Кэти 1947–1950

Глава 39

В детстве я никогда не могла ответить на вопрос: «Когда в последний раз ты видела своего отца?»

Я просто не знала на него ответа, так как не имела никакого понятия о том, кто были мои родители. Большинство людей даже не представляет себе, сколько раз за день, за месяц или за год человека могут спрашивать об этом. И если ты всегда отвечаешь: «Я просто не знаю, потому что они умерли, когда я была совсем маленькой», — то на тебя смотрят либо с удивлением, либо с подозрением — или, хуже того, с недоверием. Впоследствии ты научишься напускать туман или уходить от ответа, просто меняя тему разговора. Вскоре и для меня перестали существовать вопросы о происхождении, на которые у меня не были бы заготовлены уклончивые ответы.

В памяти у меня сохранились лишь смутные воспоминания о мужчине, который все время кричал, и о женщине, робкой до бессловесности. Мне также казалось, что звали ее Анна. Все остальное было покрыто туманом.

Как я завидовала тем детям, которые, не задумываясь, могли назвать своих родителей, братьев, сестер и даже других родственников до третьего колена. О самой себе мне было известно лишь, что я выросла в приюте Святой Хильды на Парк-Хилл в Мельбурне, где настоятельницей была мисс Рейчел Бенсон.

Многие дети в приюте все же имели родственников, и некоторые получали письма, а иногда их даже навещали. Меня же только однажды посетила какая-то пожилая женщина довольно сурового вида, одетая в длинное черное платье с черными кружевными перчатками до локтей и говорившая с незнакомым акцентом.

Я так и не поняла, кем она приходится мне, если приходится вообще.

Мисс Бенсон отнеслась к этой леди со значительным почтением, а я, помнится, даже сделала реверанс, когда она уходила. Но узнать ее имя мне так и не удалось, и, когда я достаточно подросла, чтобы спросить, кто это был, мисс Бенсон заявила, что не имеет понятия, о чем я говорю. Когда бы я ни пыталась разузнать у мисс Бенсон о своем происхождении, она таинственно отвечала: «Лучше тебе не знать этого, детка». Я не могу найти в английском языке другого такого предложения, которое бы сильнее заставляло меня стараться разузнать правду о своих родителях.

С годами я начала задавать, как мне казалось, более осторожные вопросы о своих родителях всем подряд: помощнице настоятельницы, смотрительнице, кухаркам и даже уборщице, но по-прежнему упиралась в ту же самую глухую стену. В день своего четырнадцатилетия я попросила мисс Бенсон о встрече, чтобы спросить ее прямо. Но вместо «Лучше тебе не знать этого, детка» она произнесла на сей раз: «По правде говоря, Кэти, я и сама не знаю». Перестав спрашивать ее о чем-либо, я, тем не менее, не поверила ей, ибо время от времени чувствовала на себе странные взгляды некоторых из старых работников приюта, а иногда даже слышала, как они шептались у меня за спиной.

У меня не было ни фотографий родителей, ни каких-либо других подтверждений их существования в прошлом, кроме небольшого украшения, которое, по моему убеждению, было сделано из серебра. Помнится, что этот маленький крест дал мне мужчина, так много кричавший в моем раннем детстве. С тех пор эта вещица все время висела на шнурке у меня на шее. Однажды вечером, когда я раздевалась перед сном в спальне, мисс Бенсон обнаружила мое украшение и захотела узнать, откуда оно взялось у меня. Я сказала, что выменяла его у Бетси Комртон на дюжину стеклянных шариков. Похоже, что эта ложь устроила ее в то время. Но с тех пор я стала прятать свое сокровище от любопытных глаз.

Я, наверное, относилась к тем редким детям, которым нравилось ходить в школу с самого первого дня, как только они переступили ее порог. Школа была спасительным избавлением для меня от тюрьмы и ее надзирателей. Каждая лишняя минута, проведенная в классе, была минутой, которую мне не приходилось находиться в «Святой Хильде», и я быстро обнаружила, что чем усерднее я трудилась, тем больше времени мне разрешалось проводить в школе. Еще больше мне повезло в этом отношении, когда в одиннадцать лет я поступила в мельбурнскую женскую гимназию, где так много времени посвящалось внеклассным занятиям, что в приюте я появлялась только для того, чтобы переночевать и съесть свой завтрак.

В гимназии я занималась рисованием, что позволяло мне проводить по нескольку часов в студии без надзора и вмешательства; теннисом, где ценой тяжелых тренировок и упорства я вошла в шестерку лучших игроков школы; крикетом, к которому у меня не было способностей, но во время матчей я должна была в качестве счетчика мячей высиживать до конца игры и благодаря этому каждую субботу могла исчезать на встречи с другими школами. Я была одной из немногих детей, которые больше любили матчи на выезде, чем игры на своем поле.

В шестнадцать лет я перешла в шестой класс и начала заниматься еще усерднее, объяснив мисс Бенсон, что намерена получить стипендию для учебы в Мельбурнском университете, куда обитатели «Святой Хильды» попадали не так уж часто.

Всегда, когда меня отмечали в лучшую или в худшую сторону, а последнее случалось довольно редко с тех пор, как я пошла в школу, я должна была докладывать об этом мисс Бенсон в ее кабинете, где она после нескольких одобрительных или осуждающих слов в мой адрес помещала клочок бумаги с изложением этого события в дело, которое затем закрывала в шкаф, стоявший за ее столом. Я всегда внимательно наблюдала за этим ритуалом. Вначале она доставала ключ из верхнего левого ящика стола, затем подходила к шкафу, находила мое дело по каталогу, вкладывала в него листок с поощрением или взысканием, закрывала шкаф на замок и возвращала ключ в свой стол. Этот порядок никогда не менялся.

Другим неизменным моментом в жизни мисс Бенсон были еще ежегодные каникулы, во время которых она всегда навещала «своих» в Аделаиде. Это случалось каждый сентябрь, и я ждала ее каникул, как другие ждали праздников.

Когда началась война, я испугалась, что она изменит своей привычке, особенно после того, как было сказано, что всем нам придется чем-то жертвовать.

Несмотря на ограничение передвижения, мисс Бенсон не стала ничем жертвовать и тем же летом и в тот же день, как обычно, отправилась в Аделаиду. Подождав пять дней после того, как такси увезло ее на станцию, я почувствовала, что могу без особых опасений осуществить задуманный шаг.

Следующую ночь я лежала не шевелясь до тех пор, пока не убедилась, что все шестнадцать девочек в спальне крепко спят. Затем я встала, взяла у соседки из ящика фонарик и направилась к лестнице. На случай, если меня обнаружат по дороге, я придумала предлог, что плохо себя почувствовала, и, поскольку за все двенадцать лет почти не посещала врача, была уверена, что мне поверят.

По лестнице я пробралась, не включая фонарика: после отъезда мисс Бенсон в Аделаиду я каждое утро проделывала этот путь с закрытыми глазами. Добравшись до кабинета настоятельницы, я открыла дверь и проскользнула внутрь и только тогда включила фонарик. На цыпочках подошла к столу мисс Бенсон и осторожно выдвинула верхний левый ящик. Чего я не ожидала увидеть в нем, так это двух десятков различных ключей на связках и по-отдельности, ни один из которых не был помечен. Я попыталась вспомнить, как выглядел тот ключ, которым мисс Бенсон открывала шкаф, но не смогла. И только проделав несколько раз путь от стола к шкафу и обратно, мне удалось найти тот, который поворачивался в замке на полный оборот.

Ролики выдвигаемого из шкафа ящика загромыхали, как колеса товарного поезда. Дыхание у меня перехватило. Подождав, пока утихнет страх, и убедившись в отсутствии движения в доме, я быстро нашла по каталогу свою фамилию, вытащила свое пухлое личное дело и перенесла его на стол настоятельницы. Усевшись на стул мисс Бенсон, я при свете фонарика принялась внимательно изучать каждую страницу. Поскольку мне было пятнадцать и в приюте я прожила уже двенадцать лет, досье на меня было достаточно большим. Здесь были собраны все мои проступки, начиная с тех времен, когда я еще мочилась в постель, а также несколько похвальных грамот за рисунки, включая одну довольно редкую за акварель, которая до сих пор висела в столовой. Однако сколько я ни усердствовала, сведений о том, что было со мной до трехлетнего возраста, найти не удалось. «Может быть, это общее правило для всех, кто попал в приют», — подумала я и быстро заглянула в дело Дженни Роуз. К моему огорчению, сведения о родителях здесь были в наличии: отец — Тед Роуз (умер), мать — Сюзан Роуз. В приложенной записке пояснялось, что, имея троих детей, миссис Роуз после смерти мужа, наступившей в результате сердечного приступа, оказалась не в состоянии воспитывать четвертого ребенка и была вынуждена отдать его в приют.

Я закрыла шкаф, положила ключ в верхний левый ящик стола мисс Бенсон, выключила фонарик, вышла из кабинета и быстро спустилась в спальню. Положив фонарик на место, я вскоре уже лежала в постели и размышляла о том, что еще можно сделать, чтобы выяснить, кто я и откуда взялась.

Мои родители как будто бы и не существовали вовсе, а моя жизнь каким-то образом началась с трехлетнего возраста. Поскольку единственной альтернативой было непорочное зачатие, которого я не признавала даже у Девы Марии, мое стремление узнать правду стало непреодолимым. В конце концов сон, должно быть, одолел меня, потому что после этого я могу вспомнить только школьный звонок, который разбудил меня на следующее утро.

Когда мне было предоставлено место в Мельбурнском университете, я чувствовала себя как заключенный, вышедший на свободу после долгих лет тюрьмы. Впервые в жизни у меня была своя комната и не надо было носить форму — не потому, конечно, что я могла себе позволить головокружительные наряды. Я помню, что в университете мне приходилось работать еще больше, чем в школе, ибо я понимала, что если не сдам свои первые зачеты, то меня на всю жизнь отправят назад в «Святую Хильду».

На втором курсе я специализировалась по истории искусства и английскому, продолжая заниматься живописью в качестве хобби и совершенно не представляя, какую специальность изберу после окончания университета. Мой руководитель рекомендовал подумать о карьере преподавателя, но она вызывала у меня ассоциации со «Святой Хильдой», где уже я выступала бы в роли мисс Бенсон.

До университета у меня было немного друзей-мальчиков, потому что в «Святой Хильде» они содержались отдельно и нам не позволялось общаться с ними до девяти утра и после пяти вечера. Пока мне не исполнилось пятнадцать, я считала, что беременность наступает от поцелуя, поэтому была решительно настроена не совершать подобной ошибки, помня о том, как нелегко расти без семьи.

Моим первым серьезным увлечением был Мел Николз, капитан университетской футбольной команды. Когда ему удалось наконец затащить меня в постель, он сообщил, что я единственная девушка в его жизни и, что более важно, первая. После того как я призналась, что это относится и ко мне тоже, Мел наклонился ко мне и заинтересовался вдруг не чем иным, как моим единственным украшением, которое по-прежнему было при мне.

— Я никогда не видел точно такого раньше, — сказал он, взяв крест в руку.

— И это впервые.

— Не совсем, — засмеялся он. — Что-то подобное я видел.

— Что ты имеешь в виду?

— Это медаль, — объяснил он. — У моего отца их три или четыре, но ни одна из них не сделана из серебра.

Оглядываясь назад, я думаю, что такая информация стоила моей потерянной невинности.

В библиотеке Мельбурнского университета имелась большая подборка литературы по первой мировой войне, в которой, естественно, больше внимания уделялось Галлипольской операции и кампании на Дальнем Востоке, чем высадке союзных войск во Франции и Эль-Аламейну. Однако среди страниц, посвященных героизму австралийской пехоты, содержалась глава с описанием английских наград за храбрость с несколькими цветными иллюстрациями.

В ней демонстрировались кресты Виктории, ордена и кресты «За выдающиеся заслуги», ордена Британской империи 2-й и 3-й степени — их разновидности, казалось, будут идти бесконечно, но вот наконец на странице 409 я нашла то, что искала: Военный крест — бело-пурпурная лента с медалью под серебро, на четырех концах которой находилась имперская корона. Им награждались офицеры в звании до майора за отвагу во время боевых действий. В голове у меня мелькнуло предположение о том, что мой отец был героем войны, умершим в молодом возрасте от ужасных военных ран. В этом случае его постоянный крик можно было бы объяснить страданиями от ран.

После этого мои детективные поиски продолжились в антикварном магазине Мельбурна. Человек за прилавком осмотрел медаль и просто предложил мне за нее пять фунтов. Я не стала объяснять ему, почему я не рассталась бы с ней и за пятьсот фунтов, но быстро усвоила из его слов, что единственным настоящим специалистом по наградам в Австралии является мистер Фрэнк Дженнингз, которого можно найти в Сиднее по адресу: Мэмфкинг-стрит 47.

Сидней в то время представлялся мне другим концом света, и я, конечно же, не могла позволить себе такое путешествие на свою крошечную стипендию. Поэтому мне пришлось набраться терпения и ждать летнего семестра, во время которого рассчитывала отправиться в поездку с университетской командой по крикету в качестве счетчика, выставив предварительно свою кандидатуру на эту роль. Но она была отклонена по причине моего пола. «Женщины в силу своей природы не могут постичь всех тонкостей игры», — объяснил мне юнец, который обычно садился на лекциях позади меня, чтобы иметь возможность списывать. Мне ничего не оставалось, как потратить многие часы на отработку ударов от земли и не менее долго тренировать свой удар сверху, прежде чем меня включили во вторую женскую команду по теннису. Не такое уж большое достижение, но меня интересовал только один матч в расписании игр команды: тот, который должен был состояться в группе «А» в Сиднее.

В то же утро, когда команда приехала в Сидней, я отправилась прямо на Мэйфкинг-стрит и была поражена тем, как много молодых людей на улицах города носили военную форму. Мистер Дженнингз проявил к медали гораздо больше интереса, чем делец в Мельбурне.

— Да, это малый Военный крест, — сказал он, разглядывая мой маленький подарок под лупой. — Он надевается с парадной формой на приемы в полковом собрании. А выгравированные на одном из его концов инициалы, едва различимые невооруженным глазом, должны указывать на владельца награды.

Я посмотрела через увеличительное стекло Дженнингза и ясно увидела инициалы «Г.Ф.Т», о существовании которых раньше даже не подозревала.

— Можно ли каким-нибудь образом выяснить, кто такой Г.Ф.Т.?

— О да. — Дженнингз взял с полки книгу в кожаном переплете и стал листать ее, пока не дошел до Годфри С. Томаса и Георга Виктора Тейлора, так и не встретив никого с инициалами Г.Ф.Т.

— Очень жаль, но помочь я вам не могу, — сказал он. — Вашей медалью, по всей видимости, был награжден не австралиец, иначе она была бы указана в этом каталоге. — Он хлопнул по кожаному переплету. — Вам придется написать в военное министерство в Лондон, если захотите получить сведения об этой медали. Там ведется учет всех военнослужащих, которые награждены за отвагу.

Я поблагодарила его за помощь, но прежде он предложил мне десять фунтов за медаль. Улыбнувшись, я поспешила на матч с университетской командой Сиднея, который проиграла со счетом 6:0; 6:1, потому что не могла сосредоточиться ни на чем ином, кроме Г.Ф.Т. В этом сезоне меня больше не взяли в команду университета по теннису.

На следующий день я последовала совету Дженнингза и написала в военное министерство в Лондон. Ответа пришлось ждать несколько месяцев, что в общем-то было неудивительно, поскольку в 1944 году у этого ведомства были дела поважнее. Однако служебный конверт все-таки пришел и после вскрытия проинформировал меня о том, что указанная медаль могла принадлежать либо Грэхаму Фрэнку Тернбуллу из полка герцога Веллингтона, либо Гаю Фрэнсису Трентаму из королевского фузилерного полка.

Так какой же была моя настоящая фамилия: Тернбулл или Трентам?

В тот же вечер я направила письмо в ведомство верховного комиссара в Канберре с вопросом, куда мне обратиться за информацией о двух полках, указанных в письме. Ответ пришел через две недели. Получив два новых адреса, я отправила в Англию еще два письма: одно в Галифакс, другое в Лондон. После этого я затихла и приготовилась к долгому ожиданию. Когда ты уже провела восемнадцать лет в попытках установить свою подлинную личность, несколько дополнительных месяцев не имеют никакого значения. К тому же теперь, когда я училась на последнем курсе университета, работы у меня было выше крыши.

Первым пришел ответ из полка герцога Веллингтона, в котором сообщалось, что лейтенант Грэхам Фрэнк погиб под Пасщендалем 6 ноября 1917 года. Поскольку годом моего рождения был 1924-й, это позволяло исключить лейтенанта Тернбулла из числа подозреваемых. Единственной надеждой оставался Гай Фрэнсис Трентам.

Прошло еще несколько недель, прежде чем пришло письмо из полка королевских фузилеров. В нем сообщалось, что капитан Гай Фрэнсис Трентам был награжден Военным крестом после второго Марнского сражения 18 июля 1918 года. Дальнейшие подробности могут быть получены в библиотеке музея полка в Лондоне, но только в личном порядке, так как они не имеют полномочий высылать сведения о личном составе полка по почте.

Не имея возможности оказаться в Англии, я немедленно начала новое расследование, которое меня ни к чему не привело на сей раз. Отпросившись на все утро, я отправилась искать фамилию Трентам в записях о рождении городской регистратуры Мельбурна на Квин-стрит. Но ни одного Трентама в них не значилось. Из нескольких человек по фамилии Росс ни один не имел похожей на мою даты рождения. Мне стало ясно, что кто-то постарался сделать все, чтобы я не смогла отыскать свои корни. Но зачем?

Неожиданно моей единственной целью в жизни стала поездка в Англию, несмотря на отсутствие денег и тот факт, что война только-только закончилась. Из всего того, что предлагалось студентам выпускных и предвыпускных курсов, по мнению моего руководителя, мне стоило претендовать на стипендию лондонской школы искусств Слейда, в которой ежегодно три места предоставлялись студентам из стран Содружества. Окунувшись с головой в подготовку, я добилась включения меня в состав шести претендентов, окончательное собеседование с которыми должно было состояться в Канберре.

Несмотря на то что нервы были напряжены до предела, собеседование я прошла успешно и даже получила похвалу от экзаменаторов за свой доклад по истории искусств, хотя при этом было замечено, что моя практическая работа не отличается таким же высоким качеством.

Через месяц я нашла в своей студенческой комнате конверт с обратным адресом Слейда и, вскрыв его, достала письмо, которое начиналось:

Уважаемая мисс Росс, с огорчением сообщаем вам…

Затраченный на подготовку труд помог мне лишь выплыть на выпускных экзаменах в университете и получить диплом с отличием. Но Англия была все так же далека от меня.

Отчаявшись, я позвонила в верховный комиссариат Англии и попросила соединить меня с атташе по найму рабочей силы. К телефону подошла дама и сообщила, что с такой квалификацией мне может быть предложено несколько преподавательских мест при условии, если я подпишу контракт на три года и смогу сама оплатить проезд. «Хорошенькое дельце, — мелькнуло у меня в голове, — при всем при том, что я не в состоянии позволить себе поездку до Сиднея, не говоря уже о Великобритании». К тому же я чувствовала, что в Англии мне потребуется пробыть не меньше месяца, прежде чем я смогу отыскать следы Гая Фрэнсиса Трентама.

«Из других рабочих мест, — объяснила мне дама, когда я позвонила во второй раз, — в наличии имеются только такие, которые относятся к так называемой сфере „работорговли“. Они включают места в отелях, больницах и домах престарелых, где в течение года вам фактически ничего не платят, вычитая за проезд в Англию и обратно». По-прежнему не имея планов в отношении какой-то конкретной карьеры и понимая, что это единственный шанс оказаться в Англии и найти хоть какие-то родственные связи, я пришла в отдел найма рабочей силы и поставила свою подпись на выделенной пунктиром строчке. Не зная подлинных причин моего стремления в Англию, большинство моих друзей по университету решили, что я спятила.

Пароход, на котором мы отплыли в Саутгемптон, должно быть, не намного отличался от того, на котором первые переселенцы прибыли в Австралию сто семьдесят лет назад. В каюте величиной не больше моей комнаты в университетском общежитии помещалось три таких «рабыни», как я, и, стоило пароходу немного накрениться, как Пэм и Морин оказывались на моей койке. Все мы подписали контракт на работу в отеле «Мелроз», который, по нашим предположениям, должен был находиться в центре Лондона. После шестинедельного путешествия на причале нас встретил разбитый армейский грузовик, на котором мы прибыли в столицу к ступенькам отеля «Мелроз».

Экономка выделила нам жилье, и я вновь оказалась в компании с Пэм и Морин. Комната, как ни странно, была примерно такого же размера, как и каюта на пароходе, где мы промучились полтора месяца. Но теперь, по крайней мере, мы не падали неожиданно друг на друга.

Прошло две недели, прежде чем у меня появилось достаточно времени, чтобы сходить на почту в Кенсингтоне и проверить телефонный справочник Лондона. Фамилии Трентам в нем не было.

— Есть еще изъятые из справочника номера, — пояснила девушка за стойкой. — Но это означает, что они все равно не ответят на ваш звонок.

— Или Трентам вообще не живет в Лондоне, — сказала я и решила, что единственной моей надеждой остался музей полка.

Я считала, что мне приходилось много работать в университете Мельбурна, но то, что от нас требовали в отеле «Мелроз», могло бы поставить на колени даже побывавшего в бою солдата. И все же я решила не сдаваться, особенно после того, как это сделали Пэм и Морин, быстренько истребовавшие телеграммой деньги у родителей и вернувшиеся в Австралию первым попавшимся пароходом. Это означало, что, по крайней мере до прибытия следующего судна с живым товаром, комната будет находиться в моем распоряжении. Честно говоря, мне тоже хотелось собрать чемодан и отправиться вместе с ними, но в Австралии у меня не было ни единой живой души, у кого я могла бы попросить больше десяти фунтов.

В свой первый полный выходной день я села на поезд и отправилась в Хьюнслоу. На конечной станции билетер указал мне направление к складам полка фузилеров, где теперь находился музей. Пройдя примерно милю пешком, я наконец оказалась у здания, которое искала. В нем, похоже, не было ни души, кроме единственного смотрителя, одетого в хаки с тремя полосками на каждом рукаве и дремавшего за перегородкой. Чтобы не смущать его, я постаралась издать побольше шума при своем приближении.

— Могу ли я помочь вам, молодая леди? — спросил он, протирая глаза.

— Надеюсь.

— Вы из Австралии?

— А что, это так заметно?

— Я воевал вместе с вашими ребятами в Северной Африке, — объяснил он. — Чертовски хорошие солдаты, скажу я вам. Так чем могу служить?

— Я писала вам из Мельбурна, — сказала я, показывая ему рукописную копию письма. — По поводу обладателя этой медали, — я сняла с себя крест и отдала ему. — Его зовут Гай Фрэнсис Трентам.

— Малый Военный крест, — безошибочно определил сержант, взяв медаль в руки. — Гай Фрэнсис Трентам, говорите?

— Совершенно верно.

— Хорошо. Давайте поищем его в знаменитой книге за 1914–1918 годы, да?

Я кивнула.

Он подошел к массивной книжной полке с тяжелыми томами и взял книгу в кожаном переплете, над которой тут же взвилось облако пыли, стоило ему только положить ее на стойку. На обложке стояли тисненные золотом слова: «Королевские фузилеры. Награды. 1914–1918 гг».

— Посмотрим списки тех, кого нет в живых, — сказал он, принимаясь переворачивать страницы. Нетерпение мое возрастало.

— Вот тот, кого мы ищем, — воскликнул он наконец. — Гай Фрэнсис Трентам. — И повернул книгу так, чтобы я тоже могла видеть запись. Но я была настолько взволнована, что не сразу смогла начать воспринимать смысл написанного.

Выписка из приказа на капитана Трентама занимала двадцать две строки, и мне пришлось попросить разрешения переписать ее дословно.

— Конечно, мисс, — сказал сержант. — Проходите, пожалуйста.

Он дал мне большой лист линованной бумаги с толстым армейским карандашом, и я начала переписывать:

Утром 18 июля 1918 года капитан Гай Трентам из второго батальона королевских фузилеров повел роту в атаку на позиции противника. Уничтожив в ходе атаки нескольких германских солдат, он достиг окопов врага, где собственноручно подавил еще целое подразделение противника. Продолжая преследование двоих германских солдат, капитан Трентам настиг их в прилегающем лесу и уничтожил. В тот же вечер, действуя в окружении, он спас жизнь двоим своим подчиненным, рядовому Т. Прескотту и капралу Ч. Трумперу, которые отбились от своих и прятались в близлежащей церкви. С наступлением темноты он вывел их через открытую местность к своим позициям под непрерывным обстрелом со стороны противника.

В нескольких шагах от своих позиций шальная германская пуля настигла рядового Прескотта. Капитану Трентаму, несмотря на сильный огонь противника, удалось остаться в живых.

За умелое руководство и героизм в бою капитан Трентам награжден Военным крестом.

Переписав текст слово в слово аккуратнейшим почерком, я закрыла тяжелую книгу и вернула ее сержанту.

— Трентам, — произнес он. — Если я правильно помню, мисс, его фотография находится на стенде. — Сержант взял костыли, выбрался из-за перегородки и медленно поковылял в дальний угол музея. Я только сейчас поняла, что у бедняги не было ноги. — Где-то здесь, мисс. Идите за мной.

Ладони у меня стали влажными, а голова закружилась от мысли, что сейчас я увижу, как выглядел мой отец. «Интересно, похожа ли я на него хоть чуть-чуть?» — пронеслось у меня в сознании.

Сержант миновал фотографии орденоносцев и остановился возле награжденных Военным крестом. Их старые фотографии в грубых рамках были выстроены в ряд. Палец сержанта переходил с одной на другую: Стивенс, Томас, Табба.

— Странно. Могу поклясться, что его фотография была здесь. Провалиться мне на этом месте. Наверное, потерялась, когда мы переезжали сюда из Тауэра.

— А где еще можно найти его фотографию?

— Этого я не знаю, мисс, — сказал он. — Но, клянусь, я видел его фотографию, когда музей находился в Тауэре. Провалиться мне на этом месте, — повторил он.

Я спросила, может ли он рассказать мне еще что-нибудь о капитане Трентаме, и в частности, что стало с ним после 1918 года. Он проковылял назад за перегородку и заглянул в полковые записки:

— Первое офицерское звание присвоено в 1915 году, звание лейтенанта получил в 1916-м, капитана — в 1917-м, с 1920 по 1922 год проходил службу в Индии, ушел в отставку в августе 1922 года. После этого сведения о нем отсутствуют, мисс.

— Так он, может быть, все еще жив?

— Конечно, может быть. Ему должно быть где-то около пятидесяти, самое большее пятьдесят пять лет.

Я посмотрела на часы, поблагодарила его и быстро выскочила из здания, убедившись вдруг, как много времени проторчала в музее, и испугавшись, что не успею на обратный поезд в Лондон и опоздаю на свою пятичасовую смену.

Устроившись в углу общего вагона, я вновь перечитала выписку. Приятно было сознавать, что мой отец отличился на войне, но не давал покоя вопрос, почему мисс Бенсон так не хотела рассказать мне о нем. Зачем он отправился в Австралию? Неужели он изменил свою фамилию на Росс? Я чувствовала, что мне придется вернуться в Мельбурн, потому как только там можно было точно выяснить, что случилось с Гаем Фрэнсисом Трснтамом. Если бы у меня были деньги на обратную дорогу, я бы отправилась этим же вечером, но, поскольку контракт обязывал меня проработать в отеле еще девять месяцев, прежде чем мне выплатят достаточно денег, чтобы купить обратный билет, мне не оставалось ничего другого, кроме как смириться и ждать конца своего заключения.

Лондон 1947 года мог предоставить массу развлечений двадцатитрехлетнему человеку, так что я находила чем заняться после изнурительной работы в отеле. Как только у меня появлялось свободное время, я посещала картинные галереи, музеи или шла в кино с одной из девушек, с которыми работала в отеле. А пару раз даже ходила с компанией девушек в танцевальный зал «Мекка», находящийся рядом со Стрендом. Помнится, как в один из этих вечеров меня пригласил на танец довольно симпатичный тип из королевских ВВС, который попытался поцеловать меня, стоило только начаться танцу. Когда я оттолкнула его, желание у него разгорелось еще сильнее, и только крепкий пинок в его лодыжку и стремительный рывок через весь зал позволили мне избавиться от него. Оказавшись через несколько минут на улице, я отправилась прямо в свой отель.

По пути через Челси я время от времени останавливалась, чтобы полюбоваться недоступными для меня товарами в витринах многочисленных магазинов. Особенно мне понравилась большая шаль из голубого шелка, наброшенная на плечи изящного манекена. Оторвав взгляд от витрины, я прочла надпись над входом: «Магазин Трумпера». В фамилии было что-то знакомое, только я не могла понять, что. Единственным Трумпером, который пришел мне в голову, когда я медленно брела к отелю, был легендарный австралийский игрок в крикет, умерший задолго до моего появления на свет. И вдруг посреди ночи меня озарило. Ч. Трумпер был капралом, о котором упоминалось в выписке о награждении моего отца. Я выскочила из постели, открыла нижний ящик своего маленького стола и сверилась с текстом, который переписала в музее королевских фузилеров.

Эта фамилия встречалась мне не однажды с тех пор, как я приехала в Англию, поэтому я предположила, что владелец магазинов, если и имеет отношение к капралу, то скорее всего довольно далекое, но помочь мне найти его он, наверное, может. Я решила вновь съездить в музей в Хьюнслоу в свой следующий выходной и в очередной раз воспользоваться услугами моего одноногого приятеля.

— Рад видеть вас вновь, мисс, — сказал он, когда я подошла к стойке. Меня тронуло, что он запомнил меня. — Нужны еще какие-нибудь сведения?

— Да, вы правы, — отозвалась я. — Капрал Трумпер, он не?..

— Чарли Трумпер — честный торговец. Конечно, это он, мисс. Но теперь он сэр Чарлз и владеет большой группой магазинов на Челси-террас.

— Я так и думала.

— Я собирался рассказать вам о нем еще в прошлый раз, но вы так поспешно сбежали тогда, — усмехнулся он. — А могли бы сэкономить на поездке и сберечь шесть месяцев своего времени.

Следующим вечером, вместо того чтобы пойти на фильм с Гретой Гарбо в кинотеатр «Гейт» в Ноттинг-хилл, я сидела на старой скамейке на противоположной стороне Челси-террас и смотрела на витрины магазинов, которые, похоже, все принадлежали сэру Чарлзу. Одно только было непонятно: почему в самом центре квартала пустовал такой большой участок земли.

Теперь я раздумывала над тем, как мне встретиться с сэром Чарлзом. Единственное, что приходило мне в голову, — это принести мою медаль на оценку в 1-й магазин, а затем надеяться на случай.

Всю неделю я работала в дневную смену и поэтому смогла появиться в 1-м магазине на Челси-террас только в следующий понедельник во второй половине дня. Девушка за прилавком внимательно рассмотрела мою маленькую вещицу и позвала кого-то другого. Им оказался высокий, ученого вида мужчина, который после непродолжительного изучения медали заключил:

— Малый Военный крест, известный также иногда как парадный Военный крест, потому что надевается на вечерний китель по случаю полковых приемов. Оценивается примерно в десять фунтов. — Он слегка засомневался. — Хотя, конечно, Спинкс на Кинг-стрит 5 сможет назвать вам более точную цену, если вам потребуется это.

— Спасибо, — сказала я, не почерпнув для себя ничего нового и не будучи в состоянии придумать подходящий вопрос о военном прошлом сэра Чарлза.

— Чем еще могу помочь вам? — спросил он, поскольку я стояла, словно приклеенная к полу.

— Как можно получить здесь работу? — выпалила я, чувствуя себя довольно глупо.

— Просто напишите заявление с подробным указанием вашей специальности и прошлого опыта работы, мы рассмотрим его и свяжемся с вами через несколько дней.

— Спасибо, — сказала я и ушла, не проронив больше ни слова.

В тот же вечер я села и написала длинное письмо, указав, что являюсь специалистом в области истории искусств. На бумаге моя квалификация и прошлый опыт показались мне совсем скромными.

Переписав письмо следующим утром на фирменном бланке отеля, я, за неимением адреса, написала на конверте: «Бюро по найму рабочей силы, Лондон Ю37, Челси-террас 1» — и во второй половине дня собственноручно доставила его девушке за прилавком, совершенно не надеясь получить ответ. Как бы там ни было, я пока не знала, что буду делать, если мне даже предложат место, ибо по-прежнему собиралась вернуться через несколько месяцев в Мельбурн, да и не представляла, как, даже работая у Трумперов, смогу встретиться с сэром Чарлзом.

Через десять дней из компании Трумперов пришло письмо, в котором меня приглашали на беседу. Я потратила четыре фунта и пятнадцать шиллингов, заработанных тяжким трудом, чтобы купить новое платье, которое едва ли могла позволить себе, и за час до назначенного времени была на месте. За тот час, который я вынуждена была кружить по кварталу, мне стало ясно, что сэр Чарли действительно продавал все, что только мог пожелать человек, если, конечно, у него были деньги.

Наконец час истек, и я вошла в магазин. После того как я назвала себя, меня провели в кабинет на последнем этаже здания. Леди, которая беседовала со мной, сказала, что не понимает, почему с моей профессией я оказалась в горничных. Мне пришлось объяснять, что эта работа является единственным шансом для тех, кто не может оплатить свой проезд в Англию.

Она улыбнулась и предупредила, что все, кто хотят работать в их салоне, начинают с переднего прилавка. Если они доказывают свою пригодность, то довольно быстро продвигаются вверх.

— Я сама начинала за передним прилавком у Сотби, — пояснила беседовавшая со мной леди. При этом мне захотелось спросить, сколько ей удалось там выдержать.

— Мне бы очень хотелось работать у Трумперов, — сказала я, — но мне надо отработать по контракту еще два месяца, прежде чем я смогу уйти из отеля «Мелроз».

— Тогда нам придется подождать вас, — ответила она без колебаний. — Вы можете стать за прилавок с первого сентября, мисс Росс. Я оформлю наше соглашение в письменном виде к концу недели.

Ее предложение так взволновало меня, что я совсем забыла о той цели, с которой прежде всего обращалась за работой, и вспомнила об этом только тогда, когда получила письмо от беседовавшей со мной леди и смогла разобрать ее подпись в конце страницы.

Глава 40

Кэти проработала за передним прилавком художественного салона Трумперов всего одиннадцать дней, когда Симон Маттью попросил ее помочь ему подготовить каталог к итальянской распродаже. Он первый обратил внимание, как она ловко справлялась на переднем крае обороны салона, куда обрушивались многочисленные вопросы посетителей. Не прибегая к посторонней помощи, она работала у Трумперов так же старательно, как и в отеле, но только теперь ей нравилось то, чем она занималась.

Непринужденная и приветливая манера общения Ребекки Трумпер с подчиненными, к которым она неизменно относилась, как к равным, создавала атмосферу единой семьи и позволяла Кэти впервые в жизни чувствовать себя ее частицей. Платили ей гораздо более щедро, чем у предыдущего работодателя, а комната, которую она получила над мясным магазином в доме 135, представлялась ей дворцом по сравнению с ее бывшей норой на задворках отеля.

Теперь, когда Кэти начала утверждаться на новом месте, поиски дополнительных сведений об отце отодвинулись на второй план. Ее основная задача при подготовке каталога итальянской распродажи сводилась к выяснению прошлого каждой из пятидесяти девяти картин, которые должны были пойти с молотка. С этой целью она ездила по всему Лондону из библиотеки в библиотеку и обзванивала галерею за галереей в поисках сведений о принадлежности картин. В конечном итоге осталась только одна «Дева Мария с младенцем», которая не имела подписи и ставила в тупик полным отсутствием сведений о своей истории. Известно была только, что она первоначально появилась из частной коллекции сэра Чарлза Трумпера, а теперь принадлежала миссис Китти Беннет.

Кэти поинтересовалась у Симона Маттью, может ли он сообщить какие-нибудь сведения об этой картине, и услышала от своего начальника отдела, что, по его предположению, она может быть работой одного из учеников Бронзино.

Симон, отвечавший за проведение аукциона, посоветовал ей посмотреть подборки газетных вырезок.

— В них есть почти все, что вам надо знать о Трумперах.

— А где можно найти эти подборки?

— На четвертом этаже в маленькой комнатушке в конце коридора.

Когда она разыскала наконец клетушку, где хранились вырезки из старых газет, ей пришлось стряхивать толстый слой пыли и даже убирать иногда паутину, просматривая хронику прошедших лет. Она сидела на полу, поджав под себя ноги, и перелистывала страницы, рассказывавшие о том, как Чарлз Трумпер пробивался наверх, начиная с тех дней, когда владел еще только лотком в Уайтчапеле и до того времени, когда выдвинул план строительства своих башен в Челси. Хотя сообщения прессы о тех далеких годах были довольно скудными, одна маленькая заметка в «Ивнинг стандарт» все же привлекла внимание Кэти. Вырезка пожелтела от времени и в верхнем правом углу имела едва различимую дату: 8 сентября 1922 года.

Вчера утром высокий мужчина около тридцати лет, небритый и одетый в старую армейскую шинель, ворвался в дом мистера и миссис Трумпер на Джилстон-роуд 11, в Челси. Хотя вторгшийся вскоре исчез, не взяв ничего, кроме небольшой картины маслом, не представляющей большой ценности, находивимяся дома миссис Трумпер, на седьмом месяце беременности вторым ребенком, упала без сознания от шока и срочно была доставлена мужем в больницу.

Несмотря на экстренную операцию, проведенную старшим хирургом мистером Армитиджем, ребенок родился мертвым. Ожидается, что миссис Трумпер несколько дней будет находиться в больнице под наблюдением.

Всех очевидцев происшествия полиция просит обратиться для выяснения обстоятельств.

Взгляд Кэти перешел на другую вырезку, датированную тремя неделями позднее.

Полиция получила в свои руки брошенную армейскую шинель, которая могла находиться на мужчине, ворвавшемся утром 7 сентября в дом на Джилстон-роуд 11, к мистеру и миссис Трумпер. Установлено, что шинель принадлежала капитану Гаю Трентаму, бывшему военнослужащему королевского фузилерного полка, проходившему до последнего времени службу со своим полком в Индии.

Кэти перечитывала эти сообщения вновь и вновь. Неужели она дочь человека, пытавшегося ограбить сэра Чарлза и виновного в смерти его второго ребенка? И как во все это укладывается картина, неизвестно каким образом оказавшаяся потом у миссис Беннет? Но больше всего ее интересовал вопрос, почему леди Трумпер проявляла такой интерес к, казалось бы, малозначительной картине неизвестного автора. Не будучи в состоянии ответить ни на один из этих вопросов, Кэти закрыла подшивку и вернула ее на прежнее место. Ей хотелось спуститься вниз и задать все эти вопросы леди Трумпер, но она знала, что это невозможно.

Когда работа над каталогом была завершена и он уже больше недели находился в продаже, леди Трумпер пригласила Кэти к себе в кабинет. «Неужели обнаружилась какая-нибудь ужасная ошибка или кому-то бросилось в глаза отсутствие ссылки на происхождение „Девы Марии с младенцем“?» — вертелось у нее в голове по пути наверх.

Стоило Кэти только войти в кабинет, как Бекки сказала:

— Поздравляю.

— Спасибо, — ответила Кэти, не вполне понимая, за что ее хвалят.

— Ваш каталог полностью разошелся, и нам надо спешить с дополнительным тиражом.

— Мне только жаль, что я не смогла найти каких-либо подходящих сведений о происхождении картины вашего мужа, — сказала Кэти, радуясь тому, что не это было причиной ее вызова и надеясь одновременно, что Бекки, возможно, расскажет о том, как картина попала к ее мужу, а может быть, даже прольет какой-нибудь свет на связь между Трумперами и капитаном Трентамом.

— Это неудивительно, — только и ответила Бекки.

«Видите ли, я натолкнулась на заметку в архивах, в которой упоминается некий капитан Гай Трентам, и подумала…» — хотела сказать Кэти, но промолчала.

— Не хотите выступить на следующей неделе в роли наблюдателя на аукционе? — спросила Бекки.


В день итальянской распродажи Симон заметил, что Кэти была слишком разгоряченной, хотя на самом деле она чувствовала легкий озноб.

С началом распродажи, когда одна картина за другой стали получать более высокую, чем ожидалось, цену, она постепенно успокоилась. А когда за «Базилику святого Марка» дали рекордную для Каналетто сумму, она испытала настоящее удовольствие.

Но вот шедевр Каналетто сменила маленькая картина сэра Чарлза, и Кэти почувствовала вдруг слабость, обратив внимание, как свет ложится на холст, и не сомневаясь больше ни секунды в том, что перед ней находится еще один шедевр. Мелькнула мысль, что, имей она две сотни фунтов, не задумываясь отдала бы их за эту картину.

Шум, поднявшийся после того, как картина была снята с аукциона, усилил беспокойство Кэти. Она чувствовала, что прозвучавшее утверждение о том, что картина является работой кисти самого Бронзино, может быть вполне справедливо. Ей никогда не приходилось видеть, чтобы пухлый младенец с сияющим нимбом был выписан лучше, чем этот. Леди Трумпер с Симоном даже не подумали перекладывать вину на Кэти, продолжая утверждать, что картина является копией и известна галерее уже несколько лет.

Когда распродажа наконец закончилась, Кэти принялась проверять ярлыки, чтобы убедиться, что по ним можно безошибочно определить, кем приобретена та или иная картина. Симон стоял в нескольких шагах от нее и сообщал владельцу галереи сведения о том, какие картины не получили отправных цен и могут быть поэтому проданы в частном порядке. Как только владелец ушел, леди Трумпер повернулась к Симону и произнесла слова, заставившие Кэти остолбенеть: «Это все проделки подлой Трентам. Вы заметили старую ведьму в конце зала?» — Симон кивнул, но ничего не сказал.

Примерно через неделю после того, как архиепископ Реймский сделал свое заключение, Симон пригласил Кэти на ужин к себе на квартиру в Пимлико. «Маленькое торжество», — сказал он и добавил, что собирает всех, кто принимал непосредственное участие в итальянской распродаже.

Когда Кэти пришла, несколько человек из отдела «Старых мастеров» уже потягивали вино из стаканов, а когда подошло время садиться за стол, в сборе оказались все, кроме Ребекки Трумпер. Кэти вновь смогла почувствовать семейную атмосферу, царившую у Трумперов даже в их отсутствие. Гости с удовольствием отведали великолепный суп из авокадо, за ним последовала дикая утка, приготовление которой, как признался Симон, заняло у него всю вторую половину дня. После того как гости разошлись, Кэти и молодой человек по имени Джулиан, работавший в отделе редких книг, остались помочь хозяину с уборкой.

— Не беспокойтесь по поводу мытья посуды, — сказал Симон. — Утром это сделает моя приходящая прислуга.

— Типично мужское отношение, — заметила Кэти, продолжая мыть тарелки. — Однако должна признаться, что я осталась с определенной целью.

— И что это за цель? — он взял полотенце и сделал вид, что помогает Джулиану вытирать посуду.

— Кто такая миссис Трентам? — выпалила Кэти. Симон обернулся к ней с таким ошарашенным видом, что ей пришлось добавить: — Я слышала, что эту фамилию упоминала Бекки в разговоре с вами сразу после того, как аукцион закончился и тот мужчина в твидовом пиджаке, наделавший столько шума, бесследно исчез.

Симон какое-то время молчал, как бы обдумывая свой ответ. И, только вытерев насухо две тарелки, он заговорил.

— Это началось очень давно, еще до меня. А я пять лет работал с Бекки у Сотби, прежде чем она пригласила меня в компанию Трумперов. По правде говоря, я не знаю, почему она и миссис Трентам так ненавидят друг друга, но мне известно, что сын миссис Трентам по имени Гай и сэр Чарлз служили в одном полку во время первой мировой войны и что Гай Трентам имел какое-то отношение к картине «Дева Мария с младенцем», которую мы были вынуждены снять с аукциона. Единственное, что еще мне удалось узнать за эти годы, так это то, что Гай Трентам исчез в Австралию вскоре после… Эй, это же была моя лучшая кофейная чашка.

— Извините, ради Бога, за неосторожность, — Кэти наклонилась и стала собирать разлетевшиеся по полу осколки фарфора. — Где можно найти другую такую?

— В отделе фарфора у Трумперов, — сказал Симон. — По два шиллинга за штуку. — Кэти рассмеялась. — Послушайте моего совета, — добавил он. — Среди старых работников существует золотое правило в отношении миссис Трентам.

Кэти перестала собирать осколки.

— Они никогда не упоминают ее имя при Бекки, если она сама не заводит разговор об этом. И никогда не произносите фамилию Трентам в присутствии сэра Чарлза. Если вы это сделаете, я думаю, он тут же уволит вас.

— Вряд ли мне предоставится такая возможность, — заметила Кэти. — Я никогда не встречалась с ним, да и видела-то всего раз, когда он сидел в седьмом ряду на итальянской распродаже.

— Ну, это мы можем исправить, — заверил Симон, — если вы согласитесь пойти со мной на новоселье, которое Трумперы устраивают в следующий понедельник у себя в новом доме на Итон-сквер.

— Вы серьезно?

— Конечно, — ответил Симон. — В любом случае, я не думаю, что сэр Чарлз одобрит мое появление там с Джулианом.

— Не сочтут ли они это предосудительным, когда младший сотрудник приходит под руку с начальником отдела?

— Только не сэр Чарлз. Он не знает, что значит слово «предосудительный».

Кэти потратила немало обеденных перерывов на беготню по магазинам одежды в Челси, прежде чем нашла то, что считала подходящим нарядом для новоселья у Трумперов. Ее выбор пал на солнечно-желтое платье с большой ажурной вставкой на талии, которое, по словам продавца, обслуживавшего ее, было вполне подходящим для коктейля. Правда, в последний момент Кэти испугалась, что длина, или, скорее, ее недостаток, является слишком вызывающей для такого торжественного события. Однако, когда Симон заехал за ней на квартиру, он тут же заявил:

— Вы произведете сенсацию, это я обещаю.

Его полная уверенность заставила Кэти поверить в себя. Во всяком случае, такая уверенность не покидала ее до самой верхней ступеньки дома Трумперов на Итон-сквер.

Когда Симон постучал в дверь резиденции своего работодателя, Кэти желала только одного — чтобы не так бросалось в глаза то, что ее никогда прежде не приглашали в такой красивый дом. Однако всякая неуверенность у нее исчезла, стоило только дворецкому пригласить их в дом. Взгляд сам по себе невольно приник к ожидавшему ее «угощению». Пока другие дегустировали нескончаемое шампанское и не забывали отведать сладостей с проплывавших бесконечной чередой подносов, она обратила все свое внимание на кое-что другое и даже начала подниматься по лестнице, поглощая один за другим редкие «деликатесы».

Вначале это был Курбе с его спокойной игрой густых оттенков красного, оранжевого и зеленого цветов, затем голуби Пикассо в окружении розовых лепестков, чуть ли не приникшие друг к другу своими клювами. Еще шаг — и ее взгляд приковала к себе старуха Писсарро с вязанкой сена, где преобладали зеленые тона. Но дыхание у нее перехватило, когда взгляду открылся вид на Сену, изображенный Сислеем с использованием всех оттенков голубого, какие только можно себе вообразить.

— Это моя любимая, — произнес кто-то рядом с ней. Кэти обернулась и увидела высокого молодого человека с растрепанными волосами, который смотрел на нее с улыбкой, невольно заставлявшей улыбнуться в ответ. Вечерний пиджак на нем был немного свободнее, чем следовало, а галстук-бабочка просился, чтобы его вернули на свое место, да и сам он, казалось, стоит на ногах только благодаря поддержке перил.

— Прелестная, — согласилась она. — Когда я была помоложе, то сама пыталась немного рисовать, и именно Сислей убедил меня в том, что не стоит беспокоиться.

— Что так?

— Сислей нарисовал эту картину в семнадцать лет, еще учась в школе, — вздохнула Кэти.

— Боже праведный, среди нас — эксперт. — Кэти улыбнулась своему собеседнику. — Может быть, посмотрим другие картины в коридоре наверху?

— Вы думаете, сэр Чарлз не будет против?

— Мне даже в голову не приходило это, — сказал молодой человек. — В конце концов, какой смысл собирать все это, если другие не могут посмотреть твою коллекцию?

Подстегнутая его уверенностью, Кэти сделала еще один шаг вверх по лестнице.

— Какое великолепие, — вырвалось у нее. — Ранний Сиккерт. Его картины почти не появлялись на рынке.

— Вы, очевидно, работаете в картинной галерее?

— Я работаю у Трумперов, — Кэти не могла скрыть своей гордости. — В магазине на Челси-террас 1. А вы?

— Я тоже как бы работаю у Трумперов, — признался он.

Уголком глаза Кэти заметила, как из комнаты наверху на лестницу вышел сэр Чарлз, которого она впервые видела так близко. Ей захотелось исчезнуть, как Алиса, сквозь замочную скважину, но ее компаньон оставался все таким же невозмутимым и чувствовал себя как дома.

Спускаясь по лестнице, хозяин дома улыбнулся Кэти.

— Здравствуйте, — сказал он, оказавшись рядом с ними. — Я Чарли Трумпер, и я уже слышал о вас, молодая леди. Конечно же, видел вас на итальянской распродаже, да и Бекки рассказывала о вашей превосходной работе. Примите, кстати, и мои поздравления по поводу успешной работы над каталогом.

— Благодарю вас, сэр, — Кэти не знала, что еще ей сказать, пока председатель увлекал ее вниз, выстреливая одним предложением за другим и в то же время полностью игнорируя ее компаньона.

— Я вижу, вы уже познакомились с моим сыном, — бросил сэр Чарлз, оборачиваясь к ней. — Только не принимайте всерьез его академический фасад, на самом деле он такой же простолюдин, как и его отец. Покажи гостье Боннара, Дэниел, — с этими словами сэр Чарлз исчез в гостиной.

— Ах да, Боннар. Краса и гордость отца, — сказал Дэниел. — Невозможно придумать лучшего способа, чтобы завлечь девушку в спальню.

— Вы Дэниел Трумпер?

— Нет, Раффлз, известный похититель шедевров искусства, — сказал Дэниел и, взяв Кэти за руку, повел ее наверх в комнату своих родителей.

— Ну, как впечатление? — спросил он.

— Поразительно, — только и смогла произнести Кэти, разглядывая во все глаза огромное полотно Боннара над двухспальной кроватью, на котором художник изобразил свою возлюбленную Мишель после купания.

— Отец испытывает неизмеримую гордость по поводу этой леди, — объяснил Дэниел. — Постоянно напоминая нам, что заплатил за нее всего три сотни гиней. Она почти так же хороша, как и… — но Дэниел не закончил своего предложения.

— У него отличный вкус.

— Лучший глаз среди непрофессионалов, как всегда говорит моя мать. И, поскольку каждая из всех находящихся здесь картин выбрана им, с ней трудно спорить.

— И ни одна из них не была отобрана вашей матерью?

— Нет, конечно. Моя мать по натуре своей продавец, тогда как отец — покупатель, — сочетание, невиданное со времен Давина и Беренсона, господствовавших на рынке предметов искусства.

— Этим двоим место было в тюрьме, — сказала Кэти.

— Но тем не менее, — заметил Дэниел, — я подозреваю, что мой отец закончит в том же месте, что и Давин. — Кэти рассмеялась. — А теперь, я думаю, нам надо спуститься вниз и схватить что-нибудь из еды, иначе там ничего не останется.

Как только они вошли в столовую, Кэти заметила, что Дэниел подошел к столу в глубине зала и поменял местами две таблички с именами гостей.

— Провалиться мне на этом месте, мисс Росс, — воскликнул Дэниел, отодвигая стул для нее в то время, как гости искали свои места. — После всех наших разговоров я вдруг узнаю, что мы сидим рядом.

Кэти улыбнулась, садясь рядом с ним и видя, как застенчивого вида девушка отчаянно пытается отыскать табличку со своим именем. Вскоре Дэниел уже отвечал на ее многочисленные вопросы о Кембридже, одновременно интересуясь всем подряд о Мельбурне, где он, по его словам, никогда не был. И когда прозвучал неизменный вопрос: «А чем занимаются ваши родители?», Кэти не раздумывая ответила:

— Я не знаю. Я сирота.

Дэниел усмехнулся:

— Тогда мы просто созданы друг для друга.

— Это почему же?

— Отец у меня зеленщик, а мать — дочь булочника из Уайтчапела. Сирота из Мельбурна, говорите? Это для меня явный шаг вверх по социальной лестнице.

Кэти смеялась, когда Дэниел вспоминал, как начинали свой путь его родители, и в какой-то момент даже почувствовала, что этот человек мог бы стать первым, кому она захотела бы рассказать о своем происхождении.

Когда стол был уже освобожден от последнего блюда и они задержались за кофе, Кэти заметила, что застенчивая девушка остановилась у нее за спиной. Дэниел встал и представил ее Марджори Карпентер, которая оказалась преподавателем математики из Джиртона. И тут ей стало ясно, что девушка была приглашена на вечер Дэниелом и очень удивилась, если не сказать разочаровалась, когда увидела, что сидит не рядом с ним за столом.

Втроем они болтали о жизни в Кембридже, но тут маркиза Уилтшир постучала по столу ложкой, чтобы привлечь внимание, и выступила, как могло показаться, с импровизированной речью. Когда в конце она произнесла тост, все встали и подняли свои бокалы за Трумперов. Затем маркиза вручила сэру Чарлзу серебряную сигаретницу, повторяющую в миниатюре башни Трумпера и доставившую хозяину подлинное удовольствие, о котором можно было судить по выражению его лица. После остроумной и, как показалось Кэти, отнюдь не импровизированной ответной речи сэр Чарлз вернулся на свое место.

— Я должна идти, — сказала через нисколько минут Кэти. — Утром мне рано вставать. Была рада познакомиться с вами, Дэниел, — добавила она неожиданно официальным тоном. Они пожали руки на прощание, как незнакомые.

— Скоро я вновь услышу твой голос, — сказал он, когда Кэти направлялась, чтобы поблагодарить хозяев за незабываемый, по ее словам, вечер. Из дома она ушла одна, но прежде убедилась, что Симон занят беседой с молодым блондином, пришедшим недавно работать в магазин ковровых изделий Трумперов.

Медленно возвращаясь на Челси-террас пешком, она с удовольствием вспоминала проведенный вечер, и когда вскоре после полуночи оказалась в своей маленькой квартирке над 135-м магазином, то чувствовала себя, как Золушка.

Раздеваясь, Кэти все еще находилась под впечатлением от вечера и особенно от встречи с Дэниелом, а также от большого количества увиденных картин любимых ею художников. Ее мысли прервал телефонный звонок.

Уже было за полночь, поэтому она взяла трубку в полной уверенности, что кто-то ошибся номером.

— Я уже говорил, что скоро услышу твой голос, — прозвучало в телефоне.

— Ложись спать, дурачок.

— Я уже в постели. Поговорим завтра утром, — добавил он, и на линии раздался щелчок.

На следующее утро Дэниел позвонил в начале девятого.

— Я только что из ванной, — сказала она ему.

— Тогда ты, наверное, выглядишь как Мишель, и мне не мешало бы выбрать тебе полотенце.

— Я уже в полотенце, спасибо.

— Жаль, — сказал Дэниел. — Я хорошо умею обращаться с полотенцем. Но если мне не повезло в этом, — добавил он, прежде чем она успела ответить, — не согласишься ли ты отправиться со мной в Тринити в субботу? В колледже устраивается пирушка. До начала семестра осталась пара дней, так что если ты отклонишь мое предложение, то не останется никакой надежды, что мы увидимся в течение трех ближайших месяцев.

— В таком случае я принимаю предложение. Но только потому, что не была на пирушках со времени окончания школы.

В следующую пятницу Кэти приехала в Кембридж на поезде и увидела, что Дэниел стоит на платформе в ожидании ее. Несмотря на то что профессорско-преподавательский состав колледжа мог запугать своими именами самого самоуверенного из гостей, Кэти чувствовала себя довольно свободно, когда садилась за стол. Тем не менее она не смогла скрыть удивления по поводу того, как удалось многим из присутствовавших дожить до почтенного возраста, потребляя в таком количестве вино и пищу.

— Не хлебом единым жив человек, — только и мог сказать ей Дэниел во время ужина из семи блюд. Когда их пригласили в дом ректора и оргия, казалось бы, должна была прекратиться, она обнаружила перед собой еще больше пикантных блюд, среди которых без конца путешествовал графин с портвейном, казавшийся бездонным. В конце концов ей удалось сбежать, но не раньше чем часы на башне Тринити пробили полночь. Дэниел проводил ее в комнату для гостей в дальнем конце университетского двора и предложил посетить на следующий день заутреню в церкви короля.

— Хорошо, что ты не предложил мне пойти на завтрак, — заметила Кэти, когда Дэниел, поцеловав ее в щеку, пожелал ей спокойной ночи.

Маленькая гостевая комната, которую Дэниел снял для нее, оказалась даже меньше ее квартирки над 135-м магазином, но она уснула в тот же момент, как только коснулась головой подушки, и проснулась от перезвона колоколов, который доносился от университетской церкви.

Дэниел с Кэти подошли к церковной двери всего за несколько мгновений до того, как хористы двинулись длинной процессией по проходу. Пение показалось Кэти даже более трогательным, чем на граммофонной пластинке, которая была у нее и где только картинки хористов на конверте были принадлежностью того сказочного окружения, в котором она теперь пребывала.

После благословения Дэниел предложил прогуляться по Бакс, чтобы «проветриться» после вчерашнего застолья. Взяв ее за руку, он больше уже не отпускал ее до тех пор, пока они не вернулись через час на скромный ланч.

Во второй половине дня он повел ее в Фитцвильямовский музей, где Кэти была загипнотизирована картиной Гойи «Сатурн».

— Чем-то напоминает пирушку в Тринити, — отметил Дэниел, прежде чем отправиться в «Квинз», где они слушали фугу Баха в исполнении студенческого струнного квартета. К тому времени когда концерт закончился, на Силвер-стрит уже зажигались огни.

— Только не надо ужина, ради Бога, — взмолилась Кэти, когда они шли по мосту математиков.

Дэниел подавил смешок и, после того как они забрали вещи, отвез ее в Лондон на своей малолитражке.

— Спасибо за чудесный уик-энд, — сказала Кэти, когда машина остановилась возле 135-го магазина. — На самом деле, «чудесный» не совсем то слово для этих двух дней.

Дэниел нежно прикоснулся губами к ее щеке:

— Давай повторим это на следующей неделе, — предложил он.

— Ни в коем случае, — возразила Кэти, — ведь ты заявлял, что тебе нравятся стройные женщины.

— Хорошо, давай попытаемся обойтись без еды и даже поиграем в теннис в этот раз. Это, может быть, единственная для меня возможность выяснить уровень второй шестерки Мельбурнского университета.

Кэти засмеялась:

— Поблагодари также за меня свою мать за превосходный вечер в прошлый понедельник. Это действительно была незабываемая неделя.

— Поблагодарю, но ты, вероятно, увидишь ее раньше меня.

— Разве ты не останешься на ночь у своих родителей?

— Нет, я должен вернуться в Кембридж, завтра в девять у меня занятия.

— Но я могла бы добраться на поезде.

— А я бы лишился возможности побыть с тобой еще два часа, — сказал он на прощание.

Глава 41

После первой же ночи в его неудобной односпальной кровати Кэти поняла, что ей хочется остаться с Дэниелом до конца жизни. Она жалела лишь о том, что он был сыном сэра Чарлза Трумпера.

Кэти умоляла его не рассказывать об их отношениях родителям, так как была намерена сначала утвердиться у Трумперов и не хотела никаких поблажек для себя только потому, что встречается с сыном босса.

Когда Дэниел заметил маленький крест у нее на груди, она сразу же рассказала его историю.

После распродажи серебра, где ей удалось раскрыть происки человека в желтом галстуке и намекнуть об этом корреспонденту «Телеграф», она уже не так беспокоилась о том, что Трумперам станет известно о ее связи с их единственным сыном.

В понедельник, после распродажи серебра, Бекки предложила ей войти в совет управления аукционом, который до этого включал только Симона, Питера Феллоуза, начальника отдела исследований, и саму Бекки.

Бекки попросила также подготовить каталог осенней распродажи импрессионистов и взять на себя несколько других обязанностей, включая общее руководство передним прилавком. «Следующим шагом будет выдвижение тебя в состав главного правления», — поддразнил ее Симон.

Позднее этим утром она позвонила Дэниелу, чтобы сообщить ему новость.

«Значит ли это, что теперь мы можем перестать наконец дурачить моих родителей?»

Когда через несколько недель позвонил отец и сказал, что они с матерью собираются приехать в Кембридж и обсудить с ним кое-что важное, Дэниел пригласил их на чай в свою квартирку и предупредил, что ему тоже надо сообщить им что-то «довольно важное».

На той неделе Дэниел и Кэти переговаривались по телефону каждый день. И каждый раз Кэти заводила разговор о том, не лучше ли им заранее предупредить родителей Дэниела о том, что она тоже будет присутствовать на чае. Не желая даже слышать об этом, Дэниел заявлял, что не так уж часто ему удавалось усыпить бдительность своего отца и что он не может отказать себе в удовольствии лицезреть их удивление.

— И скажу тебе по секрету, — продолжал Дэниел, — что я подал заявление на замещение вакантной должности профессора математики в Королевском колледже Лондона.

— Ты кое-чем жертвуешь, доктор Трумпер, — заметила Кэти, — ведь когда ты будешь жить в Лондоне, я никогда не смогу кормить тебя так, как это делают в Тринити.

— Я буду только рад этому, потому что мне придется реже ходить к портному.

Чай, устроенный Дэниелом в его квартире, прошел, по мнению Кэти, как нельзя лучше, хотя Бекки и казалась вначале взволнованной, а затем вообще потеряла душевное равновесие после телефонного звонка какого-то мистера Баверстока.

Сэр Чарлз не скрывал своего подлинного удовольствия, услышав, что она и Дэниел собираются пожениться во время пасхальных каникул, да и Бекки вполне устраивала идея, что Кэти станет ее невесткой. Кэти несколько удивилась, когда Чарли вдруг переменил тему разговора и заинтересовался автором акварели, висевшей над столом у Дэниела.

— Кэти, — сказал ему Дэниел. — Наконец-то в семье появится художник.

— Вы еще и рисуете, молодая леди? — недоверчиво спросил Чарли.

— Конечно, — ответил Дэниел, глядя на акварель. — Это подарок, который мне сделала Кэти по случаю помолвки, — пояснил он. — Более того, это единственный оригинал, который она нарисовала со времени приезда в Англию, так что он не имеет цены.

— А не могли бы вы нарисовать и мне что-нибудь? — спросил Чарли, рассмотрев акварель более внимательно.

— С удовольствием, — ответила Кэти. — Но где вы повесите подарок? В гараже?

После чая они вчетвером отправились прогуляться по Бакс, и Кэти очень расстроилась, когда узнала, что родители спешат возвратиться в Лондон и не смогут посетить вечернюю службу в церкви.

После вечерни и последовавших за этим занятий любовью в маленькой кровати Дэниела Кэти предостерегла его, что пасха еще не скоро.

— Что ты имеешь в виду? — спросил он.

— Мне кажется, что у меня задержка.

Эта новость так обрадовала Дэниела, что он собрался немедленно позвонить в Лондон и поделиться ею с родителями.

— Не глупи, — сказала Кэти. — Еще ничего не ясно. И потом, не думаю, что родители придут в восторг от такого известия.

— А почему бы им не радоваться, ведь сами они поженились только через неделю после того, как у них родился я.

— Откуда тебе известно это?

— Из записи о моем рождении, которая сделана в Сомерсет-хаус и которую я сличил с датой регистрации брака моих родителей. Все очень просто, как видишь. Похоже, что вначале никто не хотел признавать меня своим.

Как раз это заявление убедило Кэти в том, что ей необходимо окончательно прояснить всякую возможность ее родственной связи с миссис Трентам до того, как они поженятся с Дэниелом. Несмотря на то что Дэниел уже больше года отвлекал ее мысли от проблемы ее родителей, она не могла позволить себе, чтобы Трумперы когда-нибудь решили, что она обманула их или, хуже того, была как-то связана с женщиной, которую они презирали больше всех на свете. Теперь, когда Кэти сама того не желая узнала, где живет миссис Трентам, она вознамерилась написать ей письмо, как только окажется в Лондоне.

В воскресенье вечером она набросала черновик письма, чтобы, встав рано утром, переписать его начисто.

Лондон ЮЗ-З

Челси-террас 135

21 ноября, 1950 г.

Дорогая миссис Трентам,

Будучи совершенно незнакомой вам, пишу в надежде, что вы, возможно, поможете мне прояснить проблему, которая стоит передо мной вот уже несколько лет.

Я родилась в австралийском городе Мельбурне и никогда не знала своих родителей, так как была оставлена ими в раннем возрасте и воспитывалась в приюте под названием «Святая Хильда». Единственным напоминанием о моем отце является малый Военный крест, который он дал мне, когда я была еще совсем маленькой. На одном из его концов стоят инициалы «Г.Ф.Т.».

Смотритель музея королевских фузилеров в Хьюнслоу подтвердил, что эта награда была вручена Гаю Фрэнсису Трентаму 22 июля 1918 года за отважные действия во время второго Марнского сражения.

Не является ли Гай вашим родственником и не может ли он быть моим отцом? Буду признательна вам за любую информацию, которую вы только сможете сообщить мне по этому делу, и приношу свои извинения за вторжение в вашу личную жизнь.

С нетерпением жду вашего ответа.

С уважением

Кэти Росс.

Отправляясь на работу, Кэти опустила конверт в почтовый ящик на углу Челси-террас. Проведя долгие годы в надежде найти хоть какого-нибудь родственника, она по иронии судьбы желала сейчас только одного — чтобы миссис Трентам не оказалась таковой.

Появившееся следующим утром в «Таймс» объявление о помолвке Кэти и Дэниела было встречено всеми сотрудниками 1-го магазина с большой радостью. Симон произнес тост в честь Кэти во время обеденного перерыва и сказал:

— Трумперы сделали это для того, чтобы быть уверенными, что она не уйдет от нас к Сотби или Кристи. — Все аплодировали, кроме Симона, который в это время говорил ей на ухо: — И вы как раз тот человек, который поможет нам пробиться наверх.

«Интересно, — подумала Кэти, — некоторые уже предопределили твои возможности еще до того, как это пришло тебе в голову».

Во вторник утром Кэти нашла на коврике перед дверью пурпурный конверт со своим именем, написанным паутинообразным почерком. Поспешно вскрыв конверт, она обнаружила в нем два листа толстой бумаги одинакового цвета. Содержание сбило ее с толку, но в то же время принесло значительное облегчение.

Лондон ЮЩ-1

Честер-сквер 19 2

9 ноября, 1950 г.

Дорогая мисс Росс,

Благодарю вас за ваше письмо от прошлого понедельника, но боюсь, что не смогу помочь вам в ваших поисках. У меня два сына, младшим из которых является Найджел. Недавно он отделился от меня и стал жить в Дорсете вместе с женой и моим двухлетним внуком Джайлзом Раймондом.

Моим старшим сыном действительно был Гай Фрэнсис Трентам, награжденный Военным крестом за второе Марнское сражения, по он умер от туберкулеза в 1922 году после продолжительной болезни. Он никогда не был женат и не оставил после себя детей.

Малый Военный крест пропал у него после того, как он побывал у своих дальних родственников в Мельбурне. Я рада, что он нашелся через столь долгие годы, и буду чрезвычайно благодарна, если вы сможете вернуть мне его в ближайшее время. Я уверена, что теперь, когда вам стало известно его происхождение, вы больше не захотите хранить у себя то, что ошибочно считали своей семейной реликвией.

С уважением

Этель Трентам.

Кэти успокоилась, узнав, что Гай Трентам умер за год до ее появления на свет. Это значило, что она не могла находиться в родственных отношениях с человеком, причинившим столько горя ее будущим свекрови и свекру. Военный крест, должно быть, как-то попал в руки ее таинственного отца, решила она и, преодолев душевное сопротивление, убедила себя в том, что должна незамедлительно вернуть крест миссис Трентам.

После откровений миссис Трентам Кэти усомнилась в том, что ей когда-нибудь удастся узнать, кто были ее родители, тем более что теперь, когда Дэниел занимал такое большое место в ее жизни, она не собиралась в ближайшее время возвращаться в Австралию. Как бы там ни было, но дальнейшие поиски отца стали казаться ей бессмысленными.

В пятницу вечером она направлялась в Кембридж, и ее совесть была так же чиста, как и в день их первой встречи с Дэниелом, когда она сказала ему, что не имеет представления о своих родителях. На душе у нее было легко еще и от того, что задержка оказалась случайной. Кэти не могла вспомнить более счастливого момента в своей жизни, чем этот, когда поезд, постукивая колесами на стыках, мчал ее к университетскому городку. Она нащупала маленький крест, который теперь висел на золотой цепочке, подаренной Дэниелом в день ее рождения. Ей было грустно от того, что скоро придется расстаться с ним, так как она уже решила, что отошлет его по почте миссис Трентам, как только вернется после уик-энда с Дэниелом.

Поезд прибыл в Кембридж, опоздав всего на несколько минут. Кэти подхватила свой маленький чемоданчик и вышла на привокзальную площадь, рассчитывая увидеть Дэниела, ожидающего ее в своей малолитражке: еще не было случая, чтобы он опоздал на встречу с ней. Но в этот раз ни Дэниела, ни его автомобиля не было видно. Она удивилась еще больше, когда он не появился и через двадцать минут. Вернувшись в здание вокзала, она опустила два пенни в телефонный аппарат и набрала номер квартиры Дэниела. В трубке звучали длинные гудки, но ей не пришлось нажимать кнопку «А», так как никто не снимал трубку.

Озадаченная отсутствием Дэниела, Кэти вновь вышла из вокзала и попросила одного из ожидавших водителей отвезти ее в колледж Тринити.

Когда такси доставило ее в новый городок, Кэти еще больше удивилась, увидев, что малолитражка Дэниела стоит на своем обычном месте. Расплатившись с таксистом, она направилась через двор к теперь уже хорошо знакомому подъезду.

В душе она уже начала поддразнивать Дэниела за то, что он не встретил ее: неужели подобное отношение станет обычным явлением, когда они поженятся? Может быть, теперь он будет относиться к ней, как к студентке, не сдавшей свои зачеты? По истертым каменным ступенькам она поднялась к его квартире и тихо постучала в дверь на тот случай, если у него находится кто-то из студентов. Ответа не последовало, и после вторичного стука она отворила тяжелую дубовую дверь, решив, что придется подождать, пока он вернется.

Ее крик, наверное, был слышен каждому жильцу в подъезде «Б».

Первый из студентов, оказавшийся на месте происшествия, обнаружил распростертое тело молодой женщины, лежавшей вниз лицом посередине комнаты. Колени у него подкосились, учебники выпали из рук, и его стало тошнить. Судорожно хватив воздуха, он поспешно развернулся и на четвереньках стал выбираться из кабинета. Второй раз он не в силах был увидеть зрелище, которое открылось ему вначале, когда он попал в квартиру.

Доктор Трумпер продолжал тихо раскачиваться под балкой на потолке.

Загрузка...