Психоанализ и бессознательное. Порнография и непристойность

Порнография и непристойность Pornography and Obscenity 1929

Перевод В. Чухно

На вопрос о том, что означают эти два слова, разные люди, естественно, ответят по-разному. То, что для одного порнография, для другого — усмешка гения.

Само слово «порнография», как объясняют нам словари, означает «имеющий отношение к продажным женщинам» или, в буквальном смысле, «описывающий продажных женщин». Но позвольте спросить, кого в наши дни можно считать продажными женщинами? Если тех, кто берет с мужчин деньги за согласие переспать с ними, то ведь большинство женщин, становясь женами, то есть вступая в законный брак, в сущности, продают себя своим мужьям. В то же время многие проститутки отдаются мужчинам просто так, по собственному желанию, не беря с них за это денег. Да и вообще, если в женщине не чувствуется хоть немного от распутницы, от соблазнительницы и блудницы, то такую женщину иначе, чем «сухой воблой», не назовешь. С другой стороны, во многих проститутках кроются присущие большинству женщин порядочность и благородство. Так стоит ли быть педантом и ограничивать себя рамками предвзятых мнений? Судить обо всем, руководствуясь буквой закона, — неблагодарная и скучная вещь, тем более что законы, как правило, не отражают реальной жизни.

Та же самая история и со словом «непристойный»: никто вам толком не скажет, что под ним понимать. Предположим, оно происходит от слова obscene, означающего «то, что не может быть показано на сцене»[1] — разве много это вам объясняет? Думаю, не очень. То, что представляется непристойным Тому, в глазах Люси и Джо выглядит вполне приличным. Да и вообще, вопрос о том, что означает то или иное слово, решается большинством, и то не сразу, а по прошествии определенного времени. Если пьеса шокирует десять зрителей в зале, а остальные пятьсот находят ее безобидной, то это значит, что она непристойна для десяти и пристойна для пятисот, из чего, в свою очередь, следует, что пьесу, ввиду мнения большинства, нельзя считать непристойной. Шекспировский «Гамлет» шокировал аскетических пуритан во времена Кромвеля[2], тогда как сегодня он никого не шокирует, зато сегодня нас шокируют некоторые из пьес Аристофана[3], которые на греков, скорее всего, такого впечатления не производили.

Человек — изменчивое существо, и вместе с ним меняется значение слов. Многое сегодня воспринимается иначе, чем в прошлом, а многое попросту исчезает, преобразуясь в нечто иное. Если нам и кажется, что мы знаем, в каком мире живем, то это лишь потому, что перемены переносят нас в преобразившийся мир столь стремительно и вместе с тем незаметно.

Мы вынуждены мириться с тем, что все в нашей жизни решается большинством, подавляющим большинством. Да, именно так: все в нашей жизни решает толпа, толпа и еще раз толпа. Уж она-то в точности знает, что пристойно, а что непристойно. Можете ли вы представить себе, чтобы десять миллионов человек из низших классов ошибались, а какие-то десять человек из высших классов были правы? Это же абсурд! Зачем, в таком случае, нужны были бы законы математики?! Так что давайте голосовать! Поднимем руки, подсчитаем голоса и тогда узнаем, в чем заключается истина. Vox populi, vox Dei. Odi profanum vulgus! Profanum vulgus[4].

Сказанное сводится к следующему: если вы обращаетесь к толпе, то ваши слова будут пониматься только в том значении, какое вкладывает в них толпа, то есть в значении, установленном большинством. На этот счет одни человек рассказал мне в письме, каким образом вопрос о непристойности решается американским законом, причем Америка собирается применять эту правовую норму на практике. А решается этот вопрос очень просто (и уверяю вас, дорогие читатели, что это не анекдот, а реальные факты — ведь толпе лучше знать, что пристойно, а что непристойно!). Так вот, согласно этому закону к крайне непристойным могут быть отнесены вполне безобидные и широко употребляемые слова — например, те, что рифмуются со словами «чудак» или «ручка». Причина вот в чем.

Предположим, типограф, набирая слово «чудак» или «ручка», допустит ошибку и поставит «м» вместо «ч» в первом случае и «с» вместо «р» во втором. В таком случае человек этот совершит, в глазах широкой американской общественности, непристойный, неприличный, даже разнузданный поступок, и набранный им текст будет квалифицирован как порнографический. А ведь с широкой общественностью не поспоришь, будь она хоть американской, хоть британской. Vox populi, vox Dei, знаете ли. А если не знаете, широкая общественность вам подскажет. В то же время этот самый vox Dei до небес превозносит кинокартины, книги и газетные публикации, которые даже такому закоренелому грешнику, как я, кажутся отвратительными и непристойными. Я вынужден, подобно истому пуританину или благочестивому ханже, воротить от них нос и стараюсь глядеть в другую сторону. Когда непристойность становится слащаво-приторной, чтобы облечься в приемлемые для публики формы, и когда vox populi, vox Dei становится сиплым от пронизывающей его сентиментальной скабрезности, мне ничего иного не остается, как уподобиться фарисею и держаться от всего этого как можно дальше, чтобы не заразиться и не запятнаться. Липкий, зловонный деготь — вот что мне это напоминает, и меня не заставишь к этой мерзости прикоснуться.

Сказанное опять-таки сводится к тому, что перед каждым из вас рано или поздно возникнет дилемма: либо принять сторону большинства, сторону толпы, либо не делать этого; либо подчиниться мнению vox populi, vox Dei, либо заткнуть уши и не слышать его непристойного воя; либо корчить из себя шута на потеху широкой публике, Deus ex machina[5], либо отказываться кривляться перед нею — разве что изредка, чтобы подурачить или позлить этого неповоротливого, порочного монстра.

Когда вы задаетесь вопросом о значении какого-нибудь слова, пусть даже самого простого, не торопитесь с ответом. Потому что каждое слово имеет по меньшей мере два значения, относящиеся к абсолютно разным категориям. Первое из них — это такое значение, которое вкладывает в слово толпа, тогда как второе — это индивидуальное значение слова. Возьмем, например, обычное слово «хлеб». В понимании толпы это продукт, который выпекают из муки в форме буханки или булки, а потом едят.

А теперь возьмем индивидуальное значение этого слова: белый хлеб, серый хлеб, кукурузная лепешка, домашний хлеб, запах свежевыпеченного хлеба, хлебная корка, хлебные крошки, просфора[6], хлебы предложения[7], зарабатывать на хлеб, хлеб из кислого теста, деревенский каравай, французский длинный батон, венский хлеб, черный хлеб, вчерашний хлеб, ржаной хлеб, хлеб «Грэхем»[8], хлеб из ячменной муки, булочки к чаю, brezeln[9], kringeln[10], сдобные лепешки, пресные лепешки, маца… — и так далее до бесконечности. Пусть перечень этот далеко не полон, но его достаточно для того, чтобы мы могли убедиться, что даже такое простое слово, как «хлеб», обладает удивительным свойством раздвигать пределы времени и пространства и переносить нас по коридорам памяти в отдаленные времена и края. Ведь каждое из этих значений индивидуально, а потому каждый из нас как отдельная личность, как индивидуум, получает возможность совершать свое собственное путешествие в поисках нужного нам значения того или иного слова и в соответствии со своим собственным представлением об истинном значении этого слова. Ну а когда слово приходит к нам в своем индивидуальном обличье, находя в нашем сердце индивидуальный, свойственный только нам отзвук, мы испытываем настоящую, ни с чем не сравнимую радость.

Сочинители реклам в Америке прекрасно знают об этом, и самые блестящие образцы американской изящной словесности мы находим не где-нибудь, а в рекламах — например, в тех, что прославляют пенящиеся свойства нового мыла. Такие рекламы звучат чуть ли не как стихотворения в прозе. В них слово «пенящиеся» приобретает живые, игристые, индивидуальные оттенки, передаваемые искусно составленными и поэтично звучащими текстами. Во всяком случае, они звучат поэтично в восприятии тех, кто не замечает, что поэзия эта — на самом деле приманка, нацепленная на крючок.

Таким образом, бизнесу удается открывать индивидуальные, динамичные значения слов, тогда как поэзия утрачивает эту способность. Она все больше тяготеет к применению безжизненных, надуманных, притянутых за уши значений слов, и эти значения в конечном итоге оказываются теми, которые используются толпой, а значит, вызывают в индивидууме реакции, типичные для толпы. Ибо в каждом человеке сосуществуют два «я» — массовое «я» человека из толпы и индивидуальное «я» отдельной личности, причем соотношения этих двух «я» у разных людей различны. Некоторые почти целиком состоят из одного лишь массового «я», а потому не способны на индивидуальное, образное восприятие мира. Наиболее типичными носителями массового «я» являются люди, занимающиеся профессиональной деятельностью: юристы, преподаватели, священники и так далее. В то же время дельцы и разного рода предприниматели, которых принято поносить последними словами и которые внешне кажутся столь уверенными в себе, как если бы они были людьми с гипертрофированным массовым «я», на самом деле обладают живым, трепетным, а зачастую и легко ранимым индивидуальным «я».

Широкая публика, обладающая скорее коллективным слабоумием, чем коллективным разумом, не способна реагировать на что-либо индивидуальным образом, то есть реагировать, как индивидуум, ввиду чего манипулировать широкой публикой (или, что то же самое, общественным мнением) не представляет большого труда. Толпой манипулировали, манипулируют и всегда будут манипулировать, вот только методы манипулирования могут быть разными. Сегодня ее используют в качестве курицы, несущей золотые яйца[11].

Сбитая с толку мудреными словечками и индивидуальными значениями слов, толпа громко кудахчет, выражая таким образом свое согласие быть несушкой золотых яиц и впредь. Поистине vox populi, vox Dei. Так было во все времена, и так будет всегда, пока существует наш мир. Хотите знать, почему? Да потому, что у толпы не хватает ума, чтобы отличать массовые значения слов от индивидуальных. Толпа навсегда обречена оставаться стадом по той причине, что она не делает разницы между своими естественными чувствами и чувствами, внушаемыми ей теми, кто манипулирует ею и использует ее в своих целях. Толпа никогда не перестанет быть вульгарной и грубой, потому что ею руководят разного рода пройдохи извне, а не естественные, искренние порывы, исходящие изнутри. Толпа не может не быть непристойной, потому что своего мнения у нее никогда не было и не будет.

А это снова возвращает нас к разговору о порнографии и непристойности. Итак, реакция человека на любое слово может быть или массовой, как у толпы, или индивидуальной, как у мыслящей личности, и каждому из нас следует спросить у себя: а индивидуальна ли моя реакция на слова или же она подсказана сидящим во мне массовым «я»? Что касается так называемых непристойных слов, то вряд ли хотя бы одному человеку из миллиона удастся, услышав такое слово, избежать реакции, какую вызывает оно у толпы. Уверяю вас. первая ваша реакция почти наверняка будет массовой: такие слова толпу возмущают, такие слова толпа осуждает. Но дальше этого толпа не идет. А вот человек с индивидуальной реакцией этим не ограничится, а, поразмыслив, спросит у себя: так ли уж я шокирован? В самом ли деле я испытываю негодование? Столь ли велик мой гнев? Ответ наверняка будет таков: нет, я совсем не шокирован, негодования я не испытываю и никакого гнева не чувствую: напротив, я хорошо знаю это слово и воспринимаю его таким, какое оно есть, а потому не собираюсь на потребу толпе делать из мухи слона, и никакие законы на свете не заставят меня думать иначе. И если какой-нибудь мужчина или какая-нибудь женщина, слыша так называемые неприличные слова (а их в языке не так уж и много), не станет спешить с негодованием, а, поразмыслив, сменит массовое мировосприятие на индивидуальное, то он или она от этого только выиграет. Ну а поскольку в основе массового сознания лежит ханжество, то, значит, и всем нам тоже не мешало бы призадуматься и покончить с ханжескими привычками.

До сих пор мы обсуждали в основном проблему непристойности, но вопрос с порнографией еще сложней и запутанней. Даже если человек сумел перейти от массового сознания к индивидуальному, у него все равно могут в глубине души оставаться сомнения, считать ли, например, творения Рабле порнографическими или нет. Он долго и мучительно будет гадать, как относиться к Аретино[12] или, скажем, к тому же Боккаччо, и его будут терзать самые противоречивые чувства.

Помнится, я вычитал в какой-то статье о порнографии, что это такой вид искусства, который призван вызывать у человека сексуальное желание или, что то же самое, сексуальное возбуждение. Главным при этом, подчеркивалось в статье, является вопрос о том, имел ли автор произведения — писатель либо художник — такое намерение или не имел. Снова этот старый, навязший в зубах вопрос о намерениях! А ведь сегодня он уже никого не волнует — мы теперь хорошо знаем, насколько сильными и неодолимыми бывают наши бессознательные намерения. Зачем вменять человеку в вину сознательные намерения и оправдывать намерения бессознательные — этого я не могу понять: ведь намерения у каждого из нас в основном бессознательные, а не сознательные. Я есть тем, чем я есть, а не тем, чем я себя считаю.

И все же большинство людей полагают, насколько я знаю, что порнография — это нечто низкое, грязное, отвратительное. Словом, люди относятся к ней отрицательно. А почему, хотелось бы знать? Не потому ли, в самом деле, что она возбуждает сексуальные чувства?

Думаю, дело не в этом. Как бы мы ни старались делать вид, что полностью равнодушны к сексу, большинство из нас вовсе не против умеренного сексуального возбуждения. Это нас согревает, это стимулирует нас, подобно проглянувшему в пасмурный день солнцу. Несмотря на почти два столетия пуританизма, люди не утратили интереса к интимной стороне жизни, хотя массовое сознание и свойственная толпе привычка осуждать любые проявления секса не позволяют нам открыто признавать это. Есть, конечно, на свете немало людей, у которых любые сексуальные побуждения, даже самые естественные, вызывают неподдельное отвращение. Но это, как правило, люди с психическими отклонениями, ненавидящие своих ближних, вечно всем недовольные, разочарованные, страдающие комплексом неполноценности, и таких людей, увы, наша цивилизация породила великое множество. Интересно отметить, что эти люди, как правило, втайне удовлетворяют себя какими-нибудь изощренными и ненормальными формами секса.

Даже искусствоведы с самыми, казалось бы, передовыми взглядами пытаются заставить нас поверить, будто любая картина или книга, которая «взывает» к нашим сексуальным чувствам, является ipso facto[13] плохой картиной или книгой. Но это же чистейшей воды ханжество. Ведь половина величайших мировых творений в области поэзии, живописи, музыки, прозы являются великими и прекрасными именно потому, что взывают к нашим сексуальным чувствам. Картины Тициана и полотна Ренуара, «Песнь Соломона»[14] и «Джейн Эйр»[15], «Энни Лори»[16] и оперы Моцарта — все они исполнены высокого эстетизма и в то же время взывают к нашим сексуальным чувствам, сексуально нас стимулируют (называйте это как хотите). Даже Микеланджело, относившийся к сексу, можно сказать, отрицательно, счел необходимым наполнить свой «Рог изобилия» желудями фаллической формы. Секс является могучим, благотворным, необходимым для человека жизненным стимулом, и все мы испытываем светлую радость, когда его теплый, природный поток проходит сквозь нас, согревая нас подобно солнцу.

Таким образом, у нас есть все основания отвергнуть утверждение о том, будто наличие сексуального мотива в искусстве обязательно является признаком порнографии. Может быть, это и так для какого-нибудь серого пуританина, но пуритане — больные люди, больные физически и душевно, поэтому обращать внимание на их нелепые бредни нам, право, не стоит. Хотя, конечно, сексуальные мотивы бывают самые разные, и разновидностей этих мотивов и их отличий один от другого может быть бесконечное множество. Принято считать, что небольшая доза секса в произведении — это не порнография, тогда как большая — это уже порнография. Но это явное заблуждение. В самых откровенных эпизодах у Боккаччо я усматриваю меньше порнографии, чем, скажем, в «Памеле» или «Клариссе Харлоу»[17] или даже в «Джейн Эйр» — я уж не говорю о массе современных книг или кинофильмов, не подвергаемых никакой цензуре. В то же время «Тристан и Изольда» Вагнера[18], как мне кажется, очень близка к порнографии, точно так же как и некоторые из популярных христианских песнопений.

Так в чем же тут дело? Думаю, не в самих сексуальных мотивах и даже не в сознательных намерениях писателя или художника. Возможно, у Рабле такие намерения действительно были, да и у Боккаччо, скорее всего, тоже, хотя проявлялись они по-разному. С другой стороны, я уверен, что у бедной Шарлотты Бронте или у романистки, написавшей «Шейх», и в мыслях не было возбуждать сексуальные чувства читателей. Тем не менее «Джейн Эйр», на мой взгляд, очень близко граничит с порнографией, тогда как вещи Боккаччо кажутся мне нравственно здоровыми и освежающими.

Недавно ушедший в отставку министр внутренних дел Великобритании, человек во всех отношениях серый, но гордящийся тем, что всегда был и остается последовательным пуританином, не так давно разразился возмущенной статьей по поводу «непристойных» книг и среди прочего написал следующее, причем тон его слов был скорбным и в то же время негодующим: «…и эти юноша и девушка, которые были абсолютно чисты до тех пор, после прочтения этой книги взяли и вступили в половое сношение!!!»

Ну и слава богу! — вот и все, что мы можем сказать. Но этот серый Страж Британской Морали, по всей видимости, считал, что было бы гораздо лучше для этих молодых людей, если бы они вместо акта любви убили друг друга или довели себя до полного нервного истощения. Такова она, серая болезнь пуритан!

Так что же такое, в конце концов, порнография? Во всяком случае, не взывание к нашим сексуальным желаниям и не побуждение к сексуальной активности средствами искусства. Это даже не предумышленное намерение художника пробуждать или возбуждать сексуальные чувства. В самих сексуальных чувствах нет ничего дурного, коль скоро они проявляются нормальным, а не извращенным, противоестественным образом. Здоровый сексуальный стимул в каждодневной человеческой жизни и необходим и полезен. Без этого мир стал бы скучным и серым. Я бы каждому давал читать озорные, жизнерадостные истории периода Возрождения: это помогало бы людям сбрасывать с себя личину серого чванства — болезни, столь широко поразившей нашу современную цивилизацию.

Что же касается порнографии в полном смысле этого слова, то даже я подвергал бы ее строжайшей цензуре. А распознать ее не составляет большого труда. Во-первых, настоящая порнография почти всегда нелегальна, она никогда не проявляет себя открыто. А во-вторых, ее можно узнать по тому, что она во всех без исключения случаях оскорбительна — как для секса, так и для самого человека.

Порнография — это попытка осквернить сексуальную природу человека, замарать ее грязью, а это непростительное преступление. Возьмем, к примеру, такое отвратительное явление, как распространенная в большинстве городов торговля порнографическими открытками из-под полы. Те, которые попадались мне на глаза, были столь омерзительны, что, когда я смотрел на них, мне просто хотелось плакать. Какое оскорбление для человеческого тела, какая вульгаризация такой важной сферы, как человеческие отношения! Нагота на этих открытках выглядела отталкивающей и вместе с тем жалкой, а половой акт — унизительным и уродливым. Да, именно так — не актом любви, а грязным, мерзким, постыдным актом спаривания.

То же самое можно сказать и о продаваемых из-под полы книгах. Они или столь отвратительны, что при чтении вызывают тошноту, или настолько глупы, что читать их могут только полные идиоты, а писать — одни лишь кретины.

В равной степени это относится и к непристойным лимерикам[19], которые принято декламировать после обеда, или к пошлым анекдотам, которые коммивояжеры рассказывают друг другу в курительной комнате. Иногда среди них можно услышать действительно остроумные, и это во многом оправдывает рассказчика, но, как правило, в них, кроме грязи и пошлости, ничего нет, а так называемый «юмор» заключается в одних лишь откровенных сексуальных подробностях.

По правде сказать, нагота многих наших современников и в самом деле выглядит жалкой и отталкивающей, а половой акт между многими современными мужчинами и женщинами действительно унизителен и уродлив. И мы никак не можем этим гордиться. Это не что иное, как одно из свидетельств упадка нашей цивилизации. Я уверен, что никакая другая цивилизация, даже древнеримская, не могла «похвастаться» столь высоким процентом людей, чья нагота выглядела бы такой же ничтожной и жалкой, и чей секс был бы таким же уродливым, убогим и грязным. Ибо ни в какой другой цивилизации секс не оказывался на самом дне общества, а нагота — на стенках общественных туалетов.

Наиболее разумная часть молодежи, слава богу, понимает это и полна решимости изменить положение вещей и в том, и в другом отношении. Она старается уберечь свою юную красоту, вызволяя ее из удушливого, порнографического подземного мира, созданного старшими поколениями, и она не хочет относиться к сексуальным отношениям как к чему-то постыдному и запретному. Эту перемену в молодежи старики, приверженные серому мышлению, естественно, осуждают, хотя на самом деле это великая перемена к лучшему: это настоящая революция.

Меня не перестает удивлять эта непреодолимая готовность рядового человека из толпы делать из секса грязь. В молодости я долгое время жил в плену заблуждения, будто у здоровых на вид, внешне нормальных людей, которых встречаешь повсюду — в поездах, курилках гостиниц или спальных вагонов, — такие же нормальные чувства и здоровое, хотя, возможно, и грубовато-легкомысленное, отношение к сексу. Увы, это не так! Далеко не так! Опыт показывает, что обычные, заурядные люди подобного рода проявляют оскорбительное отношение к сексу, невероятное к нему презрение, отвратительное желание его оскорбить. Если один из таких, с позволения сказать, индивидов имел половое сношение с женщиной, он обязательно преисполняется торжествующим чувством, что тем самым он облил ее грязью и она теперь стала еще ничтожнее, еще продажнее, еще презреннее, чем была до тех пор.

Именно такие субъекты рассказывают сальные анекдоты, носят с собой грязные снимки и читают непристойные книги. Это представители многочисленного порнографического класса, состоящего из обычных простолюдинов, из мужчин и женщин с улицы. Эти люди относятся к сексу с такой же ненавистью, с таким же презрением, как и самые закоренелые из серых пуритан, но, когда так называемое общественное мнение взывает к их нравственности, они всегда на стороне ангелов. Именно они убеждены в том, что киногероини должны быть бесполыми, пресными существами с застиранной до бесцветности чистотой. Именно они убеждены в том, что сексуальные чувства проявляют одни лишь злодеи и негодяи, что это и есть самая низкая похоть. В их глазах Тициан и Ренуар до крайности неприличны и непристойны, а потому они не хотят, чтобы их жены и дочери видели картины этих художников.

Хотите знать, почему? Да потому что они больны серой болезнью лютой ненависти к сексу, усугубленной желтой болезнью вожделенного обожания грязи. Половые и фекальные функции в человеческом организме отправляются в непосредственной близости друг от друга, но в то же время, если можно так выразиться, совершенно различны по своему направлению. Функция сексуального потока — созидание и жизнь, тогда как функция фекального потока диаметрально противоположна — уничтожение, распад, разложение. Человек со здоровой психикой воспринимает это различие как нечто естественное, и понимание противоположной роли этих двух потоков — один из самых главных и глубоких наших инстинктов.

Но у деградирующей личности этот инстинкт, как и другие основные инстинкты, утрачен, а потому оба потока в ее восприятии идентичны. В этом ключ к пониманию поведения вульгарной толпы, в этом разгадка психологии порнографической публики: сексуальный поток и фекальный поток кажутся им одним и тем же потоком. Такое случается с теми, чья душа гибнет, а основополагающие, врожденные инстинкты отмирают. Тогда секс становится для них грязью, а грязь становится сексом. Тогда половое возбуждение превращается для них в желание побарахтаться в грязи, а любые признаки сексуальности в женщине воспринимаются как проявление ее грязной природы. В этом и заключается суть вульгарных людей из толпы, людей с улицы, и имя им легион[20]. Их голоса заглушают любые другие, потому что их голоса — это vox populi, vox Dei. В этом и заключается источник всей порнографии.

Именно поэтому мы можем утверждать, что Бронте с ее «Джейн Эйр» или Вагнер с его «Тристаном и Изольдой» гораздо ближе к порнографии, чем Боккаччо. И для Вагнера, и для Шарлотты Бронте было присуще то мировоззрение — а в соответствии с ним и то душевное состояние, — когда самые прочные из инстинктов ослабевают и секс воспринимается как нечто слегка непристойное, то есть как нечто такое, чему предаются, но тем не менее презирают. Чувственное влечение мистера Рочестера к Джейн Эйр до тех пор остается «нереспектабельным», пока он не получает ожогов, не слепнет и не становится калекой, беспомощным и во всем зависимым от других. Только тогда, полностью униженная и оскорбленная, его страсть получает номинальное право быть признанной. Что же касается всех предшествующих любовных сцен, целомудрие которых приятно возбуждало читателя, то они после такого финала кажутся до некоторой степени непристойными.

То же самое относится и к «Памеле», и к «Мельнице на Флоссе»[21], и к «Анне Карениной». Если произведение возбуждает сексуальные чувства, но лишь для того, чтобы насмеяться над ними, унизить их, поддать их презрению, то это уже признак того, что в произведении присутствуют элементы порнографии.

По той же самой причине можно без преувеличения утверждать, что элементы порнографии присутствуют почти во всей литературе XIX столетия и очень многие из так называемых «нравственно безупречных» людей того времени обладали чертами, которые иначе, чем порнографическими, не назовешь. Но никогда ранее порнографические аппетиты не разгорались до такой степени, как сегодня. Это несомненный признак болезненного состояния нашего общества, и единственное лекарство от этой болезни — говорить о сексе и о том, что его стимулирует, открыто, без обиняков и недомолвок.

Человек с порнографическим взглядом на мир терпеть не может Боккаччо, потому что свежая, здоровая непосредственность великого итальянского гения заставляет современного порнографического пигмея почувствовать себя грязным, извивающимся червем, каковым он, собственно, и есть. Именно поэтому я давал бы сегодня читать Боккаччо всем, от мала до велика, было бы только у них желание.

В наше время, когда общество погрязло в трясине тайной и полулегальной порнографии, панацеей от этого зла может служить лишь безыскусственная, здоровая откровенность в вопросах секса. И, возможно, истории, поведанные рассказчиками периода Возрождения, такими, как Боккаччо.

Ласка[22] и другие, были бы наилучшим противоядием как от порнографии, так и от тех опасных для психического здоровья псевдолекарств, «исцеляющих душевные раны», которые навязывают нам пуритане.

Вопрос о порнографии, на мой взгляд, сводится к вопросу о секретности. Без секретности и скрытности не было бы и порнографии. Но скрытность и скромность — далеко не то же самое. В скрытности и секретности обязательно кроется элемент страха, зачастую граничащего с ненавистью. Скромность же всегда кротка и сдержанна. В наши дни скромность сбрасывают с себя, как ненужную одежду, — сбрасывают даже в присутствии серых стражей нравственности. Зато секретность, хотя она сама по себе и порок, нынче в большом фаворе. Позиция серых блюстителей морали в этом отношении такова: «Милые барышни, можете полностью забыть о скромности, но ни в коем случае не забывайте, что свой маленький грязный секрет вы должны держать под замком!»

Такого рода «маленькие грязные секреты» стали сегодня просто-таки бесценными для людей из толпы. Это нечто вроде скрытых ссадин или нарывов, которые, когда их раздражаешь или почесываешь, вызывают острое и восхитительно приятное ощущение. И вот эти маленькие грязные секреты, эти ссадины и нарывы, люди раздражают и почесывают все чаще и чаще, и они все более воспаляются, так что нервная система и психическое здоровье людей все более портятся. Можно без преувеличения сказать, что сегодня по меньшей мере половина любовных романов и фильмов о любви становятся популярными именно благодаря этому тайному «почесыванию» зудящих маленьких грязных секретов. Можете назвать это сексуальным возбуждением, если хотите, но это сексуальное возбуждение особого рода — его испытывают лишь втайне от всех и им наслаждаются только украдкой. А вот при чтении рассказов Боккаччо возникает иного рода чувственное волнение — простое и естественное, открытое и здоровое, — и оно не имеет ничего общего с возбуждением, испытываемым тайком и вызываемым почесыванием маленьких грязных секретов. Именно такое возбуждение ищут в современных бестселлерах. Это вороватое, производимое исподтишка, скрытое от людских глаз почесывание воспаленных участков воображения есть квинтэссенция современной порнографии, и явление это отвратительно и очень опасно.

Выявить, а тем более разоблачить порнографию не так-то легко — и как раз потому, что она действует украдкой, трусливо и крайне изобретательно. Этим и объясняется популярность современных любовных романов в дешевых обложках и душещипательных кинокартин о любви, и даже бдительные стражи нравственности отзываются о них с одобрением. Удивляться тут нечему: хитро замаскированное, щекочущее нервы возбуждение, которое вы получаете как зритель или читатель, скрыто под изысканным, белоснежным нижним бельем, причем вы не слышите ни единого грубого или нецензурного слова, которое предупредило бы вас о том, что происходит на самом деле.

Итак, мы убедились, что без секретности, скрытности порнография не могла бы существовать. Но если порнографию порождает трусливая скрытность, то что же порождает сама порнография? Каково ее воздействие на человека?

Воздействие это многообразно и во всех случаях пагубно. Причем по крайней мере одно из последствий этого воздействия неизбежно. Нынешняя порнография — то ли это порнография магазинчиков с резиновыми товарами, то ли это порнография популярных романов, фильмов и пьес, неминуемо приводит к такому пороку, как самоудовлетворение, онанизм, мастурбация, или называйте это как хотите. Молодые ли это люди или старые, женщины или мужчины, юноши или девушки, но современная порнография провоцирует всех их на мастурбацию. А иначе и быть не может. Ведь когда наши серые стражи морали причитают насчет того, что какой-то там молодой человек вступил в половую связь с какой-то девушкой, они на самом деле выражают свое недовольство тем, что эти молодые люди не разошлись в разные стороны и не стали мастурбировать в одиночку. Секс всегда должен находить себе какой-то выход, особенно если речь идет о молодых людях. И вот в условиях нашей славной цивилизации он находит себе выход в мастурбации. Весь поток популярной литературы, вся индустрия массовых развлечений направлены главным образом на провоцирование мастурбации. Мастурбация — это самое тайное, самое интимное, самое скрываемое из отправлений человеческого организма, даже более интимное, чем отправление естественных надобностей. В этом и заключается главный результат — и психологический и физиологический — всей этой секретности вокруг секса, и провоцируется он нашей замечательной литературой с ее замаскированной порнографией, приятно щекочущей наши маленькие грязные секреты, хотя мы и не подозреваем об этом.

Мне приходилось слышать, что некоторые учителя и священники даже одобряют мастурбацию, видя в ней решение иначе не разрешимой сексуальной проблемы. Ну что ж, это, по крайней мере, честно с их стороны. Сексуальная проблема действительно существует, и от нее так просто не отмахнешься. Она существует, но, находясь за семью печатями табу и запретов, ревностно соблюдаемых отцами и матерями, учителями и соседями, друзьями и недругами, она находит свое собственное решение, и решение это — мастурбация.

Что мы можем сказать об этом решении? Принимаем ли мы его? Принимают ли его все эти серые ревнители нравственности и морали? Если принимают, то должны заявить открыто об этом. Никто из нас больше не должен делать вид, будто не замечает, что мастурбацией занимаются все — и старые и молодые, и мужчины и женщины. Стражи морали, готовые подвергать цензуре любое открытое, честное проявление и изображение секса, должны наконец признать, что оправдать свое поведение они могут лишь единственным образом: «Нам больше по нраву, чтобы люди занимались мастурбацией вместо секса». Если бы они открыто заявили об этом, тогда существующие формы цензуры были бы хоть как-то оправданны. Коль скоро стражам морали действительно больше по вкусу, чтобы люди мастурбировали, а не занимались сексом, то все предпринимаемые ими меры правильны и индустрия массовых развлечений должна оставаться такой, какой она есть. В самом деле: если половые сношения — смертный грех, а мастурбация по сравнению с ними чиста и безвредна, то, значит, все хорошо и ничего изменять не нужно.

Но так ли уж безобидна мастурбация, как пытаются нас уверить? Действительно ли она чиста и безвредна по сравнению с сексом? Нет, я так не думаю. Конечно, мастурбирование в молодости — вещь неизбежная, но вряд ли естественная. Думаю, мало кто из юношей или девушек занимается мастурбацией без чувства вины, досады и душевной опустошенности. Вслед за возбуждением приходит стыд, раздражение, униженность и пустота. Ощущение униженности и пустоты с годами усиливается, переходя во все растущий гнев на самого себя из-за неспособности отказаться от вредной привычки. В том-то и беда, что мастурбация, если к ней пристрастишься, превращается в привычку, от которой избавиться практически невозможно. Она крепко держит человека в объятиях и не исчезает до самой старости, даже если человек этот успешно женат или имеет любовные связи.

И эта привычка всегда будет порождать у него все то же чувство опустошенности и униженности, униженности и опустошенности. Возможно, это величайшее из зол нашей цивилизации. Так что мастурбация — далеко не безобидная и безвредная слабость, а, пожалуй, самый опасный сексуальный порок из всех, когда-либо поражавших человечество. Вот вам и безобидная и безвредная слабость!!!

Мастурбация опасна главным образом тем, что она изнуряет человека. В половом акте каждый из партнеров что-то отдает, а что-то получает взамен. Первоначальный побудительный импульс уходит, зато приходит новый побудительный импульс. Происходит разрядка избыточной старой энергии, зато идет подзарядка новой энергией. И это относится к любого рода половым отношениям, в которых участвуют двое, — даже к гомосексуальным. Но в случае мастурбации никаких приобретений нет, а есть одни лишь потери. Никакого взаимообмена при мастурбации нет, а есть лишь определенный расход энергии — без всякого возмещения. В ходе акта самоудовлетворения организм в каком-то смысле функционирует как труп. С ним не происходит никаких изменений, а лишь одно омертвение, — то, что принято называть невосполнимым расходом жизненных сил. Но в половом контакте, в котором участвуют двое, такое попросту невозможно. Партнеры по сексу могут даже убить друг друга, однако нулевого результата, как при мастурбации, у них никогда не будет.

Единственным положительным эффектом от мастурбации можно было бы считать высвобождение у некоторых людей определенного рода психической энергии. Но это такая психическая энергия, которая проявляет себя одним лишь негативным образом, пробуждая у человека болезненную склонность все и вся подвергать сомнению или беспочвенной, мелочной критике либо впадать в другую крайность — преисполняться ко всему и вся неуемным, лицемерным сочувствием и впадать в слезливую сентиментальность. Сентиментальность и болезненная склонность к излишне придирчивому анализу, а часто и к самоанализу, столь характерные для нашей современной литературы, являются признаками этого повального увлечения самоудовлетворением. Именно так проявляет себя мастурбация, именно таковой является сознательная реакция человека, провоцируемая мастурбацией, независимо от того, мужчина ли это или женщина. Наиболее характерной чертой такого сознания является то, что оно сконцентрировано не на объекте, а на субъекте. Это относится как к литературным произведениям, таким, например, как романы, так и к научным трудам. Авторы и тех и других не в состоянии выйти за пределы своего «я», они неустанно ходят по порочному кругу, в центре которого их собственная бесценная личность. Вряд ли можно назвать хотя бы одного из живущих ныне писателей, кто был бы в состоянии выйти за пределы этого порочного круга. В равной степени это относится и к художникам. Отсюда крайне низкий художественный уровень создаваемых ими творений, зато чудовищная плодовитость. В сущности, это не что иное, как упоенность самим собой, воспеваемая на потребу широкой публике. Вот к чему приводит мастурбация и порождаемый ею порочный круг всепоглощающего интереса к своей особе.

И конечно же, это пристрастие оказывает изнуряющее воздействие на человека. По-настоящему мастурбация стала практиковаться англичанами только в XIX веке. Явление это быстро распространялось, приводя ко все большему истощению жизненной энергии у людей, к постепенной утрате ими своей человеческой сущности, так что к настоящему времени от большинства людей осталась одна лишь наружная оболочка. Внешние реакции на окружающий мир у них почти целиком отсутствуют, острота восприятия крайне понижена, созидательная активность большей частью угасла, и все, что осталось от них, — это нечто вроде скорлупы, наполовину заполненной существом, полностью поглощенным собой и неспособным ни брать, ни давать. Да, эти люди неспособны ни брать у других, ни давать другим, ибо существуют только ради самих себя. Вот вам последствия мастурбации, вот вам налицо ее результаты. Заключенная в порочный круг, ограниченный собственным «я», потеряв почти всякие контакты с окружающим миром, современная личность становится все более и более полой, превращаясь в ничто, в полный нуль.

Но во что бы она ни превратилась, эта современная личность, — то ли в ничто, то ли в полный нуль, — она все равно будет крепко держаться за свой маленький грязный секрет, чтобы незаметно, украдкой раздражать его и почесывать. Все тот же порочный круг со своими непостижимыми, слепыми законами.

Один из наиболее благосклонных ко мне критиков однажды написал на мой счет: «Если бы общество заняло по отношению к сексу позицию мистера Лоуренса, тогда из нашей жизни исчезли бы две вещи — любовная лирика и анекдоты в курилках». Что ж, возможно, в его словах и есть доля истины. Правда, все зависит от того, что именно подразумевается под любовной лирикой. Если он имеет в виду шедевры, наподобие, скажем, такого: «Ах, кто же она, моя Сильвия, и чего мне ждать от нее?», то, ради бога, пусть тогда исчезает любовная лирика. Вся эта «чистая», «благородная», «освященная Небом» белиберда — чем она лучше «анекдотов в курилках»? Да ничем — я лично не вижу никакой разницы. «Du bist wie eine Blume!» Jawohl![23] Так и представляешь себе пожилого почтенного господина, который, положив руку на голову юной, целомудренной девы, молит Господа Бога о том, чтобы она всегда оставалась такой же чистой, целомудренной и прекрасной. Очень, конечно, трогательно! А на мой взгляд, чистейшей воды порнография!

Воздев глаза к небу в молитве, этот почтенный господин щекочет втайне свой маленький грязный секрет. Ведь он отлично знает, что если Господь Бог сохранит эту юную деву столь же чистой и целомудренной еще в течение нескольких лет (чистой и целомудренной, разумеется, в далеко не чистом понимании этого почтенного господина), то она превратится в несчастную, жалкую старую деву, утратившую прелесть юности и красоты. Так что сентиментальность всегда была и будет верным спутником порнографии. Почему, спрашивается, при виде «прекрасной и чистой девы» сердце нашего старого господина «пронзает стрела печали»? Нормальный человек, то есть не мастурбатор, видя перед собой красивую юную девушку, подумал бы, радуясь за нее: «Ну и повезет же тому, кому достанется такая невеста!» Так подумал бы нормальный человек, но не сосредоточенный на своей личности, порнографически ориентированный мастурбатор. Его непристойное сердце, видите ли, «пронзает стрела печали», когда перед ним «прекрасная и чистая дева». Не надо нам такого рода любовной лирики, мы уже и так достаточно отравлены этим порнографическим ядом, мы уже и так навидались этих почтенных господ, воздевающих глаза к небу и в то же время щекочущих где-то там, в глубине, свой маленький грязный секрет.

Но что касается настоящей любовной лирики («Моя любовь подобна красной-красной розе…»[24]), то картина становится совершенно иной. Моя любовь может быть «подобна красной-красной розе» только в том случае, если она не подобна «белой-белой лилии». А ведь именно «белыми-белыми лилиями» терзает нашу душу любовная лирика сегодня. Сыты мы по горло этими лилиями и этой лирикой! Пропади она пропадом, эта лирика белых-пребелых лилий вместе с анекдотами из курилок! Ибо между ними нет ни малейшей разницы: лилейная лирика — такая же порнография, как и анекдоты курильщиков. Du bist wie eine Blume — такая же порнография, как и самые грязные анекдоты, то же почесывание маленьких грязных секретов, то же воздевание глаз к небу. Ах, боже ты мой, если бы Роберта Бернса принимали таким, каким он есть на самом деле, тогда любовь могла бы еще оставаться «красной-красной розой».

Порочный круг, все тот же порочный круг! Порочный круг мастурбации. Порочный круг сознания, сосредоточенного на своем «я», сознания, которое не является в полном смысле сознанием, ибо не сознает себя открыто и до конца, а только и занято тем, что бередит свои маленькие грязные секреты. Порочный круг постоянной скрытности и секретности как со стороны родителей, так и со стороны учителей и друзей — да, в общем-то, с любой стороны. Но, пожалуй, самое главное — порочный круг семьи. И чудовищный заговор секретности со стороны прессы с сопутствующим ему беспрерывным почесыванием и поглаживанием маленьких грязных секретов. Беспрерывная, бессмысленная мастурбация — и бесконечная целомудренность и незапятнанная чистота! Порочный, замкнутый круг!

Но есть ли из него выход? Есть, и только один: навсегда покончить с закрытостью! Полностью отвергнуть секретность! Ибо единственный способ прекратить тот ужасный внутренний зуд, причина которого кроется в тайной одержимости сексом, — это сделать сексуальную тему открытой, говорить о сексе естественно, просто и откровенно. Задача, конечно, не из простых: от привычки к секретности избавиться труднее всего. Но самое основное — начать. Сумев сказать своей подрастающей и надоедливо проказливой дочери: «Девочка моя, единственный раз, когда благодаря тебе я получил удовольствие, был в тот момент, когда мы с твоей мамой зачинали тебя», вы сделаете первый шаг на трудном пути к достижению главной цели — освободить и себя и дочь от маленьких грязных секретов.

Как же все-таки избавиться от этих маленьких грязных секретов? Ведь для нас, современных людей, привыкших к скрытности с самого детства, сделать это почти невозможно. На одних лишь теоретических рассуждениях и научном подходе, вроде тех, что предлагает нам доктор Мари Стоупс[25], далеко не уедешь. Хотя, конечно, вдаваться в научные рассуждения вслед за доктором Мари Стоупс — это все-таки лучше, чем быть такими же лицемерами и ханжами, как серые стражи морали. Пользуясь научным подходом и вдаваясь в серьезные рассуждения, мы можем лишь дезинфицировать маленькие грязные секреты. Излишняя серьезность и умствование в этом вопросе либо полностью убивают секс, либо превращают его в жалкий дезинфицированный секрет. «Свободная, чистая», но несчастная любовь у столь многих людей, извлекших наружу свой маленький грязный секрет и подвергших его основательной дезинфекции с помощью умных, научных слов, кажется даже более жалкой, чем обычная любовь с ее маленькими грязными тайнами. В том-то и беда, что, убивая свою маленькую грязную тайну, вы убиваете вместе с ней и живой, динамичный секс, получая взамен работающий по научным законам и отлично налаженный механизм.

Вот что случается с теми, кто стал слишком «свободным» в сексе, кто всерьез поверил в «чистую, свободную» любовь. Эти люди делают секс до того рассудочным, что он перестает быть сексом как таковым, превращаясь в нечто вроде абстрактного, происходящего лишь в мозгу действа. И в каждом случае это непременно заканчивается бедой.

Сказанное также относится (пожалуй, даже в еще большей степени) к эмансипированной богеме — а ведь сегодня к богемному племени принадлежат очень многие молодые люди, хотя вряд ли кто-нибудь из них хоть раз побывал в Богемии[26]. Все они исповедуют так называемую «свободную любовь», то есть полную свободу в сексе. Маленький грязный секрет — уже не секрет ни для богемного юноши, ни для богемной девушки. Напротив, они шокируют своей откровенностью в этих вопросах. Для них не существует запретных тем: они открыто говорят обо всем. И их поведение также отличается полной свободой.

Ну и что из этого следует? Даже если им и удалось уничтожить маленький грязный секрет, они при этом умудрились уничтожить и все остальное. Кроме того, прилипшая грязь все равно никуда не делась, секс все равно остается грязным. Единственное, что исчезло бесследно, — так это приятное возбуждение от секретности. Отсюда ужасающая тусклость и унылость богемной жизни, отсюда депрессия и внутренняя опустошенность молодых людей из богемы. Они полагают, что покончили с маленькими грязными секретами. Приятное возбуждение от секретности — вот с чем они покончили. Зато часть грязи осталась. И добавились депрессия, безразличие, отсутствие интереса к жизни. Ибо секс, этот генератор нашей активной жизни, в их случае ничего уже не генерирует.

Почему это происходит? По двум причинам. Возможно, идеалистам, рассуждающим подобно доктору Мари Стоупс, и современным богемным молодым людям действительно удалось убить свои маленькие грязные секреты, но каждый из них сделал это в пределах своего «я», и не более. В то же время все мы живем в обществе, где господствует культ возвышенной чистоты и сопутствующих ей маленьких грязных секретов. Под власть этого культа подпало все — и общественная жизнь, и пресса, и литература, и кино, и театр, и радио. Даже дома, за обеденным столом, мы не можем чувствовать себя свободными от него. От него никуда не деться. Юная девушка и молодая женщина, согласно общепринятым ныне канонам, должны быть чисты, целомудренны и бесполы. Du bist wie eine Blume. Но та, «что подобна цветку», прекрасно знает, бедняжка, что у всех цветов, даже лилий, есть пьянящие желтые пыльники в верхней части тычинок и липкие рыльца на пестиках, а ведь это не что иное, как секс, настоящий секс. Тем не менее принято считать, что цветы — творения бесполые, и, когда девушке говорят, что она подобна цветку, это означает, что она существо бесполое и должна оставаться бесполой. Она-то прекрасно знает, что она далеко не беспола и в этом смысле совсем не подобна цветку, но как противостоять всесильному общественному мнению, которое ей навязывают?! Она этого сделать не может, она подчиняется, и тут-то с торжествующим видом появляется маленький грязный секрет. Девушка теряет интерес к сексу, по крайней мере к сексу с мужчинами, и попадает в порочный круг мастурбации и преувеличенного интереса к своей особе, становится замкнутой и застенчивой.

Это одна из самых больших бед нынешней молодежи. Многие молодые люди — можно даже сказать, большинство — и в личном поведении, и в общении со своими сверстниками сумели преодолеть закрытость в отношении секса, прищемили хвост маленькому грязному секрету, и это нужно только приветствовать. Однако в публичной, общественной жизни молодежь по-прежнему остается в серой тени, в которую всех нас погрузили серые стражи морали. Это люди прошлого века, века евнухов, века сладкоречивой лжи, века, старавшегося убить человеческое в человеке, — все наши серые моралисты достались нам из славного девятнадцатого века. И они правят нами. Они правят нами с помощью серой, сладкоречивой, ханжеской лжи, взятой ими с собой из того великого столетия лжи, от которого, слава богу, мы отдаляемся все дальше и дальше. Но они продолжают править нами с помощью лжи, ради лжи и во имя лжи[27]. И они слишком неповоротливы, слишком многочисленны, эти серые наши правители. Дело даже не в том, какое у нас в данный момент правительство. Все они серые как на подбор, и все перекочевали в наш век из прошлого века — века сладкоречивых лжецов, незапятнанной чистоты, целомудрия и маленьких грязных секретов.

Господство в нашем обществе сладкоречивой лжи и целомудренной чистоты, всегда сочетающейся с маленькими грязными секретами, — это и есть одна из причин депрессии и пустоты, испытываемой молодежью. Правда, многим молодым людям удается справиться с маленькими грязными секретами и сопутствующими им ложью и лицемерием, но только в частной, приватной жизни, а в целом молодое поколение по-прежнему находится в путах великой лжи, навязываемой обществу серыми стражами нравственности. Отсюда и реакция молодежи: вызывающее поведение, беспорядочный образ жизни, истеричность, на смену которым всегда приходит расслабленность, бессилие и достойные сожаления безрассудства. Молодые люди чувствуют себя так, будто их держат в тюрьме, в тюрьме грандиозной лжи, где надсмотрщики — общество старых лжецов. Потому и иссякает столь рано молодой сексуальный источник, потому и умирает энергия юности. Молодые люди закованы в цепи лжи, и это иссушает сексуальный источник. Долговечность даже самой искусной лжи никогда не превышает периода жизни трех поколений, между тем современная молодежь — это уже четвертое поколение, живущее в окружении лжи, порожденной девятнадцатым веком.

Вторая причина, по которой иссякает сексуальный источник, заключается, разумеется, в том, что современные молодые люди, несмотря на всю свою эмансипированность, пока что не могут выбраться из порочного круга сосредоточенной на самой себе мастурбации. Когда они пытаются сделать это, грандиозная энергия общественной лжи и маленьких грязных секретов отбрасывает их назад, в тот же порочный круг. Даже самые эмансипированные из славной богемной братии, бахвалящиеся своими сексуальными подвигами, на самом деле чувствуют себя до удивления скованными в вопросах секса и не могут вырваться за пределы порочного круга нарциссизма и мастурбации. Не исключено, что секс занимает в их жизни даже более скромное место, чем в жизни серых стражей морали, и ограничивается одними лишь абстрактными представлениями о нем. Самым маленьким из маленьких грязных секретов — и тем не находится места в их стерильном мозгу. Их секс более абстрактен, чем теоретическая математика. Как материальные существа из плоти и крови они практически не существуют; в них меньше жизни, чем в привидениях. Современный молодой человек богемного склада и в самом деле похож на привидение; его даже нельзя уподобить Нарциссу, а скорее — его отражению в зеркале общества. Маленький грязный секрет почти невозможно убить. Вы можете предавать его прилюдной казни хоть тысячу раз, но он все равно выползет украдкой на свет, словно краб, из-под погруженных под воду расщелин вашего «я». Считается, что французы, как никакой другой народ в мире, предельно открыты и откровенны в вопросах секса, но если они и решатся когда-либо покончить с маленькими грязными секретами, то в самую последнюю очередь. Скорее всего, они не хотят и не собираются этого делать. Что касается гласности в сексуальных вопросах, то сама по себе она не в состоянии справиться с этой сверхтрудной задачей.

В том-то и дело, что, как бы вы ни демонстрировали свою открытость в вопросах секса, одним только этим вы маленький грязный секрет не убьете. Вы можете прочесть от корки до корки все романы Марселя Пруста[28], со всеми приведенными в них подробностями, и все равно вы не убьете в себе маленький грязный секрет. Вы только заставите его быть еще более хитроумным и изворотливым. С другой стороны, вы можете привести себя в состояние полного безразличия и сексуальной апатии, но опять-таки вы маленький грязный секрет не убьете. Или, скажем, вы можете быть современным Дон Жуаном, чрезвычайно любвеобильным и легкомысленным, и все же от маленького грязного секрета, сидящего в глубине вашего «я», вам не избавиться. То есть вы по-прежнему останетесь в тенетах нарциссизма и мастурбации, внутри порочного круга самоудовлетворения и самоизоляции. Ибо если уж маленький грязный секрет поселяется внутри вас, то он всегда становится центром порочного круга мастурбации и самоизоляции. Можно сказать и иначе: если уж вы попали в порочный круг мастурбации и самоизоляции, то в центре его обязательно оказывается маленький грязный секрет. Вот так и выходит, что самые эмансипированные в вопросах секса, самые раскрепощенные в поведении молодые люди оказываются самым безнадежным образом увязшими в порочном кругу мастурбации и самоизоляции. И нужно сказать, что они не так уж стремятся выбраться из него, ибо, если бы они сделали это, внутри у них осталась бы одна пустота.

И все же некоторые очень хотели бы выйти из этого ужасного круга самоизоляции. Общая беда современных людей заключается в том, что все они слишком погружены в себя, все живут в плену самопогруженности. Вот к какому «веселенькому» результату приводят маленькие грязные секреты. Но освободиться из этого плена стремятся немногие, потому что им почти нечего взять с собой на свободу. И тем не менее некоторые были бы рады вырваться из цепких когтей злого фатума самоизоляции — фатума, постигшего все человечество. Есть еще на свете гордые духом люди — пусть их и меньшинство, — которые хотели бы раз и навсегда покончить с маленькими грязными секретами.

Первое, что нужно сделать для этого, — дать решительный бой сентиментальному лживому мифу о существовании незапятнанной чистоты, вступить в непримиримую борьбу с маленькими грязными секретами, где бы вы ни встретились с ними, — внутри ли себя или среди окружающих вас людей. Беспощадно сражайтесь с грандиозной ложью девятнадцатого столетия, насквозь пропитавшей нашу сексуальную жизнь, пропитавшей каждого из нас до мозга костей. Сражайтесь неустанно и не щадя своих сил, ибо ложь всемогуща и вездесуща.

Во-вторых, как бы глубоко вы ни были погружены в себя, никогда не забывайте, что мир не сошелся клином на вас одном, что за пределами вашего «я» существует и другой мир. Каждый человек, со всей своей погруженностью в собственный мир, должен хорошо представлять себе пределы своего «я» и научиться считаться с тем, что находится вне этих пределов. Та жизнь, что проходит в окружающем меня мире, соприкасается с моей внутренней жизнью лишь самым своим краем, и эта внешняя жизнь заставляет меня забыть о самом себе и поддаться зародившемуся во мне и все более беспокоящему меня побуждению сокрушить грандиозную ложь старого мира и создать новый мир. А если моя жизнь и далее будет проходить все в том же порочном кругу поглощенности самим собою и мастурбационной погруженности в самого себя, то зачем мне такая жизнь? И в самом деле, если моя индивидуальная жизнь должна будет диктоваться господствующей в обществе огромной всеразвращающей ложью, то такая жизнь и гроша ломаного не стоит. Свобода — великое достояние. И прежде всего свобода от лжи. А это означает, во-первых, свободу от самого себя, от лжи о самом себе, от ложного представления о своей сверхважности — даже в своих собственных глазах: свободу от погруженности в самого себя и от мастурбационной поглощенности самим собою. Во-вторых, это означает свободу от господствующей в обществе огромной лжи, лжи о незапятнанной чистоте, свободу от маленьких грязных секретов. Любые другие разновидности лжи, какими бы чудовищными они ни были, скрываются под личиной самой главной из них — лжи о незапятнанной чистоте. Даже отвратительная ложь о всесилии денег прикрывается ложью о незапятнанной чистоте. Убейте ложь о незапятнанной чистоте — и с нею вместе, сделавшись беззащитной, умрет и ложь о всесилии денег.

Человеку нужно обладать достаточно ясным сознанием и самосознанием, чтобы он мог установить, где заканчиваются пределы его «я», и ощутить в себе активное побуждение воздействовать на окружающий мир. Если в нем проснется подобное побуждение, значит, он уже не столь всецело поглощен самим собой и научился контролировать свое «я», какие бы чувства ни бурлили в его душе. Это также означает, что он научился не оказывать на себя давление ни в эмоциональной сфере, ни в сфере секса. Только в том случае, если человек покончит с ложью в своем внутреннем мире, он сможет активно бороться и с ложью внешнего мира. В этом и заключается смысл свободы и борьбы за свободу.

Итак, величайшей ложью нашего мира является ложь о незапятнанной чистоте — та самая ложь, что порождает маленькие грязные секреты, ну а воплощение этой лжи — серые стражи морали, доставшиеся нам в наследство от девятнадцатого столетия. Они по-прежнему играют первую скрипку в современном обществе, в прессе, в литературе, во всех областях нашей жизни. И естественно, ведут за собой так называемые широкие массы, то есть, попросту говоря, толпу.

А это, в свою очередь, означает их постоянный, неусыпный надзор за всем тем, что могло бы активно противостоять лжи о незапятнанной чистоте и ее порождению, маленьким грязным секретам. Такой надзор сочетается с неизменным благоприятствованием тому, что можно назвать «легализованной порнографией», то есть «незапятнанно-чистым», но постоянно зудящим маленьким грязным секретам, прикрытым изысканно тонким нижним бельем. Серые стражи морали готовы пропустить и даже поощрить какое угодно количество завуалированной порнографии, но непременно подвергнут запрету каждое откровенное, открыто произнесенное слово.

Что касается существующих на этот счет законов, то они не более чем фикция. В своей статье «О цензуре книг», опубликованной в журнале «Девятнадцатый век», бывший министр внутренних дел виконт Брентфорд пишет: «Следует помнить, что такие действия, как издание непристойных книг и публикация непристойных открыток и фотографий, подпадают под категорию правонарушений, предусмотренных законодательством Соединенного Королевства, и министр внутренних дел, чьей главной обязанностью является поддержание правопорядка в стране, не может, помня о своем долге, подходить с одной меркой к одному преступлению, и с другой — к другому».

Так заканчивает свою статью этот непогрешимый и ex cathedra[29] министр. Однако за какие-то десять строчек до этого он в той же статье утверждал: «Должен признать, что если строго следовать букве закона, то издание и публикация таких книг, как «Декамерон», «Жизнь Бенвенуто Челлини»[30] и «Тысяча и одна ночь» Бертона[31], могли бы стать основанием для привлечения издателей к судебной ответственности. Но общественное мнение выше санкций любого суда, и я даже мысли не допускаю, чтобы судебное дело по отношению к книгам, которые были достоянием читающей публики в течение стольких веков, могло получить поддержку широкой общественности».

Что ж, в таком случае да здравствует общественное мнение! Оказывается, достаточно пройти каким-то там трем-четырем векам, и общественному мнению все становится ясным. Оказывается также, что министр внутренних дел, как бы он ни помнил о своем долге, все-таки может подходить с одной меркой к одному правонарушению, и с другой — к другому. Явная необъективность с его стороны! И что такое, в конце концов, это пресловутое общественное мнение? Все та же ложь со стороны серых стражей морали, только в большем размере. Да будь их воля, они бы уже завтра запретили Бенвенуто Челлини. Но они боятся выставить себя на посмешище, ибо давняя традиция одобряет нескромного Бенвенуто. Так что дело не в общественном мнении, а в боязни серых стражей морали предстать перед народом в еще более глупом виде. Все объясняется просто. Чтобы заручиться поддержкой широких масс, серые властители общественного мнения запрещали и будут запрещать любую новую книгу, разоблачающую сладкоречивую ложь девятнадцатого столетия. И все же серым стражам морали следовало бы поостеречься. Широкие массы сегодня — изменчивая и непостоянная публика. Их любовь к серым выразителям общественного мнения, с их застарелой ложью, уже не столь безоговорочна и слепа. Кроме того, среди этих широких масс находятся и такие люди — правда, их пока меньшинство, — кто ненавидит ложь и ее серых носителей и имеет свои собственные, современные и динамичные, представления о порнографии и непристойности. Нельзя ведь дурачить очень многих людей очень долгое время — даже если речь идет о незапятнанной чистоте и маленьких грязных секретах.

Это меньшинство хорошо понимает, что книги многих современных писателей — как знаменитых, так и никому не известных — намного порнографичнее, чем самые яркие и откровенные описания в «Декамероне», ибо творения этих авторов раззуживают маленькие грязные секреты читателей и побуждают их к тайному мастурбированию, тогда как нравственно здоровые книги Боккаччо такого воздействия на них не имеют. Меньшинство не менее хорошо понимает, что самые, казалось бы, неприличные рисунки на греческих вазах — о, непоруганная, непорочная невеста безмолвия! — далеко не так порнографичны, как снятые крупным планом поцелуи на киноэкране, побуждающие мужчин и женщин к мастурбированию, совершаемому ими украдкой и втайне друг от друга.

Но, возможно, придет такой день, когда широкая публика наконец-то захочет взглянуть правде в глаза и научится понимать, чем отличается пресса, кино и современная массовая литература, исподтишка навязывающая обществу мастурбационную порнографию, от истинно художественного изображения сексуального стимула, которое мы видим в книгах Боккаччо, в греческой вазовой живописи или в искусстве древних Помпеи. Такие книги, такая живопись, такое искусство необходимы любому из нас для более полного выражения своей личности.

Увы, пока что общественное мнение пребывает в полной растерянности на сей счет — растерянности, доходящей до идиотизма. Когда на выставку моих картин[32] нагрянули полицейские, они не имели ни малейшего представления, какие полотна им надлежит изымать. Поэтому они унесли все картины, где есть хоть малейший намек на наличие у мужчин или женщин наружных половых органов. Их не интересовал ни сюжет, ни тем более смысл картин, и они, эти тонкие ценители искусства в полицейских мундирах, готовы были разрешить все, что угодно, за исключением изображения на полотнах хотя бы фрагмента человеческого «срама». Вот вам общественное мнение в лице полицейских. Стоило бы нанести пару мазков на сомнительные места — особенно зеленого цвета, чтобы они хоть как-то напоминали фиговый листок, — и «общественное мнение» было бы вполне удовлетворено.

Этому нельзя придумать никакого другого названия — и я вынужден здесь повториться, — чем полный идиотизм. Если в ближайшее время не будет положен конец чудовищной лжи о незапятнанной чистоте и всем этим маленьким грязным секретам, то наше общество и в самом деле превратится в коллективного идиота, причем идиота крайне опасного. Ибо общество состоит из индивидуумов, а каждый индивидуум наделен полом и вся его жизнь вращается вокруг секса. Если же ложь о незапятнанной чистоте и маленькие грязные секреты загонят каждого индивидуума в порочный круг мастурбационной самопогруженности и самоизоляции и будут держать его там, тогда наше общество и в самом деле впадет в состояние полного идиотизма. Ибо мастурбационная самопогруженность делает людей идиотами. Хотя, с другой стороны, если все мы станем полными идиотами, то мы этого попросту не заметим. Да храни нас Господь от такого!