Пророк Тьмы

Глава восьмая

Вспышка света.

Гулкий удар несуществующего колокола, от которого заложило уши. Волна ледяного холода, быстро покатившаяся по телу от кончиков пальцев ног до самой макушки.

Конан вздрогнул, открыл глаза — но тут же вновь зажмурился: яркое полуденное солнце на миг ослепило его. Потом киммериец медленно вновь приподнял веки. Опять — в который уже раз! — он стоял на желтом песке ненавистной арены. В уши опять вливался многоголосый ропот зрителей, жаждущих крови,— естественно, чужой и, естественно, пролитой чужими руками. Он ощущал себя старой игрушкой, которую ребенок случайно нашел среди мусора и немного позабавился с ней — до тех пор, пока не наскучило… а тогда снова выкинул ее. И так раз за разом: поиграл — выбросил, поиграл — выбросил… Что может быть унизительнее, чем оказаться в роли беспомощной куклы, которую дергают за ниточки колдовства бездушные невидимки?!

Конан постарался унять рвущийся наружу гнев. Он еще найдет способ расквитаться с таинственными мучителями, а пока необходимо позаботиться о собственной шкуре.

Варвар быстро огляделся, потом осмотрел себя. Толстая кожаная безрукавка с пришитыми к ней металлическими полосками — тонкими и гибкими, движениям не мешающими, однако, в случае чего, способными смягчить рубящий удар клинком. Штаны до колен, высокие прочные сапоги, перчатки и наколенники из дубленой шкуры какого-то животного. В правой руке — заветный двуручный меч, с которым киммериец не расставался никогда и балансировка которого позволяла управляться с ним одной рукой, на локте левой — металлический, но очень легкий и, судя по всему, достаточно надежный щит, прикрывающий тело от подбородка до пупа. Волосы, чтобы не мешались и чтобы защитить голову, удерживаются металлическим же обручем с двумя пересекающимися на макушке лентами (это киммериец выяснил, случайно бросив взгляд в отполированное с двух сторон навершие щита).

На сей раз боевое облачение, пусть и незамысловатое, оказалось необычным: еще никогда Конана не наряжали столь тщательно — обычно он «пробуждался» на арене в одной лишь набедренной повязке, босиком, а из оружия при нем был только меч.

Странно.

И еще более странно: на этот раз против него выставили всего одного человека — хотя загадочные истязатели уже смогли убедиться, что Конану нет равных среди гладиаторов; в бою один на один заведомо выиграет именно он, варвар из Киммерии. Значит, перед ним не обычный гладиатор…

Но додумать эту мысль ему не дали: над ареной прокатился вибрирующий звон гонга, и противник, с расслабленно опущенными почти до самой земли секирой и таким же, как у северянина, Щитом, медленно приблизился к нему. Конан стоял неподвижно, исподлобья разглядывая очередного врага.

Ничего не скажешь: настоящий гигант. Доселе Конану редко приходилось встречать людей (людей, а не порождений Зла), кто бы мог сравниться с ним в росте и силе. Но этот человек, судя по всему, окажется достойным соперником. Конан покрепче сжал меч одной рукой и приготовился.

Амин остановился в трех шагах от киммерийца и с нескрываемым интересом разглядывал его.

— Так вот ты какой,— наконец тихо проговорил он.— Привет, мясо.

Конан молчал и не шевелился: всегда лучше смолчать, если не знаешь, с кем имеешь дело… и оставаться на месте, пока солнце светит тебе в бок: ведь свети оно в спину, лучи, отраженные от зеркальных пластин на доспехах неизвестного недруга, наверняка ослепят тебя.

— Я — Амин,— продолжал гладиатор, и голос его шелестел, как сухая степная трава, сквозь которую крадется ядовитая змея.— Личный телохранитель великого туранского шаха Джумаля, чьи стопы упираются в землю, а голова касается небесного свода. Сейчас я убью тебя — во славу своего господина.

Конан разлепил потрескавшиеся за время долгого беспамятства губы и впервые за время плена заговорил.

— Я — Конан, ничей не слуга, простой воин из Киммерии,— ответил он столь же тихо.— Я не желаю убивать тебя, но, если такова моя судьба, то убью — для того чтобы выжить самому.

Ропот на трибунах стал громче — зрителям хотелось увидеть схватку непобедимых великанов, а не прислушиваться к тому, о чем там шепчутся двое гладиаторов.

Амин ухмыльнулся, обнажив два ряда мелких, кажущихся очень острыми зубов. Глаза его горели как угли.

— Ну, здравствуй, киммерийское мясо… И прощай.

Вдруг правая рука телохранителя легко, будто сжимала она не увесистую секиру, а невесомый прутик, взлетела по диагонали вверх. Стремительной холодной молнией мелькнул в воздухе смертоносный серп, нацеленный точно в горло Конана.

Конан ждал чего-то подобного: ведь неспроста противник остановился именно на таком расстоянии от него и не зря ухватился почти за самый конец рукояти своего оружия, лезвием, будто случайно, повернутого в сторону киммерийца. Как только напряглись мышцы Амина, северянин слегка отклонился назад — и вовремя: острая как бритва секира с едва слышным шипением пронеслась совсем рядом с кадыком Конана; он даже почувствовал легкое дуновение потревоженного воздуха. Но сила инерции увлекла тяжелое лезвие дальше — влево и вверх, немного развернув торс Амина, чем Конан не замедлил воспользоваться. Меч варвара блестящим разящим жалом метнулся вперед, целясь в правый, неприкрытый Щитом бок противника. Амин чуть-чуть отклонился влево, и клинок киммерийца вспорол лишь воздух. В тот же миг левая нога шахского телохранителя взлетела вверх, отточенным носом сапога готовая вонзиться в печень соперника. Однако ударилась она со звоном в Щит, которым северянин ловко пресек ее смертоносный полет.

Не сговариваясь, противники отступили друг от друга на два шага и замерли в выжидательных позах.

Над трибунами повисло гробовое молчание. Зрители не смогли уследить за тем, что произошло,— с такой стремительностью поединщики обменялись серией ударов,— но все понимали, что это была лишь разминка, проба сил, разведка боем, а настоящая схватка начнется только сейчас. Шах и Хашид напряженно смотрели на арену. Даже невозмутимый Ай-Берек с нескрываемым интересом следил за сражением.

— Смотри, Веллах! — Женщина в одежде жреца в волнении схватила спутника за руку.— Шлем! Ты видишь? Шлем на его противнике!.. Так кто же из них?..

— Тише, я просил же, тише,— яростно зашипел в ответ Веллах.— Ты все погубишь! Вижу я, все вижу… Подождем.

Амин улыбался и спокойно смотрел прямо в лицо Конану, широко расставив мускулистые ноги. Держа меч наперевес и слегка отведя щит в сторону, северянин устремил взор в пространство поверх головы противника. Он остерегался встречаться с гипнотизирующим взглядом туранца. Он понимал, что на этот раз ему противостоит не простой гладиатор, но воин, равный по силе, ловкости и хитрости самому варвару… Равный, если не превосходящий. И постарался собрать в кулак, воедино всю свою волю, умение и опыт. Понимал это и Амин; улыбка сошла с его лица.

Некоторое время соперники, как казалось публике, не шевелились, и на трибунах вновь зашелестел нетерпеливый, недовольный гомон. Откуда зрителям было знать, что оба великана уже сражаются… Ведь по малейшему движению хотя бы мизинца одного другой немедленно распознавал направление предстоящего удара и спешил подготовиться к нему; по особому напряжению мышц противника первый понимал, что его замысел разгадан, что наносить удар смысла нет, ибо он будет отбит, и расслаблялся; расслаблялся и второй, в свою очередь готовясь напасть неожиданно, но и его намерение угадывалось соперником…

Время шло, время кажущегося бездействия, один удар сердца, второй, третий…

Нервы не выдержали у Конана: он не любил неопределенности и всегда старался первым нарушить расстановку сил — чем бы для него это не обернулось.

Бросок вперед, молниеносный выпад (отбитый краем щита Амина), глухая защита, разворот.

Теперь туранец и киммериец поменялись местами, однако по-прежнему ни один из них не получил даже легкой царапины.

Оба понимали, что победить можно, только измотав противника серией стремительных атак и контратак, после чего нанести быстрый и неожиданный удар… Но никто не торопился начинать.

Амин шагнул вправо; как его отражение, шагнул влево Конан. Однако теперь солнце било северянину в глаза, и он сделал еще два шага влево, чтобы светило по-прежнему находилось сбоку. Амин повторил его маневр, сохраняя безопасное расстояние между ними. Каждый нерв киммерийца дрожал от напряжения в ожидании внезапного выпада, пронзительный взгляд туранца, казалось, обжигал его, проникал в мозг и без труда читал его мысли. «Наваждение,— мелькнуло у варвара в голове.— Он чары на меня насылает. Колдун?..»

Сборщики денег на трибунах сбились с ног: никто из зрителей не мог твердо увериться в победе именно своего избранника, и ставки возрастали непрерывно. То телохранитель оказывался на гребне волны ставок, то варвар.

Который из гладиаторов первым начал следующую атаку, не понял никто, даже, пожалуй, и сами бойцы. Просто арена вдруг озарилась яростным клубком ослепительно ярких зигзагов и вспышек — то отраженные лучи солнца на разящих лезвиях секиры и меча заметались по арене, и оглушительный звон стали наполнил арену — то непрестанно сталкивалось и скрежетало друг о друга оружие поединщиков, наносящих удары, за которыми человеческий глаз уследить был не в состоянии. Секира Амина чиркнула варвара по бедру, оставив на нем глубокий порез, тут же наполнившийся кровью; меч киммерийца оцарапал бок туранца. Ни один, ни другой боли не почувствовали.

Щитом Конан отбил очередную атаку, бросился вперед, целясь в грудь шахского телохранителя. Противореча всем законам инерции, секира моментально остановила свой полет и ринулась в обратном направлении, отражая выпад киммерийца. Чтобы не попасть под падающее лезвие, Конан пробежал еще два шага, оказался спиной к противнику и прикрыл мечом спину, подняв его за головой лезвием вниз. И тут же на его клинок обрушился сокрушительный удар; пальцы варвара на миг онемели. Он круто развернулся и щитом встретил следующий выпад противника. Звоном и искрами отозвалась сталь. Увидев, что шея Амина открыта, Конан с разворота описал кончиком меча плавную дугу, однако телохранитель будто того и ждал — клинок наткнулся на металлическую рукоять секиры и замер. Амин попытался щитом сбить киммерийца с ног, но тот, разгадав его намерение, резко выбросил вперед левую руку, на которую был надет его собственный щит; вновь над ареной пронесся холодный звон столкнувшейся стали.

Противоборцы на миг застыли: щиты прижаты друг к другу, оружие скрещено, лица сблизились почти вплотную.

— Свист твоего меча напоминает мне ветер в скалах,— сквозь сжатые зубы прошипел Амин, и его голос раскаленной иглой вонзился в мозг киммерийца.— Это хорошо: давно я не слышал столь виртуозного звука. Ты славный воин, и мне интересно играть с тобой в смерть.

— И жизнь, и смерть — игра. Так какая разница, во что играть? — по возможности равнодушно возразил Конан, хотя каждый его мускул вопил об отдыхе, а кровь все сочилась из нескольких неглубоких, но болезненных ран. Одно лишь придавало ему уверенности: по безволосому телу Амина обильно тек пот, а зловещее мерцание красных зрачков угасло. Оба устали, и оба сдаваться не собирались.

— Тогда поиграем еще,— ответил Амин и вдруг ослабил нажим левой руки…

— Давай же! Убей его! Разорви на куски этого дикаря! — в пылу азарта позабыв о должной невозмутимости, прорычал шах Джумаль, и кулаки его сжались.

Хашид также всецело был захвачен поединком. Не обращая внимания ни на что вокруг, он вперил свой взор в замерших на арене исполинов, мысленно приказывая своему рабу убить шахского прихвостня.

Ни один из двух высокопоставленных господ не смотрел на волшебника Ай-Берека. А зря: на лице последнего вдруг появилось выражение, будто он вспомнил что-то важное, потом отразилась крайняя обеспокоенность. Он открыл было рот, чтобы обратиться к своему повелителю, но видя, насколько тот поглощен зрелищем, замялся. Озабоченность на лице мага сменило выражение безотчетного страха.

— Но что будет, если победит другой? — прошептала Минолия, обращаясь к самой себе. Как и ее спутник, она не отрывала взгляда от залитой солнцем арены и не ждала от Веллаха ответа: ведь тот и сам не знал, что произойдет в таком случае.— Возможно ли, чтобы предсказание оказалось ложным?..

Веллах не слышал ее. И не услышал бы ничего, что б вокруг ни произошло. Все его внимание было устремлено на арену. Ведь от исхода поединка зависело существование не только горного монастыря, но и всего мира…

…Амин внезапно ослабил нажим левой руки — той, что сжимала щит,— и не ожидавший этого, зачарованный звучанием его голоса, Конан на миг потерял равновесие.

Туранцу этого оказалось достаточно: едва киммериец пошатнулся и непроизвольно сделал шажок вперед, чтобы удержать равновесие, как мощный удар под голень поверг его на песок.

Конан упал, перекатился на спину и продолжал катиться, пока, как он полагал, не оказался на безопасном расстоянии.

Ничуть не бывало: как только он попытался вскочить на ноги, в воздухе мелькнуло лезвие секиры непостижимым образом очутившегося рядом противника. Варвар взметнул над собой меч, и сталь вновь столкнулась со сталью.

Удары сыпались на северянина со всех сторон, он едва успевал отражать их — но в лежачем положении парировать выпады почти невозможно, а Амин не давал киммерийцу возможности подняться. К тому же киммериец упал к солнцу затылком, и десятки, сотни мельтешащих солнечных зайчиков на полированных пластинах вражеских доспехов мешали ему сосредоточиться на отражении атак. Вот перед глазами поплыли сине-белые круги, вот фигура противника превратилась в расплывчатую мозаику из ярких бликов, и он уже не понимал, не мог угадать, с какой стороны Амин нанесет последний, смертельный удар.

Трибуны взвыли в едином порыве; зрители понимали, что приближается момент развязки. Хашид на террасе издал яростный рык.

— Не сдаваться, проклятый варвар, не сдаваться! Ты должен победить!..— взревел он.

Видя, что его телохранитель вот-вот одержит победу, шах Джумаль разразился оглушительным хохотом.