Психоанализ и бессознательное. Порнография и непристойность

Перевод В. Звиняцковского, В. Чухно

I Психоанализ против морали

Психоанализ преподнес нам уже целую массу сюрпризов. Перед нашим недоуменным взором разворачивается бурная эволюция взглядов, происходящая не без его влияния. И мы не скоро перестанем удивляться тому, что те, кто вчера по поводу его говорил одно, сегодня утверждают прямо противоположное.

Не успели мы привыкнуть к манипуляциям шаманов от психиатрии, к тому, как неистово и неустанно выискивают они повсюду змею по имени секс, обвивающуюся своими кольцами вкруг корней любых наших действий и поступков: не успели почувствовать неловкость по поводу таящихся в нас скрытых комплексов — как тут же господа психиатры явились на сцену с теорией «чистой психологии». С облегчением вздохнула медицинская братия — все те врачеватели, что от недавних терапевтических инноваций дергались и вертелись, как утри на сковородке. Теперь они злорадно готовятся наблюдать за тем, как поведут себя профессиональные психологи, когда и у них станет гореть земля под ногами.

Это, однако, далеко еще не конец. Уже и у этнолога стало звенеть в ушах, у философа стал учащаться пульс, а там и раздраженный моралист почувствовал, что обязан ввязаться в драку. Ибо к тому времени, как он это почувствовал, психоанализ воистину превратился в угрозу для общественной морали. Публика взбудоражилась. Эдипов комплекс[1] стал обиходным выражением у домохозяек, инцест[2] — излюбленной темой застольных бесед, а любительский психоанализ — криком моды.

— Вот погоди у меня, разберусь я с тобой методом психоанализа, — на разные лады, с разными интонациями говорят нынче люди друг другу.

И стали волком глядеть на вас «посвященные» — знаменитые и безвестные. И невозможно теперь скрыться от их зловещего «фрейдистского» взгляда: он находит вас повсюду, куда бы вы ни пытались спрятаться.

Сами же психоаналитики отлично знают, к чему стремятся, к чему ведут дело. Поначалу они вторглись в нашу жизнь как врачи и целители. Осмелев, утвердили свой авторитет в науке. Не прошло и пяти минут, глядь — а они уже превратились в апостолов. Разве не зрим мы всюду и не слышим ежечасно вездесущего Юнга, вещающего нам «вечные истины» с видом непререкаемого авторитета? И нужно ли быть пророком, чтобы увидеть Фрейда, уже стоящего у порога того, что называется Weltanschauung[3] — или по меньшей мере Menschanschauung[4], что на самом деле еще опаснее?..

Что же мешает ему переступить через этот порог? Два обстоятельства. Во-первых и прежде всего — соображения морали. Но это, в сущности, формальность, через это он бы еще переступил, если бы не второе, гораздо более весомое препятствие: он все никак не может обрести тот краеугольный камень, на котором надлежит ему воздвигнуть свой храм.

Судите сами. Возникло новое учение — никак не меньше. Оно прокралось в нашу жизнь тихой сапой. Нас приучали к нему малыми дозами, как к наркотику. Мы должны уяснить себе, что в нашем декадентском обществе врачи заменили священников, хуже того — их новое учение стало для нас панацеей. Что ж, психоанализ в полной мере использовал выгоды такого положения дел.

И здесь первый, и главный, вопрос — вопрос морали. Речь идет не о реформе морали, не о каких-то там новых моральных ценностях. Речь идет о жизни и смерти морали как таковой. Ведущие психоаналитики прекрасно понимают, на что подняли руку, в то время как большинство их последователей, видимо, пребывают на этот счет пока еще в полном неведении и, стало быть, являются как бы невинными. Но и те и другие приходят в итоге практически к одному и тому же результату, который они пытаются навязать нам под личиной терапии. Они прописывают человечеству полный отказ от института морали, и стоит нам только проглотить наживку психоанализа, как мы окажемся на крючке аморальности.

Прекрасно сознавая свои конечные цели, ведущие психоаналитики старательно хранят о них молчание. Они ходят на цыпочках. Но как бы осторожно они ни ступали, камешки морали осыпаются под их ногами, и каждый шаг самого невинного и наивного аналитика приводит к маленькому камнепаду. Старый мир стонет и корчится. Без боя, без единого удара он рассыпается прямо у нас на глазах, и вот мы уже слышим глухой гул сползающей лавины. Еще немного, и все обрушится в тартарары.

Вот к чему идет дело, и неплохо бы нам это в конце концов осознать. Хотите вырастить змею — растите себе на здоровье, но зачем же пригревать ее на своей груди или ласково называть ее исцеляющей змеей Эскулапа?! Пора уже сорвать с психоаналитика белый врачебный халат. Пора уже, прислушиваясь к странному гулу и подрагиванью почвы — нашего морального основания — у нас под ногами, по крайней мере присмотреться к тому зданию, что так легкомысленно и беззаботно возводим мы над своей головой.

Помню время, когда в испуганном ожидании мы наблюдали за Фрейдом, тогда еще только отправлявшимся в рискованное путешествие на окраину человеческого сознания. Он искал неизведанные истоки таинственного потока сознания. Бессмертная фраза бессмертного Джеймса[5]! О, этот адский поток, размывавший берега моей юности! Я чувствовал, как он струится сквозь мой мозг, втекая через одно ухо и вытекая через другое. Я ощущал, как он наполняет мой череп и, подобно гомеровскому Океану[6], омывает мое постигающее самое себя сознание. А иногда мне казалось, что он, этот поток, бьет ключом из моего мозжечка, а затем пронизывает все извилины моего «большого» мозга. О, этот страшный поток! Откуда он приходит и куда уходит? О, этот пресловутый поток сознания!

Скажите, мог ли кто-нибудь оставаться равнодушным, когда Фрейд, как всем нам тогда казалось, вдруг добрался до самых истоков? Всеведущий наблюдатель, он вдруг шагнул из мира сознательного прямо в мир бессознательного, отсюда — прямо в никуда. Он сумел пройти сквозь стены сна — и вот мы уже слышим, как он с шумом разгребает завалы в пещере сновидений. Непроницаемое становится проницаемым, бессознательное перестает быть ничем. Оно уже не ничто, а сон, стена тьмы, в которую упирается прожитый нами день. Идите прямо на стену, и вы увидите, что на самом деле никакой стены нет. Это просто сгусток тьмы у входа в пещеру — пещеру изначальной кромешной тьмы, где гнездится поток сознания.

С замиранием сердца мы наблюдали за тем, как Фрейд исчезал в той пещере тьмы, называемой нами сном или подсознанием, в том океане тьмы, где само наше «дневное» сознание — лишь пена на его волнах. Фрейд уверенно продвигался к истокам. Мы видели, как уменьшалась в размерах несомая им свеча, колеблясь во мраке. А потом с нетерпением ждали его возвращения и, как обычно в подобных случаях, надеялись увидеть чудо. И он вернулся, прихватив с собой ворох снов. Широкий выбор товаров по сходной цене.

Но, о небо, что за товары! Что за ассортимент! Что за сновидения. Бог ты мой! Что за хлам оказался в той пещере! Лучше бы нам не видеть этого! Мы не увидели ничего другого, кроме огромного, скользкого змея по имени секс, кучи экскрементов и мириад мерзких, маленьких страхов, кишащих между сексом и экскрементами.

Неужели это и все? Неужели Великое и Таинственное Неведомое, называемое нами Сном, не содержит в себе ничего, кроме этого? Неужели там, в изначальных сферах нашего бытия, нет хоть сколько-нибудь привлекательных духов? Увы, ни единого! Даже трудно вообразить себе тот невыразимый ужас, который испытывает человек, когда перед ним не только разворачивается весь процесс вытеснения[7], но и торжественной поступью дефилирует вереница чудовищ, им же самим и «вытесненных». Здесь и мании с кляпом во рту, связанные по рукам и ногам, и всяческие сексуальные комплексы, и торможения, связанные с фекальными отправлениями, — все эти монстры из сновидений… Мы пытаемся от них избавиться — но куда там, они уже тут как тут, они зримы, конкретны и осязаемы. Эти скопища отвратительных уродов пожирают наши души, становясь причиной неизлечимых неврозов.

Мы и раньше подозревали, что устроены внутри не лучшим образом, но не могли себе представить, до какой степени. Однако во имя исцеления и в качестве панацеи от всех недугов мы готовы были полностью принять все это. И если это лишь результат болезни, мы уже полностью были готовы разобраться в ее причинах. Психоаналитик обещал развернуть перед нами весь свиток наших комплексов, с тем чтобы наши навязчивые идеи испарились, а кошмары, вынесенные на свет, рассыпались в прах. Нас убеждали, что стоит только вывести наши ночные страхи в светлое поле сознания, как они немедленно начнут сублимироваться. То есть превращаться в… как бы это сказать… в нечто такое, чего мы пока еще точно не можем назвать. Но главное, что они каким-то образом должны сублимироваться. Обаяние нового слова столь велико, что мы согласно киваем: да, да, мы понимаем, это процесс сублимации[8]. И больше уже ни о чем не спрашиваем. Если наши комплексы в результате их трансплантации в светлое поле сознания действительно подвергнутся сублимации, что ж, тогда совсем другое дело, тогда самое лучшее для нас — это согласиться на подобную операцию.

И, заручившись нашим согласием, психоаналитик бодро приступает к курсу терапии. Но, подобно Ипполиту, он скачет слишком близко к морю[9]. В конце концов, если наши комплексы существуют лишь в качестве аномалий, которые к тому же так легко устранить, к чему психоаналитику прилагать столько усилий, чтобы освободить нас от них? Ведь как бы ты ни гнал своих лошадей, они все равно остаются с тобой. Осознав это, ты начинаешь понимать, что гнездящиеся в тебе комплексы — не совсем аномалии. Они — составная часть нормального подсознания. Более того, отклонение от нормы начинается именно тогда, когда эти комплексы привносятся в наше сознание.

Таким образом, возникает новая проблема. В тот самый момент, когда психоанализ начинает демонстрировать природу бессознательного, он фактически берется за решение основной задачи психологии. В результате появляется новая психологическая наука, несущая нам учение о том, что наши комплексы — это нечто большее, чем просто сбои в работе механизма психики, как полагал один из первых и самых ярких психоаналитиков, ныне совершенно забытый[10]. Он был убежден в том, что психическая деятельность человека настолько же зависит от определенных органических, механистических процессов, насколько и сама жизнь человека зависит от механистического устройства его тела. И вот в этом механизме психического могут происходить сбои, какие-то его части могут перестать работать, точно так же, как могут перестать функционировать какие-то части тела. Эта остановка или задержка в функционировании какой-то части психики и служит причиной образования комплекса, точно так же, как остановка одного маленького зубчатого колеса машины стопорит работу целого узла этой машины.

Таково происхождение чисто механистической теории комплексов. И вот теперь психологи обнаруживают, что комплекс не обязательно исчезает, если его ввести в сознание. Почему, спрашивается? Видимо, заключают психологи, комплекс возникает вовсе не в результате остановки какого-то «колесика». Ибо сколько аналогичных психических «колесиков» мы искусственно ни запускаем, комплекс все равно никуда не девается. Кроме всего прочего, это означает, что комплекс нельзя рассматривать и как результат искусственного торможения.

Здесь возникает еще одна проблема. Если комплекс не вызывается торможением так называемого «нормального» сексуального импульса, то чем же, черт побери, он вызывается? Он явно отказывается сублимироваться — или, попросту говоря, отвязаться от нас, даже когда мы вытаскиваем его наружу и чуть ли не пинками отгоняем его в «нужную» сторону. На все побуждения нормального сексуального импульса он отвечает отказом. Даже если вам удастся устранить все без исключения торможения нормального сексуального желания, вы все-таки не сможете устранить комплекс. Единственное, что вы сможете сделать, — это превратить ранее бессознательное желание в сознательное.

И тут мы вплотную подходим к моральной дилемме психоанализа. Психоаналитик принимается лечить невротическое человечество путем устранения причины невроза, будучи убежденным, что эту причину следует искать в том или ином неудовлетворенном сексуальном желании. И вот после всего того, что он уже успел наговорить нам о торможении нормального сексуального импульса, он вдруг обнаруживает, что в основании почти любого невроза лежит то или иное инцестуозное влечение и что это самое инцестуозное влечение не является результатом торможения нормального сексуального импульса. Тут-то мы и сталкиваемся с дилеммой, дилеммой очень непростой и даже пугающей. Если инцестуозное влечение — это вовсе не результат торможения нормального сексуального влечения и существует на самом деле, отказываясь признавать себя несуществующим, как на него ни нападай, то что нам остается делать, кроме как признать его неотъемлемой частью нормального сексуального проявления?

Вот та проблема, с которой не мог не столкнуться психоанализ. Сами психоаналитики единодушно готовы принять инцестуозное влечение как часть нормальной человеческой сексуальности — нормальной, но подавленной из-за морального и, может быть, биологического страха. Но стоит нам признать инцестуозное влечение частью нормальной человеческой сексуальности, как мы будем вынуждены устранить все препоны на пути и самого инцеста. Более того, признать инцест такой же нормой или даже обязанностью, какой сегодня мы признаем половую жизнь в браке. По крайней мере, такой вывод вытекает из положения о том, что невроз является результатом не торможения так называемого нормального сексуального импульса, а торможения инцестуозного влечения. И если любое торможение — зло, поскольку неизбежно приводит к невротическим отклонениям, то и торможение инцестуозного влечения — зло, и это зло является причиной практически всех современных неврозов и болезней.

Этот вывод психоанализ никогда открыто не признаёт. Но это именно тот вывод, к которому каждый психоаналитик — хочет он этого или не хочет — приводит в конце концов своего пациента.

Тригант Бэрроу[11] утверждает, что Фрейдово бессознательное представляет собой не что иное, как наше сознательное представление о половой жизни в том его виде, в каком оно существует в стадии вытеснения. Отсюда следует, что Фрейдово бессознательное на практике отражает наш внутренний мир не глубже того уровня, на котором пребывают наши вытесненные инцестуозные импульсы. Бэрроу также считает, что грех состоит скорее в знании о том, что такое секс, а вовсе не в самом сексе. Грех возникает в тот момент, когда наш разум обращается к образному представлению, к знанию обо всем том огромном разнообразии возможностей, страстей и эмоций, которые означает секс. Адам и Ева согрешили не потому, что имели половые различия, и даже не потому, что вступили в половой акт, а потому, что узнали об этих различиях и о возможности акта. Когда секс стал для них ментальным объектом — то есть когда они узнали, что могут по собственному желанию жить половой жизнью, получать от нее удовольствие и даже провоцировать на нее друг друга, — вот тогда-то они и были прокляты и изгнаны из Эдема. Человек стал сам за себя отвечать и вступил на свой собственный путь.

Оба эти постулата мистера Бэрроу представляются нам не только верными, но и блестящими. Однако должны ли мы делать из них тот же самый вывод, который делает психоанализ? Допустим, мы распознали в нашем бессознательном вытесненное целиком инцестуозное влечение. Допустим также, мы согласились с тем, что лишь признание желания, превращение его в ментальный объект, приводит к появлению мотива греха, но что само по себе желание находится вне критики или морального осуждения. Должны ли мы на этом основании считать инцестуозное влечение частью наших естественных желаний и воспринимать это влечение по крайней мере, как меньшее зло, чем неврозы и болезни? Вот в чем вопрос.

Есть, однако, одна деталь, которую психоанализ неизменно упускает из виду. Речь идет о природе изначального подсознания человека. И здесь важнее всего уяснить, присуще ли инцестуозное влечение человеческой психике как нечто изначальное или нет. Когда Адам и Ева узнали, что у каждого из них есть пол и, соответственно, половые различия, то они узнали о чем-то таком, что было им изначально присуще, что предшествовало любому знанию. Но когда психоаналитик открывает в подсознании мотив инцеста, он конечно же, придумывает для людей всего лишь слово для обозначения вытесненной идеи секса. Это даже не подавленное сексуальное сознание, а именно вытесненное. Таким образом, в нем нет ничего изначального и предшествующего мышлению. Оно само по себе есть мотив мышления, следующий за мышлением. То есть само мышление относит инцестуозное влечение к сфере бессознательного, или, иначе говоря, изначального подсознания, хотя делает оно это, в свою очередь, также бессознательно. Мышление действует в данном случае как злой дух и прародитель своих же собственных кошмаров, действует добровольно бессознательно. И мотив инцеста по своему происхождению является не изначальным импульсом, а логическим продолжением уже существующей идеи любви и секса. Разум, таким образом, переводит идею инцеста в ту область психики, где таятся аффекты и страсти, и держит ее там, словно пленницу, в качестве вытесненного мотива.

Это пока еще тоже не более чем допущение, и оно не может быть ничем иным до тех пор, пока мы не определим природу истинного, изначального бессознательного, то есть ту область психики, откуда проистекают все наши подлинные побуждения. Но это изначальное бессознательное — нечто весьма не похожее на то скопище кошмаров, которые, как пытаются уверить нас психоаналитики, лежат в корне всех наших мотиваций. Фрейдово бессознательное — это клетка, в которую разум заключил свое собственное порождение. Истинное же бессознательное представляет собой тот источник, из которого бьет ключом истинная мотивация. Сексуальность, осознанная Адамом и Евой, создана самим Богом, повелевшим им ее не сознавать. Она не есть вторичный продукт человеческого сознания.

II Инцестуозная мотивация и идеализм

Само собой разумеется, что мы не сумеем укрепить оснований нашей морали до тех пор, пока не определим истинную природу бессознательного. Сам по себе ключевой термин «бессознательное» (без + сознание) представляет собой, собственно говоря, определение посредством отрицания. И нет никаких сомнений, что именно по этой причине его и предпочел любым другим терминам сам Фрейд[12]. Он отверг такие слова, как подсознательное и предсознательное, ибо то и другое подразумевало бы наличие некоего зарождающегося сознания, призрачного полусознания, предваряющего разумное осознание. Ничего подобного не должно было подразумевать Фрейдово бессознательное. Напротив — он, как нам кажется, хотел отразить в нем то, что ускользает от сознательного, то, что в нашей психике противостоит разумному осознанию. Фрейдово бессознательное, как мы его понимаем, — это та часть человеческого «я», которая, будучи по своей природе разумной и, более того, идеальной, никак, однако, не желает проявиться до полной узнаваемости и потому укрывается где-то в области аффектов и там ведет свою мощную, невидимую, тайную и часто подрывную работу. Весь комплекс того, что вытеснено из сознания, и составляет наше бессознательное.

В этом и состоит весь вопрос: что именно вытеснено в область бессознательного? Может быть, это некий изначальный импульс, реализация которого в силу каких-то причин оказалась невозможной? Или, может быть, мысль, которой почему-то не дано воплотиться в действие? Да и, собственно говоря, что это такое — вытеснение? Подавление импульса некой страсти? Или та самая мысль, которую мы отказываемся воплотить на практике, более того — которую мы вообще отказываемся признать своею? И тем не менее, гонимая и неприкаянная, бесправная и бесприютная, она упрямо отказывается уходить, прозябая где-то за пределами нашего сознания.

Подавляя естественные импульсы страсти, человек рано или поздно приходит к расстройству психики. В наше время это знает каждый и за знание это обязан психоанализу. Но человек устроен очень хитрым образом. Оказавшись загнанным в эмоциональный тупик, он способен из тех или иных чувственно-эмоциональных обстоятельств, в которых он оказался, сотворить в своей голове такие умозаключения, которые уже не имеют ничего общего с чувствами и страстями как таковыми, но представляют собой чисто логические, абстрактные, идеальные построения.

Возьмем, к примеру, человека, который полагает, что не способен реализовать себя в браке. Он обнаруживает, что его эмоциональное и даже чувственное влечение к матери настолько глубоко, что подобной глубины его влечение к жене никогда не сможет достигнуть. Это открытие заставляет его страдать, ибо он понимает, что его эмоциональное общение с матерью также не доставит ему полного удовлетворения до тех пор, пока не дополнится сексуальным общением. Он считает, что не сможет испытать полнокровного сексуального влечения к жене. Полной, глубокой любовью он способен любить одну только женщину, и эта женщина — его мать. Запертый в четырех стенах мучительной и все нарастающей страсти, он должен либо найти какой-то выход, либо оказаться ввергнутым в пропасть безумия и неизбежной гибели. Каков же для него единственно возможный выход? Ответ очевиден — искать в объятиях матери того утешения, которого более ему нигде не найти. Так рождается инцестуозный мотив. И не нужны здесь никакие хитроумные объяснения психоаналитиков. Инцестуозная мотивация есть логический выход, подсказываемый человеку его разумом, которому ради собственного спасения ничего не остается, как прибегнуть к этой крайности. Почему в данном случае человеческий разум в опасности? Это уже другая тема. Сейчас мы рассуждаем только о причинах возникновения инцестуозного мотива.

Логическое умозаключение об инцесте как о единственно возможном выходе из положения принимается, конечно же, на глубочайшем психическом уровне и затрагивает глубинные нервные центры, встречая с их стороны отчаянное инстинктивное сопротивление. Поэтому оно должно содержаться в строжайшей тайне до тех пор, пока это сопротивление не будет либо сломлено, либо обмануто. Вот почему сначала происходит вытеснение инцестуозного мотива и лишь затем его окончательное саморазоблачение.

Тут-то и начинается подспудное влияние идеализма. Под идеализмом мы в данном случае понимаем мотивацию вырвавшегося наружу огромной силы аффекта, порожденного некой произведенной умом идеей. Таким образом, рассматриваемый нами инцестуозный мотив есть, прежде всего, логическое умозаключение человеческого интеллекта (даже если это умозаключение производится первоначально бессознательно), которое лишь впоследствии привносится в чувственно-эмоциональную сферу, где отныне он будет готов служить руководством к действию.

Эта возникшая под влиянием идеализма мотивация чувственно-эмоциональной сферы представляет собой последнюю и самую страшную угрозу человеческому сознанию. Она означает конец спонтанной, творческой жизни и торжество принципа механицизма.

Ведь совершенно очевидно, что, коль скоро идеал — в виде фиксированного мотива — начинает применяться по отношению к чувственной жизни души, он превращается в своего рода принцип механицизма. Идеализм, стоящий на страже чувственной жизни души, уподобляется схеме устройства сверхсложной машины. А машина, как все мы знаем, — это действующая материальная конструкция. Таким образом, мы видим, что в своем крайнем выражении чистый идеализм становится идентичным чистому материализму, а самые большие идеалисты на поверку оказываются самыми убежденными и последовательными материалистами. Идеальное и материальное идентичны. Идеал — не более чем бог из машины[13], маленькое механическое устройство, зафиксированное в человеческой психике и автоматически ею управляющее.

Сегодня мы стоим перед вступлением в последние стадии идеализма, и один лишь психоанализ обладает достаточным мужеством для того, чтобы провести нас по этим последним стадиям. Идентичность любви и секса, одна-единственная потребность в самовыражении посредством любви — вот наши четко фиксированные идеалы, и мы должны их воплотить в полной мере. А это означает, что в конце концов мы придем к инцесту и даже к культу инцеста. Иного выбора у нас попросту нет — во всяком случае до тех пор, пока мы будем следовать этим идеалам.

Почему, спросите вы? Да потому что инцест — это и есть логическое завершение наших идеалов, перенесенных в чувственно-эмоциональную сферу. А спасения от логики идеализм не знает. И коль скоро человек выстроил себе определенную систему идеалов, он готов пойти на все, чего потребует от него логика этой системы, только бы не лишиться самой системы. Более того, на него непременно обрушится какой-нибудь роковой катаклизм, который сметет до основания всю его жизнь еще до того, как разрушится его «мотор» — довлеющий над ним идеал. Так что психоанализ мы смело можем назвать авангардом науки, евангелием новой идеальной свободы. Ибо, разумеется, столь полное и последовательное воплощение идеализма не может не вызывать восхищения. Человек в нем есть безусловный хозяин своей судьбы и капитан своей души. Или, лучше сказать, машинист своей души: ведь на самом деле он, этот хозяин своей судьбы, не более чем некий божок из машины. Он лишь изобрел свой собственный принцип автоматизма, а дальше ему остается действовать согласно этому принципу, как «действует» любой винтик сложного механизма.

Но, независимо от степени нашего идеализма, мы все балансируем на краю пропасти: мы пытаемся пройти между двумя раскаленными докрасна металлическими стенками. Отвергнув предлагаемое фрейдистами крайнее средство, мы все же вынуждены будем искать какой-то иной выход. Ибо мы все находимся в тупике, из которого выхода не знаем и знать не можем, а выход ведь должен быть, и мы отчаянно его ищем, ибо найти его означало бы стать самими собою и более никогда и ни в чем не отклоняться от собственной природы. Но мы не знаем, в какую сторону нам идти, чтобы следовать своей природе. И так ли уж виновен психоанализ, когда пытается указать нам хоть какой-то выход, даже если этот выход — инцест?

В то же время мы понимаем, что если будем следовать за «идеалом» и далее, то ничего не сумеем приобрести. Было бы намного лучше, если бы мы сумели вернуться к нашему собственному, истинному бессознательному. Но не к тому бессознательному, которое представляет собой всего лишь перевернутое отражение нашего идеального сознания. Мы должны, если только сможем, открыть то истинное бессознательное, откуда бьет ключом наша жизнь, предваряя всякие умствования. То первое в нас биение жизни, что не повинно ни в каких рассудочных искажениях, да и не подвластно им, — это и есть бессознательное. Оно изначально, но никоим образом не идеально. Оно и есть то спонтанное начало, из которого нам только и следует исходить в своей жизни.

Каково же, в таком случае, это истинное бессознательное? Оно не фантасмагорическое порождение разума, а естественная, спонтанная воля к жизни, присущая всякому живому организму. Где его начало? Там же, где начало самой жизни. Но все это слишком неопределенно. Что толку говорить о «бессознательном вообще», как мы, например, говорим об «электричестве вообще»? Электричество — это гомогенная энергия, о которой можно говорить вне зависимости от конкретного места ее приложения или применения. Но жизнь невозможно себе представить как нечто, существующее «вообще». Она существует только в конкретных, живых существах. Там, где начало жизни, там — ныне, и присно, и во веки веков — начало отдельного, живого индивида. А это означает, что там, где происходит рождение живого индивида, мы всегда найдем и начало жизни, и помимо этого никакого начала жизни нет и быть не может. Любая попытка дальнейшего обобщения непременно уведет нас за пределы понятия живого, в область гомогенной механистической силы, как это и происходит в космологиях восточных религий.

Начало жизни — в зарождении первого индивидуального бытия. Можете, если хотите, назвать впервые возникшим индивидом простейший, одноклеточный кусочек протоплазмы. Умозрительно, в пределах абстрактного упрощения, это на самом деле так и есть. В этом смысле мы действительно можем утверждать, что жизнь начинается с простейшего одноклеточного кусочка протоплазмы. Ну а там, где начинается жизнь, начинается и бессознательное. Таким образом, простейший, одноклеточный кусочек протоплазмы — это уже индивид. Именно индивид, а не математическая абстракция, как, например, абстракция силы или энергии.

Где начинается индивид, там начинается жизнь. Одно неотделимо от другого. Жизнь неотделима от индивидуальности. Но там, где начинается индивид, там начинается и бессознательное, представляющее собой не что иное, как спонтанную волю к жизни. Пытаясь проследить бессознательное до самого его истока, мы приходим к заключению, что этим истоком для всех высших организмов является та первая яйцеклетка, где зарождается индивидуальный организм. В момент зачатия, когда мужская клетка сливается с женской, во Вселенной возникает новая целостность жизни и сознания. Разве это не очевидно? У бессознательного нет никакого другого источника, кроме этой первой оплодотворенной яйцеклетки.

Бессмысленно говорить о бессознательном как о гомогенном явлении, подобном энергии электричества. Мы лишь тогда действительно будем иметь дело с бессознательным, когда поймем, что в каждом индивидуальном организме заключается его индивидуальная природа, а его индивидуальное сознание творится спонтанно в момент зачатия. Мы сказали творится. Под словом творится мы имеем в виду спонтанное зарождение во Вселенной, зарождение как бы из ничего. Но ex nihilo nihil fit[14]. Это верно и в отношении зарождающегося индивида. Слияние двух клеток, мужской и женской, дает нам представление о процессе его зарождения. И от этого процесса зарождения мы с полным основанием можем ожидать появления новой целостности, согласно закону причины и следствия. Ожидаемым естественным или автоматическим следствием процесса зарождения должно быть появление нового существа. И природа этого нового существа, по тому же закону, должна быть производной от природы родителей.

Однако именно это последнее утверждение мы отрицаем. Мы отрицаем, что природа любого нового творения производна от природы его родителей. Природа ребенка не является просто новой перестановкой или комбинацией тех элементов, что содержались в природе родителей. В природе ребенка всегда есть что-то такое, чего не было в природе родителей. Более того, в ней есть нечто, что не могло быть произведено от природы всех других когда-либо существовавших индивидов. В природе ребенка всегда есть нечто совершенно новое, непроизводное и невоспроизводимое, то, что до сих пор всегда оставалось, и всегда будет оставаться, беспричинным. Это «нечто» и есть сущность индивидуальности, не поддающаяся определению и анализу. Каждый раз в момент зачатия каждого высшего организма непостижимым образом возникает во Вселенной эта природа индивидуальности — возникает как бы ниоткуда, из ничего. Вопреки всем причинно-следственным законам зарождения и развития, природа индивида до сих пор остается необъяснимой. Свойственное индивиду единство сознания и бытия, возникающее в процессе зачатия каждого высшего организма, есть результат чистого творения — непостижимого разумом деяния, совершаемого вне тех рамок, в которых существует и может существовать наш ограниченный ум.

Эта беспричинная, сотворенная из ничего природа индивидуальной личности есть извечная тайна божественной природы души. Религия в этом смысле права, тогда как наука ошибается. Каждое индивидуальное существо имеет душу — особую индивидуальную природу, происхождение которой не может быть объяснено на основании каких бы то ни было причинно-следственных законов. Эти причинно-следственные законы не смогут объяснить природу индивидуальности даже отдельно взятого одуванчика. Для существования индивидуальности нет видимой причины, нет в ней никакого логического смысла. Наоборот, она существует вопреки всем научным законам и даже вопреки здравому смыслу.

Теперь, после того как мы это установили, у нас есть все основания вплотную подойти к попытке уяснить себе, что такое бессознательное. Говоря о познании бессознательного, мы, по крайней мере, уже знаем, что именно хотим познать. Нам необходимо внутри сущностной, уникальной природы любого индивида выделить и ограничить именно то, что по самой своей природе не поддается определению и анализу, то, что изначально является непостижимым. Постичь это невозможно, можно лишь испытать — в каждом конкретном случае. И вот то, что в каждом конкретном случае оказывается непостижимым, мы и назовем бессознательным. В сущности, тут больше бы подошло слово душа. Ведь на самом деле под бессознательным мы и имеем в виду душу. Но идеалисты так истаскали это слово душа, что в наши дни оно означает лишь то, чем человек сам себя считает. А то, чем человек сам себя считает, есть нечто весьма далекое от его истинного бессознательного. Так что от идеалистического слова душа нам все же придется отказаться.

Однако если бессознательное есть нечто непостижимое и непознаваемое, то откуда же вообще мы узнали о его существовании? Прямо из опыта, вот откуда. Лучшая часть наших знаний — это знания о непознаваемом и непостижимом. Мы знаем о солнце, но не в состоянии его постичь, хотя и придумали теорию о каких-то там горящих газах и прочую причинно-следственную ерунду. Даже если у нас и сложилась более или менее стройная система теоретических понятий о солнце как о сфере кипящего газа (хотя на самом деле солнце, скорее всего, — нечто совершенно иное), то все равно мы ни за что не сможем себе даже отдаленно представить это кипение, это бушующее пламя. Знание, основанное лишь на рассудочном представлении, может быть, в лучшем случае, только такого рода знанием, какое апостол Павел[15] называл «знанием отчасти», противопоставляя полному, «совершенному» и, ввиду невозможности прийти к полноте опыта, никогда не достижимому знанию. Это, безусловно, является признаком любого полного знания: оно пребывает главным образом в сфере бессознательного, а та его часть, что «выступает» над поверхностью разума или сознания, есть скудная из него выжимка, его бледная тень.

Знать природу бессознательного для нас такая же необходимость, как знать природу солнца. Но мы не должны пытаться объяснить, что такое бессознательное — не более, во всяком случае, чем мы должны пытаться объяснить, что такое солнце: ведь все равно мы не сможем сделать ни того, ни другого. Мы имеем представление о солнце постольку, поскольку можем его созерцать, наблюдать ход его движения по небосклону, чувствовать его меняющуюся силу. То же самое и с бессознательным. Мы наблюдаем его во всех его проявлениях, в его непрестанных перевоплощениях. Мы видим ход его движения, чувствуем испускаемые им безотчетные импульсы. Все это регистрируется нашим сознанием.

Ибо хотя бессознательное является творческим элементом и, подобно душе, само по себе пребывает вне сферы причинно-следственных законов, оно в то же время следует этим законам в процессе самореализации. Во всяком случае, причинно-следственные явления составляют у каждого отдельно взятого индивида какую-то часть этой непостижимой самореализации бессознательного. Великие законы Вселенной — не более чем устойчивые проявления бессознательного.

Все, что мы можем и даже обязаны сделать, — это попытаться еще более тщательно проследить за проявлениями истинно бессознательного и посредством их рационального познавания сломать те рамки, в которые мы тщетно пытаемся его загнать. Ибо вся суть истинно бессознательного в том и состоит, что оно все время движется вперед, всякий раз опровергая наши знания о «законах» или же устойчивых проявлениях и особенностях бессознательного. Мы заходим чересчур далеко в своих попытках свести истинно бессознательное к неким идеальным понятиям. На самом деле мы можем лишь попытаться познать его подлинную природу и затем положиться на нее самое как на наилучший генератор нового движения и нового существования — творческий двигатель прогресса.

То, от чего все мы нынче страдаем, заключается именно в попытке удержать бессознательное в определенных «идеальных» пределах. Чем больше мы форсируем «идеал», тем больше извращаем естественную природу и естественное движение бессознательного. Но едва мы признаем всем нам знакомое и при этом непостижимое присутствие целостного бессознательного, едва сможем усмотреть его «гнездо» в нас самих и прореагировать на его первые и очевидные движения, едва узнаем его типичные проявления и особенности и сумеем дать научное определение неких причинно-следственных законов, которым оно следует в процессе самореализации в нас самих, — только тогда мы сможем наконец поддерживать свою жизнедеятельность, черпая необходимые для этого силы из спонтанного, изначального источника, вместо того чтобы пытаться делать это, обращаясь к мертвым механическим схемам и идеалам. Вот в чем должна заключаться наука о творческом бессознательном и тех его проявлениях, которые подчиняются определенным законам. Эта наука нам пока не известна, ее пока еще нет, не существует даже ее первого, исходного термина. Правда, основной ее постулат может стать нам ясным даже сейчас — для этого мы должны лишь признать, что бессознательное как новая индивидуальная реальность в каждой вновь оплодотворенной яйцеклетке есть результат творения. Но чтобы до конца понять этот постулат, требуется, чтобы на нас низошла свыше некая благодать, природа которой находится вне науки и выше науки. Вот тогда-то наука и откажется от веры в неограниченность чисто рационального познания и вернется к «старой доброй» вере в Бога. Это вовсе не означает, что наука перестанет быть наукой, но благодаря этому она приобретет возможность прийти наконец к полному и совершенному знанию.

III Рождение сознания

Тщетно стали бы мы пытаться определить, что есть сознание или что есть знание. Да и к чему нам это, если мы уверены, что это понятно и так, без всяких определений? Но вот чего мы наверняка не знаем, хотя и должны были бы знать, так это природы того изначального, первичного сознания, которое, как целостная и развивающаяся субстанция, лежит в основе функционирования всякого организма. Местонахождением идеального сознания является наш мозг. Но идеальное сознание — это конечный результат работы сознания, готовый продукт. Основная же часть сознания лежит вне мозга. Эта остальная часть сознания и является источником жизненных «соков» человека. Впрочем, не только человека.

Мы ведь должны признать, что медуза или морская звезда тоже обладает своим собственным — пусть и своеобразным, но целостным — сознанием. А признав это, мы тотчас же оказываемся за стенами «замка» нашего идеального сознания, расположенного в мозгу, и попадаем в движущийся поток «сокового» сознания. Но не будем бросаться в другую крайность и удержимся от того, чтобы отправиться на самое дно «сознательной» жизни, к беспозвоночным и бактериям. Не любопытнее ли взглянуть на то, что делается поближе, прямо у подножия той скалы, где высится неприступный замок человеческого сознания?

Возьмем, к примеру, человеческий зародыш, пребывающий в утробе матери. Обладает ли плод сознанием? Видимо, должен обладать, ибо наделен способностью к независимому саморазвитию. В то же время его сознание не может быть идеальным и церебральным, ибо зарождение первичного сознания, то есть сознания на стадии утробного развития, предшествует первым признакам появления мозга. Тем не менее это уже целостное, индивидуальное сознание, имеющее свою собственную индивидуальную цель, обладающее своим собственным, индивидуальным ритмом развития. Где же центр, средоточие такого сознания? И каким образом оно может функционировать еще до того, как сформировалась нервная система? А оно ведь функционирует — функционирует постоянно и стабильно: оно само, словно невидимый паук, ткет паутину нервов и мозга.

Что это за паук? Где тот центр, откуда он начинает ткать свою паутину? Ибо хрупкий человеческий плод обязательно должен иметь центр сознания, причем такой центр должен быть в нем с самого начала, то есть с момента оплодотворения яйцеклетки. Именно эта яйцеклетка является первичной и центральной, и она останется таковой на протяжении всей долгой жизни других бесчисленных клеток, составляющих любой индивидуальный организм, — останется источником и ключом живого, изначального бессознательного. И в последний миг жизни, так же как и в первый миг зачатия, первичная клетка остается креативно-созидательным центром, центром жизни — как сознательной, так и бессознательно-органической.

Где же в развитом плоде следует искать этот креативно-созидательный центр? Может быть, в мозге или в сердце? Но здравый смысл нам подсказывает, а наука подтверждает, что этот центр находится где-то в глубине, за пупком. Именно там, вне всякого сомнения, находится этот первичный центр, основу которого и составляет самая первая клетка организма — оплодотворенная яйцеклетка. У любого существа, вынашиваемого в материнской утробе, этот центр находится за пупком. Здесь он был изначально, пребывая в таинственной связи с внешним миром. Надежно связанный с организмом матери, он в то же время выполняет свою собственную работу, пропуская через себя животворящий поток крови. Связанный с системой кровообращения матери, он постепенно сплетает паутину собственных кровеносных сосудов, формируя свое собственное тело как вместилище своего сознания. И все это время между этим центром, этим сгустком жизни, и огромным внешним миром существует совершенная связь. На допущении этой связи астрологи построили свою науку задолго до того, как рассудочное, рациональное сознание присвоило себе все прерогативы знания.

Плод не обладает личностным сознанием. Впрочем, что такое, по своему происхождению, понятие личности, как не тот же самый идеал? Но зато плод, несомненно, обладает индивидуальным сознанием. Начиная с возникновения первой клетки, этого организующего центра всей его деятельности, он становится существом целостным и единственным в своем роде. Этот центр радикально отличает его от всего окружающего мира, с него он начинает свое автономное развитие. Деятельность этого центра закладывает основание индивида как целого и косвенно вовлекает в себя деятельность всей Вселенной. Ибо вся эта установившаяся, основанная на причинно-следственных связях Вселенная, целый космос, угаснет и распадется, если не будет постоянно подпитываться и обновляться в центре творческой жизнедеятельности индивидуальных творений.

Но если этот центр находит себе постоянное место в первой, оплодотворенной, клетке, у него должно быть свое место и в развитом плоде, а впоследствии и во взрослом индивиде. Где же его местонахождение у еще не родившегося ребенка? Ответ не вызывает сомнения — там, где плод соединяется с пуповиной. А у взрослого? Да все там же, в области пупка. Этот эмоциональный первичный центр залегает где-то в основании солнечного сплетения нервных узлов.

Не претендуя на терминологическую точность, мы хотим лишь указать на некую научную ошибку. Почему бы не предположить, что центр первичного, конструктивного сознания у всех млекопитающих находится вовсе не там, где его обычно ищут ученые, а в центральной части брюшной полости, в районе пупка или важного нервного центра, называемого солнечным сплетением? Откуда мы это знаем? Мы это просто чувствуем точно так же, как чувствуем голод, любовь или ненависть. А уж на основании подспудного знания человека о том, что представляет собою он сам, наука может искать материал для анализа, подвергая критической оценке это знание, доказывая его истинность или ложность.

Всем нам приходилось держать на руках новорожденного или хотя бы грудного младенца, и мы не могли не обратить внимания на разницу ощущений от прикосновения к маленькому, круглому и упругому животу малыша и к его маленькой, круглой и мягкой голове. По этим ощущениям мы могли судить о том, где просто мякоть, а где настоящая жизнь. Все мы видели слепых щенков или слепых котят и слышали, как они пищат. Но откуда берется этот писк? Что это — некие диктуемые мозговой деятельностью восклицания? Нет, это чревовещание: звук исходит из желудка. Там находится центр бодрствования. Посредством писка этих неуклюжих новорожденных существ заявляет о себе их первое, зародившееся еще в плоде сознание. Это не что иное, как бессознательное, обращающееся к нам прямо из того важнейшего брюшного центра, где и у человека располагается его предсознательный «ум».

Здесь, по телу пупка, происходит разрыв новорожденного существа с субстанцией, давшей ему жизнь, здесь впервые разрывается связь. Здесь шрам, как раскрывшийся бутон, навсегда останется напоминанием о боли и первом расцвете индивидуальности. Здесь отметина нашего одиночества во Вселенной, клеймо и печать нашей свободы, нашего совершенства и нашей неповторимости. Отсюда сравнение пупка с лотосом. Отсюда мистический ритуал созерцания собственного пупка. В этом ритуале высший ум полностью растворяется в низшем и первоначальном сознании: последнее сознание возвращается к первому.

Каждая мать понимает это лучше любого философа. Она знает, что такое этот разрыв, знает, что он навсегда разъединяет ее и рожденное ею дитя, давая ему возможность жить своей собственной, отдельной и свободной жизнью. Знает чудную, трепетную розу пупка, нервно содрогающуюся, так что кажется, будто она наделена чувствами и сознанием; знает, как больно этой розе и как она плачет, тоскуя по прежней, разорванной связи, и в то же время смеется, ликуя от ощущения органической полноты своей отдельности и индивидуальной свободы.

Большое солнечное сплетение симпатической нервной системы — это мощный и активный физиологический центр новорожденного. Этим центром младенец вновь тянется к матери, криками и плачем моля об исцелении свежей раны, о восстановлении прежнего их единения. Этим центром направляется его рот, слепо тыкающийся повсюду в поисках материнской груди. Как же он сможет ее найти — еще ничего не видя, ничего не понимая?.. Но не требуются тут ни зрение, ни разум. Помещающееся в брюшной полости великое предсознание посылает младенцу опережающий сигнал — и его, как магнит, с силой притягивает к себе материнская грудь, словно излучающая живой магнетизм.

Приникая к материнской груди, младенец до какой-то степени восстанавливает прежнюю связь с телом матери. Этот удивительный процесс возвращения к прежнему органическому единству — в дородовое состояние — в то же время есть и стимулирование, питательное поддержание новой индивидуальности. Ребенок испытывает глубокое удовлетворение от проявления силы своей собственной, новой воли. Он теперь живет и действует по законам своего собственного космоса, управляемого им из своего собственного, индивидуального центра, но при этом все еще не теряет связи с соседним космосом — материнским телом.

Теплый, животворный поток вновь устремляется из материнского тела в ноющую брюшную полость ребенка, недавно отделенного от матери. Развитие жизни невозможно без этих разрывов, отделений, катастроф: боль — спутница не только смерти, но и жизни. Быть может, нам недостает мужества и в дальнейшем нашем существовании переживать эти животворящие боли? Если бы мы могли вырваться из привычных пут разума и прислушаться к нашему бессознательному разуму, мы обрели бы это мужество с лихвой. Просто мы засиделись в материнской утробе рассудочности.

Великий магнетически-динамический центр нашего первосознания мощно действует в солнечном сплетении. Это им ребенок познаёт новый для него мир в самом начале жизни, когда умом он еще ничего познать не может. У него нет еще зрения, почти нет ощущений и уж вовсе нет никакого мышления. Нам кажется, что у него нет никакой связи с внешним миром; в глазах у него абсолютная тьма, густая, как протоплазма. Но он сознает и чувствует животом — настолько четко и ясно, что это иногда вызывает у нас ужас и чуть ли не раздражение. Точно так же мать нутром своим знает свое дитя — как ни за что и никогда не могла бы знать его головой. Ведь он не может ни мыслить, ни говорить — он может только чревовещать. Но в ответ на это чревовещание из нервного центра матери, из ее солнечного сплетения, исходит прямая, самопроизвольная эманация, посредством которой происходит ее непосредственное общение с нервным центром младенца, что пульсирует в его животе. Так совершается взаимный обмен знаниями, неизрекаемыми знаниями, знаниями в чистом виде, которые, будь они переданы в ином виде, будь опосредствованы и разбавлены любыми иными средствами выражения, бесконечно много потеряли бы и в целостности, и в полноте.

Взаимообмен этот — словно нежное, мягко струящееся, творящее электричество, текущее между великими нервными центрами матери и ребенка. Электричество Вселенной — губительная сила, но живое электричество общения — сила творческая, созидающая. Оно циркулирует между двумя полюсами эмоционального бессознательного двух теперь уже отдельных друг от друга существ, в каждом из них устанавливая первосознание — святой, всеобъемлющий, главнейший поток нашего сознания.

Но есть здесь и другая сторона медали. Эманация между матерью и младенцем несет в себе не одно лишь нежное единение. Она еще способствует и постоянному расширению ранее наметившегося между ними разлома. Поражает богатством оттенков и форм их общение — и в то же время неуклонно увеличивается между ними разобщенность. Если б мы только могли уяснить себе, что эти два процесса должны на протяжении нашей жизни всегда идти рука об руку — и в любви, и в творчестве! Ибо конечная цель человеческого существования заключается в совершенствовании каждой отдельно взятой индивидуальности, единственной в своем роде и неповторимой, а это невозможно без совершенной гармонии между любящими друг друга личностями — носителями этой индивидуальности. Такая гармония, в свою очередь, невозможна без определенной толики одиночества каждого из них, уравновешенного одиночеством другого.

Так же и младенец: находясь в полном единении с матерью, он в то же время нащупывает пути к отдельному, одинокому, независимому существованию. Один процесс — единение — не может протекать без другого — все более углубляющегося разобщения. Новорожденное дитя поначалу испытывает влечение к первичному истоку, льнет к нему и без него обходиться не может. Кажется, что у него пока еще функционирует только тот нервный центр, который побуждает его к единению, к полной близости с матерью. Младенец плачет от страшащего его одиночества, он протестует против разорванной связи. Он радостен и покоен лишь тогда, когда его допускают к груди: тогда он чувствует себя почти так, как будто вернулся назад в утробу.

Почти, но не совсем, ибо даже в эти моменты он все больше ощущает свою новую природу и силу. Вот он безмятежно сосет материнскую грудь — и вдруг отстраняется, отодвигается: чего-то ждет. Что случилось? Его что-то насторожило? Нет, просто включился другой его центр. Младенец отпрянул, весь напрягся. Может быть, это газы? Болит живот? Вовсе нет. Вслушайтесь, как в такие моменты он кричит. Ушами мы слышим больше, чем видим глазами. Это первый крик его эго. Утверждение своей индивидуальности. Крик бунта против неразрывных связей, бунта против единства. В этом крике бурное желание отстраниться от матери — отстраниться от всех и вся. В нем непокорство, упрямое всеотрицание, взрыв темперамента. Что ж, после столь тесного единения с матерью в период утробного развития нужно ли удивляться этим вспышкам ярости у ребенка, этому стремлению к разделению? Криком младенец заявляет об избавлении от плена утробы, он бьется в слепом порыве к свободе, к отдельному, всеотстраняющему, независимому существованию.

И это вполне естественно: и протестующий плач, и даже припадки гнева, — ибо новорожденный стремится вырваться из связывающих его пут, добиться для себя независимости и свободы. Но порывы эти и припадки способны вывести из себя даже мать. Они ее раздражают, хотя, возможно, и не так сильно, как окружающих. Ведь ничто не оказывает столь сильного и прямого воздействия на великое изначальное сплетение нервных центров, как крик младенца, этот слепой, смутный крик о разрыве связей. Сплошная игра на нервах! Никто не может остаться спокойным — всем кажется, будто вдруг резко наэлектризовалась атмосфера. Мать, быть может, менее всех подвержена этой электризации, ибо в ней самой содержится равный по величине и противоположный по знаку заряд такого электричества. Но и в ней тоже неизбежно, хотя и в гораздо меньшей степени, возникают гнев и раздражение.

Что до самого новорожденного, то весь этот его порыв, все его усилия, направленные на высвобождение из пут зависимости от окружающего его внешнего мира, носят еще совершенно слепой, почти механический характер. Они направлены на одну только мать, хотя затрагивают и других. Активные центры обратной связи содрогаются от раздражающего воздействия окружающей среды. Что это за центры? На этот раз речь идет не о первичном «сознании» в солнечном сплетении, но о связанной с ним бессознательной воле в другом нервном узле. Этим узлом является поясничный ганглий[16], относящийся к спинной нервной системе и играющий роль другого полюса первичной психической деятельности человеческого индивида. Между ним и солнечным сплетением возникает ток нервного напряжения. Когда младенец надрывается от плача, он из своего поясничного ганглия посылает во внешний мир бурные волны раздражения, непокорности и тревоги, а в тот момент, когда напрягается его спина, она приобретает удивительную для такого крошечного существа силу и мощь. В его поясничном ганглии начинает активно вибрировать бессознательное начало, чья деятельность направлена теперь на разрыв и разобщение. Происходит поляризация матери и ребенка, и оба они подвергаются действию аффекта. Правда, мать, как правило, настолько уверена, что ребенок принадлежит ей всецело и полностью, что поначалу не реагирует на его крики. Но он продолжает кричать и кричит до тех пор, пока не вызывает у матери ответную реакцию — раздражение. Ее гнев быстро нарастает, затем следует вспышка — гром и молния. Разражается настоящая буря, и совершается в чистом виде разрыв. После этого оба обречены на свое собственное, индивидуальное существование, оба концентрируются на своем собственном «я», все более совершенствуемом и все более отделяющемся от другого.

Отсюда возникает и дуализм, раздвоенность в первичном сознании младенца. Теплый розовый живот, подрагивающий в доверчивом и радостном смехе, — и в то же время непокорно напряженная спина. Отбиваясь и сопротивляясь, дитя ищет независимости. Напряженная спина дает ему ощущение своего частного, отдельного, неприкосновенного существования. Отныне он не допустит никаких посягательств на свою самостоятельность. В нем пробудилась гордость и потребность в самоутверждении. Ему уже знакомо антагонистическое чувство свободы. Ласки матери, ранее принимавшиеся без сопротивления, теперь решительно отвергаются. Непокорное, своенравное дитя находится под властью импульсов слепой воли, исходящих из поясничного ганглия.

Своенравничает дитя — проявляет свой нрав и мать: иногда — чтоб силой удержать упрямое дитя, а иногда — чтобы его оттолкнуть (так кобыла может лягнуть своего повзрослевшего жеребенка). Вступает в действие центр бессознательной воли. Рождаясь в недрах поясничного ганглия матери, этот поток негативизма устремляется к только что пробужденному соответствующему центру ребенка, вызывая взаимное отталкивание двух уже установившихся индивидуальностей. Все идет нормально до тех пор, пока оба эти противоположно заряженных потока равны по силе. Но в случае, если один из потоков не встречает ответной реакции, эта сила может стать разрушительной. Мать, у которой центр отталкивания недостаточно развит, слишком много нянчится со своим ребенком и тем самым подавляет его волю. Если ему искусственно навязывать одну и ту же бесконфликтную гармонию взаимоотношений, он может вырасти слабовольным и болезненным.

Итак, необходима полярность динамического сознания — с самого начала жизненного пути. Между полюсами возникают и взаимодействуют два потока сознания, способствующие становлению и развитию индивидуального бытия. Нежное единение — жесткое противостояние. Никакое творческое развитие невозможно без этой полярности, без этой двойственной циркуляции противоположно направленных, спонтанных, ничем не регулируемых потоков. Без существования этих потоков жизнь попросту невозможна. Первичное бессознательное постоянно пульсирует между обоими полюсами: любовь и ярость, притяжение и отталкивание, прием пиши и ее вывод из организма. Что толку выдумывать «идеал» поведения? Кто может выпрямить пути бессознательного[17]? Нам следует понять, что мы не можем, даже с самыми лучшими намерениями, становиться на пути нашего бессознательного: такая наша попытка повлекла бы за собой смертельную угрозу для потока жизни всех тех, кто с нами связан. Нарушая нормальное функционирование одного полюса, мы тем самым нарушаем и нормальное функционирование другого. И здесь возникает еще один жизненно важный аспект — чисто нравственный.

IV Дитя и мать

Утверждая, что местонахождением первичного сознания новорожденного является брюшная полость, мы вовсе не хотим сказать, что все остальные центры его сознания абсолютно бездействуют. Вместе с появлением ребенка на свет происходит и пробуждение его центральной нервной системы, наблюдаются даже первые проблески памяти, а вскоре начинаются процессы узнавания и познавания. Но спонтанный контроль над жизнедеятельностью ребенка и все изначальные побуждения к развитию его индивидуальности исходят из эмоционального центра в брюшной полости. В солнечном сплетении располагается первый великий источник и возбудитель сознания ребенка. Здесь, за пупком, находится деятельный первичный разум человека, его исходное бессознательное. С момента зачатия и формирования первой клетки — и до самого момента смерти человека — первичный, великий центр его деятельного сознания пребывает в солнечном сплетении.

Цель развития любого существа — расцвет его индивидуальности. Взрослый, развившийся индивид достигает в пору зрелости своего совершенства: он совершенен как сам по себе, так и в своих гармонических взаимоотношениях с окружающим миром и со всей Вселенной. Все то время, пока пробужден лишь один большой центр сознания в брюшной полости, дитя еще не существует отдельно, то есть как самостоятельное существо: все его естество связано с материнским и размещается в нем. Но как только добавочный — негативный — полюс пробуждает центр бессознательной воли в поясничном ганглии, сразу же начинает биться пульс независимости, начинается утверждение самости. Напрягается спина у ребенка.

Однако и тогда этот ток между двумя полюсами, двойственный по своей сути (позитивный и в то же время негативный, поскольку исходит от позитивно-симпатического и негативно-волевого полюсов), определяется дуализмом двух существ, хотя и является индивидуальным. Каждый из индивидов в этой жизненно важной циркуляции зависит от другого.

Рассмотрим вкратце те виды сознания, что проявляют себя в этих двух главных первичных центрах. Душа новорожденного, находящаяся в солнечном сплетении, подобна живому магниту, действующему как сила жизненного притяжения. Она «всасывает» в себя весь окружающий младенца мир — точно так же, как прежде, во внутриутробный период, всасывала в себя жизненные силы из живого мира внутри утробы матери. Во внешних проявлениях она агрессивно эгоцентрична, хотя внутренне радостна и позитивна. Она вещь в себе, существующая для себя: она субъект, не сознающий объекта. Все, что она сознает, — это свой собственный жизненный потенциал, и этот потенциал втягивает в себя внешний объект, как во внутриутробный период субъективная сила жизненного притяжения втягивала поток крови внутрь плода. Тут душа сама для себя является Всем. Этакая слепая самодостаточность.

Такова первая модель сознания для всякого живого существа — и действие ее во всяком юном существе не может не вызывать изумления. Но и в этом процессе есть своя оборотная сторона, становящаяся явной с самого начала активной работы поясничного ганглия, ибо душа ребенка в своей первой реакции на возникновение неразрывной связи с внешним миром восстает против самой себя. Восстает даже против своей же собственной модели поведения — модели ассимилирующего единения. В ней созревает необходимость прервать, остановить тот великий ассимилятивный психический процесс, что происходит на уровне симпатического нервного центра. Она должна очиститься от самой себя, порвать все связи и контакты с чем бы то ни было. Затем она должна ощутить и испытать свою собственную силу, хотя чаще всего это не более чем пробное, игровое испытание.

Эта реакция все еще чисто субъективна. Когда дитя напрягает спину, вырывается из рук, старается высвободиться, исступленно бьется и кричит без видимой причины, — просто для того, чтоб «показать характер», — оно не ведает, против чего восстает. У него нет объективной осознанности того, на что оно реагирует, образа некой раздражающей его объективной реальности, проявляющей себя прежде всего через мать. Ребенок, словно пловец, непрерывно «колотит воду» вокруг себя сильными ножками, получающими нервный импульс прямо из поясничного ганглия. Он, как лодочник, «отталкивается от берега», стараясь отправиться в свое собственное плавание, стремясь к свободе, свободе и еще раз свободе. Это не что иное, как чисто субъективное движение в негативном направлении.

В нашу эпоху культа объективности, после того, как мы долго учились искусству быть объективными и отдавать себе отчет в своих поступках и побуждениях, наверное, непросто осознать могучую, слепую силу бессознательного на первой стадии его проявления. Бессознательное — это нечто совершенно отличное от того, что мы привыкли называть эгоизмом. То, что мы называем эгоизмом, на самом деле имеет чисто рассудочное происхождение, ибо эго есть просто сумма всего того, чем мы себя считаем. С другой стороны, могучая изначальная субъективность бессознательного на первой стадии его активности лежит в корне всего нашего сознания и бытия, причем корень этот удивительно крепок и цепок. Поэтому единственное, что мы можем с уверенностью утверждать, — так это именно то, что мы надежно «укоренены». И если мы разрушим магическую формулу этой первоначальной субъективности, мы тем самым выдернем свой главный корень и обречем себя на беспомощное беспочвенное существование.

Итак, эта могучая бессознательная субъективность, в которой «я» есть вещь в себе и для себя: субъективность, активно стремящаяся то к психической ассимиляции сопредельной Вселенной, то, напротив, к тотальному от нее отречению; субъективность как первая стадия психической деятельности, поляризованная в солнечном сплетении и поясничном ганглии каждого индивида, но пребывающая во взаимодействии с сопредельными полюсами другого индивида, — субъективность эта является первым и абсолютно необходимым условием существования каждого человеческого индивида. Но мы хотели бы вновь подчеркнуть, что в то же время полная циркуляция устанавливается между двумя индивидами (так что на самом деле ни одни из них, строго говоря, не является свободной вещью в себе) и что возникающая при этом полярность между двумя индивидами и обеспечивает ту связь между индивидуальной целостностью и внешним миром, которая является ключом ко всякому росту и развитию. Чистая субъективность этой первой стадии психической деятельности не более эгоистична, чем чистая объективность любой другой ее стадии. Ибо откуда же взяться эгоизму? Каким образом чистая, взаимно уравновешенная полярность в любом ее виде, взаимодействие двух индивидов, жизненно важное для обоих, могут быть в том или ином смысле эгоистичными со стороны одного из них? Вообразить подобное можно лишь, глядя на мир сквозь призму наших искаженных моральных ценностей.

Если бы не здоровый инстинкт, морализирующее человечество давным-давно уже вымерло бы, истребило бы самое себя. Однако человек вынужден быть морален — морален в корне и по сути своей. Квинтэссенцией морали является основное для человека стремление сохранить совершенную связь между собственным «я» и «объектом» этого «я» — такую связь, которая, не посягая на целостность индивидов, протекала бы в то же время без сбоев и нарушений жизненно важного взаимообмена.

До сих пор мы видели проявление бессознательного лишь на том первом уровне, где оно целиком и полностью зависит от связи между двумя индивидами. Но за установлением взаимодействия на этом мощном, субъективном, «нутряном» уровне немедленно следует пробуждение всей системы к новому уровню сознания. Это пробуждаются большие верхние центры.

Диафрагма разделяет человеческое тело на две половины — психически точно так же, как и органически. Два нижних центра за диафрагмой — это центры темной, центростремительной, ассимилирующей субъективности. Под их влиянием в грудной клетке активизируются первые два центра объективного сознания, которые начинают действовать с неуклонно возрастающей интенсивностью. В груди, подобно солнцу, «восходит» симпатическое сплетение нервных узлов, а на другом полюсе спинной ганглий заставляет человека расправить плечи, наполняя их мощью и силой. И вот мы уже видим взаимодействие двух уровней первичного сознания: первый, нижний, — это уровень субъективного бессознательного, действующий ниже диафрагмы, и второй, верхний, — сознательный уровень, функционирующий в груди выше диафрагмы.

Следует понимать, что субъективное и объективное в бессознательной сфере психики — не то же самое, что субъективное и объективное в сфере разума. В случае бессознательного мы не имеем дела с застывшими понятиями, со статическими объектами в форме мыслей. Нам не приходится утруждать себя восстановлением связей между разумом и его собственным идеальным объектом или докапываться до отличий между идеальной вещью в себе и породившим ее разумом. Да и вообще мы обходимся без этой ненавистной вещи в себе, которая есть одновременно все и ничто. Мы шагаем по твердой почве, а не по зыбкой почве абстракций.

Бессознательная субъективность в ее позитивном проявлении — это активное «всасывание» окружающего мира, а в негативном — всеобъемлющее слепое отторжение (то, что мы называем бессознательным отрицанием). Эта субъективность охватывает равным образом и творчески-эмоциональную и физическую сторону жизнедеятельности ребенка. Она включает в себя и нежно-любящие отношения между матерью и младенцем, и время от времени переживаемые ими иррациональные реакции взаимного отторжения, и процессы мочеиспускания ребенка и сосания груди матери. Психическое развитие происходит параллельно физическому — при всем их различии между собой. Сосание материнской груди и мочеиспускание младенца — это действия, побуждаемые большими субъективными центрами: позитивным и негативным. Когда дитя сосет грудь, между ним и его матерью происходит взаимодействие нервных систем, или симпатическая циркуляция, при которой симпатическое сплетение нервов у матери действует как негативный или подчиненный полюс по отношению к соответствующему нервному сплетению у младенца. При мочеиспускании же младенца имеет место соответствующая циркуляция между волевыми центрами матери и ребенка, так что мать должна получать удовлетворение — и действительно получает его, — от того, что организм младенца выполняет функцию выделения. По мере того как это происходит, ее организм испытывает ощущение, прямо противоположное ощущениям младенца и являющееся реакцией на его ощущения.

В объективном сознании младенца и его матери не существует — по крайней мере на первых порах — никакого четкого представления друг о друге, у них нет никакой идеи, мысленного образа друг друга. Их сильная, действенная взаимная привязанность проистекает из больших центров, находящихся в брюшной полости, — тех самых центров, где изначально сосредоточена вся их любовь, истинная любовь. Мы не говорим здесь о той отраженной, словно лунный свет, любви, что исходит из головы, об этой преобладающей в наши дни неполноценной форме любви. Она коренится в одной лишь идее: объект любви — чисто мысленный объект, бесконечное число раз оцениваемый, критикуемый, исследуемый и рано или поздно себя исчерпывающий. Все это не имеет ничего общего с действительным и действенным бессознательным.

Итак, установив, что бессознательное вспыхивает, мерцает, истекает мощным субъективным потоком из расположенных в брюшной полости центров, напрямую связывая младенца и мать на соответствующих полюсах жизнедеятельности, мы приходим к выводу, что бессознательное не содержит в себе ничего идеального, а значит, и абсолютно ничего личностного, поскольку личность, как и эго, является принадлежностью сознательного или рассудочно-субъективного «я». Таким образом, психоаналитику для начала следовало бы заняться чем-то настолько безличным, что так называемые человеческие взаимоотношения никоим бы образом его не касались. Ибо возникающие на самых первых порах отношения между матерью и ребенком нельзя назвать не только личностными, но даже биологическими. Этого, увы, все никак не могут уразуметь психоаналитики.

Возьмем простой пример. До ребенка дотронулись чем-то меховым или мохнатым — и он кричит от ужаса. Но вот дотронулись тем же предметом до другого ребенка — и он радостно гукает от удовольствия. В чем тут дело? Какой-то комплекс? У отца второго ребенка есть борода?

Объяснение, конечно, возможное, но уж слишком «очеловеченное». Ведь от трения мехом возникает чисто физический эффект, электрический заряд, а электричество, как известно, — это та сила, которая порождает отталкивание, разъединение. Сила эта соответствует волевым проявлениям, возникающим в нижнем спинном ганглии и вызывающим яростное отталкивание, порывы к собственной независимости, к проявлению собственной силы. Вот почему первый из младенцев — с кротким, мягким характером — от соприкосновения с мехом закричит от страха, а второй — упрямый и непокорный — начнет проявлять восторг. Мы имеем здесь дело с реакцией, затрагивающей очень глубокий слой психики, даже более глубокий, чем сексуальный, — слой, где формируется первоначальная, элементарная «душа». Неудивительно поэтому, что ласковый, послушный ребенок, пытаясь погладить черную кошку, в ужасе отдергивает руку, получив заряд электричества от меха дикого по природе, эгоистичного и хищного существа, тогда как тот же самый заряд вызывает у своевольного, упрямого ребенка прилив радости.

В то же время мы не можем упускать из внимания, что ребенок с первых же дней своей жизни является объектом также принципиально иных, сознательно-психических влияний со стороны окружающего мира и почти автоматически реагирует на сознательные проявления нежности со стороны матери. Именно таким образом происходит преждевременное пробуждение сексуальности и развиваются различные комплексы. Но все это проистекает вовсе не от спонтанных проявлений бессознательного. Эти комплексы порождаются вполне сознательными, умышленными действиями, даже если эти действия «ничего такого» и не подразумевали. Тут налицо результат рассудочной субъективности, деятельности сознающего себя «я», столь отличной от изначальной бессознательной субъективности.

Вернемся, однако, к чистому бессознательному. С пробуждением к жизни верхних центров открывается совершенно новое поле сознательной спонтанной деятельности. Большое симпатическое сплетение нервов в груди можно назвать «умом» сердца. Это грудное симпатическое сплетение в «верхнем» человеке прямо связано с солнечным сплетением в «нижнем». Но эта связь осуществляется по типу взаимного творческого противодействия. Из верхнего, грудного симпатического центра, как из окна, «выглядывает» бессознательное, ища себе объект приложения. Прижимаясь к материнской груди, ребенок наполняется первичным ощущением матери; он не желает ее, не наслаждается ею в полном смысле этого слова, а именно ощущает ее как таковую.

И в этом заключается первое важнейшее проявление изначального объективного знания, объективного содержания бессознательного. Такое знание является настоящим сокровищем сердца, понимаемого как символ души. Именно сердце считалось древними тем местом, где пробуждается сознание, и это не было ни ошибкой, ни метафорой. Ибо под сознанием они, как правило, понимали только объективное сознание.

Из сердца как из центра души исходит та удивительная эманация «я», которая ищет любимую и, найдя ее, устремляется к ней, подобно пальцам младенца или незрячего, любовно блуждающим по дорогому лицу, вбирающим в себя его образ и навеки переносящим его в глубины своего бессознательного, своей души.

И это — первый навык объективного знания, приобретаемый бессловесно и вслепую, прямым и непосредственным образом. Это опыт существования младенческого бессознательного непосредственно в образе матери, чистом и непреходящем, — образе, навсегда запечатляемом в его душе. Так душа сама себя оснащает непреходящими ценностями: она словно ткет из них самое себя, как паутину, паутину растущего тела, каждая клеточка которого оснащена непреходящим творческим содержанием.

Груди человека — как двое очей. Нам трудно в это поверить, но соски, как женские, так и мужские, являются полюсами жизнетворной эманации сознания и жизненных взаимосвязей. Нам невозможно это представить себе, но они, пульсируя, подают сигналы во Вселенную или, как маленькие фонарики, освещают дорогу душе, прокладывающей себе путь во тьме окружающего мира.

И конечно же, именно из аффективного «сознательного» центра, расположенного в груди, исходит радостное открытие любимого существа — первое объективное открытие в окружающем мире, первое со стороны человеческого «я» воздаяние чести и хвалы тому, что является другим «я». Функцию этого любимого существа исполняет мать, а точнее, молоко в материнской груди. Но это уже уступка большому нижнему сплетению — основному, солнечному, сплетению. Это еще и функция груди как части пищеварительной системы. Но об этом — особый разговор.

Наконец, в процессе сосания груди пробуждаются руки. Странное возникает ощущение, когда смотришь на изображение Мадонны с младенцем кисти старых мастеров. Порою круглый живот младенца кажется на их картинах доминирующим центром Вселенной, а по временам из его хрупкой груди как будто исходит нежный свет, свет любви. Кажется, будто его грудь освещает окружающий мир в поисках приложения своей любви и будто это свет истины, падающий на восхищенную Мать, нежно склонившуюся к нему и прислушивающуюся к Божественному откровению.

Маленькие ручки беспорядочно двигаются, пытаясь потрогать, схватить, познать. Хватка младенца ласкова, а не губительна. Он ищет близости с только что обнаруженным дорогим существом, он хочет до конца его понять. Понять и нежно сохранить в своей памяти. Устремиться к нему всем своим ищущим «я». Именно это мы называем любовью.

Но это на самом деле только одно из направлений любви, той любви, что исходит из центра любви в грудной клетке и заставляет губы — искать соски, руки — нежно, ласково двигаться и исследовать, глаза — широко раскрываться и воспринимать. Глаза и руки — они пробуждаются и приводятся в активное состояние по сигналу из центра в груди. Но уши и ноги управляются теми центрами, что расположены ниже и глубже. Уши, чуткие к малейшим вибрациям, и ноги, упирающиеся во всякую твердую поверхность, подчинены мощному нижнему спинному ганглию.

И вот теперь все уже действует по-настоящему: руки двигаются и исследуют, глаза стараются постичь, ноги то сгибаются, то разгибаются в коленках, маленькие ступни подергиваются и поворачиваются, уже готовые встать на твердую почву.

Становление индивида в его целости и целостности происходит именно таким образом. Два уровня сознания — первый верхний и первый нижний — устанавливаются на основе взаимосвязи двух полюсов. Так возникает первая полная циркуляция внутри индивида, между его собственными, верхним и нижним, центрами. Отныне индивидуальное сознание получает возможность целостного и независимого существования и действия, вне зависимости от наличия или отсутствия внешних связей. Отныне оно получает право быть само по себе.

V Любящий и любимый

Сознание развивается на двух взаимодействующих уровнях. На каждом из них существуют два полюса — позитивный и негативный, то есть симпатический и волевой нервные центры. Первый уровень устанавливается между полюсами симпатического нервного центра — солнечного сплетения — и волевого нервного центра — поясничного ганглия. Этот первый, активный, уровень является уровнем субъективного бессознательного, из которого и развивается сознание как целое.

Параллельно первому уровню субъективного динамического сознания (и во взаимодействии с ним) немедленно возникает соответствующий первый уровень объективного сознания, представляющий собой объективное бессознательное, поляризованное в ганглии грудной клетки, то есть, попросту говоря, в груди. Устанавливается совершенное взаимодействие по принципу единства противоположностей между первым уровнем в брюшной полости и первым уровнем в грудной клетке. Эти два уровня, поляризующие друг друга в системе четырехкратной полярности, и составляют первое основание индивидуального, самодостаточного сознания.

Каждый из полюсов активного бессознательного выявляется в специфической деятельности и дает начало специфическому виду динамического, или творческого, сознания. На каждом уровне негативный волевой полюс дополняет позитивный симпатический полюс, однако сознание, берущее свое начало от этих двух, дополнительных по отношению друг к другу, полюсов, не является простым сочетанием позитивного и негативного — оно является принципиально иным и противостоит уже другому уровню сознания. При этом сознание каждого уровня является чистым и совершенным само по себе.

Однако в тот момент, когда оба эти уровня — верхний и нижний — вступают в область взаимодействия, достигается принципиально новый уровень их взаимовлияния. Верхний, динамически-объективный, уровень является дополнительным по отношению к нижнему, динамически-субъективному. Между обоими уровнями возникает и постоянно поддерживается гармония противоположностей, и это единство противоположностей между двумя уровнями формирует первое целостное поле сознания. В каждом индивиде существует эта четырехкратная полярность, а во взаимоотношениях двух индивидов — уже восьмикратная.

Теперь, прежде чем мы сможем так или иначе выстроить некую стройную систему научной, «понимающей», психологии[18], мы должны объяснить природу сознания на каждом из его динамических полюсов — природу сознания как направление динамико-витального потока, как результирующую физически-органического развития и деятельности индивида. И мы должны это сделать прежде, чем начнем размышлять об «адекватной» системе воспитания. Наука о воспитании нынче повсюду переживает период разброда и шатания. Больше не уповая на путеводную звезду разума, не стремясь нагрузить интеллект, она без руля и без ветрил носится по волнам в океане абсурда и отчаяния. И не стать ей серьезной наукой до тех пор, пока не будет как следует понята человеческая психика. А человеческую психику мы так никогда и не начнем понимать, прежде чем не осмелимся ступить на темный континент бессознательного. Приступив же к исследованию бессознательного, мы обнаружим, что должны идти от центра к центру — или, пользуясь древним эзотерическим термином, от чакры к чакре[19]. Мы должны терпеливо выявлять психические проявления каждого центра и, более того, по ходу дела выяснять психические результаты взаимодействия (взаимодействия по принципу противоположности) между динамическими центрами — взаимодействия как внутри одного индивида, так и между разными индивидами.

Вот достойное поле для научной деятельности — деятельности на долгие времена. Однако начинать можно хоть завтра. Такая деятельность, по крайней мере, освободит нас от самых ужасных оков — оков идей и идеалов. Это великая цель для тех. кто вечно трудится над высвобождением спонтанной психики — истинной души человека.

В предыдущих главах мы надеялись хотя бы обозначить основные вехи становления первой сферы бессознательного, для чего пытались разобраться в природе сознания, проявляющего себя на каждом из указанных полюсов, а также в сложном разнообразии динамического напряжения, возникающего между различными полюсами. До сих пор мы высказали всего лишь предположение о природе первого уровня бессознательного и попытались подойти ко второму, или верхнему, уровню. При этом мы не стремились к научной точности, по крайней мере в терминологии. Все, к чему мы стремились, — это к вразумительной постановке вопроса.

Для обеспечения уравновешенной деятельности солнечного сплетения пробуждается большое сплетение в грудной клетке. В нынешнюю эру это сплетение можно считать огромной планетой в нашей психической Вселенной. В предыдущую, симпатическую, эру цветок Вселенной расцветал в пупке. Но, начиная еще с древнеегипетских времен, солнце творческой активности сияет из груди, из сердца Высшего Человека. Именно оно является для нас источником света: любящее сердце. Святое Сердце. Именно ему мы противопоставляем темную бездну низшего человека, всепоглощающий водоворот его «животной» сущности («живот» — это то, что за пупком). Даже теософы[20] не поняли, что именно там, в животе, на самом деле и расцветает универсальный лотос и что «низший человек» с его «животной» сущностью, этот темный всепоглощающий водоворот, был некогда творческим истоком в истинном понимании этого слова.

Называя сердце солнцем и источником света, мы, однако, нисколько не грешим против биологии. Ибо корень видения, то есть зрения как такового, — в сердечном сплетении. Если же мы будем рассматривать само сердце, а не нервное сплетение, то мы должны будем говорить уже не об одной только нервной системе. Ну а если мы будем иметь дело со всем бурлящим потоком кровообращения, то нам придется залезть в такие дебри, где наш неопытный ум просто станет в тупик. Для наших целей достаточно будет иметь в виду, что солнечное сплетение является первым и главным ключом к той грандиозной пищеварительно-сексуальной деятельности, которая совершается в человеке, деятельности одновременно функциональной и творчески-эмоциональной.

Что же до сердечного сплетения, то оно есть первый и главный ключ к дыхательной системе и всей активно-продуктивной деятельности. Рот и ноздри — ворота в каждый из этих двух великих центров, нижний и верхний: даже грудной области свойственна эта двойственность. Ключ к дыханию и работе рук находится в груди, в то время как ключ к пищеварению, к чувственным проявлениям, к сексу — в нижних центрах. Эта двойственность заходит очень далеко и глубоко. Так же, как и полярность. Все в организме — от основных органов до малых лимфатических узлов — зависит для каждого от своего собственного, особого центра в бессознательной сфере: каждый открывается в сознании своим собственным, особым динамическим ключом, который почти с полным правом можно назвать «клеточкой души». Врожденное бессознательное, или душа, — это первая делимая клетка, и производные от нее клетки, также способные к воспроизводству, образуют органы, узлы и нервные центры человеческого организма. Вот наш ответ материализму, равно как и его противоположности — идеализму. Клеточное бессознательное производит органы, точно так же как и сознание. И эти великие производящие клетки бессознательного и дальше сохраняют активность внутри жизненно важных нервных центров, каковые нервные центры, начиная с первого по происхождению — солнечного сплетения — и заканчивая венчающим все это сложное строение мозгом, образуют одну гигантскую цепь двойственной, дуальной полярности и разветвленного сознания.

Все это, конечно, попутные, поспешные, поневоле сбивчивые умозаключения. Вернемся, однако, к основной линии наших рассуждений. Итак, сравнивая сердечное сплетение с солнцем и светом, мы не просто прибегаем к красивой метафоре (метафоре в первоначальном значении этого слова: перенос). Ибо эманация сознания из этого первого верхнего центра, расположенного в грудной клетке, действительно сравнима с волнами света, омывающими вечный предмет своей любви и высвечивающими сквозь оболочку его суть. Такой перенос объективного знания в глубины души — почти то же самое, что зрение. Это корневое зрение. Оно возникает прежде, чем открываются глаза. Это первый гигантский опыт постижения, пока еще темного, но движущегося к свету. Это око груди. Психически — это основное объективное знание. Динамически — это любовь, преданная и верная любовь.

Таким образом, мы почти уже определили двойственность природы этого первого, верхнего сознания. Сначала из груди исходит эманация любви, эманация любящего «я», всего себя отдающего любимому. А затем эта любовь превращается в обогащенное новым знанием объективное сознание, первое объективное содержание души.

Этот процесс является доказательством и иллюстрацией дуальной полярности. Из позитивного полюса сердечного сплетения проистекает та эманация, которую мы называем самоотверженной любовью. На самом же деле она не самоотверженная (отвергающая все свое «я»), а самоотдающая (отдающая любимому свое «я»). И это единственная признаваемая нами форма любви. Но из мощного плечевого ганглия исходит негативная эманация, которая испытующе «ощупывает» любимого, возвращаясь к чисто объективному восприятию — не критическому и рассудочному, а эмоционально проницательному.

Вдумаемся в природу этого различного действия двух верхних полюсов. Из симпатического нервного узла в районе сердца проистекает, подобно солнечным лучам, чистая и преданная любовь. Но из мощного плечевого ганглия исходит сила отрицания, сила, воздействующая на предмет своего внимания разделяюще и в конце концов переносящая внутрь себя объективный образ этого предмета. И это вторая половина преданной (самоотдающей) любви — совершенное знание любимого.

И теперь это знание само по себе может явиться причиной противопоставления любящего и любимого. Оно — дух такого противопоставления, подобный оттиску на любящем всего того, что не поддается, сопротивляется ему в любимом. Объективное знание — это всегда знание именно такого рода: знание об отличиях, которые невозможно сгладить, точное знание о пропасти, пролегающей между двумя самыми близкими друг другу существами.

Таким образом, деятельность бессознательного на первом высшем уровне состоит, собственно, из двух видов деятельности. Первый дает то блаженное состояние безраздельной слитности с любимым, которое мы и называем любовью и которым наша эпоха, кажется, насладилась сполна. Это в высшем смысле объективный вид деятельности сознания, хотя такая деятельность и не сохраняет в памяти (даже в динамической памяти[21]) никакого объективного образа. Объективно это просто мощный поток, эманация «я» в блаженном самозабвении, подобная истечению солнечного света.

При наличии одного только этого вида деятельности происходит крайнее удаление «я» от его собственной целостности: оно отступает и растворяется в любимом (не это ли мечта всех восторженных влюбленных?). И все же целостность свойственна каждому живому существу, и поддерживается она деятельностью негативного полюса. Бессознательное отправляется на поиски любимого также и из ганглия грудной клетки. Но что именно хочет оно отыскать? Действительное объективное знание. Хочет найти такие дива дивные, каких нет в нем самом, и как оттиск запечатлеть их в себе самом. И одновременно определить также и пределы своего собственного существования.

Такова вторая часть деятельности верхней, или духовной, самоотдающей любви. В этом исследовании и открытии любимого существа заключается огромная радость. Ибо что такое любимая? Она является тем, чем не являюсь я сам. Сознавая брешь, непроходимую пропасть между мной и любимой, я в самой этой бреши узнаю ее черты. Если первый вид деятельности верхнего сознания полностью устраняет ощущение разобщенности между «я» и любимым, то во втором самое открытие черт любимого является осознанием этой непроходимой, неустранимой пропасти. Таково объективное знание — в противоположность объективной эмоции. Оно всегда содержит в себе элемент самораспространения, как если бы «я» посредством познания любимого обретало способность к расширению, распространению. Кроме того, оно всегда должно по необходимости содержать в себе осознание пределов «я».

То же самое относится и к Божественному Младенцу, запечатленному на картинах старых мастеров. Любопытное впечатление оставляют его изображения на полотнах и фресках Леонардо[22], Боттичелли[23] или великолепного Филиппе Липпи[24]. На них мы видим Мать, в знак покорности и во внимании сложившую руки на груди, и Младенца, пристально вглядывающегося в нее с такой удивительной объективностью, вдумчивостью, с таким глубоким проникновением в материнскую сущность, которые, с нашей северной точки зрения, просто непостижимы. Глаза Младенца, вне всякого сомнения, полны невинности и в то же время какой-то глубокой, довизуальной проницательности, так что становится ясно, что он смотрит на Мать именно через разделяющую их пропасть. В его взгляде настолько запечатлена эта пропасть, о чем мы судим по интенсивности этой довизуальной проницательности, что северянину в этом внимательном взгляде обычно чудится антипатия, и объективность этого взгляда кажется нам почти жестокой.

Очевидно, между любящими (в объективном смысле понятия любви) обычно преобладает один из двух видов деятельной любви — «любовь притягивающая» и «любовь отталкивающая». Мы у себя на Севере обожествляем первую из них. Но на Юге все иначе: там более естественным представляется «объективный», рассудочный стиль любви. И сверх того, на лице Младенца в изображении старых итальянских мастеров почти всегда лежит темная печать изначального сознания нижнего, телесного, уровня, сознания мощного, субъективного, «эгоцентричного» — так называемой «чувственности».

Возьмем пример с нашими собственными детьми. Посмотрим на младенца, который только-только научился направлять внимание на тот или иной предмет. Нам часто кажется, что он вглядывается в свою мать с какой-то отстраненностью и даже отчужденностью! На его лице написано такое выражение, будто он видит мать с другого берега широкой реки и она представляется ему каким-то одиночным предметом, привлекающим и в то же время раздражающим его внимание. Мать, целуя и лаская его, вскоре прогонит эту тень с его лица. Но ей при всем желании не остановить неудержимого потока независимости и негативизма, который и порождает это объективно-критическое восприятие.

Более того, по временам она и сама впадает в своего рода полутранс, и ребенок на ее руках кажется ей каким-то странным и отделенным от нее предметом. Она не воспринимает его ни аналитически, ни критически. Она его вообще никак не воспринимает, не чувствует и не ощущает. Как будто в забытьи, она видит: вот он лежит перед ней, непостижимо и загадочно реальный, вне ее существа, и никогда ей его не понять и не включить в пределы своего «я». Она застигнута врасплох этим неожиданно конечным и объективным впечатлением. Именно ощущение конечности и объективности — вот результат этого недолгого переживания. Произошло нечто окончательное. У нее возникает странное чувство определенности, когда ничего уже нельзя изменить, — чувство одновременно глубокого удовлетворения и какого-то отчуждения. Она нечто приобрела, некий запас изначального, досознательного понимания. Ребенок может становиться каким угодно, но ее понимание этого существа является ее собственностью, отныне и навсегда. Оно дает ей ощущение богатства и силы. Но в то же время оно дает ей ощущение бесповоротности. Это ощущение возникает непосредственно из самой этой удовлетворенности объективностью и окончательностью понимания. Это понимание иного существа, и в нем содержится окончательная уверенность в вечности и непреодолимости той пропасти, что разверзлась между двумя существами, и пропасть эта — одиночество каждого «я», ее и его.

Таким образом, первый уровень верхнего сознания — это полностью направленное на другого, абсолютное и несказанно радостное чувство единства, дополняемое объективным осознанием любимого, осознанием всего, что в нем есть отдельного и отличного. Это осознание — самое ценное в объективном сознании, это обогащение собственного «я» другим «я» посредством работы сознания. Благодаря этому динамичному и объективному осознанию, которое в наши дни мы все чаще именуем воображением, человек со временем, последовательно развивая в себе изначальное чувство универсального, сумеет вобрать в свое «я» всю целостность Вселенной. Мистики это называют постижением бесконечности — чем лишний раз подтверждается чисто мужская сущность современного мистицизма. Древний, женский мистицизм подразумевал под бесконечностью нечто совершенно иное.

Так или иначе, обретение бесконечности, по поводу которой мистиками было сказано столько напыщенных слов, есть на самом деле конкретный процесс развития бессознательного, но лишь его объективно-сознающих центров, то есть процесс, который в естественных условиях, сам по себе, отдельно, не имеет места.

Точно так же душа не может обрести самое себя, стать самой собой посредством одной только любви и одного только единения. Сосредоточиваясь лишь на одном виде деятельности — симпатическом — и превышая хотя бы немного его меру, она разрушает собственную целостность, и это разрушение охватывает весь живой организм. На обоих уровнях любви, верхнем и нижнем, оба вида деятельности — «притягивающая» и «отталкивающая» — должны взаимно дополнять друг друга. Именно полная неспособность достижения такой гармонии расколола надвое современный мир: одна его половина непримиримо сражается за волевой, рациональный, разделяющий контроль над чувством, другая — за безраздельную, ничем не контролируемую его чистоту. Так разделенная душа индивида разделила также весь мир, и это бедствие будет разрастаться все больше и больше — до тех пор, пока не назреет необходимость примирения половин и восстановления целостности.

Цель жизни — совершенствование каждого отдельно взятого индивида. А это невозможно без мощного взаимообмена любовью между всеми четырьмя большими полюсами первого, базового поля деятельности сознания. Необходима двусторонняя эманация симпатической любви: как субъективной — направленной на себя, так и объективной — самоотверженной. И точно так же необходима двусторонняя эманация процесса осознания, играющего разделяющую роль, — как нижнего, витального самоосознания, так и верхнего, интенсивного осознания, осознания всего того, что находится извне, осознания, включающего в себя признание индивидом бесконечной непохожести на других. Сосредоточиться лишь на одном виде деятельности или взаимообмена — значит препятствовать им всем и в конце концов вызвать разрушение всего организма. Душа человека должна обрести необходимые ей силу и достоинство, чтобы понять и принять целостную четырехстороннюю природу своей собственной творческой активности.

VI Человеческие взаимоотношения и бессознательное

Цель этой небольшой книги — наметить хотя бы какую-то точку опоры в той зыбкой области, что ныне известна под именем бессознательного. В конце концов, после всех вышеприведенных рассуждений и наблюдений, мы приходим к выводу о том, что бессознательное действительно существует. Оно представляет собой ту деятельную спонтанность, которая пробуждается в каждом индивидуальном организме в момент слияния родительских клеток и которая, будучи связана с внешним миром, как с противоположным полюсом, постепенно развивает и вырабатывает свои собственные, индивидуальные душу и тело. Таким образом, может оказаться, что бессознательное — всего лишь еще одно слово для обозначения жизни. Но жизнь — вселенская, универсальная сила, в то время как бессознательное по самой своей сути единственно и неповторимо в каждом индивидуальном организме: оно — то же самое, что деятельная, саморазвивающаяся душа, порождающая как свою собственную телесную оболочку, так и способы своей самореализации. В этом телесном воплощении и в этой самореализации скорее всего и состоит вся цель существования бессознательной души — и вся цель жизни. И, таким образом, бессознательное порождает не одно лишь сознание, но также живые ткани и органы, причем в каждый момент своей деятельности каждый жизненный орган зависит от первичного спонтанно-сознательного центра, от которого он произведен, — от этого, если угодно, душевного центра. Сознание же возникает и действует, как паутина, сотканная разумом из разнообразных шелковых нитей, исходящих от первичного центра бессознательного.

Однако бессознательное — это не только не абстракция, но и нечто принципиально неабстрагируемое. Оно всегда конкретно. В самом начале — это вспышка новой индивидуальности в оплодотворенной яйцеклетке. Далее — это цепочка или созвездие клеток, берущих свое начало от этой вспышки. А затем — это большие нервные центры в человеческом теле, в которых непосредственным образом выявляется все то, что проделано теми же первичными, или изначальными, клетками. Эти клетки — центры спонтанного сознания. Скорее всего, их прозрачные гранулы и есть зачатки сознания, вновь и вновь возрождаемого. Если все это звучит загадочно, то моей вины в этом нет. И никакой мистики в этом тоже нет. Это очевидный, наглядно доказуемый научный факт, в котором можно убедиться, заглянув хоть раз или в микроскоп, или в свою собственную душу, то есть убедиться как объективно, так и субъективно. Впрочем, люди привыкли отмахиваться от субъективных доказательств. Узколобые идеалисты не выносят никаких апелляций к недрам своего собственного человеческого восприятия.

Между тем соприкоснуться с человеческим бессознательным можно вполне осязаемо. Мы можем проследить его истоки и центры в больших ганглиях и узлах нервной системы. Мы можем установить природу спонтанного сознания в каждом из этих центров: определить полюса и направление движения тока между полюсами. Благодаря этому мы можем понять действие и индивидуальные проявления психики как таковой, можем уяснить характерные особенности и ритм работы основных органов тела. Ибо природа психики человека и характер функций его организма во многом подобны, с чем мы сталкиваемся на каждом шагу. Стоит лишь на миг затаить дыхание, чтобы понять двойственный характер их природы и двойственный характер обоих полюсов. Но здесь не место вдаваться в подробную характеристику двойственности и полярности жизнесозидательной деятельности и механико-материальной деятельности. Эти два вида деятельности представляют собой как бы два в одном, но одновременно это и полюса, диаметрально различные между собой.

Занимаясь первым полем деятельности человеческого сознания — первым уровнем бессознательного, — мы определили местоположение четырех больших спонтанных центров: два из них ниже, а два выше диафрагмы. Эти четыре центра контролируют четыре важнейших органа. И они же дают жизнь всему фундаменту человеческого сознания. Они одновременно и функциональны и нематериальны: в этом состоит первая полярная противоположность между ними.

Но эта полярность развивается и дальше. Горизонтальное сечение по диафрагме навсегда разделило человека между его индивидуальными полюсами — разделило на «верхнего» и «нижнего» человека, то есть на два больших вместилища — верхнего сознания и нижнего сознания, верхних функций и нижних функций. Это горизонтальная разграничительная линия.

Вертикальное сечение между волевыми и симпатическими системами, линия, отделяющая спинные ганглии и большие сплетения в передней части человеческого тела, представляет собой вторую линию двойственной природы человека. Существует огромное различие между мягкой, восприимчивой передней частью тела и твердой, словно стена, задней частью, то есть спиной. Передняя часть тела — это живой полюс магнита. Задняя часть тела, спина — это закрытость и противостояние. И здесь опять-таки мы имеем два параллельных потока функций и проявлений сознания, разделенных в этом случае по вертикальной линии. Это вертикальная разграничительная линия.

Две эти линии, горизонтальная и вертикальная, образуют крест всего человеческого бытия и вообще всего сущего. И даже в этом нет никакой мистики — или, во всяком случае, здесь ее не больше, чем в древних символах, используемых в ботанике или биологии.

На первом уровне деятельности человеческого сознания, который является основой всей жизни и всего сознания, находятся четыре полюса спонтанного движения. Они создают ту четырехкратную полярность внутри каждого индивида, которую схематически можно представить опять-таки в виде креста. Но индивид ни в коем случае не является вещью в себе. Он способен существовать лишь благодаря поляризованным взаимоотношениям с внешним миром, взаимоотношениям как функциональным, так и психически-динамическим. Развитие личности возможно лишь при циркуляции динамического бессознательного между внутренними и внешними полюсами Должен существовать некий дополнительный полюс, внешний по отношению к индивиду, и между ним и индивидом должна устанавливаться такая циркуляция.

Таким дополнительным полюсом может быть только другой индивид. Должна существовать поляризованная взаимосвязь с другим индивидом — или даже другими индивидами. На первом поле деятельности человеческого сознания у каждого индивида есть четыре внутренних полюса. Соответственно первое, основное поле сверхиндивидуального сознания содержит восемь полюсов: устанавливается восьмикратная полярность и четырехкратная циркуляция. Но возможно, что между двумя индивидами, даже между матерью и ребенком, будет установлена только четырехкратная полярность, дуальная циркуляция. Также возможно, что один из видов циркуляции спонтанного сознания между индивидами так никогда и не установится. Для ребенка это означало бы определенную недостаточность развития, психическую неадекватность.

Таким образом, мы снова сталкиваемся лицом к лицу с проблемой человеческого поведения. Ни одно человеческое существо не может развиваться иным образом, чем посредством поляризованного взаимодействия с другими существами. Эта взаимообразная циркуляция предшествует любому разуму и любому знанию. Она существует ранее человеческой воли, а с ее появлением господствует над ней. И все же и разум и воля способны вмешиваться в ход циркуляции: даже одна-единственная мысль способна нарушить его и. подобно камешку, попавшему внутрь сложного механизма, заблокировать психическое взаимодействие и спонтанный рост.

Почему? Да потому что не одним хлебом живет человек[25]. Пора бы уж нам поскорее разделаться с хлебным вопросом, который, в конце концов, есть лишь азбука общественной жизни, и все свое внимание переключить на гораздо более глубокий и жизненно важный вопрос: каким образом может быть достигнута и стабилизирована нормальная циркуляция витальной полярности, от которой и зависит прежде всего состояние человеческой психики — точно так же, как состояние человеческого тела зависит от циркуляции пищеварения и дыхания. Мы достигли той стадии общественного развития, на которой проблемы пищеварения и дыхания решаются почти что походя. И все же мы снедаемы скорбью, мы несказанно мучаемся от своей собственной неспособности установить и поддерживать жизненно важный психический взаимообмен с другим существом, другими существами и всем внешним миром.

Муки психического голода, на которые обрекли себя цивилизованные люди, едва справившись с проблемой более или менее сносного и постоянного наполнения своих желудков, — эти муки непереносимы, и их нельзя устранить простым усилием человеческой мысли. Прекрасные творческие побуждения, рассылающие свои тонкие и нежные сигналы в поисках того истинного полюса магнитного притяжения, который они должны обрести в другом человеческом существе или в других человеческих существах, — сколько помех встречают они на своем пути! Сколько препон в виде идей, идеалов, условностей они должны преодолеть, пока, не выдержав всего этого, не иссякнут или полностью не умрут!

Каким же образом нам избежать неврозов? Психоанализ нам этого не подскажет. Но даже малейший проблеск понимания истинной природы бессознательного уже дает нам некоторое облегчение и некоторую надежду.

Наша эпоха до смешного недооценивает восхитительно сложный и жизненно важный мир человеческих взаимоотношений. Вся эта бессмыслица о бескорыстной любви по сути своей грубей и отвратительней дикарского фетишизма[26]. Любви следует учиться[27], обретать ее веками терпеливых усилий. Это сложный и многосторонний процесс поддержания индивидуальной целостности посредством бесчисленного множества взаимодействий, взаимообменов витальной полярности между людьми. Уже на первом большом уровне сознания в каждом индивиде действуют четыре основных полюса и возможны четыре вида взаимообмена между двумя индивидами. Течение каждого из них необходимо довести до совершенства и в то же время привести в полную гармонию со всеми остальными. Кто это умеет? Да никто. Но всем нам придется этому научиться, а иначе мы обречем себя на муки нравственного голода и душевных лишений или же на извращения, изнуренность и постепенное сползание к гибели в катастрофе морального разложения. Вся наша жизнь — одна долгая и непрестанная попытка вслепую наладить эту циркуляцию токов между собою и внешним миром, человеческим и неодушевленным: между тем вся наша современная жизнь — вопиющая неудача в этой попытке. И в этом никто не виноват, кроме нас самих.

Ведь на самом деле развитие каждой индивидуальной души представляет собой результат взаимодействия между индивидом и внешним миром. А это означает, что точно так же. как внутриутробное развитие поддерживается движением материнской крови, за счет которой удовлетворяются все жизненные потребности плода, — так и каждый рожденный человек, мужчина или женщина, растет и развивается за счет циркуляции жизненных токов между его или ее спонтанным «я» и каким-то другим иди какими-то другими «я». Именно за счет этой циркуляции жизненных токов между индивидом и другим существом или другими существами происходит развитие и совершенствование каждой индивидуальной души и психики. Это закон жизни и творения, закон, над которым мы не властны. Аскеты и сластолюбцы пытаются, каждый со своей стороны, увернуться от его действия, и это им удается на какое-то время — время жизни одного поколения. Но уже в следующем поколении — обвал, катастрофа. Ибо не одним хлебом живет человек. Его существование даже более чем хлебом, поддерживается животворным творческим потоком между ним самим и другим человеком или другими людьми.

Такая сверхиндивидуальная циркуляция действительно существует и устанавливается между полюсами бессознательного двух или более индивидов. И соответствующая ей, взаимно зависящая от нее — внутренняя, чисто индивидуальная — циркуляция также существует и устанавливается между полюсами бессознательного внутри самого человека, между его верхним и нижним сознанием и между его волевыми и симпатическими полюсами. Здесь происходит четырехкратное взаимодействие внутри одного «я». И именно от этого четырехкратного взаимодействия внутри «я» начинается тот процесс, конечный результат которого известен нам как разум, рассудочное сознание.

Мозг — это, если угодно, преобразователь динамического сознания. Он преобразует этот творческий поток в некий фиксированный код. И потом выдает нам расшифровку и «распечатку» в виде неких графических символов, которые мы именуем представлениями, понятиями и мыслями. Он продуцирует новую — идеальную — действительность. Мысль — это иная, статическая целостность, иная единица механически-динамической и материально-статической Вселенной. Жизнь сбрасывает с себя мысли, как дерево сбрасывает пожелтевшие листья или как птица на лету теряет перья. Мысли — это иссохшее, омертвевшее, ненужное нам оперение: они мешают нам непосредственно соприкоснуться с окружающей нас Вселенной и представляют собой одновременно и изолятор и инструмент для подчинения себе окружающего мира. Разум — инструмент, необходимый для работы других инструментов: он не имеет отношения к творческой деятельности.

Пробуждаясь к жизни в качестве конечного результата и последней инстанции, разум чувствует себя весьма самоуверенно. «Слово стало плотью и сразу же стало в позу», — как съязвил по этому поводу Норман Дуглас[28]. Именно так и происходит. Ум, будучи по самой своей сути автоматически действующим механизмом, присваивает себе прерогативы жизни. Он даже пытается влиять на самое жизнь, полагая, что может ее «собрать» или «разобрать». «В начале было Слово…»[29]. Это самообольщение разума. Слово не может быть началом жизни. Оно конец жизни, опавший лист. Разум — тупик жизни. Но он обладает всей механической силой неживой природы. Он мощный двигатель механической суперсилы. Взяв себе в сообщники волю, он даже пытается навязать жизненному сообществу свою механическую правильность и свой автоматизм, каждое дерево обкорнать до формы геометрической фигуры, а каждого человека — до состояния хорошо смазанного механизма. И вот мы уже видим, как мозг, подобно мошной динамо-машине или аккумулятору энергии, аккумулирует механическую силу и при помощи этой механической силы пытается контролировать живое бессознательное, подчиняя все спонтанное определенным автоматическим принципам, называемым идеями или мыслями.

А человеческая воля помогает разуму в осуществлении этого усмирения и этой стерилизации. Мы ведь толком так и не знаем, что такое человеческая воля. Мы только знаем, что это некая функция, свойственная всякому живому организму, функция самоопределения. Это довольно странная функция души, способная задавать самой себе нужную направленность. Воля — это действительно та функция, которой каждый индивид наделен с самого момента зачатия для осуществления определенного контроля как над органическими, так и над любыми другими, в том числе происходящими автоматически, процессами своего собственного развития.

Изначально эта функция никак не зависит от разума. По своему происхождению она представляет собой чисто спонтанный фактор самоконтроля живого бессознательного. Можно предположить, что изначально, до возникновения разума, воля и сознание — одно и то же. Можно даже предположить, что воля нам дана как важный гармонизирующий фактор, фактор, предотвращающий автоматизацию развивающейся души.

Спонтанная воля мгновенно реагирует на чрезмерную циркуляцию каждого отдельно взятого жизненного потока — любого потока, и этот факт известен психоанализу. Что же до вырождения спонтанно-жизненной действительности в механически-материальную, то против этого автоматизма всегда должна бороться живая человеческая душа. Воля — это сила, которой обладает каждое индивидуальное «я», сила, достаточная для того, чтобы выйти из-под власти автоматизма.

Но когда свободная душа действительно переживает кризис, воля отождествляет самое себя с одним из механически циркулирующих потоков. Тогда развивается комплекс, паранойя. И вот уже перед нами начальная стадия безумия. Если отождествление продолжается, болезнь принимает серьезную форму. Возможны неожиданные расстройства основных психических функций, подобные приступам эпилепсии. Или может возникнуть любое другое из известных психических заболеваний.

Вторая опасность заключается в том, что воля может отождествить себя с разумом и стать инструментом разума. В этом случае вступит в силу тот же самый процесс нарастающего автоматизма, с той только разницей, что протекать он будет медленнее. Разум будет пытаться заполучить контроль над каждой органически-психической циркуляцией. Спонтанное течение будет нарушено и заменено автоматическим.

После этого автоматизированная душа, как мотор какой-то сложной машины, должна будет работать по схеме, основанной на неких заранее известных принципах. И вот тут-то вступают в силу идеи и мысли. Они-то и являются схемой механизма и механическими принципами автоматизированной души.

Вот таким образом человечество продолжает сводить себя с ума или самоавтоматизироваться на основании рационального сознания. И то и другое — психические расстройства. Точно так же отождествление воли с любой другой основной функцией обязательно приведет к психическим отклонениям. Сумасшествие медленно, но верно прогрессирует в нашем обществе. Так что совершенно справедливо русские и французские писатели-авангардисты провозгласили безумие великой целью человечества. Это и есть истинная цель самоавтоматизации и превознесения рационального сознания.

Разумеется, все мы должны совершенствоваться в рациональном сознании. Но рациональное сознание — это ведь не цель. Это скорее тупик. Оно лишь обеспечивает нас бессчетным количеством приспособлений, которые мы можем использовать для того, чтобы попытаться решить труднейшую для нас задачу: прийти к нашей спонтанно-творческой полноте существования.

Более того, оно даже дает нам достаточные средства, чтобы мы смогли подчинить внешнюю, материально-механическую Вселенную самим себе как венцу творения. И кроме того, оно предоставляет нам ясные указания, как нам избежать сползания к автоматизму, и даже полунамекает о должном употреблении воли, о необходимости ослабить контроль ложных, автоматизированных схем и сохранить верность глубоким импульсам души. Вот как нам следует применять наш разум — путеводную звезду и инструмент самопознания. Но разум как творец и руководитель жизни — это проклятие.

Итак, на сегодняшний день мы не можем так уж много сказать о бессознательном. Собственно, почти ничего не можем сказать. Но это только начало. Еще остаются неоткрытыми другие большие центры бессознательного. Пока что мы знаем только четыре, которые составляют две пары. И на все про все семь уровней. То есть существуют шесть дуальных центров спонтанной полярности и еще один, завершающий. И если большое верхнее и большое нижнее сознание мы только начали изучать на ощупь — то другие высоты и глубины нам не удалось пока что даже нащупать.

Нам так много предстоит еще узнать, и каждый шаг на пути познания будет представлять собой смертельную угрозу человеческому идеализму, который сегодня так отвратительно, так беспощадно терроризирует нас. Он должен умереть, и мы непременно вырвемся на свободу. Да и можно ли вообразить более страшную тиранию, чем тирания автоматически идеальной гуманности?!