Пропавшая кузина

Глава 26 Чистка хвостов

Так, вроде не пропустил ничего из того, что надо было упомянуть, и даже не намекнул ни на что из того, чего упоминать не стоит… Составил я тут обстоятельный мемуар о своих приключениях. Зачем? Ну как зачем… Все-таки события, к которым я некоторым образом оказался причастен, уже в недалекой перспективе приведут к серьезным изменениям в европейском политическом раскладе, а поскольку Европа — наша соседка, то любые изменения в ней отразятся и на интересах Царства Русского, причем чем сильнее эти изменения будут, тем сильнее и отразятся. Вот как верный подданный русского царя, я и поспешил доложить о грядущих переменах заранее. Перечитав докладную еще раз и кое-какие места все же подправив, я принялся переписывать ее набело…

В посольской приемной дежурный дьяк пронумеровал листы, затем аккуратно сшил мою писанину толстой ниткой, наклеил бумажку с указанием количества прошитых и пронумерованных листов, присвоил документу входящий нумер, под которым и занес его в книгу учета переписки, уточнил адрес моего проживания в Мюнхене и предложил ждать ответа, заверив, что таковой воспоследует уже вскорости. Воспоследовал — уже назавтра я имел длительную беседу с русским послом, обстоятельно поясняя некоторые моменты своей записки. Посол заверил меня, что сегодня же составит сопроводительный документ и со всею поспешностью отошлет мое творение в Москву. Что ж, этот вопрос я закрыл, оставалось, что называется, подчистить хвосты.

…Доктор Грубер жил в недорогой гостинице довольно неблизко от меня. Моему визиту он несколько удивился, но совершенно явно обрадовался. Я даже некоторые угрызения совести чувствовал из-за того, что придется эту радость ему слегка подпортить. Но есть такое слово — «надо».

— Здравствуйте, доктор! — приветствовал его я. — Рад видеть вас выздоравливающим.

— Здравствуйте, экселленц! — поклонился Грубер. — Ваше внимание большая честь для меня!

Мы устроились за столом, доктор вызвал прислугу и велел подать кофе. Пока нам несли угощение и пока мы его употребляли, поговорили о недавних событиях. Доктор Грубер искренне возмущался неслыханным коварством заговорщиков, но тут же осторожно укорил короля Фердинанда в некотором недопонимании опасности, исходившей от имперской партии, из-за чего оная партия и усилилась до такой степени, что смогла угрожать династии. А когда кофе был допит, а прилагавшиеся к нему сладости съедены, я, отложив в сторону эмоции и воспоминания, перешел к цели своего визита.

— Скажите, доктор, неужели так трудно было рассказать нам с графом, в чем дело? Что мы, заметьте, я говорю о нас всех, а не о вас лично, выиграли от вашего молчания? — строго спросил я Грубера.

— Простите, экселленц, вы о чем? — Грубер попытался изобразить непонимание.

— Об инструкциях, полученных вами перед поездкой в Ландсхут не будем говорить от кого, — как о чем-то само собой разумеющемся сказал я. Даже плечами пожал для усиления эффекта.

— Но откуда… — доктор Грубер аж закашлялся. — Откуда вы знаете?!

— Ну что вы, доктор, ничего я не знаю, — я посчитал уместным слегка поиздеваться, и лишь когда Грубер вернул себе осмысленный взгляд, продолжил: — Просто догадался. Или логически вычислил. На ваш выбор.

— Прошу простить меня, экселленц, но я не имею полномочий обсуждать подобные вопросы, — доктор ушел в глухую защиту.

— А я и не собираюсь ничего обсуждать, — растерянность Грубера при этих моих словах меня порадовала, и я добавил: — Я даже не собираюсь предполагать, насколько быстрее и лучше удалось бы нам действовать, если бы вы хотя бы частично открыли мне и графу фон Шлиппенбаху подоплеку дела еще в Ландсхуте. Я хочу сказать вам нечто иное. Видите ли, доктор, любая совместная деятельность подразумевает взаимное доверие между ее участниками. И если передо мной еще раз встанет вопрос о совместных с вами действиях, я буду вынужден очень серьезно подумать, прежде чем соглашусь. Или не соглашусь. На этом вынужден проститься.

Зачем я устроил доктору Груберу такую выволочку? А это не ему. Это тем, кому господин доктор обязательно доложит о нашем разговоре и слова мои передаст. Послание такое — не лезьте ко мне больше, никаких дел с вами иметь не хочу и не буду.

А вот о чем я доктору говорить не стал вообще, так это о том, что коварный заговор против династии если и существовал, то только на страницах королевского манифеста. А то понизил бы человеку самооценку до совсем уж неприличного уровня — наградили его за участие в искоренении заговора, а заговора-то, оказывается, никакого и не было…

И в самом деле — зачем агентам влияния изводить династию? Не их это дело и не их интерес. В конце концов, не нравится им принц Карл как претендент на имперскую корону, так против него лично и злоумышляли бы. А всю династию… Мягко говоря, маловероятно. Да и потом, если бы заговор такого масштаба и правда существовал, вряд ли его удалось бы подавить так быстро и безболезненно.

Но зачем тогда понадобилось говорить о заговоре королю Фердинанду? Да затем, что его величество — гений! Придумав заговор аж против всей династии и добавив к нему вполне имевшее место казнокрадство, баварский монарх ловко лишил Империю возможности защитить своих агентов влияния. Теоретически император мог бы потребовать от короля максимальной объективности следствия по делу заговорщиков и даже представителей своих послать для надзора за той самой объективностью, но… Во-первых, король не дал имперцам на это времени, все было сделано очень быстро. А, во-вторых, согласно имперским традициям и прецедентам, под такое вмешательство необходимо сначала подвести солидную теоретическую базу в виде публичного выражения императором или хотя бы кем-то из имперских министров своей озабоченности, и вот тут король Фердинанд устроил так, что вырази император Рудольф эту самую озабоченность, свои же коллеги-монархи ее бы не поняли и не оценили. Это что же, подумали бы они, сегодня Вена озабочена судьбой казнокрадов и потенциальных цареубийц в Мюнхене, а завтра где? В Париже? В Лондоне? В Мадриде? Да и самому императору выступать в защиту столь гнусных преступников было бы как-то даже неудобно. Нет, тут его баварское величество переиграл императора вчистую…

Ко второму этапу чистки хвостов я приступил утром следующего дня. Перед выходом из дома прицепил на кафтан орденский крест, чтобы выглядеть посолиднее, и отправился в университет. Каникулы еще не закончились, но профессура уже расселилась по родным кабинетам, к числу которых относился и тот, что был моей целью.

— Доброе утро, господин профессор, — вежливо поздоровался я. Профессор Левенгаупт отложил в сторону тетрадь, в которой что-то писал, и энергично кивнул, тряхнув гривой.

— Доброе утро, Левской, присаживайтесь. Вас, смотрю, можно поздравить? — он наставил испачканный чернилами указательный палец на мой орден.

— Можно, — согласился я.

— Что же, примите мои поздравления. Это за недавние, хм, события? — понимающе спросил профессор.

— За них, — признал я.

— Что же, хорошо, что все закончилось благополучно, — Левенгаупт улыбнулся. — В Мюнхене я устроен очень неплохо, и мне бы не хотелось, чтобы здесь происходили столь нежелательные потрясения.

— Полностью с вами согласен, — кивнул я. — Но могло кончиться и неблагополучно. Для меня.

— Поясните, — профессор нахмурился, но явно заинтересовался.

— Мой друг оказался некоторым образом причастен к произошедшему. Поэтому злоумышленники попытались лишить меня возможности оказать ему помощь, — я старался, чтобы мои слова звучали без особых эмоций.

— Вот как? — Левенгаупт устроился в кресле поудобнее, молчаливо приглашая меня продолжать.

— Как я понимаю, — что ж, продолжать так продолжать, — они имели представление о моих способностях и приняли меры к тому, чтобы я не мог использовать эти способности против них.

— И что это были за меры? — вопросил профессор.

— Остро заточенный шлегер у моего противника на мензуре, например.

— Даже так? — Левенгаупт недовольно поморщился. — Но почему вы пришли с этим ко мне?

— Потому что, господин профессор, — я на секунду замялся. Эх, была, не была! — Потому что вы на тот момент были единственным в университете, кто имел полное представление о моих способностях и возможностях.

Профессор явственным образом опешил. Несколько мгновений он растерянно смотрел на меня, потом его взгляд снова стал осмысленным. Так, и что сейчас будет? Честно говоря, больше всего я боялся, что Левенгаупт выгонит меня прочь и перестанет со мной заниматься индивидуально, но все уже сказано, отступать некуда.

— Что же, Левской, ваша откровенность, как и то, что с нею вы обратились прямо ко мне, делает вам честь, — кивнул Левенгаупт. — И я готов помочь вам разобраться в произошедшем затруднении. Скажите, когда имел место этот, как вы выразились, «тот момент»?

— Двадцатого мая, господин профессор.

— Двадцатого мая? — переспросил он. — Двадцатого мая, двадцатого мая… — бормоча это себе под нос, профессор Левенгаупт принялся листать назад настольный календарь. — Ошибаетесь, Левской, двадцатого мая единственным я уже не был.

Настала моя очередь опешить. Однако, сейчас, похоже, последуют и разъяснения…

— Одиннадцатого апреля, — Левенгаупт даже развернул календарь в мою сторону, — ко мне обратился университетский секретарь доктор Ханзен. Он как раз интересовался моими персональными занятиями с вами, затрудняясь с вопросом, по какой статье их учитывать и оплачивать — сам я, знаете ли, никогда этими канцелярскими подробностями особенно не увлекался. И да, он очень подробно спрашивал о том, что на этих занятиях происходит и действительно ли студент Левской подает столь большие надежды, что проводить с ним такие занятия необходимо.

В листе календаря за одиннадцатое апреля и правда была запись: «Д-р Ханзен, 11 часов, формальности по Левскому».

— Я, знаете ли, имею привычку расписывать свои дела вперед, — пояснил Левенгаупт. — И когда утром одиннадцатого апреля Ханзен обратился ко мне, я назначил ему встречу в моем кабинете на тот же день двумя часами позже. К сожалению, обратиться к самому доктору Ханзену нет возможности, во время недавних событий он был арестован.

Врать не стану — мысль о том, что запись сделана, как говорится, задним числом, в моей голове промелькнула, но обратившись к предвидению, я признал, что профессор говорит правду. И раз этого Ханзена арестовали во время недавних, как скромно выразился Левенгаупт, событий, значит он имел вполне реальное отношение к имперской партии и был напрямую связан не с самим Орманди, конечно (вот еще, будет университетский секретарь общаться со студентом!), а с теми, кто венгру платил и отдавал приказы. У меня как будто гора с плеч упала. Настроение мое, похоже, передалось и профессору, потому что он дружелюбно улыбнулся и сказал:

— Что же, Левской, смотрю, вы тоже рады, что данный инцидент исчерпан.

— Да, господин профессор, я очень рад, — я даже встал и поклонился. А что, без горы на плечах не так это и тяжело.

— Кстати, Левской, — профессор адресовал мне еще одну улыбку, — раз уж у нас состоялась столь доверительная беседа, не удовлетворите ли мое любопытство в вопросе личного свойства: что означает ваша фамилия?

— Она происходит от слова «лев», — «лев» я сказал по-русски и тут же повторил по-немецки: Der Löwe. — Как и ваша, господин профессор, — и я тоже вполне по-дружески ему улыбнулся.

— Почему-то я так и думал, — Левенгаупт деликатно хохотнул, затем встал и подал мне руку. — До свидания, Левской. Расписание наших с вами занятий я сообщу вам с началом семестра.

— До свидания, господин профессор!

…Третье дело, еще остававшееся до полного закрытия вопроса с подчисткой хвостов, требовало некоторого финансирования, которое мы с Альбертом и открыли, скинувшись на маленькую пирушку для тех членов братства, что помогли Шлиппенбаху добиться аудиенции у его величества, пока мы с Катей отсиживались у озера, а именно сеньора братства графа фон Дальберга, фукс-майора барона фон Мюлленберга, и двух братьев, никаких постов не занимавших — фон Гизе и фон дер Танна. Посидели мы в пивной хорошо, рассказали о наших приключениях, понятно, то лишь, что посчитали уместным рассказать, я поделился своими умозаключениями относительно истинного положения дел с недавним «заговором». Мне, естественно, по-дружески посоветовали не сильно на столь скользкую тему распространяться, но я заверил присутствующих, что только для их ушей это и предназначалось, раз уж некоторую причастность к делу они имеют. Доверием моим народ проникся, как и чувством собственной избранности, на том тему и прикрыли, перейдя к другому вопросу, для части присутствующих куда более интересному и животрепещущему. Поскольку перед началом семестра должно было произойти переизбрание руководства Мюнхенской организации братства, граф фон Дальберг поинтересовался, не собирается ли Альберт выдвинуть свою кандидатуру на какой-либо руководящий пост, обещая таковое выдвижение поддержать. Альберт отказался, объяснив это тем, что в Мюнхене этот семестр у него последний, после чего он вернется в Геттинген, а полномочия руководителей братства действуют в течение года. Тогда Дальберг предложил мне баллотироваться на место фехтварта[40]. На мой взгляд, с этим бы лучше справился барон фон Мюлленберг, о чем я присутствующим со всей прямотой и сказал, но тут же узнал, что барон нацелился на должность сеньора. Думал я недолго и согласие свое дал. Уж если я приехал сюда учиться, то почему должен ограничивать учебу только артефакторикой и магиологией? Поучиться руководить людьми, пусть пока лишь в должности инструктора, дело никак не менее нужное. Стали у меня тут потихоньку прорисовываться планы на будущее, и предложение фон Дальберга оказалось в этом смысле вполне своевременным…

Отработка на Герте и Аньке некоторых приемчиков, коим я научился с Катей, по разряду чистки хвостов не проходила, но занялся я и этим. Когда Герта очередной раз уехала в деревню и мы с Анькой остались вдвоем, я легко и быстро смог залезть ей в голову — интересно же было, что это ее на меня потянуло, а потом и на хозяйку. Оказалось, ничего особенного. Как она и говорила, ко мне у этой прагматичной особы и симпатия имелась, и денежный интерес наличествовал, все без обмана. А с Гертой у них просто переместились в постель рабочие, так сказать, отношения хозяйки и служанки, что обеих более чем устраивало. С самой Гертой оказалось намного интереснее — эта умная, хозяйственная и организованная женщина в наших играх нашла себе психологическую разгрузку от постоянных забот о домохозяйстве, галантерейной лавке, подсчете доходов и расходов, управлении немалым числом работников и работниц. Проще говоря, подчиняясь мне, а иной раз, по моему желанию, и Аньке, Герта Штайнкирхнер хоть так сбрасывала на время со своих плеч груз принятия решений и ответственности за их результаты. А уж регулярная порка ремешком шла для этой крепкой и мощной женщины как своего рода массаж, не более того. Ну что ж, если ей так легче жить, почему бы и не помочь? Тот самый случай, когда делать доброе дело пусть и не так легко, но очень и очень приятно…