Пропавшая весной

Глава 8

На этом все и кончилось.

Эверил ходила тише воды и ниже травы, на вопросы отвечала односложно или не отвечала совсем, если видела, что можно обойтись и без слов. Она очень похудела и побледнела лицом.

Месяц спустя она выразила желание уехать в Лондон и поступить на курсы секретарей.

Родни согласился сразу, Эверил покинула родителей безо всякого видимого сожаления и печали. Вероятно, разлука с родителями ее совсем не огорчала.

Когда, три месяца спустя, она приехала домой на каникулы, то выглядела совершенно нормальным человеком и, похоже, вела в Лондоне отнюдь не затворническую жизнь.

Джоанна, наблюдая за дочерью, чувствовала огромное облегчение, о чем не замедлила сообщить Родни.

— Ну вот, видишь, дорогой, все кончилось благополучно. Я ни на минуту не допускала мысли, что у нее серьезные чувства! Я так и знала, что у нее обыкновенный девический каприз!

Родни усмехнулся и снисходительно посмотрел на нее.

— Бедная моя Джоанна! — со вздохом произнес он свою сакраментальную фразу, смысл которой для Джоанны так и остался непонятным, хотя она чувствовала в ней оскорбительною нотку.

— Но ты ведь не будешь спорить, что все волнения оказались временными, не так ли, Родни? — с легким раздражением спросила она.

— Да, — кивнул он. — В те дни нам с тобой пришлось поволноваться, я согласен. Но ты-то, кажется, и не переживала всерьез, Джоанна?

— Что ты имеешь в виду? — вспыхнула она. — Я точно так же переживала в те дни, как и ты сам, как и наша Эверил!

— Вот как? — усмехнулся Родни, — Интересно..

Что ж, может быть, Родни и прав, подумала Джоанна. По крайней мере теперь между отцом и дочерью установились достаточно прохладные отношения. А ведь прежде они были большими друзьями! Теперь их отношения можно было назвать формальной вежливостью, не более того. Но, с другой стороны, такая Эверил, отчужденная, необщительная, строгая, умеющая сама держаться на дистанции и умеющая держать на дистанции других, больше нравилась матери.

«Пожалуй, она теперь меня больше уважает, когда пожила без родителей!» — думала Джоанна.

Сама Джоанна была очень рада приезду Эверил. Нынешнее спокойствие дочери, ее холодный здравый смысл воспринимались Джоанной как залог успеха в будущей роли хозяйки дома, которую она от всей души желала своей дочери.

Но поводов для волнения и беспокойства у Джоанны и Родни оставалось еще предостаточно: теперь уже подросшая Барбара претендовала на лавры «трудной дочери».

Больше всего Джоанну раздражали вкусы дочери, проявлявшиеся в выборе друзей. Казалось, девушка не делала совершенно никаких различий между своими сверстниками! Все они предоставлялись ей добрыми, веселыми, умными, щедрыми, и все, разумеется, были от нее без ума, — а это для нее, очевидно, как считала Джоанна, самое главное! В Крайминстере было великое множество умных, добропорядочных девушек, но Барбара, наверное, из духа противоречия, не желала дружить ни с одной из них.

— Мам, они все такие глупые, ты представить себе не можешь! О чем я буду с ними разговаривать?

— Чепуха, Барбара. Я уверена, что и Мэри, и Элисон чудесные девушки и очень умные.

— Но у них нет никакого вкуса, мама! Представь себе, они носят сеточки на волосах!

Джоанна в остолбенении смотрела на дочь, пытаясь понять, в чем тут Барбара, увидела безвкусицу.

— А что такого, Барбара? — недоумевала она. — Разве это некрасиво?

— Да как ты не понимаешь? Это же своеобразный символ!

— Я думаю, ты говоришь абсолютную чепуху, дорогая. А почему ты не дружишь с Памелой Грэйлинг? Ведь ее мама очень дружна со мной. Почему бы тебе не встречаться с нею чаще?

— Ох, мамочка, она такая зануда! Она мне совсем не интересна.

— Вот как? А мне казалось, что Памела, напротив, очень умная, красивая и интересная девушка.

— Да, красивая и занудная. И вообще, какое мне дело до того, что ты о ней думаешь? Мне достаточно того, что о ней думаю я.

— Не груби мне, Барбара.

— А я не грублю. Я просто хочу сказать что будь ты на моем месте, ты бы тоже не стала с нею дружить. Мне больше нравятся Бетти Ирл и Примроуз Дин. Но ты же всегда нос воротишь, стоит мне лишь только пригласить их к чаю.

— Но, дорогая, эти девушки такие страшненькие! У Бетти отец содержит этот свой ужасный экскурсионный автобус и весь просто насквозь пропах бензином! К тому же, он совершенно не выговаривает звук «ха».

— Зато он зарабатывает много денег, мамочка.

— Деньги — это еще не все, Барбара. Бывает, что…

— В общем так, мама, — решительно оборвала ее Барбара. — Скажи: я имею право выбирать себе друзей или не имею такого права?

— Конечно, имеешь, Барбара. Кто же спорит. Но ты должна прислушиваться к моим советам. Ты еще очень молодая и неопытная.

— Значит, не имею. Все понятно, Так бы сразу и сказала! Получается, что я не имею права даже на такую малость! Ты устроила у нас в доме настоящую тюрьму!

Как назло, в эту минуту в дом вошел вернувшийся с работы Родни.

— Кто устроил из нашего дома тюрьму? — захохотал он с порога.

— Это мама устроила из нашего дома тюрьму! — возмущенно закричала Барбара, чувствуя, что к ней пришло подкрепление.

И, конечно же, вместо того, чтобы отнестись к этому разговору со всей серьезностью и как следует отчитать капризную девчонку или на худой конец поговорить с нею по душам, Родни все обратил в шутку.

— Бедная ты наша узница! — весело воскликнул он. — Прямо-таки чернокожая рабыня!

— Да, я такая и есть! — пыталась сохранить остатки серьезности и обиды Барбара, но неудержимая волна веселья уже подхватила ее.

— Чернокожая-чернорожая! — хохотал Родни. — Может быть, просто неумытая? Ха-ха-ха! Будь я премьер-министром, я бы ввел семейное рабство для подрастающих дочерей по всей Англии! Вот и мама поддерживает мой законопроект! Правда, Джоанна?

Барбара, не сдержав распиравшего ее смеха, бросилась к отцу, обняла его и расхохоталась.

— Папочка, дорогой, ты такой забавный! Никак невозможно долго сердиться да тебя! — проговорила она.

Впрочем, Барбара вообще ни на кого не могла долго сердиться.

— Развели тут телячьи нежности, — заворчала Джоанна, слегка недовольная, что дочь чаще бросается на шею отцу, нежели матери.

— Не принимай близко к сердцу, Джоанна, — со смехом утешил ее Родни, прекрасно понимавший причину ворчливого тона своей жены. — Просто у девчонки свои капризы.

— Да я-то ничего, — вздохнула Джоанна. — Меня вот беспокоят ее друзья.

— В этом возрасте они все любят яркое— то, что сразу бросается в глаза. Это пройдет. Не беспокойся, Джоанна, — сказал Родни.

«Легко сказать, не беспокойся! — с раздражением подумала Джоанна. — Да что было бы со всеми нами, со всей семьей, если бы я не беспокоилась?» Нет, Родни всегда легкомысленно относился к семье и к своей роли отца троих детей. Он никогда не понимал ее материнских чувств.

Но беспокойство и тревога Джоанны по поводу выбора дочерью подруг оказались пустяками по сравнению с тем, что она стала чувствовать, когда у Барбары дошло до знакомств с молодыми людьми.

Особенно много попортили ей нервов Джордж Хармон и этот, чрезвычайно неприятный, юный отпрыск Уилморов, известного семейства городских адвокатов, соперничающих со Скудаморами. Джоанна подозревала, что во многих делах, за которые брались и которые выигрывали Уилморы, существовала некая тайная подоплека сомнительного характера, не позволяющая взяться за это дело такому достойному и честному адвокату, как ее муж. Впрочем, и сам юный Уилмор вызывал у Джоанны сильное предубеждение тем, что частенько его видели пьяным, что слишком много говорил и не любил слушать, что слыл заядлым любителем лошадиных бегов и даже, как поговаривали, проигрывал в тотализатор на ипподроме приличные суммы денег. Именно с ним, с Томом Уилмором, Барбара исчезла тогда, в ночь на Рождество, из городского танцевального зала, где устраивался благотворительный вечер с концертом и танцами. Они появились пять танцев спустя, подозрительно взъерошенные, воровато оглядываясь, как два преступника. Смешавшись с танцующими, они продолжали кружиться как ни в чем не бывало, и лишь юный Уилмор бросал боязливые и вместе с тем нахальные взгляды в ту сторону, где Джоанна сидела за одним столиком с устроителями этого вечера.

Скорее всего, Барбара с юным Уилмором сбежали на чердак, где втихомолку целовались, наслаждаясь безнаказанностью и не думая о порицании. Так ведут себя лишь крайне невоспитанные девушки, сказала Джоанна Барбаре, чрезвычайно расстроенная выходкой дочери.

— Мамочка, не будь такой ханжой! Это же глупо! — воскликнула дочь, выслушав материнские нравоучения.

— Я вовсе не ханжа! — взорвалась Джоанна. — Хотя позволь тебе заметить, Барбара, что старые добрые взгляды на поведение молодых девушек имеют под собой гораздо больше здравого смысла, нежели ты думаешь!

— Мамочка, в самом деле, ну что в этом такого? Все в городе прекрасно знают, что я всегда провожу уикенды с Томом Уилмором!

— Да, но я слышала, что тебя видели в пивной с Джорджем Хармоном!

— Когда? В какой? — запальчиво воскликнула Барбара.

— Тебя видели в «Собаке и утке».

— Да мы вовсе и не заходили туда. Наверное, мы просто шли мимо и смешались с толпой, выходившей из пивной!

— Как бы то ни было, — укоризненно посмотрела Джоанна на дочь, — молодой девушке непозволительно вести себя подобным образом. Мне вовсе не нравятся девушки, которые смолоду узнают вкус спиртного.

— Да мы с Джорджем только попробовали пива! Вот и все! А потом весь вечер играли в дартс.

— Мне все равно это не нравится, Барбара. Чтобы такого больше не было, ты меня поняла? И вообще, должна тебе сказать, что мне вовсе не нравятся эти твои друзья, Джордж Хармон и Том Уилмор. Прошу тебя, больше не приглашай их к нам в дом. Ты поняла меня?

Джоанна строго посмотрела на дочь.

— Хорошо, мамочка. Это твой дом. Ты можешь приказывать все, что хочешь.

— Не понимаю, что ты в них нашла?

Барбара пожала плечами.

— Я не знаю. Просто они забавные. С ними интересно.

— В общем, договорились, Барбара: больше ты их приглашать к нам в гости не будешь. Ты слышишь?

Но некоторое время спустя Джоанна была чрезвычайно расстроена и огорчена тем, что сам Родни пригласил этого юного нахала Джорджа Хармона к ним на воскресный обед. От Родни она такого не ожидала! За столом она вела себя с ледяной учтивостью, чем привела гостя в страшное смущение, несмотря на то, что Родни изо всех сил старался ободрить молодого человека, развеселить его, разговорить, словом, дать ему возможность чувствовать себя в своей тарелке. Но Джордж Хармон так и не смог взять себя в руки, говорил то громко, почти кричал и размахивал руками, то вдруг умолкал и еле мямлил что-то невразумительное, то неожиданно разражался хвастливой речью, то вдруг начинал в чем-то. оправдываться, из-подлобья взглядывая на миссис Скудамор, которая чуть ли не в упор «расстреливала» молодого человека своим беспощадным, пронзительным взглядом.

Вечером, когда гость ушел, Джоанна устроила мужу допрос с пристрастием.

— Родни, что это значит? Ты же знаешь, что я запретила Барбаре приводить к нам домой этого паршивца!

— Да, Джоанна, я знаю об этом. Но, мне кажется, ты не совсем права. Наша Барбара отнюдь не отличается рассудительностью. Она принимает людей такими, какими они ей себя подают. Она еще не умеет отличать хлам от настоящей ценности. Наблюдая за людьми в необычной обстановке, она никогда не научится правильно их оценивать. Вот почему ей необходимо посмотреть на человека в привычной ей обстановке, например, у себя дома. Она воспринимает молодого Хармона как сильную и необыкновенную личность, хотя на самом деле он представляет собой совершенно глупого хвастливого молодого человека, который много пьет и ни одного дня в своей жизни как следует не поработал.

— Я как раз это ей и говорила, но только, может быть, другими словами!

Родни улыбнулся.

— Дорогая моя! Ты же сама видишь, что ничего из того, что мы с тобой ей говорим, не оказывает на нее никакого действия. Молодые никогда не слушают стариков.

В справедливости слов Родни Джоанна убедилась, когда к ним в очередной раз приехала Эверил.

В этот раз к обеду пригласили Тома Уилгмора. Рядом с холодной, насмешливой Эверил Том очень сильно проигрывал.

Потом, когда гость ушел, Джоанна случайно услышала обрывок разговора между сестрами:.

— Тебе он не понравился, Эверил? — спросила Барбара.

Эверил пренебрежительно дернула плечами.

— На мой взгляд, он просто ужасен! Барбара, у тебя совершенно нет никакого вкуса! Как ты могла его пригласить?

После этого Уилмор сошел со сцены навсегда, и некоторое время спустя Барбара, переменившая свои взгляды, уже говорила:

— Том Уилмор? Ох, он так ужасен!

Джоанна устраивала теннисные турниры среди знакомых, приглашала гостей, стараясь развлечь Барбару, но девушка стойко отказывалась принимать участие в этих увеселениях.

— Не надо так суетиться, мама! Вечно ты стараешься, чтобы дома у нас стояла сутолока. Я терпеть не могу толпу! И потом, ты всегда приглашаешь таких противных стариков!

Джоанна отвечала дочери, что это вовсе не старики, а люди того же возраста, что и ее родители, но все было бесполезно. Девушка или отмалчивалась или взрывалась короткой гневной тирадой, которая иногда заканчивалась слезами.

Джоанне надоело возиться со скучающей дочерью, и однажды она так ей сказала:

— Ну вот что, дорогая. Все! Хватит! Я умываю руки! Ты сама не знаешь, какого тебе рожна еще надобно!

— Никакого. Я просто хочу быть одна, — ответила ей Барбара, удивленная и отчасти напуганная материнской резкостью.

Барбара в самом деле была самым трудным ребенком, сказала как-то Джоанна мужу. Родни согласился, лишь слегка нахмурил брови.

— Если бы она сама могла сказать, что ей еще надо! — продолжала Джоанна.

— Она и сама этого не знает. Она ведь еще очень юная, ты понимаешь, Джоанна?

— Вот потому-то и надо кое-какие вопросы решать нам с тобой, а не бросать Барбару на произвол судьбы.

— Нет, моя дорогая, так она никогда не научится ходить собственными ногами. Пусть приглашает кого хочет, пусть приводит к нам домой своих друзей. Только не надо ничего организовывать. Молодежь этого не терпит. Она видит в этом посягательство на ее права.

«Ну и человек!» — подумала Джоанна о муже, доведенная до белого каления. Всегда готов оставить все как есть и бросить детей на произвол судьбы! Ох, Родни! Он и раньше был таким безалаберным, а теперь, к старости, стал еще безалабернее! Не то что она сама! Нет, себя Джоанна считала в высшей степени практичной натурой. А еще говорят про Родни, что он якобы тонкий и проницательный адвокат!

Джоанне вспомнился вечер, когда Родни вычитал в газете объявление о свадьбе Джорджа Хармона и Примроуз Дин.

— Эй, Барбара, — с ехидной улыбкой сказал Родни. — А ведь это твоя бывшая любовь!

Барбара подняла брови и захохотала.

— Сама не понимаю, как я могла им увлекаться! — сказала она. — Он же такой ужасный! Кошмар!

— Я всегда считал, что этот молодой человек начисто лишен способности располагать к себе людей. Не представляю, что ты в нем увидела?

— Я и сама не знаю! — смеялась восемнадцатилетняя Барбара над собою семнадцатилетней. — Но, кроме шуток, папа, я была страшно уверена, что искренне люблю его, представляешь? Я думала, что вы с мамой хотите нас разлучить, и если бы вы добились своего, то… Я уже заранее все решила, понимаешь? Я сунула бы голову в газовую духовку и покончила с собой.

— Ну прямо как Джульетта!

— Поверь, папа, тогда мне было не до шуток, — укоризненно покачав головой, серьезно сказала Барбара. — Что еще остается делать, если дальше жить невыносимо? Только покончить с собой!

— Перестань говорить глупости, Барбара! — сердито воскликнула Джоанна, не в силах дальше хранить молчание. — Ты сама не знаешь, что за чушь ты несешь!

— Ох, мамочка, я и забыла, что ты здесь! — улыбнулась Барбара. — Уж ты-то, конечно, никогда не решилась бы на что-нибудь подобное. Ты всегда такая осмотрительная и разумная. Ты всегда держишь себя в руках, что бы ни произошло.

— Надеюсь, что это так на самом деле, — с раздражением произнесла Джоанна, едва удерживая нарастающий гнев.

— Ты не должен потворствовать противной девчонке и поощрять ее глупости! — сказала она Родни, когда Барбара вышла из гостиной.

— Почему бы девочке не сказать о том, что ее в прошлом так сильно волновало? — пожал плечами Родни.

— Разумеется, она бы никогда не решилась на что-нибудь подобное, о чем сейчас говорила. Но все-таки как ужасно все это слышать мне, матери!

— Ты и вправду так думаешь? — спросил Родни и посмотрел на Джоанну так, что у нее заныло на душе.

— Но насчитаешь же ты в самом деле, что она… Джоанна растерянно посмотрела на мужа.

— Нет, конечно же, нет. Теперь, когда она уже взрослая, уравновешенная и все понимает, об этом не может быть и речи. Так что постарайся больше не переживать, — усмехнулся Родни, — Но ты сама видела, какая она была чувствительная и эмоционально неустойчивая год назад.

— Но… Родни, это же смешно! Из-за такого паршивца, как Хармон!..

— Это смешно нам с тобой, потому что у нас есть чувство меры. Но Барбаре это не смешно. Она всегда была искренней до конца. Она не может беспристрастно смотреть на вещи, у нее нет чувства юмора. И в сексуальном отношении она развита не по годам…

— Родни, в самом деле! Что ты себе позволяешь? Ты говоришь о ней, как о девице, не вылезающей из полицейского участка! — с возмущением воскликнула Джоанна.

— В полицейских участках тоже сидят живые люди, не забывай об этом, Джоанна.

— Уж во всяком случае такие девушки, как наша Барбара, туда не попадают!

— Ты так думаешь? — усмехнулся Родни.

— Родни, дорогой, давай прекратим этот глупый разговор!

Родни вздохнул.

— Конечно. Разумеется. Но я от всей души молюсь, чтобы наша Барбара действительно встретила хорошего молодого человека и искренне полюбила его.

Некоторое время спустя после этого разговора Джоанне показалось, что небеса услышали молитву Родни, когда в Крайминстер вернулся из Ирака молодой человек по имени Уильям Врэй. Он остановился у своей тети, миссис Герриот.

Джоанна увидела его первой, неделю спустя после его приезда. Уильям пришел к ним однажды после обеда, когда Барбары не было дома. Джоанна оторвала взгляд от письменного стола и с удивлением посмотрела на высокого, крепко сложенного молодого человека с квадратным подбородком, порозовевшим от волнения лицом и твердым взглядом широко открытых голубых глаз.

Порозовев еще сильнее, Билли Врэй пробубнил себе под нос, что он племянник миссис Герриот и что он… э-э-э… принес ракетку мисс Скудамор, которую… э-э-э — мисс Скудамор оставила вчера на корте.

Быстро справившись с удивлением, Джоанна приветливо заговорила с молодым человеком.

Барбара такая рассеянная, сказала она, что может оставить свои вещи где угодно. Сейчас ее нет дома, но, по всей вероятности, скоро она вернется. Мистер Врэй может подождать ее, а пока, не выпьет ли он чаю?

Мистер Врэй согласился, и, кажется, не без удовольствия. Джоанна тут же позвонила слугам и распорядилась приготовить чай, после чего принялась расспрашивать мистера Врэя о его тетушке.

Самочувствие миссис Герриот занимало их минут пять, после чего разговор несколько приостановился. Было видно, что мистер Врэй чувствует себя несколько беспомощно. По-прежнему красный как рак, он сидел прямо, не касаясь лопатками даже спинки стула. На лице его отражались приступы мучительной неловкости, владевшей молодым человеком. К счастью, чай предоставил ему еще один повод для разговора, которого хватило еще на несколько минут относительной непринужденности.

Джоанна увлеченно болтала с молодым человеком, хотя и с некоторым чувством неловкости, но ее спас Родни, в этот день вернувшийся домой с работы раньше обычного. Родни, в отличие от мистера Врэя и самой Джоанны, не выказал ни малейшего смущения. Он завел с молодым человеком разговор об Ираке и быстро вывел гостя из состояния мучительной неловкости. Постепенно Билли Врэй разговорился, лицо его перестало краснеть и приняло нормальную окраску. Вскоре, совершенно освоившись, молодой человек оживленно рассказывал Родни о самых занятных обстоятельствах его пребывания на Ближнем Востоке. Через некоторое время Родни увел его к себе в кабинет. Шел уже седьмой час, когда Билли Врэй решил, что пора прощаться.

— Чудесный парень! — сказал Родни, когда гость ушел и хозяева дома остались одни.

— Да, неплохой, — согласилась Джоанна. — Только немного застенчивый.

— Пожалуй, на первый взгляд это и так, — согласился Родни. — Но не думаю, чтобы он страдал излишней застенчивостью в обыденной своей жизни.

— Он так долго сидел у тебя в кабинете!

— Да, больше двух часов.

— Наверное, он тебе изрядно надоел?

— Нет. Напротив, я даже рад был поговорить с ним. Он очень сообразительный, этот молодой человек. У него оригинальный взгляд на вещи. Он обладает философским складом ума. И кроме того, у него довольно твердый характер. Словом, он понравился мне во всех отношениях.

— Да уж, наверное, он понравился тебе, если ты проговорил с ним два часа! — с легкой досадой произнесла Джоанна.

Родни с удивлением посмотрел на жену.

— Он сидел у нас не потому, что хотел со мной поговорить, — начал оправдываться Родни. — Он ожидал Барбару. Разве ты не видишь, что он по уши влюблен в нашу дочь? Бедный парень! Он едва справился со смущением. Вот почему он был красный, как свекла. Ему было нелегко заставить себя прийти сюда. А когда он все-таки пришел, то в награду не получил даже улыбки от своей зазнобы. Явный случай так называемой любви с первого взгляда.

Барбара явилась домой когда уже пора было садиться за ужин.

— К нам приходил один из твоих приятелей, Барбара, — сказала Джоанна. — Племянник миссис Герриот. Он принес твою ракетку.

— Билли Врэй, да? Значит, он все-таки отыскал ее! А я думала, что потеряла ее совсем.

— Он долго сидел у нас, но так тебя и не дождался, — с лукавой улыбкой сказала Джоанна.

— Жаль, что он не дождался меня. Мы с Грабби ходили в кино. Такой глупый фильм! Билли, наверное, до чертиков вам надоел?

— Нет. Напротив, — сказал Родни. — Мне он даже понравился. Мы разговаривали с ним о ближневосточной политике.

— Жаль, что меня не было дома, — искренне вздохнула Барбара. — Я бы с удовольствием послушала его рассказы об этих местах. Я так мечтаю попутешествовать, а сама всю жизнь прожила в Крайминстере! Во всяком случае, Билли вносит разнообразие в мою жизнь.

— Если тебе скучно жить, поступи на работу, — посоветовал Родни.

— Скажешь тоже: на работу! — сморщила нос Барбара. — Ты же знаешь, папочка, что я не люблю работать!

— Как и все смертные! — усмехнулся Родни. Барбара бросилась на шею отцу и крепко обняла его.

— Зато ты слишком много трудишься, папочка! Я всегда говорила тебе, что ты слишком много работаешь. — Наконец она освободила отца. — Я позвоню Билли. Он вроде бы говорил, что зайдет сегодня вечером к Марсденам…

Родни посмотрел Барбаре вслед, когда она направилась к телефону, расположенному на столике в дальнем углу гостиной. Джоанна заметила его взгляд, странный, полувопросительный, неопределенный.

Да, Билли Врэй понравился ему. Вне всякого сомнения, Билли понравился ему с первого взгляда. Тогда, почему он с таким беспокойством посмотрел на дочь, когда Барбара объявила родителям о своей помолке с Билли. Барбара сказала, что после свадьбы они сразу же уедут в Багдад.

Билл Врэй был молод, хорошо воспитан, имел свое состояние и мог рассчитывать на хорошую служебную карьеру. Почему же во взгляде Родни сквозило столь явное беспокойство? Почему он в разговоре с Барбарой вскользь посоветовал не спешить со свадьбой? Почему он с тех пор ходил с хмурым лицом, с озадаченным, тревожным видом?

А потом, перед самой свадьбой, у него случилась эта вспышка недовольства и раздражения, когда он горячо твердил, что решительно против свадьбы, что Барбара еще слишком юна для замужества.

Но как бы то ни было, Барбара вскоре уговорила отца не возражать против ее свадьбы с Билли Врэем; шесть месяцев спустя она вышла замуж за своего Билли и уехала с ним в Багдад. Вскоре после этого и Эверил объявила о своей помолвке с биржевым брокером, весьма состоятельным человеком по имени Эдвард Гаррисон-Уилмотт.

Ее жених оказался приветливым, милым мужчиной приблизительно тридцати четырех лет с очень большим состоянием.

Итак, думала Джоанна, кажется все складывается самым лучшим образом. Родни был вполне доволен выбором дочери, но держал свое мнение при себе.

— Да, да, я очень рад за тебя. Он прекрасный парень, — только и сказал он, когда Эверил спросила его, что он думает о ее женихе.

После свадьбы Эверил уехала к мужу, и Родни с Джоанной остались одни в пустом доме.

Тони закончил свой агрономический колледж, благополучно сдал экзамены, во время которых заставил родителей изрядно поволноваться, и уехал в Южную Африку, в Родезию, где у одного из клиентов Родни была большая апельсиновая плантация.

Тони писал им жизнерадостные письма, хотя и не очень длинные. Потом от него пришло письмо, в котором он извещал их о своей помолвке с девушкой из Дурбана. Джоанну весьма расстроила мысль, что ее сын женится на девушке, которую они в глаза не видели. Невеста была бесприданницей, хотя, сказала Джоанна мужу, что они могут знать об этой девушке? Абсолютно ничего.

Родни ответил, что Тони сам выбрал хомут на свою шею и что во всяком случае надо надеяться на лучшее. Глядя на фотографию, которую им все-таки прислал Тони, они решили, что его невеста красивая девушка, которая, как они узнали, познакомилась со своим будущим мужем еще по дороге в Родезию.

— Ну теперь уж точно они проживут всю жизнь вдалеке от нас и вряд ли будут часто приезжать к нам в гости, — вздохнула Джоанна. — Нет, нам все-таки следовало настоять, чтобы Тони пошел работать в адвокатскую контору. Я тебе в свое время не раз говорила об этом.

Родни улыбнулся и ответил, что ему плохо удается заставлять людей делать то, чего они не хотят.

— Нет, в самом деле, Родни, ты должен был заставить его! И тогда бы он жил рядом с нами. Так делают все порядочные родители.

Родни ответил, что, пожалуй, она права. Но, добавил он, это было бы весьма рискованно.

Рискованно? Джоанна сказала, что не понимает его. О каком риске он говорит?

Родни улыбнулся и ответил, что он имел в виду риск сделать мальчика несчастным.

Джоанна сердито заметила, что иногда эти рассуждения мужа о счастье выводят ее из терпения. Можно подумать, что никто ни о чем другом и не помышляет. Счастье — это не самое важное в жизни, сказала она. Есть вещи и поважнее.

— Например? — спросил Родни.

— Например, долг, — после секундного замешательства ответила Джоанна.

Родни возразил, что не понимает, почему профессию адвоката надо считать долгом.

С легким раздражением Джоанна ответила, что он прекрасно понимает, о чем она говорит. Долг Тони состоит в том, чтобы быть благодарным своим родителям и не разочаровывать их.

— А Тони меня нисколько не разочаровал! — возразил Родни.

— Уж во всяком случае, — воскликнула Джоанна.

Родни совсем не хотел, чтобы его сын жил вдали, на другом конце света, так что с ним и не увидеться.

— Да, — со вздохом произнес Родни, — признаться, я очень скучаю по Тони. Он всегда был такой милый, такой ласковый. Да, я очень скучаю по нему…

— Вот и я говорю! — воскликнула Джоанна. — Тебе следовало бы проявить твердость.

— Джоанна, — сказал Родни и печально посмотрел на жену. — В конце концов это его собственная судьба, а вовсе не наша с тобой. Нашу с тобой жизнь мы уже прожили. Хорошо или плохо, но мы уже почти прожили ее.

— Да, — согласилась Джоанна, — мы почти прожили свою жизнь и, я полагаю, хорошо.

Она задумалась на минуту.

— Да, мы очень хорошо прожили свою жизнь, — добавила она, — мирно и спокойно во всяком случае.

— Я рад этому, — кивнул Родни.

Он с улыбкой посмотрел на Джоанну. У Родни была чудесная улыбка, ласковая и чуть насмешливая. Иногда он смотрел на жену так, словно улыбался чему-то, чего она сама не видела.

— Секрет в том, — поучительно сказала Джоанна, — что мы с тобой очень хорошо подходим друг другу.

— Пожалуй, да. Мы очень редко ссорились с тобой.

— И потом, — добавила Джоанна, — нам очень повезло с детьми. Было бы ужасно, если бы они выросли плохими людьми или чувствовали бы себя несчастными в жизни.

— Забавная ты у меня! — с улыбкой произнес Родни.

— Но это в самом деле, Родни, очень бы нас расстроило, если бы наши дети были несчастливы в жизни! — сказала Джоанна. Родни пожал плечами.

— Не думаю, Джоанна, чтобы ты слишком долго расстраивалась по этому поводу.

— Конечно, — согласилась Джоанна, — у меня очень отходчивый характер. И вообще я считаю, что человек не должен давать волю своим чувствам.

— Даже здоровым и положительным? — с улыбкой поинтересовался Родни.

Джоанна тоже улыбнулась.

— Ну почему же, — возразила она. — Разве не приятно видеть, что кто-то добился успеха?

— Да, — вздохнул Родни. — Пожалуй, это приятно.

Джоанна внимательно посмотрела на мужа, взяла его руку и ласково сжала.

— Не скромничай, Родни. Ни у кого из адвокатов во всем Крайминстере нет такой широкой и состоятельной клиентуры, как у тебя. У тебя клиентов гораздо больше, чем было в свое время у дядюшки Генри.

— Да, грех пожаловаться, дела фирмы идут хорошо, — согласился Родни.

— Ас новыми партнерами пришли бы и новые денежные средства, не так ли? Что ты думаешь по этому поводу?

Родни покачал головой.

— Ох, нет. Нам больше нужны не деньги, а новые головы. И Олдерман, и я — оба мы уже стареем.

Да, подумала она, это правда, За последние годы в пышной шевелюре у Родни прибавилось много седины.

Джоанна встрепенулась, посмотрела на часы.

Утро миновало довольно быстро. В голову ей уже не приходили расстраивающие, неприятные, хаотические мысли, которые вчера так несвоевременно завладели ее воображением.

Ну что ж, это со всей очевидностью доказывает, что ключом ко всему является дисциплина. Надо просто привести в порядок собственные мысли и позволять памяти вызывать лишь те воспоминания, которые приятно успокаивают. Сегодня утром именно так она и сделала, и теперь убедилась, как быстро и безболезненно прошло утро. Через час или полтора позовут на ленч. Может быть, следует выйти на недолгую прогулку, не отходя далеко от гостиницы? Недолгая прогулка будет способствовать хорошему аппетиту, тем более что здесь подают такую тяжелую, горячую и жирную пищу.

Джоанна поднялась в номер, надела свою войлочную шляпу и вышла на улицу.

Во дворе мальчишка-араб стоял на коленях лицом в ту сторону, где по его представлениям должна была располагаться Мекка, то и дело кланялся, тычась лбом в сухую пыль, и что-то певуче бормотал высоким гнусавым голосом.

На крыльцо вышел индус, остановился у Джоанны за спиной.

— Он совершает свой полуденный намаз, — поучительным тоном экскурсовода произнес он над самым ее ухом.

Джоанна кивнула. Это она видела и сама, прекрасно понимая, чем был занят мальчишка.

— Он говорит, что Аллах милостив, Аллах очень милосерден, — добавил индус.

— Я знаю, — сказала Джоанна и направилась от гостиницы в ту сторону, где спутанные витки колючей проволоки обозначали границу и огораживали железнодорожную станцию.

Ей и вспомнился случай, когда шестеро или семеро арабов пытались вызволить заглохший форд, увязший в рыхлом сыпучем песке по самые ступицы. Арабы суетились, мешали друг другу и тянули машину в разные стороны. Уильям объяснил Джоанне, что в дополнение к этим их энергичным, но совершенно бесполезным усилиям, арабы беспрерывно взывают к Аллаху, восклицая то и дело: «Аллах велик! Аллах милосерден!».

Аллаху непременно следовало бы вмешаться в такое дело, подумала Джоанна, поскольку помочь этим несчастным, тянущим в разные стороны тяжелый автомобиль, могло одно только чудо!

Самое забавное было в том, что все эти арабы кажутся на вид совершенно счастливыми и вполне довольными собой. «Все в воле Аллаха!» — говорят они и не прилагают ни малейших умственных усилий, чтобы помочь самим себе. Нет, Джоанна не хотела бы быть такой. Каждый человек, считала она, должен думать о завтрашнем дне и строить планы на будущее. Впрочем, если живешь в какой-нибудь дыре вроде этого самого Телль-Абу-Хамида, строить планы и думать о завтрашнем дне нет никакой необходимости. Так что вера в Аллаха оказывается тут как нельзя кстати.

Если провести здесь долгое время, думала Джоанна, то наверняка забудешь все: и какой сегодня день, и какой месяц.

«А какой сегодня день? — вдруг спросила себя Джоанна. — Так, так, сейчас вспомню… Кажется, четверг… Да, четверг! Меня привезли сюда в понедельник вечером…»

Тем временем она уже подошла к самому заграждению из колючей проволоки и увидела за нею узкую дорожку и человека в мундире, с винтовкой. Облокотившись на огромный деревянный ларь, солдат, очевидно, охранял либо железнодорожную станцию, либо границу, либо себя самого.

Джоанне показалось, что солдат задремал, и она решила, что лучше потихоньку уйти отсюда поскорее, пока он не проснулся и в сонной одури не застрелил ее. Подобные случаи вполне возможны в такой глухой дыре, как Телль-Абу-Хамид.

Она ускорила шаги, стараясь не шуметь, и вскоре обогнула гостиницу и скрылась за углом. Таким образом, прогулка вокруг гостиницы помогла ей провести время и избежать неприятных ощущений, связанных, как она думала, с агорафобией. («Опять я вспомнила об этой агорафобии!»)

«Итак, — с удовольствием подумала Джоанна, — утро прошло вполне благополучно». Она сумела не допустить, чтобы ею овладели тревожные мысли, которые так взбудоражили ее вчера, и все утро думала лишь о приятном. О чем же она думала? О свадьбе Эверил с ее Эдвардом, таким солидным, таким надежным и таким состоятельным. О великолепном доме Эверил в Лондоне, просторном и удобном! Она думала о замужестве Барбары, о Тони… Впрочем, мысли о Тони вряд ли назовешь совсем приятными, хотя, кто его знает, может быть, это даже и к лучшему. В самом деле, наверное, все-таки главное в том, как чувствует себя сам Тони и доволен ли он своим выбором. Но все же ему следовало бы остаться в Крайминстере и поступить в адвокатскую контору «Олдерман, Скудамор и Уитни». Тогда бы он женился на девушке из Англии, а не из какого-то Дурбана, жил где-нибудь неподалеку и следовал по стопам отца.

Бедный Родни! В его шевелюре уже появилось много седины именно от того, что рядом нет сына, который мог бы заменить его в деле.

Беда в том, что Родни всегда слишком мягко относился к Тони. Надо было приструнить своевольного мальчишку! Топнуть на него ногой! Нет, твердость просто необходима в воспитании, особенно если речь идет о мальчиках. «Куда смотрел Родни? — думала сейчас Джоанна. — Ведь он прекрасно видел, что я не в состоянии удержать в своих руках их всех!» Тут Джоанна почувствовала теплую волну самооправдания. Интересно, понимает ли Родни, сколько она сделала для него?

Джоанна всмотрелась в плывущую линию далекого горизонта. Странный эффект! Эффект текущей воды. Конечно же, это мираж, подумала она.

Да, это был мираж… Но озеро среди песков, полное голубой воды, выглядело так естественно, так натурально, что она была готова поверить в его реальность. Она даже как будто видела деревья и коттеджи вокруг озера! И все казалось таким натуральным, таким конкретным, что ей вдруг очень захотелось попасть туда.

Если несуществующее озеро выглядит так реально, подумала она, что заставляет поверить в свою реальность, то какова на самом деле реальность?

Миражи, подумала она, везде миражи… Само это слово кажется значительным, настоящим и не допускает сомнений в ложности того, что оно обозначает.

О чем же она думала, перед тем как увлечься зрелищем миража? Да, разумеется, о Тони и о том, какой он эгоистичный и недальновидный.

Отношения с Тони у нее всегда складывались очень трудно. Он постоянно был такой рассеянный, такой мягкотелый и уступчивый, но тем не менее в его уступчивости, в его вежливой мягкости, в его улыбчивости скрывалась настоящая твердость характера, даже упрямство. Внешне соглашаясь с ее доводами, он поступал по-своему. Скорее всего он никогда не любил свою мать, Джоанна чувствовала это. Он больше тянулся к отцу.

Джоанна припомнила случай, когда семилетний Тони посреди ночи вдруг встал с постели и пришел в спальню к отцу.

— Знаешь, папа, кажется, вечером за ужином среди грибов мне попалась поганка, — совершенно естественным тоном объявил он ничего не понимавшему спросонок отцу. — У меня так болит живот! Наверное я сейчас помру. Поэтому я и пришел, чтобы умереть при тебе.

На самом деле, как оказалось, дело было совсем не в поганке. Просто у мальчика случился острый приступ аппендицита, что, конечно же, само по себе не очень приятно. Родни тут же позвонил в госпиталь, за мальчиком приехала машина и через несколько часов он уже лежал на операционном столе. Но Джоанну в этой, в общем-то обыденной, ситуации задело то, что Тони пришел к отцу, а не к ней. Семилетнему сыну естественнее было бы прийти за помощью к своей матери.

Да, Тони оказался трудным ребенком. В чем он только себя не пробовал! В школе он учился с ленцой, а в играх со сверстниками был неловок и неповоротлив, потому мальчишки старались не приглашать его в свои компании. И хотя он был хорош собою, спокоен характером и приветлив, Джоанна все-таки терпеть не могла его жуткую привычку теряться на прогулках, да и дома тоже. Порой его приходилось искать часами!

— Все дело в защитной окраске, — смеялась Эверил. — У каждого из нас есть свойство принимать окраску окружающих предметов, когда нас разыскивает мама, чтобы поручить какую-нибудь работу. Но у Тони эта особенность развита как ни у кого!

Джоанна не совсем понимала, что дочь имеет в виду, но молчаливая скрытность маленького сына ее бесила и пугала.

Джоанна взглянула на часы. Нет никакой необходимости так спешить, подумала она. Сейчас она вернется к гостинице. Да, утро получилось самое чудесное: ни неприятных приключений, ни неприятных мыслей, ни приступов агорафобии…

Внутренний голос говорил ей: «Джоанна, ты думаешь в точности как больничная сиделка! Кто ты есть, как ты думаешь? Невменяемая? Умственно неполноценная? Нет, ты так о себе не думаешь! Тогда почему ты, ощущая такую гордость за себя, такое самодовольство, тем не менее чувствуешь большую усталость? В самом ли деле это утро выдалось такое приятное и спокойное для тебя? Не обманываешься ли ты?»

Джоанна заторопилась к гостинице, чувствуя, что вот-вот вся приятность этого утра пропадет и раздражающие мысли вновь захватят ее.

Войдя в столовую, она с удовольствием заметила некоторую перемену в блюдах, поданных на ленч. Перемена состояла в том, что на столе стояла тарелка, полная, груш! Разумеется, это тоже были консервы.

После ленча она поднялась в спальню и легла в постель.

Если бы только ей удалось уснуть и проспать до самого чая!

Но сон не приходил. Мозг ее был возбужден и требовал пищи. Она лежала с закрытыми глазами, но все ее тело было напряжено, словно ожидало чего-то, словно было настороже, готовое защитить себя от какой-то неведомой опасности. Все ее мышцы были напряжены.

«Я должна расслабиться, — подумала Джоанна, — я должна расслабиться».

Но расслабиться ей никак не удавалось. Все ее тело было напряжено, словно стальная пружина. Сердце бешено колотилось в груди. В возбужденном мозгу проносились лихорадочные бессвязные мысли. Такое состояние напомнило ей давно забытое, но хорошо знакомое прежде ощущение. Она мучительно старалась определить его, и наконец нашла верное сравнение — она чувствовала себя точно так же в кабинете у дантиста.

Главным в ее ощущениях было ожидание некой грозящей ей неприятности, предчувствие это занимало все ее мысли, словно она старалась приготовить себя к суровому испытанию.

Но что за испытание ожидало ее?

Что же должно было произойти?

Все эти ящерицы — неприятные воспоминания, сидели по своим норам и не высовывали носа. И все-таки у нее было ощущение приближающейся грозы. Своего рода затишье перед бурей. Ожидание чего-то страшного…

Святые небеса, ее вновь охватило смущение и неуверенность?

Она вспомнила мисс Гилби, ее слова о дисциплине, о духовном возрождении.

Возрождение! Да, она непременно должна хорошенько поразмыслить. Она непременно должна поразмыслить о… о чем? Может быть, о теософии? Или о буддизме?

Нет, она должна обратиться к своей вере. Она должна обратиться к Богу. Ей обязательно надо поразмыслить о любви к Богу. Боже… Отец наш сущий на небесах…

Она вспомнила своего отца, его ровно подстриженную шкиперскую каштановую бородку, его глубокие, в прищуре, голубые глаза, его любовь ко всему, что напоминало о кораблях в море. Сторонник самой строжайшей дисциплины, ее отец был самым типичным адмиралом в отставке. Джоанна вспомнила свою мать, высокую, стройную, рассеянную, неопрятную женщину, с беззаботными ласковыми манерами, благодаря которым никто не мог долго сердиться на нее, если даже она бывала совершенно невыносима.

Ее мать была настолько рассеянна, что могла прийти на званый ужин в перчатках разного цвета и криво надетой юбке, со шляпой, сидящей набок на копне пепельных волос, и при всем этом чувствовать себя совершенно счастливой и безмятежной, не замечающей неполадок в собственном туалете. Джоанну обычно возмущал гнев отца, отставного адмирала, почему-то направленный всегда на дочерей и никогда— на жену.

— Неужели вам трудно присмотреть за мамой? — возмущался старый адмирал. — Как вы могли позволить ей появиться в обществе в таком виде? Знайте же, я не потерплю такой расхлябанности! — гремел его голос, когда отец отчитывал дочерей.

— Но, папочка, — пугливо возражали трое девушек рассерженному отцу, — мы привели ее в полный порядок перед самым выходом.

Отец, строго отчитав их, уходил, а девушки жаловались друг дружке: за мамочкой невозможно уследить! В самом деле, за нею нужен глаз да глаз!

Джоанна очень любила свою мать, но, конечно же, ее любовь к матери не ослепляла ее, и она прекрасно видела, что ее мать на самом деле — очень уставшая, рассеянная женщина, неспособная ни в чем придерживаться порядка, а порою она просто неряшлива, что вряд ли искупалось ее добросердечием и искренностью.

Джоанна испытала легкое потрясение, когда после смерти матери разбирала ее бумаги и наткнулась на письмо отца, написанное по случаю двадцатой годовщины их брака.

Джоанна прежде даже и не подозревала, что ее отец может испытывать к ее матери такие глубокие чувства.

В декабре у них с Родни будет двадцатипятилетний юбилей их совместной жизни, подумала Джоанна. Серебряная свадьба. Как было бы прекрасно, если бы Родни тоже написал ей такое письмо!

Джоанна тут же представила себе это письмо.

Нет, это нереально, подумала Джоанна, выбрасывая прочь из головы воображаемые строки. Даже представить невозможно, чтобы Родни подумал о таком письме, хотя он и очень любит ее!.. А он очень любит ее?.. Он вообще хоть немножечко любит ее?..

Почему этот вопрос повторяется у нее в голове, словно эхо? Почему у нее по спине пробежал холодок, заставив вздрогнуть? И вообще, о чем она думала, прежде чем возник этот вопрос, который вовсе не собиралась задавать себе?

«Конечно же! — Джоанна, смущенная и встревоженная, пришла в себя. — Кажется, я попыталась вызвать самых могущественных и неуправляемых духов прошлого? Лучше бы вместо этого я подумала о простых, земных заботах, об отце и о матери, которые умерли много лет назад».

Они умерли и оставили ее одну.

Совершенно одну в пустыне. Одну в этой похожей на тюрьму гостинице.

Где совершенно не о чем подумать, разве что только о себе.

Джоанна рывком поднялась с кровати. Нечего разлеживаться в постели, если все равно не можешь уснуть!

Ей уже была ненавистна эта комната с голыми стенами, с окнами, завешанными тюлевыми занавесками. Джоанне казалось, что вся обстановка сжимает ее как тисками, унижает, превращает в мелочь, в насекомое. Ей захотелось оказаться в большом, просторном, наполненном светом и воздухом зале, со светлыми, радующими глаз обоями из кретона и с длинными яркими шторами, и чтобы в камине, гудя и потрескивая, горел огонь, и чтобы вокруг нее были люди, спокойные и радостные, которые пришли повидаться с нею, и чтобы ей самой хотелось их видеть, касаться их рук и разговаривать с ними…

Ох, скорее бы пришел поезд, подумала она, или машина, или вообще что-нибудь…

— Я больше не могу сидеть здесь! — громко воскликнула Джоанна. — Я не могу оставаться здесь, среди этих голых стен!

Но тут же она поняла, что разговаривает сама с собой, причем вслух, и это показалось ей очень плохим признаком.

Она спустилась в столовую, выпила чашку чая и отправилась на воздух, Гулять ей не хотелось, но сидеть в помещении и думать невесть о чем она больше не могла.

Лучше всего, решила Джоанна, если она прогуляется около гостиницы и при этом совсем ни о чем не будет думать. Если она снова начнет размышлять, то наверняка опять расстроится! Посмотрите на этих людей, которые живут здесь, — индус, мальчишка-араб, повар. Скорее всего они просто живут и ни о чем не думают!

Откуда это? И что за восхитительный образчик жизни представлен в этих строках!

Не надо ни о чем думать, надо просто ходить. Но только не очень удаляться от гостиницы, как в прошлый раз, когда она чуть не заблудилась. В конце концов можно описывать вокруг гостиницы широкие круги. Круг за кругом. Как скотина на привязи. Нет, это унизительно. Но это так! Надо быть с собою осторожной, очень осторожной! Иначе…

Иначе что? Она не знала сама. Она понятия не имела, какая опасность грозит ей, но чувствовала ее.

Итак, ей нельзя думать о Родни, об Эверил, о Тони. Ей нельзя думать о Барбаре. Ей нельзя думать о Бланш Хаггард. Ей нельзя вспоминать об алых бутонах рододендрона. Да, об алых бутонах рододендрона ей нельзя вспоминать ни в коем случае! Ей нельзя вспоминать стихи…

Ей нельзя думать о самой себе, Джоанне Скудамор. Но это же она сама! Как она может не думать о себе?..

«Если тебе не о чем подумать, кроме как о себе, то что ты сможешь выдумать о себе нового?»

— Знать ничего не хочу! — громко сказала Джоанна.

Звук собственного голоса поразил ее. Интересно, о чем это она не хочет знать?

Это настоящая битва, подумала она. И я ее проигрываю!

Битва, но с кем? С чем?

«Собственно, это неважно, — подумала она. — Знать ничего не хочу, и все!»

Надо остановиться на этой мысли. Хорошая фраза: «Знать ничего не хочу!»

У Джоанны возникло странное чувство, словно кто-то идет за нею следом. Кто-то, кого она знала очень хорошо. И если она сейчас обернется…

Джоанна рывком обернулась, но никого не увидела. За спиной никого не было.

И все-таки Джоанну не оставляло чувство, что ее кто-то преследует. Это чувство напугало ее. Родни, Эверил, Тони, Барбара — никто из них не мог помочь ей, никто из них не хотел помочь ей. Никто о ней не думал.

Лучше ей вернуться в гостиницу и избавиться от того, кто шпионит за нею, кто бы это ни был.

У крыльца ее встретил индус, Джоанну чуть покачнуло, когда она проходила мимо. Индус внимательно посмотрел на нее.

— Что случилось? — тут же спросила она.

— У мэмсахиб нездоровый вид, — почтительно проговорил индус. — Может быть, у мэмсахиб температура?

Вот в чем дело! Конечно же, у нее просто высокая температура! Как она не подумала об этом раньше?

Джоанна поспешила в спальню. Надо немедленно измерить температуру и принять хинин. У нее где-то было с собой немножечко хинина для такого случая.

Она достала из сумки термометр и сунула под язык.

Высокая температура! Конечно же, у нее высокая температура. Рассеянность, беспочвенные опасения, нервное возбуждение, сердцебиение… Просто она заболела вот и все!

Бедный организм! Она так ослабела за время путешествия. По приезде домой она обязательно займется оздоровительной гимнастикой.

Джоанна вынула изо рта термометр и посмотрела на шкалу.

Тридцать шесть и пять. У нее не было высокой температуры, термометр показал даже чуть-чуть ниже нормальной.

Кое-как она провела этот вечер. Теперь она уже всерьез была обеспокоена собственным состоянием, Нет, причина заключалась не в солнечном ударе и не в повышенной температуре. Причину скорее всего надо искать в расстроенных нервах.

«Нервы шалят!» — обычно говорят люди. Да она и сама нередко говорила так о ком-нибудь. Но у нее-то ничего подобного никогда не ощущалось. Теперь же она знает, как это бывает на самом деле. Действительно, нервы шалят! Нервы, черт бы их побрал! Оказывается, ей просто нужен хороший доктор, добрый симпатичный доктор, а также домашняя обстановка и ласковая умелая сиделка, которая бы всегда была рядом и не отходила от нее ни на шаг. «Врач запретил оставлять миссис Скудамор одну!» А вместо этого она теперь сидит в четырёх стенах, в этой выбеленной тюрьме, посреди пустыни, вместе с полуграмотным индусом и дебильным мальчишкой-арабом, да еще с поваром, который из всей кулинарной науки знает лишь как варить рис, открывать консервные банки с лососем и бобами, да варить вкрутую куриные яйца. «Нет, это мне не подходит, — подумала Джоанна, — совершенно не подходит для моей болезни…»

После ужина она поднялась в спальню и достала пузырек с аспирином. В пузырьке оставалось всего шесть таблеток. Джоанна безрассудно вытряхнула все шесть таблеток на ладонь и проглотила. Конечно, разумнее было бы оставить хоть немного на завтра, но она чувствовала, что должна сделать что-то значительное. «Нет, теперь уже я никогда не отправлюсь в путешествие без достаточного запаса снотворного», — подумала она.

Она разделась и легла в постель, чувствуя легкий страх перед возможной бессонницей и перед неприятными мыслями.

Очень странно, но она уснула почти сразу.

В эту ночь ей снилось, что она оказалась в большой тюрьме с длинными запутанными коридорами. Она пыталась выбраться оттуда, но не могла найти дорогу, хотя все время знала, что выход отсюда ей хорошо знаком…

«Ты обязательно должна вспомнить, — повторяла она себе, — ты обязательно должна вспомнить».

Утром она проснулась совершенно спокойной, хотя и очень утомленной.

— Ты обязательно должна вспомнить, — сказала она себе.

Она встала с постели, оделась и отправилась завтракать.

Она чувствовала себя в полном порядке, хотя была немного рассеяна.

Наверное, скоро все начнется сначала, со вздохом подумала она. — Ох, ничего с этим не поделаешь!

Съев завтрак, она долго сидела за столом без движения, понимая, что надо встать и куда-нибудь идти, и все-таки не уходила.

Она старалась думать о чем-нибудь конкретном и старалась не думать. И то и другое утомляло ее.

Ей вспомнился офис адвокатской конторы «Олдерман, Скудамор и Уитни». Многочисленные шкафы, набитые папками с документами с белыми бирками. «Имение сэра Джаспера Фолкса, покойного». «Полковник Этчингам Уильямс…» Все это напоминало ей театральный реквизит.

В ее воображении встало лицо Питера Шерстона, строгое и сосредоточенное. Он сидит за столом и читает бумаги. Как он похож на свою мать! Нет, не совсем, у него глаза отца, Чарльза Шерстона. Быстрые, вороватые, черные глаза, в которых трудно увидеть его настоящие мысли. «На месте Родни я бы не очень доверяла этому молодому человеку», — подумала она.

Как забавно, что это пришло ей в голову именно сейчас!

После того, как умерла Лесли Шерстон, Чарльз совершенно опустился. Он быстро пристрастился к алкоголю и не раз напивался чуть ли не до потери сознания. Детей забрали к себе родственники. Третий ребенок, крохотная девочка, умерла, когда ей не исполнилось и шести месяцев.

Джон, старший сын, пошел работать лесником и уехал куда-то в глушь. Теперь он жил где-то в Бурме. Джоанне вспомнилась сама Лесли и ее ковры ручной работы. Если Джон пошел в мать, тогда он любит все, что растет на земле и теперь должен быть совершенно счастлив. Она слышала от кого-то, что дела у него идут хорошо.

Второй сын Шерстонов, Питер, пришел к Родни и сказал, что хотел бы работать у него в конторе.

— Мама сказала мне, что вы обязательно сможете помочь, сэр, — избегая взгляда Родни, проговорил юноша.

Он был привлекательным, решительным, улыбчивым и мягким. Джоанна всегда думала, что природа отпустила юноше привлекательности на двоих.

Родни был рад принять мальчика к себе. Это немного сглаживало тот огорчительный факт, что его собственный сын предпочел другую профессию, уехал куда-то за море и почти полностью прервал отношения с родителями.

Со временем Родни стал смотреть на Питера почти как на сына. Юноша часто бывал у них в доме и всегда был вежлив и почтителен с Джоанной. У него были свободные приятные манеры, совсем не такие, как у его отца.

Но однажды Родни вернулся домой с весьма обеспокоенным видом. В ответ на расспросы он неприязненно отвечал, что ничего не случилось, просто он очень устал. Но неделю спустя он не выдержал и обмолвился, что Питер уезжает от них: молодой чело-зек решил поступить на работу в авиастроительную компанию.

— Ох, Родни, почему он так решил? — недоумевала Джоанна. — Ты ведь так хорошо относился к нему! Мы оба очень его полюбили!

— Да, приятный парень, — отстраненно заметил Родни.

— Так в чём же дело? — не отставала Джоанна. — Он стал лениться?

— Ох, нет, у него хорошая голова, и он совсем не ленив. Представляешь, он очень хорошо запоминает числа.

— Как его отец?

— Да, как его отец. Но, видишь ли, — печально вздохнул Родни, — современная молодежь тянется к новым открытиям, К новой технике, к самолетам.

Но Джоанна его не слушала. У нее в душе зашевелилось подозрение, мгновенно вызвавшее вереницу мыслей. Уж слишком неожиданно Питер Шерстон решил уехать от них.

— Родни, может быть, с ним что-то не так? — помолчав, спросила она.

— Что не так? Что ты имеешь в виду?

— Я имею в виду… Может быть, он как его отец? Лицом он похож на Лесли, но взгляд у него, как у отца, бегающий и непроницаемый. Ох, Родни, неужели это правда? Питер что-то натворил?

— Нет, — не глядя на нее, глухо проговорил Родни. — Но у него есть причина уехать.

— Какая-нибудь махинация со счетами? Он украл деньги?

— Я же сказал, что нет! — раздраженно проговорил Родни. — Ничего особенного, это неважно.

— Ага, я так и знала! Он такой же нечестный, как и его отец! У него плохая наследственность, — с торжеством заключила Джоанна и хотела добавить насчет яблока, которое падает недалеко от яблони.

— Нет, с этим у него все в порядке, — буркнул Родни. — Но он очень странный, он все делает не так.

— Ты хочешь сказать, что он такой же рассеянный, как была Лесли? Да, я всегда считала, что она не очень сообразительная женщина, не правда ли?

— А я считаю, что это не так и она была очень умным человеком! — сухо отрезал Родни, — Она знала свою работу и прекрасно справлялась с ней.

— Бедная женщина! — вздохнула Джоанна.

— Не смей ее жалеть! — неприязненно бросил Родни. — Это меня раздражает.

— Но, Родни, дорогой, — пролепетала Джоанна, видя, что в эту минуту с мужем лучше не спорить, — весь город знал, что у нее была очень грустная жизнь.

— А я так не думаю, — упрямо возразил Родни.

— А как она умерла? Ты помнишь ее смерть?

— Давай-ка лучше, дорогая, прекратим этот разговор! — сердито сказал Родни и отвернулся.

Каждый человек боится рака, подумала Джоанна. Людей пугает даже само слово, и они избегают его. Вместо него употребляют что угодно: злокачественная опухоль, серьезная операция, неизлечимая болезнь, что-то внутреннее, наконец. Даже Родни не любит, когда разговор заходит на эту тему. В общем, это понятно, думала она. Никто не знает, что ему грозит и чем кончится раковое заболевание — жизнью или смертью. Рак нападает порою даже на самых здоровых людей. Он поражает и тех, кто в своей жизни ни разу не болел!

Джоанна вспомнила тот день, когда она услышала страшную новость от миссис Ламберг. Это было на рыночной площади.

— Вы слышали, дорогая моя? Бедная миссис Шерстон?

— А что с нею?

— Умерла! Желудок. — Миссис Ламберг понизила голос. — Я уверена, что-то внутреннее, Операция была бесполезна. Она страдала от ужасной боли, я слыхала. Но она держалась очень мужественно. Она не оставляла работу, пока не слегла совсем. Это случилось за две недели до ее смерти. Она никому ничего не говорила, а тем временем ее как можно скорее надо было класть на операционный стол. Жена моего племянника видела ее два месяца назад. Она уже тогда выглядела очень больной и была худой, как тростинка. Но она держалась очень хорошо, улыбалась и шутила. Я думаю, что люди никогда не верят в серьезность своей болезни. Да, у нее была очень грустная жизнь. Бедная женщина! Осмелюсь сказать, смерть принесла ей облегчение.

Джоанна тут же поспешила домой и рассказала все Родни. Родни спокойно ответил ей, что все знает. Дело в том, что он является исполнителем ее последней воли, сказал Родни, поэтому ему сообщили о смерти Лесли в первую очередь.

Лесли Шерстон не оставила почти никакого наследства. Все, что осталось, было поделено между ее детьми. Ее завещание особенно тронуло весь Крайминстер тем, что она распорядилась перевезти ее прах в Крайминстер и там предать погребению. «Потому что в этом городе я была очень счастлива», — говорилось в завещании.

Итак, Лесли Аделина Шерстон нашла вечный покой на кладбище за церковью Святой Марии, в Крайминстере.

Странное пожелание, как могут подумать некоторые, принимая во внимание, что именно в Крайминстере ее мужа привлекли к суду и отправили в тюрьму за растрату банковских средств. Но другие говорили, что такое пожелание вполне естественно. Все-таки перед этим она жила без забот, очень обеспеченно, и поэтому свой отъезд из Крайминстера она скорее всего восприняла как изгнание из райского сада.

Бедная Лесли! Трагедия коснулась всей ее семьи, потому что ее младший сын Питер, который оставил работу у Родни в адвокатской конторе, закончил школу пилотов, стал летчиком-испытателем и погиб в авиакатастрофе.

Родни чрезвычайно тяжело переживал его гибель. Он почему-то винил себя в смерти Питера.

— Послушай, Родни, — утешала его Джоанна, — я не понимаю, причем тут ты, почему ты считаешь себя виноватым в его смерти? Ты же ничего не сделал!

— Лесли перед смертью отправила его ко мне, — горестно качал головой Родни, — она сказала, что я дам ему работу и буду заботиться о нем.

— Ты так и сделал. Ты принял его к себе на работу, ты заботился о нем.

— Да, я понимаю, — вздохнул Родни.

— Правда, потом он предпочел все-таки уехать, и ты не смог предостеречь его от беды, но что ты мог поделать? Он сам того захотел. Тебе не в чем винить себя.

— Нет, нет, дорогая, ты неправа, — горестно возражал Родни. — Разве ты не понимаешь, почему Лесли отправила его именно ко мне? Да потому, что она понимала: у него слабый характер, ему свойственна некоторая рассеянность, характерная для всех Шерстонов. С Джоном все в порядке, у него не такой характер, но Питер… Она доверила мне своего сына, чтобы я предохранил его от рискованных поступков. У него был своеобразный характер. В нем смешались изворотливость Чарльза Шерстона и достоинство Лесли. Его командир написал мне, что он был лучшим пилотом в их отряде, совершенно бесстрашным и очень мудрым — он так и выразился — в отношении к технике. Мальчик согласился провести испытания нового секретного двигателя. Все знали, что это опасно. И вот произошла катастрофа.

— Да, он погиб смертью героя, — вздохнула Джоанна. — Это героическая смерть.

Родни мрачно посмотрел на жену.

— Все так, Джоанна, — произнес он. — Но ты бы говорила об этом совсем по-другому, если бы твой собственный сын погиб в катастрофе. Ты была бы довольна, если бы Тони погиб такой смертью героя?

Джоанна растерянно посмотрела на него.

— Но… Но Питер не наш сын. Это совсем другое дело.

Родни махнул рукой и отвернулся.

— Да нет, я ничего не говорю. Я просто думаю, какое горе было бы для Лесли, доживи она до этого дня, — глухо проговорил он.

Джоанна встала из-за стола, сделала несколько шагов по гостиной.

Почему Шерстоны то и дело возникают в ее мыслях, как будто они тут, рядом? У Джоанны есть и другие знакомые, которые значат для нее гораздо больше, чем семья Шерстонов.

К слову сказать, ей всегда не нравилась Лесли Шерстон. Ей просто было жаль эту женщину, вот и все. Бедная Лесли теперь нашла вечный покой под тяжелой мраморной плитой.

Джоанна вздрогнула. «Я замерзла, — подумала она, — что-то стало холодно. Как в могиле. И кто-то ходит надо мной».

Странно, но она легко представила себя на месте Лесли Шерстон!

Там, в могиле у Лесли, подумала она, холодно и темно. Ох, лучше я выйду поскорее на солнышко. Больше не хочу оставаться здесь, в четырех стенах, Эти стены навевают мне грустные мысли.

Джоанна направилась к двери. Но в воображении у нее все еще стояла перед глазами могила Лесли Шерстон, и алый тяжелый бутон рододендрона, выпавший у Родни из петлицы, лежал на мраморной плите.