Пропавшая экспедиция

III. VIVIH Foundation

Первую половину третьего десятилетия ХХ века о сэре Перси действительно не было слышно. Ходили какие-то невнятные слухи, что он-де, неожиданно, сошелся с известным русским художником, путешественником и эзотериком Константином Вывихом, бежавшим из России от ужасов людоедского мраксистского режима, и, по приглашению живописца, отправился на Тибет, искать мифическую страну Шамбалу.

— Мало ему стало, видать, пирамид атлантов на берегах Амазонки, теперь подавай Крышу мира. Совсем у старого бродяги крыша поехала… — злопыхали прослышавшие о новой затее полковника критики.

Трудно доподлинно узнать, состоялась ли экспедиция полковника в Гималаи. Офсет долго не подавал о себе никаких вестей, а время неумолимо уходило вперед. После Версаля Европу стало не узнать. Разительно изменилась политическая карта континента. Неузнаваемо переменились люди, многим из которых просто не верилось, что пережитый кошмар — позади. Постепенно о сэре Перси стали забывать и, в конце концов, подзабыли. Газеты больше не тревожили его, о полковнике перестали судачить обыватели, даже его недруги, и те успокоились. Быть может, во многом потому, что в самом начале 1920-х ушел из жизни их главный заводила профессор Чванс, скончался от обширного инфаркта прямо на университетской кафедре.

И вот, когда уже казалось, что полковник пропал навсегда, более того, это обстоятельство перестало волновать кого бы то ни было на всем белом свете, сэр Перси неожиданно сошел с корабля в Нью-Йоркском порту. На дворе стояла осень 1925 года. Компанию полковнику составляли упоминавшийся выше знаменитый русский пейзажист Константин Вывих и стройный юноша лет пятнадцати, чье миловидное интеллигентное лицо несколько контрастировало с огненно-рыжей шевелюрой. И, хотя сам полковник, сколько его помнили, был лыс как колено, да и знаменитые усы сэра Перси успел посеребрить возраст, сходство между этими двумя людьми позволяло сделать правильные выводы относительно их прямого родства.

Сэр Перси никогда прежде не бывал в США, да и его былая слава потускнела, ибо ничто не вечно под Луной. Тем не менее, встречать его пришло довольно много людей, как представителей прессы, так и досужих зевак, охочих до любых сенсаций, хоть погода и не способствовала шоу. С самого утра зарядил занудный дождь, первый привет холодного дыхания грядущей зимы. Впрочем, публика ждала не одного полковника. Пожалуй, Вывих интересовал ее ничуть не меньше. Автор бесподобных пейзажей, чьи полотна завораживали всех, и неискушенных зрителей, и утонченных ценителей живописи, завсегдатаев элитарных салонов, и даже въедливых нью-йоркских критиков, не смевших против Вывиха слова худого сказать, чтобы не заклевали. Его слава отважного путешественника, обследовавшего самые дремучие медвежьи углы Тибета, Памира и Алтая, где он искал загадочную Шамбалу, летела впереди него. Пресса, в целом, благоволила к нему, не без помощи щедрых вливаний, правда. Причем, в отношении СМИ не было ни толики той унизительной снисходительности, которую позволяли себе газеты, освещая подвиги сэра Перси, позже эта практика стала для него бичом. У Вывиха все было иначе. Некоторые масс-медиа говорили о нем, чуть ли не с придыханием, он почитался ими как гуру и маг. Это, кстати, легко понять. Американская поговорка гласит: если ты такой умный, покажи свои деньги. Вывих мог продемонстрировать их шутя, если бы только захотел, и кэш, и лаве на банковских счетах, активы подконтрольной ему корпорации CHERNUHA Ltd, занятой добычей алмазов в Сибири, и даже небоскреб о сорока этажах, возведенный на Манхэттене, чтобы вместить в себя центральный офис «Чернухи», штаб-квартиру VIVIH Foundation, экспозицию сделанных Вывихом археологических находок, картинную галерею живописца, конференц-зал на тысячу мест и самый большой в Северной Америке буддистский храм с самой высокой на континенте статуей Будды. На верхних этажах небоскреба находился отель для почетных гостей и личные апартаменты Гуру, последние — в парящем над крышей пентхаусе. Здание носило имя The Guru Building, и было построено на собственные средства оборотистым американским дельцом Луисом Торчем, числившимся у Вывиха исполнительным директором. Поговаривали, Гуру имел на миллионера такое влияние, что мог заставить того простоять на одной ноге хоть целый день. Не потехи ради, разумеется, а для достижения Ваджраяны, то есть, такого уровня просветленного состояния, когда бизнесмен обретал способность к ясновидению и начинал предсказывать биржевые котировки как минимум на полгода вперед.

Конечно, столь поразительной успешности завидовали. Естественно, у него были враги, распускавшие обидные сплетни о том, что, дескать, никакой Вывих не археолог, а циничный и холодный делец, для которого россказни о поисках следов древних цивилизаций в Сибири и на Алтае — всего лишь ширма для отвода глаз. Что его совместное советско-американской предприятие интересуется археологией примерно в том же объеме, что и ВЧК-ОГПУ, на пару с которым проходимцы из корпорации CHERNUHA полным ходом добывают алмазы в рудниках, где в адских условиях пашут политзаключенные, противники кровавого большевистского режима, посылаемые на каторгу, как убой зловещими ОСО — особыми совещаниями, штампующими приговоры без суда и следствия.

Вывих, естественно, отрицал клеветнические нападки, твердя, будто до алмазов ему нет никакого дела, он много выше мирской суеты, CHERNUHA — сугубо некоммерческая, научно-просветительская организация, а что капища пращуров, как назло, оказались в богатых алмазами краях, ничего не попишешь, досадное совпадение. Если Гуру лукавил, то зря. В американской обывательской душе одержимость наукой с коммерческой жилкой находила гораздо больший отклик, нежели научная одержимость в чистом виде, от которой так долго страдал Офсет. Такому успешному человеку, каким зарекомендовал себя в Америке Вывих, и мифическую Шамбалу искать — не грех. Раз ищет, значит, знает, что делает. Там, где-то, должно быть, и золотоносные жилы найдутся…

Даже обвинения в том, что Вывих имеет серьезные связи в Москве, где у него имеются самые высокие покровители, причем, и в Кремле, и на Лубянке, в большей степени шли Гуру на пользу, чем во вред. Забитые трупами казненных расстрельные подвалы ВЧК, из Нью-Йорка представлялись такими же далекими, как открытые Джованни Скиапарелли каналы на Марсе, кто их разберет, есть ли они вообще. Кроме того, прежняя, царская Россия самодержцев Романовых, зарекомендовавших себя мракобесами, деспотами и антисемитами, воспринималась с берегов Гудзона как империя зла, эдакая, слегка обновленная держава Навуходоносора, недоразумение, которое давно пора было устранить, дабы не мозолило глаз. В то время как захватившие власть мраксисты с гордостью звали себя партией пролетариата, похваляясь устроить новую, невиданно счастливую и сытую жизнь для всех без исключения трудящихся. Как же было не посочувствовать этой почти воплощенной мечте какому-нибудь честному американскому работяге, вкалывающему от зари до зари, скажем, на конвейерах мистера Форда?

В общем, в части public relations сэру Перси было до Гуру, как до Луны. Но и он мог смело не опасаться насмешек.

Ни для кого не было большим секретом, что полковник стал изгоем в своей стране, которой служил верой и правдой всю жизнь, но это американцев не смущало, скорее, наоборот. Его репутация храброго путешественника, привыкшего бестрепетно смотреть смерти в лицо, и при этом, не корчившего из себя героя, пришлась им тем более по душе. Американцы любят повторять, что сделали себя сами, дух отважных пионеров, освоивших бескрайние прерии, по-прежнему силен в них. Короче, сэра Перси без колебаний приняли за своего. Прямодушие полковника, его чисто солдатская прямота, опять же импонировали американской публике. Наконец, читательская аудитория заждалась романтических историй о далеких странствиях в экзотические края, тут давала себя знать общая утомленность сводками с европейского ТВД, ведь пушки на фронтах Мировой войны онемели сравнительно недавно. Публика остро нуждалась в жизнеутверждающей сказке со счастливым концом. Так что газетчики питали в отношении сэра Перси определенные надежды, связанные, главным образом, с увеличением тиражей. В одиночку сэр Перси бы этого не потянул, а вот, объединив усилия с Вывихом… Подобный тандем, пара столь ярких личностей, первооткрыватель бразильской Атлантиды и мистик, разыскивавший в Тибете Шамбалу… О, это была гремучая смесь…

Противный дождь, зачастивший с утра, слегка подпортил встречу. Да и путешественники были явно утомлены долгой дорогой, их усталые лица зафиксировали объективы трех десятков фотоаппаратов и, как минимум, две кинокамеры. Примета времени — картинка новостного ряда потихоньку утрачивала былую статичность.

У сходней, отгородившись от ненастного неба черными зонтами, раскрытыми рослыми телохранителями, появления Гуру дожидался Луис Торч. Миллионера сопровождали симпатичная секретарша и смуглый коротышка средних лет, в очках с такими толстенными линзами, какими в солнечную погоду можно за минуту распалить костер. По случаю торжественной встречи, Торч вырядился в дорогой смокинг. Держа шляпу-цилиндр в левой руке, он в нетерпении похлопывал по обшлагу наброшенного на плечи дождевика изящной тростью с рукояткой из слоновой кости. Рядом с боссом коротышка, чей наряд составляла унылая пиджачная пара, смотрелся бухгалтером чистой воды, прихваченным Торчем вместо арифмометра.

Оркестр грянул туш, раздались бурные аплодисменты. На палубе показался Вывих, он был в темно-красном тибетском донгаке — жилете без рукавов, но с наплечниками, вышитыми по китайскому обычаю нарядной тесьмой. Окинув пронзительным взглядом пирс, где столпилась публика, Гуру вскинул руку в приветствии. Глаза учителя немножко слезились, похоже, он был тронут числом людей. Или во всем был виноват дождь, обрушившийся на Нью-Йорк тугими струями. Придерживая края бурой накидки зэн, обычной для тибетских лам, Вывих принялся осторожно спускаться по сходням. Уже почти преодолев трап, все же неловко наступил на одну из пол своего экзотического одеяния, потерял равновесие и полетел носом вперед. К счастью, мистер Торч, уже шагавший навстречу учителю, подхватил его и порывисто сжал в объятиях.

— Гуру! — воскликнул магнат тонким от волнения голосом.

— Майтреей клянусь, чуть не колдырнулся к еханной Кали, мать ее за ногу! — крякнул Вывих на ухо ученику, оглушив американца убийственным перегаром. Что и говорить, от него тхнуло, как из пивной бочки.

Отстранив миллионера, Вывих нашел глазами «бухгалтера», и его раскрасневшееся одутловатое лицо расплылось в широкой дружелюбной улыбке.

— Михась, мать твою раз так! Землячок! Иди-ка сюда, басурманская твоя харя!

«Бухгалтер», смутившись от такой фамильярности и, одновременно, польщенный, раскинул руки, и они с Гуру трижды расцеловали друг друга в щеки по старинному русскому обычаю. При этом Гуру в избытке чувств едва не смахнул свою шитую золотыми нитками брахманскую шапочку, но «бухгалтер» оказался на высоте, быстро водрузив ее обратно.

— Земелька! — бормотал Вывих, расчувствовавшись. — Эх, люблю тебя, коротыша, как самого Вишну!

— Товагищ Вывих, хотя бы до обеда воздегжались бы! — потянув ноздрями воздух, укоризненно шепнул «бухгалтер», с опаской покосившись на корреспондентов, подступавших все ближе со своими «лейками», как любовно звались у них фотокамеры немецкой компании Leica AG.

— Цыц! — прошипел Гуру, сразу же наливаясь пунцом. — У тебя, пигмея, забыл спросить, когда мне Дживанмукту тренировать, чтоб от негативной кармы освободиться, и на весь этот гавеный материальный мирок насрать с высокой пагоды!

— Так я… — начал бухгалтер извиняющимся тоном.

— Еще раз мне в атман харкнешь, все дживу из тебя выбью к херам, Рагараджа тебе под ребра! — предупредил Гуру. — Сморчок, мля…

Лицо «бухгалтера» вытянулось. Следовавший за Вывихом сэр Перси, слегка замешкался, наблюдая эту сцену с трапа. Затем быстро сбежал по ступеням и энергично пожал руки, сначала Торчу, а за ним и очкарику в пиджачной паре. Покосился на горилл с зонтами, но у тех были заняты руки. Расправил тронутые сединой, но по-прежнему рыжеватые усы.

Представители прессы, почувствовав, что настало самое время, насели на Гуру с расспросами.

— Мистер Вывих, вы нашли Шамбалу, как обещали?! Встретились ли вы с Далай-ламой в Лхасе, как было запланировано, и открыл ли вам Его Святейшество самые потаенные тайны бытия?! Видели ли вы «Око мира» или «Божественный глаз», посредством которого Великие учителя наблюдают за нами с вершин Гималаев из столетия в столетие?! Заглянули ли вы в него, мистер Вывих, и если да, то, какое божественное откровение в нем прочли?!

Сдвинув на лоб шапочку, Вывих провел ладонью по бороде. Приосанился, поднял руку, прекращая град сыпавшихся на него вопросов, оценивающе оглядел собравшихся из-под зонта, открытого над ним одним из телохранителей мистера Торча.

— К сожалению, Далай-лама не удосужился принять посольство Западных буддистов, — сообщил Гуру мрачно. — Досадно признавать, да ничего не попишешь, эпоха злой ведьмы Кали на исходе, близится Маха-юга, такой, чтоб вы поняли, гавеный период, когда самые, понимаешь, негативные свойства, проявляются до полной прозрачности, и все говно всплывает наверх. В точности, как предсказано в Пуранах, большом источнике мудрости, кстати…

— То есть, вам дали от ворот поворот, мистер Вывих?

— Делегацию не пустили в Лхасу, — нехотя признал Гуру и устремил взор поверх голов, на увенчанные шпилями коробки небоскребов. Они едва проступали через серую пелену непогоды и казались такими же безжизненными, как брошенные и людьми, и богами шумерские зиккураты.

— Его Святейшество не возжелал увидеться с вами?!

— Святейшество, — губы Гуру сложились в презрительную ухмылку. — Ладно, пускай будет святейшеством, как вам угодно. К вашему сведению, я отправил этому… — Вывих запнулся, — ламе, короче говоря, личное письмо, где расписал, специально, как для тупого, что, когда близится ночь Брахмы, Махапралая, а, если без понтов, то — полный писец всем и каждому, один буддист другому — поневоле брат. И западный, и восточный, и из Австралии с Антарктикой, какая нахрен разница! Объединяться надо, чтобы разом Майтреюшку искать! А этот… короче, пес, забил на меня! Ну и хер по нем, доложу я вам, нам ли быть в печали! Долой такого Далай-ламу, на кой хрен он вообще сдался, если прислушивается к голосу резидента английской разведки на Тибете, как будто с ним сам Шива говорит!

— Вы намекаете, Его Святейшество Далай-лама стал заложником нечистоплотных политических игр с участием английских спецслужб, и это они сыграли с вами злую шутку?!

— Злую шутку?! — загремел Гуру, слегка покачнувшись. — Да мы едва не подохли в непролазных снегах, пока он там телился у себя во дворце! Похер мне после такого облома, кем там заделался этот мудак! Даром не нужен. И толку от него, как с козла молока! Не заморачивайтесь по этому поводу, ребятки! С моей стороны было бы глупо расстраиваться из-за несостоявшегося знакомства с этим фигляром! Наоборот, я лишь растратил бы впустую силы, разыскивая то, чего давно уже нет в Тибете…

— А как же Око мира?! — воскликнул кто-то.

— Заплыло бельмом! — отмахнулся Гуру. — В жопу его, вместе с осью, вокруг которой вращается Земля. Пускай одно на другое натянут и поглядят, что получится! Мне — без разницы, ибо ни первого, ни второго давно нету в Лхасе, просрали они их!

— Потише, Гугу! — прошипел «бухгалтер» в пиджачной паре. — Фильтгуйте базаг! Как-никак, люди собгались, чегез час все в газетах будет…

— Отвянь, — буркнул Гуру вполголоса, сопроводив пожелание демонической ухмылкой.

— Значит, тибетцы так и не показали вам своего Небесного царства?! — с разочарованием бросил один из журналистов. — Но, разве нельзя было найти проводников втайне от тамошних властей? Согласитесь, о тропах, ведущих к сокровенной цитадели, должны знать многие местные жители…

— Не все тропы проложены по земле, — чуть сбавив обороты, важно изрек Гуру. — В особенности те, что ведут к Шамбале. К вашему сведению, она лежит в высших вибрациях, и не путайте их с высокими горами. Это разные вещи, понятно? Короче, рассчитывать пробраться к ее подножию с ледорубом, альпенштоком и прочей альпинистской херней — тупо! Шерпы — непревзойденные, я б даже сказал, опупительные проводники, спору нет, но надеяться, будто они проведут вас прямиком к Шамбале еще бредовее, чем покупать у церковников индульгенции, воображая их билетом на аэроплан, совершающий регулярные рейсы в царство Христово. И, если уж на то пошло, я б не стал придавать особое значение существительному царство, которое мы с вами употребили по очереди. Да, в восточных трактатах эзотерического плана Шамбалу иногда зовут именно так, подразумевая некое недоступное место, куда простым смертным лезть западло, но это упрощение, удобное для привычного человеческого восприятия. Чтоб для каждого дошло, о чем базар. На самом деле, говоря о Шамбале, мы имеем в виду гармоничное общество совершенных духом индивидуумов, млять, где нет ни несправедливости, ни брехни, ни шкурничества, ни прочего аналогичного блядства, а взаимоотношения строятся исключительно на добровольном и взаимовыгодном сотрудничестве. И все друг друга любят, вот еще немаловажная деталь. Прямо-таки — купаются в любви, ибо просветлились давно, окончательно и конкретно, и ничего им материального не надо, презрели они, отринув долбанную аханкару, как наше ложное эго зовется.

Публика зачарованно притихла, ловя каждое слово учителя.

— Что же до слова царство или хуже того, цитадель, то оба они, повторяю, условны в той же степени, что и понятие Царствие Божье, знакомое каждому, кто листал Библию. Недаром в Евангелиях говорится, что оно — внутрь вас есть, — по губам Вывиха скользнула самодовольная улыбка, впрочем, едва уловимая под густыми белоснежными усами. — Внутри каждого, это всем понятно? Только совершенствоваться днем и ночью надо, работать над собой, не лениться. Ну и мои тренинги в Guru Building посещать регулярно…

— То есть, вы хотите сказать, сказочная страна Шамбала высоко в Гималайских горах — плод фантазии? Красивый вымысел?!

— Вот, ексель-моксель! — Гуру воздел обе руки к низким тучам. — Я ему про Фому, он мне — про Ярему! Это когда я про Шамбалу такую хрень сказал?! Нишиша я так не считаю! Подобные, как вы изволили выразиться, фантазии, заложены в фундамент большинства мировых религий, будь то христианство, буддизм, ислам и даже зороастризм. Если хотите, именно они сформировали архетип каждого из нас, более того, как Божественное начало, они присутствуют везде, пронизывают каждую клеточку нашего бытия. Порой мы не замечаем их влияния на нас, но в первую очередь, как раз потому, что сами являемся неотъемлемой частью этого великого процесса! Представьте великую реку жизни, а затем себя, в виде одной из биллионов ее капель, которых влечет течением невесть куда, и тогда поймете мою мысль. И, к слову, я пока что не слышал, чтобы хоть кто-то решился опровергать или высмеивать прилюдно то, во что верили несчетные поколения наших предков…

— Разве российские мраксисты, которым вы в последнее время отчего-то симпатизируете, не отвергли религию как опиум для народа, объявив себя воинствующими атеистами? — крикнул кто-то из толпы. Луис Торч, нахмурившись, обменялся настороженным взглядом со своим «бухгалтером», словно тот был начальником службы охраны. Плюгавый очкарик еле заметно кивнул, подав знак одному из секьюрити. Однако Гуру, от которого не укрылась их немая пантомима, удержал их на месте коротким властным жестом.

— Не надо валить все в одну кучу, приписывая революционерам то, чего никогда за ними не водилось, — нравоучительно заметил он. — Откуда вы вяли, будто мраксисты — атеисты, а?! Из похабной статейки, тиснутой каким-то недорезанным мироедом-помещиком в зачуханной белоэмигрантской газетенке?! Да мало ли, что там болтают эти ничтожества — русские монархисты?! Кому какое дело до их брехни?! Кто посмеет назвать атеистом, ну, к примеру, якобинца Робеспьера, учредившего Комитет общественного спасения — Comite de salut public?! Он что, для себя старался, млять?! Нет, он мечтал приблизить высокий идеал, даже с помощью гильотины, но разве хирурги поступают иначе?! Нет, и тысячу раз нет! Был ли Максимилиан Робеспьер атеистом? Ни чуточки! Да, этот воспитанный добрым католиком выпускник Сорбонны отринул христианскую церковь, но лишь затем, чтобы заменить никуда негодный затупившийся ланцет новым, заостренным! Он воздвиг культ Верховного существа, под которым подразумевал революционный народ, борющийся за высокие идеалы Равенства и Свободы, те самые, что были подарены французам гражданами вашей великой страны, скинувшими британское колониальное иго! Примерно так же обстоит и с русскими мраксистами. Они — настоящие подвижники, вне зависимости от религиозной среды, из которой вышли, а среди них полно и тех, кто еще вчера числились православными, и протестантов, и иудеев, освобожденных революцией от позорной Черты оседлости! — обернувшись, Гуру приобнял «бухгалтера». — И все они, за это я вам отвечаю, истово верят, что ведут свою громадную страну к новой, счастливой и вольной жизни. Но, пока ее нет, а есть разруха, еханное наследие Гражданской войны. Иностранные интервенты, опять же, нагадили, постарались. Значит, мечту только предстоит претворить в реальность упорным трудом! И, если вы взглянете под эдаким углом зрения на Светлое будущее, которое мраксисты сулят Советской России, то найдете поразительно много общего и с Райскими садами, обещанными Кораном праведникам, и с Царствием Божьим, и с эпохой всеобщего благоденствия Сатья-югой, в неминуемое наступление которой верим мы — брахманы. И она настанет, я это гарантирую, когда из Шамбалы явится благой Майтрея, Бодхисаттва и Будда нового мира, он же — Калки, последняя аватара Вишну, и еще Спаситель, чуть не забыл! Короче, все Великие наши учителя и махатмы. И, как они спустятся к нам, тут стерве Кали пипец, а с ней — и ее эпохе поганой, полной насилия, распутства разного, содомии там, сутяжничества, наушничества, членовредительства и всего такого прочего. Гнойных язв и общественных пороков, короче говоря…

— Скажите, Гуру, ваши учителя станут наводить порядок у нас, или слетятся на готовенькое?! — крикнул один из репортеров.

— А без разницы! — сказал Вывих и смахнул руку с плеча «бухгалтера». — Так или иначе, победа будет за ними. А вообще, я думаю, это будет взаимное продвижение друг другу навстречу. Они, конечно, нам подсобят, на то и Майтреями зовутся, но и нам нечего на печи тараканов давить! На то нам и явлены и Шамбала, и Асгарти, и Асгард, в который викинги верили, и Беловодье, как Шамбала у наших старообрядцев звалась. Это все, друзья вы мои, явления одного порядка. Эталоны, я бы так сказал, призванные служить нам образцами, моделями, к которым надо стремиться надо из последних сил, чтобы действительность изменилась к лучшему…

— Позвольте вопрос, мистер Вывих? — задрал руку молодой человек с блокнотом, который он безуспешно пытался защитить от дождя. — Ваши слова об идеальном обществе целиком понятны, но они не несут ничего нового. О том, по каким рецептам его лучше строить, исстари спорили самые лучшие умы, начиная еще с Платона и Аристотеля. Потом пришел Иисус с проповедью, как надо, но к нему не прислушались и быстро приколотили к кресту. Еще, помнится, был Томас Мор, тоже проповедовал и книжки писал, так ему осекли башку. И где были в это время ваши Великие учителя? Прохлаждались в Шамбале, которую вы так и не сподобились найти в Тибете, глядя через свое пресловутое Око Мира, как легионеры одевают на голову Христу терновый венок?

Гуру побагровел. Его левое веко задергалось.

— И еще вопрос, если позволите. Вы прибыли в сопровождении полковника Офсета. Быть может, не все помнят, но этот человек утверждал лет двадцать назад, будто обнаружил некую Белую пирамиду на берегах одного из удаленных притоков Амазонки. Кажется, вы назвали ее Колыбелью Всего, не так ли, мистер Офсет? И еще говорили, будто когда-то, предположительно — до Всемирного потопа, найденная вами пирамида была частью возведенного мифическими атлантами храмового комплекса, посвященного то ли богу Посейдону, то ли первому царю Атлантиды Хронику Великому. Правда, так и не было представлено ровно никаких доказательств столь сенсационного открытия! Ведь вы стали единственным, кому посчастливилось выпутаться из той темной истории живым! Хотелось бы прояснить, неужели вы, мистер Вывих, после неудачи, постигшей вас в Гималаях, всерьез надеетесь, что Белая пирамида, существующая пока лишь на словах полковника Офсета, — и есть ваша загадочная Шамбала?! И, последнее, с вашего позволения. Мистер Офсет, о вас говорят, как о человеке слова. Когда-то давно вы клялись, что сделаете все от вас зависящее, лишь бы прояснить судьбу пропавшего без вести Поля Шпильмана! Неужто вы думаете, полковник, будто ваш прежний партнер все еще терпеливо дожидается вас внутри Белой пирамиды?

Сэр Перси, которого вопрос застал врасплох, открыл было рот, но, не подобрав слов, стиснул зубы и сильно помрачнел.

— Я бы не хотел забегать вперед и делать какие-либо преждевременные заявления, — Вывих сделал шаг вперед, фактически заслонив полковника торсом. — Но, раз вы спросили, то я попробую дать ответ, мой юный и чрезмерно пылкий друг. Как вы думаете, неужели все, во что верили наши предки — чепуха? Заблуждения? Результат блужданий в потемках невежества? Или все же нечто гораздо большее, то, о чем мы когда-то знали доподлинно, но потом ухитрились напрочь забыть?! Сегодня физика, как наука о фундаментальных взаимодействиях уходит далеко вперед, все шире раздвигая горизонты познания стараниями мистера Альберта Экстерна и его коллег. И, уже недалек тот час, когда так называемая реальность будет отображена посредством сложнейших математических уравнений. Но уже сейчас физики называют вероятность, наряду с действительностью двумя равнозначимыми свойствами предметов и их состояний. Вам понятно? Нет?! Я сейчас разжую. Я имею в виду, что грани между реальностью и тем, что мы еще вчера по недомыслию полагали продуктами вымысла, поскольку их якобы нельзя пощупать пальцами, стираются. Миражи — материализуются в граните, а твердая материя, наоборот, начинает казаться эфемерной, ибо она есть — пустота, скопление мириад невидимых частиц, воздействующих друг на друга каким-то способом, о котором мы знаем до обидного мало, либо не знаем ни черта. Не верите, поинтересуйтесь у Экстерна! Таким образом, мы судим о том, что реально, а что нет, исходя исключительно из системы координат, в которых находимся. Вы думаете, вас ночью терзал кошмар, от которого у вас теперь гудит голова? Но с той же вероятностью вы сами — участник кошмара, снящегося кому-то еще. Мы — все — всего лишь сон, который видит Вишну. Так полагают индуисты. Есть ли Шамбала, спрашиваете меня вы? Существует ли обнаруженная полковником Офсетом Белая пирамида? Я отвечу вам вопросом на вопрос, и спрошу у вас, молодой человек — а есть ли бог, в которого все мы верим? Я спрашиваю об этом в Америке, благочестивой стране, где не принято приступать к трапезе, не возблагодарив Господа за его дары. По-вашему, когда миллионы честных людей в здравом рассудке произносят эти слова, то занимаются словоблудием, отдавая дань глупейшим предрассудкам, и больше ничего?! Скажите же мне в таком случае, как нам с вами быть со стигматами, примером которым может служить так называемый феномен плачущих статуй Христа? Насколько известно мне, такого рода явления неоднократно подвергались самым обстоятельным научным разбирательствам, и пока что никому не удалось уличить кого бы то ни было в надувательстве. Поскольку не были обнаружены ни искусно спрятанные капельницы, ни прочие механизмы из арсенала мошенников. Так что, в итоге, доводится признать, есть нечто, не поддающееся ни научному методу исследования, ни даже нашему пониманию. Вы, что же, милейший, пытаетесь уличить полковника во лжи, мотивируя это лишь тем, что он не привез с собой доказательств существования Белой пирамиды? А у вас есть доказательства в пользу того, что подобный объект не существует?

Нащупав специальную петельку на своем жилете, Гуру вставил в нее пальцы, а затем обвел торжествующим взглядом притихших бумагомарак.

— Обстоятельно анализируя сведения о Колыбели Всего, добытые мистером Офсетом по ходу его экспедиции в Амазонию, я начал склоняться к мысли, что она представляет собой нечто гораздо большее, чем просто впечатляющий памятник архитектуры, возведенный кем-то в далеком прошлом. Вполне может статься, она наделена какими-то, пока неведомыми нам свойствами мистического характера. И, как знать, не в ней ли открылся Божественный глаз, Око Мира, о котором вы спрашивали, и которое, вне сомнений, оставило Тибет. Я бы не стал исключать и такого оборота событий, пространство вариантов безгранично велико… И, кстати, я не раз говорил вам об Учителях человечества, дожидающихся в Шамбале назначенного часа. И о том, что между ними и нами существует некая невидимая связь, точнее, множество связей, причем, по всей видимости, они носят обоюдосторонний характер. То есть, не только Учителя влияют на нас, но и мы в определенном смысле, влияем на них, ровно как в любом учебном классе. Это как свет, струящийся на нас. Без его лучей мы бы никогда не увидели друг друга, блуждая в потемках, как кроты. Но, не будь нас, кто бы, ощущая кожей его тепло, радовался каждому рассвету?

— Впрочем, — продолжал Вывих, — по той же причине мы рискуем в ближайшие годы, при всех стараниях не найти Белую пирамиду в точке с координатами, предусмотрительно определенными и записанными господином полковником. Как знать, что, если она не пожелает открыться нам после того кровавого кошмара, в который погрузилось человечество во время недавней Мировой войны…

— Мистер Вывих, так вы планируете экспедицию в Амазонию?!

— Об этом пока еще рано говорить. А теперь, прошу извинить нас, господа…

— Спасибо за внимание! — подключился мистер Торч. — Прошу вас, дайте дорогу. Мистер Вывих и его спутники устали и нуждаются в отдыхе. Все остальное — потом.

— Дорогу, дайте пройти! — хором зачастили телохранители, расталкивая толпу.

У пирса Гуру и его спутников уже поджидали машины. Буквально несколько минут, и кавалькада, пронзительно сигналя, устремилась вверх по West End Ave в направлении Riverside drive, к Guru Building, его остроконечная крыша маячила вдали, едва заметная за пеленой усилившегося дождя.

Любопытная деталь. Интервью, данное Константином Вывихом прямо на набережной у портового терминала, стало последним, на которое он расщедрился в США. Против ожиданий разочарованных журналистов, сам Гуру и его гости укрылись на верхних этажах Guru Building, как рыцари-тамплиеры, обложенные в замке сарацинами, и не показывали носа наружу.

Такой шаг, безусловно, мог быть хорошо продуманной PR акцией, по части которых Гуру был далеко не дурак. Чем меньше информации просочится в прессу на первых порах, вполне мог прикинуть он, тем сильнее разгорится ажиотаж. Сначала поползут невнятные слухи о тщательно планируемой в страшной тайне экспедиции, из Нью-Йорка к черту на рога, и они будут один невероятнее другого. Мы сами их и пустим. Устроим маленький такой слив. Потом появятся некие «чудом раздобытые» подробности, и общественность ахнет в предвкушении. Ну а когда страсти накалятся добела, настанет самое время ковать на наковальнях капусту.

Первое время казалось, события развиваются именно по такому накатанному сценарию. Действительно, всего спустя несколько дней о намечающейся экспедиции упомянула «US Today». Правда, ничего сногсшибательного публикация таблоида не содержала. Зато заметку предваряла цветная фотография Гуру, в компании сэра Перси, любующимися южным склоном величественной горы Кайлас в Трансгималаях. Того самого пика, что почитаем индуистами как обитель Шивы, буддистами — Будды, а эзотериками — как древняя, возведенная атлантами титаническая пирамида, внутри которой дремлют в анабиозе мессии прошлого, настоящего и будущего, начиная с зороастрийского Спасителя Сосиоша, и заканчивая Христом, дожидающимся, когда же настанет подходящий момент, чтобы во второй раз явить себя, положив конец всевластию Зла над Добром.

Текст под иллюстрацией ненавязчиво сообщал, что, дескать, подготовка к экспедиции идет полным ходом. Тон публикации был в целом доброжелательным и дышал оптимизмом, правда, автор позволил себе толику недоумения. Зачем же столько скрытности, удивлялся он, как-то это непублично, не по-американски, одним словом.

Публика расценила посыл как закидушку с наживкой, намек на сенсацию в последующих номерах. Затем разом проснулось несколько мелких белоэмигрантских газетенок, близких к проживавшему в пригороде Нью-Йорка казачьему атаману Порфирию Блатову и возглавлявшемуся Его Превосходительством Союзу Православных Воинов-Великомучеников. Автором статей, написанных в недопустимо резкой и даже оскорбительной для Константина Вывиха манере, значился недавно перебравшийся из Лондона бывший царский генерал Артемий Череп-Передозыч. В Британии генерал от инфантерии прослыл столь крупным специалистом по теории заговора мировой закулисы, что власти спровадили его прочь с островов, объявив persona non grata и повелев собрать манатки в двадцать четыре часа.

И, надо признать, что с первых же строк любой, имевший неосторожность развернуть газету, действительно убеждался, так и есть, а, осознав, холодел. По всему чувствовалось, генерал Череп-Передозыч и вправду знает достаточно, чтобы всерьез опасаться за свою жизнь. Информированные читатели переговаривались между собой, осев в Нью-Йорке, он ни разу не ночевал дважды в одном отеле и чувствовал себя неуютно даже в резиденции атамана Блатова, где на каждом углу дежурило по вооруженному берданкой и вострой шашкой кубанскому казаку.

Повторив для разминки уже не единожды звучавшие по адресу Гуру голословные обвинения в тесных связях с ОГПУ, эту большевистскую структуру генерал звал не иначе, как сворой взбесившихся от вкуса крови упырей, свихнувшихся на жертвоприношениях в духе жрецов ацтеков, совершаемых адептами мраксизма, чтобы задобрить своих людоедских божков, Карла Мракса и Фридриха Эндшпиля, Череп-Передозыч пророчествовал счастливо избежавшей европейских катаклизмов Америке еще большие потрясения.

В книге Апостола Иоанна сказано о Звере Апокалипсиса о семи головах, который явится из бездны в Конце Времен, — проникновенно писал генерал Передозыч в открытом письме, адресованном Гуру. — Лик его — будет ужасен, и не покаявшиеся станут падать замертво лишь от одного вида его кошмарных голов! Воистину говорю вам, это уже свершилось, Зверь выполз из своей зловонной берлоги и теперь раздирает Россию, тысячелетний оплот Христианской веры! Имя ему — изуверская мраксистская клика, уже совершившая бесчисленные преступления против собственного народа на бескрайних просторах моей поверженной Родины!! Впрочем, насчет собственного народа, тут я, пожалуй, лишку хватил. Ибо все эти товарищи Вабанки, Трольские, Рвоцкие, Дрезинские, Мануальские, Склянские и иже с ними, узурпировавшие власть над святым для каждого истинного русского сердца Кремлем — поганые инородцы, ублюдки без рода и племени, саранча, которая, очистив до последнего черенка одну многострадальную страну, жужжащим роем тут же переметывается в другую. И, кстати, как становится ясно уже сейчас, это кошмарное событие — не за горами. Ведь мраксистская шайка космополитов и мародеров мирового масштаба не делает никакого секрета из своих гнусных замыслов. А суть их, между тем, черным по белому изложена одним из самых кровожадных вурдалаков из всей их своры, Лейбой Даудовичем Трольским, в его откровенно сатанинском трактате, так называемой Теории Педикюрной революции. По ходу которой они всем, кто на них хотя бы косо взглянет, ногти без наркоза ампутируют!! И недаром один из подвизавшихся в окружении этого изверга рифмоплетов по фамилии Блох тиснул недавно стишок весьма показательного содержания: мы на злобу всем буржуям мировой пожар раздуем, революция — в крови, господи — благослови!!! Вот этот ужас, друзья — и есть квинтэссенция вышеупомянутой теории, ибо прислужник Антихриста Трольский спит и видит, как бы ловчее выстроить оставшиеся христианские страны исполинской цепочкой, чтобы они заполыхали гигантским бикфордовым шнуром!! И благословил ренегата Трольского на это богопротивное дело не кто-нибудь, а сам падший ангел Люцифер — собственной персоной…

Искушенные Сатаной простецы, устремившись на ложный свет ЧЕРНОЙ СВЕЧИ, слепленной из жира грешников в Аду, скоро станут вспыхивать жалкими мотыльками!!! — пророчествовал автор далее.

Войдя в раж, генерал Череп-Передозыч назвал ненавистного ему Лейбу Трольского Антихристом Апокалипсиса, подосланным искусителем Диаволом к алчным финансовым воротилам с Уолл-Стрит, имея при себе детально проработанный план ОКОНЧАТЕЛЬНОГО РЕШЕНИЯ ХРИСТИАНСКОГО ВОПРОСА.

Глаза ИМ застило магическим блеском Золотого Тельца, и они, ослепленные жаждой наживы, больше не ведают, что творят! — сокрушался царский генерал. — И это — не пустые слова, — вел дальше Череп-Передозыч. — Как иначе объяснить, что некоторые из них, при всех заслугах перед Америкой, уже снюхались с делегатами Сатаны…

Ниже по тексту помещалась черно-белая фотография не лучшего качества, изображавшая того самого классического бухгалтера в очках с толстыми линзами и в пиджачной паре, что сопровождал мистера Торча в нью-йоркском порту, когда миллионер отправился встречать своего обожаемого Гуру. Мнимый бухгалтер на снимке казался моложе на несколько лет, но также близорук. А вот вместо пиджака и брюк, от которых примерно за милю разило канцелярским клеем, казеиновыми чернилами и прочей дрянью, которой они провоняли за годы, проведенные в конторе счетовода, он был одет в гимнастерку, туго перетянутую портупеями. Разглядеть лысину на макушке коротышки мешала комиссарская кожаная кепка с красной эмалированной звездой, три алых ромба на рукавах говорили о высоком ранге комбрига, а то и комкора.

Всадники Апокалипсиса — уже в Америке!!! — писал абзацем ниже генерал Передозыч. — Этот человек недавно прибыл из Советской России, якобы с целью проведения сепаратных переговоров с руководителями корпорации CHERNUHA Ltd об условиях предоставления нескольких конфессий на русском Алтае. Формально он считается представителем советского Наркомата иностранных дел. Однако, он вовсе не тот, за кого себя выдает, его заграничный паспорт на Феликса Либкента — фальшивка, состряпанная на Лубянке. Настоящее имя этого оборотня — товарищ Триглистер, зовут его — Меером Ароновичем, он — чекист и ставленник сразу двух одинаково опасных главарей мраксистского кагала, уже упомянутого мной Лейбы Трольского, заправляющего всей Красной Армией, и Феликса Дрезинского — шефа ОГПУ!!

Опомнись, Америка, хватит дремать, над тобой уже занесен зловещий окровавленный меч, тот самый, что изображен на сатанинском гербе лубянского ведомства!! — писал в заключение генерал Череп-Передозыч. — Прямо у тебя за спиной, пользуясь твоим благосклонным доверием и еще — твоим благодушием, проистекающим из твоего величия и могущества, плетутся нити вселенского сатанинского заговора!! Ибо не даром среди заговорщиков мы имеем несчастье лицезреть черного мага Константина Вывиха, маскирующегося под личиной художника-пейзажиста — адепта враждебных цивилизации темных сил, жаждущих принести ее в жертву одному из самых кошмарных демонов Преисподней — рогатому огнедышащему козлу по имени Бафомет!!!

Перепало от генерала и сэру Перси, Череп-Передозыч объявил полковника членом тайной масонской ложи «Радостная заря» (истинное название — «Кошмарный закат»), практикующей ритуальные убийства христианских младенцев. И еще — агентом британцев, завербованным самой секретной английской разведкой Military Intelligence-6, подчиняющейся напрямую королю Соединенного Королевства Георгу V.

Публикация состряпанных генералом статей вызвала большой общественный резонанс. Левая, прокоммунистическая пресса горячо вступилась за товарища Трольского, котировавшегося исключительно высоко благодаря своим заслугам на поприще управляемого сноса Тюрьмы народов, как корреспонденты называли империю Романовых. Самого же генерала Передозыча объявили реакционером, черносотенцем, антисемитом и держимордой. Издания, близкие к денежным тузам с Уолл-стрит, тоже не остались в стороне от завязавшейся словесной перепалки, неожиданно для многих поддержав леваков. Правда, сделано это было с известной осторожностью. Авторы, ни в коем случае не афишировали своих симпатий к Трольскому, который, как поговаривали, в бытность пребывания в США, без стука входил в самые высокие кабинеты и на Манхэттене, и на Капитолийском холме в Вашингтоне, и на Pennsylvania Avenue, причем, вплоть до Овального. Просто, отставного генерала нарисовали старым маразматиком, злобным и глупым старикашкой, напрочь выжившим из ума и теперь пачкающим бумагу дерьмом. Много писалось о том, что факты, якобы имеющиеся у Артемия Передозыча, не стоят выеденного яйца, поскольку полностью вымышлены. Что старый дуралей гонит откровенную пургу, что его заявления — помесь ахинеи и поклепа, а вывести безумца на чистую воду — что раз высморкаться. Что Лев Трольский, выдаваемый генералом за мрачного гения всего человечества, давно, с самого начала 1925-го года — не наркомвоенмор, больше не руководит ни РККА, ни Реввоенсоветом, а довольствуется более чем скромным постом председателя Главконцесскома, рядового ведомства в структуре правительства, занятого выделением концессий для нерезидентов СССР.

Короче, Череп-Передозычу досталось на орехи. Кто-то из особенно чутких обозревателей даже просил не судить слишком строго больного человека, упирая на неутешительный диагноз, поставленный пациенту еще английскими врачами. Пресса также выражала надежду, что поднятый белогвардейцем шум не бросит тень на складывающиеся советско-американские деловые отношения. Подал голос даже представитель Госдепа США, объявив вздором утверждения царского генерала о том, что под именем торгпреда советского Наркомата внешней торговли товарища Ф.Либкента скрывается бывший руководитель Иностранного отдела ОГПУ Меер Триглистер.

— Это чепуха, которую мне даже неудобно комментировать, — отмахнулся высокопоставленный сотрудник администрации Белого дома. — Мы прекрасно знаем, кому выдаем визы на временное пребывание в стране. Очень надеюсь, советская сторона и лично мистер Либкент, проявят великодушие и войдут в положение душевнобольного, как это сделали мы. Мистер Передозыч, похоже, действительно не отдает себе отчет в том, что несет, и нуждается в принудительном лечении…

Как ни странно, советские представители смолчали, хотя и были опасения, что они, по своему обыкновению, начнут раздувать из мухи слона и поднимут дикий шум вокруг очередной «злостной антисоветской провокации». Товарищ Либкент вообще пропал из поля зрения, хотя газетчики и караулили его, где только возможно, в надежде сделать новые снимки, которые они рассчитывали сличить с фотографиями, опубликованными генералом Передозычем.

Долго судачили, что правительство отберет у проштрафившихся газет лицензии. Однако, по счастью, этого не случилось. Еще все ждали, когда на зарвавшегося генерала Передозыча обрушится беспардонно оклеветанный им мистер Вывих, чтобы как следует окоротить пустобреха в зале суда. Но, Гуру западных буддистов как воды в рот набрал. Вместо него иск о защите попранного достоинства был подан от имени корпорации CHERNUHA Ltd и ее исполнительного директора мистера Торча.

— Я упеку старого болвана в богадельню!! — обещал журналистам разгневанный миллионер. — Ему там — самое место…

Впрочем, ХХ век лишь разменял свое третье десятилетие, так что, не особенно смущенный встречными обвинениями генерал не остался в долгу, храбро ринувшись в контратаку. Да и единомышленников у него, неожиданно, тоже сыскалось немало. Поговаривали, сам Генри Форд, умиленный отвагой старого рубаки, выделил Передозычу своих лучших адвокатов, чьи гонорары исправно оплачивались со счетов автомобильного магната. Кроме того, в защиту генерала выступила скандальная «The Dearborn Independent», купленная Фордом газета, сразу же превратившаяся в рупор самого непотребного антисемитизма. Таким образом, завязавшаяся между противоборствующими лагерями перебранка, с ходу приняв ожесточенный характер, постепенно увела читателей в сторону от того, с чего, собственно, началась, и о запланированной экспедиции в Южную Америку вообще перестали бы вспоминать, если бы не полковник Офсет. В письме, опубликованном «The Daily News Journal», сэр Перси дал гневную отповедь генералу Передозычу, а вдобавок, еще и обозвал его лжецом.

Мне в целом ясно, о чем твердит этот помещик, который, похоже, не может простить русским мраксистам, что они отобрали у него крепостных крестьян, над которыми он привык глумиться в свое удовольствие, сколько душа пожелает, преспокойно присваивая результаты их каторжного труда. Ему, и таким реакционерам как он, хотелось бы, чтобы так было всегда, — писал полковник Офсет. — Я ничего не знаю о злодеяниях, творимых мраксистами в России, о которых разглагольствует мистер Передозыч, и у меня нет повода доверять его словам. Зато мне, как многоопытному путешественнику, не раз приходилось видеть собственными глазами, как безукоризненные в своей первозданной простоте туземные сообщества увядали на корню, отравленные смрадным дыханием того многоликого монстра, которого мы, для отвода глаз, привыкли звать цивилизацией белой расы. Казалось бы, мы должны были принести аборигенам столько полезного, лекарства, транспортные средства, связь… Но, вместо этого мы несем им разруху, проституцию, нищету, кабалу и сифилис. Так было в Капской колонии, когда там началась алмазная лихорадка, и целые племена оказались согнанными за колючую проволоку резерваций. Так случилось и в Бразилии на берегах Амазонки, где каучуковый бум, обогативший местных дельцов и международные тресты, оставил после себя опустошенные джунгли, превращенные в гигантскую свалку, и кучу голодных оборванцев, которыми стали лишившиеся крова и средств к существованию индейские племена. И, я таких примеров сколько угодно могу привести, от разоренной англичанами Бенгалии и до Китая, сделавшегося по милости алчных торговцев опиумом наркопритоном. Хуже того, я видел Мировую войну, невиданную доселе бойню, организованную как доходное предприятие. Откуда происходят эти беды, полагаю, нет надобности говорить, их причина — очевидна. Это — культ Мамоны, возобладавший в Западном мире над всеми прочими, поглотивший их и растворивший в себе без остатка, если не считать каких-то жалких атрибутов. Недаром еще Гете именно деньги называл главным божеством современности. Мы — или искренне служим Золотому Тельцу, беззастенчиво ступая по головам соотечественников, либо, принуждены покорно мириться с ним, поскольку иначе в нашем обществе не прожить. И несчастных туземцев мы в первую очередь одариваем ценностями, принятыми у нас, отсюда и соответствующие печальные результаты от столкновения столь разных культур. И если, русские мраксисты действительно строят общество, основанное на свободном от эксплуатации и шкурничества труде, то я снимаю перед ними шляпу и всей душой желаю им семь футов под килем. Кто знает, быть может, именно в разоренной чудовищными потрясениями России впервые посчастливится воплотить те высокие стандарты, что были заложены некогда в Колыбели Всего…

В завершение письма сэр Перси буквально в двух словах объявил, что вопрос с отправкой новой экспедиции в бассейн Амазонки, о которой упоминал мистер Вывих, можно смело считать решенным. Финансирование проекта берет на себя корпорация CHERNUHA Ltd, а в походе, помимо Гуру и самого полковника, примут участие сын сэра Перси Генри Офсет и группа ученых из Советской России.

Я не виделся с сыном много лет, — констатировал полковник. — И вынужден чистосердечно признать: страсть к путешествиям сделала меня скверным отцом. Можно сказать, я сознательно принес свои отцовские чувства в жертву далеким походам, которые непрерывно совершал. Да, мой мальчик ни в чем не испытывал недостатка, воспитываясь в лучшем частном пансионе Парижа, но, там почти никогда не было меня. И теперь я намереваюсь исправить свою ошибку. Генри исполнилось пятнадцать, и отныне он всегда будет со мной. Должен сказать, сын просто в восторге от предвкушения приключений, которые нам предстоят. Что же касается советских ученых, наших будущих товарищей по экспедиции, то могу лишь заметить, они оказали нам честь, согласившись принять в ней участие…

Эти, воспринятые многими как чересчур пафосные слова стали последним публичным выступлением сэра Перси. В целом, публика встретила послание полковника благожелательно. Один лишь генерал Передозыч принял его в штыки, выплеснув на страницы облюбованной им «The Dearborn Independent» очередное зловонное ведро негатива, смысл которого сводился к тому, что знаменитый английский путешественник с потрохами продался Трольскому, Дрезинскому и другим евреям из тайного Комитета Сионских мудрецов. Полемизировать с генералом сэр Перси не стал, и тот, поневоле заткнулся. А затем снова переехал куда-то, поскольку к нему на квартиру явились санитары со смирительной рубашкой.

Миновал День Труда, за ним пролетело Рождество, а там подоспел и День распродаж, в который постепенно мутировал общенациональный праздник, приуроченный ко дню рождения генерала Вашингтона. Настал май 1926-го года. Близилось лето. Незадолго до дня Поминовения, посвященного памяти американских солдат, сложивших головы в вооруженных конфликтах с участием США, по Нью-Йорку поползли упорные слухи о том, что Гуру, оба Офсета и плюгавый бухгалтер корпорации CHERNUHA Феликс Либкент не поднимая лишнего шума, покинули город на пароходе, отплыв в Южную Америку. Взбудораженные репортеры кинулись в Guru Building, и в пресс-службе корпорации без видимого энтузиазма подтвердили: это так и есть.

— Это было консолидированное решение участников экспедиции — обойтись без помпы, — пояснили сотрудники офиса мистера Торча разочарованным журналистам. — Тут нет ничего, направленного против вас, сами же знаете, как уважительно относится Гуру к Fourth Estate. Просто, и мистер Вывих, и сэр Перси опасались провокаций со стороны небезызвестно вам скандалиста генерала Череп-Передозыча. Как видите, мотивы, двигавшие Гуру, очевидны. Да и вообще, согласитесь, господа, лучше уехать скромно, не поднимая волн и не давая никаких обещаний, зато вернуться с триумфом. Не ищите никакого подвоха, господа. Мы же со своей стороны обещаем держать вас в курсе событий…

Но, представители свободной прессы все равно чувствовали себя обведенными вокруг пальца. Им представлялось, нельзя вот так вот, намекнув на сенсацию, тихо слинять через черный ход. Кое-кто из журналистов вообще питал надежды присоединиться к экспедиции, чтобы освещать ее ход «в чистом поле». С точки зрения маркетинга, это была бы наилучшая тактика. Тем более, что в пресс-службе CHERNUHA Ltd подтвердили, как и было запланировано загодя, большую часть пути мистер Вывих и его спутники рассчитывают проделать по морю, а затем — и вверх по реке настолько, насколько это будет возможно. Иными словами, путешествовать предстояло с ветерком, в комфортных условиях, а не продираться через непроходимые заросли, день напролет размаивая мечете…

— Рейсовый пассажирский пароход доставит группу мистера Вывиха до крупного бразильского порта Белен в устье Амазонки, — рассказали журналистам в офисе CHERNUHA Ltd. — Там им придется сойти на берег и дожидаться прибытия научно-исследовательского судна из Советской России с остальными членами экспедиции. Насколько нам известно, корабль, выделенный советской стороной для этой цели, уже почти месяц как покинул Одессу, имея на борту запасы продовольствия и все необходимое снаряжение, любезно выделенное Академией наук СССР. Но, по пути его следования возникли непредвиденные осложнения. Сначала турецкие власти долго тянули с разрешением, без которого нельзя миновать пролив Дарданеллы, соединяющий Черное и Средиземное моря. Затем, когда бюрократические формальности, в конце концов, удалось утрясти после энергичного вмешательства советского полпредства, история в точности повторилась в Гибралтаре. Правда, теперь по вине англичан, не выпускавших русских ученых в Атлантический океан. К счастью, и эту преграду удалось преодолеть, по всей видимости, в настоящий момент исследовательское судно находится в Атлантике, держа курс на юго-запад. Но, из-за досадных недоразумений потеряно очень много времени…

— Все равно, ну к чему такая секретность… — разочарованно вздыхали журналисты. Отставной и чрезвычайно импульсивный генерал Череп-Передозыч, тоже, понятно, дал о себе знать, во всеуслышание заявив, что советский корабль наверняка под завязку набит головорезами-чекистами, и они обязательно свергнут какую-нибудь христианскую власть, как только высадятся на берег южноамериканского континента.

Помяните мое слово, господа, так и будет, я вам смело могу поручиться в этом! — вещал со страниц «Dearborn Independent» Передозыч. — Экспорт революции начался! Первым делом комиссары смутят умы доверчивым латинос своими байками про свободу, равенство и братство. Потом живо сформируют из местных цветных жуликов ЛЧК — латиносскую чрезвычайку, быстренько оборудуют сотню — другую расстрельных подвальчиков в комплекте с десятком концентрационных лагерей, и понеслась! Думаете, даром вместе с Вывихом отплыл этот упырь Триглистер, выдающий себя за честного бухгалтера?! Это, господа, не шутки, а та самая Педикюрная революция этого подлого иуды Трольского…

Череп-Передозыч грозился буквально на днях представить американской общественности неопровержимые доказательства в пользу того, что псевдонаучное судно набито палачами из ОГПУ и перепоясанной пулеметными лентами матросней, подрывной мраксистской литературой на португальском языке и прочими богопротивными мерзостями, но его собственные дни, как вскоре выяснилось, оказались сочтены. То ли здорово перебрав виски Jim Beam, которым его исправно снабжал казачий атаман Блатов, сам пристрастившийся за океаном к этому напитку, то ли просто от неожиданно нахлынувшей тоски, генерал наложил на себя руки. Выбросился из окна гостиницы, в которую едва успел перебраться, следуя своему неизменному правилу нигде не задерживаться более суток подряд. Никакой посмертной записки Череп-Передозыч после себя не оставил, и полиция оперативно закрыла дело. Следователи пришли к выводу: генерал свел сеты с жизнью на фоне хронического алкоголизма, столь свойственного многим русским. Еще через пару дней вслед за Черепом-Передозычем отправился его спонсор казачий атаман Блатов, угодив под колеса автомобиля. Вместе с атаманом были задавлены двое дюжих казаков из его охраны. Перепуганный водитель скрылся с места происшествия…

Как сообщали много позже СМИ, ссылаясь на латиноамериканские газеты, когда пассажирский пароход «Приам», следовавший из Нью-Йорка в Рио-де-Жанейро, принял швартовы в бразильском порту Белен, столице штата Пара, служившем промежуточным пунктом маршрута экспедиции Константина Вывиха, на пирсе собралась приличная толпа. Стояла середина лета 1926-го года, но день выдался относительно прохладным как для экватора, и многие жители городка не поленились прийти. Уж очень любопытно было поглядеть на знаменитого Гуру западных буддистов, ходили слухи, он великий маг и непревзойденный чародей. Ну и естественно, с большим нетерпением ожидали возвращения сэра Перси, которого бразильцы давно приучились считать за своего, относясь к полковнику, как прославленному земляку. Наконец, местных жителей снедало любопытство, что за юноша сопровождает старого бродягу в путешествии? Газеты раструбили, что якобы — сын, до того содержавшийся в одном из самых престижных частных интернатов Франции. Почти как Железная маска, таинственный узник эпохи короля-солнца Людовика XIV. Кем была мать молодого человека — публике оставалось только гадать, но сама история с романтическим оттенком трогала пылкие латиноамериканские сердца, заставляя биться чаще обычного.

У сходней в тот день оказалось не протолкнуться. Какой-то энтузиаст заказал оркестр, грянула туш, но, никто из именитых путешественников так и не спустился на причал. Каюты, занимавшиеся полковником с сыном и двумя их спутниками, оказались пусты. Взвинченные встречающие ринулись к капитану, но тот категорически отказался давать комментарии. Оставалось лишь предположить, что по каким-то неведомым причинам сэр Перси и сопровождавшие его лица сошли на берег несколько раньше, но где именно, никто не знал.

— Может, их похитили?! — задавались вопросом многие, начиная потихоньку волноваться. Это была нелепая, и вместе с тем, пугающая мысль. Но, кто и зачем мог сделать это. Неужели — злопамятные бандейранты, так и не простившие сэру Перси ничего…

Советское научно-исследовательское судно, прибытия которого должны были, по утверждению пресс-службы компании CHERNUHA, дожидаться в Белене словно растворившиеся в воздухе путешественники, тоже, соответственно, не появилось.

— Чудеса… — оставалось вздыхать раздосадованной публике.

Ларчик, как стало ясно впоследствии, открывался гораздо проще, чем предполагали многие. Никто никого не похищал. Офсет, Вывих и их спутники покинули «Приам» несколькими днями ранее, когда пароход сделал короткую остановку в крошечном порту города Макапа на противоположном, северном берегу Амазонки. Ровно в тот же день за ними действительно прибыл советский корабль, продемонстрировав похвальную точность хороших швейцарских часов. Такая феноменальная пунктуальность свидетельствовала в пользу великолепной организации похода, обе группы, и приехавшая из Северной Америки, и приплывшая из Советской России, продемонстрировали завидную слаженность. А еще, недурственные ходовые качества советского корабля, который, преодолев препоны англичан в Гибралтаре, пересек Атлантику в рекордно короткий срок.

— А чего вы еще хотели от настоящего боевого корабля? — якобы удивлялись редкие очевидцы, чьи свидетельские показания публиковались позже бразильскими газетами. Макапа, в отличие от многолюдного Белена — местечко пустынное. Людей там и в прежние времена было — раз, два и обчелся, а с тех пор, как Каучуковый бум приказал долго жить, городишко почти что вымер. И, хотя советское судно не приставало к берегу, бросив якорь на рейде, по одному его хищному силуэту было видно — это эсминец, а то и легкий крейсер, причем, новейшей постройки…

— Такому океан пересечь — что мне — сигару выкурить…

Еще утверждалось, что едва сэр Перси и его спутники ступили на пирс, как за ними прибыл моторный катер с эсминца. И, полковник, якобы, был сильно смущен и самим видом корабля, поджидавшего его на внешнем рейде, и чисто военной выправкой мнимых советских ученых, которые, живо десантировавшись из катера, взяли сэра Перси с сыном чуть ли не под конвой.

— У них были рожи палачей, — вздыхали очевидцы, рассказывая, как сэр Перси потребовал объяснений, на что стоявший в двух шагах плюгавый коротышка в очках, по виду — чистый бухгалтер, посоветовал ему не заморачиваться.

— Но это же эсминец?! — недоумевал полковник. Как военный человек, он не мог ошибиться, изящные обводы судна свидетельствовали сами за себя.

— По всей видимости, да… — Гуру усмехнулся в густые усы. По случаю путешествия защитного цвета панама пришла на смену его знаменитой брахманской шапочке.

— Пегед вами, полковник, новейший лидег советских эскадгенных миноносцев «Богец за счастье тгудящихся тов. Яков Свегло», бывший лейб-гвагдейский эсминец «Панический», — пояснил внимательно прислушивавшийся к разговору двух прославленных путешественников бухгалтер товарищ Либкент. Он, видимо, волновался, поскольку картавил вдвое сильнее обычного, и сэру Перси приходилось напрягаться, чтобы разобрать смысл сказанного. Хоть, после своего странного сна на вершине Белой пирамиды, где он повстречал Воздушного Дельца, с русским языком у него не возникало ни малейших затруднений…

— Только отныне когабль служит не пгеступному самодегжавному гежиму Гомановых, а нагоду, как, впгочем, и все остальное в Советской стгане… — продолжал разглагольствовать Либкент.

— Это похвально, — растерянно пробормотал Офсет. День выдался нежарким, море, укутавшись лиловой дымкой, дремало, размеренно и неторопливо дыша, поверхность искрилась миллионами ослепительных бликов, и корабль словно парил среди сияющего великолепия.

— А, поскольку, советский нагод не испытывает вгажды ни к какому дгугому нагоду, а, напготив, исполнен чувства самого искгеннего пголетагского интегнационализма, боевые когабли ему — без надобности. То есть, эта надобность в самом скогом вгемени отпадет, как только мы покончим с импегиализмом. Тогда и все пгочие эсминцы, кгейсега и линкогы очень даже запгосто выведем из состава ВМФ, чтобы служили научным целям… — сняв очки, Либкент аккуратно протер линзы.

— То-то я гляжу, артиллерийского вооружения не видать, — холодно заметил сэр Перси, отнимая ото лба ладонь, которую держал козырьком, чтобы солнце не било в глаза.

— Пушки сняты, — кивнул бухгалтер. — Но, если что, как говогится, их без пгоблем вегнут обгатно. А то, знаете ли, чегт газбегет, какие пгепоны готовят нашему мигному судну вгаги…

— М-да… — без энтузиазма протянул сэр Перси.

— Вас что-то смущает, полковник? — насторожился Либкент.

— Да нет, — сэр Перси пожал плечами. — Просто, как правило, я использую в качестве вьючных животных мулов. В прошлый раз мы с месье Полем, например…

— Пгивыкайте, догогой товагищ, — разулыбавшись, Либкент по-приятельски потрепал собеседника по плечу. — В пгошлый газ, о котогом вы вспомнили, с вами не было Советской стогоны. А тепегь она — есть. Пгичем, на вашей стогоне, — улыбка бухгалтера стала еще шире. — И у нее возможности — нешуточные, сами посудите, полковник, у нас за спиной — вся мощь габоче-кгестьянской диктатугы, востогжествовавшей на одной шестой части суши земного шагика. И эта власть прегоставила в наше гаспогяжение пгекгасный когабль со всем экипажем, котогый, смею вас завегить, судну подстать. Если что, лицом в ггязь не удагит. Зачем же, спгашивается, на мулах тгястись, волдыги, сами знаете где, наживать?! Отпгавимся, как говогится, с ветегком. И все обогудование, какое только потгебуется, под гукой, и на гогбе ничего тащить не надо!

— Так-то оно так, — сэр Перси в задумчивости потеребил кончик орлиного носа, — только имейте в виду, сэр, я сильно сомневаюсь, что нам удастся пришвартоваться непосредственно к Белой пирамиде. Во-первых, притоки Амазонки — далеко не всегда судоходны, там с головой хватает и отмелей, и порогов, и всяческих затопленных коряг, которым ничего не стоит распороть даже стальное днище. У эсминца все же приличная осадка, он ведь не какая-нибудь плоскодонка… Кроме того, думаю, будет неэтично нарушать покой Колыбели, а на здоровенной посудине вроде этой… Да мы там, прошу меня простить, всех ворон разом распугаем, — полковник обернулся к Вывиху, словно за поддержкой.

— Не беспокойтесь, полковник, мы это учтем, — заверил Гуру. Кажется, он был слегка навеселе, как и полагается пассажирам первого класса, где все включено в общий счет, и, следовательно, пей — хоть залейся…

— Не надо волноваться понаграсну, сэг Пегси, — подхватил Либкент. — Пгедоставьте беспокоиться капитану нашего судна. Он, кстати, пгофессионал высочайшего класса. Импегаторский пажеский когпус оканчивал, пгедставляете себе? Бывший гагдемарин. Капитан пегвого ганга. Под началом самого адмигала Колчака служил. И, пги всем пги этом, имеет догеволюционный пагтийный стаж. Если бы, кстати, не стаж, его б, за двогянское пгоисхождение, да за Колчака вдобавок — давно бы — того…

Сэр Перси, сглотнув, в недоумении уставился на Вывиха.

— Полагаю, товарищ комиссар, то есть, я хотел сказать, господин бухгалтер, имел в виду, что суровая и непреклонная к врагам трудового народа, Советская власть высоко ценит заслуги своих сторонников… — пояснил тот.

— А… — протянул полковник.

— Капитан первого ранга Рвоцкий, будучи на службе царского режима, оказал партии большевиков много ценнейших услуг, чем и заслужил ее высокое доверие, — добавил Вывих.

— К тому же, наша гезидентура в здешних кгаях еще в пгошлом месяце получила указание центга подобгать нескольких надежных лоцманов, ответственных, не из болтливых, и чтобы сочувствовали делу освобождения пголетариата…

— Резидентура?! — поперхнулся сэр Перси.

— Я сказал гезидентуга?! — бухгалтер смущенно хихикнул. — Ну, как вы понимаете, полковник, я пгосто не совсем удачно выгазился, подгазумевая погтовых докегов, симпатизигующих нашей стгане. А уж докегы, будьте покойны, подходящих лоцманов без тгуда сыщут. Таких, что всех нас без сучка, без задогинки — пгямо к вашей пигамиде доставят, в лучшем виде, вы и испугаться не успеете… — губы Либкента растянулись в самодовольной улыбке.

— Вот как?! — невольно вырвалось у сэра Перси, с тревогой наблюдавшего за приближением моторного катера, спущенного с «Товарища Сверла». Катер, вздымая носом пенный бурун, на большой скорости шел прямо к причалу.

Согласно утверждениям все тех же редких очевидцев, экипаж пакетбота произвел на сэра Перси не меньшее впечатление, чем эсминец. Мрачные, атлетического сложения матросы в черных бушлатах и бескозырках набекрень, словно сошли с пожелтевших страниц старых газет, живописующих штурм Зимнего дворца в октябре 1917-го года. Правда, пулеметных лент крест на крест, которыми стращал читателей генерал от инфантерии Череп-Передозыч, на них все же не было. Впрочем, матросов оказалось всего трое. Четверо других находившихся на борту мужчин были одеты в затянутые портупеями гимнастерки цвета хаки и кожаные кепки со звездами, которые стали видны еще издали.

— Солдаты?! — все больше хмурясь, спросил полковник Офсет.

— Кришна с вами, сэр Перси, какие же это красноармейцы? — непринужденно отмахнулся Вывих. — Да и по возрасту они в солдаты не подходят, вы что же, не видите?!

— Такой уж у нас в советской стгане заведен погядок: каждый сознательный ггажданин, чем бы не занимался, ощущает себя солдатом, мобилизованным пагтией на важные и нужные нагодному хозяйству дела. Кгоме того, единая унифогма позволяет сэкономить сгедства в госудагственной казне, что вовсе не лишнее, памятуя о вгаждебном импегиалистическом окгужении…

— Вы видите выдающихся советских ученых, — пояснил Вывих.

— Я бы пгедложил использовать тегмин ученоагмейцы…

— Как-как?! — не понял сэр Перси.

— Пока кгасноагмейцы стоят на стгаже священных завоеваний Октябгя, тгудоагмейцы поднимают из гуин индустгию, сильно постгадавшую от гук белоинтегвентов, — поянил Либкент. — Задача же ученоагмейцев — в пгодвижение габоче-кгестьянской научной мысли к новым, невиданным высотам…

— О… — уронил сэр Перси.

Пока дюжие матросы набрасывали швартовочный конец на кнехт, один из ученых, не дожидаясь, пока катер встанет вплотную к причальной стенке, двигаясь легко будто рысь, взобрался на нос и легко перемахнул на пирс. Незнакомец был невысок и сухопар, военная форма сидела на нем как влитая, а высокие яловые офицерские сапоги были начищены до зеркального блеска. Лицо было конопатым, щедро пересыпанным веснушками, и, при этом, резко очерченным, волевым, с квадратным подбородком и широкими скулами. Из-под кожаной кепки торчали рыжие и жесткие как щетка для обуви волосы. В глазу научного сотрудника сверкал монокль. Как последний штрих к портрету.

— Товарищ Свагс! — радушно до неискренности бросил бухгалтер, сверкнув глазами из-под очков.

— Товарищ Триглистер, — Сварс, чисто по-военному, вскинул ладонь правой руки к виску. — Товарищ Вывих…

— Как поживаете, любезнейший Эрнст Францевич? — с поклоном откликнулся Гуру, и его покачнуло.

— Лучше, чем враги революции после встречи со мной, — на прибалтийский манер, сильно растягивая гласные, отвечал ученый, стискивая протянутую Вывихом ладонь. Обернулся к Офсетам. Отец и сын стояли молча плечом к плечу, наблюдая за сценой во все глаза.

— Полковник Офсет, — представил сэра Перси Гуру. — А этот очаровательный парнишка — Генри Офсет-младший. Надеюсь, он станет на нашем судне настоящим юнгой, как герой известного романа Роберта Льюиса Стивенсона…

— О, да, это вполне возможно, — товарищ Сварс сухо кивнул, пожимая руки обоим. — Если товарищ Педерс не будет возражать…

Похоже, аналогия не слишком впечатлила сэра Перси.

— Ну да, пираты… — процедил он под нос, став мрачнее тучи.

— Ладно, товарищи, время — деньги, — деловито изрек Сварс, поправляя кожаную портупею, оттянутую справа, где болталась кобура с револьвером. — Товарищ Шпырев ожидает нас на борту. Пора отправляться…

— А как же таможенные формальности? — удивился сэр Перси, ступая на трап, переброшенный здоровяками-матросами.

— Забудьте об этой безделице, полковник, — улыбнулся Либкент. — Никакие бугжуазные фогмальности, пгидуманные специально, чтобы ставить пгепоны на пути объединения пголетариев всех стган, отныне не касаются никого из нас.

— Да неужели?! — сэр Перси вскинул бровь.

— Вы, конечно, привыкли к настороженности, с какой южноамериканские власти встречают незваных гостей из империалистических стран вроде Британии или США, — поспешил подключиться Вывих. — Даже столь неординарных и выдающихся, как вы. Но теперь это в прошлом, ручаюсь. Не забывайте, друг мой, с этой поры вы в их глазах — один из представителей свободной России, мира, где трудящиеся вплотную приблизились к осуществлению своей вековой мечты. Наша страна — пример для них, настоящий образец и даже, не побоюсь этого слова, Шамбала. Глядя на нас, они тоже готовятся скинуть ярмо порочной капиталистической эксплуатации. Так что… — Гуру сосредоточенно погладил бороду. — Привыкайте к новому статусу, короче говоря…

— Ну, Шакти нам в помощь, — добавил Вывих, ступая на трап. — Не стоит возиться чемоданами, полковник. Предоставьте поклажу этим молодцам, — он сопроводил предложение кивком в сторону одетых черные бушлаты бугаев. — Если потребуется, они не то, что чемоданы, а и нас самих доставят по назначению на руках. Эх, жаль, я не баталист, как господин Васнецов, и специализируюсь исключительно на безлюдных вершинах гор. А какая натура, полковник, какая натура! Настоящие Ильи Муромцы! Чудо-богатыри, как на подбор! Рамой клянусь…

Полковнику Офсету оставалось лишь кивнуть, он и без Вывиха подметил, матросы действительно отборные, хоть команду по армреслингу формируй, не прогадаешь.

Вот уж воистину посланники нового мира, — отметил он про себя.

Путники разместились в пакетботе. Как и сказал Вывих, дюжим матросам со «Сверла» не пришлось перетрудиться, вся поклажа путешественников состояла из трех чемоданов и дорожной сумки, товарищ Либкент, похоже, вообще путешествовал налегке. При нем был саквояж вроде портфеля, с которым ездят по вызовам доктора. И это было — все.

Минута, и катер отвалил от причала. Не более десяти, и путешественники поднялись на борт. В бинокль, имевшийся у начальника порта, было видно, как экипаж приветствовал их. Почти что сразу из труб советского корабля повалили клубы дыма, эсминец снялся с якоря и, быстро набирая ход, устремился прочь, вверх по Амазонке. Приличные волны, поднятые им, резво понеслись к берегу, и ухали еще долго после того, как «Яков Сверло» превратился в темное пятнышко у самого горизонта…

Вот собственно все, что известно о последней экспедиции полковника Офсета к его Белой пирамиде, организованной в прошлом 1926-м году на средства гуру Западных буддистов Константина Вывиха при деятельном участии советской стороны. Эсминец «Яков Сверло» ушел, чтобы никогда не вернуться в цивилизованные края. Никто больше не видел ни этого уникального во многих отношениях корабля, ни членов его загадочного экипажа, ни участников экспедиции, которая, как без устали твердил сбрендивший царский генерал Артемий Череп-Передозыч, осуществлялась по личному распоряжению всесильного шефа мраксистской тайной полиции Феликса Дрезинского. Сама эта зловещая структура, чуть позже переименованная в Народный комиссариат внутренних дел, со временем далеко переплюнула свою предшественницу, царскую Охранку, и по свирепости, и по неумолимости, с какой наступало возмездие, по разнообразию применявшихся средств и неразборчивости при выборе оных. Наконец, по размаху, с которым действовало ВЧК-ОГПУ-НКВД по всему миру, поскольку у мраксистов все дела считались одновременно и внутренними, и государственной важности, и политическими, и особо секретными, и такими, за которые запросто можно расстрелять кого угодно.

Примерно на третий день после отплытия эскадренного миноносца из Макапы жители поселка Итакоатиара, приютившегося на левом берегу Амазонки примерно в семидесяти километрах от устья Мадейры, правого притока Великой реки, слышали раскаты грома, здорово напоминавшие ожесточенную артиллерийскую пальбу. Однако, когда репортеры обратились за разъяснением к властям штата Амазонас, те будто набрали в рот воды, категорически заявив, что абсолютно ничего не знают об этом случае.

— Все дело в громе, — глубокомысленно жуя кончик канцелярской ручки, предположил один из чиновников.

— В громе?! — недоумевали журналисты.

— Вот именно, что в громе, сеньоры. Не далее, как неделю назад синоптики предупреждали нас об аномальном грозовом фронте, который накроет большую часть территории штата. Ну вот вам и подходящее объяснение. У страха, как известно, глаза велики…

И это на самом деле все, чего удалось добиться прессе от бразильских бюрократов, которые, по части прозрачности своей деятельности, с успехом потягаются с советскими чинушами, далеко обскакавшими на этом поприще столь ненавистных полковнику Офсету британских менеджеров.

Больше о загадочном корабле долго не поступало ни малейших сведений, он словно канул в небытие. И лишь спустя три или четыре месяца убывшая к Колыбели Всего экспедиция неожиданно прислала весточку о себе. Впрочем, она была невольной, более того, зловещего характера, поскольку не предвещала ничего доброго углубившимся в амазонские дебри исследователям. Это случилось, когда настала осень, а с нею — сезон дождей, льющих в тропиках до весны. Примерно на рубеже октября и ноября 1926-го года жители довольно большой рыбацкой деревушки Нова-Олинда-ду-Норти, что располагается на правом берегу реки Мадейры, выловили из воды красно-белый спасательный круг с надписью крупными печатными буквами:

Прежнее имя корабля, выведенное совсем выцветшими литерами, проступило из-под новой краски, местами слезшей от долгого пребывания в воде. И теперь, почти не напрягая зрения, каждый, владеющий русским языком мог без особого труда прочесть:

Кроме, собственно, спасательного средства, вроде бы в сеть, заброшенную бразильскими рыбаками, угодили обломки шлюпки, и на них тоже оказались сделанные на кириллице надписи. Но поскольку русского языка в округе по понятным причинам никто не знал, то и тревоги бить не стали. Да мало ли, сколько отголосков старых трагедий Амазонка преподносит в дар своим обитателям, в особенности, когда начинается поророка, чудовищная приливная волна, достигающая порой пяти, а то и десяти метров в высоту и преспокойно вырывающая с корнем исполинские деревья на берегу. Правда, поророка, как бы высоко ей не случалось подниматься вверх по Амазонке, никогда не опустошала Мадейру в среднем течении. Но, об этом никто не подумал, и деревянные фрагменты чужой лодки преспокойно пустили на растопку. Спасательный круг достался местной детворе, которая была в восторге от него, и резвилась с ним вплоть до середины зимы. Пока странная находка по чистой случайности не попалась на глаза инспектору речной полиции из префектуры микрорегиона Итакоатиара, куда Нова-Олинда-ду-Норти входил административно. Дотошный инспектор прибыл в деревушку по какому-то совершенно иному делу, однако красный пробковый круг с русскими надписями сразу же заинтересовал его. Быть может потому, что с полгода назад полицейский лично слышал мощные раскаты грома и пытался провести в отношении этого странного инцидента расследование. Но, получил от вышестоящих инстанций сначала по носу, а потом и по рукам. Будучи человеком пунктуальным и, соответственно, прекрасным работником, инспектор подробно расспросил рыбаков, а по возвращении в Итакоатиару составил соответствующий рапорт. Именно благодаря ему еще через пару недель, на исходе февраля, о находке наконец-то пронюхали газетчики. Впрочем, она еще ни о чем не говорила сама по себе, круг могло смыть за борт волной, шлюпку могло запросто унести течением, когда оборвался буксировочный конец, да мало ли что еще. Словом, делать выводы в пользу трагического финала экспедиции было слишком рано. Да, «Товарищ Сверло» не выходил на связь, ну так этого никто никому и не обещал. Русские мраксисты много и цветасто разглагольствовали об открытости общества, которое грозились построить, но и строжайшую дисциплину у них никто не отменял, в особенности, когда был приказ держать язык за зубами. Маниакальная страсть к секретности, чрезвычайно полезная в революционном подполье, была принесена мраксистами во власть и крепко обосновалась там, пустив множество могучих корней. Это было достаточно хорошо известно заграницей.

По слухам, циркулировавшим одно время из одной бразильской газеты в другую, летом 1926-го радист русского эсминца, как-только судно миновало устье Амазонки, несколько раз выходил на связь, видимо, чтобы доложить обстановку высшему руководству или, чтобы получить ЦУ. Но сигнал был кодированным, и его не смогли дешифровать. Или не пытались сделать этого, поскольку в ту пору подобные технические задачи были по зубам спецслужбам Латинской Америки, еще не нагулявшим жирка и даже находившимся в зачаточном состоянии. Да и правительства развитых капиталистических стран, похоже, встретили повышенный интерес советских товарищей к Белой пирамиде известного прожектора Офсета флегматично, со скепсисом, видимо, посчитав эту затею очередной авантюрой. Сэр Перси давно навяз в зубах всем, за исключением традиционно доверчивых русских, о нем просто не захотели слышать.

Пожалуй, если бы за расследование взялась какая-нибудь могущественная разведывательная структура с возможностями британской Secret Service, дело бы сдвинулось с мертвой точки. Но, по окончании Мировой войны у британских спецслужб хватало проблем и без поисков неспокойного полковника, в бывших колониях творилось невесть что, они так и норовили отколоться от метрополии.

Американцам, в свою очередь, было наплевать, куда подевался сэр Перси. Да, их линкоры и крейсера уже повсюду маячили в водах южных широт, в полном соответствии с дипломатией канонерок президента Монро, творчески развитой президентом Теодором Рузвельтом в Стратегию Большой Дубинки — Big Stick Policy. Но, ни отставной британский полковник Офсет, ни Гуру западных буддистов мистер Вывих, были американцам без надобности. Во-первых, отправляясь в путешествие, они убыли из Нью-Йорка инкогнито, наплевав на PR, к которому американцы успели привыкнуть, как к обязательному поведенческому атрибуту, наряду с правилами хорошего тона. Кроме того, миллионер Луис Торч, столь беззаветно боготворивший Гуру на протяжении нескольких лет, так неожиданно и стремительно разлюбил учителя, что это казалось даже неприличным.

— За этим перерождением наверняка кроется какая-то страшная тайна, — терялись в догадках журналисты, но дальше гипотез дело не пошло, информация оказалась засекреченной. Разрыв был оформлен мистером Торчем в одностороннем порядке, решительно и без комментариев. Просто GURU-BUILDING в одну прекрасную ночь сменил вывеску, словно по мановению волшебной палочки сделавшись TORCH-CENTER. Одновременно Вывиха вывели из Совета директоров корпорации CHERNUHA Ltd. Более того, как бы нечаянно всплыли документы, уличавшие Гуру в мошенничестве. Якобы, он скрыл от налогового ведомства крупную сумму, а подобный проступок в Америке — смертный грех, караемый тюрьмой на долгие годы. Выданная Вывиху виза была в срочном порядке аннулирована ГосДепом, ему попросту запретили въезд в США, заказав обратную дорогу. Ну и кто бы, при таких пирогах, стал бы всерьез беспокоиться его судьбой? Соответственно, о спасательной операции и речи не велось, ее было некому ни организовать, ни оплатить. И даже пускать шапку по кругу никто не стал. Бразильские власти, за содействием к которым обратилась горстка местных энтузиастов, нечто вроде инициативной группы, долго толкли воду в ступе, пока не выродили ответ, из которого явствовало, что, поскольку Офсет и его спутники не удосужились согласовать свои намерения с властями, и даже не поставили их в известность хотя бы из вежливости, то и разговору никакого нет. Таким образом, бразильская сторона снимает с себя всякую ответственность за произошедшее…

И вот только теперь, друзья, когда мы вместе, шаг за шагом, проследили в серии публикаций весь долгий и многотрудный путь полковника Офсета к Колыбели Всего, вплоть до ожесточенной перестрелки в самом центре Лондона, участником которой он стал, вы сможете в полной мере понять, какой ажиотаж это неординарное событие произвело в столице Соединенного Королевства. И, поскольку обстоятельства этого темного дела оставались неясны, а инспектор Скотланд-Ярда Штиль только и делал, что наводил тень на плетень, явно водя прессу за нос, скармливая ей ахинею и давая уклончивые ответы, из которых ничего не следовало, нашим репортерам не осталось ничего другого, как начать собственное расследование. И, нравится это кому-то или нет, но оно во многом превзошло результаты, которыми могла похвастать полиция.

Так, было установлено, например, что по прибытии в Лондон из Белена, полковник Офсет остановился в небольшом отеле «Admiral George Anson» на Devonshire Road, предпочтя этот клоповник другим, куда более приличествующим ему гостиницам, руководствуясь, по всей видимости, соображениями секретности. Ведь Devonshire Road находится в припортовом районе, наводненном самой разношерстной публикой, среди которой преобладают моряки и выходцы из Азии. Явившись в отель, сэр Перси соблюдал все меры предосторожности. Он заранее побеспокоился, чтобы до неузнаваемости изменить свой облик при помощи парика и темных очков. Наконец, полковник зарегистрировался под вымышленным именем. Легко представить охватившую его досаду, когда план провалился, поскольку сэра Перси сразу же узнал портье. На беду полковника, молодой человек оказался страстным почитателем его подвигов, и не просто пристально следил за ходом всех экспедиций сэра Перси, но и аккуратно подшивал вырезки из журналов и газет, где хотя бы вскользь упоминалось имя прославленного британского путешественника. Кроме того, портье обладал врожденными способностями физиономиста, иначе, сэр Перси обвел бы его вокруг пальца. По словам портье, вначале он принял незнакомца за нищего попрошайку. Платье полковника было таким жалким, что молодой человек чуть не выставил незваного гостя на улицу.

— Эй, любезный, что это вы тут позабыли?! — прикрикнул портье, выходя из-за стойки и подумывая, а не свистнуть ли констебля.

— Он так сильно исхудал, — рассказывал позже портье. — Плюс, эта абсолютно белая борода, точно, как у Old Sir Christmas, только отнюдь не такая ухоженная. Прямо какой-то капуцин, слишком серьезно воспринимающий обет бедности, который они когда-то давали. Сходство особенно подчеркивал капюшон, сер Перси надвинул его прямо на глаза. Но, когда я хорошенько разглядел усы, сразу что-то екнуло. Обожди-ка, думаю, у кого такие были. Тут-то меня и осенило. Я, понятно, сперва решил: отставить, Сол, что за вздор, не может такого быть! Ведь в газетах черным по белому писали, будто сэр Перси уже почти год, как пропал без вести. Вместе с теми русскими, которые дали ему корабль, лишь бы он их прямо к Белой пирамиде проводил! А теперь еще заливают, что, мол, не было ничего такого, ну и врали! Врут, поганцы, и жирафу ясно, иначе, откуда бы в Амазонке взялся спасательный круг, который тамошние рыбаки сеткой выловили?! Короче, не успели газетчики сэра Перси похоронить, как он — тут как тут, собственной персоной! Только сам на себя не похож, я ж говорю, дождевик — обтрепанный такой, словно с помойки, под глазами — синяки, ну в жизнь не скажешь, что полковник. Так, бродяга какой-то зачуханный…

— Отчего же вы не подумали, будто обознались?! — наседали газетчики.

— А из-за капюшона! — с гордостью отвечал портье. — Сэр Перси его на самые брови натянул. Я в момент догадался — маскировка. Ну а когда свет от моей настольной лампы на его усы упал, тут у его и попалил! Эх, ни за что бы не поверил, что так близко господина полковника когда-то увижу! Ну, прямо как вас! — голос портье задрожал от восторга. — Он для меня — как живая легенда, понимаете?! Я чуть было не брякнул, здравия желаю, сэр, уж больно крепко меня припекало с возвращением на родную землю его поздравить! Как-никак, столько лет дома не был, почти вся жизнь на чужбине прошла! Но, едва я рот открыл, он возьми и назовись. Запишите, говорит, номер на имя мистера Адама Смита, милейший. И соверен мне сует! Ну, я язык проглотил в первую минуту от неожиданности, но потом вкумекал, а ведь логично. Раз человек скрывается от кого-то, что ж ему собственным именем называться? Глупо. Ну, думаю, Смит, так Смит. Хотел поклажу в номер занести, но он отказался, не стоит беспокоиться, говорит, милейший, я путешествую налегке. Еще по саквояжу, который при нем был, легонечко так хлопнул. Но, я не особенно расстроился, он к себе в номер ужин заказал, вот я и подумал, еще успеется. Даю ему ключи от 518-го, а он на бирку покосился и говорит, это что, мол, пятый этаж? Нет, милейший, мне нужна комната в бельэтаже, меня, мол, старая травма беспокоит, затруднительно наверх хромать. И окна, желательно, чтобы во двор выходили, выспаться, сказал, хочу, а на улице — шум да гам. Ну, нет проблем, мне не жалко, тем более, что свободных номеров — завалом. Дворик у нас, правда, не шибко уютный, зато тенистый, вон какие кусты вымахали, в человеческий рост. Очень, знаете ли, удобно, если припекло по-французски уйти, то бишь, задать стрекача… Ну вот. Он расплатился и к себе пошел. Я где-то примерно через час к нему, тук, тук, сэр, ваш ужин, как заказывали…

— Заметили в номере что-нибудь необычное?

— Нет, — подумав, портье покачал головой. — Не успел толком осмотреться. Он меня мигом спровадил. Дал еще монету, настоящий золотой бразильский реал, с портретом императора Педро II, представляете. Ну, тут уж у меня последние сомнения отпали! Только сэр Перси мне и рта открыть не дал. Под руку — и за порог. А сам свет притушил, один ночник оставил, и еще шторы опустил. На столе у него, кстати, револьвер лежал. Господин полковник его газетой прикрыл, но я его сразу срисовал, у меня глаз — наметанный…

— Вы думаете, сэр Перси кого-то ждал?

— Скорее уж, опасался, что нагрянут к нему. Иначе, чего ему было взаперти сидеть, впотьмах, да еще с заряженным револьвером? Но, та ночь спокойно прошла, никто господина полковника не побеспокоил, даже я, хоть, признаюсь, подмывало. Но я утерпел. Достал свои вырезки с его путешествиями, давай листать. Рано утром мне было сменяться, но я специально задержался за конторой, даже сменщика отпустил. Решил, дождусь, когда же он выйдет. Или завтрак попросит. Полковник, видно, тоже поднялся, ни свет, ни заря. Спустился в холл, по сторонам покосился, прямо как затравленный зверь. Тут я не стерпел, и как ляпну: сэр Перси, доброе утро! Вы бы видели, он как подпрыгнет! Обернулся резко, лицо все белое стало, напряженное. Вы, говорит, обознались, молодой человек. И — шасть за дверь. Я за ним. Деваться-то уже некуда было, подумал, объяснюсь с ним, расскажу, что за всеми его экспедициями с детства следил, все мечтал, как бы и мне из Лондона вырваться! А еще лучше — стать знаменитым путешественником, точно, как он! Сэр Перси, правду сказать, сперва даже слышать ничего не хотел, отмахивался только. Потом остыл немного, махнул рукой, сдался. Ладно, говорит, раз так, слушай меня внимательно, парень, тут дело государственной важности. Мне кое-какие вопросы урегулировать срочно надо, так что меня не будет пару часов. Если во время моего отсутствия появятся какие подозрительные личности, с расспросами станут приставать, не селился ли кто ненароком, подозрительный, дашь мне знак…

— А что за люди-то? — спросил я, с трепетом предвкушая приключения, о которых так долго мечтал.

— Чрезвычайно опасные, — понизив голос, сказал сэр Перси. — Сейчас я тебе вкратце их приметы опишу, а ты — мотай на ус. Главарем у них — некий товарищ Шпырев, только он не русский, как по фамилии подумать можно, а латыш из Прибалтики. Здоровый как бык, но не сильно высокий, скорее — коренастый. Кряжистый, как борец. Сам белобрысый, голубоглазый, глаза светлые, водянистые, по ним не поймешь, браунинг он тебе именной вручит, в качестве поощрения, или пулю засадит промеж лопаток. Лицо плоское такое, скуластое, в оспинах все, а нос — картошкой. С виду, можно подумать, швед. Шкипер какой-нибудь. Он и одевается как моряк, хотя к флоту отношения не имеет. Если, конечно, не считать его подвигов в Гельсингфорсе, где он, как уполномоченный Балтийского ревкома, офицеров с царских линкоров в проруби вязанками топил. Его дружок — тоже рыжий, только пониже ростом и поуже в плечах. Но — крепкий — будь здоров, и ловок как кошка. Жилистый, короче, джиу-джитсу владеет в совершенстве, сам видел, как он человеку шею свернул за нечего делать! Да и стреляет метко, обзавидуешься. Третий, наоборот, сморчок, щуплый, лысоватый, ростом — две вершка от горшка, таскает очки с толстыми линзами, и в них немного похож на бухгалтера. Он у них и за бухгалтера, и за мраксистского комиссара одновременно, короче, чтобы ты знал, универсал. Глаза у него карие, когда без очков — всегда щурится. Волосы темные, с проседью на висках, а кожа смуглая, оливковая, как у араба или сицилийца. Только он никакой не магометанин, и не с Сицилии, а еврей-ашкенази. И по-английски говорит с сильным акцентом. Но, акцент у него не еврейский, а русский, а вдобавок — он страшно картавит. Фамилия этого негодяя — Триглистер. Может, и не родная, у него еще несколько псевдонимов, как минимум. У них у всех — по десятку кличек на все случаи жизни. Впрочем, какая разница? Так, вот что еще… По поводу произношения. У первых двоих — тоже акцент имеется, по нему сразу узнаешь иностранцев. Четвертый — тот просто полный урод, настоящий верзила, косая сажень в плечах, сильный как вепрь, подковы руками гнет, а мозгов, примерно, как у аллигатора. Этот по-английски ни слова не говорит и почти ни бельмеса не понимает. Его фамилия — Извозюк, зовут — Васей, он — из бывших махновцев-анархистов. Еще у него — вся шкура — в татуировках, свободного места нет ни на руках, ни на груди, весь синий, как утопленник. И семечки непрестанно жует. Жует и плюет, жует и плюет, и так — круглосуточно! Вообще заруби себе на носу, парень, все они — отпетые убийцы, и кто из них хуже, я тебе даже сказать не берусь, поскольку сам затрудняюсь. По делу, все четверо хороши и давно созрели для виселицы, даже тот, что носит пенсне и строит из себя счетовода. Каждому их них невинного человека вроде тебя грохнуть, раз плюнуть, их совесть революционная — и не такое выдерживает, так что, будь начеку…

— Я пообещал, что обязательно буду, — продолжал рассказывать наблюдательный портье, — тем более, у меня служба такая — не считать ворон. Спросил у сэра Перси, как мне его предупредить. Он, поколебавшись, посмотрел на горшок с геранью, и говорит:

— В случае чего, на окно поставь, то, что прямо на крыльцо выходит. Его с улицы прекрасно видно. Это и будет знак, что птичка в клетке…

— И вот еще что, — добавил сэр Перси напоследок. — Заруби себе на носу, парень, эти негодяи гораздо хитрее, чем ты можешь себе вообразить. Поэтому, ни в коем случае не пытайся их задержать! Как увидишь, смело вызывай полицию и беги…

— А что я полиции скажу? — естественно, осведомился я.

— Скажешь, что заметил подозрительных иностранцев, предположительно — агентов ГПУ из Советской России. И не забудь предупредить констеблей, что бандиты — вооружены. У каждого с собой по револьверу, а у их главаря — Маузер. Ему эту пушку — сам Феликс Дрезинский подарил за образцовое зверство…

Это были последние слова, что я услышал от сэра Перси, больше мы с ним не виделись. Зато не прошло и часу, как он ушел, и в холл действительно заглянуло двое подозрительного вида незнакомцев. Я, признаться, как их узрел — проглотил язык, потому что они в мельчайших деталях соответствовали описанию, полученному мною от господина полковника. Право слово, если б не уважение к сэру Перси, обязательно бы подумал: розыгрыш. Минуту парочка незваных гостей топталась в дверях, внутри стоял полумрак. Затем тот, что был ниже ростом, откровенно говоря, мелкий как гном, медленно двинулся к стойке. Снял очки, чтобы их протереть, и я убедился, он и вправду, близорукий, без очков, видать, слепой как крот. Это и был счетовод, все слово в слово, как сэр Перси рассказал. Ну а его приятеля его я без труда опознал, слету. Тут, как говорят, без вариантов, рыжий, конопатый, глаза водянистые, шея — бычья, и уши ломанные — как у борца. Товарищ Шпырев, так, кажется, назвал этого громилу господин полковник. Другие члены шайки, по всей видимости, остались снаружи, стоять на шухере, или как там полагается у бандитов. Честно скажу, у меня сердце в пятки провалилось от одного вида этих двоих, но я крепился, не подавал виду, зарекся, что ни за что не подведу сэра Перси… А то б, ей Богу, задал стрекача, так мне неуютно в их компании стало.

Водрузив обратно на нос очки, счетовод выудил из кармана полицейский жетон и ткнул его мне прямо под нос.

— Инспектог депагтамента кгиминальной полиции Уилсон, — с отчетливым иностранным прононсом отрекомендовался зловещий коротышка. Он действительно практически не выговаривал букву «р». — Мы вот по какому делу, любезный. По поступившим к нам сведениям в вашем отеле на днях остановился опасный госудагственный пгеступник, газыскиваемый по подозгению в совегшении тягчайших пгеступлений. Ублюдок воогужен и чгезвычайно опасен…

Убрав жетон, мнимый инспектор показал мне сильно потрепанную фотографию сэра Перси, сделанную, судя по буйным зарослям на заднем плане, в тропическом лесу. Сэр Перси искренне улыбался, конечно, он же вообразить себе не мог, какие свирепые субъекты станут искать его по этому злополучному фото в финале возложенной на алтарь науки жизни…

— Так, вижу, он здесь, — резюмировал не сводивший с меня своих водянистых глаз здоровяк. Потея, я представил, что почувствую, когда он вцепится мне в кадык такими же цепкими пальцами. Животный страх парализовал гортань, и все же я сподобился отрицательно замотать головой.

— Потише, дружок, ты пока еще не в удавке, — от улыбки, которой товарищ Шпырев сопроводил свою сомнительную остроту, я едва не надул в штаны.

— Так он у себя или куда-то вышел? — перегнувшись через стойку, щуплый комиссар перелистал регистрационный журнал и сразу ткнул пальцем в искомую строку. Тем более, что она была — последней…

— Так-с, мистег Адам Смит, вегно? Похоже, это как газ наш клиент. Пгавильно, любезный? Ну-ка, дгужок, опиши нам, как выглядит мистег Смит. Ты что, немой, я спгашиваю? Или с ушами туго? Знаешь, что бывает с теми, кто темнит, газговагивая с агентами специальной службы пги исполнении служебных обязанностей.

— Я тебе, тварь тупорылая, сейчас в рот выстрелю! — взорвался крепыш Шпырев. — Говори, сука! — его ручища скользнула за отворот моряцкой куртки, я нисколько не сомневался, он сдержит слово и пристрелит меня. Уже почти видел фрагменты своего раскрошенного вдребезги затылка на стене, и был готов свалиться в обморок.

— Ну!? — прорычал Шпырев.

— Вчера вечером поселился такой постоялец! — выпалил я на одном дыхании.

— И где он сейчас? — доброжелательно осведомился комиссар. Таким тоном, словно был моим любящим дядюшкой.

— Вышел куда-то, — пролепетал я.

— Куда?

— Не могу знать, сэр.

— Надолго? — по-отечески ласково уточнил комиссар.

— Он не сказал…

— Ладно, допустим, ты не вгешь, — комиссар потер свои маленькие ладошки. — Тогда давай-ка поднимемся к нему в номег, дгужок. И подождем, пока он вегнется. Вегно я говогю? — плюгавый счетовод обернулся к товарищу Шпыреву.

— А то, — плотоядно ухмыльнулся тот. — Эй, Извозюк?! Живо ко мне!!

Смысла последней фразы я не понял, она была произнесена по-русски. Судя по тону, это была команда, отданная крепышом одному из карауливших на крыльца горилл. Клянусь вам, господа репортеры, когда появился этот самый Извозюк, у меня перехватило дыхание! Он нагнулся в дверях, чтобы не врезаться лбом в притолоку. Такого буйвола — свет не видывал, одежда была ему явно не по размеру, наверное, он снял платье с какого-то бедняги, подвернувшегося громиле под руку громиле в недобрый час. Насколько он силен, я испытал на собственной шкуре, причем, без проволочек с их стороны.

— Ты идешь с нами, ублюдок! — распорядился Шпырев, но я немного замешкался за стойкой, ноги не слушались.

— Извозюк?! — гаркнул Шпырев.

Преодолев расстояние между нами в три шага, от которых закачались стены нашего заведения, верзила сгреб меня в охапку и легко перенес через бюро. Причем, должен заметить, не похоже, чтобы при этом Извозюк рисковал надорвать живот. Мои каблуки с такой легкостью оторвались от пола, словно я был легче пушинки.

— Простите, но нам запрещается покидать пост! — задыхаясь, сообщил я, нисколько не сомневаясь, из номера сэра Перси, если я туда попаду, живым мне уже не выйти. Да и как в таком случае я мог рассчитывать предупредить об опасности полковника?

— Какая похвальная пгеданность хозяевам, — очередная ухмылка, изображенная комиссаром, была даже пострашнее предыдущей, у меня засосало под ложечкой, и предательски громко забурчал живот.

— Не хочешь покидать пост, покинешь мир, — предупредил товарищ Шпырев.

Собственно, не пойму, к чему они возились со мной, Извозюк мог без проблем доставить меня к номеру на плече, как ручную кладь.

— Я все понял, сэр! — выдохнул я. — Вы, полицейские, всегда умеете убедить…

— Так-то лучше, — усмехнулся Триглистер. А я отметил про себя, сэр Перси нисколько не преувеличивал, когда расписывал, насколько опасны эти субъекты. О, да они и вправду были настоящими живодерами. А еще, хоть мне и стыдно признаться в этом, крепко пожалел, что ввязался в авантюру. Если бы я только промолчал, попридержал свой длинный язык, когда мне приспичило окликнуть полковника… И моя конторка, и опостылевший мне холл отеля неожиданно показались мне до боли родными, уютными, а мечты о далеких странствиях представились во всей их абсурдности. Домечтался, возопил я мысленно. Приключений захотелось? Так получи, кретин! Да, физически я оставался в самом сердце Лондона, в комнате, где проработал много лет. С улицы доносились гудки автомобилей, цокот копыт редких кэбов и обрывки фраз, которыми обменивались прохожие. Нет, я перенесся в джунгли. А, если точнее, они сами ко мне пришли…

— Ступай, — негромко распорядился Триглистер.

Больше не мешкая, мы двинулись по коридору бельэтажа. Я отпер замок прихваченным с собой дубликатом ключа. Признаться, не с первого раза попал в скважину, руки тряслись. Как только клацнул язычок замка, товарищ Извозюк, придерживавший меня за шиворот, придал мне ускорение, пнув коленом в спину. Я влетел в дверной проем, взвыв от боли. Как я понимаю сейчас, громила превратил меня в живой щит. На случай, если бы полковник был внутри и стал стрелять…

Шпырев и Триглистер вошли следом за нами. В номере царил полумрак, шторы были опущены. Извозюк грубо усадил меня в кресло.

— Сиди и не рыпайся! — процедил Шпырев. — Только пикни, язык вырву.

Мне не оставалось ничего другого, как подчиниться. Я был так испуган, что к своему стыду, совершенно позабыл о полковнике, а ведь вышло так, что я его подвел. Впрочем, а что я мог поделать в создавшихся обстоятельствах?

Пока я сидел в углу, не смея даже дыхнуть, молодчики принялись методично обыскивать номер. Действуя с расторопностью, в которой угадывался профессионализм настоящих полицейских или домушников, они обшарили ящики письменного стола и бюро, распахнули плательные шкафы, вывалив наружу белье. Сбросили на пол постель и даже распороли лежавший на кровати матрац устрашающего вида тесаком, который вынул из-за пояса Извозюк. Да, сэр Перси не обманул меня, когда сказал, что путешествует налегке. Как оказалось, у него не было даже сменного белья. Все вещи полковника легко уместились в стареньком саквояже. Покидая номер, он спрятал его в маленькой нише за шторой.

— Товагищ Извозюк? — позвал комиссар, и сделал выразительный жест. Верзила, выудив из-за пазухи инструмент вроде короткого изогнутого ломика, взломщики зовут его фомкой, легко отпер замок. Внутри оказалась стопка обтрепанных топографических карт, перехваченных бечевой. Кажется, они были испещрены сделанными от руки заметками и какими-то цифрами. Не сомневаюсь, это была рука, принадлежавшая сэру Перси. Последней преступники извлекли толстую, видавшую виды тетрадь.

— Подумать только, путевой дневник, — обронил Триглистер, перелистав слегка растрепанные страницы. — Ну что же, я думаю, пригодится…

— Для заседания особого совещания на выезде, — скрипнул зубами Шпырев. Не знаю, о каком таком совещании велась речь, но мне бы очень не хотелось на нем присутствовать. В особенности — в качестве обвиняемого…

Комиссар спрятал тетрадь во внутренний карман.

— Где эта вражда, или как ее там?! — недовольно бросил Шпырев, явно не удовлетворенный результатами обыска.

— Ваджга, — поправил Триглистер, — ваджга, Ян Оттович…

— Как зовется эта хрень, не меняет сути дела! — играя желваками, процедил Шпырев.

— Быть может, он как газ отпгавился за ней? — предположил Триглистер.

— Или прямо сейчас поднимается на борт парохода, иуда сраный, — с лютой злобой прошипел Шпырев.

— Не думаю, Ян Оттович, — возразил комиссар. — Вы бы отпгавились в путь, побгосав все кагты?

— Если ты ошибаешься, Триглистер… — голос Шпырева был многообещающим.

— Дождемся полковника, думаю, все встанет на свои места, — примирительно сказал комиссар.

Хрустнув костяшками пальцев, Шпырев обернулся ко мне, смерил взглядом.

— У мистера Адама Смита были при себе вещи, когда он ушел?

Сглотнув, я отрицательно покачал головой.

— Ладно, — Шпырев обернулся к комиссару и о чем-то спросил по-русски. Тот, кинув на меня быстрый взгляд, только передернул плечами и отвернулся. Я понял, они говорят обо мне, не просто говорят, решается моя судьба. Точнее, она уже предрешена.

— Извозюк, — позвал Шпырев. — Только без шума…

Верзила сорвал со стены шнурок от звонка, предназначавшийся для вызова прислуги. Шагнул ко мне, сумрачно ухмыляясь и играя удавкой. Я отчетливо осознавал, потекли мои последние минуты, или, сколько там я буду корчиться в лапах палача. Внутри похолодело внутри, мне следовало бежать, прыгать в окно, драться за жизнь или хотя бы возопить, призывая на помощь. Но, я просто стоял как истукан, не в силах пошевелить даже мизинцем. Меня — словно парализовало. Ничего больше не существовало кругом меня. Ни отеля, где постояльцы вечно копошатся как мыши, ни звуков с улицы. Даже время, и то — замерло. Я впал в кому, будто готовился к смерти. Приноравливался к ней. Моя прострация оказалась столь глубока, что даже грохот выстрелов, донесшийся из холла, оказался неспособен разорвать невидимые путы, сковавшие меня по рукам и ногам. По крайней мере, это произошло не сразу.

— Что за хуйня?! — воскликнул Шпырев, выдергивая из-за пазухи угрожающего вида пистолет с длинным хищным стволом, наверное, тот самый, упомянутый сэром Перси Маузер.

— Это с кгыльца, — совершенно невыразительным голосом констатировал Триглистер.

— Извозюк?!!

Вот в этот момент я и стряхнул оцепенение. Мне крупно повезло, секунда, и я схлопотал бы пулю. Это твой единственный шанс, пронеслось у меня, второго не будет. И я прыгнул к окну, буквально взлетев на подоконник. Звук лопнувшего стекла потонул в громе выстрела, посланная мне в спину пуля прожужжала прямо над ухом, взъерошив волосы. Стрелок, понятия не имею, Шпырев, Триглистер или верзила Извозюк, снова нажал на курок, подкорректировав прицел, но я уже вывалился из окна и, отчаянно вопя, падал вниз. Мне крупно повезло, что сэр Перси попросил номер в бельэтаже, предвидя, что доведется спасаться бегством. Вместо него выпало бежать мне, и я чертовски горжусь этим. По делу, господин полковник спас мне жизнь. При приземлении я сильно ушиб одну ногу и растянул сухожилия на второй, более того, едва не зашиб двух констеблей, спешивших на выстрелы с револьверами в руках. Сгоряча они задержали меня, приняв за грабителя, но, думаю, господа, жизнь стоила того, чтобы заработать несколько тумаков в участке. Да, полагаю, я дешево отделался. И, как только меня впихнули в полицейский фургон, клянусь, даже вздохнул с облегчением. Сидел на грубо сколоченной деревянной лавке, прислушиваясь к звукам ожесточенной перестрелки, завязавшейся между блюстителями закона и бандитами. Стрельба постепенно отдалялась в сторону Темзы, пока не смолкла совсем. Каюсь, господа, но только когда прямая угроза миновала, я вспомнил о сэре Перси. Я понятия не имел, что сталось с ним, удалось ли ему спастись, или негодяи застрелили его. Этого я тогда знать не мог. И мне очень жаль, господа, что судьба господина Офсета остается невыясненной до сих пор…

Это интервью, помещенное сразу в нескольких крупнейших газетах столицы, понаделало немало шума. Можно даже сказать, разразился нешуточный скандал, в эпицентре которого оказался злосчастный инспектор Скотланд-Ярда Штиль. Журналисты напрямую обвинили его в утаивании важных сведений от общественности. Инспектор оправдывался как мог, упирая на состояние аффекта, в котором, мол, пребывал несчастный портье.

— Он давал слишком противоречивые показания, — краснея, бубнил по бумажке Штиль. — Они явно не заслуживали внимания, по крайней мере, мы не могли опираться на них целиком…

— Ничего себе, не заслуживали внимания?! — буквально исходили желчью журналисты. — Словесные портреты преступников, по-вашему, не заслуживают внимания?!

— И уж тем более я не имел никакого права тиражировать сомнительную информацию… — стоял на своем инспектор Штиль. — Поймите же вы наконец, пресса сегодня твердит одно, завтра — диаметрально противоположное, и все привыкли к этому, с вашего брата — как с гуся вода! А у меня совершенно иная мера ответственности, и я просто обязан взвешивать каждое слово, которое вы завтра же все равно переврете…

Нашлись горячие головы, требовавшие немедленно отстранить инспектора от расследования как дискредитировавшего себя. Другие, напротив, заступались за него.

— Подневольный человек, — говорили они. — Что он может, на него давят с Downing Street, и Уайт-холл, и Букингемский дворец — на ушах. И Кабинет, и Тайный совет мечтают лишь о том, чтобы как можно скорее замять скандал, ведь уже обнародована дата официального визита правительственной делегации СССР под руководством наркома Ананаса Мухлияна, так что властям история с Офсетом — как кость в горле. Что при таких раскладах остается инспектору Штилю? Вот он, бедный, и вращается угрем на сковородке…

Понятно, не были бы лондонцы лондонцами, а Британия — колыбелью демократии, если б все дело ограничилось этим. Не тут-то было! Наоборот, не получив сатисфакции от полиции и правительственных чиновников, лондонцы отправились прямиком на Kensington Palace Gardens, где в массивном мрачном особняке о четырех этажах обосновалось Советское полпредство. Пикет у высокого и чрезвычайно прочного забора, окружавшего здание полпредства по периметру, оказался столь многолюдным, что перепуганные власти в срочном порядке прислали усиленные наряды констеблей и даже конную полицию. Впрочем, блюстители порядка не вмешивались в происходящее, поскольку никто не нарушал закона. Люди просто добивались ответа. Отмахнуться от требований нескольких тысяч лондонцев, выраженных столь настоятельно и одновременно мирно, было никак нельзя. Тем более, речь в самом скором времени пошла о политическом престиже молодой страны Советов, дипломатические отношения с которой были налажены всего несколько лет назад. Осознав это, к собравшимся вышел сам полпред, бывший нарком внешней торговли и бывший член ЦК партии мраксистов-вабанковцев товарищ Леонид Борисович Мануальский.

— Господин посол, я сразу хочу оговориться, — начал один из репортеров. — У нас в стране живет много искренних друзей Советской России. Вы для них — олицетворение надежд трудящихся масс на скорое избавление от оков хищнической эксплуатации отдельных людей и целых рас. Как свет в окошке, можно сказать, озаривший единственно правильный путь для нас, прозябающих во мраке безраздельно хозяйничающего империализма! А ваши сотрудники спрятались за закрытыми ставнями, или, хуже того, ведут себя с прессой, как какие-то чванливые плантаторы с Ямайки!

— Что вы имеете в виду? — насторожился товарищ Мануальский. По виду он был чистый денди, великолепный смокинг с иголочки, котелок, начищенные до блеска туфли дерби, которые в Англии зовутся «блюхерсами». В общем, полпред ни капельки не походил на перепоясанного лентами революционного матроса, лондонцы уважали его за это. Он тоже чувствовал себя в Британии своим. Товарища Мануальского, в равной степени, можно было повстречать и на Королевских скачках в Аскоте, и на знаменитой выставке цветов в Челси, и на кортах Уимблдона, причем, сам нарком был отличным игроком.

— А то, господин посол, что ваши сотрудники нам тут лапшу на уши вешают. Заладили, как заведенные, будто никакого полковника Офсета — знать не знают, и никакого советского научного корабля никто в Южную Америку не посылал…

Репортер, насевший на полпреда, трудился в еле сводившей концы с концами бульварной газетенке, где увольнение по сокращению штатов грозило всем сотрудникам поголовно, от прозябавшего в дверях швейцара и до главного редактора включительно. На худой конец, редакцию могли просто разогнать после признания газеты банкротом. Сути дела это нисколько не меняло. Даже наоборот. Свыкшись с мыслью, что в скором времени окажется на улице без ломаного гроша в кармане, репортер совершенно неожиданно для себя из ремесленника был готов вот-вот превратиться в поэта. Терять-то ему все равно было нечего…

— Так со свободной прессой обходиться нельзя! — в запале продолжал обреченный корреспондентишка. — Вы же ни какие-то там заносчивые рабовладельцы с кошмарного юга США! И не зажравшиеся биржевые спекулянты из Сити! Вы о чести своей страны должны заботиться, а не в молчанку с нами играть! Я на вас жаловаться буду, прямо в Кремль напишу, в ЦК вашей партии, лично товарищу Стылому…

Эта угроза, как ни нелепо она прозвучала, заставила полпреда слегка побледнеть. Он нервно провел по франтовской эспаньолке тонкими нервными пальцами профессионального скрипача.

— Зачем же такие крайности, дорогой товарищ? — пробормотал Мануальский. — Чуть что, сразу жаловаться. Думаете, у товарища Стылого — более важных дел нету? К вашему сведению, друг мой, товарищ Стылый, генеральный секретарь нашей партии, верный ученик товарища Вабанка и вождь мирового пролетариата — крайне занятой человек. О нас с вами думает, день и ночь, чтобы мы еще счастливее зажили. Давайте по месту разбираться…

— Тогда внесите ясность! — напирал репортер, пообещавший себе, что не вернется в редакцию с пустыми руками.

Товарищ Мануальский, порывисто вздохнув, вскинул руку, призывая к тишине и вниманию, облизал губы, откашлялся, собираясь с мыслями.

— Товарищи, — наконец, изрек он. — Дамы и господа. Лишь недавно, можно сказать, только вчера, если глядеть в исторической перспективе, мир перенес ужасы империалистической войны, развязанной алчными капиталистическими хищниками, чтобы на крови трудящихся масс заработать баснословные барыши. Пожалуй, им пора бы насытить аппетит, но нет, — Мануальский выдержал многозначительную паузу. — Не успела отгреметь артиллерийская канонада организованной международными мироедами бойни, как уже готовится новое, еще более кровопролитное столкновение глобального масштаба. И мы, мраксисты-вабанковцы, нисколько не сомневаемся и даже убеждены, что на этот раз целью, по которой будет нанесен главный удар, станет наша молодая Советская Республика, единственная надежда угнетенных наций и оплот всего самого светлого, что есть на планете, колыбель нового мира, можно без преувеличения сказать. Да, наши враги не дремлют, поэтому и мы просто-таки обязаны оставаться начеку, быть бдительными и ни в коем случае не поддаваться на провокации, какими бы изощренными они ни были. Вот вы о каком-то там полковнике твердите? — сведя аккуратные седые брови, полпред пригрозил пальцем приставале-журналисту. — Так вот, зарубите на своем носу, товарищ, Советская сторона не ведет переговоров с британскими полковниками, не принимает их на воинскую службу, и уж тем паче, никуда не отправляет. Вдумайтесь в собственные слова, товарищ! Мы не правомочны распоряжаться подданными империалистических держав, мы уважаем международное право и чтим принятые на себя обязательства. То же касается и корабля, только в гораздо большей степени, чем вышеобозначенного полковника. Смею вас официально заверить, что по имеющимся у меня данным, ни в составе нашего доблестного Рабоче-Крестьянского Красного флота, ни в составе Торгового флота Страны Советов, ни, тем более в составе рыболовецких флотилий СССР, нет и никогда не было такого корабля. Повторяю вам: эскадренный миноносец «Борец за счастье трудящихся товарищ Яков Сверло», о котором вы тут рассказываете байки, в списке боевых единиц ВМС РККА не числится…

— Конечно, вы же его в научное судно переделали! — не сдавался репортер. — Из эсминца «Панический»…

Товарищ Мануальский сделал глубокий вздох, сурово свел брови.

— Вы, господин корреспондент, или фантазер, или, хуже того, провокатор. Признаю, царский эсминец «Панический», к слову, построенный преступным царским режимом Романовых за народный счет с целью ведения войн захватнического характера — был. Не спорю. И мы, русские мраксисты, его от вас не прячем, нечего нам больше делать. Это судно подорвалось на связке немецких мин в ходе боевых операций в проливе Моонзунд и с октября 1917-го года, насколько мне известно, лежит на балтийском дне. Его мачты даже можно разглядеть с отдельных участков рижского взморья…

— Но как же… — начал корреспондент, лишившийся некоторой части запала.

— А вот так! — отрезал Мануальский. — Корабль погиб вместе со всем экипажем, но мы, то есть партия мраксистов-вабанковцев, не несем никакой ответственности за эту трагедию, потому что всегда и самым решительным образом выступали против империалистической войны! И, уж тем более, мы никогда бы не стали отправлять боевые корабли к берегам суверенной Бразилии, утверждать обратное — значит провоцировать международный конфликт! Мы уважаем суверенитет братской Бразилии и верим, придет время, и ее трудящиеся сами примут консолидированное решение присоединиться к нашему свободному содружеству…

— Но его же видели… — начал кто-то еще.

— Кого — его?! — напрягся товарищ Мануальский.

— Ну, корабль. Его многие видели в Бразилии около года назад…

— А около десяти лет назад португальские школьники у деревушки Фатима в округе Сантарен видели Деву Марию, которая сошла к ним с Небес! Но мы, советские атеисты, не верим в проявления потусторонних сил. Мы верим в величие человеческого разума, свободного от религиозных предрассудков! Кто вам сказал, что это был советский корабль?! Он что, шел под красным флагом? Вы можете предъявить копию портовой декларации, либо еще какие-нибудь документально подтвержденные свидетельства?!

— Но позвольте, господин Мануальский, откуда же, в таком случае, взялась информация, что летом прошлого года полковник Офсет в сопровождении двух ваших соотечественников, бухгалтера советско-американской корпорации CHERNUHA Феликса Либкента и выдающегося пейзажиста Константина Вывиха, поднялись на борт судна с обводами эскадренного миноносца? Он как раз бросило якорь на внешнем рейде порта Макапа…

— Полагаю, товарищ, мне следовало бы переадресовать этот вопрос тому щелкоперу, который тиснул подобную чушь, — криво улыбнувшись, парировал Мануальский. — Впрочем, рискну предположить, что трое каких-то мужчин действительно поднялись на борт какого-то корабля. Хоть лично я этого не видел. Таким образом, я не могу ни оспорить, ни подтвердить такую информацию. С чего вы взяли, будто эти трое поднялись именно на советский эсминец, а не, скажем, японский или американский? Лично у меня появление американского боевого корабля в тех широтах вызывает гораздо меньше сомнений…

— С того, что Константин Вывих еще в Нью-Йорке обмолвился… — осекшись, репортер оглядел собравшихся, словно хотел заручиться их поддержкой и даже призывал в свидетели. — Мистер Вывих не делал секрета из новой экспедиции к Белой пирамиде, открытой полковником Офсетом в бассейне реки Мадейры. Он также говорил, что техническое и материальное обеспечение этого дорогостоящего мероприятия взяла на себя советская сторона…

Присутствующие, все как один, устремили взгляды на советского полпреда. По губам товарища Мануальского скользнула тонкая чисто змеиная усмешка.

— Ну, во-первых, лично у меня нет убедительных свидетельств тому, что господин Офсет сделал заслуживающее внимания открытие, — заметил он. — Поэтому, я готов поручиться, советская сторона не стала бы впустую расходовать немалые народные средства, которые гораздо разумнее пустить на строительство школ, детских оздоровительных сооружений, железных дорог, фабрик заводов, а также на другие важные народно-хозяйственные нужды. Это — раз. Кроме того, прошу не забывать, хотя мы и признаем неоспоримые достижения Константина Вывиха как художника-пейзажиста, он — не является советским гражданином. Господин Вывих — эмигрант. И, никогда не обращался к Советской стороне с предложением о сотрудничестве, в том числе, и касаемо снаряжения экспедиции в Бразилию. Мне вообще это трудно себе представить. Да будет вам известно, господин Вывих покинул нашу страну во время развязанной белогвардейцами Гражданской войны, и с тех пор не единожды был замечен в сотрудничестве с антисоветскими организациями Северной Америки и Западной Европы…

— А как же тогда известное Послание индийских Махатм Махатме Владимиру Вабанку, переданное господином Вывихом господину Председателю Совнаркома лично?!

— Ну, для начала, должен вам сказать, вокруг истории с Посланием Махатм много спекуляций, — неуверенно протянул Мануальский. Было видно, вопрос застал его врасплох. — Слишком много домыслов, в том числе и откровенно враждебных родине мирового социализма, — сверкнув глазами, добавил полпред. — Многие склонны наделять Послание Махатм неким подтекстом политического свойства. Видеть в нем доказательства тому, что мраксисты всерьез намереваются распространить свою экспансию на восток с целью свержения политических режимов Афганистана и Индии, с дальнейшим провозглашением этих стран советскими социалистическими республиками. Обязан заявить во всеуслышание, подобные сплетни — злостная клевета на нашу народную власть. Напомню вам, это не товарищ Вабанк написал письмо Махатмам, а они сами обратились к нему с письмом. И я лично не вижу в этом ничего удивительного, ровно, как и предосудительного, таков уж масштаб личности вождя мирового пролетариата, его заслуги одинаково признаваемы и на полуострове Индостан, и в обеих Америках. Но, из этого вовсе не следует, будто мы, мраксисты-вабанковцы, намереваемся экспортировать революцию куда бы то ни было. Нет, и еще раз нет! Наша партия осудила идеи Педикюрной революции, с которыми выступал перерожденец и ренегат Лев Трольский! Наверняка, вам известно не хуже меня, этот человек выведен на чистую воду и из состава ЦК партии, и дальнейшую его участь, по всей видимости, определит суд. Если вы спросите моего мнения, как преданный идеям товарища Вабанка и лично товарищу Стылому старый солдат партии, я надеюсь, он получит свое по всей строгости закона! И он, и другие оппозиционеры и отщепенцы! При этом, — товарищ Мануальский повысил голос, — должен признать, ибо это справедливо, что Советское Правительство по достоинству оценило усилия господина Вывиха, направленные на установление добрососедских, дружеских отношений между народами Советского Союза и Индии. Но, это вовсе не означает, что мы не осведомлены о порочных связях оккультиста Вывиха с адептами тайных мистических орденов, которые получили широкое распространение на загнивающем Западе. Мы в курсе, и относимся к ним предосудительно. Мы, мраксисты, не верим в мистику. Мы свято верим в величие и необоримую мощь поднявшегося с колен пролетариата, который под мудрым руководством нашей любимой партии и лично товарища Стылого воплотит в жизнь заветы дорогого Ильича и добьется таких сногсшибательных успехов, какие никаким мистикам и не грезились по ходу популярных в их среде медитаций. Вот, это то, что я вам могу со всей определенностью заявить, товарищи…

— А связи Вывиха среди самых высокопоставленных представителей американского правящего истеблишмента вам, как мраксисту, тоже, значит, до лампочки?! — выкрикнул раздосадованный репортер. — И о господине Триглистере вы, по ходу, ничего не знаете?!

Товарищ Мануальский вздрогнул.

— Не совсем понял вашего сарказма, господин хороший, — бросил он холодно. — Да, мы нацелены на построение социализма в одной отдельно взятой стране. Таков курс, провозглашенный нашей партией, решительно отвергшей теорию Педикюрной революции ренегата Трольского, о чем я уже сказал. И, мы действительно очень серьезно настроены на плодотворное взаимовыгодное международное сотрудничество. Что вы тут узрели предосудительного, а? Да, мы выступаем за международную кооперацию и ценим таких уважаемых партнеров, каким, вне сомнений, является уважаемый мистер Торч, руководитель корпорации CHERNUHA.

— Вы не ответили насчет Триглистера?! — не унимался репортер.

— Не понимаю, куда вы клоните?! — удивился товарищ Мануальский. — Насколько мне известно, товарищ с такой фамилией трудится в Народном комиссариате иностранных дел и в данное время находится в длительной командировке в Соединенных Штатах…

— Значит, вам неизвестно, что этот товарищ на прошлой неделе покушался на жизнь полковника Офсета и участвовал в перестрелке, застрелив нескольких полицейских?!

Советский полпред побагровел.

— Это ложь, — сказал он глухо. — И, знаете, что, любезный, я вас раскусил. Вы не невинный фантазер, как я ошибочно подумал. Вы — профессиональный провокатор, и абсолютно умышленно дискредитируете советских представителей. Вы назвались нашим другом, не так ли?! Так вот, что я вам скажу: вы — наглый лжец! На чью мельницу воду льете, господин хороший?! Кто вам заплатил за разжигание антисоветских настроений в преддверии визита в Великобританию представительской советской делегации во главе с товарищем Ананасом Мухлияном, членом ЦК и наркомом внешней торговли?!

— Это я-то провокатор?! — взвизгнул репортер. — Ваши люди сначала ищут что-то в Амазонии, у черта на куличках, а потом палят из револьверов в полицейских, спокойно так, как в тире, и, после всего этого вы имеете наглость называть меня провокатором и лжецом?! Сами вы провокатор и лжец, господин посол, а этот ваш Ананас Мухлиян — никакой не мирный переговорщик, а точно такой же бандит, как и все мраксисты!!!

— Ну, знаете! — задохнулся Мануальский. — Да я вас за такие разговорчики…

— Что, застрелите, как Триглистер хотел полковника Офсета пристрелить?! — крикнул репортер-скандалист.

— Долой кровавую мраксистскую диктатуру!!! — завопили из толпы. Товарищ Мануальский, побледнев, отступил за спины дюжих красноармейцев, составлявших внутреннюю охрану полпредства.

— Позор правительству премьера Стэнли Болдуина, согласившемуся вести постыдные переговоры с экстремистом Ананасом Мухлияном и его подручными!! — подхватили приятели скандального корреспондента, такие же безнадежные неудачники, как он сам.

— Позвольте, но причем здесь этот Мухлиян? — усомнился кто-то. — Мы ведь о судьбе господина Офсета пришли спросить!

Впрочем, как случается сплошь и рядом, эта рациональная мысль не была услышана и воспринята. Публика пришла во взвинченное состояние, быстро разбившись на несколько противоборствующих лагерей. Благо, конная полиция, присланная загодя предусмотрительными муниципальными властями, не дремала, так что больших беспорядков удалось избежать. Недовольные были рассеяны на небольшие группы и вытеснены на соседние улицы, где полицейские скрутили и задержали самых буйных. Это здорово остудило пыл остальных. В итоге, никто серьезно не пострадал. Правда, ясности с тем, что же случилось в Лондоне две недели назад, и какова судьба полковника Перси Офсета, не прибавилось…

Ее не прибавилось и чуть позже, когда в первых числах апреля с неожиданным официальным заявлением для прессы выступил все тот же, утративший доверие общественности инспектор Скотланд-Ярда Штиль. И это притом, что Штиль в самых бравурных тонах объявил журналистам, будто следствие — на финишной прямой, поскольку полицией доподлинно установлена цель неожиданного приезда сэра Перси в Лондон.

— Вы, должно быть, не хуже меня осведомлены, господа, сколь велики были финансовые затруднения, испытываемые полковником Офсетом на протяжении последних лет, — распинался инспектор Штиль. — Мы пока не знаем, откуда он изыскал средства, чтобы рассчитаться с кредиторами. Быть может, его внезапное, чтобы не сказать, сказочное обогащение как-то связано с находками, сделанными экспедицией в Латинской Америке?! Как знать, он ведь всю свою жизнь искал пещеру Али-Бабы, и, быть может, его усилия, наконец-то, были вознаграждены? Вдруг, он обнаружил золото и алмазы, те самые баснословные сокровища инков, что не давали покоя Франсиско Писарро и другим конкистадорам, но так и не были найдены? В любом случае, нами доподлинно установлено: мистер Офсет средства изыскал, это не подлежит сомнению, и вознамерился погасить долги, понаделанные им в прежние, не столь благополучные для полковника времена. Как пояснил сам Офсет, он ненадолго прервал свою, в целом успешную экспедицию исключительно с тем, чтобы соблюсти неотложные юридические формальности, касающиеся просроченных долгов. Не спрашивайте меня о причинах этого, столь похвального решения, господа, я их не знаю, но могу предположить: в жизни каждого человека, даже столь противоречивого и импульсивного, как господин полковник, наступает пора осознать, что пора собирать разбросанные по молодости лет камни. Не забывайте, сэр Перси давно разменял седьмой десяток, а в столь почтенном возрасте хочется оставить после себя нечто большее, чем толпа обозленных кредиторов. В особенности, если вам не составляет никакого труда исправить положение дел. Вот он и поступил именно так, воспользовавшись услугами адвокатской конторы «Blanck, Planck and sons», с которой и прежде вел кое-какие дела. На беду, о замыслах господина Офсета узнали злоумышленники, банальные проходимцы, отпетые уголовники, и он едва не сделался жертвой разбоя на большой дороге…

— А как же русский след?! — крикнули с места.

— Да нет и никогда не было никакого пресловутого русского следа! — отмахнулся инспектор. — Русские бандиты — вполне вероятно, и даже наверняка — есть, орудуют где угодно, в том числе, и в Британии, а вот следа, как такового — нет. В том смысле, который вы наверняка вкладываете в это словосочетание. То есть, я допускаю, среди уголовных элементов, попытавшихся взять полковника, с позволения сказать, на гоп-стоп, были преступники русского происхождения. Но, из этого не следует, что все русские — бандиты, отнюдь, среди русских попадаются и вполне приличные люди, кхе-кхе. И, уж тем более, не стоит заблуждаться, мешая чисто уголовные замашки с надуманными целями, которые, якобы, ставило перед преступниками Советское государство…

— Откуда у вас эти сведения, инспектор?

— Как я уже сказал, полковник прервал экспедицию, чтобы отдать необходимые распоряжения адвокатской конторе «Blanck, Planck and sons». В том числе, и касаемо завещания сэра Перси относительно его движимого и недвижимого имущества, а также некоторых нематериальных активов, во владение которыми, согласно последней воле полковника, надлежит вступить его единственному сыну Генри. Если бы не наши крючкотворы-адвокаты, затребовавшие моего личного присутствия вместо того, чтобы удовлетвориться телеграфом, мне бы не пришлось проделывать многие тысячи миль через Атлантику, уж, не говоря о крайне утомительном пешем переходе через сельву, в своей обычной излишне эмоциональной манере заявил полковник господину Бланку, старшему партнеру фирмы, — инспектор Штиль одарил собравшихся репортеров широкой, торжествующей улыбкой. — Ну, вы полковника знаете не хуже меня, господа. В его возрасте трудно ожидать, чтобы характер изменился к лучшему…

Кроме того, инспектор Штиль сообщил, что сразу же, как только были подписаны и надлежащим образом заверены все необходимые бумаги, Перси Офсет убыл обратно в Южную Америку.

— И это, знаете ли, тоже на него очень похоже, — поджав губы, добавил инспектор Штиль. — А мог бы и снять вопросы, избавив и полицию, и прессу от лишних хлопот, а общественность — от переживаний. Но… — что тут поделаешь, если человек — неисправим, говорило лицо полицейского инспектора. Горбатого — могила исправит…

Вполне естественно, репортеры ринулись проверять полученную от Штиля информацию, осадив упомянутую им адвокатскую контору «Blanck, Planck and sons», где полковник Офсет побывал незадолго до перестрелки. На удивление, вопреки бытующим представлениям о нотариусах, из которых лишнего слова не вытянешь, мистер Бланк встретил представителей прессы вполне радушно, был словоохотлив и сразу дал понять, что его клиентом действительно внесена крупная сумма, которая, безусловно, позволит рассчитаться со всеми долгами господина Офсета. Понятно, репортеров особенно волновало, откуда сэр Перси, просидев всю жизнь на мели, на склоне лет раздобыл столько денег.

— Этот вопрос вам следовало бы адресовать непосредственно господину полковнику, — вздохнул нотариус. — Но, поскольку такая возможность вряд ли, когда представится, рискну ответить за него, предположив, что последняя экспедиция господина сэра Перси в Амазонию оказалась на удивление результативной. Словом, он добился успеха. Но, это, пожалуй, все, что я могу сказать.

— Кем были люди, преследовавшие его, он хотя бы намекнул?

— Нет, — мистер Бланк в задумчивости покусал кончик сигары, которую вертел в пальцах. — Господин полковник лишь обмолвился, что они — бандиты, выследившие его в порту, когда он имел неосторожность проговориться кому-то из попутчиков, что везет крупную сумму денег. И еще, сэр Перси дал понять, что люди, гнавшиеся за ним, не имеют никакого отношения к членам экспедиции в Амазонию…

— Скажите, господин, Бланк, сообщил ли вам сэр Перси, что сталось с другими членами экспедиции? Хотя бы в двух словах? И, что случилось с русским миноносцем, сам факт существования которого так упорно отрицают официальные представители Кремля?

Господин Бланк хитро прищурился.

— Вообще говоря, как нотариусу, мне не годится об этом распространяться, не забывайте, я ведь выступаю как доверенное лицо господина полковника. Но, учитывая резонанс, который приобрела эта история, полагаю своим долгом подчеркнуть, что не слышал от сэра Перси ни слова о русском корабле! Насколько я понял, было какое-то бразильское судно, зафрахтованное путешественниками, чтобы подняться вверх по Амазонке, но оно вроде как село на мель. Вследствие грубой оплошности, допущенной недотепой-капитаном. Не спрашивайте подробностей, я их не знаю. Большая часть оборудования пришла в негодность, поскольку находилась в трюме, а днище дало течь, и его довелось бросить на произвол судьбы. Тем не менее, было принято решение продолжить поход пешком, захватив с собой лишь самое необходимое из поклажи. Положение отважных участников экспедиции усугублялось крайне враждебным настроем туземных племен, чьи вожди наотрез отказались пропустить исследователей через свою территорию. Сэр Перси также упомянул, что индейцы, действуя сообща, словно по заранее составленному плану, перекрыли путешественникам пути к отступлению, и им довелось пробираться к пирамиде окольным путем, через болота, которые сами аборигены считают непроходимыми…

— Чертовые краснокожие бестии словно получили чей-то приказ не выпускать нас из сельвы живьем, ага, именно таковы были его слова, — добавил мистер Бланк. — Эти кровожадные дьяволы никогда не ладили между собой, а во времена каучукового бума между ними вообще разгорелась полномасштабная война с захватом пленных, которые без зазрения совести сбывались работорговцам. Не знаю, какая муха укусила краснокожих, но они устроили на нас охоту по всем правилам военной науки, сдобренными чисто дикарским вероломством. Сначала нам позволили беспрепятственно углубиться на индейские территории, а потом, словно по команде захлопнули капкан. Не хотелось бы прослыть хвастуном в ваших глазах, милейший мистер Бланк, но, если бы не опыт, приобретенный мною в предыдущих экспедициях.

— И сэр Перси, преодолев столько трудностей, прервал экспедицию и махнул в Лондон?!! — не скрывали изумления журналисты.

— Вот именно, — с достоинством кивнул юрист. — Вся фишка в том, что, вынужденные идти кружным путем, путешественники двинулись на юго-запад, пока не достигли предгорий Анд. Полковник не уточнял географических координат, но ясно дал понять: открытие, которое обязательно потрясет научный мир, было сделано им на высокогорном плато между двумя величественными кряжами. Руины древнего города, обнаруженного полковником, относятся к доинкскому периоду истории континента. Сам сэр Перси мне так сказал…

— То есть, найденное экспедицией городище не имеет никакого отношения к Белой пирамиде, которую столь самозабвенно искал господин Офсет?!

— А я вам, о чем! — расплылся в улыбке клерк. — О том и речь! Как видите, нет худа без добра, милейший мистер Бланк, заметил сэр Перси при этом. Все, что ни делается — к лучшему, друг мой. Теперь я богат, как царь Крез, а скоро сделаюсь знаменитым. Кто ищет, тот всегда найдет, хоть, порой, и не совсем то, что искал изначально. Впрочем, я не жалею, ни в коем случае, замена получилась равноценной, скорее, мне воздалось с лихвой…

— Поэтому, — продолжал старший партнер адвокатской конторы, — ему и не было ни малейшей надобности с боями прорываться обратно через непроходимые дебри Амазонии, рискуя угодить на ужин бесчисленным каннибалам. Сэр Перси преспокойно спустился к побережью Тихого океана, сел в порту Лимы на пароход перуанской компании, следующий до Сан-Франциско, пересек Североамериканский континент в железнодорожном вагоне, а, выйдя из поезда в Нью-Йорке, взял билет на ближайший рейс до Лондона. Полагаю, точно тем же маршрутом он и вернется в Анды…

— Но как он решился оставить сына в Южной Америке?! — недоумевали репортеры.

— А что тут такого? — искренне удивился Бланк. — Он же его не одного оставил, а в обществе мистера Вывиха и других путешественников. Молодому человеку ровным счетом ничего не грозит, в отсутствие отца, он же — под присмотром. И потом, по словам господина полковника, его сын буквально без ума от участия в археологических раскопках. Мне было жаль отрывать парня от занятия, которое пришлось ему по душе, признался мне сэр Перси, и едва не прослезился при этом, клянусь! Сказал, что не нарадуется мальчиком. Признаться, дорогой мой Бланк, я долго был не самым лучшим отцом, я бредил путешествиями и истоптал бесчисленное количество сапог, слепо веря, будто служу науке. В итоге Генри, от рождения не знавший материнской ласки, был вдобавок, напрочь лишен отцовской заботы. Я признаю свою вину, целиком и полностью, сэр. Но, я дал себе зарок исправиться, и пока держу слово. Видели бы вы, в каком восторге мой выросший в Париже сын от нашего, полного превратностей путешествия через джунгли! Я побаивался, как бы парень не спасовал перед тяготами с непривычки, а их нам выпало, будь здоров. Но, они пошли ему только на пользу. Он возмужал и закалился, как клинок из дамасской стали, и я очень рад этому…

Понятно, что заинтригованным репортерам припекло доведаться, что же такого сногсшибательного нарыл сэр Перси в перуанских Андах.

— Я задал ему тот же вопрос, — сказал адвокат. — Но полковник не захотел распространяться. Сказал только, что работы — по горло, поскольку находки нужно систематизировать. Но, сэр предпочел не вдаваться в детали, лишь намекнул мимоходом, что научное сообщество ахнет, когда результаты экспедиции будут обнародованы. А это — не за горами, сэр, сказал путешественник в заключение…

— Вот, собственно, и все, господа, что я имею честь сообщить вам, — добавил Бланк, приподнимаясь из кресла. — А теперь, прошу меня извинить, я и так рассказал гораздо больше, чем следовало бы, памятуя о профессиональном долге…

Пожалуй, и нам, вслед за мистером Бланком, старшим партнером адвокатской конторы «Blanck, Planck and sons», следовало бы поставить точку в истории, где все наконец-то встало на свои места, включая обязательный happy end, мода на который пришла в Европу с Североамериканского континента. Правда, отбыв в Латинскую Америку, сэр Перси больше не подавал о себе вестей. Ну и что с того? В конце концов, случались события куда противоречивее приключений отставного английского офицера, и ничего, упокоевались с миром в пыли архивов, где рано или поздно неотвратимо оказывается все. Именно так в полном смысле случилось и с полковником, его убрали в архив, когда старший инспектор Скотланд-Ярда Брехсон, сменивший дискредитировшего себя бедолагу Штиля, объявил в середине мая 1927 года, что дело в отношении сэра Перси закрыто.

— Полковник убыл, не сподобившись уточнить, намерен ли вернуться на острова в обозримом будущем! Значит, допросить его в качестве потерпевшего никак нельзя, не переться же нашим следователям в Новый Свет! — заявил Брехсон в коротком интервью для прессы.

Налетчики, укокошившие троих констеблей и искалечившие пятерых, были мертвее мертвого, по крайней мере, двое из них, и снять с этих негодяев показания было даже затруднительнее, чем с сэра Перси. Как указывалось в официальных источниках, при обоих бандитах не обнаружилось никаких документов, по которым можно было бы установить их личности. В то же время повторная судебно-медицинская экспертиза не подтвердила сделанных ранее выводов об аутентичности отпечатков одного из налетчиков дактилоскопическим снимкам бывшего боевика партии эсеров Эрнста Штыриса, до недавнего времени, якобы служившего в центральном аппарате ВЧК-ОГПУ под фамилией Сварс. О сделанных на кириллице татуировках, имевшихся на одном из трупов, инспектор Брехсон больше не заикался. Видимо, памятуя о печальном опыте своего предшественника, он объявил их сделанными на болгарском языке, и слышать о них ничего не хотел. А когда кто-то из журналистов заикнулся о повторном исследовании, причем, желательно, в независимой от органов дознания лаборатории, скажем, в Кембридже, инспектор, состроив улыбку олигофрена, довел до сведения прессы, что оба трупа кремированы.

— Прошу простить, но бесконечно хранить тела мерзавцев в холодильнике, будто они — достояние нации — непозволительная роскошь по нынешним временам, — безапелляционно заявил Брехсон. — Нужды следствия, безусловно, важны, однако мы не можем себе позволить выбрасывать на ветер деньги налогоплательщиков…

Отповедь прозвучала столь сурово, что требовавший повторных анализов корреспондент не нашелся, что возразить. По раздобытым им сведениям, на запястье правой руки трупа, принадлежавшего верзиле, было вытатуировано имя Вася, обведенное символическим сердечком, проткнутым стрелой Купидона, а чуть выше копчика имелась надпись в стихах, посвященная бандитом кораблю, на котором ему выпало служить:

Журналист, добывший столь сенсационные сведения, успел проконсультироваться у знакомого лингвиста с кафедры славистики одного из университетов и знал от него, что поэтические строки, пускай и весьма сомнительной ценности, написаны, по всей видимости, на украинском языке. Из этого следовало, что инспектор Брехсон беззастенчиво врет, по крайней мере, когда распинается о татуировках на болгарском. Кроме того, от чудом уцелевшего портье отеля, где останавливался сэр Перси, журналист знал, как звали покойника. Вася Извозюк, это имя портье запомнил на всю жизнь. Однако, поскольку, после сделанных перед журналистами громких заявлений бедняга портье неожиданно слег в закрытую психиатрическую клинику на непредсказуемый срок, и врачи категорически отказывались допускать к нему посетителей, крыть журналисту было нечем, и он предпочел смолчать. Не решился выставлять себя на посмешище. Точно так же прикусили языки репортеры, носившиеся со слухами, гласившими, будто полиция нашла в доках еще один труп. Только не спешит о нем распространяться. Между тем, судя по приметам, он принадлежал третьему из бандитов, устроивших охоту на сэра Перси Офсета. Если точнее, тому лысоватому очкарику с физиономией бухгалтера, кого полковник, если верить показаниям весьма некстати сбрендившего портье, опасался даже больше остальных, называя комиссаром Триглистером. По словам одного из докеров, работавших в ночную смену, тело, со следами ужасных пыток, множеством пулевых отверстий и словом ИУДА, вырезанным на лбу перочинным ножом, валялось в узком проходе между двумя пакгаузами, где хранился кардифф. Докер разоткровенничался, польстившись на щедрую мзду. Вместе с тем, он умолял раскошелившегося журналиста ни в коем случае не ссылаться на него, и был напуган до расстройства желудка.

— Не хо-хотел бы, чтобы и со-со мной со-со-сотворили что-то по-подобное, сэ-сэр, — заикаясь и затравленно озираясь, сообщил этот крепкий парень с такими ручищами, которыми только цепи в цирке рвать. — Этому бе-бе-бедолаге выкололи г-г-глаза и вырвали я-язык. Ну и з-зрелище, мне те-теперь нескоро у-у-уснуть. Ве-ведь это я об него с-с-споткнулся, ко-когда по-пошел о-о-отлить…

— Дурачок, тебе-то с какой стати за жизнь опасаться? — удивился расспрашивавший докера репортер, хотя ему тоже стало не по себе.

— Ка-как это, с-с какой?! — едва не расплакался докер. — Мне о-один из па-парней, которые за-за трупом п-п-приехали, прямо с-сказал: с-слово кому ля-ляпнешь, у-урод, о том, что ви-видел, и на-на к-корм ры-рыбам по-пойдешь. Только с-с-сперва мы тебе я-яйца отрежем и в па-пасть забьем…

— Это полицейский тебе такое сказал?! — ахнул репортер. Это было неслыханно.

— Не-нет, — докер замотал головой. — О-один из тех, которые чу-чуть по-позже п-приехали. Ви-видать, их полиция вы-вызвала. То-только о-они вряд ли а-англичане. А-а-акцент си-сильный…

— Русский? — спросил репортер, кожей ощущая, запахло жареным.

— Не-не скажу. Но их г-главный — с-сразу видать, к-к-крупная птица, по-поскольку и-инспектор Брехсон пе-перед ним на цыпочках бе-бегал…

— Описать сможешь?

— На-на лорда по-похож. О-одет до-дорого. В с-смокинг и со-солидное такое пальто. И бо-бородка — к-к-клинышком…

— Минуточку, — сказал репортер, озаренный внезапной догадкой. И развернул перед носом работяги вчерашнюю газету, где была опубликована фотография советского полпреда товарища Мануальского, сделанная, когда тот отвечал на вопросы журналистов.

— Он?

Докер, вместо ответа, побелел.

— По-похож. То-точно не-не скажу, те-темно ведь было. Да и с-смотрел я и-и-издалека, по-полицейские сразу ко-кордоны повсюду вы-выставили…

Понятно, это была сенсация, но такого сорта, когда играючи можно остаться и без ушей, и без головы. В особенности, если заиграться. Тем более что докер, хоть и взял предложенное репортером вознаграждение, наотрез отказался выступать свидетелем.

— Ни-ни за какие ко-ко-коврижки, сэр! — замахал ручищами работяга. — Мне пока жить не-не-не надоело. Ме-мешки ворочать, ко-конечно, не фунт и-изюму, но, все же лучше, чем, ко-когда раки у пи-пирса обглодают!

Репортер был обескуражен, а, говоря прямо, слегка сдрейфил, обо всем доложив главному редактору. Вывалил прям на голову и пошел домой, сославшись на головную боль. Редактор, поколебавшись, ибо ему тоже стало боязно, но не настолько, чтобы преодолеть искушение, как случается всегда, когда суешь нос на чужую кухню, велел отправить телетайпограмму в Нью-Йорк, с просьбой немедленно выслать фотографию Феликса Либкента, подвизавшегося по финансовой части то ли в советском полпредстве, то ли в корпорации CHERNUHA Ltd, или даже совмещавшем одно с другим, поскольку сама компания была совместным предприятием. Нью-йоркский собкор сработал оперативно, не прошло и трех часов, как главный редактор держал в потных пальцах фототелеграмму. Не надо было быть портретистом, чтобы смекнуть: счетовод компании CHERNUHA Феликс Либкент, и комиссар Триглистер, чья жизнь оборвалась столь трагически в лондонских доках — одно лицо…

Оба были — невысокого роста, чернявые, с мелкими чертами лица и смуглой кожей, оба таскали массивные очки и, теперь редактор в этом нисколько не сомневался, ибо был стреляным воробьем, имели непосредственное отношение к ОГПУ. Ну и, понятно, к какой-то мышиной возне, затеянной этим страшным ведомством на пару с правительством Его Величества.

— Худо дело, — пробормотал редактор, еле шевеля губами.

Между тем, это было еще не все. Собкор из Нью-Йорка сообщал, что Триглистер, он же Феликс Либкент, судя по всему, был — ой как непрост. По мнению американских коллег, с которыми успел переговорить собкор, г-н Триглистер, будучи по образованию банкиром, не один год прожил в Соединенных Штатах, где обзавелся весьма серьезными знакомствами и среди политиканов, и в офисах на Уолл-стрит, откуда мнимых народных избранников финансируют денежные мешки, чтобы потом дергать за нитки как паяцев. Триглистер обосновался в Америке задолго до мраксистской революции в России, снесшей империю Романовых, будто карточный домик. И без его участия здесь явно не обошлось, ибо, если бы не его врожденный дар переговорщика и обещания баснословных барышей, которые он смело сулил денежным тузам в случае демонтажа монархии, не видать бы Льву Трольскому ни щедрых инвестиций, ни зеленой улицы на пути в Россию, ни загранпаспорта, выписанного лично президентом США.

Ознакомившись с текстом телеграммы, редактор попросил секретаря соединить его с Нью-Йоркским корпунктом.

— Выкладывай все, что знаешь, — выдохнул он в трубку. — Про Триглистера…

— У нас поговаривают, он не просто убежденный тролист, но и близкий друг Льва Трольского. Поэтому, едва власть упала в лапы мраксистам, и Трольский стал вторым человеком в России, Триглистер тоже круто пошел в гору…

— Друг, значит, — протянул редактор, не зная пока, как ему быть с верхушкой айсберга, который угораздило всплыть.

— Они с Трольским в Гражданскую — были — не разлей вода, — подтвердил инициативный нью-йоркский собкор. Не в меру инициативный, как начал себе думать редактор, прижимая трубку к вспотевшему уху.

— Трольский как военный министр и председатель Реввоенсовета в бронепоезде по фронтам мотался, увещевая командармов и расстреливая пораженцев с паникерами. И товарищ Либкент — тенью за ним. Говорят, блестяще себя зарекомендовал, особенно в деле укрепления дисциплины методом децимации…

Ну-ну, — думал себе редактор. — Однако…

— После гражданской смуты в России Либкент продолжил головокружительную карьеру. Партия мраксистов поставила Трольского командовать Трудовыми армиями, и он взял Либкента к себе заместителем. И, так далее. Теперь, после того, как Трольского свергли, отстранив от командования Красной армией и военным флотом, Либкенту, понятно, не позавидуешь, — развивал свою мысль собкор из Нью-Йорка. — Пока был жив Феликс Дрезинский, всесильный председатель ОГПУ, Трольского еще как-то терпели, с грехом пополам, поскольку Железный Феликс, какие бы байки не ходили о его свирепости, чтил других соратников опочившего вождя, не желая пачкать рук их кровью. Смешно прозвучит, шеф, но, оказывается, среди мраксистов со стажем Дрезинский слыл либералом и, к слову, похоже, таким и был, делая все возможное для сохранения паритета между враждующими кланами. Но, теперь, когда самого Железного Феликса не стало, участь Трольского, считайте, предрешена. Его противники могущественны и полны решимости использовать шанс, выпавший им после скоропостижной смерти Дрезинского летом прошлого года, а также, не менее неожиданной смерти наркомвоенмора Михаила Фрунзе спустя всего несколько месяцев после этого. Шеф, эти смерти, как ни крути, представляются мне чертовски странными, но я их не комментирую, оставив на ваше усмотрение. Подчеркну лишь, что при нынешнем раскладе вся полнота власти перешла к непримиримому врагу Трольского Иосифу Стылому, который уже взял под контроль и армию, поставив над ней своего верного товарища Клима Воротилова, и органы госбезопасности. Формально они сейчас подчинены Вячеславу Неменжуйскому, но он вечно болеет, можно сказать, переселился в Кремлевскую больничку, и реально ВЧК заправляет Эней Пагода, — его первый зам. Пагода приходится кузеном ближайшему соратнику Вабанка Якову Сверлу, бывшему председателю Всероссийского ЦИК, но, поскольку, оба этих лидера — давно мертвы, он, предчувствуя большие перемены умудренным опытом нутром, ловко переметнулся на сторону Стылого еще при жизни Дзержинского, подозревавшего его в двурушничестве…

— М-да, — протянул редактор и потянулся за папиросами.

— Такая вот у них ситуация, шеф, того и гляди, польется кровь, причем, готов поставить десятку баксов против вашего пенса, это будет кровь Трольского, — продолжал нью-йоркский корреспондент. — Скоро его вышибут из кресла председателя Комитета по концессиям, которое выхлопотал для него покойный Дрезинский, возглавлявший, кроме чрезвычайки Высший совет народного хозяйства. И, как только возьмут Трольского под белы рученьки, да начнут на Лубянке сапогами охаживать, тут и до его ставленников рангом пониже доберутся. Вроде этого вашего Либкента-Триглистера…

Уже добрались, — подумал редактор, слюнявя картонный мундштук.

— Я вам скажу, процесс уже пошел, шеф, — продолжал въедливый корреспондент из Америки, словно прочтя мысли начальника. — Не знаю, как там у вас в Лондоне, но у нас в Нью-Йорке судачат, что советскому полпреду в Британии Леониду Мануальскому — тоже скоро на выход. Он, конечно, не явный тролист, но Трольскому симпатизировал, чего уж там. Плюс с Дрезинским дружбу водил, чуть ли не семьями приятельствовали. Но Железный-то Феликс — тю-тю, у Кремлевской стены упокоился. Значит, и Мануальскому — гайки. Думаете, как Дрезинского не стало, даром он, что ли, в Лондон свалил, каким-то зачуханным послом? Это после того, как он возглавлял и наркомат Внешней торговли, и комиссию по увековечиванию памяти незабвенного Ильича?! И с таких-то постов — в полпреды? Похоже на опалу, а? Или на бегство, не знаю, что вернее. Только вряд ли он далеко убежит, есть информация, что Ананас Мухлиян, поставленный генсеком Стылым на Наркомвнешторг вместо Мануальского, уполномочен, по приезде в Лондон для переговоров по каспийской нефти, снять его также с должности посла. Со всеми вытекающими, как принято у большевиков. Утром уволят, днем арестуют, к вечеру добровольное признание под пытками, потом наскоро от крови мокрой тряпкой оботрут, для проформы, и в расстрельный подвал…

— А обтирать-то зачем?

— Я же сказал, для блезира. Хоть это, полагаю, необязательная процедура…

Похоже на то, — подумалось редактору, и ему стало искренне жаль посла. Они были знакомы шапочно, перекинулись парой слов на приемах, периодически устраивавшихся в советском полпредстве при Мануальском. Посол производил самое благоприятное, впечатление. Образованный человек, безукоризненно воспитанный, никаких, традиционных для прочих большевиков перекрещенных пулеметных лент, с ним было не стыдно сесть за стол переговоров, а в перерывах — поболтать о беговых лошадях. Или о живописи с современной литературой, да о чем угодно еще, вплоть до спиритизма, поскольку, как поговаривали в высшем обществе Лондона, Мануальский был сведущ в эзотерике. Впрочем, не удивительно, раз они Гуру западных буддистов господином Вывихом были дружны чуть ли не с юности…

Вот и почивший Владимир Вабанк его Чародеем партии прозвал… — пронеслось у редактора.

— Черт побери, — пробормотал пораженный редактор, поскольку картина чьего-то замысла, громадного и дерзкого, начала неожиданно вырисовываться у него перед глазами. Только он не был уверен, будто жаждет обозреть ее целиком. Дрезинский, Трольский, Мануальский, Триглистер, Вывих…

Что же вы задумали, черти…

Многие из тех, кого он перечислил мысленно, были уже мертвы. Других, если верить абоненту на противоположном конце линии, ждала неминуемая смерть. Да и он сам предчувствовал их судьбу спинным мозгом. Тут сработал отточенный годами репортерский нюх. Он же подсказывал: не лезь туда, ох, не лезь… Это было, как заглянуть в бездну, наклонившись через перила, чтобы ощутить сочащийся с ее дна замогильный холод. Его властное притяжение. Ужас, нахлынувший на редактора, отдался в корнях волос, и они встали дыбом. К горлу подкатился мерзкий ком, одновременно с тошнотворным головокружением.

— Отступи от края, если не приспичило ухнуть вниз головой, — сказал чей-то основательно испуганный голос, он с удивлением распознал в нем свой. Отодвинул трубку от уха. Опять прижал.

— Ну, насколько мне известно, господин Мануальский много лет проработал в Баку, где занимался электрификацией Каспийского нефтеносного района, — начал он, чтобы вернуть себя из иррационального. — И, с тех самых пор, знает многих европейских управленцев высшего звена в лицо. Он лично работал и фирмой братьев Нобелей, Каспийско-Черноморским обществом Ротшильдов и с нашей «Shell», если не ошибаюсь, в те годы на Кавказе работал Маркус Самюэль. Он сегодня — птица весьма высокого полета…

— Что вы имеете в виду, шеф? — не понял собкор в Нью-Йорке.

— Что такими кадрами, как господин Мануальский — не разбрасываются даже большевики…

— Ну, положим, Ананас Мухлиян, которого вы ожидаете в Лондоне со дня на день, тоже — не лыком шит, — парировал собкор. — И серьезных связей у него хватает, причем, в тех же кругах. Они ведь с Мануальским в Баку в одно примерно время работали. Думаю, для вас не секрет, шеф, этот Мухлиян — тертый калач. В русскую революцию он был избран одним из комиссаров самопровозглашенной Бакинской Коммуны. А, когда с благословения британской разведки эсеры пустили его коллег в расход, он единственным каким-то чудом выкрутился. Сами понимаете, шеф, чтобы устраивать такого сорта чудеса, требуются нехилые связи международного уровня. Если б не заступничество англичан летом 1918-го…

Час от часу не легче, — подумал редактор, а вслух сказал:

— Значит, тем более не стоит опасаться за Мануальского, раз они с Мухлияном оба — из Баку. Получается, земляки. Найдут общий язык…

— Вы так думаете?! — усомнился в Нью-Йорке абонент, после чего связь прервалась, прежде чем редактор решил для себя, что именно он думает по этому поводу, и стоит ли ему откровенничать со своим сотрудником. Отложив трубку, он задумался еще крепче. С одной стороны, все было более или менее понятно. Из того, что лежало на поверхности, разумеется, и, если не вникать в детали.

То есть, что Советы задыхались в тисках международной изоляции, которую сами себе устроили, этого факта никто, включая самого редактора, в здравом уме оспаривать бы не стал. Ведущие страны Запада, которым мраксисты грозили своей Педикюрной революцией, в отместку объявили им бойкот. И большевики, похорохорившись какое-то время, четко уяснили для себя, что без западных инвестиций с технологиями, их режим рано или поздно падет. Протянет ноги, никакая ВЧК не поможет. А, осознав эту нехитрую истину, стали искать способы, чтобы преодолеть эмбарго. А, заодно, людей, к которым Запад прислушается. Таких, какие способны дать понять Нью-Йорку и Лондону, что классовые битвы остались в прошлом, больше — никаких Педикюрных революций на экспорт, Москва в состоянии предложить своим деловым партнерам то, что их может заинтересовать. А что всерьез интересует Запад? Только то, на чем можно хорошенько поднять, то есть, нефть, алмазы и другие полезные ископаемые.

Тут без тонких дипломатов вроде Мануальского или ушлых финансистов наподобие Триглистера, не обойтись, — думал дальше редактор. — Или хитрована Вывиха, который даст фору им обоим, поскольку устроился грамотнее всех, крутит через свою чернуху такие гешефты, Ротшильды отдыхают, а, чуть, что не так, взятки-гладки, мировая интеллектуальная величина, филантроп, философ, художник, не подкопаешься…

Тот факт, что все трое были тесно связаны с чрезвычайкой и ее бывшим председателем Дрезинским, редактора особенно не смущал. Насколько ему было известно, для Железного Феликса это было в порядке вещей, выполняя щепетильные миссии, действовать через агентов, внедренных в другие, внешне невинные советские структуры, тот же Наркомат внешней торговли или Комитет по концессиям, их сотрудники зачастую, имели двойное подчинение, получая указания от начальника Иностранного отдела ОГПУ товарища Агрономова-Михельсона, или даже непосредственно от Феликса Эдмундовича.

Другой вопрос состоял в том, кто их начал сливать, открыв счет товарищем Меером Триглистером? Новый генсек товарищ Стылый? Подсидевший Мануальского в кресле наркома Ананас Мухлиян?

Редактор, с натяжкой, мог допустить нечто подобное, тем паче, ему, в общих чертах, были известны бытующие у большевистских лидеров нравы. Иосиф Стылый не нуждался в старой гвардии усопшего товарища Вабанка, у него хватало своих, преданных лично ему выдвиженцев. Соответственно, вчерашним товарищам по партии, всяческим Трольским, Неменжуйским и Мануальским, по мысли нового вождя, наверняка предстояло, как можно скорее, отправиться туда, где уже пребывали товарищи Дрезинский, Фрунзе, Сверло и целая плеяда влиятельных большевистских бонз первой волны.

Одно было абсолютно неясно: как в эту компанию политиканов, финансистов и откровенных упырей ухитрился затесаться сэр Перси Офсет? Он-то каким боком к мраксистам? Какого лешего поперся в Амазонию вместе с Вывихом и Триглистером, что они там все позабыли?!

Редактор еще готов был поверить с натяжкой, что старые байки сэра Перси вскружили расчетливую голову Константину Вывиху, при всем своем прагматизме Гуру не был лишен чудачества, вот и на Тибет его тянуло как магнитом, и вряд ли из чисто меркантильных причин.

Но, на кой черт Колыбель Всего далась ОГПУ? Тут у главного редактора не было вразумительного ответа. Как и сомнений в том, что без указаний Железного Феликса, никакой миноносец «Яков Сверло» не снялся бы с якоря в Кронштадте, не то, что везти путешественников в Амазонию. Так что, как говорят, из песни слов не выкинешь. По всему выходило, какая-то, сверхсекретная операция имела место быть…

И теперь, когда Дрезинский лег у кремлевской стены за компанию с командармом Фрунзе, кто-кто, обладающий пугающе длинными руками, делал все, чтобы эту операцию прикрыть, так, чтобы никто ничего не узнал. И, этот некто перешел к активным действиям, памятуя о засаде, устроенной в Лондоне сэру Перси, а заодно о печальной участи, постигшей чекиста Триглистера в лондонских доках.

И пойди разберись, кто сеет смерть, заместители покойного Дрезинского, чтобы спрятать в воду концы, поскольку даже из Лондона не хочется думать, что с ними сделают в Москве подручные товарища Стылого. Или сам Иосиф Виссарионович взялся выяснять, чем там, втайне от него, занимался Феликс Эдмундович…

Как бы там ни было, ясно одно, гибель Триглистера — далеко не последняя в череде смертей, которые очень скоро последуют…

— Тебе тоже припекло угодить под паровой каток? — спросил себя редактор и поежился, хоть за окнами кабинета парило, потому как надвигалась гроза.

Тут редактор сподобился дать ответ без промедления.

— Нет, мне это не нужно, — пробормотал он.

Затушив папиросу, редактор вызвал секретаря, попросив сварить чашечку кофе. Сунул в рот новую папиросу, закурил, выпустил дым через ноздри, проследил, как сизое облачко, клубясь, неторопливо поплыло к окну, и снова подумал о полковнике Офсете.

Господи, как же тебя, старого дуралея, угораздило вляпаться в такую скверную историю? Причем, ладно бы, самому, ты ж в это темное дело сына втравил, совсем еще мальчишку…

Где же его сын, в таком случае? Убит?! Захвачен в заложники?!

— Безумец, — проговорил главный редактор еле слышно. Впрочем, чем-то таким, пожалуй, и должна была окончиться эта эпопея, дурацкая с самого начала. Вполне логичный финал для чудака, бредившего какой-то мифической пирамидой, ломившегося туда, как голодающие в буфет, чтобы, в конце концов, расплатиться за свое маниакальное упрямство жизнью сына, на которого он до этого плевать хотел, навещая в пансионе от случая к случаю, раз в пару лет…

— Ваш кофе, — сказал секретарь, абсолютно бесшумно появившись в дверях.

Редактор, вздрогнув, кивнул и показал на стол. Секретарь, оставив поднос, удалился. Дождавшись, чтобы за ним захлопнулась дверь, редактор выдвинул нижний ящик стола, кряхтя, нагнулся, выудил початую бутылку бренди. Поморщившись, отхлебнул раскаленный кофе, плеснул в чашку приличную порцию спиртного. Отпил, зажмурился от удовольствия, пока огненная вода, миновав пищевод, скатываясь в желудок.

— Хорошо, — удовлетворенно произнес редактор, и ему действительно стало лучше. Он снова подлил в чашку бренди, причем, на этот раз, до краев. Осушил залпом. И, неожиданно расхрабрился, ощутив прилив сил разом с острым желанием докопаться до правды. Перед мысленным взором даже мелькнул заголовок резонансной статьи, которую он усядется писать прямо сейчас. Редактор увидел ее опубликованной на первой странице утреннего выпуска и минуту, а то и две, нисколько не сомневался, что всыплет в ней всем, и старому дурню, наконец-то наказанному за слепоту с безответственностью, и кровавым кремлевским вурдалакам, и чопорным лордам, омерзительным в своем умопомрачительном цинизме.

— Будет емко, хлестко и забористо, — обещал себе он, уже понимая, что врет. Еще не написанная статья, шедевральный текст, метавший громы и молнии по адресу сильных мира сего, рассыпался, скукожился и поблек. Вместо него в воображении редактора нарисовалось раскрасневшееся, сильно разгневанное лицо высокопоставленного чиновника из Home Office, куда редактора вызывали для доверительной беседы. А, если без реверансов, то для форменного разноса, и все из-за того, что газета, зациклившись на сомнительной личности полковника Офсета, муссирует откровенные сплетни, переливая из пустого в порожнее, даром будоража общественность и, наконец, бросая тень на правительство, за что в скором времени распрощается с лицензией.

— Вы хотя бы понимаете, какой нежелательный резонанс возымеет ваша бестолковая возня вокруг похождений Офсета в Лондоне! — проскрежетал зубами воображаемый чиновник, состроив такую свирепую гримасу, что редактор живо представил себя болтающимся на рее. — Мало вам скандала, устроенного вами же, когда вы имели глупость опубликовать фальшивку, выданную за открытое письмо председателя Коминтерна Карла Гадека английскому пролетариату?!

При этих словах редактора передернуло, хоть с тех пор, как он оконфузился, минуло несколько лет. Тогда в газету прислали копию сверхсекретного циркуляра Коминтерна, якобы адресованную британским братьям по классу, с пламенным призывом начинать Педикюрную революцию. Дерзайте, товарищи, не робейте, а за нами не заржавеет, поддержим вас из всех стволов, писал Гадек из Москвы. ДАЕШЬ ИПАТЬЕВСКИЙ ДОМ ПРЯМО В СТЕНАХ БУКИНГЕМСКОГО ДВОРЦА! УРА, ТОВАРИЩИ!!

Редактор, недолго думая, пустил материал в номер. А буквально на следующий день всплыло, что это розыгрыш. Советское правительство вручило Британскому ноту протеста. Газету едва не прикрыли.

— Имейте в виду, господин редактор, второй раз испугом не отделаетесь! Больше вам с рук не сойдет. Вам понятно?!

Нагрубив, видение хамоватого чиновника растворилось, и редактор не успел заверить его, что все понял и больше не подведет. Потом снова подумал о сэре Перси, незадачливом путешественнике, ухитрившемся так крупно подставиться, и прогнал эту мысль. Свинтил колпачок бутылки, сделал хороший глоток прямо из горлышка бутылки. А затем решительно убрал бренди обратно, в нижний ящик письменного стола. Сунул туда же телефонограмму из Нью-Йорка вместе с фотографиями Либкента-Триглистера и своими заметками от руки, сделанными по ходу разговора с исполнительным собкором. Захлопнул ящик одним движением, запер на ключ. Встал, отодвинув стул, и направился к выходу. На сегодня ему работать расхотелось.

Официальный визит представительной делегации из Советской России состоялся, как и было запланировано. Ананас Мухлиян и сопровождавшие его ответственные товарищи прибыли в Лондон на исходе мая, и уже на следующий день были приняты в Букингемском дворце. Перспективы делового сотрудничества в Баку сулили сторонам грандиозные барыши, на их фоне разговорчики о людоедских нравах мраксистского режима были прекращены, прежние обвинения сняты, а претензии забыты.

Пресса, проникшись ответственностью перед отечеством, онемела, то есть, повела себя вполне дисциплинированно, и даже, как шелковая. Публикации, посвященные переговорам, отличала политкорректность, порой же они и вовсе дышали благодушием. Не так страшен черт, как его малюют, звучало рефреном с большинства полос, не загоняйте крысу в угол, и она не порвет вам вен. Имя полковника Офсета почти начисто сошло со страниц газет. Разговоры о его похождениях прекратились.

Разве что мелькнула вскользь информация, будто якобы нашелся его дневник, похищенный одним из налетчиков у полковника, но служба по связям с общественностью при главном управлении Скотланд-Ярда дипломатично промолчала, и о находке мигом забыли. Тем более, что и сэр Перси больше не подавал поводов для беспокойства. Никто не сумел установить, на какой пароход сел полковник, когда покидал Британию, как, впрочем, и сел ли он на него вообще. Нигде не сообщалось также, сошел ли полковник на берег в порту назначения, да и был ли тот порт, куда он стремился.

Переговоры между советской и британской сторонами прошли в деловой обстановке, и увенчались подписанием Соглашения о долгосрочном сотрудничестве. Его, как и дюжину секретных, не предназначавшихся для публикации протоколов, от Советской стороны подписал нарком Ананас Мухлиян. Еще толком не высохли чернила автографов, как был дан торжественный банкет по такому случаю. Среди приглашенных оказались как высокопоставленные чиновники правительства, так и их спонсоры из Лондонского Сити. Пресса широко освещала это громкое светское мероприятие, много писалось, например, что Ананас Мухлиян был одет как франт, а вел себя, точно прирожденный джентльмен. Трудно вообразить себе этого утонченного ценителя искусств, поразившего высшее общество аристократическими манерами, в хрустящей чекистской кожанке с дымящимся револьвером в руке, отмечалось в таблоидах. Пожалуй, настало время пересмотреть сложившиеся в отношении мраксистов стереотипы, захлебывалась они. Мраксисты вовсе не такие бяки, какими мы приучились представлять их со слов белоэмигрантских злопыхателей.

Приуроченные к подписанию договоренностей торжества были несколько омрачены известием о скоропостижной кончине советского полпреда товарища Леонида Мануальского. Г-н Мануальский, чье здоровье давно дышло на ладан, подорванное на подпольной работе, скончался от приступа грудной жабы прямо в рабочем кабинете, где отдал последние силы своей стране и, в особенности, ее имиджу на международной арене. Британская пресса выразила соболезнование по этому поводу, о Мануальском отзывались тепло и трогательно, впрочем, и лишнего шума никто поднимать не стал. Умер так умер. Что поделать, бывает.

Скрепив документы, нарком Внешней торговли СССР товарищ Ананас Мухлиян отбыл восвояси. С ним отправился цинковый гроб с телом товарища Мануальского, для последующего погребения у Кремлевской стены со всеми полагающимися деятелям такого ранга почестями. Первый заместитель полпреда товарищ Скрытный также был отозван на родину. По счастливому стечению обстоятельств, сменщик товарища Мануальского на посту посла прибыл в Лондон в составе правительственной делегации Мухлияна, поэтому никаких проволочек с вручением британской стороне Credentials не возникло. Похоже, верительные грамоты были приготовлены загодя. Рокировка в полпредстве не слишком-то привлекла внимание газетчиков, в конце концов, это было внутреннее дело русских, один полпред скончался, другого назначили — рутинный бюрократический процесс. Лишь одна крошечная ярко желтая газетенка с репутацией неисправимой сплетницы тиснула пару строчек о том, что заместитель товарища Мануальского товарищ Скрытный поднимался на борт советского парохода «Бел-Мэл-Кэнал» под конвоем. Его, дескать, держали под руки двое в штатском, а на запястьях дипломата болтался плащ. Надо полагать, то была обыкновенная для бульварной прессы утка. Позже где-то упоминалось, что товарища Скрытного направили работать в Казахстан, на усиление местных партийных организаций. И, опять же, это было внутреннее дело Советской России, заштатный кадровый вопрос, один из многих, которым уделяет столь пристальное внимание новый советский лидер товарищ Иосиф Стылый.

К лету уже никто не вспоминал громких перипетий, связанных с неожиданным возвращением в Британию скандального полковника Перси Офсета. Его визит оказался непродолжительным, а люди склонны забывать обо всем, о чем им не напоминают изо дня в день специально приспособленные для этих целей радиостанции и газеты. К осени упали индексы бирж, и на фондовых рынках разразилась паника. Вкладчики ринулись сбывать акции пошатнувшихся предприятий в полцены, загремели первые раскаты надвигающегося на мир финансового кризиса. Той самой Великой депрессии, что поразила его с неумолимостью новой Чумы ХХ столетия, кошмарной «Испанки», начавшейся под занавес Мировой войны и превзошедшей ее по количеству жертв. Депрессия, явившаяся миру, имела пугающе много общего с пандемией. Миллионы людей, оставленные ею без работы и, тем самым, обреченные на голодную смерть, не могли увидеть своего врага и понятия не имели, как с ним бороться, и он разил их направо и налево совершенно безнаказанно. Жертвам депрессии даже пенять было не на кого. Ну не станете же вы судиться с экономикой, это так же глупо, как обижаться на дождь, промочивший платье за неимением зонта. И кто виноват, что финансовые кризисы лечатся войнами, иного рецепта нет. Впрочем, осенью 1927-го до очередной Мировой войны было еще далеко, предпосылки к ней только вызревали.

А что же сэр Перси, спросите вы? Он просто не вернулся из джунглей. Ни он, ни его сын, за которого он так радовался накануне отъезда в Бразилию. Кипучая жизнь устремилась дальше бурным потоком, но в нем больше не было места исчезнувшим путешественникам, они остались в 1927-м году, последнем, когда подали весточку о себе, и потихоньку сделались прошлым. Словно пассажиры, имевшие неосторожность сойти со скоростного экспресса, когда он сделал короткую остановку в глуши. Состав укатил под перестук колесных пар, и попутчики, немного повздыхав, поневоле забыли о них, ибо именно так устроена жизнь, вагоны исправно заполняются новыми пассажирами взамен выбывших. Дыхание Времени переворачивает страницу за страницей, иначе не бывает, ему же нельзя не дышать. В итоге, как ни печально сие прозвучит, забвение уготовано всем, и даже самые яркие, наполненные красками истории, что ежеминутно пишутся людьми, неизбежно блекнут и немеют, угасая на запыленных полках архивов, куда редко кто удосуживается заглянуть. И, все же, они не умирают насовсем, скорее, дремлют в томительном ожидании, когда сделавшихся хрупкими страниц коснется рука пытливого исследователя.