Пропаганда гомосексуализма в России

МАША И РУСЛАН «А тут раз вдруг — хочу бороду»

Руслану 29 лет, он журналист. Маше тоже 29, она бортпроводница. Они познакомились, когда Маше было 18, а Руслану — 17.

РУСЛАН

Я в 15 лет жестко заявил маме, что буду менять пол. Для нее это было катастрофой, хотя, конечно, не стало для нее новостью. Она всегда этого боялась: говорила мне, что есть такая категория людей, что я очень на них похож, что она не хотела бы, чтобы со мной произошло именно это, потому что это очень страшно и опасно. По телевизору говорили, что из-за гормонов ты проживешь максимум десять лет, умрешь молодым и больным. Это, естественно, очень далеко от правды. Как только я получил разрешение, я тут же сделал операцию. Мне тогда было 24 года. С тех пор прошло каких-то там пять лет. Жизнь кардинально поменялась. Я уже вообще не представляю себя другим человеком. Не представляю, что было бы со мной, если бы я этого не сделал, как бы я жил сейчас, как мне на самом деле было бы хреново, просто адово хреново.

МАША

Да, и на мне бы не женился. Что бы ты тогда делал?

РУСЛАН

Страдал бы. Плакал бы.

МАША

Ты бы, наверное, пошел в активисты и боролся за разрешение однополых браков.

РУСЛАН

Это да. Я себя лесбиянкой вообще не чувствовал. Я с детства чувствовал себя мальчиком. Хотя я не мог четко сказать, что я мальчик, потому что я знал, что я не мальчик. Я заглядывал себе в трусы и видел, что там не как у мальчиков. Это было моей тайной. Я не знал, что такие люди есть, но когда узнал — тут же себя обособил с этой группой людей. Я познакомился с ними в Уфе. До этого я жил в очень маленьком городе, интернета тогда не было, общаться на эту тему мне было не с кем. Наверное, я когда-то считал себя лесбиянкой, можно так сказать. Но мне не нравилось считать себя лесбиянкой. Я видел, что они совсем не такие, как я: им не хотелось менять пол, иметь бороду. Я же всегда об этом мечтал.

МАША

Я помню, как я в первый раз узнала. Для меня это вообще было просто откровением. У меня после этого была депрессия две недели. Я уезжала на каникулы к себе в деревню, и Руслан мне дал с собой письмо. Говорит: «Прочитаешь дома». Я открываю письмо, а там его фотография с бородой. Он нарисовал себе бороду. И написал: «Вот так я буду выглядеть», — как сейчас вот, ей-богу. Я посмотрела, у меня слезы. Я думаю: боже, что это? Что происходит? Я вообще не могла понять, что это все значит. Мы на тот момент встречались уже больше года — года полтора. Это был такой стресс, до сих пор помню. Я рыдала, у меня была депрессия, я просто не знала, что делать. Мне казалось, что это вообще сломает мне жизнь. Конечно, это из-за дефицита информации. Тем более что мы же были дети, нам по девятнадцать лет было. При этом я никогда себя лесбиянкой не ощущала. Где-то подсознательно я чувствовала, что я влюбилась не в девушку. В девушек я не влюблялась.

РУСЛАН

У нас не было такого — давай определим, кто ты. У нас просто были отношения.

МАША

У нас была любовь. Я рыдала, потому что боялась самого этого процесса. Что будет, что подумают люди, что подумает моя мама, что с ним будет в это время происходить? Мне было так хорошо эти полтора года. Все ровненько идет себе, мы живем, а тут вдруг раз — хочу бороду.

РУСЛАН

Очень важно представлять и видеть перед собой адекватный, красивый, успешный пример. Я знаю, что если сейчас посадить рядом со мной какого-нибудь пацана из провинции, я для него буду именно таким примером. Он посмотрит и скажет: «Я хочу быть как этот чувак. Он успешен, у него есть работа, квартира, машина, жена. У него все отлично!». У меня такого примера не было. Передо мной мелькали какие-то непонятные люди, которые то принимали гормоны, то не принимали — совершенно неадекватные. Фигачили гормоны, потому что считали себя мужиками, потом передумывали, страдали, обзаводились кучей каких-то проблем со здоровьем. A когда появился интернет, в моей жизни появился «FtM-переход» — самый известный российский форум на эту тему. Там были такие красивые мужчины. Причем был огромный контраст с их фотографиями до этого, которые они выкладывали.

МАША

Я на самом деле благодарна Руслану. Ему пришлось в эту среду влиться, а я полюбила его и влилась вместе с ним. Я узнала очень много людей, и это сделало меня очень терпимой. Я выросла в деревне. Дед у меня сталинист, бабушка — православная, и это такая дремучая смесь, мне казалось, что я одна такая, с кем это стряслось, что таких больше нет. Он тогда еще говорил о себе в женском роде. Я на самом деле перестроилась очень поздно, когда все уже обращались к нему в мужском роде, я все время ему писала что-то типа «Ты сделала», и он мне такой: «Я тебя прошу, бла-бла-бла», и я: «Ой, точно-точно». А сейчас уже, конечно, я даже плохо помню, как это все происходило — как будто всегда так и было.

Я долго не воспринимала его имя. Мне оно казалось каким-то дурацким; столько есть имен, зачем он выбрал именно это? Долго называла его студенческим прозвищем. Потом привыкла. Сейчас это уже, конечно, абсолютно родное имя.

РУСЛАН

Сами трансгендеры чаще всего пассивны в политическом смысле, потому что их активность заканчивается ровно тогда, когда они меняют все документы, социализируются в новом поле. Есть такая категория людей, которые, когда начинается разговор о транссексуалах, и они не знают, что ты сам транссексуал, высказываются об этом очень жестко: «Вот, эти трансы — они же ненормальные, психи, они поменяли пол». Очень часто такое слышу. Я спокойно к этому отношусь, потому что понимаю, что люди просто никогда с таким не сталкивались. И если я им говорю, что я сам — человек, который поменял пол, они совершенно не обособляют меня с тем навязанным образом. Но бывает и другая реакция, когда человек узнает, что ты трансгендер, и начинает относиться к тебе хуже.

МАША

Некоторые думают, что это какие-то зомби, монстры.

РУСЛАН

Да, что это какие-то уроды, у которых куча всяких пришитых штук, что они ненормальные, больные. И когда они понимают, что ты — тот самый человек, трансгендер, то я, конечно, не спрашиваю, что они при этом чувствуют, но я вижу, что человек не может тебя сопоставить с тем образом. И у него начинается когнитивный диссонанс. Он видит по телевизору какого-то дядю, который надел парик, и этот образ совсем не увязывается с симпатичным парнем, с которым он так хорошо общается.

Мои бабушка с дедушкой приняли новость офигенно. У них камень с души упал. Они-то всегда меня считали неадекватным, потому что я летал, как Тарзан, по лианам в деревне и с братом на мотоцикле катался. Они всегда на меня смотрели как на ненормального, а тут сразу же успокоились. И даже лучше стали ко мне относиться.

МАША

Если бы это были мои бабушка с дедушкой, так дед воскресил бы Сталина и замочил бы и тебя, и меня, и всех вокруг. А мама знает еще со студенчества. Когда мы стали встречаться, она об этом знала и нормально это восприняла. Она к этому адаптировалась.

РУСЛАН

Просто она очень хорошая. Она меня любила по-человечески. Теперь вот — моя теща. А на работе не знают. Это закрытая страница моей жизни. Так проще.

Нужно ли говорить об этом детям — это сложный вопрос, на самом деле. Мы обдумывали, расскажем мы или не расскажем, стоит или не стоит. Склоняемся к тому, что стоит. То есть изначально воспитывать своих детей в позиции терпимости, ЛГБТ-френдли — это правильно.

МАША

Да, однозначно. Я бы в любом случае воспитывала их такими.

РУСЛАН

Есть очень много таких семей на самом деле, которые растят детей, и дети вообще ничего не знают.

МАША

Я думаю, что, наверное, надо говорить об этом не в раннем детстве, а когда ребенок будет уже осознанно ко всему относиться, когда почва будет подготовлена. Тогда он будет готов узнать о папе.

У нас будут дети, и это будут счастливые дети.

Маша с Русланом знают друг друга уже больше десяти лет, но не все это время они были вместе. Когда Руслану было 20, а Маше — 21, они расстались на шесть лет. Были друзьями. Несколько лет назад Руслан и его мама переехали в Москву. Два с половиной года назад Маша переехала к ним.

МАША

Первое время после расставания мы долго не виделись. Года три, может быть. Потом стабильно встречались раз или два в год. Нам всегда было о чем поговорить. Вполне возможно, что если бы мы тогда не расстались, то сейчас не были бы вместе. Вполне возможно, что тогда мы уже все изжили бы. Нужно было набраться какого-то опыта, принять что-то в себе и друг в друге.

РУСЛАН

У нас тогда все было очень болезненно. Мы постоянно конфликтовали.

МАША

Мы еще долгое время не могли расстаться. Вроде бы расстались, потом снова вместе, это тянулось достаточно долго — почти год. Я до сих пор болезненно воспринимаю эти расставания. Мне все равно было тяжело все это время. Года три у меня была ужасная депрессия. Я уже даже не думала, что мы когда-нибудь будем вместе. Мне было уже спокойно. Но как-то все стремительно произошло. Я надеюсь, мы умрем в старости в один день.

РУСЛАН

У нас свадьбы-то как таковой не было. Мы посидели с родными, выпили шампанского в ресторане.

МАША

У меня было панковское платье. Желтая пачка и корсет. Мне просто хотелось пачку желтую. Все началось с этой пачки. Мы сначала не хотели свадьбы, потом я говорю: «Хочу вот эту пачку». Соответственно, если есть пачка, то надо и гостей позвать. Все там напились. Руслан не пьет, а я что-то заболела. Прямо в разгар свадьбы меня начинает знобить, я ничего есть не могу. В итоге все напились, радовались и гуляли, а мы с Русланом были оба трезвые. Но довольные, конечно, счастливые. Это было очень весело. И платье было клевое. Прям вообще — я так хотела эту пачку желтую! На самом деле я всегда была ненавистницей браков, всем доказывала, что брак мне не нужен, что мне и так хорошо, что это все какой-то отвратный бюрократический бред. Но когда Руслан мне написал: «Маруська, не хочешь ли ты стать моей женой?», — я, конечно, сказала, что нет, на фиг это мне нужно, но все равно не могла отказаться, конечно. У меня не было выбора.