Прозрачные предметы

25

Чего ты ждал от своего паломничества, Персон? Лишь зеркального повторения старых пыток? Сочувствия от старого камня? Принудительного воссоздания невосстановимых пустяков? Поисков утраченного времени в самом прямом смысле этих простоватых переводных стишков «Je me souviens, je me souviens de la maison où je suis né»[20] или поистине прустовского обретенного времени? Он не испытал здесь ничего (только один раз во время последнего подъема), кроме скуки и горечи. Что-то другое заставило его вернуться в унылый, скучный Витт.

Не вера в приведения. Кому захочется являться в виде пара (он не знал, что Жак был погребен под шестью футами снега в Чуте, штат Колорадо) на туристских маршрутах или в лачуге, добраться до которой ему помешали некие чары и чье название оказалось безнадежно перепутанным с «Драконитой» (алкогольный напиток, больше не производимый, но все еще рекламируемый на заборах и отвесных скалах). И все же нечто связанное с миром призраков заставило его проделать путь на другой континент. Сделаем пояснение.

Практически все сны, в которых она являлась ему после смерти, разворачивались на фоне не американской зимы, а швейцарских гор и итальянских озер. Он даже не нашел то место в лесу, где громкоголосая стайка маленьких туристов прервала незабываемый поцелуй. А ведь главной целью был момент контакта с ее подлинной сущностью в точно запомнившейся обстановке.

Вернувшись в гостиницу «Аскот», он жадно съел яблоко, стянул со стоном облегчения испачканные глиной башмаки и, не обращая внимания на мокрые носки и мозоли, залез в удобные городские туфли. Теперь опять к мучительному занятию!

Надеясь, что какая-нибудь маленькая зрительная подсказка поможет ему вспомнить номер комнаты, которую он занимал восемь лет назад, Хью прошел вдоль всего коридора третьего этажа и, чувствуя на себе пустые взгляды последовательных номеров, вдруг остановился: уловка сработала. Он увидел три черные цифры «313» на белой двери и моментально вспомнил, как говорил Арманде (обещала навестить его и боялась быть замеченной): «Мнемонически можно представить три фигурки в профиль: заключенный, идущий меж двух стражников, один — впереди, другой — сзади». Арманда возразила, что это слишком вычурно для нее, она просто запишет номер в записную книжку, лежавшую у нее в сумочке.

Собака протявкала за дверью: знак, сказал он себе, обитаемости жилья. Тем не менее эксперимент доставил ему удовольствие — удалось восстановить драгоценный кусочек прошлой жизни.

Затем он спустился вниз и попросил хорошенькую администраторшу позвонить в гостиницу в Стрезе, чтобы выяснить, может ли он получить дня на два комнату, где мистер и миссис Персон останавливались восемь лет назад. В какую гостиницу? Что-то вроде «Бью-Ромео». Она повторила название в правильной форме («Борромео») и сказала, что потребуется некоторое время. Он решил подождать в холле.

Там находились двое: дама, что-то евшая в дальнем углу (ресторан был закрыт, его не успели еще привести в порядок после фарсовой потасовки), и швейцарский бизнесмен, листавший потрепанный, очень старый номер американского журнала (Хью оставил его здесь восемь лет назад, но эту линию сюжета некому проследить). Столик перед швейцарским джентльменом был завален гостиничными проспектами и относительно недавними еженедельниками. Локоть его опирался на «Трансатлантик». Хью потянул за журнал, джентльмен буквально подпрыгнул на стуле. Извинения и контризвинения переросли в диалог. Английский месье Уайльда во многих отношениях напоминал язык Арманды как грамматически, так и интонационно. Его до крайней степени шокировала статья в «Трансатлантике» (одолжил его на минуту у Хью, послюнил большой палец, нашел нужное место и, похлопывая по странице тыльной стороной ладони, вернул эту пакость, открытую на возмутительной статье).

— Тут пишут о человеке, убившем свою супругу восемь лет назад и…

Администраторша, чей бюст над стойкой он видел отсюда в миниатюре, подавала ему знаки издалека. Она вышла из укрытия и направилась к нему.

— Они не отвечают, — сказала она, — хотите, чтобы я продолжала дозваниваться?

— Да, да, — сказал Хью, встав и наткнувшись на кого-то (на даму, только что завернувшую жирные объедки окорока в бумажную салфетку и теперь спешившую в выходу). — Да. Ой, простите! Да, дозвонитесь, ради бога, через справочную или еще как-нибудь.

Представляете, этот убийца получил жизнь, в виде пожизненного срока, восемь лет назад (так вот что получил Персон восемь лет назад, но растратил, растратил все это в кошмарном сне!), и теперь вдруг его выпустили, потому что, видите ли, он был примерным арестантом и даже учил своих сокамерников шахматам и эсперанто (а ведь наш Персон заядлый эсперантист), разным способам печь тыквенный пирог (Персон и впрямь был дока по части всякой выпечки), знакам зодиака, игре в подкидного дурачка, и так далее. Увы, для присяжных нынче задушить Фемиду так же просто, как насильнику — фемину.

Форменное безобразие, продолжал швейцарский джентльмен, пользуясь выражением, которое Арманда переняла от Джулии (теперь леди Икс), — форменное безобразие, как потакают преступности в наши дни. Не далее как сегодня мстительный официант, уличенный в краже ящика гостиничного вина (месье Уайльд, между прочем, рекомендовал другое), заехал метрдотелю в глаз, поставив тому здоровенный синяк, и пообещал еще кое-что погорячей. Вы думаете, гостиница обратилась в полицию? Черта с два, сэр, ничего подобного. Eh bien, что на самом верху, что на дне — ситуация одинакова. Интересовался ли когда-нибудь его двуязычный собеседник проблемой тюрем?

О да, будьте уверены. Он сам сидел, был госпитализирован, опять сидел, дважды представал перед судом за удушение юной американки (теперь леди Икс): «В одной из тюрем у меня был жуткий сокамерник — в продолжение целого года. Будь я поэтом — но я всего лишь корректор, — описал бы небесную природу одиночного заключения, радость чистого сортира, свободу мысли в идеальной тюрьме. Задача тюрьмы (улыбаясь месье Уайльду, взглянувшему на часы, но ничего не увидевшему), конечно же, не вылечить убийцу и не только наказать его: можно ли наказать человека, у которого все при нем, внутри него, вокруг него? Ее единственная задача, очень будничная, но логически неоспоримая, — помочь убийце избежать рецидива. Исправление? Поручительство? Не более чем химера или шутка. Животное не исправишь. С мелкими воришками вообще не стоит возиться: в их случае достаточно наказания. В наши дни получили хождение некоторые ошибочные тенденции в так называемых либеральных кругах. Скажу без обиняков: душегуб, считающий себя жертвой, не только убийца, но и дегенерат».

— Пожалуй, мне пора, — поскучнев, сказал бедняга Уайльд.

— Психбольницы, лазареты, лечебницы — обо всем этом я тоже знаю не понаслышке. Жить на отделении в компании примерно тридцати подлинных идиотов — это, доложу я вам, настоящий ад. Притворялся буйным, чтобы получить отдельную палату или быть запертым в изоляторе, — несказанный рай для такого пациента, как я. Казаться ненормальным — это был мой единственный шанс оставаться вменяемым. Тернистый путь. Атлетически сложенный санитар-тяжеловес любил наносить мне прямой удар меж двух оплеух — и я возвращался к благословенному одиночеству. Подумать только, всякий раз, когда мое дело отправлялось на пересмотр, тюремный психиатр в своем заключении жаловался на мой отказ обсуждать с ним то, что на его жаргоне называлось «супружеским сексом». С грустной радостью и грустной гордостью могу утверждать, что ни тюремщики (некоторые из них гуманны и остроумны), ни фрейдистские ищейки (все они болваны или жулики) не сломили и никак не изменили печального индивида, можно сказать персонажа, каким я являюсь.

Месье Уайльд, все-таки приняв его за пьяного или сумасшедшего, пошатываясь, ретировался. Хорошенькая администраторша (плоть остается плотью, пунцовое жало остается l'aiguillon rouge, и моя любовь не стала бы ревновать) снова принялась подавать ему знаки. Он встал и подошел к стойке. Гостиница в Стрезе была закрыта на ремонт после пожара. Mais (приподнят симпатичный указательный пальчик)…

Всю свою жизнь, отдадим ему должное, наш Персон испытывал странное чувство, знакомое трем знаменитым богословам и двум второстепенным поэтам, присутствия позади, за его плечом, большого, куда более мудрого, чем он, спокойного и сильного незнакомца, нравственно его превосходящего. Это и был, в сущности, его главный «теневой спутник» (критик- клоун нападал на R. за этот эпитет), но когда бы не вышеназванная прозрачная тень, мы бы не стали себя утруждать рассказом о нашем славном Персоне. Еще во время короткой своей пробежки между креслом в холле и этой девушкой, с ее восхитительной шеей, пухлыми губами, длинными ресницами и задрапированными прелестями, Персон отдавал себе отчет, что некто или нечто предупреждает его о необходимости сейчас же покинуть Витт в направлении Вероны, Флоренции, Рима, Таормины, если Стреза для него закрыта. Но он не послушался своей тени и, наверное, по большому счету, был прав. А мы-то думали, что ему еще предстоят годы земного прозябания; мы готовы были даже смахнуть, как перышко, эту девушку в его постель, но, в конце концов, ему решать, ему умирать, если он того захотел.

Mais! (междометие сильнее, чем союз «но» или «однако») у нее для него хорошие новости. Он хотел перебраться на третий этаж, не так ли? Сегодня он может это сделать. Дама с собачкой уезжает после двенадцати. Кстати, весьма занятная история. Оказывается, ее муж присматривал за собаками, пока их хозяева находились в отъезде. Дама, отправляясь в очередное путешествие, обычно брала с собой одного из животных, выбирая из тех, что поменьше и помеланхоличнее. Нынешним утром ее муж позвонил и сказал, что хозяин вернулся раньше, чем предполагалось, и с дикими воплями требовал вернуть своего любимца.