Прозрачные предметы

4

То была его четвертая поездка в Швейцарию. Первая состоялась восемнадцать лет назад, когда он вместе с отцом провел несколько дней в Трю. Через десять лет, в тридцать два года, он вновь посетил этот ветхий городок на берегу озера и не без успеха нянчился с сентиментальными переживаниями — полураскаянием-полуизумлением, — навестив гостиницу, где они жили. Горбатая улочка и старая лестница взбирались к ней от набережной, где располагалась безликая станция, туда его и доставил местный поезд. Он запомнил название гостиницы — «Локет», так как оно оказалось созвучным девичьей фамилии его матери, канадской француженки, которую Персону-старшему суждено было пережить меньше чем на год. Еще ему запомнилось, что гостиница была второсортной и унылой, покорно стоявшей рядом с другой, куда более фешенебельной, сквозь окна первого этажа которой можно было различить призраки блёклых столиков и двигавшихся, словно под водой, официантов. Обе гостиницы нынче снесены, и на их месте вырос Banque Bleue, суровое сооружение, все из отполированных поверхностей, стекла и растений в кадках.

Спал он в легкомысленно-карикатурном алькове, отделенном аркой и вешалкой от постели отца. В ночи всегда есть что-то от циклопа, но та выдалась особенно жуткой. Хью привык спать в своей комнате, он ненавидел общую могилу сна и угрюмо надеялся, что обещание отдельных спален будет неукоснительно соблюдаться на всех отрезках их швейцарского турне, смутно проступавшего в феерическом тумане. Шестидесятилетний отец, ниже Хью ростом и плотнее его, неаппетитно состарился за время недолгого вдовства; его одежда источала характерный душок тления, слабый, но безошибочный; он вздыхал и постанывал во сне, разгребая неподъемные глыбы мрака, которые надлежало рассортировать и убрать с дороги — по ней приходилось карабкаться в горячечных позах немощи и отчаяния. Мы не можем найти в картотеке путешествий по Европе, рекомендованных семейными докторами удалившимся от дел старикам, дабы смягчить горечь одиночества, хотя бы одну поездку, достигшую намеченной цели.

У Персона-старшего всегда были руки-крюки, но в последнее время движения, которыми он нашаривал предметы в проточной воде пространства, преследуя скользящий обмылок уклончивой материи или тщетно пытаясь стянуть или развести те части изготовленных человеком изделий, которые должны быть сцеплены или расцеплены, — такие движения приобретали все более комический характер. Хью отчасти унаследовал эту неуклюжесть, но в нынешнем отцовском варианте она раздражала его, как чрезмерное пародирование. В свое последнее утро в так называемой Швейцарии (то есть накануне события, которое всё сделает для него так называемым) старый пень сражался с жалюзи, чтобы узнать, какая нынче погода, но успел разглядеть лишь клочок мокрой мостовой до того, как они рухнули гремучей лавиной, и решил взять зонт. Зонт был неаккуратно сложен, и Персон стал приводить его в порядок. Сначала Хью взирал на это с молчаливым отвращением, ноздри раздувались и дергались. Презрение было незаслуженным, поскольку существует множество вещей, от живых клеток до потухших звезд, то и дело претерпевающих случайные мелкие неприятности от не слишком бережных рук анонимных экспериментаторов. Черные фалды легли неровно, нуждаясь в перетасовке, и к тому моменту, как кольцо на ленточке готово было исполнить свою роль (маленький осязаемый кружок между большим и указательным пальцем), пуговица затерялась в складках и бороздах материи. Понаблюдав с минуту за этими беспомощными действиями, Хью выхватил зонт из отцовских рук так резко, что старик еще мгновение продолжал перебирать воздух, пока не ответил мягкой виноватой улыбкой на внезапную грубость. Не говоря ни слова, Хью яростно сложил и застегнул зонт, который, сказать по правде, вряд ли обрел лучший вид, чем тот, что в конце концов ему придал бы отец.

Как предполагалось провести день? Собирались позавтракать в том же месте, где обедали накануне, затем сделать покупки и осмотреть достопримечательности. Местное чудо природы — Тарский каскад был намалеван на двери уборной в коридоре, а также красовался на большой фотографии в вестибюле. Доктор Персон задержался у стойки, чтобы осведомиться, с обычной своей суетливостью, нет ли для него писем (как если бы он их от кого-то ждал). После непродолжительных поисков всплыла телеграмма для миссис Парсон, а для него — ничего, кроме приглушенного шока неполного совпадения. Тугой моток сантиметра случайно подвернулся ему под руку — и он стал обматывать его вокруг своей широкой талии, несколько раз теряя конец и все объясняя мрачной администраторше, что он хочет купить в городе летние брюки и намерен подойти к этому серьезно. Вся эта бессмыслица так раздражала Хью, что он направился к выходу еще до того, как серая лента снова была свернута и возвращена на место.