Пропавшая кузина

Глава 9 Первые находки

В комнате, куда нас проводили, навстречу нам поднялся из-за стола худой и прямой как палка человек лет, наверное, пятидесяти, в скромном коричневом одеянии.

— Доктор Грубер, поверенный семьи Шлиппенбахов, граф Левской, мой университетский товарищ, — представил нас друг другу Альберт.

— Левской? — сухо поинтересовался доктор Грубер. — Русский?

— Русский, — если что-то господину доктору во мне не нравится, это его проблемы, а не мои. Во всяком случае, именно это я постарался ему показать.

— Можно уточнить, в каком качестве вы здесь присутствуете? — своими блекло-голубоватыми глазами Грубер, похоже, пытался просверлить во мне дырку, и не одну.

— В качестве частного лица, действующего по приглашению графа фон Шлиппенбаха и в его интересах, — свой статус я обозначил максимально точно, не забыв перевести стрелки на Альберта. Как ни странно, доктор Грубер этим вполне удовлетворился. Кратко поклонившись, скорее даже просто обозначив поклон, он перешел к практической части:

— Завтрак я заказал сюда, думаю, не следует обсуждать наши дела при посторонних.

Спорить со столь разумным мнением ни я, ни Альберт не стали, пусть и успели позавтракать еще в Мюнхене.

Говорил за завтраком доктор Грубер, мы больше слушали. Судя по манере изложения, доктором господин Грубер был вовсе не по медицинской, а по юридической части.

— Полицмейстер Ландсхута заверил меня, что к концу сего дня сможет со всей уверенностью выяснить, находится ли баронесса Майхоффен в городе, и в таком случае разыскать ее, либо же установить ее отсутствие в городских пределах. Есть свидетель, утверждающий, что видел баронессу и ее служанку Марту Йеске в обществе четырех неизвестных мужчин, двое из которых, по его словам, были похожи на слуг, один на офицера и еще один — просто на благородного господина. Однако, по словам полицейских, надежность этого свидетеля вызывает определенные сомнения, поскольку он склонен к неумеренному потреблению пива и сам признает, что видел баронессу и ее служанку, будучи в изрядном подпитии. Сейчас он находится в полиции, его задержали, чтобы он проспался и протрезвел перед обстоятельным допросом. Я договорился, что мне и вам, господин граф, можно будет присутствовать при допросе. Думаю, что с вашим присутствием, — последовал поклон-кивок в мою сторону, — трудностей также не возникнет. В полицию мы отправимся после завтрака.

Хм, а этому Груберу палец в рот не клади — и с полицией связь наладил, и какие-никакие сведения раздобыл.

— Обер-бургомистр и начальник железнодорожной станции также весьма обеспокоены случившимся и обещают любую помощь в прояснении обстоятельств происшествия и розыске баронессы фон Майхоффен, — продолжал Грубер. Это как раз понятно, происшествие, как мягко поименовал его доктор, ставит на их репутации большое и грязное пятно. — Но, как я понимаю, взаимодействовать при этом они будут с полицией, так что любые новости, если таковые последуют, мы будем получать именно от полицмейстера.

Ну да, тут он прав. Главное, чтобы они как можно сильнее и дольше взаимодействовали в розыске Альбертовой кузины, потому что рано или поздно взаимодействовать они начнут в поисках отмазок и оправданий — предвидение старательно нашептывало, что Катарину фон Майхоффен местные блюстители порядка не найдут. Я, впрочем, это свое мнение держал пока при себе, и после завтрака вместе с Альбертом и доктором Грубером отправился к ландсхутскому полицмейстеру.

…Честно говоря, мир, откуда я сюда попал, я начал потихоньку забывать, но вот одно словечко оттуда сейчас всплыло в моей памяти, потому что идеально подходило к свидетелю, которого сейчас допрашивали в нашем присутствии. Хмырь. Именно хмырь. Низкорослый, сутуловатый, весь какой-то нескладный и жалкий, терзаемый похмельем и потому постоянно просящий воды. Вдобавок говорил он на совершенно ужасном диалекте, и один из полицейских вполголоса переводил для нас с Альбертом и доктором Грубером его слова на нормальный немецкий. Впрочем, и для писаря, ведущего протокол, кажется, тоже.

А полицейские меня порадовали. И даже не на фоне этой пародии на человека, тут любой тупой служака показался бы родным братом, нет. Радовали они тем, что тупыми не были и шаг за шагом, продираясь сквозь непроходимую и дремучую глупость свидетеля, вытаскивали из него описание того, что он видел.

— Руку, говоришь, из-под плаща высунул? А в чем та рука была?

— Н-ну… это… в рукаве, в чем…

— А рукав, какого цвета он был-то?

— Это… белого…

— Весь белый? Или обшлаг другого цвета?

— А обшлах-то, это что?

Полицейский показал на своем мундире.

— Не-е… не белый… красный он был…

— Точно красный?

— Ну-у-у… да… о, вот прям как цветы у господина на чашке! — скрюченным пальцем свидетель показал на чашку с остывшим кофе, стоявшую на столе, за которым работал писарь. Цветы на чашке были розовыми.

Описание головного убора человека, похожего на офицера, полицейский вытаскивал из свидетеля примерно так же. В итоге выяснилось, что на голове этот «офицер» носил черную шляпу с плюмажем из черных же перьев и черно-золотой имперской кокардой. К сожалению, столь несомненный успех в допросе свидетеля так и остался единственным — вытащить из этого хмыря более-менее внятное описание «благородного господина» и «слуг» не удалось, за исключением самых основных примет, да еще того, что все трое, в отличие от «офицера», униформу не носили.

Полицмейстер Ландсхута господин фон Штеккен, невысокий толстяк с красным лицом и маленькими умными глазами, внимательно прочитав протокол допроса, разразился краткой, но весьма эмоциональной речью, из которой, если опустить многократные упоминания жопы (обычной, обезьяньей и совсем уж невообразимой жопы с ушами) и дерьма (простого и свинячьего) следовало, что он крайне недоволен. Пояснив, что белый с темно-розовой отделкой мундир является отличием императорской ордонансной жандармерии, ответственной за курьерскую передачу корреспонденции центральных имперских учреждений, полицмейстер крайне неодобрительно высказался о непонятных действиях имперских структур на территории, где ему поручено надзирать за соблюдением закона и порядка.

Объяснив нам суть проблемы, полицмейстер составил запрос в ордонансную жандармерию и велел отдать его на телеграф, после чего позвонил по телефону какому-то Петеру, по-свойски попросив его разузнать, какого такого рожна понадобилось имперским ордонансникам в Ландсхуте.

— Петер ответит быстрее, но телеграмма будет официальным документом, — хитро улыбнувшись, пояснил он нам. — Вы, господин граф, не волнуйтесь, скоро у нас будет за что зацепиться. Имперцев нам тут еще не хватало, — недовольно проворчал он.

Фон Штеккен распорядился подать нам кофе, а сам спустился в дежурную часть, видимо, организовать поиски того самого офицера. Вернулся он минут через пятнадцать, а еще через полчаса ожил телефон, не иначе как перезвонил неведомый нам Петер. В разговоре полицмейстер раза два или три употребил простейшие вопросы «Что?» и «Как?», остальными словами вновь оказались ругательства разной степени затейливости.

— Прошу простить, господа, я вынужден буду дождаться официальной телеграммы, — растерянно сказал он. — Петер говорит, что никаких офицеров императорской ордонансной жандармерии у нас в городе нет и быть не должно, так что… — тут он развел руками.

Вид у нас, надо полагать, был идиотский, и потому полицмейстер принялся нас успокаивать, рассказывая, что могут быть всякие накладки, но официальная телеграмма все прояснит. В конце концов он уговорил нас вернуться в гостиницу, пообещав прислать нам известие, как только он сам таковое получит. Ничего другого в таких обстоятельствах нам все равно не оставалось…

— Сумасшедшую поймали! Сумасшедшую поймали! — радостно подпрыгивая, кричали мальчишки, когда мы проходили через рынок.

В моей голове щелкнуло. Предвидение? Оно, не иначе…

— Эй, малый! — я порылся в карманах и показал одному из мальцов монету в пять пфеннигов. Малец резво подбежал ко мне, снял шляпу и поклонился.

— Что за сумасшедшая? А то мы тут приезжие, даже не знаем…

— Известное дело, сумасшедшая, не извольте сомневаться, ваша милость! — с важностью ответил мальчонка, зажав пятак в кулаке. — Она уж давно тут шлялась, все чего-то бормотала про то, что госпожу свою потеряла, да спрашивала, не видал ли кто ангела в обличье девы. А какие ангелы обличье девки-то примут? Сумасшедшая, точно вам говорю! Да и делать ангелам на рынке-то нечего, чего уж там! Вот. А потом еду начала воровать с прилавков, да прятаться. Ее искали-искали, а теперь вот изловили! В дурдом свезут или в монастырь в женский! Только сначала сдадут в полицию, потому положено так по порядку!

Две крепких бабы крестьянской внешности, чем-то напомнившие мне Герту Штайнкирхнер, тащили под руки совсем молодую женщину, скорее даже девушку, их окружили еще несколько торговок, с пяток мужиков и вся эта группа двигалась в направлении полицейского управления. Доктор Грубер и Альберт как-то очень уж внимательно приглядывались к происходящему, наконец, Альберт повернулся к Груберу, потом ко мне, потом снова к тащившим пойманную женщину торговкам и опять ко мне.

— Но ведь это же… — он пару раз глуповато хлопнул глазами, — это же Марта Йеске, служанка Катарины!

Мы развернулись и скорым шагом двинулись обратно.

Пока торговки, отпихивая и перебивая друг дружку, морочили голову дежурному вахмистру, искренне полагая, что рассказывают ему суть дела, мы пообщались с полицмейстером. Фон Штеккен лично спустился в дежурку, разогнал галдящую толпу, оставив лишь двух баб, которых, надо полагать, посчитал самыми толковыми. Через полчаса все положенные бумаги были составлены и подписаны, а состояние Марты Йеске определено как требующее квалифицированной медицинской помощи — девушка даже не узнавала Альберта и доктора Грубера, хотя оба утверждали, что она с ними хорошо знакома.

Лучший, по словам полицмейстера, врач в городе доктор Детеринг, осмотрев Марту, только головой покачал.

— Это не моя компетенция, господин полицмейстер, — признался он. — Здесь помогут только монахини. Пошлите в монастырь святой Маргариты, а я напишу записку настоятельнице.

Прочитав составленную Детерингом записку, фон Штеккен приписал внизу листа еще несколько строк и отправил в монастырь коляску с посыльным. Разумно, обратным рейсом сразу нужных специалисток и привезет.

…Сестра Цецилия и сестра Аделаида затребовали для работы отдельную комнату и непременно с кроватью или любой другой лежанкой. Полицмейстер извиняющимся тоном сказал, что таким условиям у него отвечает лишь одна из имеющихся одиночных камер, но монахини привередничать не стали. Что они там делали, не знаю, но часа через полтора сестра Цецилия вернулась.

— Кто-то очень грубо запечатал несчастной девушке часть памяти. Мы сделали все, что необходимо, и сейчас ей надо хотя бы пару часов поспать, потом можете задавать ей вопросы. Но мы должны будем присутствовать, могут проявиться остаточные явления воздействия. И еще — когда девушка проснется, ее нужно покормить. Она очень голодна.

Ох, опять ждать… Чтобы скоротать время, мы с Альбертом и доктором Грубером вернулись в гостиницу, где и пообедали, а как раз к завершению обеда за нами явился полицейский, посланный фон Штеккеном. Как и ожидалось, пришла телеграмма с официальным ответом на запрос полицмейстера, из которой следовало, что никаких офицеров имперской ордонансной жандармерии в Ландсхуте в настоящее время быть не должно. Большой новостью для нас это уже не являлось, так что и расстраиваться по таковому поводу никто не стал. Кстати, делайте что хотите, но я готов поспорить, что тот же полицмейстер считал такой оборот делом полезным. Причем скажи господин полицмейстер об этом вслух, я бы первый с ним и согласился, потому что одно дело — пытаться обвинять в причастности к исчезновению баронессы имперского офицера, и совсем другое — ловить преступника-самозванца. Сами догадаетесь, в каком из этих случаев имперцы стали бы совать баварской полиции палки в колеса, а в каком нет, или подсказать? Однако размышлять обо всем этом оказалось некогда — сестра Цецилия сообщила, что Марта к допросу готова, и напомнила, что девушку надо покормить. Ради такого дела доктор Грубер и полицмейстер фон Штеккен скооперировались — первый профинансировал кормежку для Марты, а второй послал за едой полицейского.

…Марта Йеске, надо сказать, оказалась весьма симпатичной девушкой, просто до допроса у меня как-то не было времени к ней присмотреться. Сероглазая и русоволосая, с приятной фигурочкой и тихим голоском, она не то чтобы являла собой прямо-таки идеал служанки, но очень сильно к нему приближалась. Темно-серое платье выглядело относительно опрятно даже после нескольких дней, в течение которых Марта его не снимала, живя при этом считай что на улице. Держалась она столь же скромно, как и выглядела, на вопросы отвечала честно и без утайки, но принципиально нового мы от нее почти ничего не узнали.

Когда они вышли из поезда на перрон прогуляться, подошли четверо мужчин. Один, назвавшийся ордонанс-капитаном Мальфи, отозвал госпожу в сторонку, сказав, что у него есть для нее важное известие, другой, представившийся доктором Вайсманом, принялся вводить Марту в состояние подавленности и полного подчинения своей воле. Теперь же, когда монахини сняли это воздействие, Марта могла вспомнить и то, что видела, как госпожу усаживали в стоявшую рядом со зданием станции красно-синюю карету, и то, как именно воздействовал на нее саму этот доктор Вайсман. Доктор Детеринг, кстати, определил действия Вайсмана как трехступенчатую ментальную блокировку, применение которой запрещено императорским эдиктом еще в 1676 году, о чем после допроса и составил официальное экспертное заключение в письменном виде. Двое других мужчин, бывших с «капитаном» и «доктором», просто стояли в стороне, должно быть, загораживая происходящее от взглядов тех, кто в это время находился на перроне.

Доктор Грубер посчитал необходимым пока что оставить Марту в Ландсхуте, а то, как именно предложил сделать это полицмейстер, всем нам показалось идеей, поистине гениальной. Фон Штеккен поговорил с монахинями, те заверили, что мать-настоятельница возражать не станет, и Марту отправили в монастырь. Там она будет сыта, ухожена и пристроена к чему-нибудь полезному, чтобы не маяться бездельем. И ей хорошо, и всем спокойнее.

В самом Ландсхуте полиция тем временем не дремала, и установила, что самозванец, именующий себя ордонанс-капитаном Мальфи, нанял две дорожных кареты. Интересный подход, да… Интересный своей показной глупостью. Именно показной — не мог же Мальфи, будем пока называть его так, не понимать, что эти его действия станут известны полиции, причем довольно быстро. Но зачем-то именно так, по-глупому, и поступил… Нет, когда дурак прикидывается умным, это даже хорошо, потому как его дурацкая сущность все равно всплывет и всего его потуги пойдут коту под хвост. А вот когда умный прикидывается дураком, это уже хуже. Он, гад, провоцирует тебя этим на действие, кторое никакого успеха тебе не принесет. Ладно, ничего другого у нас пока нет. А нет, кое-что есть. У нас есть сведения, что одна их нанятых карет должна была ехать в Регенсбург, а вторая — в Пассау. То есть вариантов всего два…