Пропавшая весной

Глава 11

Все это словно сон, думала Джоанна, да, все это словно сон.

Пройдя меж извивов колючей проволоки, мальчишка-араб принес ее чемоданы и что-то по-турецки пронзительно закричал: рослому, толстому, с подозрением смотревшему на них турку, начальнику станции.

У перрона стоял, поджидая ее, знакомый спальный вагон с кондукторами в униформе шоколадного цвета, которые выгладывали из окон.

На вагоне красовалась надпись «Алеппо — Стамбул».

Этот вагон был единственной ниточкой, которая связывала ужасную гостиницу в пустыне с цивилизованны миром!

Проводник, отменно вежливый и по-европейски услужливый, приветствовал ее по-французски и открыл перед нею дверь купе, в котором заправленная постель сверкала белизной подушки и простыней.

Джоанна почувствовала, что наконец возвращается в цивилизованный мир…

Внешне Джоанна выглядела как спокойный, бывалый путешественник, та же самая миссис Скудамор, которая неделю назад оставила Багдад. Лишь она одна знала, какое удивительное преображение, какая поразительная перемена скрывается за ее невозмутимым внешним обликом.

Поезд, как она уже отметила, пришел очень кстати. Он появился именно тогда, когда рухнули последние барьеры, которые она воздвигала всю жизнь, — рухнули, смытые лавиной страха и одиночества.

Для нее, как и для всякого человека, оказавшегося наедине с собой, наступило прозрение. Она поняла саму себя. И, хотя в данную минуту она выглядела как самая обыкновенная путешествующая англичанка, утомленная тяготами длительного странствия, тем не менее ее сердце и ум находились в состоянии самоуничижения, которое охватило ее, когда она, одинокая и потерянная в пустыне, сидела на песке, подавленная тишиной и жгучим солнечным светом.

Она совершенно механически отвечала на замечания и вопросы индуса.

— Почему мэмсахиб не вернулась к ленчу? Ленч был готов и ждал вас. Очень хороший ленч. Скоро уже пять часов, для ленча уже поздно, но, может быть, выпьете чаю?

— Да, — отвечала она, — можно выпить и чаю.

— Где пропадала мэмсахиб? Я обошел всю гостиницу, но мэмсахиб нигде не было, Никто не видел, в какую сторону пошла мэмсахиб.

Джоанна ответила, что уходила в пустыню очень далеко, дальше чем обычно.

— Это не безопасно. Это совсем не безопасно. Мэмсахиб могла потеряться. Никто не видел, в какую сторону она пошла. Мэмсахиб могла заблудиться и не вернуться совсем.

Да, спокойно согласилась она, она в самом деле заблудилась, но, к счастью, выбрала правильное направление и смогла найти дорогу назад. Сейчас она хочет выпить чаю и немного отдохнуть. В котором часу отправляется поезд?

— Поезд отправляется в восемь тридцать вечера. Он немного подождет, не привезет ли автомобиль новых пассажиров. Но сегодня автомобиль не придет: слишком много воды, русла рек переполнены. Там все бурлит. — Индус взмахнул руками, сделал устрашающее лицо и грозно зашипел: — ф-ф-у-у-ш!

Джоанна кивнула в знак того, что понимает, о чем он говорит.

— У мэмсахиб очень усталый вид, — присмотревшись к ней, озабоченно произнес индус, — Мэмсахиб, наверное, очень расстроена?

Нет, оказала Джоанна, ничем она не расстроена.

— Мэмсахиб выглядит совершенно другой, — покачал головой индус.

Да, равнодушно подумала Джоанна, мэмсахиб теперь другая. Возможно, на лице у нее проступает разница между той, прежней Джоанной и нынешней. Она поднялась в спальню чтобы переодеться, и остановилась перед засиженным мухами зеркалом.

В самом ли деле разница так заметна? Внимательно осмотрев себя в зеркале, Джоанна вынуждена была признать, что теперь она выглядела старше. Под глазами появились темные куги. Лицо покрывал слой желтой пыли и пота.

Умывшись, она причесала гребнем волосы, слегка припудрилась, коснулась губ помадой и посмотрела снова.

Разница все же была заметна. Теперь ее лицо выглядело по-иному, всеми чертами и выражением глаз излучая глубокую душевную искренность и спокойствие.

Каким же все-таки самодовольным существом она была! Ее охватило сильное отвращение к себе самой. Эта неприязнь к себе прежней, это недовольство собой, той, какой она была до этого дня, было для нее новым, еще непривычным чувством.

Родни, думала она, Родни.

Снова и снова она повторяла в мыслях это имя.

Это имя стало для нее символом ее цели. Рассказать ему все, абсолютно все, не щадя себя и ничего не скрывая. Это, она чувствовала, было самое главное. Они должны начать новую жизнь, пока еще не поздно. Она скажет ему: «Я глупая, себялюбивая женщина. Ты мудрый, ты великодушный; научи меня, как жить!»

«Он должен простить меня», — думала Джоанна. Родни великодушный, он простит ее, думала она. Он очень хороший, чуткий и добрый человек, теперь она понимала это со всею отчетливостью. Он никогда не питал ненависти к ней. Вот потому его все любят, и дети без ума от него, а прислуга только и смотрит, как бы ему угодить. Даже Эверил, при всем своем упрямстве, никогда не переставала любить его. У Родни друзья — по всему городу. Родни, думала она, в жизни никого не обидел.

Джоанна вздохнула. Она чувствовала себя уставшей. Все тело ломило, словно она несколько дней работала, не разгибая спины.

Она выпила чаю и легла в постель, чтобы отдохнуть до обеда, после чего она сразу же должна была сесть в поезд.

Она уже не чувствовала ни нетерпения, ни страха, ни тоски по какому-нибудь занятию или развлечению. Мысли-ящерицы уже не показывались из своих норок, они больше не пугали ее.

Он наконец узнала и поняла себя, и это понимание даровало ей душевное спокойствие.

Теперь она хотела лишь одного — отдыхать, лежать, ни о чем не думая, с пустыми, успокоившимися мыслями, различая в глубине сознания, как в тумане, милое лицо Родни…

И вот она уже сидит в поезде, в своем спальном вагоне, в своем купе, и слушает проводника, перечисляющего железнодорожные катастрофы, имевшие место на этой дороге за последние пятнадцать лет. Джоанна предъявила кондуктору свой билет, паспорт и с удовольствием приняла его заверения, что на первой же станции он отправит телеграмму в Стамбул и заново забронирует для мадам одно место в спальном вагоне Восточного экспресса. Джоанна заодно попросила его отправить из Алеппо еще одну телеграмму следующего содержания:

«Путешествие задерживается. Все в порядке. Люблю. Джоанна».

Родни должен получить эту телеграмму до ее приезда.

Словом, все было устроено, предусмотрено и оговорено, а ей самой ничего не оставалось делать и не о чем было заботиться. Теперь она могла совершенно расслабиться, что она и сделала с огромным удовольствием.

Впереди ее ожидали пять дней мира и спокойствия, пока экспрессы «Восточный» и «Тавры» будут с бешеной скоростью нести ее на запад, с каждым днем все больше приближая ее к Родни и к прощению.

На следующий день, рано утром, они прибыли в Алеппо. До сих пор Джоанна оставалась единственным обитателем своего купе, поскольку сообщение с Ираком прервалось и пассажиров совсем не было. Но на этой станции скопилось очень много пассажиров, так что поезд оказался набит битком. Как обычно, было много сутолоки, недоразумений с вещами. С перрона доносились крики носильщиков, громкие разговоры, протесты, поздравления, споры, — и все это, произносимое на разных языках, смешивалось в единый гул вокзала.

Джоанна ехала в первом классе, в том самом единственном в экспрессе «Тавры» спальном вагоне со старомодными двухместными купе, предназначавшемся для таких, как она, пассажиров.

Но вот дверь отодвинулась в сторону, и в купе вошла высокая женщина в черном платье. За нею почтительно следовал проводник, который вел за собой целую толпу обремененных кладью носильщиков. Вскоре купе оказалось заполненным почти до отказа дорогими кожаными чемоданами с геральдическими коронами в уголках.

Высокая женщина по-французски отдавала распоряжения проводнику, как укладывать вещи. Наконец все было уложено и проводник ушел. Женщина, обернулась к Джоанне и улыбнулась с видом бывалой путешественницы.

— Вы из Англии, верно? — сказала она.

Она говорила почти без акцента. У нее было продолговатое бледное лицо с выразительными живыми чертами и светлые серые глаза, сиявшие странным блеском. На вид Джоанна дала бы ей не больше сорока пяти.

— Я приношу извинение за столь раннее вторжение. Совершенно неудобное время для отправления поезда. Наверное, я помешала вашему отдыху. Эти вагоны старого типа! В новых вагонах все купе одноместные. Но, я думаю, мы не помешаем друг другу, — улыбнулась она открытой детской улыбкой. — До Стамбула всего два дня пути, а я не из тех людей, с кем невозможно ужиться. Если я буду чересчур много курить, вы мне скажите. А сейчас я уйду и не буду мешать вашему отдыху. Пойду в вагон-ресторан, посмотрю, что у них сегодня на завтрак. Еще раз извините меня за столь ранее вторжение и суету.

— Не стоит беспокоиться, — улыбнулась Джоанна. — В путешествии без этого не обойтись.

— О, я вижу вы тоже уживчивый человек! — просияла женщина, увидев улыбку Джоанны. — Я думаю, мы отлично проведем время.

Она вышла из купе и аккуратно закрыла за собой дверь. Джоанна слышала, как она прощается на перроне с друзьями, которые называли ее Сашей и говорили на неизвестном Джоанне языке.

— Возбужденная разговором с новой пассажиркой, Джоанна больше не могла уснуть. До этого она проспала всю ночь и чувствовала себя отдохнувшей. Ей всегда хорошо спалось в поездах. Она встала и принялась одеваться. Поезд отошел от вокзала, когда она почти закончила свой туалет. Приведя себя в порядок, она вышла в коридор, но прежде бросила быстрый взгляд на геральдические короны на чемоданах своей попутчицы. Золотое тиснение на черной коже гласило: «Княгиня Гогенбах Салм».

Джоанна прошла в вагон-ресторан и увидела там свою новую знакомую, которая сидела за столиком, завтракала и оживленно разговаривала с маленьким плотным французом.

Княгиня посмотрела на Джоанну, улыбнулась и пригласила сесть рядом.

— Вы, как я вижу, энергичная женщина, — воскликнула она. — На вашем месте я бы еще спала и спала. Месье Бодью, продолжайте ваш рассказ. Он очень интересный.

Княгиня говорила с месье Бодью на французском языке, с Джоанной — на английском, отдавала распоряжения официанту по-турецки и время от времени на беглом итальянском обменивалась замечаниями с меланхоличным офицером, который сидел через проход.

Наконец плотный француз кончил завтракать и удалился, учтиво поклонившись княгине.

— Вы настоящий полиглот, — сказала Джоанна.

Продолговатое бледное лицо княгини осветилось улыбкой, на этот раз немного грустной.

— Вы так считаете? Впрочем, почему бы и нет. Дело в том, что я родилась и выросла в России. Вышла замуж за немца и долго жила в Италии. Я говорю на восьми или девяти языках. На одних хорошо, на других похуже. Но ведь это же прекрасно — разговаривать. Как вы думаете? Каждый человек по-своему интересен, а наша жизнь такая короткая! Мы должны делиться своими мыслями, жизненным опытом. Но в мире очень мало любви, обычно говорю я. Мои друзья возражают мне: «Саша, но ведь есть люди, которых невозможно любить, — турки, армяне, левантийцы». А я с ними не согласна. Я люблю всех, Gагsоn, L’addition[2].

К ним тут же, поспешно и почтительно, подошел официант, и Джоанне стало понятно, что ее соседка по купе — в самом деле очень важная особа.

Все утро и весь день поезд мчался по плоским равнинам, а к вечеру стал медленно подниматься к предгорьям Тавра.

Саша сидела в своем углу, курила, читала книгу, время от времени делая остроумные замечания. Джоанна почувствовала, что очарована этой необыкновенной женщиной, которая была совершенно из другого мира и которая уже своим образом мышления абсолютно отличалась от всех, с кем Джоанне довелось встретиться в жизни.

Эта смесь обезличенности и интимности странно уживалась в этой женщине и совершенно очаровала Джоанну.

— Вы ничего не читаете. Почему? — вдруг сказала Саша. — Вы ничего не делаете руками, не вяжете. На англичанок это не похоже. И тем не менее вы выгладите как настоящая англичанка. Да, у вас абсолютно английский вид.

Джоанна улыбнулась.

— Все очень просто, — ответила она. — У меня с собой нет ничего почитать. Дело в том, что в Телль-Абу-Хамиде мне пришлось надолго прервать свое путешествие, и я перечитала все книги, какие брала с собой.

— На почему же в Алеппо вы не купили ни одной книги? Нет, я вижу, что вам нравится сидеть просто так и смотреть в окно на горы. Хотя, должна сказать, вы их даже не замечаете. Вы смотрите на что-то такое, что видите только вы сами. Я права? Наверное, вы охвачены сильными переживаниями или уже перенесли их. Возможно, вы сильно тоскуете? Или, наоборот, очень счастливы?

Джоанна нахмурила брови и не торопилась с ответом.

Некоторое время Саша ожидала, глядя на нее, и наконец улыбнулась.

— О, вы настоящая англичанка! Мой вопрос показался вам крайне бестактным, да? Не отрицайте, я вижу. А ведь для русских это вполне естественно. Забавно, не правда ли? Вы не ощутили бы ни малейшей неловкости, если бы я спросила вас о том, где вы были, в каких отелях останавливались, что видели, есть ли у вас дети, чем они занимаются, давно ли вы путешествуете и знаете ли вы хорошего куафёра в Лондоне. Вы бы с удовольствием ответили на все эта вопросы. Но если я спросу вас о чем-нибудь, что имеет отношение к душе, например, часто ли вы тоскуете, верен ли вам ваш муж, часто ли вы спите с мужчинами, какие у вас были самые сильные жизненные впечатления, любите ли вы Бога, — вас тут же охватит чувство неловкости, вы нахмуритесь и постараетесь уйти от ответа. А между прочим, эти вопросы — самые главные для человека и самые интересные, nicht wahr?[3]

— Вы, как я вижу, несмотря на свой космополитический вид и манеры, полностью сохранили в себе характер своей нации, — улыбнулась Джоанна.

— О, да! У вас, в Англии, даже представить нельзя, чтобы молодую, недавно вышедшую замуж женщину спросили, ждет ли она ребенка. Тем более такого вопроса у вас не услышишь за столом во время ленча. Такой вопрос у вас задают с глазу на глаз, понизив голос, а то и шепотом и на ухо. Хотя, если ребенок уже появился на свет, вы преспокойно спрашиваете во весь голос и где угодно, и за столом, и в театре: «Как себя чувствует ваша крошка?»

— Да, но ведь это в самом деле весьма интимный вопрос, не так ли? — возразила Джоанна.

— Нет, я так не думаю. Недавно в Венгрии я встретила свою подругу, с которой не виделась несколько лет. «Мицци, — сказала я ей, — ты замужем вот уже не один год, но у тебя до сих пор нет ребенка. Почему?» И, что вы думаете она мне ответила? Она сказала, что сама не знает! Она сказала, что вот уже пять лет как они с мужем усердно трудятся в постели, не жалея сил и времени. Они так устали, они просто истощили себя! Но ребенок так и не получается. «Что же мне делать?» — спросила она. И тогда — а мы сидели за столом в окружении множества друзей и завтракали, — так вот, и тогда каждый стал делиться с нею советами. Да, представьте себе! И, должна заметить, многие из этих советов, на мой взгляд, оказались весьма практичными. Как бы то ни было, но Мицци сказала, что обязательно перепробует все, что ей насоветовали. Может быть, из этого что-нибудь и получится.

Заметив каменное выражение на лице у своей попутчицы, Саша расхохоталась.

И все-таки Джоанна почувствовала неожиданную симпатию, некое искреннее чувство к этой дружелюбной, хотя и забавной иностранке, жгучее желание открыть ей свое сердце. Джоанна поняла, что ей самой необходимо с кем-то пооткровенничать, кому-то высказать все, что наболело на душе за последние дни. Ей самой хотелось удостовериться в реальности того, что она ощущала в душе…

— Да, вы правы, — медленно проговорила она. — Мне в самом деле пришлось испытать очень сильные потрясения.

— Вот как! Я так и подумала. Что это было? Связь с мужчиной?

— Нет. Конечно же нет, — покачала головой Джоанна.

— Я очень рада. У многих женщин самые сильные переживания часто связаны с мужчинами и по сути весьма банальны, да и кончаются, как правило, полным забвением, не доставляя впоследствии ни малейших беспокойств.

— Нет, я там была одна, в гостинице в Телль-Абу-Хамиде. Ужасное место! Одни мухи, гора жестянок из-под консервов да колючая проволока. А внутри темно.

— Положим, окна там не делают из-за сильной жары, — возразила княгиня. — Но я очень хорошо представляю, что вы чувствовали.

— Мне даже не с кем было поговорить, — продолжала Джоанна. — Книг, что у меня были с собой, хватило всего на два дня. И вот, представляете, меня охватило очень странное состояние!

— Да, да, — кивнула княгиня. — Такое иногда бывает. Вы рассказываете очень интересные вещи. Продолжайте.

— Я стала искать причину этого состояния и размышлять, разумеется, о себе. И мне вдруг открылось такое, чего я за собой никогда не знала. Я вдруг поняла такие странные вещи, в которых в обычных условиях никогда бы не созналась. Я не могу описать это состояние словами…

— Но вы же описываете, — улыбнулась княгиня, — как видите, это не трудно, я вас очень хорошо понимаю.

Интерес у Саши к тому, что рассказывала Джоанна, был такой естественный, такой непосредственный, что Джоанна, сама удивляясь себе, вдруг принялась рассказывать все, что наболело у нее на душе. Джоанне казалось совершенно естественным сообщать этой женщине о себе столь интимные вещи, потому что она видела: Саша и сама умеет быть очень искренней и правдивой.

Отбросив всякую стыдливость, Джоанна поведала ей обо всех свои мучениях, страхах и о том, как в конце концов ее охватила сильная паника.

— Может быть, это вам покажется глупым, но я почувствовала себя совершенно одинокой, словно сам Господь оставил меня.

— Да, такое иногда чувствует каждый человек. Я сама пережила такое. Это ужасно, когда тебя охватывает самая черная меланхолия. Ужасно! Вокруг тебя словно становится темно.

— Нет, там было совсем не темно, там было светло, там светило яркое солнце. Я сидела посреди пустыни и не знала, в какую сторону мне направиться. Солнце жгло, а рядом не было ни дерева, ни укрытия, ни клочка тени.

— Неважно, мы говорим об одном и том же. Для вас это был свет, но все равно он вам казался ужасным, потому что вы долгое время как бы находились в помещении, в темноте, А для меня это был мрак, в котором ничего не видно, и я ощущала себя потерянной, словно в ночи. Но отчаяние, ужас и чувство одиночества мы испытывали одинаково сильно. Словно любовь Господа оставила нас.

— Вот тогда-то все и произошло, — медленно произнесла Джоанна. — На меня будто нашло озарение. Я поняла все. Я поняла саму себя. Я поняла наконец, что я собой представляю. Все мои глупые претензии и надежды слетели с меня, как пустая шелуха. Я словно родилась заново, — Джоанна пристально посмотрела на свою собеседницу.

Саша вздохнула и с сочувствием покачала головой.

— И тогда я поняла, что должна делать, — продолжала Джоанна. — Я поняла, что мне надо вернуться домой и все начать сначала. Я должна построить новую жизнь, начать все сначала.

Наступило долгое молчание. Саша задумчиво смотрела на собеседницу с выражением, которое немного озадачило Джоанну.

— Ох, наверное, я кажусь вам совершенно сентиментальной и чувствительной дурой…

— Нет, нет, не надо так говорить! — остановила ее Саша. — Я очень хорошо понимаю ваши переживания. Со мною тоже случалось подобное. Такое происходило и со Святым Павлом, и с другими святыми, с обыкновенными смертными и с грешниками. Это называется раскаянием. Человека охватывает прозрение, и душа его начинает понимать саму себя. Да, подобное бывало со многими людьми, и все это естественно. Не надо этого стыдиться, это вполне обычная вещь, как, например, то, что вы обедаете или чистите зубы. Да, это совершенно обычные вещи, но мне все равно интересно. Рассказывайте, я слушаю вас.

— Я вдруг поняла, что была такая недобрая, такая глупая и злая, — продолжала Джоанна. — Я поняла, что доставила много огорчений любимому человеку.

— Да, да, это и было ваше раскаяние! — с жаром воскликнула Саша.

— Мне так захотелось домой, что я едва нашла силы дождаться поезда. Мне так много надо сказать ему! Я хотела все объяснить ему!

— Кому? Вашему мужу?

— Да. Он всегда был такой добрый со мной, такой великодушный, но он был несчастлив. Я не смогла сделать его счастливым.

— А теперь вы думаете, что сможете сделать его счастливым?

— По крайней мере мы с ним должны объясниться. Пусть он узнает, как я глубоко сожалею о том, что было в прошлом. Он может мне помочь. Но что я скажу ему? — Джоанне на ум пришли слова христианской молитвы. — Я скажу ему: «Да будет новая жизнь отныне и навсегда».

— Это под силу только святым, — сурово произнесла Саша.

Джоанна поникла.

— Нет, я совсем не святая.

— Да, именно это я и хотела сказать. — Саша помолчала, затем продолжала мирным приветливым голосом. — Простите меня за мои слова. Может быть, я и не права.

Джоанна выглядела немного смущенной.

Саша закурила еще одну сигарету и глубоко вдохнула дым, устремив взгляд в окно.

— Сама не знаю, почему я все это рассказала вам, — смущенно произнесла Джоанна.

— Что в этом странного? Это естественно. Вам просто надо было кому-то все рассказать. Вам нужно было выговориться. У вас столько накопилось на душе, вам надо было освободиться от этого груза. Все это совершенно естественно.

— Обычно я очень сдержана, — покачала головой Джоанна.

Саша с удивлением посмотрела на нее.

— И очень гордитесь этим, как и все англичане, да? Ох, англичане такая забавная нация, очень смешная. Такая стыдливая. Так озабочена своим целомудрием, всегда готова бороться и истреблять собственные пороки.

— Думаю, что вы преувеличиваете, — поджав губы, сказала Джоанна.

Она вдруг почувствовала себя настоящей британкой, совершенно не схожей характером с этой экзотической бледнолицей женщиной, сидящей в противоположном углу, с женщиной, с которой минуту или две назад она делилась своими интимными переживаниями.

— Вы едете до самого Симплона? — спросила Джоанна обыденным тоном.

— Нет, я на сутки остановлюсь в Стамбуле, а затем направлюсь в Вену, — беззаботно ответила Саша. — Может быть, я там и умру, а может быть, и нет.

— Вы хотите сказать, что у вас есть такое предчувствие? — помедлив, тревожно спросила Джоанна.

— Нет, это не так! — Лицо Саши озарилось улыбкой. — Я направляюсь туда, чтобы сделать операцию. Операция будет очень серьезной. Такие операции нечасто кончаются благополучно. Но, в Вене есть очень хорошие хирурги, к одному из них я и еду. Это очень хороший врач. Он еврей. Я всегда говорила, что глупо изгонять всех евреев из Европы. Они хорошие врачи, хорошие хирурги. Среди евреев есть очень много артистов.

— Да — кивнула Джоанна, — совершенно с вами согласна. Мне очень жаль.

— Жаль кого? Меня, из-за того, что я могу умереть? Но ведь все мы умрем рано или поздно. А может быть, я и не умру. Если останусь жива, то уйду в монастырь, я знаю один монастырь, там очень строгие порядки. Там даже не разговаривают, только молятся.

Джоанна: поймала себя на мысли, что никак не может представить себе Сашу принявшей обет молчания.

— А ведь скоро нам всем придется много молиться, — суровым тоном продолжала Саша. — Скоро придет война.

— Война? — Джоанна посмотрела на Сашу, широко раскрыв глаза.

Саша кивнула.

— Да, обязательно будет война. Она начнется в следующем году или через год.

— Не может быть! — выдохнула Джоанна. — Мне кажется, вы ошибаетесь.

— Нет, нет. У меня есть друзья, которые обладают самой достоверной информацией. Они обо всем мне рассказывают. Все уже решено.

— Но где будет война? Против кого?

— Война будет везде. Все нации будут воевать друг с другом. Мои друзья считают, что всех победит Германия, причем очень быстро. Но я думаю, что все будет не так. Может быть, немцы и сумеют развязать войну. Может быть. Но дело в том, что я знаю очень многих англичан и американцев, я знаю, что это за люди.

— Как бы то ни было, — нахмурившись, сказала Джоанна, — никто не хочет войны.

Саша скептически усмехнулась.

— А для чего тогда существует движение гитлер-югенд?

— Но у меня есть друзья и в Германии. — честно призналась Джоанна. — Они много хорошего могут сказать о нацистском движении.

— О-ля-ля! — воскликнула Саша. — Послушать бы, что они скажут через три года!

Неожиданно она рывком подалась вперед, так как поезд резко затормозил и вскоре остановился.

— Смотрите, мы в Киликийских воротах! Прекрасный вид, не правда ли? Давайте выйдем из вагона.

Они вышли из купе и долго стояли вместе с другими пассажирами, глядя вниз— в огромный провал среди гор — на покрытую голубой дымкой зеленую долину, лежащую перед ними внизу.

Близился закат, и воздух на перевале был наполнен изысканной прохладой и спокойствием.

«Как прекрасно!»— подумала Джоанна.

Ей стало жаль, что Родни не стоит сейчас с нею рядом.