Пророчества Авеля. О будущем России

Историческое сказание «Вещий инок». Беседа Авеля с императором Павлом

Источник: Шабельский-Борк П. Н. «Вещий инок. (Историческое сказание). «Хлеб Небесный». Духовно-нравственный православный иллюстрированный журнал. — Издание Казанско-Богородицкого мужского монастыря 1932. № 5. 1-31 мая.

В зале был разлит мягкий свет. В лучах догоравшего заката, казалось, оживали библейские мотивы на расшитых золотом и серебром гобеленах. Великолепный паркет Кваренги блестел своими изящными линиями. Вокруг царили тишина и торжественность.

Пристальный взор императора Павла Петровича встретился с кроткими глазами стоявшего пред ним монаха Авеля. В них, как в зеркале, отражались любовь, мир и отрада.

Императору сразу полюбился этот, весь овеянный смирением, постом и молитвою, загадочный инок. О прозорливости его уже давно шла широкая молва. К его келье в Александро-Невской лавре шел и простолюдин, и знатный вельможа, и никто не уходил от него без утешения и пророческого совета. Ведомо было императору Павлу Петровичу и то, как Авель точно предрек день кончины его августейшей родительницы, ныне в бозе почивающей государыни императрицы Екатерины Алексеевны. И вчерашнего дня, когда речь зашла о вещем Авеле, его величество повелеть соизволил — завтра же нарочито доставить его в Гатчинский дворец, в коем имел пребывание двор.

Ласково улыбнувшись, Император Павел Петрович милостиво обратился к иноку Авелю с вопросом, как давно он принял постриг и в каких монастырях был.

— Честной отец! — промолвил император: о тебе говорят, да я и сам вижу, что на тебе явно почиет благодать Божия. Что скажешь ты о моем царствовании и судьбе моей? Что зришь ты прозорливыми очами о роде моем во мгле веков и о Державе Российской? Назови поименно преемников моих на Престоле Российском, предреки и их судьбу.

— Эх, батюшка-царь! — покачал головой Авель. — Почто себе печаль предречь меня принуждаешь? Коротко будет царствование твое, и вижу я, грешный, лютый конец твой. На Софрония Иерусалимского от неверных слуг мученическую кончину приемлешь, в опочивальне своей удушен будешь злодеями, коих греешь Ты на царственной груди своей. В Страстную субботу погребут тебя... Они же, злодеи сии, стремясь оправдать свой великий грех цареубийства, возгласят тебя безумным, будут поносить добрую память Твою... Но народ русский правдивой душой своей поймет и оценит тебя и к гробнице твоей понесет скорби свои, прося твоего заступничества и умягчения сердец неправедных и жестоких. Число лет твоих подобно счету букв изречения на фронтоне твоего замка, в коем воистину обетование и о царственном доме твоем: «Дому сему подобает твердыня Господня в долготу дней»...

— О сем ты прав, — изрек император Павел Петрович. — Девиз сей получил я в особом откровении, совместно с повелением воздвигнуть собор во имя святого архистратига Михаила, где ныне воздвигнут Михайловский замок. Вождю Небесных Воинств посвятил я и замок, и церковь...

— Зрю в нем преждевременную гробницу твою, благоверный государь. И резиденцией потомков твоих, как мыслишь, он не будет. О судьбе же Державы Российской было в молитве откровение мне о трех лютых игах: татарском, польском и грядущем еще — игом христоубийц...

— Что? Святая Русь под игом христоубийц будет? Не быть сему вовеки! — гневно нахмурился император Павел Петрович. — Пустое болтаешь, черноризец...

— А где татары, ваше императорское величество? Где поляки? И с игом христоубийц то же будет. О том не печалься, батюшка-царь: христоубийцы понесут свое...

— Что ждет преемника моего, цесаревича Александра?

— Француз Москву при нем спалит, а он Париж у него заберет и Благословенным наречется. Но тяжек покажется ему венец царский, и подвиг царского служения заменит он подвигом поста и молитвы, и праведным будет в очах Божиих...

— А кто наследует императору Александру?

— Сын твой Николай...

— Как? У Александра не будет сына? Тогда цесаревич Константин...

— Константин царствовать не восхочет, памятуя судьбу твою... Начало же царствования сына твоего Николая бунтом вольтерьянским зачнется, и сие будет семя злотворное, семя пагубное для России, кабы не благодать Божия, Россию покрывающая. Через сто лет после того оскудеет дом Пресвятой Богородицы, в мерзость запустения Держава Российская обратится...

— После сына моего Николая на престоле российском кто будет?

— Внук твой, Александр Второй, Царем-освободителем преднареченный, твой замысел исполнит — крестьян освободит, а потом турок побьет и славянам тоже свободу даст от ига неверного. Не простят христоубийцы ему великих деяний, охоту на него начнут, убьют среди дня ясного, в столице верноподданной, отщепенски-ми руками. Как и ы, подвиг служения своего запечатлеет он кровью царственною...

— Тогда-то и начнется тобою реченное иго христоубийц?

— Нет еще. Царю-освободителю наследу-етъ царь-миротворец, сын его, а твой правнук, Александр Третий. Славно будет царствование его. Осадит крамолу окаянную, мир и порядок наведет он.

— Кому передаст он наследие царское?

— Николаю Второму — святому царю, Иову Многострадальному подобному. На венец терновый сменит он корону царскую, предан будет народом своим, как некогда Сын Божий. Война будет, великая война, мировая... По воздуху люди, как птицы, летать будут, под водою, как рыбы, плавать, серою зловонной друг друга истреблять начнут. Измена будет расти и умножаться. Накануне победы рухнет Трон Царский. Кровь и слезы напоят сырую землю. Мужик с топором возьмет в безумии власть, и наступит воистину казнь египетская...

Горько зарыдал вещий Авель и сквозь слезы тихо продолжал: «А потом будет христо-убийца скорпионом бичевать Землю Русскую, грабить святыни ее, закрывать церкви Божии, казнить лучших людей русских. Сие есть попущение Божие, гнев Господень за отречение России от святого царя. О нем свидетельствует Писание. Псалмы девятнадцатый, двадцатый и девяностый открыли мне всю судьбу Его...

— «Ныне познах, яко спасе Господь Помазанника Своего: услышишь Его с небесе свя-таго Своего: в силах спасение десницы Его» (Псал. 19, 7).

— «Велия слава Его спасениемъ Твоим, славу и велелепие возложиши на Него» (Псал. 20, 6).

— «С Ним Я в скорби; изму Его и прославлю Его, долготою дней исполню Его и явлю Ему спасение Мое» (Псал. 90, 15-16).

Живый в помощи Вышнего, возсядет Он на Престоле Славы. А брат его царственный — сей есть тот, о котором открыто пророку Даниилу: «...И восстанет тогда Михаил, Князь Великий, на защиту народа Своего» (Дан. 12,1).

Свершатся надежды русские. На Софии, в Царьграде, воссияет Крест Православный, дымом фимиама и молитв наполнится Святая Русь и процветет, аки крин небесный...»

В глазах Авеля Вещего горел пророческий огонь нездешней силы. Вот упал на него один из закатных лучей солнца, и в диске света пророчество его вставало в непреложной истине.

Император Павел Петрович глубоко задумался. Неподвижно стоял Авель. Между монархом и иноком протянулись молчаливые незримые нити.

Император Павел Петрович поднял голову, и в глазах его, устремленных вдаль, как бы через завесу грядущего, отразились глубокие царские переживания.

— Ты говоришь, что иго христоубийц нависнет над моей Россией лет через сто. Прадед мой, Петр Великий, о судьбе моей рек то же, что и ты. Почитаю и я за благо о всем, что ныне прорек мне о потомке моем, Николае Втором, предварить его, дабы пред ним открылась Книга Судеб. Да ведает праправнук свой крестный путь, славу страстей и долготерпения своего...

Запечатлей же, преподобный отец, репейное тобою, изложи все письменно. Я же вложу предсказание твое в нарочитый ларец, положу мою печать, и до праправнука моего писание твое будет нерушимо храниться здесь, в кабинете Гатчинского дворца моего. Иди, Авель, и молись неустанно в келье своей о мне, роде моем и счастье нашей державы...

И, вложив представленное писание Авеле-во в конверт, на оном собственноручно начертать соизволил: «Вскрыть Потомку Нашему в столетний день Моей кончины».

11 марта 1901 года, в столетнюю годовщину мученической кончины державного прапрадеда Своего, блаженной памяти императора Павла Петровича, после заупокойной литургии в Петропавловском соборе, у его гробницы, государь император Николай Александрович, в сопровождении министра Императорского двора генерал-адъютанта барона Фредерикса и других лиц свиты, изволил прибыть в Гатчинский дворец для исполнения воли своего в бозе почивающего предка.

Умилительна была панихида. Петропавловский собор был полон молящихся. Не только сверкало здесь шитье мундиров, присутствовали не только сановные лица. Тут были во множестве и мужицкие сермяги, и простые платки, а гробница императора Павла Петровича была вся в свечах и живых цветах. Эти свечи, эти цветы были от верующих в чудесную помощь и предстательство почившего царя за потомков своих и весь народ русский. Воочию сбылось предсказание вещего Авеля, что народ будет особо чтить память царя-мученика и притекать будет к гробнице его, прося заступничества, прося о смягчении сердец неправедных и жестоких.

Государь император вскрыл ларец и несколько ранее прочитал сказание Авеля Вещего о судьбе своей и России. Он уже знал свою терновую судьбу, знал, что недаром родился в день Иова Многострадального. Знал, как много придется ему вынести на своих державных плечах, знал про близ грядущие кровавые войны, смуту и великие потрясения государства Российского. Его сердце чуяло и тот проклятый черный год, когда он будет обманут, предан и оставлен всеми...

Но вставала в державной памяти его другая, отрадная картина. В убогой монашеской келье пред Богосветлым старцем Саровским сидит двоюродный державный прадед его, Александр Благословенный. Перед образами ярко горят лампады и бесчисленные свечи. Среди образов выделяется икона Божией Матери Умиления. Благодать Божия почивает на келии. Как никогда, легко и отрадно на душе благословенному царю. Тихо, как лесной ручеек, льется пророческая речь святого старца о грядущих судьбах российских...

— «Будет Царь, Который меня прославит, после чего будет великая смута на Руси, много крови потечет за то, что восстанут против этого царя и его самодержавия; все восставшие погибнут, а я царя возвеличу»...

Еще не был прославлен пока преподобный Серафим Саровский, но Синодом уже велись подготовительные к тому работы, и горячее желание благочестивейшего государя было близко к осуществлению...

Настало покушение 6 января 1905 года. Близко просвистела картечь, как топором, срубило древко церковной хоругви над царскою головой. Но крепкою рукой успевает протодьякон подхватить падающую хоругвь и могучим голосом запел он: «Спаси, Господи, люди Твоя...»

Чудо Божие хранило государя для России. Оглянулся государь, ни один мускул не дрогнул в его лице, только в лучистых глазах отразилась бесконечная грусть. Быть может, вспомнились ему тогда предсказания богосветлого Серафима и Авеля Вещего об ожидающем его крестном пути.

О том же крестном пути ему говорит в своей келье и великий подвижник наших дней, старец Варнава Гефсиманский, предрекая небывалую еще славу царского имени его...

«В устах их нет лукавства; они непорочны пред Престолом Божьем...» (Откр. 14, 5).

То, что не было видно куриному оку людскому, было прозреваемо его царскими очами. И знал он, проходя по залам Зимнего дворца при объявлении войны Германии, что начинается крестный путь его с семьей, что кровавый мировой паук расправляет уже на бедную Россию свои кровавые щупальцы. Возбужденные, все кидаются к нему и государыне, обступая их кольцом, целуя руки им обоим и подол платья императрицы, у которой по бледному, как мрамор, лицу катятся крупные жемчуга. Площадь Зимнего дворца, запруженная народом так, что нельзя дышать, оглашается единодушным, могучим «Боже, царя храни». Как один человек, все на коленях. Так некогда встречали Христа Спасителя при Входе в Иерусалим, с пальмовыми ветвями сыны Израиля, постилая свои одежды и восклицая: «Осанна Сыну Давидову!», чтобы через несколько дней яростно кричать Понтийскому Пилату: «Распни, распни Его!»

Это его, самодержца Всероссийского, торжественный Вход в Иерусалим, преддверие его царственной Голгофы.

Тихо на площади. Знает царь, что ждет его и Россию, но верит он, что Россия победно пройдет беды. Чудятся ему в ярко сияющем летнем солнце лучи его грядущей нетленной славы, победа над темными силами и освобождение народа русского от ига жидовского. Страшный враг у ворот России, еще более страшный, чем враг внешний. К небу поднимаются ясные очи царские и, широким крестом осенив себя, на удивление всем, твердо произносит пресветлый свою державную клятву: «Не положу моего оружия до тех пор, пока хоть один враг останется на Земле Русской».