Псарня. Первая кровь

Глава 4

09.06.1948

Рейхскомиссариат «Украина».

«Псарня» — первый детский военизированный интернат для неполноценных.

В отсутствие мастера-наставника в кабинете царил многоголосый мальчишеский гомон. Но едва Сандлер вошел, голоса смолкли. Один из курсантов, назначенный дежурным по взводу, подскочил со своего места и крикнул:

— Der Zug! Stillgestanden![14]

Мальчишки подпрыгнули со своих мест и замерли в немом ожидании. Сандлер пробежался взглядом по рядам курантов и удовлетворенно кивнул.

— Ruehrt euch![15] Садитесь, — произнес он уже по-русски. — Я смотрю, первое занятие не прошло для вас даром. Это sehr gut! Очень хорошо. Привыкайте. Со следующего месяца с вами начнут усиленно заниматься немецким языком — великим языком великой нации. А пока учите хотя бы команды, что я давал вам под запись на прошлом занятии. Курсант Путилофф…

— Я! — Вовка поднялся, сжав зубы до хруста, чтобы не застонать.

— Курсант Путилофф, на утреннем построении ты неудачно пошутил насчет zug… За что понес справедливое наказание. Посмотрим, как ты запомнил, что я вам талдычил на первом уроке. Скажи-ка мне, как по-немецки будет называться отделение, взвод, рота, батальон и полк.

— Abteilung, Zug, Kompanie, Battalion, Regiment, — не задумываясь, ответил мальчишка. Уж на что, а на память он не жаловался.

— Допустим, — произнес Сандлер. — Теперь команды: направо, налево, кругом.

— Rechts-um, links-um, kehrt-um.

— Хорошо, продолжаем: подъем…

— Wecken!

— Отбой! Внимание! Равняйся! — Команды пошли одна за другой.

— Schlusssignal! Achtung! Augen-rechts!

— Как обращаться к старшему по званию?

— Gestatten Herr…[16] мастер-наставник!

— Курсант Путилофф! Weber zu mir![17]

— Zu Befehl![18] — Мальчишка понял, что от него хочет наставник, и вышел к доске.

— Hinlegen![19] — приказал Сандлер.

Прикусив губу, Вовка лег на пол. Раны, нанесенные плетью, пульсировали.

— Aufstehen! Stillgestanden![20] — С удовольствием посмотрев, как строптивый унтерменш вытянулся «во фрунт», Сандлер скомандовал: — Ruehrt euch![21] Похвально, Путилофф! Неужели запомнил с одного раза?

— Запомнил, — угрюмо произнес Вовка, незаметно слизывая кровь с прокушенной губы.

— Не понял?

— Яволь, герр мастер-наставник! — выкрикнул мальчишка.

— Гут. Иди на место. Запоминайте команды, зубрите наизусть — повторять не буду! Кто не поймет меня с первой попытки, будет наказан! Всем понятно?

— Яволь, герр мастер-наставник! — хором отозвались воспитанники.

— Продолжим занятие.

Сандлер уселся за учительский стол и, навалившись на столешницу локтями, тяжелым взглядом прошелся по своим «подопечным».

— Хоть руководство Рейха и считает, что унтерменши недостойны получать образование, но для вас, курсантов «Хундюгендс», сделано исключение… Вернее, будет сделано для тех, кто докажет, что достоин такого к себе отношения! Цените это! Старайтесь! Это для вас единственный шанс достичь того, чего никогда не смогут добиться другие недочеловеки! Пускай вы никогда не встанете на одну ступень с настоящими арийцами, но ваш статус будет несоизмеримо выше любого раба-унтерменша на бескрайних просторах Великой Германии! Помните об этом! Итак, начнем… Сегодняшнее занятие будет посвящено истории Рейха. Вам будет рассказано, почему же арийская раса является господствующей. Пока из Берлина не прибудет группа подготовленных преподавателей, занятия по истории Рейха буду вести я. Как, впрочем, и большую часть остальных предметов. Мне здесь не нужны умники, но шевелить мозгами или тем, что там у вас вместо них, придется. Все, что я говорю, — записывайте или запоминайте, особенно это будет касаться военно-прикладных предметов. Поблажек не ждите! Не справляющиеся с поставленными задачами отправятся обратно — выгребать дерьмо из отхожих ям, где им, собственно, и место. Теперь переходим непосредственно к предмету. Итак, тема занятия: «Происхождение человечества: древние проторасы».

После непродолжительной паузы, Сандлер взял со стола небольшую книжку: — Профессор Герман Вирт: «Der Aufgang der Menschheit». «История человечества» — специально упрощенный и переработанный вариант научного труда. В этой книге популярным языком рассказывается о том, как происходило развитие человечества в древнейшие времена. Некогда на месте далекого Северного полюса лежал цветущий материк — «Арктогея», или «Северная земля», населенный возвышенными, совершенными созданиями — древними ариями. Примерно в то же время существовал еще один древний материк — Гондвана, населенный бессловесными и безмозглыми людьми-животными. Эти две расы жили, не пересекаясь, в течение очень долгого времени, но все хорошее когда-нибудь заканчивается: климат в Арктогее начал меняться. Наступило похолодание, а следом — полярная зима. Древние арии начали свое движение к югу за уходящим теплом… Но территории, куда переселяются арии, уже заняты той самой гондванической расой юга, по сути — животными, по какому-то недоразумению лишь похожими на людей. И опять же, по какому-то недоразумению эти две расы совместимы… Они могут давать общее потомство! В нас, немцах, течет настоящая кровь нордической расы, а в вас, унтерменшах, — лишь небольшая толика этой благородной, даже больше — священной крови. Но даже эта маленькая капля смогла изменить вас! Она дала вам способность хоть как-то, но мыслить, говорить, а также выполнять осмысленную работу. Хотя низменные инстинкты гондванической расы никуда не делись. Поэтому вы никогда не встанете на одну ступеньку с настоящими арийцами! Помните это и знайте свое место! Курсант Загоруйко! — Сандлер заметил, что один из воспитанников осоловело хлопает ресницами — того и гляди заснет.

— А? Чего? — опомнился мальчишка, когда сосед толкнул его локтем в бок. Он подскочил с места: — Я, герр мастер-наставник!

— Я вижу, что мой рассказ прошел мимо твоих ушей, — невозмутимо произнес Михаэль. — Это залет, Загоруйко. Хотя… положение можно исправить. Какая протораса являлась прародителем современных немцев? Молчать всем! Кто хотя бы пикнет, будет наказан вместе с курсантом Загоруйко! Итак, я слушаю…

— Это… эта… — Курсант мучительно вспоминал рассказ Сандлера, вогнавший мальчишку в сон. — Раса… протораса… э… Северный полюс…

— Хватит блеять, Загоруйко! — остановил поток «красноречия» курсанта мастер-наставник. — Если тебе не спится ночью, тогда будешь работать! Наряд плюс десять розог! Кто в состоянии повторить урок? Или все здесь настолько тупы, как ваши прародители? Кто докажет, что в нем есть хотя бы капля благородной арийской крови?

Никто из мальчишек не решился ответить, курсанты замерли, разве что дышать не перестали.

— Так что, смельчаков нет? — рыкнул Сандлер, поднимаясь из-за учительского стола. — Здесь что, собрались сплошные трусы? Ничтожества, твари дрожащие, недоноски… Русские свиньи!

— Сам такой! — помимо воли вырвалось у Вовки. После всех этих оскорблений мальчишка забыл даже о недавнем наказании. — Я не боюсь!

— У, кто тут у нас такой смелый? — сузил глаза мастер-наставник, поднимаясь из-за учительского стола. — Неужели курсант Путилофф? За дерзость и оскорбление командира будешь наказан! А за проявленную смелость… Я отменю наказание, если докажешь, что ты настоящий мужик…

Взвод замер в немом изумлении, некоторые мальчишки даже рты пооткрывали.

— Путилов! Weber zu mir! — приказал мастер-наставник, скидывая китель.

Пока Вовка шел к доске, Сандлер, оставшийся в белой форменной майке с трафареченным имперским орлом на груди, демонстративно поигрывал накачанными бицепсами. — Давай, Вольф, покажи, на что ты способен! — сжимая кулаки, произнес наставник. — Если не испугаешься и сумеешь продержаться против меня хотя бы секунду, я отменю наказание. — Понятно?

— А то, — развязно ответил Вовка, стараясь унять дрожь в коленях. — Только тужурку сниму — спину трет…

Он расстегнул пуговицы, снял форменную рубашку и бросил её на ближайшую парту, оставшись, как и Сандлер, в майке. Только на Вовкиной груди красовался не имперский орел со свастикой, а взъерошенный пес со скрещенными метлами. На спине белая Вовкина майка местами пропиталась кровью, но он уже не обращал на это внимания, сконцентрировавшись на предстоящей схватке. Он не тешил себя мыслью, что сможет противостоять тренированному мастеру-наставнику, но и отступать не собирался. Кое-какой план уже созрел у него в голове — он собирался провернуть тот же прием, которым не так давно свалил с ног Борова. Вовка замер в правильной борцовской стойке напротив Сандлера.

— Вот даже как? — Сандлер с удивлением качнул головой, оценив стойку соперника. — Что ж, не ожидал… — произнес он, одновременно переходя в наступление.

Коротко размахнувшись, наставник нанес удар кулаком, целя мальчишке в голову. Бил Сандлер лениво, вполсилы, не задаваясь целью покалечить малолетнего унтерменша. То, что произошло дальше, изумило не только воспитанников, но и самого воспитателя: Вовка ловко поднырнул под кулак Михаэля, сблизился с противником и, крепко схватившись руками за майку наставника, нанес ему резкий удар головой в лицо. Такого поворота событий Сандлер явно не ожидал. От позора наставника спасла майка, лямки которой, не выдержав нагрузки, порвались. Поэтому и удар, в который Вовка вложил весь остаток сил, вышел смазанным. Оттолкнув от себя мальчишку, сжимающего в руках ошметки лямок, Сандлер отточенным хуком в ухо отправил мальчишку в глубокий нокаут. Взвод замер, со страхом глядя на мастера-наставника, снимающего с себя порванную майку. Облачившись в мундир и застегнув все пуговицы, Михаэль хрипло произнес:

— Кто-нибудь из вас понял, что сейчас здесь произошло?

Воспитанники отводили глаза в сторону, тупо пялились на стены, потолки и парты, боясь встретиться с тяжелым взглядом мастера-наставника.

— Так что, никто ничего не понял? — вновь произнес Сандлер. — Тогда послушайте меня и зарубите себе на носу то, что сейчас услышите! Считайте это уроком… наиважнейшим для будущего солдата… Никогда! Слышите? Никогда не недооценивайте своего противника! Пускай даже он выглядит больным, немощным, безоружным калекой… Никогда нельзя предугадать, что он держит в рукаве. И сюрприз, приготовленный им для вас, может оказаться смертельным подарком! Сейчас на ваших глазах я допустил ту же ошибку — недооценил противника! — признался Сандлер. — И я, умудренный опытом боевой ветеран, чуть было не оказался на его месте… Если бы не случайность — майка, я бы сейчас мог точно так же, — Сандлер указал на Вовку, начавшего постепенно приходить в сознание, — валяться без задних ног, вырубленный каким-то сопливым унтерменшем! Постарайтесь вбить этот случай себе в башку на веки вечные! Этим вы, возможно, когда-нибудь спасете свои никчемные жизни!

Пока мастер-наставник говорил, Вовка окончательно пришел в себя. Он с трудом подполз к стене и уселся, привалившись спиной к холодному бетону.

— Жив, Путилов? — поинтересовался Михаэль, присев на корточки перед мальчишкой.

— Яволь… герр… — прошептал Вовка, стараясь поменьше двигать головой. От малейшего движения его начинало мутить. Потолок вращался, а голос Сандлера звучал как бы издалека.

— Похвально, Вольф, — похвалил ученика мастер-наставник. — Весьма и весьма впечатляюще! Позже мы поговорим, где ты научился такому фокусу. А сейчас от лица командования «Хундюгендс» выношу тебе благодарность! Наказание отменяется… Как полегчает — в лазарет! Остальные свободны!

Вовка что-то попытался сказать, но вновь вырубился и съехал по стене на пол.

— Незнански, Загоруйко! Комм цу мир! — остановил выбегающих из класса курсантов Сандлер.

Мальчишки остановились, вытянувшись по струнке.

— Бегите в лазарет за носилками, — приказал Михаэль. — Отнесете Путилова к врачу — я, наверное, перестарался.

— Яволь, герр мастер-наставник! — почти синхронно ответили мальчишки, со всех ног кидаясь выполнять поручение командира.

— Ты видел, как он его?! — захлебываясь от восторга, спросил Петька, выбежав на улицу.

— Кто, Сандлер? — не понял Загоруйко.

— Какой Сандлер? — отмахнулся Незнанский. — Вовка! Я б так не смог! Если бы на Сандлере майка не порвалась… Даже не знаю, что было бы! Даже сам наставник это подтвердил… Да, Паха?

— Ага! — отдуваясь от быстрого бега, произнес Загоруйко. — Я б тоже не смог. Бедовый пацан этот Вовка.

— Он мой друг! — с гордостью произнес Петька. — Он смелый! Я тоже хочу таким стать…

— И я, — согласился Паха. — Иначе нам здесь не выжить. Нужно держаться друг за друга. У нас в интернате была своя команда — все друг за дружку стеной стояли. Помогали, чем могли…

— Слушай, нам здесь нужно свою команду собрать! — поддержал Паху Петька. — А Вовка пусть нашим командиром будет.

— А согласится? Он вон какой… — с сомнением протянул Загоруйко.

— Согласится, я его знаю! Он друзьям всегда поможет.

В лазарете мальчишки сбивчиво объяснили колченогому санитару-унтерменшу, что им нужно, и, вооружившись носилками, помчались обратно. Вовку они нашли там же, в пустом классе, сидевшего под доской, прислонившегося спиной к побеленной стене.

— Вов, ты как? — спросил друга Петька. — Полегчало?

— Немного. — Вовка вяло кивнул головой и сморщился от боли.

— Ой, да у тебя из уха кровь течет! — воскликнул Незнански. — Сейчас вытру! — Он огляделся по сторонам и, не придумав ничего лучшего, схватил испачканную мелом тряпку, которой Сандлер вытирал доску. — Сейчас…

Вовка что-то нечленораздельно промычал, а затем его вырвало на пол.

— Ух ты! Да ему плохо! — отскочил в сторону Загоруйко, опасаясь, что его забрызгает рвотой.

— А то я без тебя не вижу! — огрызнулся Петька. — Давай грузим его на лежанку — и в лазарет… Вовка, мы сейчас… Мы поможем!

Мальчишки с трудом перетащили Путилова на носилки.

— Вот тяжелый какой! — ворчал Загоруйко, ухватившись за деревянные ручки носилок. — А по виду не скажешь…

— Тащи давай! — прикрикнул на приятеля Петька. — Вовке совсем худо! Бледный, как мертвяк… Тьфу-тьфу…

Сгибаясь под тяжестью больного товарища, мальчишки попёрли носилки в лазарет. Пашка всю дорогу чуть слышно ругался, проклиная свою судьбу. На подгибающихся ногах пацаны внесли Вовку в палату.

— Грузите курсанта на кровать, — произнес санитар, — сейчас врача позову.

Интернатский эскулап Вальтер Буг, пожилой, импозантный мужчина с благородной сединой на висках, был когда-то человеком, в общем-то, неплохим. В медицину пошел по зову сердца, очень уж хотелось Вальтеру в юности спасать людские жизни, помогать больным и увечным, всегда и везде следовать клятве Гиппократа. Но Великая война,[22] в которой волей случая довелось участвовать Бугу, поубавила романтического задора у молодого врача, а разразившаяся следом Вторая мировая совсем свела на нет излишнюю сентиментальность. К настоящему моменту престарелый Вальтер стал прожженным циником, не спешащим на помощь убогим и больным, а тем более сопливым унтерменшам. Поэтому, когда в его кабинет заглянул санитар и попросил подойти в палату для осмотра пострадавшего курсанта, Буг лишь лениво почесался, буркнул, что сейчас придет, и… никуда не пошел. Вместо этого он достал из тумбочки початую бутылку коньяка, налил треть стакана и, закурив, уселся в старое, продавленное кресло. Неспешно потягивая душистую жидкость и пуская в воздух клубы сизого табачного дыма, Вальтер лениво перелистывал желтоватые страницы местной газеты. Минут через двадцать к нему в кабинет вновь заглянул санитар:

— Герр Буг, мальчишке там совсем плохо!

— Зато мне — хорошо! — Вальтер осушил стакан и нацедил себе еще порцию. — Hau ab! Проваливайт!

— Как бы не помер мальчишка… Герр доктор…

— Пошел вон, Dreckschwein![23]

Унтерменш скрылся за дверью, не смея больше спорить с подвыпившим арийцем. Санитар вернулся в палату и еще раз осмотрел мальчишку, лежавшего на спине. Курсант был бледен, тяжело дышал, но сознания пока не терял. Санитар поправил подушку, поменял тампоны в кровившем ухе и в носу. Он знал, что нужно делать в подобных случаях. Но доступа к лекарствам санитар не имел. Не положено неполноценному, будь ты хоть сто раз хорошим врачом. Пока санитар выкидывал использованные тампоны, Вовка опять впал в забытьё.

— Эй, парень! — Санитар слегка тряхнул курсанта за плечо. — Ты как? — Вовка не отозвался. — Черт, дело плохо! — выругался медработник, приподнимая веко больного. Зрачки на свет реагировали нормально. — Ну это уже лучше, — пробурчал санитар себе под нос, переворачивая Вовку на бок.

Затем он открыл мальчишке рот и проверил проходимость дыхательных путей.

— Нормально — не задохнется, — решил санитар, продолжая бубнить вполголоса: — Никому, кроме меня, до тебя, пацан, дела нет… Так и сдохнешь здесь без медицинской помощи, а этот арийский урод так и не оторвет свою задницу от кресла…

— Что ты сказал? — тихо произнес кто-то за его спиной. Голос говорившего не сулил ничего хорошего.

Санитар вздрогнул от неожиданности и обернулся — он не заметил вошедшего в медпункт Сандлера.

— Повтори, — потребовал мастер-наставник, — о каком арийском уроде шла речь?

— Герр Сандлер… я это… вы неправильно поняли…

— И как же это нужно понимать?

— Я просто…

Неожиданно Вовка, до этого лежавший тихо и неподвижно, зашевелился, замычал, и его вновь стошнило.

— Как мальчишка? — обеспокоенно спросил Михаэль.

— Плохо, герр офицер, — ответил санитар, стряхивая рвотные массы с кровати на пол. — Сотрясение…

— Это я понял. Что сказал доктор?

— Ничего, герр офицер…

— Как ничего? — удивился Сандлер. — Лекарство какое-нибудь давал?

— Нет. Он его даже не осмотрел, — темнея лицом, ответил унтерменш.

— А ты сообщил, что нужна его помощь? — продолжал допытываться Сандлер.

— Так точно, герр офицер! Несколько раз… Но доктор Буг просто послал меня нах…

— Так это его ты назвал арийским уродом? — догадался Михаэль. — Ну? Так?

— Да, — неохотно подтвердил санитар.

— Где он?

— У себя.

— Разберемся! — Сандлер резко развернулся на каблуках и вышел из палаты.

Особо не церемонясь, Михаэль с силой толкнул остекленную дверь в кабинет доктора. Она с грохотом врезалась в стену, стекла жалобно тренькнули.

— Ist zum Teufel gegangen![24] — прорычал, не оборачиваясь, Буг.

— Schnapsleiche![25] — процедил сквозь сжатые зубы Михаэль, едва сдерживаясь, чтобы не ударить доктора.

— Ты чего, Михаэль? — увидев перед собой перекошенную от гнева физиономию мастера-наставника, удивленно произнес Вальтер. — Какая муха тебя укусила?

— Слушай, ты, мразь, там у тебя мальчишка загибается, а ты его даже не удосужился осмотреть! Хотя был должен…

— Но-но! Не зарывайся, Сандлер! — взбрыкнул Буг. — Никому ничего я не должен! Я, — покачиваясь, он поднялся из кресла, — офицер германской армии! Ветеран двух войн! Чистокровный ариец! Я не обязан бежать на помощь к каждому сопляку-унтерменшу, прищемившему себе пальчик! Если издохнет — туда ему и дорога! Их миллионы…

— Ты не ариец, ты — eitler Pfau![26] — в сердцах бросил доктору Михаэль. — Если ты сейчас же не приступишь к своим прямым обязанностям…

— То что? — развязно спросил Буг, падая обратно в кресло. — Ударишь меня, пожилого ветерана?

— Нет, — сухо произнес Сандлер, справившись с приступом гнева. — Я буду вынужден подать рапорт на имя начальника интерната…

— Иди к черту! — Буг отвернулся от Михаэля и налил себе еще спиртного. — Делай что хочешь! — сдавленно просипел он, после того как залпом осушил стакан.

— Ключи от шкафа с медикаментами! — Сандлер требовательно протянул руку.

— Подавись! — Буг выудил из кармана халата связку ключей и швырнул её на столешницу. — Как вы меня все достали!

Михаэль нервно сгреб со стола ключи и покинул кабинет доктора.

— Держи, — произнес он, передавая ключи санитару. — Знаешь, что делать?

— Так точно, герр офицер! У меня медицинское образование…

— Где учился?

— Мединститут в Киеве, герр…

— Закончил?

— Да, у меня есть диплом… Вернее, был. Да на фронте…

— Тогда за работу! Помоги мальчишке. Мне жаль, что все так произошло.

— Так это вы его? — предположил санитар.

— Да, — не стал скрывать Сандлер. — Сработал на рефлексах, иначе сейчас ты бы меня пользовал. — Михаэль криво усмехнулся.

— Серьезно? — не поверил санитар. — Этот мальчишка? Вас?

— Да, этот самый мальчишка, — кивнул мастер-наставник. — Тебя, кстати, как зовут?

— Сергей Рагимов, — представился санитар.

— Вот что, Сережа, позаботься о пацане. У меня на него большие планы.

— Да я бы… Если бы доктор не мешал…

— Об этом не беспокойся! Делай что должно. А с Бугом я сам разберусь.

— Так я это…

— Давай, Сергей, поспеши!

Покинув медпункт, Сандлер проверил, как курсанты занимаются строевой подготовкой на плацу, дал указания помощникам и направился в класс. Усевшись за стол, Михаэль достал из ящика стола чистый лист бумаги и ручку.

«Начальнику детской военизированной школы „Хундюгендс“ оберстлёйтнанту Бургарту Нойману, — тщательно выписывая буквы, вывел Сандлер. — Рапорт».

Он корпел над текстом минут двадцать, стараясь как можно четче сформулировать свои мысли, описать клокотавшую внутри ярость скупым канцелярским языком.

— О! Михаэль, вот ты где? — оторвал его от работы возглас Роберта Франца, заглянувшего в учебное помещение. — Что пишешь? Письмо любимой девушке в стихах? — подмигнул Сандлеру старший мастер-наставник.

— Нет, Роберт, — мотнул головой Михаэль, подписывая документ, — скорее оду господину начальнику… Прочти, чтобы между нами не было никаких недоразумений, — он протянул листок Роберту. — Я не действую «через голову» непосредственного начальника.

— Интересно-интересно! — Франц взял рапорт Сандлера и пробежался по нему глазами. — Ого! Халатное отношение доктора Буга к своим обязанностям ставит под угрозу реализацию как всего проекта в целом, так и… Ты что, действительно так считаешь? Что если врач-ариец не оказал медицинскую помощь какому-то там унтерменшу — значит, вся система летит к чертям собачьим?

— Совершенно верно! — отчеканил как на плацу Сандлер.

— Поясни.

— Изволь: в процессе обучения нашим курсантам неоднократно придется попадать в медпункт. Будут спарринги, будут полосы препятствий…

— Я понял твою мысль. Продолжай.

— На первых порах этот момент не столь важен — процент отсева будет большим.

— Согласен.

— Но со временем, когда останутся самые-самые… Да, черт возьми, пускай они унтерменши, но они являются имуществом Рейха… А со временем они станут ценным имуществом, боевым… Тому же танку нужно регулярное техническое обслуживание и ремонт. Если механик не будет заботиться о вверенном ему имуществе, не будет чинить технику вовремя, она выйдет из строя! Не так ли? — Дождавшись утвердительного кивка старшего мастера-наставника, Михаэль продолжил: — Каждый должен заниматься своим делом: механик — чинить технику, доктор — лечить больных, а золотарь — чистить выгребные ямы, даже если ему не нравится запах дерьма!

— Не перестаю удивляться тебе, Михаэль, — заявил Франц. — И если по-честному, даже завидую. Никогда не думал об унтерменшах как о ценном имуществе… А ведь за годы обучения каждый курсант встанет нам в копеечку! Значит, ты настаиваешь на отстранении доктора Буга от занимаемой должности?

— Настаиваю, — упрямо повторил Сандлер.

— Хорошо, я передам твой рапорт начальнику школы. Но если он согласится с тобой и отстранит Буга, мы останемся без доктора. У нас нет замены…

— Есть, — возразил Михаэль. — Санитар медпункта Сергей дипломированный врач.

— Унтерменш?

— И что из того?

— Ты знаешь, а так даже лучше, — обрадовался Роберт. — Пусть унтерменш и пользует унтерменшей. По крайней мере он не будет морщить нос при виде очередного курсанта школы.

— Как раз это я и имел в виду.

— Слушай, а кто у тебя загремел в больничку с сотрясением мозга?

— Курсант Путилов, — ответил Сандлер.

— Путилофф? Опять этот говнюк? Как умудрился?

— Да это я его…

— Учил уму-разуму? — подмигнул Михаэлю Роберт.

— Не совсем, — возразил Сандлер. — Прививал курсантам боевой дух.

— Ну-ка, ну-ка, — заинтересованно протянул старший мастер-наставник, — поделись опытом.

— Понимаешь, Роберт, мы уже частично касались с тобой этого вопроса… Мы должны вырастить в нашей школе настоящих бойцов из того сброда, что нам сюда привезли. Скажу честно, как на духу, я не вижу в своем взводе иных бойцов, кроме Путилова. Слишком уж их запугали в своих интернатах. Мы здесь сейчас имеем в наличии лишь трусливую аморфную массу, из которой должны вылепить… Ну ты сам знаешь, что мы должны.

— Ага, сделать из говна конфетку, — согласился Франц.

— А это, Роберт, гиблое дело! Мы можем научить их пользоваться оружием, мы можем довести их физическую форму до нужной кондиции, но ведь это, на мой взгляд, не самое главное! Главное — преданность Рейху и боевой дух!

— Тут ты прав, — не стал спорить Франц, — какой смысл в боевом подразделении, бойцы которого в самый ответственный момент побросают оружие или, не дай бог, повернут его в нашу сторону?

— Вот-вот, именно об этом я и веду речь. А вырастить из наших подопечных настоящих псов — очень сложная задача. У нас в школе собрали отставных военных, комиссованных по ранению… Никто из них не знает, как работать с детьми… Пусть даже и с детьми унтерменшей — суть от этого не меняется! Метод кнута и палочной дисциплины, который насаждают здесь большинство наставников, может не сработать…

— Ну ты прям как Макаренко, Михаэль! — усмехнулся Франц. — Хотя… Не понимаю я, зачем ты тогда Путилоффа на больничную койку отправил?

— Я же говорил — так вышло. Сам спровоцировал. Но недооценил я парня. А с ним явно кто-то раньше работал… Я думаю, что он на этот прием не только меня поймал. Если бы не случайность, этот сопляк мне кровь бы пустил. Мог и нос сломать… Это в лучшем случае!

— Серьезно? А в худшем?

— А в худшем — я бы сейчас на больничке лежал и надеялся бы, что доктор Буг меня спьяну не залечит. Такие дела, Роберт.

— Да, озадачил ты меня, Михаэль.

— Да я и сам озадачился. Но если поправится Путилов, быть ему моим заместителем. Однозначно!

— Ну смотри, Михаэль, решать тебе. Я мешать не собираюсь. Мне просто интересно, что у тебя в конечном счете получится.

— И на этом спасибо, — произнес Сандлер.

— Ладно, я отнесу твой рапорт Нойману. Если потребуются дополнительные пояснения, он тебя вызовет. Хайль!

— Хайль Гитлер!

После ухода старшего мастера-наставника Михаэль убрал ручку в ящик стола и покинул класс.

На счастье Сандлера, оберстлёйтнант Нойман оказался дельным начальником: едва получив рапорт из рук Роберта Франца, он тут же устроил инспекцию в интернатском медпункте. В ходе проверки выяснилось, что доктор Буг, как говорится, «ни петь, ни рисовать». Чего-чего, а пьянства Бургарт Нойман на дух не переносил. Был у начальника школы на этот случай особый пунктик: когда-то, еще в самом начале войны, два взвода роты, которой тогда командовал Нойман, захватили небольшой обоз отступающей Красной армии. В числе прочего в обозе нашлось несколько ящиков чистейшего медицинского спирта. Перепились все — от унтеров до рядовых и, как результат — красноармейцы обоз отбили, а из двух взводов выжили от силы пятеро. Самого Ноймана чуть было не пустили в расход, но пожалели за прежние заслуги — просто разжаловали на два чина. Выслушав нечленораздельное блеяние «ужаленного» зеленым змием доктора, Нойман рявкнул командным голосом «нах…», едва сдержавшись, чтобы не дать Бугу в морду. Затем приказом по спецшколе на должность заведующего медпунктом был назначен бывший санитар Рагимов. Доктор Буг, страдающий похмельем, был выдворен с территории школы утром следующего дня. Разжалованный доктор обещал Нойману большие проблемы, но оберстлёйтнанту было чихать на угрозы спившегося медика с высокой колокольни — хватало других проблем. Высокое начальство в лице рейхсляйтера Брауна требовало отчетов о текущем положении дел в «Псарне». И отчетов положительных… А из положительного Нойман мог сообщить только то, что контингент малолетних унтерменшей отобран. Но сей факт он уже отмечал в предыдущем рапорте. А на данном этапе — одни проблемы: учителей нет, наставников-воспитателей не хватает, да и те, что есть, — ни ухом ни рылом, матчасть ни к черту, продовольствие приходится выбивать, выгрызать чуть не зубами… Да еще и этот пьяница Буг! Не писать же об этом? Начальство-то оно совсем других известий ждет! Сам фюрер проявляет интерес к этому эксперименту. Как хочешь, так и крутись! А в грязь лицом — ни-ни! Не хочется, чтобы о тебе говорили, что не оправдал высокого доверия…

— Анхельм! — зычно крикнул начальник школы.

— Да, герр оберстлёйтнант! — В кабинет Ноймана заглянул молодой женоподобный гауптманн, состоящий при штабе школы за секретаря-адъютанта.

Лицезрея слащавое личико адъютанта, Нойман мысленно сплюнул — этого напомаженного молодчика, с откровенными замашками Schwul,[27] начальнику школы навязали в украинской рейхсканцелярии. Видимо, нравился он кому-то из высокого местного начальства: и по службе его успешно продвигали (лет-то всего ничего, а уже гауптманн!), и на теплое место пристроили, подальше от линии фронта. Будь его, Ноймана, воля, уж он бы его, да и всех остальных таких же, с наманикюренными ногтями и причесочками-каре, в самое пекло, где кровища, пот, гной и дерьмо… А еще лучше — в топку, за компанию с евреями, цыганами и прочим отребьем, чтобы не портил кристально чистый арийский генофонд… Кулаки старого вояки непроизвольно сжались так, что суставы хрустнули.

— Герр оберстлёйтнант… — испуганно проблеял адъютант, взглянув в перекосившееся лицо непосредственного начальника. — Господин Нойман… — Он попятился, но, натолкнувшись спиной на край приоткрытой двери, вздрогнул и замер.

— Еще раз увижу стриженным не по уставу — сам обстригу! — заревел Нойман. — Нет! Обрею! Личным «Золингеном»! Понял?!

— По-по-понял…

— Исполняй! Через час проверю! Стоять! — притормозил Нойман перепуганного адъютанта, готового задать стрекача. — Ты говорил, что прибыл новый учитель?

— Я-я-я, натюрлих…

— Давай его ко мне, — распорядился оберстлёйтнант. — Дело позже занесешь. Свободен.

Анхельм метнулся из кабинета, только каблуки дробно стукнули по старому рассохшемуся паркету. Через минуту в кабинет начальника школы зашел мужчина лет сорока — сорока пяти в слегка помятом и запыленном цивильном костюме. Поглядев на Ноймана сквозь толстые линзы круглых очков, незнакомец потер заросший недельной щетиной подбородок и спросил, бросив цепкий взгляд на погоны:

— Разрешите войти, герр оберстлёйтнант?

— Заходи, — кивнул Бургарт. — Садись. — Он указал на стул.

Посетитель прошел, четко впечатывая каблуки ботинок в пол.

— Служил? — ради проформы спросил Нойман, хотя по походке незнакомца это и так было ясно.

— Так точно, господин оберстлёйтнант! — вытянувшись во фрунт, по-военному четко ответил посетитель.

— Унтер-офицером? — уточнил Бургарт, мысленно прикинув чин нового учителя. В этом вопросе Нойман чувствовал себя как рыба в воде — как-никак сам начинал с низов.

— Так точно! — Унтер с уважением посмотрел на начальника школы. — Разрешите представиться: Вильгельм Грабб — гауптфельдфебель девяносто седьмого пехотного полка!

— Ротный?

— Батальонный.

— Почему дальше не пошел? Унтер для образованного немца — это не пик возможностей. Не задумывался об офицерском чине?

— Не до того было, — признался Грабб. — Нас на Байкальском направлении так русские с китайцами прижали… И если б не япошки…

— Слышал. Это от безысходности комиссары так огрызаются. Сам давно с передовой?

— Комиссован два месяца назад, герр оберстлёйтнант.

— Ранение?

— Контузия, — пояснил Вильгельм. — Зрение сильно после контузии упало. Признан негодным к военной службе.

— Это нормально, — добродушно кивнул Нойман — новый учитель ему определенно нравился, невзирая даже на слегка запущенный внешний вид. — У нас почти все наставники такие же ветераны.

— А этот, который убежал, — Грабб указал глазами на дверь, за которой скрылся Анхельм, — тоже отставник?

— А что, похож? — прищурил один глаз Нойман.

— Совсем наоборот, — ухмыльнулся Вильгельм. — По виду — настоящий «пидрила». Как только таких служить призывают?

— Погоди, он еще и меня в чинах обгонит, — поиграл желваками Бургарт.

— Понял. Протекция и связи? — Грабб указал пальцем в потолок.

— Штабисты, — презрительно скривил губы начальник школы. — Гадючник еще тот!

— На передовую их надо…

— Тут у нас с тобой руки коротки. Сам-то как к нам попал?

— Получил направление через департамент оккупированных территорий… Я ведь до войны преподавал историю… Правда, в советской школе… И недолго… Но кое-какой опыт все же имеется.

— Тоже при красных комиссарах вырос? Из поволжских немцев?

— Из прибалтийских, — ответил Вильгельм.

— Это здорово! — обрадовался Нойман. — Значит, с языком проблем не будет.

— Так точно. Русским владею в совершенстве.

— Еще бы! — фыркнул Бургарт. — Ты вот что, поговори с Робертом Францем и Михаэлем Сандлером. Они тоже при Советах выросли. Думаю, что общий язык найдете. Наставники они толковые, получше некоторых… Зайдешь к коменданту, получишь обмундирование и все, что там причитается. И на постой он тебя определит. Ты, кстати, семейный? — полюбопытствовал Нойман.

— Никак нет, в свободном полете, — ответил Вильгельм.

— Тогда тебе попроще будет — можешь поселиться на территории школы. У нас для наставников и учителей комнаты есть. Для семейных — маловато, но для одиноких в самый раз. Франц и Сандлер, кстати, там обитают. В общем, держи направление, — он протянул Граббу листок бумаги, — и давай к коменданту. Получай все необходимое, — вновь повторил он.

— Есть!

— С завтрашнего дня можешь начать обучение? Сотрудников не хватает, сам понимаешь, много времени на обустройство быта дать не могу.

— Я готов прямо сейчас…

— Сейчас не нужно! А вот завтра жду. Все, свободен.

— Зиг хайль! — щелкнул каблуками Грабб, затем он развернулся и покинул кабинет начальника школы.

— Хайль! — запоздало отозвался Нойман, переключившись на другие проблемы, ждущие его немедленного решения.

Грабб вышел на улицу, вдохнул полной грудью теплый летний воздух, пропитанный ароматом молодой листвы, и направился к большому, слегка покосившемуся от времени старому бараку, украшенному вывеской «Хозчасть». Возле открытых нараспашку ворот барака суетились обритые наголо мальчишки-курсанты, вытаскивающие из склада матрасы, которые комендант, видимо, решил просушить. Вильгельм зашел в темный барак, внутри явственно тянуло плесенью и, оглядевшись, заметил пожилого плешивого мужичка, командовавшего малолетними унтерменшами.

— Куда ты тянешь, Dussel?[28] — взвизгнул мужичок, когда один из мальчишек неловко обрушил на пол целую пирамиду сложенных друг на друга матрасов. — Was glotzest du, Hundesohn?[29] — прошипел он, отвешивая пацаненку тяжелую затрещину.

Пацан ойкнул и схватился за ушибленное место.

— Hundedreck![30] — Мужичонка сплюнул на пол, после чего наградил подзатыльниками всех мальчишек, кто на свою беду оказался с ним рядом. — Работать, ублюдки!

Мальчишки сноровисто подхватывали матрасы и быстро убегали с ними на улицу. За суетой мужичок не заметил подошедшего к нему Грабба.

— Hallo![31] — дружелюбно улыбнувшись, поздоровался Вильгельм.

— Grüß Gott![32] — так же дружелюбно ответил мужичок, признав в Граббе немца.

— О! — воскликнул Вильгельм в ответ на не слишком распространенное приветствие. — Вы родом из Австрии?

— Нет, Швабия, Гогенцоллерн. Слышал о таком?

— О! Я! — кивнул Грабб. — Моя тетя проживает в Штутгарте…

— Земляк, значит…

— Не совсем, — признался Вильгельм. — Я в Прибалтике вырос. В Эстонии…

— Понятно, довелось и при комиссарах пожить?

— Довелось, — не стал скрывать Грабб.

— И что, даже в лагеря не загнали?

— Повезло, наверное. Я даже преподавателем в школе работал.

— Хм, действительно повезло, — хмыкнул мужичок. — Постой, мы тут треплемся, а имен не знаем.

— Вильгельм Грабб, буду преподавать историю Рейха в вашей школе.

— Максимилиан Мейер, комендант «Псарни», — представился мужичок. — Если что по хозяйственной части нужно — это ко мне.

— Так я тогда к вам, — обрадовался Грабб.

— Давай по-простому, на «ты», — предложил Мейер. — Я мужик простой — две войны за плечами, да и какие между настоящими немцами могут быть счеты? Согласен?

— Конечно, о чем разговор?

— Ты женат? — спросил Мейер.

— Да как-то Бог миловал…

— Вот и здорово! Тогда я тебя в общежитии поселю. Свободных комнат хватает. А насчет этого дела — так у нас здесь недалеко есть отличный бордель! Девочки на любой вкус: хочешь — немки, хочешь — русские, украинки… Даже пару-тройку азиаток недавно завезли, — «просвещал» нового сослуживца комендант. — Экзотика! В общем, расслабиться есть где. Ты, кстати, перекусить не хочешь?

— Какой же солдат от еды откажется? — усмехнулся Вильгельм. — Слона съем!

— Тогда подожди немного, я тебя на довольствие поставлю. А после вместе сходим в столовую — я ведь тоже с утра ничего не ел. За этими охламонами, — он указал на мальчишек, таскающих матрасы, — глаз да глаз нужен!

— Понял, я тогда на улице покурю.

— Отлично! Я быстро.

Грабб вышел из склада и уселся на лавочку, пристроенную к стене барака. Распечатал последнюю пачку папирос и с наслаждением закурил, привалившись спиной к подгнившим доскам хозяйственной постройки. Непривычная тыловая тишина странно действовала на Вильгельма — ему словно чего-то не хватало. Не хватало орудийной стрельбы, трескотни автоматов, разрывов бомб и снарядов. За длительную службу он сроднился с этими звуками, перестал обращать на них внимание. И лишь теперь, лишившись привычного фона, понял, что его жизнь, возможно, изменилась к лучшему. Вместе со звуками боевых действий исчезла неопределенность: сумеешь ли ты выжить после очередной атаки или тебя зароют в общей могиле?

— Эй, солдат! Ты чего это, уснул с дороги? — оторвал Вильгельма от радужных мыслей скрипучий голос коменданта. — Давай, спать будешь после обеда. Я вот и ключи от комнаты прихватил. Держи. — Комендант всунул в руку учителя небольшой ключик. — Обитать будешь вон в том двухэтажном здании.

Отставник взглянул туда, куда указывал костистый палец коменданта: на небольшом пригорке высился старый особняк с колоннами, поддерживающими классический портик. К особняку вела широкая белокаменная лестница, по обеим сторонам которой стояли изваяния, выполненные в виде оскаленных львов. За строением расстилался обширный яблоневый сад.

— Настоящее русское поместье! — присвистнул Грабб.

— Здесь до революции усадьба помещичья была, — пояснял по ходу движения Мейер. — Комиссары развалить не успели — глубинка. Даже мебель от старых хозяев осталась…

— Райский уголок! — произнес Вильгельм.

— Еще бы! — согласился комендант. — Это ты еще весной здесь не был, когда яблони цвели… Ну ничего, успеешь еще насладиться. А климат какой! — не переставал восторгаться Максимилиан. — Рай, настоящий рай!

— Это точно — не Сибирь! — согласился Грабб. — Вот где мрак!

— Понимаю. Пять лет за Сибирь бодались. Хлебнул, наверное, через край?

— И не спрашивай, — передернул плечами Грабб, вспоминая лютые сибирские зимы, когда пальцы примерзали к спусковому крючку автомата.

— Ладно, теперь отдохнешь, — философски заметил комендант. — Заслужил. По ранению списали?

— Контузия. Зрение село. Стал слепым как крот.

— Ну это ничего. Отдохнешь, подлечишься, глядишь, и зрение восстановится… — оптимистически заявил Мейер. — Как говорят, все болезни от нервов, а у нас тут тихо, спокойно.

— Хочется верить, — кивнул Грабб.

Здание школьной столовой, спрятавшееся за новенькими, недавно отстроенными школьными казармами, сверкающими свежетесаным брусом, было под стать особняку — старое каменное, выстроенное на века. Через распахнутые высокие окна на улицу вырывались чудесные ароматы, от которых у голодного Вильгельма рот мигом наполнился слюной, а в животе утробно заурчало.

— У! — принюхался Мейер. — Пахнет жареными колбасками.

— Что, эту мелюзгу колбасками жареными кормят? — не поверил Грабб.

— Ну это ты перегнул! — рассмеялся комендант. — Колбаски только для комсостава и администрации. Хотя и малолеткам кое-чего перепадает…

— Ну это ни в какие ворота не лезет! — возмутился Вильгельм, прибавляя шаг. — Нас на фронте такой иногда дрянью потчевали…

— Ну за этим проектом из самого Берлина наблюдают. У фюрера далеко идущие планы…

— Не понимаю я, — признался Грабб, — для чего ему эти славянские ублюдки? Неужели у нас не хватает своих солдат?

— Это, мой друг, не нашего ума дело! — произнес Мейер. — Им там, — он ткнул пальцем в небо, — виднее. Ты лучше радуйся, что на фронте не загнулся. Что будешь жив-здоров, сыт, одет и обут. А начальство само разберется, что, кому и как.

— Согласен, — кивнул Грабб, останавливаясь у массивных дверей столовой, так же, как и окна, распахнутых настежь.

— Проходи, что встал у дверей, как не родной! — подтолкнул Мейер учителя.

Грабб вошел внутрь и остановился на пороге. Помещение столовой было огромным, а высокие потолки и широкие стрельчатые окна добавляли объема.

— Эрмочка, золотце! — закричал комендант с порога. — Мы пришли!

— Кого это принесло? — раздался низкий грудной голос из кухни. — А? Герр комендант наконец-то соизволили покушать? — Следом за голосом в столовую вплыла необъятных размеров женщина.

— Точно так, душечка моя! — Максимилиан, похотливо ухмыльнувшись, игриво шлепнул повариху по мясистой заднице.

— Ах ты черт плешивый! — делано возмутилась повариха, но Вильгельм заметил, что ей нравится такое «внимание» коменданта. — Чего ж ты меня перед людьми позоришь? Что он о нас подумает?

— Ой-ой-ой! Какие мы нежные! — Мейер сгреб толстушку в охапку и звонко поцеловал её в щеку. — Так и съел бы сладенькую пышечку…

— Садись уж, едок! — Повариха легонько толкнула коменданта тяжелым задом — субтильный Мейер покачнулся, едва не свалившись.

— Ах, какая женщина! — с чувством произнес он.

«А наш комендант еще тот „ходок“, — понял Грабб, вспомнив, с какой страстью расписывал Максимилиан прелести местного борделя. — Значит, будет с кем наверстать упущенное на фронте!»

— Познакомься, Эрма, — произнес Мейер, — это — Вильгельм Грабб, наш новый учитель.

— Ой, какой худенький! — всплеснула руками повариха. — Недавно с фронта?

— Недавно, — ответил Грабб.

— Ничего, я вами займусь, — загадочно пообещала Эрма, тряхнув мощными телесами.

— А мной когда займешься, фрау Херманн? — усаживаясь за стол, спросил Мейер.

— На тебя только добро переводить! — прыснула в кулачок Эрма. — Кормишь тебя, кормишь — и все коту под хвост!

— Под хвост, говоришь? — Маленькие глазки коменданта маслянисто заблестели. — Тогда я зайду вечерком, моя булочка? — Он вновь игриво хлопнул кухарку по попе.

— Отстань, паразит! — по самые уши залилась краской Эрма. — Герр Грабб, вы не обращайте на него внимания. Герр Мейер у нас известный весельчак.

— Да я уже это понял, — ответил Вильгельм.

— Ой, а что же это я стою? — всплеснула руками кухарка. — Вы же голодные! Сейчас все принесут… — Она с необычной для столь грузного тела резвостью исчезла на кухне.

Через минуту она появилась, держа наперевес поднос, нагруженный парящими тарелками с супом.

— Ну вот, — едва слышно произнес Грабб, — жизнь-то налаживается.