых людей, что приютили тебя?

– Я скажу, что был голоден, – ответил Ник.

Мистер Эванс замер на месте. Кэрри – она стояла за его спиной – его лица не видела, но зато она видела лицо Ника.

Он был так бледен, что казалось, вот-вот упадет, однако взгляд его темных глаз был тверд.

Будто прошло целых сто лет. Они все стояли неподвижно, словно застыли. Затем медленно-медленно мистер

Эванс надел ремень и застегнул его…

В тот вечер он молился за Ника. На коленях возле кровати, и Ник тоже стоял на коленях рядом с ним.

– О господи, обрати свой взор на этого грешного ребенка, творящего зло, и направь его на стезю добродетели.

А если он вновь подвергнется искушению, напомни ему о муках, что ждут его в аду, о пытках и истязаниях, дабы он содрогнулся от страха и раскаялся в совершенном им поступке…

Он молился не меньше получаса. Кэрри пришла к выводу, что она, например, предпочла бы, чтобы ее побили, но Ник торжествовал.

– Я знал, что он не осмелится ударить меня, если я скажу, что был голоден, – объяснил он, когда все кончилось. – Взрослые часто обижают детей, но они не любят, когда об этом узнают другие взрослые.

В его голосе звучало довольство собой, но Кэрри никак не могла успокоиться. Ей казалось, что в лице мистера

Эванса Ник нажил себе врага, и это представлялось ей опасным.

– Не такой уж он плохой человек, – убеждала она Ника. – И ты не имел никакого права красть его вафли, ты уже не маленький. А говорить, что ты был голоден, стыдно, потому что это неправда, просто ты любишь вафли. Я знаю, он часто обижает тетю Лу, но она сама виновата, позволяет ему это делать. Она очень милая, наша тетя Лу, но она глупая.

– При чем тут она, раз он такой противный? – возмутился Ник. – Противный и злой. Знаешь, как он вчера орал на тетю Лу, когда поскользнулся на коврике в холле?

Кричал, что она нарочно натерла пол под ковриком, а она вовсе не натирала. Я стоял в кухне, ему меня не было видно, но я-то его видел. Я видел, что он нарочно подвинул коврик на натертое место, а потом сделал вид, что поскользнулся, и начал орать.

Он замолчал. Они лежали вместе в одной кровати. Он взял Кэрри за руку. Рука его казалась маленькой и без косточек.

– Я ненавижу его, – заключил он, и голос его задрожал. – Я взаправду и по-настоящему ненавижу его.

– Если тебе в самом деле здесь так плохо, тогда нам нужно кому-нибудь об этом сказать.

Но ей стало не по себе. Кому сказать? Мама с папой далеко, и в письме об этом не напишешь. Мисс Фазакерли?

Мисс Фазакерли наставляла их: «Если в ваших новых домах вам что-нибудь не понравится, придите и скажите мне». Но чем она может им помочь, если даже они придут и скажут? В городе так много эвакуированных, говорили учителя, что квартир на всех не хватает. Дома здесь маленькие, и некоторым детям приходится спать втроем в одной постели. Разве можно пойти к мисс Фазакерли и сказать: «Извините, но нам не хочется больше жить у мистера Эванса, потому что он поймал Ника на воровстве»?

– Нет, мне здесь совсем не плохо, – несколько удивленно ответил Ник. – Просто я его ненавижу, вот и все. Но на другую квартиру переходить я не хочу. Я здесь уже привык.

И правда, казалось, будто они здесь прожили всю жизнь. Спали в этой спальне, ели на кухне, днем пользовались уборной на краю двора (Ник так боялся пауков, что у него начались запоры), держались подальше от мистера

Эванса, просыпались под вопли гудка на шахте и бежали в школу по горбатой главной улице…

Ник ходил в местную начальную школу, а детей постарше их лондонские преподаватели учили в холодных и мрачных церковных помещениях, где со стен на них взирали портреты давно усопших бородатых старейшин. Занятия здесь проходили гораздо интереснее, чем в Лондоне, считала Кэрри и радовалась, что ей не пришлось остаться, как некоторым из ее подружек, в большом городе по другую сторону долины. Там, по рассказам, дети учились в новом красивом здании со спортивными площадками, бассейном и превосходно оснащенными лабораториями, но

Кэрри все это представлялось обычным и скучным. Она тосковала по своим подругам, но не завидовала им. А вот

Альберт Сэндвич, наверное, завидовал: он был из тех, кто предпочитает учиться в настоящей школе. Раза два она попробовала отыскать его, даже сходила в крошечную публичную библиотеку, которая занимала всего одну комнату с окнами из разноцветного стекла в помещении городской управы, но его не нашла. Может, он перебрался в большой город, а то и вовсе вернулся в Лондон, как это сделали некоторые дети, которые не могли смириться с отсутствием их мам?

Мамы Кэрри и Ника в Лондоне не было. Корабль, на котором служил их отец, ходил в конвое по Северному морю, и мама перебралась в Глазго, чтобы видеться с отцом, когда судно приходило в порт. Она прислала письмо, в котором рассказала, что живет возле доков, где снимает тесную комнатку, в которой пахнет рыбой. Она рада, писала она, что у детей есть жилье, надеется, что они хорошо себя ведут, сами убирают свои постели, помогают мыть посуду и не забывают чистить зубы. Она сообщала, что во время воздушных налетов водит карету «скорой помощи», что это очень интересно, но она очень устает и часто ложится спать только после завтрака и спит до самого вечера.

Раза два-три она прислала им конфеты, потом они получили несколько пар красных носков, которые она связала в ожидании вызова на станции «скорой помощи», и ее фотографию, где она была снята в защитной каске на голове.

Тетя Лу, когда они показали ей фотографию, дала им рамку, чтобы повесить фотографию в спальне, но они не очень часто смотрели на маму, хотя она была похожа на себя и улыбалась. Ей не было места в доме Эвансов, равно как и папе и их служанке Милли, которая теперь работала на военном заводе, и собаке Бонго (мама почему-то не писала, что сталось с ним). Мама принадлежала совсем к другому миру. Далекому и давнишнему. Он остался где-то во сне или в другой жизни…

Кончилось лето. Наступила осень, на склонах холмов появилась черника, от которой зубы становились фиолетовыми, а на одежде красовались чернильно-красные пятна. За осенью пришла зима, стало страшно холодно. Земля во дворе покрылась тонким слоем льда, который хрустел под ногами, когда они бежали в уборную, но и в доме было не намного теплее. Вечером, когда они входили к себе в спальню, от натертого линолеума веяло таким холодом, как со льда на катке. Тепло было только на кухне. Они грели у огня обветренные руки и ноги, но от жара начинали жутко чесаться ознобыши.

– У вас ознобыши! – воскликнула мама, которая в начале декабря приехала их навестить.

Она всю ночь добиралась до них из Шотландии, а сумела провести с ними всего несколько субботних часов.

Они ждали ее с нетерпением, но, когда она приехала, не знали, о чем говорить. Мама постриглась. Короткие волосы сделали ее другой, и они почему-то застеснялись. А может, им было непривычно видеть ее в доме, где ей не было места.

– У всех ребят в школе ознобыши, – ответили они, убрав руки за спину.

Они сели за обед в гостиной, мрачной комнате со скользкими коричневыми кожаными стульями, с фисгармонией у одной стены и с набитым чучелами птиц стеклянным ящиком, висящим на другой. Мистер Эванс закрыл лавку не на полчаса, как обычно, а на час и принес бутылку шерри. Сам он не пил, но налил маме стакан и был настроен сравнительно весело. Он даже погладил Ника по голове, называя его «юный Никодимус», чем так поразил

Ника, что тот весь обед просидел с открытым ртом и едва притронулся к своей порции жареного мяса. И очень жаль, подумала Кэрри, им не часто перепадает жареное мясо.

Обычно они ели пропущенные через мясорубку вместе с хлебом и приправленные соусом обрезки от большой отбивной, после того как с ней расправлялся мистер Эванс.

– Молодые люди не должны есть мясо, – утверждал он. – От него они становятся чересчур беспокойными.

Но сегодня он отрезал каждому из них по два толстых сочных ломтя. И сказал маме:

– Не беспокойтесь, они едят не хуже, чем солдаты в армии. Но больше того, что нам полагается по рациону, мы не берем, хотя у нас своя лавка. В этом доме не живут по пословице: «Дешево досталось, легко потерялось». У меня было трудное детство, миссис Уиллоу, и я это всегда помню! Нынешние дети не знают своих обязанностей. Нет, я не жалуюсь на ваших детей, поймите меня правильно. Я с ними строг, они меня слушаются и помалкивают, если к ним не обращаются, но знают, что я человек добрый.

Правда, Ник?

Ник ничего не ответил.

– Правда, мистер Эванс, – сказала Керри.

После мяса они ели рисовый пудинг с вареньем. Тетя

Лу приготовила чай и поставила на стол вафельные трубочки. Но Ник, когда ему их предложили, только покачал головой.

– Ты же любишь вафли, милый, – сказала мама.

Ник посмотрел на нее и промолчал.

Тетя Лу тоже все время молчала. Она сидела за столом, робко поглядывая на брата и нервно теребя свой передник красными от работы пальцами. И только когда наступило время пойти проводить маму на станцию, она глубоко вздохнула и сказала:

– Я делаю для них все, что могу, миссис Уиллоу, поверьте мне.

Мама, казалось, удивилась, потом поцеловала тетю Лу в щеку и ответила:

– Спасибо. Большое вам спасибо.

И тетя Лу улыбнулась и покраснела, будто получила подарок.

Выйдя из дома, они некоторое время молчали. Кэрри, сама не зная почему, испытывала какой-то страх.

Наконец мама сказала:

– В вашей спальне довольно прохладно.

В ее словах слышался вопрос.

Ник ничего не ответил. Тяжело ступая, не глядя по сторонам, он хмуро шел вперед.

– Ничего, – сказала Кэрри. – Мы не слабаки.

– Что? – переспросила мама.

– Мы не неженки.

– А! Понятно.

И мама как-то странно рассмеялась. Почти сконфуженно, подумала Кэрри, но решила, что этого быть не может. Их мама не из робких.

– Пожалуй, здесь много непривычного, – заметила мама. – И эти часовни, и говорят не так, как в Лондоне. Но зато вы кое-что повидали, правда? Может, здесь и не так уютно, как дома, но интересно. И они, наверное, по-своему очень добрые. Стараются для вас.

Ник по-прежнему молчал. Его молчание пугало Кэрри, и она вдруг поняла почему. Она боялась, что в любую минуту он взорвется и скажет, что ненавидит мистера

Эванса, что ему не позволяют пользоваться ванной комнатой днем, даже если на улице холодно, что он ненавидит холод, и свои ознобыши, и сортир во дворе, и пауков, и что ему не дают вафли, и что они ели жареное мясо на обед только по случаю ее приезда. Кэрри скорей бы умерла, но не призналась бы в этом, а Ник, и глазом не моргнув, выложит все свои жалобы. А если он это сделает, мама расстроится, хотя, если по-честному, Кэрри было не очень жаль маму. Гораздо больше, несравненно больше ей было жаль огорчить тетю Лу. «Только посмотреть на нее за обедом, – думала она, – только посмотреть…»

Но Ник лишь сказал:

– Мистер Эванс, когда торгует сахарином, обманывает покупателей.

Мама засмеялась. В ее смехе слышалось облегчение, будто она, как и Кэрри, боялась услышать что-нибудь гораздо хуже.

– О чем ты говоришь, мой ягненочек? – спросила мама.

– Поскольку сахара не хватает, мистер Эванс торгует сахарином, – принялась объяснять Кэрри. – В каждом пакетике должно быть сто таблеток. Иногда нам поручают считать эти таблетки. Я люблю это делать, потому что потом приятно облизать пальцы. Так вот однажды Ник пересчитал таблетки в том пакетике, который наполнял сам мистер Эванс, и там их оказалось не сто, а девяносто семь.

Но может, мистер Эванс сделал это не нарочно, а просто ошибся.

Мама снова рассмеялась. Она смеялась и смеялась, как маленькая девочка, которая никак не может остановиться.

– Ну, если это самое плохое… – сказала она.

Остальную часть пути у нее был радостный вид, она говорила, как славно было им повидаться, пусть даже так недолго, обещала, как только сможет, снова приехать, но объяснила, что ехать ей далеко, что поезда переполнены солдатами и что ей пришлось отпроситься со станции «скорой помощи» на целых два дня. Теперь она не скоро сможет снова это сделать, ей и так придется за эти дни отдежурить на рождество. И хотя ей в Глазго грустно и одиноко, теперь ее будут согревать мысли о том, как весело им будет на рождество в этой глухой валлийской долине, где над вершинами гор светят звезды, а все поют, как это принято в Уэльсе, прекрасно и естественно, словно птицы.

– Я надеюсь, вы сохраните память об этом на всю жизнь, – заключила она, и Кэрри обрадовалась тому, что мама впервые за весь день стала похожа сама на себя.

Только в последнюю минуту на станции она снова погрустнела. Высунувшись из окна – дежурный по станции вот-вот должен был засвистеть, – она сказала потерянным голосом:

– Родные мои, вам здесь хорошо, правда?

И Кэрри не просто напугалась, она оледенела от ужаса, вдруг Ник скажет: «Нет, мне здесь плохо» – и мама сойдет с поезда, вернется с ними к Эвансам, соберет их вещи и увезет их с собой! И это в благодарность за то, что тетя Лу так старается для них!

Но Ник только мрачно взглянул на маму, а потом ласково улыбнулся и сказал:

– Мне здесь очень нравится. Я никогда не вернусь домой. Я очень люблю тетю Лу. Такого хорошего человека я еще не встречал в своей жизни.

4

День рождения Ника был за неделю до рождества. В

этот день тетя Лу подарила ему пару кожаных перчаток на меху, а мистер Эванс – Библию в мягком красном переплете и с картинками.

– Спасибо, мистер Эванс, – очень вежливо, но без улыбки поблагодарил его Ник и, положив Библию на стол, сказал: – Какая красота! У меня за всю мою жизнь не было таких перчаток. Я буду вечно их хранить, даже когда они станут мне малы. Это перчатки моего десятилетия!

Кэрри стало жаль мистера Эванса.

– Библия тоже красивая, счастливый ты, Ник, – заметила она. А позже, когда они с Ником остались одни, добавила: – Ведь он сделал тебе подарок. Наверно, когда он был маленьким, ему больше всего на свете хотелось получить в подарок Библию, может, даже больше велосипеда.

Поэтому он, наверно, решил, что тебе тоже этого хочется.

– Да не нужна мне его Библия, – заявил Ник. – Лучше бы он подарил мне нож. У него в лавке возле двери висят потрясающие ножи. И стоят они недорого. Я смотрел на них каждый день в надежде, что мне подарят нож, и он видел, как я ими любуюсь. И нарочно подарил мне эту противную Библию.

– Может, он подарит тебе нож на рождество, – пыталась утешить его Кэрри, испытывая в глубине души большие сомнения. Если мистер Эванс и вправду понял, что Нику хочется нож, то вряд ли он сделает ему такой подарок. Он считал баловством потакать людским прихотям. «Только нужда подгоняет человека», – любил говорить он.

Кэрри тяжело вздохнула. Она не любила мистера

Эванса – да и как его любить? – но из-за ненависти к нему

Ника ей почему-то было жаль его.

– Он обещал нам гуся на рождество, – сказала она. –

Хорошо, правда? Я ни разу не ела гуся.

– Я предпочел бы индейку, – насупился Ник.

Гуся нужно было взять у старшей сестры мистера

Эванса, которая жила на окраине города и держала птицу.

До сих пор Ник с Кэрри ни разу о ней не слышали.

– Она не совсем здорова, – объясняла тетя Лу. – Большую часть времени лежит в постели. Бедняжка, я часто думаю о ней, но не решаюсь пойти ее навестить. Мистер

Эванс этого не потерпит. Дилис сама решила свою судьбу, говорит он, она первая отвернулась от нас, когда вышла замуж за мистера Готобеда, владельца шахты. Вот и все.

Дети не совсем поняли, в чем вина миссис Готобед, но спросить не решились. Тетя Лу обычно начинала нервничать, когда ей задавали слишком много вопросов.

– Готобед – странная фамилия для этих краев, правда? –

только и спросили они.

– Английская, – ответила тетя Лу. – Из-за этого мистер

Эванс и разозлился с самого начала. Англичанин, да еще владелец шахты! «Она стала его женой сразу же после гибели нашего отца в забое – не успела отцовская могила травой порасти, как она уже пустилась в пляс, – сказал мистер Эванс. – Готобеды были плохими хозяевами, наш отец никогда бы не погиб, если бы на шахте заботились о безопасности шахтеров». Конечно, молодой мистер Готобед был тут ни при чем, в ту пору шахтой управлял еще его отец, но мистер Эванс считал, что все члены их семьи одним миром мазаны, думают только о доходах. Поэтому он страшно разозлился на Дилис. И даже сейчас, после смерти ее мужа, не хочет забыть прошлое и помириться с ней.

Хотя не возражал принять в подарок на рождество гуся.

– У них замечательные гуси, – словно в оправдание, сказала тетя Лу. – За ними смотрит Хепзеба Грин. А уж она-то умеет обращаться с домашней птицей. И на тесто у нее легкая рука! Вот бы вам попробовать ее пирожков!

Хепзеба и за Дилис ухаживает, и за домом смотрит. Долина друидов когда-то была чудесной усадьбой, хотя, с тех пор как мистер Готобед умер, а Дилис заболела, она пришла в запустение. Там нужна твердая рука, говорит мистер

Эванс, но сам помочь сестре не хочет, а Дилис, естественно, не просит. – Она тихонько вздохнула. – Они оба большие гордецы.

– Долина друидов… – задумчиво повторил Ник.

– Усадьба находится в долине за тисовым лесом, –

объяснила тетя Лу. – Помните, мы один раз собирали чернику у железной дороги и как раз перед въездом в туннель видели тропинку вниз в лес?

– Там совсем темно! – Глаза у Ника расширились.

– Темно от тисов. Хотя, по правде говоря, это место действительно необычное. Люди считают, что и сейчас с наступлением тьмы туда нельзя ходить. Одному, во всяком случае. Я-то не боюсь, а при мистере Эвансе упаси бог вести такого рода разговоры. Все это глупость и чепуха, говорит он. Тем, кто верует в бога, нечего бояться на всем белом свете.

У Кэрри разгорелось воображение. Она обожала старые сказки про привидения.

– Я бы не побоялась пойти в лес, – расхвасталась она. –

Ник, может, и напугался бы, он ведь еще маленький, а я не боюсь. Можно мне пойти с вами за гусем, тетя Лу?

Но вышло так, что им с Ником пришлось идти одним. И

это, пожалуй, было самым знаменательным путешествием, которое они совершили вдвоем.

Они собирались пойти в Долину друидов за два дня до рождества, но тетя Лу простудилась. Все утро она кашляла, глаза у нее покраснели и слезились. После обеда мистер

Эванс вошел в кухню и увидел, как она кашляет, стоя над раковиной.

– Тебе нельзя выходить на улицу, – сказал он. – Пошли детей.

Тетя Лу все кашляла и кашляла.

– Я пойду завтра. Уже поздно. Хепзеба поймет, что я сегодня не приду. А завтра мне будет лучше.

– Завтра сочельник, и ты мне понадобишься в лавке, –

возразил мистер Эванс. – Пусть дети пойдут сами. Хоть раз в жизни заработают на хлеб насущный.

– Гусь будет тяжелый, Сэмюэл.

– Ничего, понесут вдвоем.

Наступило молчание. Тетя Лу старалась не смотреть на детей.

– Они не успеют вернуться засветло, – наконец сказала она.

– Сейчас полнолуние, – возразил мистер Эванс.

Он посмотрел на детей, на искаженное страхом лицо

Ника, снова на тетю Лу. Она начала медленно краснеть.

Тогда тихим, но полным угрозы голосом он спросил:

– Надеюсь, ты не забивала им голову глупыми россказнями?

Тетя Лу тоже посмотрела на детей. Ее взгляд умолял не выдавать ее. Кэрри даже разозлилась: взрослый человек не должен быть таким слабохарактерным и глупым. Но в то же время ей было жаль тетю Лу. И она сказала с самым невинным видом:

– Какими россказнями, мистер Эванс? Мы с удовольствием пойдем сами, мы не боимся темноты.

– Бояться нечего, – убеждала она Ника, пока они шли вдоль полотна железной дороги. – Чего тут бояться? Старых деревьев, что ли?

Но Ник только вздохнул в ответ.

– Тетя Лу назвала это место необычным только потому, что она сама человек суеверный. Ты же знаешь, как она верит в разные приметы, считает, что нужно стучать по дереву, чтобы не сглазить чего-нибудь, что нельзя проходить под приставной лестницей, а когда рассыплешь соль, нужно взять щепотку и бросить через плечо. Я совершенно не удивляюсь, что мистер Эванс иногда на нее злится. Она так напугана, что боится собственной тени.

Но когда они добрались до леса, Кэрри перестала быть храброй. Начало смеркаться, в холодном небе над головой появились звезды. И сделалось вдруг так тихо, что в ушах зазвенело.

– Спуск начинается вон у того камня, – прошептала

Кэрри.

Ник поднял глаза. Лицо его превратилось в тусклое белое пятно.

– Иди сама. Я подожду здесь, – тоже шепотом откликнулся он.

– Еще чего! – И, подавив самолюбие, начала уговаривать его: – Разве тебе не хочется попробовать вкусного пирожка с начинкой? Может, нас угостят такими пирожками. Тетя Лу сказала, что вниз идти недалеко. Минут пять, не больше.

Ник затряс головой, зажмурился и заткнул руками уши.

– Ладно, поступай как знаешь, – холодно сказала Кэрри. – Но вот-вот стемнеет, и тогда действительно станет страшно. И одному тебе будет еще страшнее, чем со мной.

За тобой придут друиды и привидения! И дикие звери, о которых ты даже не знаешь. Я бы не удивилась, если бы услышала, что в здешнем лесу водятся волки. Но мне на них наплевать. Я не побегу, даже если услышу, как они воют и щелкают зубами.

И она, не оглядываясь, зашагала вперед. Вьющаяся среди тисовых деревьев тропинка по обеим сторонам была выложена белыми камнями, а в особенно крутых местах в земле были вырыты ступеньки, подпертые досками. Не успела она отойти, как услышала за спиной вопль Ника:

– Подожди меня, Кэрри, подожди… – Она остановилась, и он с размаху уткнулся ей прямо в спину. – Не бросай меня, Кэрри!

– По-моему, это ты бросил меня, – пошутила она, чтобы успокоить его.

Он попытался было засмеяться, но вместо смеха только всхлипнул.

Она шла впереди, а он держался за ее пальто и тихонько скулил себе под нос. Тисовые деревья росли густо, некоторые из них были покрыты плющом, который шуршал и шелестел. «Словно чешуя», – подумала Кэрри. Деревья были похожи на живые существа с плавниками. Она велела себе не придумывать разные глупости, но вдруг остановилась и замерла.

– Тише, Ник, – сказала она.

– Почему?

– Не знаю, – ответила Кэрри. – Что-то…

Она не могла объяснить. Ее охватило какое-то странное чувство. Будто рядом было что-то, оно ждало. Где-то среди деревьев или под землей. Не привидение, нет, нечто более сложное. Без названия. Что-то старое, огромное и безымянное, решила Кэрри и задрожала.

– Кэрри… – начал было Ник.

– Слушай!

– Что?

– Тсс…

Сначала ни звука. Но потом она услышала еле уловимый стон или вздох. Словно земля поворачивалась во сне.

Или дышало огромное, безымянное нечто.

– Слышал? – спросила Кэрри. – Слышал?

Ник жалобно заплакал. Снова молчание, прерываемое лишь его всхлипами. У Кэрри пересохло во рту.

– Все. Кончилось. Да ничего и не было. Ничего, ей-богу.

Ник глотнул, изо всех стараясь сдержать слезы. И вдруг вцепился в Кэрри.

– Вот! Опять!

Кэрри прислушалась. Этот звук был не похож на прежний. Этот был совсем другой: странное, горловое кулдыканье, которое доносилось откуда-то сверху. Они застыли, как каменные. Звук приближался.

– Бежим! – крикнула Кэрри и, спотыкаясь, бросилась бежать.

Сумка, куда они должны были положить гуся, запуталась у нее в ногах, и она чуть не упала, но, схватившись за ветки, удержалась. Бежала она, за ней мчался Ник, а позади их преследовало кулдыкающее существо. Оно, казалось, звало их, но Кэрри вспомнились прочитанные ею сказки: оглянешься – и твой преследователь заворожит тебя!

– Только не смотри назад, Ник, умоляю тебя! – выкрикнула она.

Тропинка расширилась, стала ровнее на выходе из леса, и она схватила Ника за руку, чтобы он бежал быстрее. Но у него были слишком короткие ножки, и он упал.

– Не могу, Кэрри, не могу… – застонал он, когда она помогла ему подняться.

– Нет, можешь, – ответила она, стуча зубами. – Осталось недалеко.

И в эту минуту они увидели темный силуэт дома с высокими трубами на фоне вечернего неба и свет в окнах.

Одно окно было освещено наверху, а другое внизу, сбоку.

Они вбежали – ноги уже не слушались их – в открытую калитку и помчались по двору к светившемуся окну. Дверь была заперта. Они отчаянно забарабанили по ней кулаками.

Кулдыканье приближалось, пересекая двор.

– Откройте! – молвила Кэрри. – Откройте! – Она была уверена, что, все, поздно, что существо поймало их.

Но дверь, словно в сказке, отворилась, и они очутились в светлом, теплом и уютном доме.

5

Тепло, светло и уютно. Такой кухня Хепзебы была всегда, а не только в тот вечер. Входишь туда, и кажется, будто входишь в дом, где, если ты замерз, тебя обогреет яркий огонь в очаге, если ты голоден, тебя встретит запах сала, если ты одинок, тебя обнимут заботливые руки, а если напуган, тебя успокоят и утешат.

Разумеется, в тот первый раз они не сразу успокоились.

Верно, они уже были под крышей дома, но дверь все еще оставалась открытой, и женщина, по-видимому, не торопилась затворить ее и отгородиться от наводящей ужас тьмы. Она стояла, смотрела на них и улыбалась. Она была высокой, а волосы у нее отливали медью. На ней был белый передник, рукава платья высоко засучены, и были видны белые, толстые, покрытые веснушками руки с испачканными мукой пальцами.

Кэрри рассмотрела женщину, потом оглядела кухню.

Просторное помещение с каменным полом, темноватое по углам, но ярко освещенное возле плиты; полки для посуды, уставленные белыми с голубым тарелками; выскобленный добела деревянный стол, над которым висела керосиновая лампа; а за столом над открытой книгой, куда падал свет от лампы, сидел Альберт Сэндвич.

Он открыл было рот, намереваясь заговорить, но Кэрри повернулась к женщине.

– Закройте дверь! – крикнула она.

Женщина удивилась. «До чего медлительны эти люди», – подумала Кэрри. И с отчаянием в голосе попыталась объяснить:

– Мисс Эванс послала нас за гусем. Но за нами кто-то гнался. Мы бежали изо всех сил, но оно гналось за нами. И

кулдыкало.

Женщина всмотрелась в темноту, куда показывала

Кэрри.

– Закройте дверь, – повторила Кэрри, – не то оно войдет. Женщина широко улыбнулась. У нее были красивые белые зубы со щербинкой посредине.

– Благослови тебя бог, деточка, да ведь это мистер

Джонни. Я и не заметила, как он вышел из дома.

– Он пошел загнать кур, – сказал Альберт Сэндвич. – И

наверное, решил погулять.

– Но это был не человек, – старалась втолковать им

Кэрри.

Страх прошел. Альберт говорил так спокойно, что у нее тоже отлегло от сердца.

– Он не говорил, – объяснила она. – Он кулдыкал.

– Мистер Джонни так говорит, – сказал Альберт Сэндвич. – Ты должна согласиться, Хепзеба, что его можно испугаться. – И сердито взглянул на Кэрри. – Хотя вы, наверное, тоже его напугали. Что бы ты чувствовала, если бы от тебя убегали люди, которых ты вовсе не собиралась обидеть?

Хепзеба негромко сказала куда-то во тьму:

– Все в порядке, мистер Джонни, входите.

Она говорила не с валлийским акцентом, а с каким-то другим, более твердым.

В дверях появился и встал рядом с Хепзебой, словно ища у нее защиты, маленький человек в твидовом костюме с галстуком-бабочкой в крапинку и робким сморщенным лицом. Он попытался улыбнуться, но улыбка у него не получилась – перекосился рот.

– Дети, это мистер Джонни Готобед, – сказала Хепзеба. – Мистер Джонни, поздоровайтесь с нашими гостями, пожалуйста.

Он взглянул на нее и горлом издал какой-то звук.

Словно кулдыкнул, только теперь действительно казалось, будто он говорит. На каком-то странном, непонятном языке. Он вытер правую руку о брюки и, посмотрев на нее, протянул с опаской.

Кэрри не двинулась с места. Хотя он явно не был привидением, все равно ей было страшно дотронуться до его маленькой дрожащей руки.

– Здравствуйте, мистер Джонни! – сказал Ник и подошел к нему, словно ничего проще и легче на свете не было. – Я Ник, Николас Питер Уиллоу, мне десять лет. На прошлой неделе у меня был день рождения. А Кэрри в мае будущего года будет двенадцать.

– Кулдык-кулдык, – отозвался мистер Джонни.

Когда он говорил, изо рта у него летела слюна, и Кэрри охватил страх при мысли, что и ей придется протянуть ему руку и он на нее плюнет.

Но ее спасла Хепзеба.

– Ваш гусь готов, – сказала она. – Но сначала я вас покормлю, ладно? Альберт, пойди с Кэрри и принеси гуся, пока я накрою на стол.

Альберт взял с полки свечу, зажег ее и в сопровождении

Кэрри вышел из кухни. Они прошли по коридору и очутились в просторной кладовой. Там на холодном мраморном прилавке их ждал аккуратно очищенный и выпотрошенный гусь. В корзинках лежали пятнистые яйца, на подносах – большие куски масла кремового цвета со слезой, а на полке стояла крынка молока со слоем сливок сверху. У Кэрри засосало под ложечкой.

– А я думала, мистер Готобед умер. Муж сестры мистера Эванса.

– Это не он, – понял ее Альберт. – Мистер Джонни – их дальний родственник. Он раньше жил в Норфолке, но, когда его родители умерли, приехал вместе с Хепзебой сюда.

Она нянчила его с самого дня рождения. – И, поставив свечу на полку, чтобы помочь уложить гуся, он взглянул на

Кэрри. – Страшно, наверное, увидеть его в первый раз?

Кэрри приготовила сумку и спросила:

– Он ненормальный?

– Не больше, чем многие другие. Более простодушный.

«Невинная душа», – называет его Хепзеба. – Альберт засунул гуся в сумку, затянул шнурок. – Она колдунья, –

доверительно сказал он.

– Колдунья?

– Это вовсе не то, что ты думаешь, – усмехнулся он. – У

нее нет ни черных кошек, ни помела. Колдуньями в деревнях зовут мудрых женщин. Когда я заболел, она напоила меня какими-то травами, и я быстро поправился.

Врач был потрясен, он считал, что я умру. «Вот уж не думал, что парнишке суждено дожить до весны», – сказал он

Хепзебе.

– Вот, значит, где ты был. Лежал больной! – воскликнула Кэрри и покраснела: Альберт еще решит, что она его искала. – А что с тобой было? – торопливо спросила она.

– Воспаление легких, ревматизм да еще куча всяких болезней, – ответил Альберт. – Мне повезло, что я попал сюда, к Хепзебе, не то на моей могиле уже цветы бы росли.

Но я очутился здесь не просто волею случая. Я сказал тому человеку, который распределял нас по квартирам, что очень люблю читать, и он вспомнил, что в этом доме много книг. И правда, здесь оказалась целая библиотека! – В его голосе слышалось удивление, будто он до сих пор не мог поверить в такое чудо. – Показать тебе?

Оставив гуся в кладовой, они снова прошли по коридору и через двустворчатые двери, которые с одной стороны были занавешены сукном, попали в просторный, но освещенный лишь небольшой керосиновой лампой холл, где в углу тикали напольные часы.

– Смотри, – сказал Альберт, отворяя еще одну дверь и поднимая вверх свечу, чтобы в комнате стало светлее.

Книги, длинные полки книг до самого потолка, большинство из них в переплетах из светлой кожи с золотым тиснением на корешках. – Здорово, правда? – спросил Альберт таким благоговейным тоном, будто в церкви. – И, кроме меня, никто ими не пользуется!

– А где миссис Готобед? – спросила Кэрри.

– В постели, – ответил Альберт, и стекла его очков вспыхнули. – Она умирает.

От мысли, что в доме кто-то умирает, Кэрри стало не по себе. Она посмотрела на потолок и вздрогнула.

– Она уже давно больна, – объяснил Альберт. – Я ей иногда, когда она не очень утомлена, читаю вслух. Ты любишь читать?

– Не очень, – ответила Кэрри. Это было не совсем правдой, но при виде всех этих книг у нее защемило сердце.

Их не перечитать за всю жизнь!

– А чем же ты тогда занята? – удивился Альберт. –

Кроме школы, конечно?

– Иногда помогаю в лавке мистеру Эвансу. Нику он не разрешает, а мне можно. Играю с ребятами, катаюсь вниз с горы из шлака.

У Альберта был такой вид, будто он считал все это детскими забавами.

– Если тебя не занимают книги, может, ты хочешь посмотреть наш череп? – по-прежнему вежливо и доброжелательно спросил он. – У него интересная история. Не совсем достоверная, по-моему, но тем не менее интересная.

Он прошел в глубину комнаты и поставил свечу на стол.

– Как страшно! – отшатнулась Кэрри.

– Да это всего лишь череп, – успокоил ее Альберт. –

Посмотри сама.

На столе стоял ящичек, в котором на бархатной подушке лежал маленький череп. Он был цвета слоновой кости, гладкий, как жемчуг, и, казалось, усмехался.

– Дотронься, – предложил Альберт.

И Кэрри чуть дотронулась до макушки черепа. Череп оказался теплее, чем она ожидала.

– А в чем его история? – спросила она.

– Спроси у Хепзебы, – ответил Альберт. – Она расскажет лучше меня. Говорят, что это череп маленького африканца, которого завезли сюда во времена работорговли. Но я этому не верю. Это череп не мальчика. Посмотри сама.

Он вынул череп из ящичка и показал его Кэрри. Нижняя челюсть и несколько верхних зубов отсутствовали, но глазные впадины были целы.

– В верхней челюсти у него шестнадцать зубов, – принялся объяснять Альберт, – значит, есть зубы мудрости. А

они появляются самое раннее лет в восемнадцать. Я вычитал об этом в анатомическом атласе. Кроме того, видишь эти волнистые линии на самом верху? Это места соединения костей. Значит, этот череп принадлежал взрослому человеку, но он слишком мал и легок для мужчины, это, наверное, череп женщины. На вершине нашей горы есть остатки поселения, существовавшего в бронзовом веке.

По-моему, этот череп там и нашли и, как водится, придумали про него целую историю. – Он положил череп на место и посмотрел на Кэрри. – То, что я рассказал, конечно, тоже одни догадки. Наверняка я ничего не знаю. Но, например, сколько этим костям лет, выяснить можно, если отвезти этот череп в Британский музей. Британский музей способен дать ответ на любой вопрос, это самое потрясающее место в мире. Ты там была?

– Один раз, – ответила Кэрри. Она вспомнила, как однажды ходила туда с папой и как ей было там скучно. Все эти реликвии в стеклянных ящиках. – Было очень интересно, – добавила она, чтобы сделать Альберту приятное.

В глазах у него прыгал чертик, словно он угадал ее мысли. Он положил череп в ящичек, накрыл крышкой.

– Показать это твоему брату?

– Не надо, – ответила Кэрри. – Он боится таких вещей.

Ей тоже было немного страшно, хотя Альберту она ни за что бы в этом не призналась. Пугал ее не сам череп, а мысль о том, что когда-то он принадлежал живому человеку, женщине с глазами и волосами, которой уже давно не существовало на свете. От нее остался только белый гладкий череп, который покоится в ящичке в библиотеке, где полки со старинными книгами уходят куда-то вверх во тьму.

– Может, вернемся в кухню? – предложила она. – Чай уже, наверное, готов.

Их ждал накрытый стол. Скатерть на нем была так накрахмалена, что углы ее казались острыми, как нож. В середине стола стояло блюдо золотисто-коричневых и обсыпанных сахарной пудрой пирожков, высокий кувшин с молоком, розовая ветчина и ломти хлеба, щедро намазанные тем самым прекрасным кремового цвета со слезой маслом, которое Кэрри видела в чулане. Ник, укутанный в одеяло, и мистер Джонни с белой салфеткой на шее уже сидели за столом. Когда Кэрри вошла, мистер Джонни что-то взволнованно прокулдыкал.

– Мистер Джонни, можно мне сесть рядом с вами? –

спросила она, чем заслужила одобрительный взгляд Альберта.

– Хепзеба, я показал Кэрри наш череп, – сказал он. –

Расскажи ей его историю, пожалуйста. Хотя я считаю, что в действительности все это сущая чепуха, но ей она понравится.

Хепзеба поставила на стол коричневый чайник и шутливо потрепала Альберта за ухо.

– Я покажу вам «чепуху», мистер Альберт! Ишь какой всезнайка выискался! Ничегошеньки вы не понимаете, иначе, как человек умный, не смеялись бы над тем, что вам неведомо.

– Кулдык-кулдык, – заметил Джонни Готобед.

– Правильно, мистер Джонни, – склонилась над ним

Хепзеба, помогая ему нарезать ветчину. – У вас в мизинце больше разума, чем в голове у мудрого мистера Альберта.

– Извини, Хепзеба, – взмолился Альберт. – Пожалуйста, расскажи.

– Зачем рассказывать чепуху, как полагает его честь мистер Альберт?

Улыбаясь Кэрри и приглаживая свои медно-рыжие волосы, Хепзеба села. У нее было довольно широкое лицо с белой, как сливки, усыпанной веснушками кожей. Кэрри она очень понравилась: такая сердечная, благодушная и добрая.

– Пожалуйста, мисс Грин, – попросила Кэрри.

– Меня зовут Хепзеба.

– Пожалуйста, Хепзеба.

– Что ж, расскажу, пожалуй, раз уж ты меня так просишь. Положи себе еды на тарелку, возьми побольше, ты растешь, должна есть много. К сожалению, это не домашняя ветчина. Раньше мы коптили ветчину сами. У Готобедов была отличная ферма. Они разбогатели на сахарных плантациях, где трудились рабы, а потом перебрались сюда и построили здесь большой дом. Я слышала про них задолго до того, как приехала в эти места. Когда я жила в

Норфолке у родителей мистера Джонни, они часто рассказывали мне о своих богатых родственниках из Уэльса, и о черепе, и о проклятии, которое лежит на доме. Это не совсем обычная история.

Она задумчиво отхлебнула чай, глядя прямо перед собой и чуть нахмурившись. Потом поставила чашку на стол и начала говорить тихим, чуть сонным голосом, который навевал тишину и грусть.

– Маленького африканца привезли сюда, когда ему было около десяти лет. Тогда у богатых людей было модно иметь на запятках кареты черного пажа, разодетого в атлас и шелка. Вот они и оторвали бедняжку от его семьи и увезли за океан в чужую страну. И он, конечно, плакал, как плачут маленькие дети, когда их забирают у мамы. Готобеды были не злые люди, молодые дамы кормили его сладостями, дарили ему игрушки, он сделался всеобщим любимцем, но он все равно горевал, и тогда ему пообещали, что когда-нибудь он вернется домой. Может, так бы и получилось, но только он умер от лихорадки еще в первую зиму, поэтому ему, наверное, казалось, что они не сдержали своего обещания. Вот он и заколдовал их дом.

Умирая, он велел похоронить его, но предупредил, что, когда от него останутся одни кости, Готобеды должны выкопать его череп и держать его в своем доме, не то их ждет страшная беда. Обвалятся стены дома. И они ему поверили – в ту пору люди верили в колдовство – и сделали, как он велел. И с тех пор череп покоится в библиотеке. Он покидал дом только один раз, когда бабушка покойного мистера Готобеда была молодой девицей. Ей становилось худо даже при мысли о том, что в библиотеке лежит и усмехается череп, говорила она. Из-за этого по ночам ее мучают кошмары. Поэтому однажды утром она взяла его и спрятала на сеновале в конюшне. Целый день она ходила в ожидании, но ничего не произошло, и она легла спать очень довольная собой. Но в самый разгар ночи раздался вопль – будто сова заухала, а потом сильный грохот. И когда члены семьи в ночных рубашках сбежали вниз, они увидели, что на кухне вдребезги разбита вся посуда, в столовой – все стекло, а в доме все зеркала разлетелись на куски! Девица призналась в том, что она сделала, череп водворили на место, и с той поры все было в порядке.

– В верхней челюсти черепа шестнадцать зубов, – сказал Альберт. – Ну-ка, Ник, пересчитай свои зубы. Ты одного возраста с этим мальчиком, значит, у тебя тоже должно быть шестнадцать зубов.

Но Ник только недоумевающе моргал глазами.

– Какая чудесная история! – воскликнула Кэрри. – И не вздумай портить ее, умный Альберт Сэндвич! – Хотя в глубине души приятно было сознавать, что все это, возможно, и не совсем правда. И слезливым голосом она заключила: – Ах, какая грустная история! Бедный маленький африканец! Он умер так далеко от дома!

Ник глубоко вздохнул. Потом встал со своего места, подошел к Хепзебе и положил ей голову на плечо. Она повернулась, усадила его к себе на колени и, обняв, стала тихонько покачивать, а он изо всех сил прижался к ней и засунул в рот большой палец. В комнате царила тишина, даже мистер Джонни сидел неподвижно, будто его убаюкал рассказ, хотя в действительности он заснул от тихого голоса Хепзебы, и только в плите шипел огонь.

Кэрри посмотрела на Ника, уютно устроившегося на коленях у Хепзебы, и почувствовала укол ревности. Она завидовала Нику, потому что ей тоже хотелось посидеть на коленях у Хепзебы – ведь она была еще маленькой девочкой, и самой Хепзебе – потому что та сумела умиротворить

Ника так, как ей никогда бы не суметь.

– Нам, пожалуй, пора, – сказала она. – Тетя Лу понимает, что мы могли остаться к чаю, но уже становится поздно, и она будет беспокоиться.

Однако, когда она представила себе обратный путь через темный лес, у нее защемило в груди. Опять слышать этот шум, похожий на стон!

Эти мысли, наверное, отразились у нее на лице, потому что Альберт предложил:

– Если хотите, я провожу вас до железной дороги.

– Нет, ты еще кашляешь, – возразила Хепзеба.

– Да ничего со мной не случится, – усмехнулся Альберт. – Я уже здоров и могу выйти на воздух.

– Но не вечером, – возразила Хепзеба. – И кроме того, я хочу, чтобы ты поднялся со мной к миссис Готобед и почитал ей, пока я буду готовить ее ко сну. Это ее успокаивает. Мистер Джонни проводит их по лесу. – Она улыбнулась Кэрри, и глаза ее вдруг загорелись так, что Кэрри почувствовала, как их взгляд проник ей в самую душу.

Ощущение это было непривычным, тем не менее оно ее не напугало. – В его компании вы можете ничего не бояться, –

добавила Хепзеба. – С такими невинными душами, как он, ничего страшного не случается.

– А мистер Эванс утверждает, что только с теми, кто верит в бога, ничего страшного не случается, – сказала

Кэрри.

– Что ж, это, пожалуй, та же мысль, только иначе выраженная, – объяснила Хепзеба. Она в последний раз прижала к себе Ника и спустила его с колен. – Приходи к нам, малыш. Приходите оба, когда захотите. Вы готовы, мистер Джонни?

Он, по-видимому, понял ее, потому что встал и протянул руку. И Ник, подойдя к нему, доверчиво взял его за руку.

В лесу мистер Джонни, держа Ника за руку, шел впереди, указывая дорогу, и нес гуся. А Кэрри следовала за ними, потому что для троих на тропинке не было места, но она не боялась. Мистер Джонни, не переставая, что-то кулдыкал, тон его рассказа был мирный, и тьма, казалось, отступала. Кулдыкал он, кулдыкал, а потом, словно отвечая ему, заговорил Ник:

– Да, была… О да, мне бы очень хотелось это сделать…

«Показывает свою воспитанность», – решила Кэрри, Но когда они добрались до железной дороги и мистер Джонни, положив гуся на землю, что-то прокулдыкал, она тоже поняла, что он хочет сказать.

– До свидания, мистер Джонни, – попрощалась она и улыбнулась ему.

Сначала он попытался улыбнуться в ответ, но потом закрыл лицо дрожащими руками и смущенно отступил.

– Не смотри на него в упор, – сказал Ник. – Он стесняется, когда на него так смотрят. До свидания, мистер

Джонни.

Теперь они несли гуся вдвоем, идя по тропинке, которая отливала серебром в свете луны. Но когда поставили сумку на землю, чтобы передохнуть, и оглянулись, мистера

Джонни уже не было.

– Он хотел сказать «до свидания», да? – спросила

Кэрри. – Ты, по-моему, тоже не понимал, что он говорил, правда? Я, во всяком случае, ничего не поняла.

– Только потому, что ты не слушала, – самоуверенно заявил Ник.

– Вот как? Тогда о чем же он говорил? Скажи, раз ты такой умный!

– Скажу, если ты понесешь гуся. Он такой тяжелый, что у меня уже рука отнимается.

– Неженка! – Но она взяла сумку и с трудом зашагала по шпалам, а Ник радостно запрыгал рядом.

– Он говорил о разных вещах. Сказал, что мы обязательно должны прийти к ним, и он покажет нам корову.

Сказал, что покажет не только корову, но и где в горах гнездятся чайки. Потом сказал, что мы ему понравились, и чтобы мы обязательно пришли к ним снова, и что я ему понравился больше тебя… Он сказал, что ты разозлилась, когда я сел к Хепзебе на колени!

– Врун! – крикнула ему Кэрри. – Ты все это выдумал.

Противный мальчишка!

– Разозлилась? – лукаво посмотрел он.

– Только потому, что ты уже слишком большой, чтобы лезть к кому-нибудь на колени. Это глупо выглядит.

– Ничего не глупо, – возразил Ник. – Зато мне приятно.

Кэрри взглянула на него и увидела, что он уже выпятил нижнюю губу.

– Пожалуйста, не плачь, – попросила она. – Не могу видеть твоих слез. Жаль, что мы тоже не живем здесь.

Альберту Сэндвичу повезло. Впрочем, если бы мы здесь жили, тогда нам не пришлось бы ждать, когда мы снова пойдем в гости. Мы будем приходить сюда. Ну, не ежедневно, а хотя бы раз в неделю, и нам будет хорошо. Хепзеба сказала, что мы можем приходить, когда захотим.

Она поставила сумку с гусем на землю и посмотрела на

Ника.

– Я ничего не хочу ждать, – захныкал он, – я хочу быть там все время. Я не хочу возвращаться к Эвансу, не хочу. Я

и раньше-то не хотел жить у него, а теперь не хочу еще больше. Я хочу домой…

Кэрри понимала, о чем он говорит. После той уютной, светлой, теплой кухни дом Эванса стал еще более холодным и неприветливым, чем прежде. Но Ник накручивает себя, сообразила она, и вот-вот начнется истерика, а потому жалеть его ни в коем случае нельзя.

– Николас Питер Уиллоу, помни, что только нужда подгоняет человека. Ну-ка, сейчас же успокойся и помоги мне нести гуся!

6

– Видели мою сестру? – спросил мистер Эванс. – Дом как, в порядке? Чаем, я надеюсь, вас угостили?

Как только они вошли в кухню, он закидал их вопросами. На лице у него было написано нетерпение и неприязнь, а потому Кэрри ответила осторожно:

– Она была в спальне. А дом и чай неплохие.

– Кэрри, что ты говоришь? – удивился Ник. – Дом чудесный. И Хепзеба угостила нас замечательным чаем. – И

глаза его засияли при воспоминании.

Мистер Эванс шумно вздохнул и нахмурился.

– Лучше, чем в нашем доме, значит? Что ж, когда сам не платишь за угощение… Эта мисс Грин! Уж ее-то скупой не назовешь, но это – щедрость за чужой счет. Ей самой не приходится трудиться до седьмого пота, выколачивая каждую копейку!

– Хепзеба превосходно ведет хозяйство, Сэмюэл. –

Тетя Лу посмотрела на брата, и на шее у нее выступили розовые пятна. Облизнув губы, она добавила примирительным тоном: – И она жалеет Дилис.

– А почему бы и нет? – фыркнул мистер Эванс. – Место у нее отличное. Хозяйка слишком больна, чтобы следить за расходами, а потому можно недурно набить себе карман, коли пожелаешь.

Кэрри почувствовала, что лицо у нее отвердело от гнева, но она промолчала. Есть вещи, которые понимаешь без слов, и она поняла, что мистер Эванс завидует Хепзебе.

Завидует потому, что у Ника сияют глаза. Никогда нельзя давать мистеру Эвансу понять, что тебе кто-нибудь или что-нибудь нравится. Ему совершенно все равно, хорошо им с Ником или нет, но если он поймет, что в Долине друидов им лучше, чем дома, то запретит там бывать.

– Мне Хепзеба Грин показалась очень славной, – осторожно сказала она. – Но дом ужасно старый и темный и чересчур большой. И мы немного боялись мистера Джонни. Она поймала себя на том, что притворяется глупой маленькой девочкой и нарочно сюсюкает, но мистер Эванс этого, по-видимому, не заметил, как не заметил и недоумения Ника.

– Значит, вы видели этого идиота? – только и спросил он.

– Мистер Джонни вовсе не идиот, – возмущенно заверещал Ник. – Он… По-моему, вы просто…

Он замолчал, и Кэрри увидела, что губы его дрожат, пока он ищет слова, чтобы сказать мистеру Эвансу, какой он гадкий и подлый! Но, по всей вероятности, так и не сумел их отыскать, потому что зарыдал, громко всхлипывая, а из его широко открытых глаз хлынули слезы.

– Он устал, просто устал, – поспешно сказала Кэрри. –

Мы очень долго шли, ему это не под силу. Пойдем ложиться, Ник…

Она обняла его за плечи и подтолкнула вон из комнаты, наверх, прежде чем он успел опомниться. Но когда он пришел в себя, уже в спальне, где нечего было бояться, ибо дверь была плотно прикрыта, а свеча горела, он обрушился на нее:

– Я считаю, Кэрри Уиллоу, что ты самое подлое существо на свете. Подлая, толстая корова! Сказать, что Хепзеба очень славная, да еще таким слащавым голоском!

– Я вовсе не собиралась… – начала было Кэрри, но ее остановил его ледяной взгляд.

– Я знаю, что ты собиралась. Предательница, вот кто ты! Подлая, низкая предательница, ты еще хуже, чем он!

Он говорит плохое обо всех людях, ты же, чтобы подлизаться к нему, говоришь плохое даже про тех, кто тебе нравится. Ненавижу его и тебя вместе с ним и не хочу ничего слушать! – И, закрыв уши руками, он бросился на кровать.

– Неправда! – возразила Кэрри. – Ты несправедлив ко мне. Но, учитывая то настроение, в каком он пребывал, было бесполезно что-либо объяснять. Он остался лежать, а она, вспомнив, что не сказала спокойной ночи, пошла вниз, ступая, как им велел мистер Эванс, по краю лестницы, чтобы не портить ковер. Она была уже почти внизу, как вдруг услышала его голос:

– Девочка, между прочим, неплохо соображает. Мисс

Грин не удалось заморочить ей голову своим обхождением да елейными речами. Говорю тебе, Лу, было бы очень полезно почаще посылать ее туда смотреть, что да как. Мне и без этого известно, чем там занимается мисс Грин, но хотелось бы иметь доказательства.

Тетя Лу ответила что-то, но так тихо, что Кэрри не расслышала, и мистер Эванс рассмеялся. Говорил он громче обычного, в его голосе более явственно проступал валлийский акцент.

– Шпионить? Это что еще за слово, сестра? Разве я такой человек, что пошлет ребенка шпионить? Смотреть, что да как, – вот что я сказал, и никому от этого вреда не будет.

Я забочусь только о Дилис, да и тебе не мешало бы о ней хоть изредка подумать. Чего бы она ни натворила, она остается нам родной сестрой.

– Я впервые слышу это от тебя, Сэмюэл, – заметила тетя Лу тоже громче и менее робко, чем всегда. – За много-много лет.

– Нет, я ее не прощаю, не думай, – сказал мистер

Эванс. – Но одно – когда она была гордой и сильной и совсем другое – когда она лишена этих качеств. Мне больно думать о: том, как она лежит там беспомощная во власти этой женщины.

Во власти Хепзебы? Он что, хочет сказать, что Хепзеба колдунья? И Альберт это сказал. Кэрри стояла в холодном холле, дрожала и думала про Хепзебу, вспоминая, как она завораживающим голосом рассказывала им историю старого черепа. И вдруг почувствовала, что она на самом деле виновата во всем том, в чем обвинил ее Ник. Предательница, грязная, подлая предательница, стоит, подслушивает и позволяет мистеру Эвансу думать, что ей и вправду не понравилась Хепзеба. Что ей не заморочили голову, как он выразился! Она сию же минуту расставит все по своим местам. Войдет и скажет им прямо в лицо! Глубоко вздохнув, она вбежала в кухню, и они обернулись к ней: тетя Лу – с виноватым видом, а мистер Эванс – наливаясь кровью от гнева.

– В чем дело, девочка? Ты ведь пошла спать, так? Вверх и вниз, вверх и вниз по ковру!

– Я ступала по полу, – возразила Кэрри, но его лицо уже стало совсем багровым, а на лбу проступили вены, когда он приподнялся со стула.

– Вверх и вниз, вверх и вниз – я этого не потерплю, понятно? Ну-ка марш в постель! – И, пока Кэрри бежала по лестнице, сзади гремело: – Вверх и вниз, туда и сюда, взад и вперед – только бы суетиться и плутовать…

…Наступило и прошло рождество. В сочельник мистер

Эванс пребывал в сравнительно веселом расположении духа, за обедом шутил и раздавал подарки. Нику нож, а

Кэрри Библию. Нож этот оказался довольно тупым перочинным ножом, но это было лучше, чем ничего, а Кэрри изо всех сил старалась выглядеть довольной, потому что

Ник лукаво на нее посматривал. Следующий же день получился неудачным: накануне мистер Эванс переел, настроение у него было дурное, а тетя Лу, боясь ухудшения его состояния, ходила на цыпочках, тем самым еще больше его раздражая.

– Что ты все время скребешься, как мышь? – заорал он на нее.

Кэрри с Ником с удовольствием ушли бы из дома, если бы на улице не был такой холод и снег. Снег шел трое суток подряд, с покрытого облаками неба падали, вихрем крутясь, огромные, похожие на кусочки ваты снежинки, которые так слепили глаза, что мистер Эванс даже позволил детям не ходить в дощатое сооружение в конце двора, а пользоваться для своих нужд и в дневное время уборной в доме.

На четвертый день, когда они проснулись, светило солнце, а укрытая белым покровом земля сверкала в его лучах.

– Прекрасный день для прогулки, – подчеркнул мистер

Эванс. – Вот что я вам скажу: сбегайте-ка в Долину друидов, отнесите мисс Грин коробку вафель. Небольшой подарок, так сказать, в благодарность за гуся.

Кэрри пристально посмотрела на него, но, по-видимому, он просто был в непривычно хорошем расположении духа. Нет никаких причин для угрызений совести, что так ее мучили…

– Что это он вдруг решил сделать Хепзебе подарок? –

спросила она у Ника, когда они брели по глубокому снегу вдоль железнодорожного полотна. Но Ник не видел в этом поступке ничего дурного.

– Вафли, наверное, уже заплесневели, – с готовностью ответил он, – и мистер Эванс решил от них избавиться. А

кстати, и от нас тоже. Кроме того, она, быть может, нас покормит, чем сэкономит ему деньги. Как ты думаешь, покормит, а, Кэрри?

– Просить не смей, – предупредила его Кэрри, но он только высунул в ответ язык и побежал вниз по тропинке.

Днем в лесу было не страшно.

Раскрасневшаяся Хепзеба повернулась к ним от плиты, на которой что-то кипело и булькало, и, улыбаясь, словно в появлении Кэрри и Ника именно в эту минуту не было ничего удивительного, первым делом сказала:

– А я как раз накрываю на стол. Ничего особенного у нас нет, только жареная свинина и яблочный пирог, но вы, наверное, порядком проголодались в такой холодный день.

Альберт, поставь еще два прибора.

От необыкновенно вкусного запаха жареной свинины у

Кэрри потекли слюнки, но она попыталась отказаться:

– Нет, нет, что вы! Вы ведь не рассчитывали на нас, правда?

– Откуда ты знаешь, что не рассчитывали? – возразил

Альберт. – Я же сказал тебе, что она колдунья. Кроме того, она любит кормить других и считает, что люди только для этого и существуют. Порой мне кажется, что она видит перед собой не лица, а только пустые желудки, которые нужно наполнить.

– Не обращайте на него внимания, – посоветовала

Хепзеба. – Какой мистер Умник-Разумник! Снимайте ваши пальтишки, не то на обратном пути замерзнете.

Подарку она обрадовалась.

– Передайте мистеру Эвансу спасибо. Мистер Джонни любит лимонные вафли больше других. Посмотрите, мистер Джонни, что вам принесли ребятишки.

Он прятался в углу кухни, прикрыв лицо руками и поглядывая на них сквозь растопыренные пальцы.

– Это все вам, мистер Джонни, – ласково сказал Ник.

И тот медленно двинулся вперед, улыбаясь своей односторонней улыбкой и тихо кулдыкая от удовольствия.

– Я ведь обещал, что мы снова придем, – добавил Ник.

Обед был чудесный. Кэрри съела по две порции каждого блюда, а Ник – даже по три. Наконец они отвалились от стола, разгоряченные, как вынутые из печи пироги, с тугими, как барабаны, животами.

– Пойду-ка я проведаю миссис Готобед, – сказала

Хепзеба. – А вы, мистер Джонни, поухаживайте за нашими гостями.

– Кулдык-кулдык. – Он слез со стула и с надеждой посмотрел на Ника.

– Вы хотите сказать, что приглашаете нас помочь вам доить корову? – спросил Ник.

Мистер Джонни засмеялся и захлопал в ладоши.

Они вышли во двор. Было холодно.

– Температура, по-видимому, упала ниже нуля, – заметил Альберт, когда они бежали через двор к сараю и конюшне.

В сарае уже усаживались на ночлег, взъерошив перья, чтобы им было теплее, куры; старая лошадь и тучная, с ласковыми глазами корова херефордской породы содержались в конюшне.

– Раньше у Готобедов было первоклассное стадо, –

сказал Альберт. – Их быки славились на весь мир. Но в тридцатые годы Готобеды обеднели, разорились, играя в азартные игры, давая балы и путешествуя за границей, как рассказывала Хепзеба, и в конце концов им пришлось продать большую часть земельных угодий и шахту. Теперь у них осталось всего два луга и одна корова. И нет денег даже на ремонт старого генератора, поэтому мы и сидим при керосиновых лампах. А городской сетью пользоваться не можем – живем слишком далеко.

– Кулдык-кулдык, – возбужденно закулдыкал мистер

Джонни.

– Мистер Джонни хочет показать свою корову, – объяснил Ник. – Это ваша корова, мистер Джонни?

– Кулдык-кулдык.

Мистер Джонни уселся на скамеечку, прижавшись щекой к толстому, лоснящемуся коровьему боку, и принялся за дойку. Корова чуть помахивала хвостом и переступала с ноги на ногу. Мистер Джонни что-то прокулдыкал, и она, повернув к нему свою красивую голову, тихонько замычала.

– В следующем месяце у нее будет теленочек, – объявил Альберт. – Вы когда-нибудь видели, как рождается теленок?

Покончив с дойкой, они начали собирать яйца, еще теплые, в гнездах, которые были и в сарае, и на конюшне, и, аккуратно укрытые, под изгородью. Мистер Джонни знал каждое гнездо и с гордостью показывал, где искать.

– Он даже знает, в какое время дня несется каждая курица. Это просто поразительно. Куры для него что люди.

Хепзеба говорит, что, если показать ему перо, он скажет, у какой курицы оно выпало.

Мистер Джонни взял яйца и ведро с пенящимся молоком и пошел в дом. Темно-красное солнце проглядывало сквозь вершины деревьев, а их голоса эхом разносились по долине, когда они остались кататься по льду на пруду, который прежде служил для купания и водопоя лошадей.

Кэрри сначала боялась, что Альберт станет смеяться над тем, что они так по-детски развлекаются, но ему, по-видимому, разбегаться и скользить по льду доставляло не меньше удовольствия, чем Нику. Он хохотал, спотыкаясь и падая, и никак не хотел уходить, даже когда она сказала, что им пора домой.

Мальчики остались во дворе, а она пошла попрощаться с Хепзебой. Хепзебы не было ни в кухне, ни в кладовой, где мистер Джонни обтирал яйца и укладывал их в корзинки. В

доме было уже темно, и в холле горела керосиновая лампа.

Кэрри заглянула в потонувшую во тьме библиотеку, но и там никаких следов Хепзебы не было. Она подождала минуту, а потом стала подниматься по тщательно натертой дубовой лестнице, но на полпути остановилась. Где-то наверху кто-то плакал. Плакал не от боли, а тихо и ровно, словно слезы эти были вызваны страшным и безнадежным отчаянием. Такой тоски Кэрри еще никогда не доводилось слышать. Она замерла в страхе, а когда на площадке появилась Хепзеба, ее охватил стыд; она не имела права подслушивать.

– А, это ты, Кэрри, – сказала Хепзеба.

Голос у нее был тихим и мягким. Завораживающий голос, вспомнила Кэрри и подняла глаза.

У Хепзебы в руках была свеча, и в ее свете глаза Хепзебы сияли, а медные волосы, разметавшись по плечам, отливали шелком. «Прекрасная колдунья», – подумала

Кэрри, и сердце у нее так застучало, что Хепзеба неминуемо должна была услышать этот стук. А если услышит, то заглянет к Кэрри в душу своими колдовскими глазами и поймет, что Кэрри известно, кто плачет, и что она помнит слова мистера Эванса, который сказал: «Моя родная сестра, бедняжка, лежит там беспомощная, во власти этой женщины!»

Хепзеба спускалась по лестнице.

– Кэрри, милая, не бойся. Это всего лишь…

Но Кэрри не хотела слушать. Она сказала громко, стараясь заглушить стук собственного сердца:

– Я не боюсь, Хепзеба. Я поднялась только попрощаться и поблагодарить вас за чудесный день.

День этот и вправду был чудесным, и Ник всю дорогу домой распевал придуманные им самим глупые, немелодичные песни: «Мы были в Долине друидов, и видели мистера Джонни, и слышали, как он кулдыкает, а потом мы доили корову и ели на обед жареную свинину…»

Он пел, а Кэрри молчала. Тягостное чувство, которое было исчезло, снова завладело ею, свинцовой тяжестью тесня грудь. Ничего дурного она не совершила, но ей казалось, что совершила. Не обязательно нужно что-то натворить, гнет возникает даже тогда, когда знаешь о чем-то дурном. Она поняла, зачем мистер Эванс послал Хепзебе вафли, знала, что он хочет, чтобы она, Кэрри, стала шпионкой, чтобы смотрела во все глаза, и, по всей вероятности, помимо ее собственного желания так и получается. Она казалась себе подлой и низкой, и, кроме того, ее пугало, что, когда они придут, он спросит у нее про мисс Грин.

Вдруг он скажет: «Я и так знаю, что там происходит, а ты выведала что-нибудь новое?» Ничего она, конечно, не выведала, а если бы и выведала, то скорей бы умерла, чем сказала ему, но вдруг он догадается, что ей кое-что известно? Вдруг подвергнет ее пыткам и заставит сказать?

Но когда они пришли домой, он почти с ними не разговаривал. Он был опять в плохом настроении, молчалив, и, когда Ник сказал, что Хепзеба благодарит за вафли, он только буркнул в ответ что-то неразборчивое. Кэрри решила, что он ждет, пока Ник ляжет спать. Вдруг, когда Ник уснет, он войдет в спальню, наклонится над ней и спросит;

«Ну, девочка, как там моя сестра?»

Она лежала без сна до тех пор, пока он не поднялся наверх, но он прошел мимо их спальни, не останавливаясь, и она услышала, как закрылась за ним дверь и заскрипели пружины, когда он сел на кровать, чтобы снять башмаки.

Может, он решил подождать до следующего раза, решила она, чего спешить…

Нет, по-видимому, ничего он не ждал. Не задавал никаких вопросов, не интересовался, чем они занимались в гостях и что видели. Ни в этот раз, ни в следующий и ни в какой другой…

Пока Кэрри наконец не стало ясно, что все это выдумано ею самой, плоды, так сказать, ее собственной фантазии, которые, по мере того как шли недели, все больше и больше представлялись ей сном. Страшным кошмаром, уже почти забытым…

7

Январь был очень снежным. У тети Лу простуда затянулась, как она выражалась, и ей пришлось перебраться к приятельнице, которая жила в чуть большем городке по соседству. Провела она там четыре дня, и в ее отсутствие

Кэрри хозяйничала сама. Мистер Эванс выразил недовольство только один раз, когда сгорела картошка, а вернувшейся домой тете Лу он заявил:

– Тебе в жизни не научиться так готовить, как готовит эта девочка.

Кэрри потрясла его грубость, но тетя Лу, по-видимому, не обиделась. Она чувствовала себя гораздо лучше, почти не кашляла и, хозяйничая у себя в кухне, тихо напевала.

Пришел февраль, и в Долине друидов родился теленок.

Появился он на свет воскресным днем, и Кэрри с Альбертом и Ником видели, как это произошло. Корова долго мычала, мистер Джонни, кулдыкая, что-то тихо ей говорил, а когда стали видны маленькие копытца, принялся потихоньку их тянуть. И вдруг их восхищенным взорам предстал на удивление крупный теленок, который через несколько минут поднялся на тонкие, вихляющиеся ножки.

Глаза, такие же кроткие и рыжевато-коричневые, как у матери, были опушены у него густыми ресницами.

– В жизни не видел ничего более интересного, – заявил потом Ник. – Какая красота!

– Только не говори мистеру Эвансу, что ты видел, как родился теленок, – посоветовала Кэрри.

– Почему?

– Потому.

– Но я же видел, правда? И ознобыши у меня почти пропали, – похвастался Ник, – благодаря той волшебной мази, которую мне дала Хепзеба.

– Никакая она не волшебная, просто приготовлена из разных трав, – возразила Кэрри, хотя вовсе не была в этом убеждена. – И не говори тете Лу про мазь. Она думает, что тебе помогли те теплые перчатки, которые она подарила.

– Я знаю, – ответил Ник и улыбнулся мягкой и радостной улыбкой. – Я так ей и сказал, глупая ты балда. Ты что, считаешь меня дураком?

Февраль сменился мартом, и в школу вернулся Альберт. Хотя он был старше Кэрри всего на полтора года, тем не менее уже учился в старшем классе, а иногда мистер

Морган, местный священник, занимался с ним индивидуально, ибо он оказался самым способным среди выпускников. Но он вовсе не важничал по этому поводу и отнюдь не пренебрегал обществом Кэрри и Ника даже в присутствии других. Его, по-видимому, не смущал тот факт, что

Ник был намного младше его. Появляясь на спортивной площадке начальной школы, он кричал: «Привет, Ник!», словно Ник был его однокашником.

– Не понимаю, какое значение имеет возраст людей, –

ответил он, когда Кэрри сказала ему, что девочки из ее класса находят это странным. – Люди либо дружат, либо нет. Ник мне друг, и Хепзеба тоже, и миссис Готобед, хотя она совсем старая.

Наступил апрель, и Кэрри познакомилась с миссис

Готобед. В первый день пасхальных каникул мистер

Джонни повел Ника в горы смотреть, как на острове в маленьком озере гнездятся чайки. Они часто ходили на экскурсии, о чем-то без умолку болтая. Иногда Ник понимал, что говорит мистер Джонни, иногда, чтобы подразнить

Кэрри, только делал вид, но им всегда было очень хорошо друг с другом, гораздо лучше, чем в ее компании, понимала

Кэрри и, хотя не обижалась на них, тем не менее порой чувствовала себя очень одиноко. Альберт сидел в библиотеке, читал, потому что должен был прийти мистер Морган дать ему дополнительный урок по греческому языку, а

Хепзеба была занята на кухне, и ей было не до Кэрри.

Кэрри притулилась у плиты, притворяясь, будто ей нравится сидеть и размышлять, но Хепзеба все поняла. Подняв глаза от подноса, на который она поставила серебряный чайник, чашку с блюдцем из самого тонкого фарфора и положила несколько ломтиков хлеба с маслом, она сказала:

– Что с тобой, мисс? С чего это ты губы надула? Нечем заняться? Тогда пойди посиди с миссис Готобед. Я поставлю на поднос еще одну чашку, и ты сможешь попить чай вместе с ней. – Заметив испуг на лице Кэрри, она улыбнулась: – Не бойся, она не кусается.

Миссис Готобед была внизу, в комнате, где Кэрри прежде не бывала: светлая, красивая гостиная с позолоченными стульями и в зеркалах. Одно кресло было придвинуто к камину, в котором шумно потрескивали дрова, и на нем сидела миссис Готобед. Сначала Кэрри не решалась даже посмотреть на нее, но когда наконец подняла взгляд, то увидела не страшную, злую старуху, а просто пожилую даму с высокой прической из серебряных волос и бледным от болезни лицом. Она протянула к Кэрри тонкую руку с пальцами, унизанными слишком свободными кольцами, и сказала:

– Садись, девочка. Вот сюда, на табуретку. Дай-ка я посмотрю в твои глаза. Альберт утверждает, что они похожи на изумруды.

Кэрри вспыхнула и, выпрямив спину, села на табуретку.

– О людях судят не по внешности, а по делам, – заметила Хепзеба. Она поставила поднос на низкий столик и вышла, оставив их вдвоем.

Миссис Готобед улыбнулась, и лицо ее сморщилось, как папиросная бумага.

– Хепзеба считает, что внешность не имеет большого значения, но она ошибается. Тебе нравится мое платье?

На ней было бальное платье, красное, вышитое по корсажу серебряными цветами, с длинной и широкой юбкой.

– Очень красивое, – ответила Кэрри, хотя ей показалось странным надевать такое платье днем.

Миссис Готобед разглаживала складки на юбке, и шелк тихо шуршал.

– Мой муж подарил мне это платье сразу после свадьбы, – сказала она. – Мне купили его в Париже, и я часами стояла перед зеркалом, пока его прилаживали на мою фигуру. У меня была такая тонкая талия, какой, по словам портних, им не приходилось видеть. Мистер Готобед мог обхватить ее, соединив большие и указательные пальцы обеих рук. Ему нравилось покупать мне платья, он купил мне двадцать девять бальных платьев – я прожила с ним двадцать девять лет, – по платью в год, и все они до сих пор висят у меня в шкафу. Каждый раз, когда мне удается встать с постели, я надеваю новое платье. Я хочу успеть до смерти еще раз надеть их все.

И пока она рассказывала, ее тонкие руки, не переставая, разглаживали шелк. «Она безумная, – решила Кэрри, –

совсем безумная…»

– Разливай чай, дитя, – продолжала миссис Готобед, – а я расскажу тебе про мои платья. У меня есть зеленое шифоновое с жемчугом вокруг шеи, голубое парчовое и серое шелковое, отделанное розовыми страусовыми перьями.

Оно больше всех нравилось моему мужу, поэтому я приберегаю его напоследок. Он говорил, что в нем я похожа на королеву. Налей мне в чай чуть-чуть молока и, пожалуйста, сложи вместе два кусочка хлеба.

Глаза у нее были бесцветные и навыкате. «Как у мистера Эванса», – подумала Кэрри, но, кроме этого, в ней не было ничего, чем она могла бы походить на сестру лавочника. В таком туалете, в этой красивой комнате.

– Хотите джема? – спросила Кэрри. – Хепзеба сварила его из черники.

– Нет, дитя, спасибо. – Миссис Готобед посмотрела на

Кэрри бесцветными глазами мистера Эванса и добавила: –

Значит, ты живешь у моего брата? Да поможет тебе бог!

Кэрри выпрямилась.

– Мне нравится мистер Эванс, – услышала она собственный голос.

– В таком случае ты единственная в своем роде. Мой брат – неприветливый, злой и бесчестный человек. А как ты ладишь с моей младшей сестрой Луизой?

– Тетя Лу очень милая, – ответила Кэрри.

Она посмотрела на унизанные кольцами пальцы миссис

Готобед с длинными, похожими на когти ногтями – пальцы держали чашечку из тонкого фарфора – и вспомнила маленькие, красные от воды руки тети Лу, которые мыли посуду, терли полы и чистили картофель.

– Милая, но глупая, – сказала миссис Готобед. – Всего боится, иначе давным-давно ушла бы от него. До конца своих дней она будет позволять ему помыкать ею. А тобой он тоже помыкает?

Кэрри решительно покачала головой.

– И ты его не боишься? В таком случае, пожалуйста, передай ему кое-что от меня. – Она отпила чай и так долго и задумчиво смотрела в огонь, что Кэрри решила, что она забыла про нее. Кэрри успела съесть весь хлеб с маслом и дочиста выскребла блюдечко с джемом из черники, прежде чем миссис Готобед перевела на нее взгляд и заговорила медленно и отчетливо.

– Когда я умру, – сказала она, – ты передашь ему от меня, что я его не забыла. Я не забыла, что он мой родной брат, хотя порой бываешь гораздо больше обязана чужим людям. Что я сделала то, что сделала, только потому, что считала это справедливым, а вовсе не для того, чтобы причинить ему зло. – Поставив чашку на стол, она тихонько рассмеялась, а глаза ее заблистали, как блестят под водой бесцветные камешки. – Только обязательно подожди, пока меня положат в гроб. Не то он явится сюда, будет топать ногами и кричать, а у меня на это нет сил. – Помолчав, она спросила: – Ты поняла, что я тебе сказала?

Кэрри кивнула, но это была ложь. Она ничего не поняла, но признаться в этом ей было стыдно. Ее смущали и сама миссис Готобед, и ее манера спокойно рассуждать о смерти, словно об отдыхе: «Когда я поеду отдыхать…»

Кэрри не могла оторвать глаз от собственных рук, а уши у нее пылали. Но миссис Готобед больше ничего не сказала, и, когда Кэрри наконец осмелилась взглянуть на нее, оказалось, что она лежит в кресле, а голова у нее скатилась набок. Она лежала так неподвижно, что Кэрри засомневалась, не умерла ли она, но, когда вскочила, чтобы бежать и позвать Хепзебу, заметила, что грудь у миссис Готобед мерно колышется, а значит, она просто спит. Тем не менее

Кэрри выбежала из комнаты и помчалась через холл в кухню.

– Хепзеба! – крикнула она, и Хепзеба подошла к ней, с минуту держала ее в своих объятиях, потом подняла ее подбородок и заглянула ей в лицо. – Ничего не случилось, – заикаясь, сказала Кэрри. – Она заснула.

Хепзеба кивнула, ласково погладив ее по щеке, и сказала:

– Тогда я, пожалуй, схожу к ней, а ты побудь здесь с

Альбертом.

– Испугалась? – спросил сидящий у огня Альберт, когда Хепзеба ушла.

– Нет, – ответила Кэрри. Но поскольку она на самом деле испугалась, то сейчас рассердилась на Альберта. – Я

решила, что она умерла, и все это из-за тебя. Еще тогда, когда мы пришли к вам в первый раз, ты мне сказал, что она умирает. А с тех пор прошло несколько месяцев.

– Она умирает, – подтвердил Альберт. – Ты хочешь сказать, что я не должен был говорить тебе об этом?

Кэрри сама не знала, что она имела в виду.

– Она не должна об этом говорить, – ответила она.

– Почему? – удивился Альберт. – Лично для нее это имеет некоторое значение.

– Это страшно, – сказала Кэрри. – И она страшная.

Похожа на привидение. Надевает все эти бальные платья, зная, что умирает!

– Когда она их надевает, они вселяют в нее мужество, –

объяснил Альберт. – Ее жизнь когда-то состояла из балов и красивых туалетов, поэтому сейчас, когда на ней бальное платье, ей вспоминается, какой она была счастливой. Между прочим, это я подал ей такую идею. Когда я сюда приехал, я заметил, что она несчастна. Она все время плакала. Как-то вечером она велела Хепзебе показать мне свои платья и посетовала, что уже никогда не сможет их надеть.

Почему не сможет, спросил я, и она ответила: зачем, мол, их надевать, раз никто не видит. Тогда я сказал, что мне очень бы хотелось посмотреть. С тех пор всякий раз, когда она чувствует себя сравнительно хорошо, она надевает новое платье, я иду к ней и смотрю, а она рассказывает мне про те времена, когда носила его. По правде говоря, это довольно интересно.

Он говорил об этом как о чем-то вполне обычном.

Кэрри же, представив себе пожилую больную женщину, одетую в вечернее платье и украшенную драгоценностями, а рядом с ней худенького – кожа да кости – мальчика в очках, никак не могла с ним согласиться.

– Смешной ты, Альберт. Не такой, как все, хочу я сказать. Необычный.

– А я не хочу быть как все, – заявил Альберт. – А ты?

– Не знаю, – пожала плечами Кэрри.

Альберт вдруг показался ей таким взрослым, что рядом с ним она почувствовала себя глупой и маленькой. Ей захотелось рассказать ему про то, что миссис Готобед велела передать мистеру Эвансу, и спросить его, о чем, по его мнению, миссис Готобед говорила, но она не могла придумать, как все это изложить, чтобы не показаться ужасно бестолковой. Но тут в кухню ворвался Ник в сопровождении мистера Джонни, и расспрашивать уже было некогда.

– О Кэрри, если бы ты только видела! – в возбуждении кричал Ник. – Озеро, а на нем коричневый остров с белыми чайками! Сначала мне ничего не было видно, но мистер

Джонни велел мне сесть и ждать, я сидел не двигаясь, и тогда остров словно зашевелился. И коричневым он был вовсе не из-за земли, а потому что на нем, так плотно прижавшись друг к другу, что под ними не видно было травы, сидели тысячи тысяч птенцов. О Кэрри, такого зрелища я еще не видел за всю мою жизнь! Какая красота!

– Точно такая же, как в тот раз, когда родился теленок.

Или же когда ты на свое десятилетие получил в подарок перчатки. У тебя все красота, – довольно кисло заметила

Кэрри.

– Ну и что? – Ник был озадачен и обижен. Но вдруг он улыбнулся: – А теперь твоя очередь, да? В будущем месяце твой день рождения!

День рождения Кэрри был в начале мая. Мистер Эванс и тетя Лу подарили ей носовые платочки, а мама прислала зеленое платье, которое оказалось тесным в груди и коротким. Тетя Лу предложила подшить платье другим материалом, чтобы удлинить его, но лиф расширить было сложно, поэтому Кэрри немного поплакала, оставшись одна, но не из-за того, что платье нельзя было надеть, а из-за того, что мама не догадалась, как она за это время выросла. По этому поводу она все утро ходила расстроенная, но после занятий, когда они отправились в Долину друидов, настроение у нее улучшилось. Хепзеба испекла пирог с белой глазурью и украсила его двенадцатью свечками, а мистер Джонни сплел из полевых цветов ей на голову целую корону.

– Теперь ты майская королева, – сказала Хепзеба.

Кэрри была в короне, пока они сидели на солнышке и ели пирог, но ко времени ухода домой цветы немного завяли.

Альберт проводил их до насыпи:

– Нужно было намочить цветы в священном источнике, – заметил он. – Тогда они никогда бы не завяли.

Он говорил, по-видимому, всерьез.

– Ты в это веришь? – спросила Кэрри.

Альберт пожал плечами.

– Хепзеба верит и не верит. Когда она готовит настой из трав, она всегда берет воду из источника, говорит, что с горы бежит чистая вода. Но, по-моему, она считает, что дело не только в этом. Кто знает? Только как-то вечером она помазала водой из источника мою бородавку, и утром, когда я проснулся, бородавки не было и в помине.

– То же самое бывает и от сока фасоли, – сказала Кэрри. – Или если помазать слюной натощак. У Ника была бородавка, он каждое утро плевал на нее, и к концу недели она пропала.

– То – колдовство, – заявил Альберт. – А наш источник священный. Это совсем другое дело.

– Хочешь сказать, что он считается священным с незапамятных времен? – засмеялась Кэрри, стараясь показать, что не верит в эти басни. – То же самое говорит и тетя

Лу, но она у нас немного с приветом.

– По правде говоря, не знаю, – пожал плечами Альберт. – И никто не знает. Только когда-то здешние места считались священными. И не только лес, но и вся гора. Там ведь нашли руины старинного храма – сохранилось лишь несколько камней да старые кости, – откуда, по-моему, и появился этот череп, помнишь, я тебе рассказывал? В

других частях света тоже нашли такие же храмы, кладка стен у них оказалась одинаковая, отсюда сделали вывод, что когда-то существовала единая религия.

Кэрри вспомнила, как они впервые шли по этому лесу, и вся похолодела, хотя день стоял теплый и у них над головой, над верхушками темных тисовых деревьев по-прежнему ярко светило солнце.

– Помнишь, когда мы в первый раз пришли к вам? –

зашептала она, вовсе не собираясь шептать, но так уж у нее получилось. – Мы ужасно напугались. Так вот, нас напугал не только мистер Джонни. Еще до того, как мы услышали его, мы слышали что-то вроде глубокого вздоха. Или стона.

Не смейся!

– Я не смеюсь, – сказал Альберт. – Смеяться над чужими страхами не менее глупо, чем бояться. Здесь не страшней, чем в церкви. По-моему, просто места, где в старину стояли храмы, вызывают у людей какое-то странное чувство… – Помолчав, он добавил шепотом, как и

Кэрри: – Если, конечно, не существует какой-нибудь таинственной силы…

– Ты меня дразнишь! – возмутилась Кэрри, и он засмеялся.

Они уже дошли до конца тропинки и очутились возле насыпи, залитой солнцем.

Из туннеля показался поезд. Он простучал мимо, обдувая ветром их одежду и волосы. Ник, который шел впереди, был уже у поворота, где полотно железной дороги огибало гору, и Кэрри увидела, как он зажал уши руками, когда паровоз загудел.

– Бедный Ник, – заметила она. – Он ненавидит гудки.

– Кэрри… – позвал ее Альберт, и, когда она обернулась, его лицо было близко-близко. Он поцеловал ее, ткнувшись очками в ее нос, и сказал: – Поздравляю тебя с днем рождения!

Кэрри не сумела придумать, что сказать в ответ.

– Большое спасибо, – наконец очень вежливо выдавила она.

– Девочки не говорят спасибо, когда их целуют. – Хотя у Альберта по-прежнему был спокойный, менторский тон, лицо у него загорелось. Он поспешно отвернулся, помахал, не глядя, рукой на прощание и побежал вниз по дорожке. И

как только скрылся из виду, громко запел.

Кэрри тоже пела, прыгая по шпалам, пела и смеялась про себя. Когда она поравнялась с Ником, он спросил:

– Чего ты смеешься?

– Что, мне нельзя смеяться? Такого закона нет. Слышал ли ты когда-нибудь про закон, который запрещает смеяться, мистер Умник-Разумник?

Но такой закон, по-видимому существовал. Не настоящий закон, разумеется, а правило, которое Кэрри выработала для себя и которого до сегодняшнего дня, когда она забыла о нем, старалась неуклонно придерживаться.

Забыла, что нельзя показывать мистеру Эвансу свою радость…

Подпрыгивая и напевая, она бежала вверх по улице, пока не очутилась в лавочке у мистера Эванса. Смех так и пузырился у нее внутри, и, когда мистер Эванс поднял глаза и сказал: «А, это ты!», она не смогла сдержаться и засмеялась.

– А кто вы думали? – спросила она. – Кошка?

И эта глупая шутка вызвала у нее такой прилив смеха, что на глазах появились слезы.

Он стоял, не сводя с нее глаз, и, когда заговорил, голос его был зловеще спокойным:

– Что в тебя вселилось, девочка?

Но даже это не остановило ее. Она поглупела от радости.

– Ничего, мистер Эванс, просто все хорошо, – ответила она и побежала из лавки в кухню.

Он пошел за ней. Она стояла у раковины, наливая воду в стакан, и он остановился рядом. Она налила воды и выпила.

– Вы, я вижу, не спешите? – зашипел он. – Забыли, что на свете есть еще люди, кроме вас? Когда мне, наконец, подадут чай?

От холодной воды, ручейком бежавшей у нее в груди, Кэрри задохнулась. Когда она наконец перевела дух, она сказала:

– Я предупредила тетю Лу, что мы сразу после школы пойдем к Хепзебе. Мы не опоздали.

Она видела, что тетя Лу уже накрыла стол к чаю: чистая скатерть, тарелка с бутербродами и маленький пирог со свечками.

Мистер Эванс чмокнул вставными зубами, его бесцветные глаза блеснули холодом.

– Нет, нет, разумеется, не опоздали. Извините, ради бога. Пожалуйста, приходите и уходите, когда вам будет угодно. Зал свободы устроили из моего дома! Праздничный чай давно ждет, но ты предпочитаешь развлекаться где-то на стороне! Пожалуйста, не оправдывайся. У тебя все написано на лице.

– Я обещала вернуться к половине седьмого, и мы вернулись, – упорствовала Кэрри.

– Прикажете подавать? Слуг, значит, из нас сделали? А

благодарности никакой? Тетя ухаживает за вами, в кровь стирая руки, а «спасибо» слышит мисс Грин? И за что, могу я поинтересоваться? За чужой счет легко быть щедрой!

Мисс Грин имеет возможность приглашать в дом кого ей заблагорассудится, ибо счета оплачивает не она.

– Кроме нас с Ником, там никто не бывает, – сказала

Кэрри.

– А вас туда, между прочим, приглашали? Это ведь дом моей сестры. Она вас приглашала? Нет. Но вас это мало волнует, поскольку вы ее ни разу не видели. Зато держать бедняжку подальше от людских взоров очень устраивает мисс Грин.

– Никто ее не держит, она просто больна! – выкрикнул

Ник. До сих пор он слушал молча, стоя у дверей, но теперь прошел в середину комнаты и уставился на мистера Эванса горящими от гнева глазами. – И Кэрри, между прочим, ее видела, – добавил он.

Мистер Эванс перевел взгляд на Кэрри, и она задрожала.

– Только один раз, – еле слышно проронила она.

– А почему ты не сказала мне об этом?

– Я не думала…

– Не думала! О чем не думала? Что мне может быть интересно? Моя родная сестра – и мне неинтересно услышать о ней?

– Да не о чем особенно рассказывать-то.

– Она ничего не говорила? Сидела и молчала? Ничего не просила передать мне, ее брату?

Кэрри почувствовала, что задыхается. Лицо мистера

Эванса, бледное и влажное, как сыр, нависло над нею.

– Говори, девочка, и не пытайся лгать!

Кэрри затрясла головой. Говорить она не могла. Ей казалось, что сбывается дурной сон, было так страшно, хотя она не понимала почему. Бесцветные глаза мистера Эванса впивались в нее, спасения не было…

Ее спасла тетя Лу.

– У вас новая блузка, тетя Лу? – звонким голосом спросил Ник, и мистер Эванс, забыв про Кэрри, повернулся к сестре.

Она стояла в дверях и растерянно улыбалась. На ней была розовая с оборочками блузка, совсем не похожая на ту, что она носила всегда, волосы гладко причесаны, а губы накрашены! У нее был совсем другой вид. Она стала почти хорошенькой.

– Легкомысленная женщина – оскорбление взора божьего, – страшным голосом возвестил мистер Эванс.

Тетя Лу перестала улыбаться.

– Тебе нравится моя блузка, Ник? – храбро спросила она. – Ее мне подарила приятельница, у которой я гостила.

И помаду дала тоже она.

– Помаду! – завопил мистер Эванс.

– Большинство женщин пользуются помадой, Сэмюэл, – тихо вздохнув, сказала тетя Лу. – Я хочу быть как все, когда мы пойдем на танцы. В лагерь, – прошептала она.

Голосок тети Лу был едва слышен. – На американскую базу.

– К американским солдатам? – взревел мистер Эванс.

Он повернулся к детям. – Марш отсюда оба! Мне нужно поговорить с сестрой.

Они выбежали из кухни во двор, туда, где еще светило солнце. Прочь с глаз, но чтобы было слышно. Правда, их совсем не интересовало, что скажет мистер Эванс, потому что они слышали это уже раньше. Женщины, которые мазали губы, носили короткие платья и гуляли с американскими солдатами, по его мнению, обречены на вечные муки. И тетя Лу знала это.

– Она, должно быть, совсем рехнулась, раз вошла в кухню и дала ему увидеть себя в таком виде. Как будто не знает, что он собой представляет.

– Она сделала это только для того, чтобы он отстал от тебя, – объяснил Ник. – И не ругал тебя в твой день рождения.

– Правда? – переспросила Кэрри и добавила: – Как ты думаешь, долго он будет ее бранить?

– Пока она не заплачет. Тогда он велит ей умыться, и мы будем пить чай. Ты хочешь есть, Кэрри?

– Нет.

– И я не хочу. У меня кусок в горло не полезет. – Он сидел, сгорбившись и прислушиваясь к доносившемуся из кухни реву. – Хоть это и не в первый раз, а привыкнуть все равно трудно. Противный он, мерзкий и болтливый кабан.

За что он к тебе привязался? Что требовал сказать?

– Не знаю.

– А при нем ты знала, – взглянул на нее Ник. – По твоему лицу было видно, что ты знаешь. И он это тоже понимал.

Кэрри застонала и так широко развела руки в стороны, что у нее заболели лопатки. Потом она опустилась рядом с ним и уткнулась головой в колени.

– По-моему, он хотел, чтобы я сказала что-нибудь плохое про Хепзебу. Что она, например, плохо обращается с его сестрой. Но не только это. – И, с ужасом припомнив, что поручила ей передать своему брату миссис Готобед,

добавила громко и решительно: – Не буду я шпионить для него, не буду! И ничего ему не скажу!

– Не кипятись, сестричка, – мягко посоветовал ей удивленный Ник. – Никто этого и не требует. Не может же он тебя заставить.

– Не знаю. – Уверенности у Кэрри не было.

8

– Мистер Эванс ненавидит американцев, – рассказывала Кэрри Хепзебе. – Тетя Лу собиралась вчера навестить свою приятельницу, но он ей не позволил, потому что в тот раз, когда она ездила к ней, они ходили на танцы с американскими солдатами. Не понимаю, почему он не разрешает.

Американцы ведь приехали сюда помогать нам воевать с

Гитлером.

Хепзеба и Кэрри были на кухне одни. Хепзеба гладила.

А поскольку в Долине друидов электричества не было, то она пользовалась двумя чугунными утюгами, попеременно ставя их на огонь. Когда один утюг становился холодным, она брала другой и, послюнив палец, пробовала, достаточно ли он горячий. Вот и сейчас попробовала, и утюг сердито зашипел.

– Да, мистер Эванс не любит американцев.

– И вообще он противный! – возмущалась Кэрри. –

Бедная тетя Лу, как она плакала! Стояла у мойки, мыла посуду после чая, а по щекам у нее бежали слезы. –

Вспомнив об этом, Кэрри чуть не задохнулась от гнева и беспомощности. – Миссис Готобед тоже назвала его злым и бесчестным.

– У него была тяжелая жизнь, вот он и стал неприветливым и злым, – объяснила Хепзеба. Она гладила рубашку мистера Джонни, и в кухне пахло влажностью и крахмалом. – Он видел, как погиб под землей его отец, и не мог его спасти. Тогда он поклялся, что никогда не спустится в шахту. И остался верен своей клятве. Он нашел себе место в продуктовой лавке, где должен был убирать помещение и разносить продукты, и старался экономить каждую копейку, пока не накопил достаточно для того, чтобы, взяв заем в банке, откупить эту лавку. Жена его была ему плохой помощницей, она часто болела, а у него на руках были еще его младшая сестра и собственный сын. Миссис Готобед с удовольствием забрала бы сестру, но он не разрешал. Он считал Готобедов легкомысленными, потому что они играли в азартные игры, путешествовали и наслаждались жизнью, а Луиза, говорил он, должна воспитываться в страхе перед богом.

– Бедная тетя Лу, – вздохнула Кэрри.

– Как знать. Я не уверена, лучше ли ей было бы здесь.

Жить у богатых людей в нахлебниках тоже несладко. –

Хепзеба сказала это так, будто сама прошла через подобное испытание. Она сложила выглаженную рубашку и расправила воротник. А потом улыбнулась Кэрри. – Словом, мистеру Эвансу выпала нелегкая доля сражаться в одиночку за свой кусок хлеба, а потому он стал злиться на тех, кому больше повезло. Именно в этом он и упрекает миссис

Готобед, она прожила легкую жизнь.

– Он не может простить миссис Готобед, говорит тетя

Лу, потому что она вышла замуж за сына владельца шахты.

Они были плохие хозяева, считает он, и по их вине погиб его отец.

– Отчасти это так, – согласилась Хепзеба. – Но главная причина в том, что ему пришлось всю жизнь тяжко трудиться, в то время как она, не пошевелив и пальцем, приобрела положение в свете, когда вышла замуж за человека из богатой семьи. И наверное, в свое время она дала ему почувствовать разницу между ними. Когда мы с мистером

Джонни впервые здесь появились – он был тогда совсем мальчиком, да и я не намного старше, – у Готобедов еще водились деньги и дом был поставлен на широкую ногу.

Держали дворецкого, кухарку, горничных, был даже управляющий имением. Бакалейные товары закупались в большом лондонском магазине, но скоропортящиеся продукты она брала у брата, а потом посылала служанку с жалобой на их качество. Он же объяснялся с ней через человека, который доставлял продукты. Они ни разу не сказали друг другу ни слова! Они стоят друг друга, говорили люди. Гордые, как павлины, да к тому же упрямые, ни на шаг не хотят уступить. В этом-то и беда. Она ведь любит его, но все эти годы они были в ссоре, а сейчас мириться уже поздно. Он ни за что не простит ей того образа жизни, который она вела, а она не желает, чтобы он узнал, до чего она дошла. По ее понятиям, она бедна, как церковная мышь, да и физически совсем ослабла.

История эта расстроила Кэрри. Она пересказала ее

Нику и добавила:

– Давай никогда в жизни не ссориться.

– А почему мы должны поссориться?

– Не знаю. Но давай не ссориться.

– Я не буду, если ты не начнешь.

– Даешь слово?

– Пожалуйста. – Ник не очень охотно, но тем не менее лизнул указательный палец и провел им по горлу.

Кэрри сделала то же самое.

– Жалко мне мистера Эванса, – вздохнула она.

– Еще чего? – возмутился Ник. – Ты что, совсем спятила, что ли?

Спустя два дня, когда они были в доме одни, зазвонил звонок у входной двери. Кэрри пошла открывать. На пороге стоял американский солдат. Он был очень высокий и очень вежливый. Сняв фуражку, он, растягивая слова, учтиво сказал:

– Майор Харпер к вашим услугам, мэм. Майор Кэс

Харпер. Могу я видеть мисс Луизу Эванс?

Мистер Эванс был на заседании муниципального совета, а тетя Лу отправилась в приходскую церковь сделать там уборку перед воскресным днем.

– Сейчас дома только мы с Ником, – ответила Кэрри.

Майор Харпер улыбнулся, и в уголках глаз у него набежали морщинки. «Он довольно старый», – решила Кэрри, глядя на складки на его пухлых розовых щеках и на залысины по бокам головы.

– Можно мне подождать мисс Луизу? – спросил он.

В доме Эвансов ни разу не было гостей. У тети Лу были в городе приятельницы, которые иногда приглашали ее на чай, но она никогда не осмеливалась позвать их к себе.

«Один раз пригласишь, потом не выгонишь, – утверждал мистер Эванс. – Будут ходить взад и вперед, туда и сюда, вверх и вниз, днем и ночью…»

У Кэрри схватило живот, когда она подумала о том, что скажет мистер Эванс, если по возвращении домой с заседания муниципального совета увидит у себя в гостиной американского солдата.

– Нет, нельзя, – наконец решилась Кэрри. – Извините, пожалуйста, но дело в том, что мистер Эванс может вернуться домой первым.

Майор Харпер слегка удивился.

– Брат мисс Луизы? Что ж, буду очень рад с ним познакомиться.

– Я не уверена, будет ли он рад, – совсем растерялась

Кэрри. – Он… Он не любит американских солдат. Не вас лично, вы… Вы хороший. Дело в том…

Она боялась, что майор Харпер рассердится, но он только улыбнулся, поблескивая голубыми глазами.

– Я и вправду неплохой, – заявил он.

Он и вправду хороший, подумала Кэрри. Страшно даже подумать, что будет, если мистер Эванс придет и начнет на него кричать. Мистер Харпер расстроится, расстроится и тетя Лу, а главное, мистер Эванс ни за что не позволит ей снова встретиться с майором.

– Ждать нет смысла, право, нет, – принялась она убеждать его. – Ничего хорошего из этого не выйдет. Даже если вы дождетесь ее, мистер Эванс никуда не разрешит ей пойти с вами: ни на танцы, ни в кино. Он говорит, что танцевальные залы и кинотеатры – это пристанище дьявола и что легкомысленная женщина – это оскорбление взора божьего.

Майор Харпер перестал улыбаться. Его пухлое, розовощекое лицо стало серьезным, равно как и голос:

– Мисс Луиза – славная, благородная женщина, и мне не хотелось бы нарушать ее покой.

– Боюсь, что нарушите, – сказала Кэрри. – Он доведет ее до слез. Он всегда доводит ее до слез.

– Понятно, – наконец уразумел майор Кэс Харпер. –

Весьма признателен за разъяснение ситуации. Может, вы передадите… – Он помолчал, словно сомневаясь, сумеет ли

Кэрри передать тете Лу. – Скажите ей, что я заходил. И все.

И еще, что очень сожалею, что ее не застал.

Кэрри смотрела ему вслед, пока он шел по горбатой главной улице городка. Армейская машина стояла возле

«Собаки с уткой» и он, не оглядываясь вошел в кабачок.

Кэрри затворила дверь лавки.

– Гадкая, противная девчонка! – налетел на нее Ник.

Оказывается, он стоял позади нее, лицо его было пунцовым. – Ее знакомый пришел к ней с визитом, а ты его выгнала!

– Не могла же я позвать его в дом. Вдруг придет мистер

Эванс?

– Мистер Эванс, мистер Эванс! Ты только и думаешь про мистера Эванса! А как быть бедной тете Лу?

– Начался бы скандал, она опять бы плакала, – сказала

Кэрри. – Я не могу видеть ее слез.

– Не можешь? А ей какое до этого дело? Может, она предпочла бы встретиться со своим знакомым, даже если потом ей суждено плакать, – предположил Ник. – Я пойду и скажу ей.

Оттолкнув ее, он открыл дверь и помчался по улице в сторону бульвара Павших воинов, к приходской церкви.

Секунду помедлив, Кэрри бросилась вслед за ним.

– Подожди меня, Ник, – крикнула она.

Он оглянулся, и на лице его появилась ухмылка.

В церкви было холодно, как в подвале. Тетя Лу, стоя на коленях, скребла пол в проходе между рядами. Когда они подбежали к ней, она села на корточки, тыльной стороной ладони откинув упавшую на лицо прядь волос.

– Приходил ваш знакомый, – крикнула Кэрри. – Майор

Кэс Харпер.

– Вот как? – отозвалась тетя Лу. Она сидела, не сводя с них глаз.

– Он пошел в «Собаку с уткой». Скорей, а то он уедет.

Тетя Лу поднялась на ноги, снова поправила волосы.

Руки ее дрожали, как красные осенние листья, а светлые глаза сияли.

– Оставьте ваши волосы в покое, они в порядке, – сказал Ник. – Снимите только фартук.

Она сняла фартук, сложила его и посмотрела на себя.

– Боже мой, – простонала она. – На мне старая юбка!

– Он такой хороший, что не обратит на это внимания, –

сказала Кэрри.

Тетя Лу заломила свои красные руки.

– Я не могу… Не могу я войти в «Собаку с уткой».

Мистер Эванс…

– Не узнает, если вы сами ему не скажете, – рассердилась Кэрри. – Никто не скажет, я уверена.

Хорошо бы, если бы так и получилось. В этом городке трудно что-нибудь утаить. Найдутся люди, которым доставит удовольствие доложить члену муниципального совета Эвансу, что его сестру видели в «Собаке с уткой», да еще в сопровождении американского солдата. Не для того чтобы причинить неприятность тете Лу – ее все любили, – а чтобы досадить ему…

– А пол? – вдруг вспомнила тетя Лу. – Я не домыла пол.

– Мы домоем! – решил Ник. И добавил, недурно подражая голосу мистера Эванса: – Ну-ка, девочка, если решила идти, иди. Давай-ка побыстрей!

Они доскребли половицы, убрали ведро и тряпки в комнатку при кафедре, где хранились цветочные горшки и одежда священника и медленно двинулись назад к дому.

Возле «Собаки с уткой» уже не было никаких следов армейской машины, но и тетя Лу домой не приходила. Только мистер Эванс сидел за своей бухгалтерией в конторе.

– Не видели тетю? – спросил он.

– Сейчас так хорошо на улице, – ответила Кэрри. – Она пошла погулять. Я обещала приготовить ужин.

Она накрыла стол в кухне, нарезала хлеб, положила в миску жаркое, сварила какао. На улице смеркалось.

– Как ты думаешь, она вернется? – прошептал Ник.

Кэрри отнесла какао мистеру Эвансу в контору. Он сидел, откинувшись на спинку стула, и тер глаза. Глаза покраснели и слезились, а уголки губ у него были опущены вниз.

– Все цифры и цифры, – пробормотал он. – Конца им нет. Для праведника нет отдыха!

– Зачем вы столько работаете? – спросила Кэрри, припомнив, как Хепзеба рассказывала ей, что он трудился всю жизнь, не получая ни от кого помощи.

– Тебе жаль меня? – с удивлением посмотрел на нее он. – Не часто мне доводится слышать слова участия. – И

он улыбнулся – не той свирепой ухмылкой, как всегда, а совершенно обычной усталой улыбкой – и сказал: – Пока идет война, я все вынужден делать сам. Не могу найти даже, кто бы доставлял продукты на дом. Однако гордиться следует только тем, что достается тяжким трудом, поэтому я выстою, девочка, не бойся! Иди накорми юного Никодимуса и поужинай сама.

Но Кэрри ушла не сразу, потому что, во-первых, ей вдруг стало в самом деле жаль мистера Эванса, а во-вторых, она чувствовала себя виноватой. Она солгала ему, сказав, что тетя Лу пошла гулять, а тетя Лу об этом и понятия не имеет. Вдруг она придет и скажет ему, что была где-нибудь еще? Ужасно, когда тебя уличают во лжи, ужасно в любое время, но сейчас, когда он так по-дружески с ней поговорил, еще хуже.

– Хотите я помогу вам считать? Я довольно сильна в математике, в школе это мой любимый предмет.

Она снова солгала, щеки ее загорелись от стыда, но он ничего не заметил, потому что тренькнул дверной звонок.

Дверь отворилась и закрылась. Послышались быстрые, легкие шаги, и в контору вошла тетя Лу. Она улыбалась, а лицо ее сияло так, будто внутри у нее горели свечки.

Словно елка на рождество, подумала Кэрри.

Увидев, что мистер Эванс повернулся и посмотрел на сестру, она почувствовала, как у нее защемило сердце. Что кричали дежурные во время воздушной тревоги, когда замечали, что в окно пробивается луч света? «Потушите свет!», «Потушите свет, тетя Лу!» – безмолвно молила

Кэрри, а вслух спросила:

– Хорошо погуляли?

Тетя Лу рассеянно взглянула на нее, словно Кэрри говорила на каком-то непонятном, иностранном языке. «Не делайте глупости, тетя Лу!» – молила Кэрри, зная наперед, что мольбы ее не будут услышаны. Мистер Эванс обязательно узнает, и будет страшный скандал. Он поймет, что

Кэрри солгала ему, обидится и больше не будет ей верить…

Она стояла, опустив голову, и ждала, когда разразится гроза. Но он только сказал:

– Хорошо, хорошо. Гуляют, гуляют и днем и ночью.

Идите ужинайте. А я должен работать и зарабатывать на хлеб насущный!

9

Кэрри больше не встречала майора Кэса Харпера, но

Ник его видел. Однажды днем, после занятий, он влез на кучу шлака и с ее вершины, глянув в сторону горы, заметил, что на траве возле ручейка сидят тетя Лу с ее майором, а на дороге неподалеку от них стоит армейская машина.

– Они меня не видели, – сказал он Кэрри.

– И ты забудь, что видел их, – посоветовала Кэрри. – А

то вдруг мистер Эванс начнет задавать вопросы. Где она, чем занимается и тому подобное. Сделаем вид, что ничего не знаем.

Но не знать было невозможно. Тетя Лу выглядела такой радостной. Подметая и стирая пыль, она беспрерывно пела, пока наконец мистер Эванс не разозлился:

– Что ты все щебечешь, как птица, сестра?

И она впервые осмелилась ему возразить:

– Разве веселье не услаждает слух божий, Сэмюэл?

«Неужели он не догадывается о происходящем?» –

думала Кэрри, но в те дни он был более доверчив, чем обычно, наверное, потому, что жил в состоянии радостного ожидания. Его сын Фредерик написал, что приезжает в отпуск, и мистер Эванс все время хлопотал в лавке, приводя в порядок помещение и бухгалтерские документы.

– Пусть видит, что я отношусь к делу с полной ответственностью, – объяснял он Кэрри, когда она помогала ему убирать на полках. – Это придаст ему бодрости. Будет знать, что по окончании войны ему есть чем заняться.

Фредерик, здоровенный коренастый малый с чересчур широким задом, явился в конце июня. Он был очень похож на отца, только гораздо толще и красный лицом, в то время как мистер Эванс отличался бледностью. «Белоснежка и

Красная роза» прозвала их Кэрри, но Ник придумал им прозвище получше. Фредерику накрывали вместе с отцом в гостиной, и оба они очень любили сочное, с кровью мясо.

Как-то раз, когда дверь осталась открытой, Ник увидел, как они оба сидят, положив локти на стол, и жуют, хватая куски мяса прямо руками. «Изо рта у них сочилась кровь, –

рассказывал он потом Кэрри. – Они настоящие людоеды, вот кто они».

Фредерик получил увольнение на неделю. Большую часть времени он спал либо на кровати, либо развалившись в самом удобном кресле на кухне и, открыв рот, громко храпел. Он должен был уехать в воскресенье, а субботу

Кэрри с Ником собирались провести в Долине друидов, помочь в уборке сена.

– Возьмите с собой Фреда, – сказал мистер Эванс, когда они уже уходили. – Хватит ему спать.

Фред застонал в знак протеста, но отец сурово посмотрел на него:

– Тебе полезно туда сходить. Ты там уже давно не был, а пора бы засвидетельствовать тетушке свое почтение!

Фред снова застонал, но принял сидячее положение и довольно добродушно принялся натягивать сапоги.

– Против рожна не попрешь, – подмигнул он Кэрри, когда мистер Эванс вышел. – Не возражаете против моей компании?

В глубине души они были не очень ему рады. Когда

Фредерик не спал, он был настроен довольно доброжелательно, хотя часто беспричинно хохотал и задавал такие вопросы, на которые ответа не существовало. Например:

«Что поделываешь, Кэрри? Все фокусы выкидываешь?»

Такое поведение раздражало, но его еще можно было терпеть, и, пока они шли в Долину друидов, Кэрри решила про себя, что он совсем не плохой парень. Он вел себя с ними как старший брат, весело шутил и спел им две-три никак не подходящие для детского слуха солдатские песни, заставившие их обоих глупо хихикать.

– Если бы мистер Эванс услышал, что ты поешь такие песни, он бы с тебя шкуру спустил, – сказал Ник, и Фредерик, загоготав, вскинул его себе на плечо и побежал вдоль железной дороги, словно Ник ничего не весил.

«Похож на медведя, – решила Кэрри. – Благодушный, глупый, сильный медведь».

Да, он, несомненно, был сильнее всех в Долине друидов. Сено скосили несколько дней назад, на солнце оно высохло, и Фредерик без особого труда подавал его на повозку, в которой стоял Альберт. Кэрри, Ник и мистер