Псарня. Первая кровь

Глава 5

12.06.1948

Рейхскомиссариат «Украина».

«Псарня» — первый детский военизированный интернат для неполноценных.

Слегка дребезжащий звук натертой до зеркального блеска морской рынды, заменяющей школьный звонок, возвестил о конце занятий.

— Die Stunde ist beendet,[33] — произнес Вильгельм, убирая методическое пособие в стол.

Услышав долгожданную фразу, дежурный по взводу подскочил с места, словно его подбросило мощной пружиной.

— Der Zug! Stillgestanden! — проорал он зазубренную наизусть команду.

Курсанты, громыхнув стульями, поднялись на ноги.

— Ruehrt euch! Abtreten![34] — объявил учитель.

— Свободны все, кроме курсанта Путилова! — добавил заглянувший в класс мастер-наставник Сандлер.

— Михаэль, я вам не нужен? — спросил Грабб. — Может, чем-то помочь?

— Нет, Вильгельм, спасибо! — качнул головой наставник. — Только Путилов. Weggetreten![35] — произнес он, повысив голос.

Сандлер терпеливо ждал, когда курсанты покинут класс. Вовка тем временем стоял возле парты с отсутствующим выражением лица. Оставшись с Путиловым наедине, мастер-наставник уселся на уголок учительского стола и произнес:

— Садись, Путилов. Разговор у нас с тобой будет серьезный…

Если мальчишка и удивился, то вида не подал. Михаэль по достоинству оценил Вовкину выдержку, когда малец уселся за парту с тем же отсутствующим выражением лица, как и минутой ранее. Сандлер достал сигарету, прикурил и пустил в потолок струю табачного дыма. Затем он задумчиво посмотрел на курсанта, продолжающего сидеть с неестественно прямой спиной, словно по команде «смирно».

— Расслабься, Путилов, — добродушно усмехаясь, посоветовал Михаэль. — Разговор у нас с тобой хоть и серьезный будет, но неофициальный… Так сказать, «по душам».

— А о чем мне с тобой говорить, — подал голос Вовка, — да еще «по душам»?

— О тебе.

— Обо мне?

— Да, о тебе, — повторил Сандлер. — И о твоей дальнейшей судьбе.

— А чего в моей судьбе такого особенного? — с вызовом спросил мальчишка. — Она абсолютно такая же, как и у любого другого курсанта… Пса, — после небольшой паузы добавил он.

— Такая, да не такая, — покачал головой наставник-воспитатель. — Можешь мне не верить, но твоя дальнейшая судьба меня очень заботит… Есть у меня свой интерес. Куришь? — неожиданно спросил он Вовку.

— Когда табак есть — курю, — ответил пацан.

— Держи! — Сандлер кинул на стол перед курсантом распечатанную пачку «Das Reich» и зажигалку.

— «Für den Deutschen Soldaten», — прочитал Вовка надпись на сигаретной пачке, выполненную красивым готическим шрифтом. — Для немецкого солдата, — перевел он, криво усмехаясь. — Такие не курю!

— Ну, что ты гордый, я уже понял…

— Ненавижу я вас всех! — прошипел мальчишка, неожиданно теряя самообладание. Его лицо исказилось гримасой гнева. — Ничего от тебя мне не надо! Ни сигарет твоих паршивых…

— Ну-ну-ну! — примирительно поднял руки Сандлер. — Не кипятись. Я тебя понимаю…

— Что ты понимаешь? — шмыгнул носом Вовка. — У меня… вы, фашисты… мамку с папкой… Я даже не знаю, что с ними… Живы ли они?

— А у меня, думаешь, все в радужном свете? — Сандлер нервно затянулся и достал из пачки еще одну сигарету, которую прикурил от сотлевшего окурка. — Чтоб ты знал, мои родители сгинули в Сибири, в советских лагерях… Еще до войны. Их посадили только за то, что они были чистокровными немцами! Я тоже ничего о них не знаю. Скорее всего — их уже нет в живых. Несмотря ни на что, у нас много общего, курсант.

— Я не знал, — вновь шмыгнул носом Вовка, теряя «боевой запал».

— Закуривай, не стесняйся! — Сандлер подвинул сигареты поближе к мальчишке. — Пока я разрешаю, — Михаэль подмигнул Вовке.

— А то я буду спрашивать! — огрызнулся пацан.

— Будешь, — тоном, не терпящим возражений, заявил воспитатель. — Рановато пока тебе… Настоящий Пес должен вырасти здоровым и выносливым. А табак здоровью — плохой помощник!

— Мы для вас всего лишь псы, — угрюмо буркнул Вовка. — Недочеловеки, бесправные рабы…

— Может быть, я тебя удивлю, курсант, но не все немцы согласны с этим утверждением, хотя это и официальная политика Берлина. Ну и не забывай, что в любых, даже детских, играх всегда есть победители и побежденные. А правила устанавливают победители, не так ли?

Вовка кивнул, невольно признавая правоту мастера-наставника.

— Стань сильнее всех, умнее всех, и ты станешь диктовать условия, — поучал Сандлер мальчишку. — История знает массу примеров, когда бесправные рабы становились полководцами и императорами. А из тех, кто считал, что рожден повелевать, но ничего не делал для этого, получались отличные рабы.

— Для чего вы мне все это рассказываете?

— Для того, чтобы ты понял, что у тебя есть шанс… Даже несмотря на то, что ты — унтерменш, у тебя есть возможность стать кем-то большим, чем просто удовольствоваться ролью тупого быдла, разговаривающего скота…

— Это невозможно…

— Невозможно, говоришь? Тогда сделай невозможное! К тому же один раз тебе удалось провернуть нечто подобное…

— Это когда? — удивился мальчишка.

— А ты что же, так ничего и не понял? — не поверил своим ушам Сандлер.

— Но я же не смог побить вас…

— Да это было невозможно в принципе. Но ты не побоялся, верно рассчитал свои силы и момент нападения, и, если бы не досадная случайность с майкой, ты реально мог меня вырубить! То есть — сделать невозможное!

— Но ведь не сделал!

— Можешь считать, что сделал. Мне просто повезло. Так что, Вольф, все в твоих руках!

— Я не Вольф, я — Владимир!

— А что тебе не нравится? Вольф — это Владимир по-немецки. Переводится как волк. Да и по-русски волка в большинстве случаев зовут Вовой. Да, кстати, ты как себя чувствуешь? Голова не болит? Слабость там, недомогания?

— Нет, все хорошо, — произнес Вовка, бросая окурок в урну. — А здорово вы меня приложили! Научите?

— Удар я тебе поставлю. А ты тоже хорош, — подмигнул курсанту мастер-наставник, закуривая очередную сигарету. — Готов биться об заклад, что ты уже проворачивал подобную комбинацию со взрослыми мужиками.

— Было дело, — не без гордости ответил Вовка. — Был один деятель… Воспитатель из интерната. Но он не боец — толстый, рыхлый слизень!

— А людей в отряде убивать приходилось?

— Не, — тряхнул головой мальчишка, — мне оружия не давали… — Втянувшийся в беседу Вовка понял, что проговорился. После небольшой заминки он решительно взглянул в светлые глаза наставника и твердо произнес, стараясь скрыть предательскую дрожь в голосе: — Меня теперь расстреляют?

— Почему ты так решил? — удивленно приподнял одну бровь Сандлер.

— Ну… Вы же теперь знаете, что я партизанил… А всех партизан расстреливают или вешают.

— Ты думаешь, что я узнал об этом только что?

— А когда?

— Я вычислил тебя почти сразу же, — признался Михаэль. — Слишком уж ты выделялся из толпы. А сегодня я лишь подтвердил свои догадки.

— Тогда почему вы меня не сдали в гестапо?

— А зачем? Чтобы потешить свое самолюбие? Вот, дескать, какой я умный: вычислил мальчишку? Нюжно бистро вьешайть партизанен?

— Ну… Да.

— Боюсь тебя огорчить, — усмехнулся Михаэль, — но ничего подобного я делать не собираюсь. Более того — я собираюсь сделать тебя своим заместителем.

Вовка на секунду даже дар речи потерял от такого неожиданного предложения.

— Не понимаешь? — спросил мастер-наставник.

Вовка лишь молча качнул головой.

— Объясняю: поставленная руководством задача — вырастить из вас настоящих бойцов, готовых воевать в любых условиях. На данный момент во всем нашем взводе, да и во всей школе, напрочь отсутствует боевой дух. Сказывается воспитание в интернатах: курсанты запуганы, трусливы, неактивны. Ты же воспитывался в других условиях, и это сразу бросается в глаза. Вырос в партизанском отряде?

— Угу, — кивнул Вовка.

— Я так и думал. И из этой аморфной массы «шавок», которой по сути являются твои приятели, — продолжил Сандлер, — мы должны вылепить настоящих «псов»! Сильных, смелых, бесстрашных…

— Мы?

— Мы, Вольф, мы. Не буду скрывать — мне нужна твоя помощь, — «раскрыл карты» Михаэль. — Если мы объединим усилия, то добиться поставленной задачи будет во много раз легче. Мы должны стать лучшим подразделением школы! Понимаешь, у меня в этом свой интерес. Проект курируется на самом верху, у меня тоже появляется шанс, что я буду замечен руководством. Другого случая выделиться из общей массы у ветерана-инвалида может больше не представится никогда в жизни.

Вовка слушал наставника, одновременно пытаясь привести свои мысли в порядок. Его ошеломило известие о том, что наставник, зная о его партизанском прошлом, не собирается ничего предпринимать. Более того, собирается назначить его, Вовку, открыто сопротивляющегося местным порядкам, перечившего мастерам-наставникам, уже успевшего побывать и в карцере, и в лазарете, своим заместителем. Все это никак не хотело укладываться в мальчишеской голове. Все это шло вразрез с информацией о враге, полученной в партизанском отряде. Мастер-наставник Сандлер вел себя неправильно, не так, как подобает настоящему фашисту, врагу, которого стоит уничтожить любой ценой. Мало того, наказывая мальчишку плетью, Сандлер не испытывал того морального удовлетворения, которое, по мнению мальчишки, должен испытывать настоящий садист-ариец, так он еще и разговаривал с ним как с ровней! Как с настоящим взрослым мужиком! А этого просто не могло быть в принципе… Так с Вовкой общались только в партизанском отряде. А здесь, в «Псарне»…

— Ты меня слышишь, Вольф? — заметив «потерянный» взгляд курсанта, спросил Михаэль.

— А? Да, слышу, — ответил Вовка.

— Тогда держи. — Сандлер бросил на стол перед мальчишкой несколько треугольных суконных нашивок.

— Что это? — спросил мальчишка, разглядывая зеленые треугольники с алюминиевыми галунами в виде метел.

— Нарукавные нашивки, — ответил Сандлер. — Двойной галун — твой как моего заместителя.

— Обергефрайтер?

— Да, равный общевойсковому обергефрайтеру, но только в ранге «Псарни».

— А остальные кому? — Вовка вертел в руках треугольники с одинарными галунами.

— Это твое первое задание в чине обергефрайтера, — пояснил Михаэль. — Назначишь четырех самых смышленых и сильных на должности командиров отделений. Лычки пришьете на левый рукав. Чуть выше локтя.

— Я знаю, — кивнул Вовка.

— Ну вот и отлично! — улыбнулся Сандлер. — Только помни, что этот наш разговор «по душам» тебя не освобождает от правил школы. Требовать буду много больше, чем с остальных. Не взыщи! Понял, обергефрайтер хунд?

— Яволь, герр Сандлер!

— Тогда все, разговор окончен! Можешь приступать к своим обязанностям! — Сандлер повернулся, чтобы уйти, но неожиданно остановился. — А пачку я забираю, — сказал он, пряча упаковку в нагрудный карман униформы. — Поймаю с сигаретой — накажу! Да, и помещение проветри, — сказал он, покидая класс.

— Я. Яволь, герр… — Но мастер-наставник его уже не слышал.

Мальчишка собрал окурки в урну, сдул с парт пепел и распахнул настежь окна в кабинете.

— Вовка, ты здесь еще? — В класс заглянул Петька, с которым Вовка за время, проведенное в школе, успел крепко сдружиться. Новообретенный друг по нескольку раз в день забегал в санчасть, пока Вовка валялся на больничной койке, приносил фрукты, не съеденные за обедом, в свободное время помогал доктору ухаживать за больным пареньком.

— Здесь, — ответил Путилов.

— Чего от тебя Сандлер хотел? О! А это что такое? — Петька заметил лежащие на парте нашивки.

— Галуны нарукавные. Для командиров отделений. Можешь взять себе один — будешь гефрайтером первого отделения.

— Я? Да на фига мне это сдалось?

— Так нужно, Петька. Меня Сандлер назначил своим заместителем. Я теперь — обергефрайтер. — Он показал Петьке спрятанную в карман нашивку с двойным рядом метел.

— Ты? Заместитель Сандлера? — Глаза у Петьки едва на лоб не вылезли. — Но ты же… Я вообще считал, что он тебя в могилу загонит после всего… А тут на тебе, обергефрайтер!

— Я тоже так думал, — признался другу Вовка. — А он эвон как повернул… В общем, бери нашивку. С завтрашнего дня назначаю тебя командиром первого отделения.

— Вовка, а как же? Ты же сам. — Петька пугливо заозирался, а затем продолжил шепотом: — Сам про отряд рассказывал. А мы, выходит, при немцах выслуживаемся? Да как же так?

— Я тоже об этом думал, Петь. Все это так, но не совсем.

— Ну?

— Ты знаешь, ведь нас пока еще никто не принуждает сражаться против наших.

— Ну пока нет…

— А сражаться научат. Нас же для этого здесь фрицы собрали?

— Ну?

— Да не нукай ты, Петька, не запряг! — раздраженно заметил Путилов. — Научат всему, что должен знать настоящий солдат: рукопашной, с оружием обращаться, да и силенок за это время мы подкопить сумеем… Если, конечно, филонить не будем. Да и не даст нам Сандлер филонить…

— И? — Петька сменил доставшее Вовку «ну» на «и».

— Че ты все «ну» да «и»? Сам головой подумать не можешь?

— Чего подумать?

— Ладно, — махнул рукой Вовка, — слушай сюда: на «Псарне» нас всему научат. А после того как нас научат по-настоящему воевать, кто нам помешает в лес уйти и свой отряд собрать?

— Ты серьезно? А я об этом как-то не подумал… — Петька почесал обритый затылок. — Вовка, ты голова!

— Только нам надо в этом деле, ну в военном, лучшими стать: умнее, сильнее — лучшими, одним словом! А эти лычки нам только помогут. Командовать людьми, как говорил мой командир…

— Партизанский? — шепотом спросил Петька.

— Угу. Людьми командовать тоже уметь надо. Так что, Петька, будем учиться этому делу со всем возможным прилежанием!

— А здорово ты все придумал! — не переставал восхищаться другом Петька.

— Только, Петька, о нашем разговоре — молчок! Чтобы никто из наставников не пронюхал.

— Я понял, понял! А из пацанов еще кому-нибудь можно об этом сказать?

— Пока не нужно. Вдруг заложит кто-нибудь? Ты вот, например, в ком железно уверен? На кого в нашем взводе положиться можно?

— Колька Федотов неплохой пацан, Тимоха, Макар, Жорка Пономарь…

— Уверен?

— Ну…

— Вот когда будешь точно в них уверен, тогда и расскажем о нашей затее. А пока…

— Понял, могила!

— А вот Федотова, Пономаря да еще, пожалуй, Макара я тоже назначу командирами отделений. Как считаешь?

— Согласен.

— Ну тогда пошли, озадачим новых гефрайтеров. Да и ужин скоро.

На вечерней поверке мастер-наставник Сандлер пробежался взглядом по сверкающим серебром галунам, аккуратно нашитым на рукава свежеиспеченных командиров отделений, и удовлетворенно кивнул, тем самым, видимо, одобрив выбор своего протеже.

— Der Zug! Augen-rechts! Stillgestanden![36] — зычно крикнул Вовка.

Дождавшись выполнения команды (с каждым днем у курсантов получалось все лучше и лучше), он отрапортовал:

— Герр мастер-наставник, первый взвод в полном составе на вечернюю поверку выстроен! Больных и отсутствующих нет!

— Я надеюсь, что все курсанты увидели новые отличительные знаки на рукавах ваших товарищей?

— Видели, так точно, яволь. — По рядам псов прошел какой-то неясный гул.

— Я не понял: вы что, забыли, как нужно отвечать старшему по званию? Давно по ночам сортиры не драили? Или хотите размяться перед сном? Пару-тройку километров я вам устрою!

— Никак нет! — рявкнули хором испуганные мальчишки.

— Какое поразительное единодушие! — притворно изумился Михаэль. — Не забывайте, кто вы и где находитесь! «Псарня» — это военизированная школа, а не вонючая богадельня! Всем ясно?!

— Яволь, герр мастер-наставник! — в едином порыве выдохнули курсанты.

— Итак, с сегодняшнего дня за успехи в учебе и спорте командирами отделений — гефрайтерами — назначены: Федотов, Пономарь, Незнанский и Чернюк. Курсант Путилов назначен заместителем командира взвода — обергефрайтером. Приказы командиров отделений выполнять беспрекословно! Отменить их распоряжения может только вышестоящий начальник — обергефрайтер либо лично командир взвода — мастер-наставник, то есть я! Allem ist es klar? Всем понятно? — продублировал он вопрос по-русски.

— Яволь, герр мастер-наставник!

— Идем дальше: с завтрашнего дня наш взвод дежурит по кухне. Моет, чистит, режет, раскладывает. В общем, поступает в полное распоряжение заведующего столовой. По одному отделению в день. Контроль возлагается на обергефрайтера Путилова. Ruehrt Euch! Weggetreten! Курсант Путилофф! Weber zu mir!

Вовка выбрался из развалившегося после команды «вольно» строя и подошел к Сандлеру:

— Обергефрайтер Путилов…

— Kommando zurück,[37] Вольф, — устало произнес Михаэль. — Можно без уставных расшаркиваний. Выношу тебе благодарность: курсантов-гефрайтеров подобрал дельных, активных, с понятием… Продолжай в том же духе. Завтра на кухню отправишься с первым отделением. В твои функции входит только контроль. Ну и смотри, чтобы не отчебучили что-нибудь твои подчиненные. Спрошу с тебя!

— Да что может случиться на кухне?

— Завтра узнаешь, — загадочно пообещал мастер-наставник.

Первое отделение Вовка вытащил из нагретых постелей на два часа раньше утренней побудки. Кашевары вставали раньше всех, а вместе с ними и курсанты, получившие распределение на кухню. За короткий промежуток времени нужно было успеть переделать кучу дел: нарубить дров, растопить печи и походные кухни, сервировать столы, нарезать продукты, натаскать воды. И это далеко не полный список дел, который предстояло выполнить первому отделению этим утром. Петька Незнанский первым вскочил на ноги, лишь прошамкав спросонья слипшимися губами:

— Шо, уже?

— Пора, Петька, пора! Только сильно не шуми, пусть пацаны дрыхнут.

— Понял, — кивнул Незнанский.

— Давай одевайся, а я пока остальных растолкаю.

Минут через десять курсанты первого отделения были вытолканы на улицу, некоторые на пинках и затрещинах.

— Построиться! — коротко приказал Вовка съежившимся от утренней прохлады курсантам.

Пацаны выстроились в некое подобие шеренги — «как бык поссал», сказал бы незабвенный Митрофан Петрович — командир партизанского отряда, в котором прошло практически все Вовкино детство. Бывший кадровый офицер Красной армии, командуя партизанами, далекими от понятия строевой дисциплины, никогда не мог сдержать едких замечаний на этот счет. Вовка тоже едва сдержался, чтобы не повторить слова бывшего командира. Он лишь толкнул локтем в бок Петьку и кивком указал на отделение:

— Чего стоишь? Командуй!

— Яволь, герр обергефрайтер! — встрепенулся мальчишка. Вовка лишь грустно улыбнулся в ответ на такое рвение. — Равняйсь, смирно! Рассчитайсь!

— Первый! Второй… Расчет окончен! — оттарабанил последний в шеренге курсант.

— Герр обергефрайтер, — доложил Петька, развернувшись лицом к Вовке, — первое отделение в полном составе к выполнению боевой задачи готово! Командир первого отделения — гефрайтер Незнанский.

— Вольно! — ответил Вовка.

— Вольно! — продублировал его Петька. — На кухню шагом марш!

— А нас там хоть покормят? — недовольно шмыгнув носом, спросил Вовку один из пацанов — Толик Буханкин по кличке Каравай — самый упитанный во взводе курсант. — А то раньше всех подняли: ни завтрака тебе, ни…

— Слышь, Каравай, — начальственно одернул мальчишку Петька, не слишком-то жаловавший вечно голодного и постоянно бурчащего по этому поводу «сослуживца», — хавло завали! Будет команда — покормят, а нет — так до завтрака потерпишь! К тому же тебе схуднуть чуток не помешает! А то отожрал щеки… И как только умудряешься? Правда, Вовка?

— Да, насчет жратвы команды не было, — ответил Путилов. — Скорее всего, терпеть до завтрака придется.

— Ну вот, — вновь заныл Каравай, — так и ноги протянуть недолго с голодухи и недосыпу…

— Вот ёк-макарёк! — незлобиво ругнулся Незнанский. — Сказали же тебе! Помолчи, будь человеком! Можно подумать, что мне или вон Вовке тоже лопать не хочется? Так ничего же — терпим! И от тебя не убудет! Давай топай быстрее! Если опоздаем к началу дежурства — вообще можем без жратвы остаться…

— Э… Как это без жратвы? — Буханкин прибавил ходу. — Давайте, хлопцы, поторопимся, а то действительно порубать не дадут!

— Во-во, двигай, рубака! — фыркнул Петька, когда его обогнал Каравай.

К ярко освещенному помещению столовой курсанты подошли основательно продрогнув — утренний промозглый туман, выползающий откуда-то со стороны Гиблого озера, был настолько плотным, что временами переходил в моросящий дождик. Температура, несмотря на начало лета, тоже не баловала мальчишек.

— Холодрыга какая! — стряхивая ладошкой с бритой головы капли воды и передергивая плечами, произнес Петька. — Правда, Вовка?

— Ерунда, — отмахнулся тот, вспоминая морозные зимы в лесу во времена партизанской деятельности, — радоваться нужно — какое-никакое, а лето.

— Чему ж тут радоваться? — удивился приятель.

— Чему, говоришь? — протянул Вовка. — Да хотя бы тому, что плевок на лету не замерзает!

— Ну если только этому, тогда да — порадуемся! — заржал Петька.

На крыльце столовой курсантов уже дожидался заведующий столовой — Альберт Ланге, высокий, нескладный немец с мосластыми, достающими едва ли не до колен волосатыми руками. Несмотря на близость к кухне, Ланге был худ, словно голодающий узник концлагеря, но силен неимоверно. В его силе курсанты уже неоднократно убеждались, наблюдая, как этот угловатый тощий немец в одиночку переносил на кухню громадные коровьи полутуши. Ему ничего не стоило привлечь к этой работе курсантов, но, видимо, заведующему столовой нравилось самому перетаскивать тяжелый груз. Поговаривали, что на фронте Ланге мог в одиночку поднять и вытащить из грязи полевую кухню!

— Подтянись! — скомандовал Вовка, заметив стоявшего на крыльце заведующего. — В одну шеренгу становись! Herr Kantinenleiter,[38] — отчеканил Вовка, дождавшись, когда курсанты выстроятся в некое подобие шеренги, — первое отделение первого взвода для работы на кухне прибыло!

Ланге обвел тяжелым взглядом неровную шеренгу ребят, поковырялся ногтем в зубах и глухо произнес, сверкнув маленькими глазками из-под выступающих надбровных дуг:

— Двое заходить кухня, к фрау Херманн. Двое рубить дрова. Двое — носить вода. Остальные — ходить за мной. Ферштейн?

— Яволь, герр Ланге! — ответил Путилов. — Гефрайтер Незнанский, распорядись, — добавил он тоном ниже.

— Так, — принял командование Петька. — Курсанты Куликов и Печкин — на кухню. Филиппов и Котов — на дрова. Топорков и Федькин — на воду. Остальные следуют за кантиненляйтером Ланге.

— Нам что, и чаю попить не дадут? — громко прошептал Буханкин, облизнув пересохшие губы.

— Разговорчики! — шикнул на него Петька, заметив, как недовольно глянул на унтерменшей столовский начальник.

— Кушайт будете nach dem Plan![39] — произнес Ланге, презрительно скривив тонкие бескровные губы.

После этого он спустился по ступенькам и пошел в сторону складских бараков.

— Услышал же, черт ушастый! — чуть слышно пробурчал Каравай, когда Ланге отдалился на довольно-таки приличное расстояние. — Нах дем план — нах дем план, — передразнил он костлявого немца. — Шел бы он сам нах…

— Заткнись! — выдохнул в самое ухо Каравая Петька, схватив пацана за рукав. — Услышит — в карцере и того не будет! Понял?

— Понял-понял, — скороговоркой ответил Буханкин. — Отцепись уже!

— Курсант Буханкин, — подключился к перебранке подчиненных Вовка, — ты как разговариваешь со старшим по званию?

— А? А чего он…

— Смирно! — рявкнул Путилов, неосознанно подражая старшему мастеру-наставнику Францу.

Толик испуганно замер на месте, вытянувшись и нависнув над Вовкой. Хоть и был он почти на целую голову выше Путилова, да и тяжелее пуда на полтора-два, но на открытое противостояние с Вовкой не отважился. Схватка с Сандлером была еще свежа в его памяти.

— Еще раз твое нытье услышу, — жестко произнес Путилов, — я сам тебе карцер организую! Либо в наряды будешь со всем взводом ходить, а не только со своим отделением! Ферштейн?

— Я… Яволь, г… герр гефрайтер, — дрожащим голосом произнес Буханкин, не ожидавший такой вспышки от Вовки.

— Обергефрайтер, балбес! — автоматически поправил мальчишку Петька, идущий следом.

— А… да… я…

— Все, хорош блеять! — фыркнул Петька. — Но твое нытье действительно уже всех достало! Давай дергай за Длинным, а то он и за это взыщет — злобный жердяй.

Клички Длинный и Жердь приклеились к заведующему столовкой практически с первых дней: мало того что по-немецки фамилия Ланге означала «длинный», так еще и рост у костлявого немца был соответствующий.

— Давайте-давайте, пацаны! — поторапливал мальчишек Петька.

Вскоре курсанты догнали Жердяя и пристроились ему вслед. Возле одного из складских сараев Ланге остановился. Вынул из кармана ключ и открыл им навесной амбарный замок.

— Айне, цвайн… фюнф, — пересчитал курсантов немец. — Кошт. Заходить. — И первым вошел в открытую дверь.

В темном чреве сарая что-то громыхнуло. Ланге разразился потоком немецких проклятий. Через мгновение сарай озарился тусклым светом электрической лампы, которую вкрутил в цоколь немец. Как оказалось — выключателем ветхое строение оборудовано не было. Старый сарай оказался практически пустым, если не принимать во внимание большую деревянную клетку, расположенную у дальней от входа стены. Клетка была набита спящими курами, начавшими нервно квохтать, когда Ланге «осветил» помещение. Дождавшись, когда все курсанты втянутся внутрь, заведующий столовой ощерился и, выставив на всеобщее обозрение большие лошадиные зубы, изрядно поеденные кариесом, хрипло произнес:

— Слюшайт меня aufmerksam![40] Каждый из вас брать мессер э-э-э… нож и резайт по драй кура…

— Как резать? — ахнул Буханкин.

Ланге смерил толстячка презрительным взглядом:

— Я показывает, как это делает, для тупой унтерменш.

Ланге подошел к клетке, открыл маленькую дверку и засунул в нее руку. Ухватил за ногу первую попавшуюся курицу и вытащил её наружу. Птица испуганно забилась в длинных обезьяньих руках заведующего кухней. Поудобнее перехватив хлопающую крыльями птицу, кантиненляйтер кинул её на измочаленную колоду, предварительно подняв с нее большой нож-тесак. Взмахнув большим лезвием, Ланге ловко отрубил голову курице. Безголовая птица забилась еще сильнее, из обрубка шеи толчками выплескивались струйки крови.

— Все понимайт, как надо? — Ланге тряхнул обмякшим тельцем, из которого еще продолжала сочиться кровь.

— Яволь, — вразнобой ответили курсанты.

— Гут! Ты есть первый! — Ланге указал окровавленным лезвием на побледневшего Буханкина. — Драй кура, ферштейн?

— Ферштейн, — пролепетал Каравай, вышедший вперед на негнущихся ногах.

Ланге с брезгливой ухмылкой сунул в руки Толика тесак, и отошел в сторону:

— Драй кура. Hau den Kopf ab![41] Бистро, бистро!

— Я… воль… — прошептал пересохшими губами Каравай и кулем осел на усыпанный сухим куриным пометом земляной пол сарая.

— Was… Was es für die Scheiße?![42] — попинав носком сапога лежащего пластом Буханкина, по-немецки выругался Ланге. — Er dass, in der Ohnmacht?[43] — не поверил своим глазам завстоловой.

— Вовка, а Каравай вырубился, — произнес Петька, присев на корточки возле Буханкина. — Сомлел, как баба… Буханкин, ты чего? Вставай! — Незнанский похлопал курсанта по щекам.

Каравай не подавал никаких признаков жизни.

— Тащите его на улицу, пацаны! — распорядился Вовка, наблюдая, как наливается багрянцем костлявая морда Ланге. — Можно его вывести на улицу, герр кантиненляйтер? — запоздало осведомился он у немца.

Ланге согласно кивнул и повелительно взмахнул рукой, как будто стряхивал с ладони какую-то грязь:

— Hundedreck![44]

Подхватив незадачливого товарища под руки и ноги, мальчишки оттащили его на свежий воздух. Положив Буханкина на влажную от росы траву, курсанты поспешили вернуться в сарай.

— Герр кантиненляйтер, можно? — Вовка протянул раскрытую ладонь, в которую Ланге скинул окровавленный нож.

Путилов крепко стиснул в кулаке еще теплую рукоять ножа, решительно распахнул клетку с курами. Выдернул из нее подрагивающий перьевой комок и швырнул его на колоду. Выбрал удачный момент, когда курица вытянула шею… Чвяк! — Нож, легко срубив голову птице, завяз в измочаленной древесине. Отрубленная голова, сверкнув глянцевым зрачком, вмиг затянувшимся матовой пленкой, упала под ноги мальчишке. Обезглавленная птица забила крыльями, Вовка вытянул руку, чтобы его не забрызгало кровью.

— Гут! — кивнул немец. — Карашо! Теперь делайт так, — когда птица затихла, Ланге подвесил тушку за ногу на специальный крюк, вбитый в бревенчатую стену сарая, и выдернул клок перьев, — ощипайт. Голый птица — на кухню. Ферштейн?

— Яволь!

— Гут! Как закончить — du wirst mir sofort berichten.[45]

— Э… Нихт ферштеен! — Вовка не понял, что от него хочет немец.

— О, майн Готт! Думкопф! Дурной голова! Доложить в тот же момент!

— Яволь!

Ланге удовлетворенно кивнул и вышел из сарая.

— Так, пацаны, — Вовка тут же взял инициативу в свои руки, — кто еще крови боится? Есть еще такие, как Буханкин? Лучше сразу скажите, — попросил он, — а то потом поздно будет!

— Да уже, наверное, поздно, — фыркнул Петька, — этот индюк надутый всяко наставнику сообщит.

— Разберемся! — отрезал Вовка. — Значит, никто больше не боится курей резать? А?

— Да вроде бы… — с какой-то неуверенностью в голосе произнес Семка Вахромеев. — Только противно…

— Ишь, какой чистюля выискался! — презрительно сморщил нос Петька. — Вот с тебя и начнем.

Незнанский выдернул нож из колоды и сунул его Семке:

— Держи! Пацаны, куру дайте, — попросил он своих подчиненных.

Кто-то из мальчишек достал птицу из клетки и, придерживая руками, распластал её на колоде.

— Башку, башку ей держите — чтобы не крутила! — посоветовал Вовка.

— Руби! — скомандовал Петька, когда один из курсантов зафиксировал куриную голову петлей из куска веревки, найденной на полу сарая.

Семка слегка покраснел и тяжело сглотнул тягучую слюну, заполнившую рот. Затем он громко выдохнул, взмахнул острым лезвием и закрыл глаза. Нож пошел вниз, но остановился у самой колоды:

— Не могу!

— Можешь! — жестко произнес Вовка. — Можешь, я тебе говорю!

— Не могу!

— Сопли подбери! — рявкнул Путилов. — Нож поднял! На раз-два… Понял?

Семка судорожно кивнул, сжимая в потных ладонях деревянную ручку тесака.

— Раз! — отчетливо произнес Вовка. — Два!!!

Вахромеев, зажмурившись, в очередной раз с силой опустил нож, который, перерубив хрупкую птичью шею, глубоко завяз в колоде.

Пацаны радостно загомонили, хлопая Семку по плечам.

— Молодец, Семен! — похвалил мальчишку Петька. — Так и надо! Ты настоящий мужик.

— Я сделал это, пацаны! Сделал… — дрожащим голосом бубнил Вахромеев.

— Молодец, курсант! — произнес Вовка. — Теперь нужно закрепить: еще куру давай! — крикнул Путилов, выдергивая нож из колоды и вкладывая его в ходившие ходуном руки пацана.

Курицу опять распяли на «жертвенном» пне.

— Раз! Два! — вновь скомандовал Вовка, и Семка опять махнул зажатой в руке острой сталью.

— Молоток! — похвалил мальчишку Вовка. — Следующую давай!

На этот раз все прошло без сучка без задоринки — Семка даже зажмуриваться не стал.

— Раз… — только и успел произнести Путилов, как куриная голова была отрублена. — Вот это другое дело! — облегченно выдохнул обергефрайтер. — Давай, пацаны, по очереди. Нам еще их и ощипать надо успеть.

Курсанты быстро выстроились в некоторое подобие очереди и принялись споро отрубать головы птицам. В обморок больше никто не падал, только у некоторых мальчишек нет-нет да и подрагивали руки.

— Во, посмотрите, кто к нам вернулся! — весело воскликнул Петька, заметив появившегося в дверном проеме Буханкина.

Выглядел Каравай нелучшим образом: промокшая гимнастерка была испачкана какой-то грязью, бледное лицо заляпано зеленой жижей, в ежике волос застряли сухие прошлогодние листья.

— Красавец, нечего сказать! — развел руками Незнанский.

— Это… хлопцы, а чего приключилось-то? — хлопая ресницами, поинтересовался Буханкин.

— Ты посмотри, Вовка, он еще и спрашивает? — рассерженно зашипел Петька. — Да нам из-за тебя…

— Подожди, Петька, — Путилов дернул друга за рукав, — пока ничего не случилось.

— Ну так случится! Думаешь, что Жердяй это так просто оставит?

— Не гони коней, Петька! А ты, Каравай, совсем ничего не помнишь?

— Ну… так… немного… — начал заикаться Толик, наткнувшись взглядом на пирамидку куриных голов, лежащую подле колоды.

— Братцы, да он крови боится! — закричал Прохор Кузьмин — крепкий и горластый пацан. — Накось, держи! — И он сунул в руки Караваю обезглавленную куриную тушку прямо в лицо.

Буханкин отшатнулся, побледнел еще сильнее, хотя, казалось бы, больше некуда, конвульсивно содрогнулся и сложился пополам. Его вырвало желчью прямо на кучу куриных голов.

— Ты чего творишь-то? — возмущенно завопил Прохор, которого слегка забрызгало рвотой. — Форму мне облевал!

— Да ты сам хорош! — неожиданно вступился за Буханкина Семка Вахромеев. — Ты зачем ему в морду куру толкал? Он еще от обморока не очухался!

— А я откуда знал, что он еще и облюется, гад такой! Вернемся в расположение — постираешь! — брезгливо протирая испачканную гимнастерку пучком перьев, процедил сквозь сжатые зубы Кузьмин.

— Сам постираешь свои тряпки! — безапелляционно заявил Вовка, сверля глазами Прохора. — Семка прав — нечего было ему в харю курой тыкать!

— Да ты кто такой, чтобы мне указывать? — выпятив грудь колесом, со злостью в голосе произнес Кузьмин. — Этот дундук мне форму изговнял, он же и постирает!

— Ты офонарел, что ли, Кузьмин?! — Петька сильно толкнул Прохора кулаком в грудь. — Ты как со старшим по званию разговариваешь?

— Тоже мне, нашлись старшие! — презрительно сплюнул на пол Кузьмин. — Че вы мне сделаете?

— Ах, вот ты как? — Петька неожиданно прыгнул на Прохора, и они покатились по земляному полу сарая, сметая с него старый куриный помет.

— Давай, Петька, дай ему как следует! — загомонили мальчишки, которым заносчивый Прохор тоже успел насолить. — Пусть не думает…

— А ну-ка прекратить!!! — заорал Вовка во все горло. — Встать!!!

Но дерущиеся мальчишки не обратили на приказ обергефрайтера никакого внимания, продолжая воодушевленно мутузить друг друга.

— Хлопцы, давайте разнимем их! — крикнул Семка. — Вдруг Ланге сейчас воротится — то всем влетит!

Совместными усилиями драчунов удалось оттащить друг от друга. Сейчас они стояли, тяжело дыша, перед Вовкой со скрученными за спиной руками.

— Значит, так, — совершенно спокойно произнес Путилов. — Кузьмину — неделя карцера, Незнанскому — два дня…

— За что, Вовка? — пылая праведным гневом, воскликнул Петька. — Я ж его, падлу, — мальчишка попытался пнуть недруга в колено, но у него ничего не вышло — слишком далеко друг от друга их держали, — на место хотел поставить!

— За драку, за неподчинение приказу, — тоном, не терпящим возражений, ответил Вовка, — чтобы и остальным стало ясно, что никакие дружеские отношения не помогут, если ты провинился. — Три дня карцера, — накинув еще денек, «подвел черту» Путилов. Командование отделением пока примет на себя… — Вовка оглядел цепким взглядом мальчишек. — Семен Вахромеев.

— Я? — удивился мальчишка. — Вов, да я же это… Я ведь даже куру с первой попытки как следует убить не смог.

— Не я, а так точно… Вернее, яволь!

— А? Да! Яволь, герр обергефрайтер! — поправился Вахромеев.

— А насчет куры не переживай, — приободрил пацана Путилов, — самое главное — ты сумел с собой справиться! А это — дорогого стоит, — добавил он, вспомнив, что говорил в таких случаях Митрофан Петрович. — Ладно, парни, тащите провинившихся в холодную. Сдавайте караульному и быстро сюда! Вахромеев!

— Яволь!

— Сообщишь обо всем происшедшем мастеру-наставнику Сандлеру.

— Слушаюсь!

— Пацаны, обратно бегом! — напомнил Вовка курсантам. — А то Жердяй нас точно всем скопом закопает!

— Хорошо, командир! — ответил за всех Семка. — Мы быстро.

— А ты, Петька, не обижайся, — обращаясь к другу, произнес Путилов. — Так надо, поверь.

— Да я и не обижаюсь, — тряхнул головой Незнанский. — Я-то дурак, что повелся… Пацаны, отпустите. Не надо меня держать — я сам дойду.

Вовка кивнул, мальчишки отпустили Петьку.

— Кузьмин, тебя тоже отпустить? Дергаться не будешь?

— Да пошел ты…

— Опять начинаешь? — Вовка едва сдержался, чтобы не взорваться.

— Я вам еще припомню! — мрачно пообещал Кузьмин.

— Ладно, пацаны, не хочет по-хорошему — волоките так, — распорядился Путилов. — Ему же хуже.

— Давай топай! — Семка толкнул нарушителя спокойствия в спину и вслед за мальчишками вышел из сарая.

— Каравай, ты как, живой? — оставшись наедине с Буханкиным, спросил Вовка.

— Почти, — просипел Толик.

— Слушай, но с тобой нужно что-то делать, — задумчиво произнес Путилов. — Ты всегда так?

— В смысле крови боюсь?

— Да.

— С детства. Сколько себя помню — только увижу хоть каплю крови — и неважно, своя она или чужая, так и падаю.

— Да уж, — Вовка усмехнулся и почесал затылок, — задачка! Ты понимаешь, что с такой проблемой тебе настоящим солдатом никогда не стать?

— А то? — Каравай изобразил на лице некое подобие улыбки. — Только поделать с собой ничего не могу. Я пробовал уже. — Глаза мальчишки предательски заблестели, наполнившись слезами. Он шмыгнул носом, а затем потер глаза рукавом, размазывая грязь по лицу.

— Ты это, сырость-то не разводи! — посоветовал Вовка. — Этим все равно делу не поможешь. Лучше давай мы с тобой еще разок попробуем… Да вон хотя бы курицу ощиплем.

— Угу, — обреченно кивнул головой Толик. — Давай попробуем.

Но едва Вовка снял с крюка одну тушку, к горлу Буханкина вновь подкатил ком, а рот заполнился кислой, тягучей слюной.

— Все, закончили! — Заметив, как посерел Каравай, воскликнул Вовка. — Иди лучше на улицу. Для первого раза хватит.

Буханкин промычал нечто нечленораздельное и выскочил на свежий воздух. Вовка в очередной раз тяжело вздохнул и принялся в одиночестве ощипывать зарубленных курсантами кур.

Мальчишки вернулись минут через двадцать и с энтузиазмом включились в работу. Однако такое на первый взгляд простое задание, как ощип кур, оказалось довольно-таки трудоемким делом — с непривычки мальчишки возились с каждой тушкой чуть не по часу.

— Пацаны, да мы тут до вечера провозимся! — в сердцах бросил Вахромеев.

— Ага, — согласился Колька Печкин, — тогда нам Ланге, как этим курям, бошки-то поотвинтит!

— Кипяток нужен! — Вовка неожиданно вспомнил, как однажды в отряде они ощипывали рябчиков. — Если куру ошпарить — перья сами слезут! Колька, гони на кухню, притащи ведро кипятка.

Когда «гонец» вернулся — дело пошло веселее: вскоре все тушки были ощипаны.

— Ну что, идем сдаваться? — весело поинтересовался Вовка.

— Конечно! — поддержали его мальчишки. — Завтрак скоро.

Они похватали по нескольку штук в руки еще теплые птичьи тельца и побежали в сторону школьной столовой. Вовка промыл остатком воды птичьи головы, затем собрал их в ведро и кинулся догонять ушедших вперед мальчишек. Буханкин уныло плелся позади всех, размазывая по щекам грязь, сопли и слезы. Вовка обернулся, хотел было прикрикнуть на незадачливого курсанта, чтобы тот поторопился, но затем передумал. Судьба Каравая была сейчас под вопросом: едва только об этом случае узнает старший мастер-наставник Роберт Франц (с Сандлером, возможно, можно было бы договориться), Каравая мгновенно вышвырнут с территории школы. И еще неизвестно, как это будет сделано. Может, выведут Буханкина за периметр «Псарни», да и пустят в «расход»? Хотя нет, немцы народ рачительный, бережливый, они просто так даже старую вещь не выкинут, а тут здоровый молодой раб. Не-е, не убьют. Отправят в ближайший интернат, делов-то! А там, по сравнению с «Псарней», — расслабуха полная: ни тебе учебы, ни тебе физзанятий на износ, ни рукопашки… Хотя за прошедший месяц Вовка втянулся в режим «Псарни», ему (в этом он боялся признаться даже себе) неожиданно понравилась такая жизнь. В школе можно было стать по-настоящему сильным мужчиной и умелым воином. После памятного разговора с Сандлером Вовка тоже понял это. А вот что он потом распорядится своим воинским умением на благо Рейха — это бабка надвое сказала. В этом герр мастер-наставник просчитался. Вовка еще рассчитается с проклятыми фрицами сполна! Дайте только вырасти!

Ланге поджидал свою «убойную команду», по привычке стоя на крыльце и покуривая папиросу. Сплюнув на землю желтую никотиновую слюну, Альберт, недовольно наморщив нос, просипел:

— Где так долго ходить? Я же sagte… э-э-э, говорить: нюжно бистро, snell! Sie werden bestraft sein![46] Schlecht! Ошень плёхо! Ферштейн?

— Яволь, герр кантиненляйтер! — отрапортовал Вовка. — Готовы понести заслуженное наказание!

— Сейчас помогать фрау Херманн, — распорядился Ланге. — Она говорить, что machen… э-э-э, делайт. Выполняйт!

— Слушаюсь! — ответил Путилов.

Парни за Вовкиной спиной едва слышно зашушукались:

— Вов, про завтрак спроси.

— Герр Ланге, — окликнул Вовка уже собравшего уходить кантиненляйтера, — вопрос можно?

— Ja, — заинтересованно пошевелил бровями немец.

— Герр Ланге, а как насчет завтрака?

— Завтрак? — переспросил Ланге. — A? Frühstück. Кушайт будете после всех.

— Понятно. Парни, за мной!

— Вот урюк! И чего он на нас взъелся? — прошипел Семка на ухо Вовке. — Других дежурных раньше, чем остальных, кормили… Правда, Каравай?

— Не знаю, — пожал плечами Буханкин, у которого после утренних событий напрочь пропал аппетит. — Мне все равно.

— Тебе все равно? — не поверил Вахромеев. — Ты же всегда первый с ложкой к столу бежал!

— Не приставай ты к нему, — попросил Путилов. — Ему и без того тошно…

— А? Ну да, — кивнул Семка. — Извини, Каравай, я не по злобе.

— Мне все равно, — замогильным голосом повторил «потухший» Буханкин.

Оставив в покое своего расстроенного и грязного сослуживца, курсанты вошли в столовую. В помещении царила возбужденная суета — курсанты, оставленные в помощь кухарке, словно угорелые носились между столов и стульев, раскладывая на накрахмаленных скатертях тарелки, ложки и кружки. Стоявшая на пороге кухни пожилая сухощавая немка-кухарка Гретхен, помощница и правая рука толстой фрау Герхард, на чистейшем русском распекала мальчишек: времени до прихода первой очереди курсантов оставалось совсем чуть-чуть.

— А вы куда, засранцы? — увидев растрепанных мальчишек, закричала она, присовокупив еще и крепкое соленое словцо, от которого у мальчишек запылали уши. Происходила Гретхен из семьи поволжских немцев, но большую часть жизни (так уж сложились обстоятельства) она проработала посудомойкой, а позже кухаркой в одном из советских лагерей. Тесное общение с заключенными обогатило её знание русского языка до такой степени, что иногда даже взрослые мужики диву давались от заковыристых и многогранных ругательств. — Вы чего, из жопы вылезли или в нужнике купались? Живо приводите себя в порядок, иначе на кухню не пущу!

— А курей куда девать? — поинтересовался Вовка.

— Заносите на кухню, — распорядилась Гретхен. — Только с черного хода! Нечего здесь у меня топтаться!

— Ну что за день такой? — всплеснул руками Семка. — И здесь от ворот поворот. По-моему, пожрать нам сегодня не светит.

— Ладно, выходите уж! — произнес Вовка. — А то еще и кухарка начальству нажалуется.