Пропаганда гомосексуализма в России

АЛЕКСАНДР СМИРНОВ «Но я ни о чем не жалею»

Это интервью Александр Смирнов дал журналу «Афиша» весной 2013 года. Как только номер вышел, Александр отнес его начальнице, пресс-секретарю заместителя мэра Москвы Марата Хуснуллина. Через несколько дней начальница вызвала Александра на разговор. Сказала, что шеф не поймет ее, ведь он — мусульманин, сказала, что если Александр не уйдет сам, будет уволена вся команда, включая ее, мать-одиночку. За молчание об увольнении Александру было предложено четыре оклада. Он взял деньги (наличными в конверте) и написал заявление по собственному желанию на следующий день. Через два месяца он впервые попал в автозак — за участие в согласованном ЛГБТ-митинге: в тот день его сначала побили, а потом задержали. Еще через четыре месяца, когда Владимир Путин заявил, что в России нет дискриминации геев, Александр дал еще одно интервью, в котором рассказал историю своего увольнения. «Я до сих пор не уверен, что поступил правильно, — говорит он. — По идее, давая второе интервью, надо было вернуть деньги». Но проблема в том, что после увольнения Александр никак не может найти работу с сопоставимым окладом — вероятно, считает он, оттого, что он невольно стал активистом. В этом году ему будет сорок, он до сих пор боится признаться в гомосексуализме на исповеди в церкви, надежды найти новую работу мало, в успех активизма верится с трудом, в особенности с тех пор, как полиция отказалась возбуждать уголовное дело по факту избиения Александра на митинге. «Но я ни о чем не жалею», — просит обязательно написать Александр.

Я работаю чиновником в одной из структур правительства Москвы и отдаю себе отчет в том, что после публикации этого материала меня могут уволить. Им не нужны скандалы накануне выборов мэра, так что попросят тихо написать заявление, попытаются выставить непрофессионалом или, что еще хуже, перестанут со мной общаться. Я ведь ото всех скрываю, что гей. Если кто-то на работе отпускает шуточки про пидорасов — глупо улыбаюсь. В обычной жизни даже взгляд приходится контролировать, чтобы он не задержался подозрительно долго на каком-нибудь красивом мужчине. К самоконтролю привык с детства, но это постоянное внутреннее напряжение, постоянная двойная жизнь, от которой иногда готов лезть на стену.

Я вырос в небольшом городе на Дальнем Востоке и осознал, что со мной что-то не так лет в 13–14, когда все начали интересоваться девочками, а я — нет, мне хотелось какой-то близкой дружбы с мальчиками. В этом не было чего-то порочно-сексуального, я ведь не понимал, что со мной происходит. А потом пришло осознание того, что нравятся мужчины, но лет до 20 боролся с собой. Самый тяжелый период — лет в 14–16, когда в тебе бурлят гормоны, когда крышу сносит от желаний, на реализацию которых сам себе не можешь дать добро. И этот внутренний конфликт с самим собой, между тобой и обществом разрывает тебя на части. И нет вокруг никого, с кем бы ты мог поделиться своими проблемами. И первые мысли о самоубийстве появились именно тогда. Только когда через 20 лет получил опыт работы на телефоне доверия для геев и лесбиянок, узнал, что гомосексуальные подростки в четыре раза чаще решаются на самоубийства.

Мне было почти 20, когда я увидел в газетном киоске журнал «Я + Я». Там на обложке — анонс номера с рубрикой «Голубая гостиная». Разумеется, было понятно, что это для таких, как я. Жутко комплексовал, просто застыл перед киоском, мне казалось, продавщица непременно поймет, из-за чего я покупаю журнал. Пришлось в нагрузку взять десяток ручек — типа замаскировался.

В журнале нашел понравившееся мне объявление и написал человеку, который жил в Минске. Это было другое время, так что и письмо было другое — бумажное. Это не как сейчас: пишешь объявление в интернете — и через полчаса вы уже можете оказаться в постели. Письмо шло две недели туда, потом две недели обратно, могло застрять по дороге, я очень ждал ответов и очень волновался. Мы переписывались год, а потом Володя приехал ко мне. Мне было 20 лет и 9 месяцев, а он был на год старше.

И у меня все было в первый раз, по любви. Он был довольно опытный: на четвертый день после его приезда он решил посчитать количество своих партнеров и посчитал он их с помощью орфографического словаря, в котором был список мужских имен. В итоге я оказался на 77-м месте в его 22 года. Но это меня не остановило, я его очень любил.

Наши отношения были обречены с самого начала: разница в опыте, во взглядах, в целях. И потом он был все-таки столичным жителем, минским, но столичным. Он пытался расширить наш круг общения, найти, где тусуются геи. Мы очень долго исследовали весь город, но так этого места и не нашли. А потом я купил ему обратный билет в Минск. «Езжай, — говорю. — Я не могу смотреть, как ты весь такой тут страдаешь». Через полгода я приехал к нему, потом уехал, потом опять вернулся. Отношения длились в таком режиме еще 3–4 года. И потом еще 3–4 года я пытался его забыть. И все это время ему не изменял. Теперь с высоты прожитых лет думаю, что, может быть, и напрасно. Не уверен, что это круто — хранить верность в такой ситуации. Не знаю. В любом случае тогда я чувствовал, что это единственно правильное решение.

Я родом из обычной советской семьи. Отец у меня сильно пил. Избивал маму, меня. Хочу сразу сказать, чтобы у читателей не было этой логической связи «папа бьет — сын гей». Моего брата папа тоже бил, но он натурал. Так что дело не в этом. Но вот то, что жилось мне дома несладко, это факт. Так что с другом мы жили, конечно, на съемной квартире. Да и в университет во Владике я поступил только затем, чтобы уехать из дома.

Там, в общаге, мы познакомились с Леной, с которой потом «играли в семью». Лена была старше и работала в самой крутой областной газете и очень хотела перетащить меня к себе с телевидения, где тогда работал я. Но меня призвали в армию. Я попытался потребовать альтернативной службы, сказал, что я пацифист и мое право записано в конституции. В военкомате мне сказали, что конституция конституцией, но соответствующего федерального закона нет, так что я могу выбирать между армией и тюрьмой. Выбрал тюрьму. И, возможно, парился бы там еще долго, если бы не Лена. Она узнала, что я в тюрьме, и вытащила меня оттуда, сделав нужные звонки, — она была правда крутым журналистом.

А потом Лена призналась, что любит меня. Мне ничего не оставалось, как сказать ей правду. Это был, кажется, мой первый камин-аут. Я человек неслабый, но она еще сильнее, так что ее это не остановило и она предложила пойти на эксперимент.

Лена меня старше на четыре с половиной года. Она не красавица, но очень обаятельная. Очень большой профессионал. Я это очень ценю. У нее талант. Но она была авантюристкой, и авантюристкой со знаком минус, ее авантюры вели к разрушению. По крайней мере в моей жизни у нее была такая роль.

Лена развелась с мужем, от которого у нее был полуторагодовалый ребенок. Мы взяли Ленину сестру-девятиклассницу и уехали в Волгодонск, чтобы начать все сначала. В течение года мы, как я уже говорил, «играли в семью». Это были очень тяжелые времена. У меня была логическая сцепка: это человек, которому я обязан. С другой стороны, чувство вины, потому что я не мог Лене ответить взаимностью на ее чувства. Помимо всего прочего, она выпивала, это началось еще до нашей встречи. Она забеременела. Двойней. От меня. И мы… и даже я не могу сказать, что мы, она приняла решение, что нужно идти на аборт: медицинские показания, проблема с почками. Это был кризис 1998 года. Не наш лично, а в стране. Мы, все такие невъебенные профессионалы, оказались без денег с двумя детьми. Мы ходили на работу, но зарплату нам не платили. Плюс к тому моменту так изнасиловали друг друга своими проблемами, что понимали, что не можем больше быть вместе.

Я считаю произошедшее своим грехом. Когда спустя годы я крестился (я верю в Бога, хоть и гей), то каялся, что позволил Лене единолично принять сложное решение и сделать аборт. Иногда думаю о том, сколько было бы лет моим детям. Несколько раз после этого мне девушки предлагали стать отцом их детей, и у меня есть такая потребность, но все не складывалось. Грустная история.

Я не помню, через какое время после аборта мы с Леной перестали спать друг с другом. Наверное, это неважно. Важно то, что секс между нами всегда был для меня насилием. У меня все нормально с физиологией, меня может даже фонарный столб, наверное, возбудить, если я захочу: включил фантазию — и вперед! Но секс с девушкой был для меня противоестественным. Сам факт того, что мужчина возбужден, не говорит о том, что он желает близости, — физиология и эмоции имеют разное выражение. Поэтому в какой-то момент мы приняли решение, что мы живем вместе, но не играем в пару. Мы сменили работу и для окружающих превратились в брата и сестру. А как друзья мы перестали общаться, потому что выяснилось, что и дружба исчерпывается какими-то поступками.

Потом у меня был роман с парнем, с которым мы даже обменялись кольцами, но он уехал в Китай и не вернулся.

Году в 2003 я перебрался в Москву. В столице значительно проще жить в той шкуре, в которой я нахожусь. Через год пребывания в Москве я написал письмо маме, мне очень хотелось наладить с ней отношения, я ведь очень винил ее в детстве за то, что она не развелась с отцом. Я собрал с десяток стереотипов о гомосексуальности. Написал, что с подростковых лет ощущал эту тягу, что меня никто не совращал, не было несчастной любви к девушке, но в то же время с девушкой был, что это не лечится, что нет достоверных исследований, где бы говорилось, откуда это берется. Я обстоятельно и с безупречной логикой все в подробностях рассказал. И отправил письмо по почте. Прошло недели четыре, а мама не ответила.Тогда я позвонил бабушке и выяснил, что о письме она не знала. Мама перезвонила через пять минут. Сказала, что не знала, что ответить. Что она меня любит. Плакали оба. С тех пор у нас очень близкие отношения. Это великое счастье, когда тебя принимают таким, какой ты есть.

Два года назад умер мой знакомый. Его нашли в квартире голого, заколотого ножом. Он был геем. Вы знаете, как такое случается? Геи очень часто знакомятся друг с другом через интернет. И есть целые банды, которые приходят домой к геям под видом геев, убивают и грабят. Родственники, конечно, все скрывают, никто не хочет распространяться насчет этих историй. У нас с тем парнем была общая близкая подруга — Саша. Она меня попросила быть аккуратным и через интернет не знакомиться. Но я пренебрег ее советом.

Он был весьма красивый, и его анкета на сайте знакомств была довольно интересной. Он пришел ко мне домой. Мы пообщались и переспали. На прощание он попросил у меня какие-то видеодиски, обещал занести через несколько дней. Вернулся через неделю. Я впустил его и пошел на кухню, что-то готовил. А он в это время впустил еще одного парня. Ко мне подошли сзади и ударили бутылкой по голове — но я не упал и не отключился. Я повернулся к ним и в ту же секунду понял, что сейчас могу умереть. В руках одного был нож и розочка от бутылки, которую он быстро приставил к моему горлу. Другой тоже стоял с ножом. Первый кричал, что его брат пидорас и что во всем виноваты такие, как я, за это меня и полагается убить. Непонятно было, какая моя вина в том, что кто-то гей. Попытался оправдаться, но быстро понял, что их не переубедить, и просто попросил не убивать меня. Я истекал кровью, думал, что потеряю сознание. Я просил не убивать. Вы даже представить себе не можете, до какой степени мне стыдно. Хотя это они ворвались в мой дом и чуть меня не убили. Они вынесли все, даже телефон. Они пошли на преступление, а стыдно мне.

Меня била дрожь, но я не мог вызвать скорую — ведь пришлось бы объяснять, что случилось. Я, конечно, не мог ничего сказать на работе. Уговорил друзей позвонить коллегам и сказать, что на меня напали на остановке. В полицию тоже не стал обращаться. Найти нападавших было бы легко, но объясняться с людьми в погонах не было сил. Сейчас виню себя в слабости, ведь те двое могут реально кого-то убить, если их не остановить.

В 13 мне было сложно, потому что был один. А сейчас мне 39, но общество все равно указывает мне мое место, а я очень не люблю, когда меня учат жить, когда меня обвиняют в том, в чем я не виноват. Когда разлучают с теми, кто мне дорог. Я не могу терпеть, когда меня гнобят.

Я могу встать и сказать — так больше не будет.

Интервью впервые напечатано в журнале «Афиша» № 339 (25.02.2013). Публикуется с разрешения журнала. Обновлено и дополнено автором