Против часовой

Глава 1. УКАЗ

Кандидат исторических наук, доцент Педагогического университета Наталья Ардальоновна Б. — ее полное имя позже вы, конечно, узнаете — была женщина бойкая, сметливая, удачливая. В прошлой, советской еще, жизни — ретивая комсомолка; потом партийка — вступила в аспирантуре, иначе было не защититься; нынче — демократка со стажем, в августе девяносто первого стояла в живом кольце, таскала из дома термосы и бутерброды — для танкистов. И это несмотря на то, что ее муж, тогда еще подполковник, все трое судьбоносных суток пребывал в растерянности, ходил на работу, но скоро возвращался подавленным. Ничего не предпринимал, сидел перед телевизором, ожидая будущего. И только иногда говорил жене тихим голосом: подумай о девочках, — у них было две дочери, старшая только перешла в шестой класс, младшая, отцовская любимица, должна была идти в первый.

Но не тут-то было.

— Не знаю, как ты, — говорила в те дни Наташа дерзко, будто с горы покатилась, — но лично я хочу, чтобы мои дочери выросли свободными людьми.

Подполковник, человек домашний, тихий, рыбак, он и в строительные войска-то попал с гражданки, думал: вот те на, во куда тебя понесло… Он — интеллигентный офицер, если в наши дни можно так выразиться. В подпитии мог, конечно, стукнуть кулаком по столу, но тронуть пальцем жену или детей — ни-ни, иногда только младшей отвешивал шутливый подзатыльник, любя, — перед ее рождением мечтал о мальчике. И теперь, когда в стране все окончательно свихнулось с осей, подполковник помалкивал от греха, пораженный невиданной храбростью супруги. А еще больше тем, что эта самая нежданная свобода будто грозила его семью разъединить: никогда прежде Наташа не употребляла такие словесные конструкции, мол, не знаю, как ты, а вот я или мои дочери… Будто теперь, в дни побеждающей демократии или как там это у них называется, он уже — не муж и отец, а так, неясная и досадная фигура второго плана и неопределенного рода.

Но знал бы подполковник, что в душе — в душе Наташа всегда оставалась робкой, как восьмиклассница. И нежданная ее отвага шла всего лишь от этой вот затаенной робости. И на ученом совете она всегда уступала, подчас вспыхивая, как девушка, когда кто-нибудь из старших по должности обрывал, говорила себе — ничего, ничего, интеллигентному человеку не к лицу склочничать, — считала себя интеллигентным человеком, и в нынешнем смысле этого понятия таковой на самом деле и была. И на защитах голосовала, как надо было заведующему кафедрой. И даже в очередях больше помалкивала — при перестройке очереди стали даже длиннее, чем в годы застоя, но как-то не столь унизительны и обидны. Так что характер у Наташи был скорее ну, не покорный, а скажем так — покладистый. Это со студентами иногда хорохорилась: стала большой фрондеркой за годы новой свободы. Ну и командовала в семье, конечно: на что откладывать деньги, где и за сколько для дачи купить летний душ, отправлять ли старшую в лагерь и брать ли младшую с собой на юг; и какую собаку завести — завели легавую суку, подполковник хотел гончака кобеля…

И потому, услышав стороной о готовящемся Указе, Наташа испытала сперва лишь легкий трепет в душе. Но потом, по мере того, как она вдумывалась в судьбоносный для нее смысл этого готовящегося верховного распоряжения, ею понемногу стала овладевать самая настоящая паника.

Да и любая на ее месте, узнав что-нибудь подобное, будь даже не робкого десятка, заволновалась бы. Было отчего. Если, конечно, речь не идет о какой-нибудь старой деве, о совершеннейшем уже синем чулке. Или о правильной даме, всю жизнь прожившей с одним-единственным мужем… Наташа позвонила одной-другой знакомой, — те были в сходном положении, — однако, прямо ничего не спрашивала, таилась, ждала. Но подружки болтали, как ни в чем не бывало — о детях, о мужьях, о новых машинах, хвастались своими поездками и обновками. Наверное, не знают еще, думала Наташа, вешая трубку. Она позвонила даже подруге по университетскому еще общежитию. Но, только услышав осипший и осевший голос давнишней товарки, спохватилась: да что ж она звонит, ведь Женька и замужем ни разу не была. Та к тому же ее не сразу узнала, а когда узнала Наташка, ты, принялась канючить, жаловаться на здоровье, на хандру, на редакционные интриги, и Наташа пожалела, что позвонила, скомкала разговор. Но потом долго испытывала неловкость, корила себя за черствость. Хотя и мелькнула у нее мысль: а ведь Женьке повезло, что всю жизнь — одна, у нее теперь нет этой головной боли…