ПСС. Том 25. Произведения, 1880 гг.

[ВАРИАНТЫ ТЕКСТА СТИХОТВОРЕНИЯ.]

TETѢ ТАНѢ.

[СУСОЙЧИК.]

Дьяволъ — не главный дъяволъ, а одинъ изъ ординарныхъ, тотъ, которому поручено завѣдываніе общественными дѣлами, называемый «Сусойчикъ», былъ очень встревоженъ 6 августа 1884 года. Съ утра стали являться къ нему посланные отъ Татьяны Андреевны Кузминской.

Первый пришелъ Александръ Михайловичъ, второй Миша Иславинъ, третій Вячеславъ, четвертый Сережа Толстой и подъ конецъ Левъ Толстой старшій, въ сообществѣ князя Урусова. Первый посѣтитель, Александръ Михайловичъ, не удивилъ Сусойчика, такъ какъ онъ часто, исполняя порученіе супруги, являлся къ Сусойчику.

— Что? опять жена прислала?

— Да, прислала, — застѣнчиво сказалъ предсѣдатель окружнаго суда, не зная, какъ подробнѣе объяснить причину своего посѣщенія.

— Частенько жалуешь. Что надо?

— Да ничего особеннаго, кланяться велѣла, — съ трудомъ отступая отъ истины, промямлилъ Александръ Михайловичъ.

— Ну, хорошо, хорошо, бывай чаще, она у меня работница хорошая.

Не успѣлъ Сусойчикъ проводить предсѣдателя, какъ явилась молодежь, смѣясь, толкаясь, прячась другъ за друга.

— Что, молодцы? моя Таничка прислала? Ничего, и вамъ побывать не мѣшаетъ. Кланяйтесь Танѣ, скажите, что я ей всегда слуга. Бывайте, приведется, и Сусойчикъ пригодится.

Только раскланялась молодежь, какъ явился и Левъ Толстой, старикъ, съ княземъ Урусовымъ.

— A-а, старичокъ! Вотъ спасибо Таничкѣ. Давно ужъ не видалъ старичка. Живъ-здоровъ? Чего надо?

Левъ Толстой въ смущеніи переминался съ мѣста на мѣсто.

Князь Урусовъ, вспомнивъ дипломатическіе пріемы, выступилъ впередъ и объяснилъ появленіе Толстого его желаніемъ познакомиться съ самымъ старымъ и вѣрнымъ другомъ Татьяны Андреевны:

— Les amis de nos amis sont nos amis.⁵²

— Такъ, ха, ха, ха, — сказалъ Сусойчикъ. — За нынѣшній день надо наградить ее. Прошу васъ, князь, передайте ей знаки моего благоволенія.

И онъ передалъ ордена въ сафьяновой коробкѣ. Ордена составляютъ: ожерелье изъ хвостовъ чертенятъ, для ношенія на шеѣ, и двѣ жабы — одну для ношенія на груди, другую на турнюрѣ.

СКОРБНЫЙ ЛИСТЪ ДУШЕВНО-БОЛЬНЫХЪ ЯСНОПОЛЯНСКАГО ГОСПИТАЛЯ.

№ 1. Сангвиническаго свойства. Принадлежитъ къ отдѣленію мирныхъ. Больной одержимъ маніей, называемой нѣмецкими психіатрами «Weltverbesserungswahn».⁵³ Пунктъ помѣшательства въ томъ, что больной считаетъ возможнымъ измѣнить жизнь другихъ людей словомъ. Признаки общіе: недовольство всѣмъ существующимъ порядкомъ; осужденіе всѣхъ, кроме себя, и раздражительная многорѣчивость безъ обращенія вниманія на слушателей, частые переходы отъ злости и раздражительности къ ненатуральной слезливой чувствительности. Признаки частные: занятіе несвойственными и ненужными работами: чищенье и шитье сапогъ, кошеніе травы и т. п. Лѣченіе: полное равнодушіе всѣхъ окружающихъ къ его рѣчамъ, занятія такого рода, которыя бы поглощали силы больного.

№ 2. Находится въ отдѣленіи смирныхъ, но временами должна быть отдѣлена. Больная одержима маніей: Petulantia toropigis maxima.⁵⁴ Пунктъ помѣшательства въ томъ, что больной кажется, что всѣ отъ нея всего требуютъ, и она никакъ не можетъ успѣть все сдѣлать. Признаки: разрѣшеніе задачъ, которыя не заданы; отвѣчаніе на вопросы прежде, чѣмъ они поставлены; оправданіе себя въ обвиненіяхъ, которыя не дѣланы, и удовлетвореніе потребностей, которыя не заявлены. Больная страдаетъ маніей Блохино-банковской. Лѣченіе: напряженная работа. Діэта: разобщеніе съ легкомысленными свѣтскими людьми. Хорошо тоже дѣйствуютъ въ этомъ случаѣ въ умеренномъ пріемѣ воды кузькиной матери.

№ 3. Больной страдалъ прежде заматорѣлой mania Senatorialis ambitiosa magna,⁵⁵ усложненной mania emolumentum pecuniorum,⁵⁶ и находится въ процессѣ излѣченія. Страданія больного въ настоящую минуту выражаются желаніемъ соединить должность своего собственнаго дворника съ званіемъ предсѣдателя. Общіе признаки: тишина, недовѣріе къ себѣ. Частные признаки: безполезное копаніе земли и столь же безполезное чтеніе производствъ въ газетахъ и изрѣдка мрачное настроеніе, выражающееся взрывами. Лѣченіе: бо̀льшее вникновеніе въ вопросы жизни, больше сообразованія съ нею, бо̀льшая кротость и больше доверія къ себѣ во имя тѣхъ началъ, которыя онъ считаетъ истинными.

№ 4. Больная страдаетъ маніей comilfotis simplex,⁵⁷ усложненной остатками «sacracordia catholica».⁵⁸ Признаки болѣзни общіе: неясность взгляда на жизнь и твердость и непоколебимость пріемовъ. Поступки лучше словъ. Признаки частные: разговоры легкіе, жизнь строгая. Больная въ сильной степени заражена общей маніей Блохино-банковской (см. ниже). Лѣченіе: нравственность и любовь сына. Предсказанія благопріятны.

№ 5. Манія «seuronofilia maxima».⁵⁹ Болѣзнь весьма опасная. Лѣченіе радикальное — выйти замужъ.

№ 6. Больная одержима маніей, называемой «mania demoniaca complicata»,⁶⁰ встрѣчающейся довольно рѣдко и представляющей мало вѣроятности исцѣленія. Больная принадлежитъ къ отдѣленію опасныхъ. Происхожденіе болѣзни: незаслуженный успѣхъ въ молодости и привычка удовлетореннаго тщеславія безъ нравственныхъ основъ жизни. Признаки болѣзни: страхъ передъ мнимыми, личными чертями и особенное пристрастіе къ дѣламъ ихъ, ко всякаго рода искушеніямъ: [къ] праздности, къ роскоши, къ злости. Забота о той жизни, которой нѣтъ, и равнодушіе къ той, которая есть. Больная чувствуетъ себя постоянно въ сѣтяхъ дьявола, любитъ быть въ его сѣтяхъ и вмѣстѣ съ тѣмъ боится его. Больная въ высшей степени страдаетъ повальной маніей Блохинизма (см. ниже). Исходъ болѣзни сомнительный, потому что исцѣленіе отъ страха дьявола и будущей жизни возможно только при отреченіи отъ дѣлъ его. Дѣла же его занимаютъ всю жизнь больной. Лѣченіе двоякое: или совершенное преданіе себя дьяволу и дѣламъ его съ тѣмъ, чтобы больная извѣдала горечь ихъ, или совершенное отчужденіе больной отъ дѣлъ дьявола. Въ первомъ случаѣ хороши бы были раньше два большіе пріема компрометирующаго кокетства, два милліона денегъ, два мѣсяца полной праздности и привлеченiе къ мировому судьѣ за оскорбленіе. Во второмъ случаѣ: три или четыре ребенка съ кормленіемъ ихъ, полная занятій жизнь и умственное развитіе.⁶¹ Діэта — въ первомъ случаѣ: трюфели и шампанское, платье все изъ кружевъ, три новыхъ въ день. И во второмъ: щи, каша, по воскресеньямъ сладкія ватрушки и платье одного цвѣта и покроя на всю жизнь.

№ 7. Больной одержимъ маніей, называемой «пустобрехъ universitelis libertatis».⁶² Больной принадлежитъ къ отдѣленію не вполнѣ смирныхъ. Признаки общіе: желаніе знать то, что знаютъ другіе люди и чего ему самому не нужно знать, и нежеланіе знать то, что ему нужно знать. Признаки частные: гордость, самоувѣренность и раздражительность. Больной не вполнѣ еще изслѣдованъ, но подверженъ, кромѣ того, въ сильнѣйшей степени маніи князя Блохина (см. ниже). Лѣченіе: вынужденная работа, а главное — служба или любовь, или то и другое. Діэта: меньше довѣрія къ знанію и больше изслѣдованія пріобрѣтенныхъ знаній.

№ 8. Mania Prochoris egoistica complicata.⁶³ Больной принадлежитъ къ разряду не безопасныхъ. Пунктъ помѣшательства въ томъ, что весь міръ сосредоточивается въ немъ и что чѣмъ ниже и безсмысленнѣе тѣ занятія, которыми онъ занятъ, тѣмъ озабоченнѣе весь міръ этими занятіями. Признаки общіе: больной не может ничѣмъ заниматься, если не присутствуетъ удивляющійся Прохоръ. Но такъ какъ удивляющихся Прохоровъ тѣмъ меньше, чѣмъ выше разрядъ занятій, то больной постоянно спускается на низшую степень занятій. Признаки частные: больной возбуждается до самозабвенія всякимъ одобреніемъ и падаетъ до апатіи безъ одобренія. Больной въ сильнѣйшей степени зараженъ блохинской эпидеміей. Болѣзнь опасная: исходъ двоякій: первый — или больной привыкнетъ подчиняться суду низшаго сорта Прохоровъ, постоянно понижаясь по мѣрѣ легкости ихъ одобренія, второй же — это можетъ отвратить больного, и онъ попытается найти интересъ въ дѣятельности самоудовлетворяющей и независимой отъ Прохоровъ. Леченіе невозможно. Діэта: воздержаніе отъ общества людей, стоящихъ ниже по образованію.

№ 9. Больной одержимъ сложной болѣзнью, называемой mania metaphisica,⁶⁴ усложненной гипертрофіей разложившагося честолюбія vanitas diplomatica highlificos.⁶⁵ Больной страдаетъ постоянно несоотвѣтствіемъ своихъ привычекъ съ міросозерцаніемъ. Признаки общіе: уныніе и желаніе казаться веселымъ и бодрымъ, любовь къ уединенію. Признаки частные: впаденіе въ старыя привычки и недовольство собой, излишняя раздражительность и возбужденіе при передачѣ своихъ мыслей. Лѣченіе одно и несомнѣнно дѣйствительное: соединеніе съ семьей.

№ 10. Больная поступила недавно въ Ясную Поляну, потому еще мало изслѣдована, но данныя діагноза слѣдующія: mania Капнисто-Мещеріано Петеребуржіана, усложненная гипертрофіей modesticae.⁶⁶ Признаки общіе: безжизненность, вялость и мечтанія о кавалерахъ. Тѣ же судоржныя движенія ногъ при звукахъ музыки, хотя и безъ искривленія тѣла. Въ сильной степени подвержена Блохинскому simplex (см. ниже). Лѣченіе радикальное: воды кузькиной матери, сильная любовь къ хорошему человѣку.⁶⁷

№ 11. Больной находится на испытаніи. До сихъ поръ въ больномъ очень выразились признаки маніи, называемой русскими психіатрами «ёрностифихотность», т. е. пунктъ его помѣшательства состоитъ въ томъ, что нужно не самое дѣло, не самое чувство, не самое знаніе, а что-то такое, что было бы похоже на дѣло, на чувство, на знаніе. Признаки частные: желаніе казаться все знающимъ и быть замѣченнымъ всѣми. Болѣзнь не очень опасная. Лѣченіе, къ которому и приступлено, — униженіе.

№ 12. Больная находится на испытаніи. Принадлежитъ къ разряду вполнѣ смирныхъ. Признаки, заставляющіе держать больную въ госпиталѣ, только слѣдующіе: пристрастіе къ лампадкамъ, узкимъ носкамъ, ленточкамъ, турнюрамъ и т. д., заражена эпидеміей кн. Блохина. Лѣченіе не нужно, только діэта: разобщеніе съ поврежденными, и больная можетъ быть совершенно выписана.

№ 13. Опасная. Больная страдаетъ маніей, называемой португальскими психіатрами: «mania grubiana honesta maxima».⁶⁸ Пунктъ помѣшательства: наружность и мысль, что всѣ заняты этой наружностью. Признаки: робость, тишина и взрывъ грубости. Эпидемія кн. Блохина въ сильной степени. Лѣченіе: нѣжность и любовь. Предсказанія благопріятныя.

№ 14. Больная страдаетъ маніей, называемой англійскими психіатрами: «mania anglica as you like-ность».⁶⁹ Пунктъ пoмѣшательства: что надо дѣлать не то, что самой хочется, а что хочется другимъ. Эпидемія кн. Блохина въ малой степени. Лѣченіе: довѣріе къ тому, что въ глубинѣ души совѣсть считаетъ хорошимъ, и недовѣріе къ тому, что считается таковымъ другими.

№ 15. Больной находится на испытаніи. Пунктъ помѣшательства: рубли и дядя Ляля. Принадлежитъ къ разряду вполнѣ безопасныхъ. Отчасти только зараженъ блохинизмомъ. Исцѣленіе возможно.

№ 16. На испытаніи. Пунктъ: застегиваніе пуговицъ. Зараженіе блохинизмомъ.

№№ 17, 18, 19. На испытаніи, только слабо заражены блохинизмомъ.

№ 20. Находится у кормилицы. Вполнѣ здорова и можетъ быть безопасно выписана. Въ случаѣ же пребыванія въ Ясной Полянѣ тоже подлежитъ несомнѣнному зараженію, такъ какъ скоро узнаетъ, что молоко, употребляемое ею, куплено отъ ребенка, рожденнаго отъ ея кормилицы.

№ 21. Князь Блохинъ. Военный князь, всѣхъ чиновъ окончилъ, кавалеръ орденовъ Блохина. Пунктъ помѣшательства одинъ: что другіе люди должны работать для него, а онъ — получать деньги, открытый банкъ, экипажи, дома, одежду и всякую сладкую жизнь и жить только для разгулки времени. Больной не опасный и вмѣстѣ съ № 20 можетъ быть выписанъ. Что жизнь его, кн. Блохина, для разгулки времени, a всѣхъ другихъ трудовая, объясняетъ князь Блохинъ весьма послѣдовательно тѣмъ, что онъ окончилъ всѣхъ чиновъ, жизнь же праздная другихъ ничѣмъ и никакъ не объясняется.

№ 22. Больной изслѣдованъ уже прежде и вновь поступилъ въ яснополянскій госпиталь. Больной не безопасенъ. Больной страдаетъ маніей, называемой испанскими психіатрами «mania Katkoviana antica nobilis Russica»⁷⁰и застарѣлой бетховенофобіей.

Признаки общіе: больной послѣ принятія пищи испытываетъ непреодолимое желаніе слушать «Московскія Вѣдомости» и не безопасенъ въ томъ отношеніи, что при требованіи чтенія «Московскихъ Вѣдомостей» можетъ употреблять насиліе. Послѣ же вечерняго принятія пищи при звукахъ «Пряхи» становится тоже не безопасенъ, топая ногами, махая руками и испуская дикіе звуки. Признаки частные: не можетъ брать картъ всѣ вмѣстѣ, а беретъ каждую порознь. Каждый мѣсяцъ, неизвѣстно для чего, ѣздитъ въ мѣстечко, называемой «Крапивна» и тамъ проводитъ время въ самыхъ несвойственныхъ ему и странныхъ занятіяхъ. Озабоченъ красотой женщинъ. Лѣченіе: дружба съ мужиками и общеніе съ нигилистами. Діэта: не курить, не пить вино и не ѣздить въ циркъ.

ИЗЪ АПРЕЛЬСКАГО НОМЕРА РУССКОЙ СТАРИНЫ 2085 ГОДА.

Жизнь обитателей Россіи 1885 года можно по дошедшимъ до насъ богатымъ матерьяламъ этаго времени возстановить приблизительно въ слѣдующемъ видѣ. Возьмемъ хоть ту мѣстность Ясной Поляны, въ которой теперь находится домъ собранія. Мѣстность эта была обитаема въ 1885 году 70-ю семействами благородныхъ тружениковъ, поддерживавшихъ въ то время, несмотря на тяжесть условій, свѣтъ истиннаго просвѣщенія, науки, общежитія и труда для другого, и искусства воздѣлыванія полей, постройки жилищъ, воспитыванія домашнихъ животныхъ, и двумя семействами совершенно одичавшихъ людей, потерявшихъ всякое сознаніе не только любви къ ближнему, но и чувства справедливости, требующей обмѣна труда между людьми. 70 семействъ просвѣщенныхъ по тому времени людей жили на тѣсной улицѣ, работая, и старый и малый, съ утра до вечера и питаясь однимъ хлѣбомъ съ лукомъ, не имѣя возможности заснуть въ день болѣе трехъ, четырехъ часовъ и вмѣстѣ съ тѣмъ отдавая все, что у нихъ требовали, тѣмъ, которые брали это у нихъ, кормя и помѣщая у себя странниковъ и прохожихъ людей и развозя больныхъ и отдавая своихъ лучшихъ людей в солдаты, т. е. въ рабство тѣмъ, которые этого у нихъ требовали. Два же дикихъ семейства жили отдѣльно отъ нихъ, среди просторныхъ тѣнистыхъ садовъ, въ двухъ огромныхъ домахъ, равняющихся величинѣ 15-ти домовъ образованныхъ жителей, и держали себѣ до 40 человѣкъ людей, занятыхъ только тѣмъ, чтобы кормить, возить, одѣвать, обмывать эти два дикія семейства.

Занятія дикихъ семействъ состояли преимущественно въ ѣдѣ, разговорахъ, одѣваніи, раздѣваніи, играніи.

Одна дама садилась въ пролетку и была въ затрудненіи куда положить пальто, такъ какъ было жарко. Замѣтивъ это, кучеръ сказалъ:

— Пожалуйте, сударыня, мнѣ.

— Куда?

— Подъ ж...у.

Всѣ присутствующіе застыдились. Дамы въ 1885-мъ носятъ турнюры и не стыдятся.

Одинъ помѣщикъ взялъ изъ деревни лакея для выѣзда и гулянья въ ливреѣ за барышнями. Выйдя изъ магазина съ бывшими съ ними кавалерами, барышни не нашли бывшаго лакея. Они стали оглядываться и дожидаться. Лакей вышелъ изъ воротъ.

— Гдѣ ты былъ? — спросила одна дѣвица.

— Для сабѣ ходилъ, — отвѣчалъ лакей.

Барышни чуть не умерли отъ стыда.

Дамы, дѣвицы, господа, женатые и холостые, предоставляютъ чужимъ людямъ убирать свои комнаты со всѣмъ, что включается въ это понятіе, и не стыдятся.

«Старый хрѣнъ» продолжаетъ спрашивать:

Почему, когда въ комнату входитъ женщина или старикъ, всякій благовоспитанный человѣкъ не только проситъ ихъ садиться, но уступаетъ имъ мѣсто?

Почему пріѣзжаго Ушакова или сербскаго офицера не отпускаютъ безъ чая или обѣда?

Почему считается неприличнымъ позволить болѣе старому человѣку или женщинѣ подать шубу и т. д.?

И почему всѣ эти прекрасныя правила считаются обязательными къ другимъ, тогда какъ всякій день приходятъ люди, и мы не только не велимъ садиться и не оставляемъ обѣдать или ночевать и не оказываемъ имъ услугъ, но считаемъ это верхомъ неприличія?

Гдѣ кончаются тѣ люди, къ которымъ мы обязаны?

По какимъ признакамъ отличаются одни отъ другихъ?

И не скверны ли всѣ эти правила учтивости, если они не относятся ко всѣмъ людямъ? Не есть ли то, что мы называемъ учтивостью, обманъ, и скверный обманъ?

Спрашиваютъ:

Что ужаснѣе: скотскій падежъ для скотопромышленниковъ или творительный для гимназистовъ?

Просятъ отвѣтить на слѣдующіе вопросы:

Почему Устюша, Маша, Алена, Петръ и пр. должны печь, варить, мести, выносить, подавать... а господа ѣсть, жрать, сорить, дѣлать нечистоты и опять кушать?

Скоро ли наступитъ то время, что женщины будутъ равноправны съ мущинами?

Какая бы была разница, если бы Илья <и Головинъ> не бѣгалъ за лисицами и волками, а лисицы и волки бѣгали бы сами по себѣ, а Илья <и Головинъ> бѣгалъ бы по дорожкѣ отъ флигеля до дома? Никакой, кромѣ удобства и спокойствія лошадей.

Каких лет следует жениться и выходить замуж?⁷¹

Такихъ лѣтъ, чтобы не успѣть влюбиться ни въ кого, прежде чѣмъ въ свою жену или мужа.⁷²

Всѣ люди похожи на фрукты, ягоды или овощи.

Левъ Николаевичъ — старый хрѣнъ.

Софья Андреевна — красная слива.

M-me Seuron — кукуруза.

Князь Урусовъ — свекла.

Татьяна Андреевна — стручковый перецъ.

Александръ Михайловичъ — турецкій бобъ.

Таня — желтая слива.

Сережа — недоспѣлая антоновка.

Илюша — турецкій огурецъ.

Alcide — буравинка.

Ольга Дмитріевна — черная смородина.

Little⁷³ Маша — бѣлая смородина.

Big⁷⁴ Маша — вишня.

Миша Иславинъ — черника.

Екатерина Николаевна — морошка.

Вѣра — кизилъ.

Лазаревъ — гнилая дыня.

Леля — корнишонъ.

КНИГИ КОНФУЦЫ.

Китайцы самый старый народъ на свѣтѣ. Китайцы самый большой народъ на свѣтѣ. Ихъ 450 милліоновъ, чуть не въ двое больше, чѣмъ всѣхъ вмѣстѣ русскихъ, нѣмцевъ, французовъ, итальянцовъ, англичанъ. Китайцы самый мирный народъ на свѣтѣ. Имъ чужаго не нужно, и они не любятъ воевать. Китаецъ хлѣбопашецъ. Царь ихъ самъ запахиваетъ. И отъ того китайцы самый мирный народъ на свѣтѣ.

Они говорятъ: если человѣкъ говоритъ, что онъ умѣетъ хорошо воевать, знай, что этотъ человѣкъ большой преступникъ.

Китайцы живутъ по своему, не по нашему. Они знаютъ, какъ мы живемъ, и не перенимаютъ нашей жизни. Они считаютъ, что ихняя жизнь лучше. Ни французъ, ни русскій, ни нѣмецъ, ни турокъ, никакой народъ на свѣтѣ не выдержитъ въ работѣ противъ китайца, чтобъ такъ мало съѣсть и такъ много сработать, зато ни одинъ народъ на свѣтѣ не можетъ противъ китайца сработать землю и прокормиться на ней. Гдѣ на десятинѣ прокормится одинъ русскій, два нѣмца, тамъ на той же десятинѣ прокормится 10 китайцевъ.

Китайцы стали теперь наѣзжать въ Америку, и американцы работники не знаютъ, какъ быть.

Китайцы дешевле, лучше, честнѣе работаютъ противъ ихнихъ, а берутъ меньше и сбили на всѣ работы цѣны. Одни американцы говорятъ: надо ихъ брать, другіе говорятъ: надо ихъ гнать. А думай, не думай, работу заберетъ тотъ, кто лучше работаетъ. И лучше человѣкъ тотъ, который другимъ зла не дѣлаетъ, меньше себѣ беретъ, а больше другимъ даетъ. Китайцы зла не дѣлаютъ, ни съ кѣмъ не воюютъ и больше даютъ и меньше берутъ. Стало, они лучше. А если лучше, надо узнать, въ чемъ ихъ вѣра.

Вотъ ихъ вѣра: Они говорятъ (это говоритъ ихъ учитель Чу-хи):

Люди всѣ произошли отъ Отца Небеснаго, и потому нѣтъ ни однаго человѣка, чтобы въ сердцѣ ему не было заложено любви, добродѣтели, правды, обходительности и мудрости. Но хоть и во всѣхъ людяхъ есть отъ рожденія природное добро, только рѣдкіе изо всѣхъ могутъ это добро въ себѣ воспитать и возрастить до конца. Отъ этаго то и бываетъ, что не всѣ люди знаютъ, могутъ знать то добро, которое есть въ нихъ, и не могутъ его въ себѣ возрастить. Но за то люди съ болышимъ смысломъ, умомъ и мудростью природной могутъ возрастить въ себѣ свое душевное добро, и эти то отличаются отъ толпы другихъ людей. Вотъ этимъ то людямъ Отецъ Небесный и далъ приказъ быть вожаками, учителями людей, изъ рода въ родъ приказалъ имъ управлять ими и научать ихъ, съ тѣмъ чтобы и всѣ вернулись къ своей природной чистотѣ.

Вотъ такъ то Фу хи, Чанпунчъ, Гоанти, Іао и Чунъ и получили отъ отца Небеснаго высшій санъ, и такъ то ихъ помощники исполняли ихъ приказы. И оттого вездѣ разошлись ихъ поученія.

И вотъ дошло до того подъ конецъ, что во дворцахъ царей и въ самыхъ послѣднихъ деревушкахъ не было такого мѣста, гдѣ бы не учились. Какъ только мальчику равнялся 9-й годъ — будь онъ царскій, княжескій сынъ или простаго мужика, — они поступали въ малое училище, и тамъ ихъ учили сажать, поливать, окапывать, чистить, учили, какъ отвѣчать учтиво тѣмъ, кто ихъ спрашивалъ, учили, какъ входить и здороваться, учили, какъ принимать гостей и какъ провожать. Учили ихъ, какъ ѣздить на лошади, какъ стрѣлять изъ лука и учили ихъ читать, писать и считать.

ВЕЛИКОЕ УЧЕНІЕ.

(Книга эта написана китайскимъ учителемъ Конфуціемъ и считается ими столь священною и божественно-мудрою, какъ евреями Книги Моисея и нами Евангеліе.)

1) Великое ученіе, иначе сказать, мудрость жизни, въ томъ, чтобы раскрыть и поднять то начало свѣта разума, которое мы всѣ получили съ неба. Оно состоитъ въ томъ, чтобы обновить людей, оно состоитъ в томъ, чтобы свое послѣднее назначеніе полагать въ совершенствѣ, иначе сказать, въ совершенномъ благѣ.

2) Прежде всего надо знать цѣль, къ которой надо направляться, иначе сказать, свое послѣднее назначеніе, а потомъ уже избрать путь. Тотъ, кто избралъ путь, тотъ можетъ послѣ этаго успокоиться духомъ и можетъ уже пользоваться той душевной ясностью, которую ничто не можетъ нарушить. Тотъ, кто достигъ душевной ясности, которую ничто не можетъ нарушить, тотъ можетъ уже обдумать и обсудить сущность вещей. А обдумавъ и обсудивъ сущность вещей, онъ можетъ достигнуть до того совершенства, къ которому онъ стремится.

3) Все, что бываетъ въ мірѣ, имѣетъ свою причину и производитъ свое дѣйствіе. Всѣ дѣла людскія имѣютъ свое начало (основу) и свои послѣдствія. Познавать причины и дѣйствія, познавать начала и послѣдствія — значитъ приближаться къ тому разумному знанію, черезъ которое достигается совершенство.

4) Древніе цари, тѣ, которые желали раскрыть и поднять въ своихъ народахъ начало свѣта разума, то, которое мы всѣ получили съ неба, прежде всего старались хорошо управлять своими царствами. Тѣ, которые старались хорошо управлять своими царствами, прежде всего желали учредить порядокъ въ своихъ семьяхъ. Тѣ, которые желали учредить порядокъ въ своихъ семьяхъ, старались прежде всего исправить самихъ себя. Тѣ, которые старались исправить самихъ себя, старались прежде всего установить правду у себя въ сердцѣ. Тѣ, которые старались установить правду у себя въ сердцѣ, старались прежде всего о томъ, чтобы желанія ихъ были чисты. Тѣ, которые желали, чтобы желанія ихъ были чисты, старались прежде всего о томъ, чтобы усовершенствовать свои сужденія о добромъ и зломъ. Усовершенствованіе сужденія о добромъ и зломъ состоитъ въ томъ, чтобы углубиться и проникать въ начала причины поступковъ.

5) Когда углубишься и проникнешь въ причины поступковъ, тогда сужденія о добромъ и зломъ доходятъ до совершенства. А когда сужденіе о добромъ и зломъ доходитъ до совершенства, то и желанія становятся чистыми. А когда желанія чисты, сердце дѣлается правдивымъ. А когда сердце правдиво, то человѣкъ исправляется и становится лучше. А когда человѣкъ становится лучше, то и въ семьѣ учреждается порядокъ. А когда въ семьѣ порядокъ, то и народы хорошо управляются. А когда народы хорошо управляются, то и весь міръ будетъ жить въ мирѣ и согласіи.

6) Отъ царя и до послѣдняго мужика одна обязанность для всѣхъ: исправлять и улучшать самаго себя, иначе сказать — самосовершенствованіе. Это основанiе, на которомъ строится все зданіе улучшенія людей.

7) Не можетъ того быть, чтобы зданіе было въ порядкѣ, когда основаніе, на которомъ оно стоитъ, въ разстройствѣ.

Пренебрегать главнымъ, кореннымъ, первостепеннымъ и заботиться о томъ, что не важно и второстепенно, — этаго никогда не надо дѣлать.

КНИГА ПУТИ И ИСТИНЫ, НАПИСАННАЯ КИТАЙСКИМЪ МУДРЕЦОМЪ ЛАОЦЫ.

Тотъ Богъ, котораго можно назвать словомъ, не есть Богъ вѣчный. Имя, которое можно назвать, не есть имя вѣчное.

То, что безъ имени, то есть начало неба и земли. То, что съ именемъ, то есть мать всего міра.

Оно и есть существо непостижимое. Оно было прежде неба и земли.

Оно пребываетъ неизмѣннымъ. Оно проникаетъ всюду и нигдѣ не задерживается.

Намъ оно представляется какъ мать міра. Я не знаю его имени.

Чтобы дать ему имя, я называю его Богъ.

Человѣкъ подобенъ землѣ, земля подобна небу; небо подобно Богу. Богъ подобенъ самъ себѣ.

Только тотъ, кто не имѣетъ страстей, можетъ видѣть сущность Его. Тотъ, кто волнуется страстями, видитъ Его не вполнѣ.

И потому тотъ, кто хочетъ быть святъ, старается о томъ, чтобы не отдаваться страстямъ и дѣламъ личной жизни.

Святой поучаетъ другихъ молчаніемъ. Онъ производить все истинное и ничего не присваиваетъ себѣ.

Онъ усовершенствуетъ себя и не надѣется на свои совершенства.

Онъ доводитъ до совершенства свои достоинства и не дорожитъ ими.

Онъ не дорожитъ своими достоинствами, и достоинства его не оставляютъ его.

Восхваленія мудрецовъ производятъ споры въ народахъ.

Высокая оцѣнка легкаго пріобрѣтенія производить воровство въ народѣ.

Разсматриваніе предметовъ, возбуждающихъ похоть, производитъ смуты въ народѣ.

И потому святой, чтобы управлять народомъ, освобождаетъ свое сердце отъ желаній, уничтожаетъ свою волю и укрѣпляетъ свою силу тѣла.

ЖИЗНЬ И УЧЕНИЕ ЕГО.

АНГЕЛЪ НА ЗEMЛѢ.

* № 1.

Жена слушала, слушала, заснула. Въ середи ночи закричала жена во снѣ и проснулась.

— Чего ты? говоритъ мужъ.

— Да что, Пахомушка, говоритъ: нехорошій я сонъ видѣла. Не ходи ты завтра землю обходить.

Засмѣялся Пахомъ.

Вона! говоритъ. Что же тебѣ привидѣлось?

— Охъ, не ходи, Пахомушка. Жутко мнѣ.

— Да что ты видѣла то?

И видѣлось мнѣ, что лежимъ мы съ тобой въ этой самой кибиткѣ и что слышу я, хохочетъ кто то у хозяина и что захотѣлось мнѣ посмотрѣть. И встала я, будто и пошла потихоньку къ той кибиткѣ. Подошла, подняла войлокъ и заглянула въ щелку. И вижу я, сидитъ этотъ самый старшина башкирскій, вотъ такъ за животъ ухватился обѣими руками, закатывается, хохочетъ. И гляжу я на него и это не онъ, а купецъ намеднишній, что къ намъ заѣзжалъ, и гляну я на купца, и опять не купецъ, а тотъ мужикъ, что къ намъ на старинѣ съ низу заходилъ. И гляжу я на мужика, и опять не онъ, а самъ дьяволъ съ рогами и съ копытами сидитъ, хохочетъ и на что-то глядитъ. Поглядѣла я, куда онъ глядитъ, а это ты лежишь кверху носомъ и бѣлый, какъ ручникъ. Испугалась я, закричала и проснулась. Не ходи ты завтра, Пахомушка, землю обходить. Не къ добру я сонъ видѣла и не къ добру на одно лицо три человѣка эти: и мужикъ съ низу, и купецъ, и старшина башкирскій. — Не ходи, батюшка.

— Посмѣялся Пахомъ. — Будетъ, будетъ толковать то. Вашихъ бабьихъ словъ не переслушаешь. Спи, еще рано. Прилегъ и Пахомъ. Да такъ и не заснулъ до разсвѣта.

* № 2.

Подбѣжала Пахомова хозяйка съ работникомъ, хотѣла поднять его, глядь, а у него изо рта кровь течетъ и онъ мертвый лежитъ. Ахнула жена, оглянулась на старшину, а онъ сидитъ такъ точно, какъ она во снѣ его видѣла, сидитъ на корточкахъ, гогочетъ. И видитъ она явственно рога изъ за скуфейки торчать и на ногахъ копыта.

Всталъ старшина, поднялъ съ земли заступъ, кинулъ бабѣ. — На, закопай! Да сестрѣ похвались, какъ мужику земля на пользу пошла.

Поднялись всѣ башкирцы и уѣхали.

Осталась вдова Пахомова въ степи съ своимъ работникомъ.

* № 1.

Жилъ былъ старикъ съ старухой и было у нихъ три сына: Семенъ и Тарасъ умные, а третій Иванъ дуракъ. Отдалъ старикъ старшего Семена въ солдаты, а другаго купцу въ лавку, а меньшой — дуракъ остался дома работать. Пошлетъ старикъ и Ивана работать, онъ скажетъ и идетъ. И работалъ одинъ за троихъ и жилъ и безъ старшихъ сыновей старикъ хорошо; а пришли сыновья, принесли денегъ <и стали ж>ить²²¹ еще лучше. Только женились старшіе сыновья, стали невѣстки не ладить и отдѣлилъ старикъ сыновей: старшій Семенъ солдатъ снялъ мельницу. Другой Тарасъ завелъ лавку и постоялый. А Ивану братья говорятъ: тебѣ жениться не къ чему, ты дуракъ. Живи съ отцомъ съ матерью — корми ихъ. Онъ говоритъ: ну чтожъ и сталъ жить съ отцомъ съ матерью, землю пахать. Стали разживаться братья. Позавидовалъ на ихъ жизнь чортъ, послалъ 3хъ сыновей на 3хъ братьевъ погубить ихъ. Поглядѣли 3 черта какъ живутъ братья и всякому хочется на Ивана идти; потому что легче работа. Дуракъ да и хлопотъ [меньше], можно сразу его сбить, а тѣ живутъ хорошо, за ними хлопотъ много.

Спорили, спорили, старый чортъ и говоритъ. Не дѣлю ихъ вамъ, а вы артелью на всѣхъ трехъ идите. А кто прежде кончить, другимъ помогай. Пока всѣхъ трехъ не погубите, не показывайтесь мнѣ на глаза. Ступайте. Пошли черти, кинули жеребей. И послалъ двухъ чертей къ мужикамъ чертей по мѣстамъ разставлять [1 неразобр.] три черта безъ дѣла. Вотъ и говоритъ имъ старшій дьяволъ. Есть тутъ три мужика <одинъ на мельницѣ, другой въ лавкѣ, 3й крестьянствуетъ, хорошо жить стали, подите вы къ нимъ>: одного къ Семену солдату, велѣлъ ему плотину рвать и колеса ломать, другаго къ Тарасу, велѣлъ ему товаръ гноить, мышамъ кормить, а третьяго послалъ въ стариковскую часть землю портить, чтобы раздѣлки не было, луга топтать и лѣсъ сушить. Только надо, говоритъ, разстроить ихъ всѣхъ троихъ, живите и [2 неразобр.]. Пошли черти, стали работать. Старшій чертъ у мельника кулаки съ колесъ летятъ [1 неразобр.] колеса дуромъ ведетъ и чуть дождь пройдетъ, такъ не успѣваетъ заставки отпереть, не тутъ, такъ тамъ рветъ плотину. И пересталъ народъ и стали убытки и ужъ сталъ отказываться солдатъ отъ мель<ницы>. А старый чертъ сталъ у Тараса работать. Купитъ товару свѣжаго, пересыплетъ муку, крупу, день два пройдетъ, слежится, затхнетъ, а отъ мышей черно. Столько не продастъ, сколько мыши слопаютъ. И сталъ народъ отвыкать и перестали покупать у Тараса убытки болышіе стали и сталъ Тарасъ отказываться отъ лавки. Бросилъ Семенъ мельницу, а Тарасъ лавку и дворъ и пошли опять къ отцу жить. Принялъ ихъ отецъ, только говоритъ, тѣсно у меня въ избѣ. Они говорятъ: Иванъ много мѣста беретъ, придетъ съ работы разляжется, всѣхъ тѣснитъ. Да и духъ отъ него нехорошъ. Коли его выгнать, намъ мѣсто будетъ. Ступай, говорятъ, ты Иванъ, на задворье въ закуту, тамъ спи съ скотиной, тамъ тебѣ мѣсто. Послушался Иванъ. Ну чтожъ, говоритъ. Взялъ шубу, шапку и сѣлъ въ закутку. Стали братья у отца прохладно жить, нажитое проживать, да высматривать, гдѣ бы новую мельницу и дворъ съ лавкой, а Иванъ за троихъ сталъ работать. Досадно стало чертямъ. Надо, говорятъ, въ поле пойти, Ивана окоротить, а то онъ всѣхъ еще лучше кормитъ и пивомъ поитъ. Пошли тѣ же черти въ поле, сталъ 3-й чортъ землю портить, чтобъ раздѣлки не было, стали луга топтать и лѣса сушить. Выѣхалъ разъ Иванъ въ поле пашню двоить: что за чудо не проворотишь сохи, точно не пахано, обжи трещатъ и того гляди подвои порветъ. Подивился Иванъ, сталъ пахать. Черти не пускаютъ, а Иванъ напираетъ на соху. Продралъ одну борозду, завернулся — опять тоже. Продралъ другую, третью. То бы надо полнивы до обѣда вспахать, а онъ и осьминника не переворотилъ и соху сломалъ. Поѣхалъ Иванъ домой, перемѣнилъ лошадь, взялъ соху другую, укрѣпилъ — допахалъ полнивы до вечера. Завтра, говорить, поперю еще сошники да прилажу еще получше, я ее раздеру какъ слѣдуетъ. И поѣхалъ домой. Услыхалъ чертъ, говоритъ: не одолѣть дурака этаго на землѣ, выгонитъ онъ меня. На утро опять сталъ чертъ мѣшать, не поддался Иванъ, знай воротитъ, десятину допахалъ, на другую переѣхалъ. Перешелъ чертъ на другую, десятину и тутъ не одолѣлъ. Взодралъ Иванъ все поле, осталась только полоска. Сидитъ ночью чортъ на полоскѣ и думаетъ, какъ быть. Пришли къ нему братья и стали толков(ать), какъ дѣла. Разсказываетъ старшій братъ: хорошо я слышалъ онъ женѣ говорилъ: надо бросать, къ отцу идти. И другой говоритъ: я слышалъ, онъ продавалъ и дворъ и лавку мужику за полцѣны. Наше, говорятъ, дѣло исправлено. Твоё какъ. Да что, мое совсѣмъ плохо. Изодралъ меня всего. Я подъ землей держу за сошники, а онъ то деретъ, ничего съ дуракомъ не сдѣлаешь. Вотъ только полоска осталась, коли завтра не осилю, надо съ пашни уходить въ луга. Приходите помогать, а то какъ мы его одного не осилимъ, всѣ наши труды пропадутъ, вѣдь нашъ хозяинъ всѣхъ троихъ велѣлъ разстроить, а одинъ останется — всѣмъ намъ плети.

Порѣшили такъ, чтобы приходить помогать; ты говорятъ, эту десятину ему не давай вспахать, а я какъ покончу съ Семеномъ, пойду въ луга, а я, говоритъ третій, покончу съ Тарасомъ пойду въ лѣсъ, тамъ его замучаю. На утро пріѣхалъ Иванъ. Сталъ пахать. Что за чудо — корни — не было прежде. Взялъ топоръ. Какъ зацѣпитъ, схватитъ топоръ, стукнетъ. Не успѣлъ чортъ рукъ подобрать, обрубилъ ему руки. Переползъ чертъ на послѣднюю борозду, не пускаетъ. Опять корень, думаетъ Иванъ, запустилъ руку въ борозду, ухватилъ за корень и тащитъ. Вытащилъ — коряга, думаетъ, — глядь — чортъ живой. Эхъ, думаетъ, пакость какая. [4 неразобр.] Хотѣлъ убить его. Да заговорилъ чортъ: <не убивай, говоритъ меня> Я тебѣ богачемъ сдѣлаю. Оставь только мнѣ тутъ въ полоскѣ мѣстечко, гдѣ бы проскочить сквозь землю. Иванъ говоритъ: ну чтожъ, съ паршивой собаки хоть шерсти клокъ. Чортъ и говоритъ: Когда захочешь деньги чтобы были, возьми ты съ этой полосы калмыжку, разотри въ рукахъ и сыпь — будетъ золото падать. Ишь ты, говоритъ Иванъ. Взялъ калмыжку, потеръ — посыпалось золото. Это хорошо, говорить, ребятамъ играть. Вотъ, говоритъ чортъ, только пусти меня сюда въ землю, я проскочу. Ну, говоритъ, Богъ съ тобой. Только сказалъ Иванъ про Бога, юркнулъ чортъ подъ землю, какъ камень въ воду. Только дыра осталась.

Запахалъ Иванъ до конца дѣлянку и дыру запахалъ, перевернулъ соху, хотѣлъ взять золото ребятамъ играть, да положить некуда было, такъ и оставилъ, поѣхалъ домой. Пріѣхалъ, отпрегъ, пришелъ ужинать, а оба брата [неразобр.] сидятъ съ женами и съ дѣтьми.

Свое дѣло бросили отъ убытковъ и къ отцу переѣхали жить.

Освободился въ эту ночь чертъ съ мельницы, пришелъ на пашню брату помогать. Искалъ, искалъ, не нашелъ брата. И видитъ — вся пашня Иванова вспахана. Ну, думаетъ, здѣсь не осилилъ братецъ. Надо теперь на лугахъ его донимать.

На утро отбилъ Иванъ косу, пошелъ косить. Что за чудо. Камень, гдѣ не было. Перервалъ косу. — Пошелъ домой, взялъ другую, коситъ — спутано. Сталъ заходить со стороны — рѣжетъ и рветъ. Изрѣзалъ всего чорта. Осталась дѣлянка въ болотѣ и ту выкосилъ, хвостъ отрѣзалъ. «Ишь ты, козюля мохнатая». Бросилъ. Видитъ куцый чортъ — не осилилъ, пошелъ рожь путать. Взялъ серпъ Иванъ — выжалъ все. Убѣжалъ въ овесъ, набралъ кам[ней], легъ спать. Завтра, говоритъ, я ему хоть десять косъ переломаю. Только заснулъ чертъ. Идетъ Иванъ ночью косить. Убѣжалъ чертъ въ копны. Только заснулъ. На утро запрегъ Иванъ лошадей, поѣхалъ возить. Сталъ кидать снопы, прицѣлился вилами два снопа сразу подхватить — сунуль, поднялъ — глядь, на вилкахъ что то черное. Попалъ въ жопу чорту. — Ты, говорить, опять тутъ.

— Это, говорить, я, другой, то мой братъ быль.

— Ну, говоритъ, и тебѣ тоже будетъ.

Сталъ просить чортъ, отпусти только, не буду, я тебѣ что хочешь сдѣлаю.

— Да чтожъ ты мнѣ сдѣлаешь, братъ твой сдѣлалъ мнѣ золото изъ калмыжекъ. А на что мнѣ оно.

Я тебѣ лучше сдѣлаю. Я то сдѣлаю, что что ни захочешь, все твое будетъ. Я тебѣ войско сдѣлаю, сколько хочешь, только пусти.

Ну чтожъ, сдѣлай. И научилъ его чортъ, чтобы взялъ онъ снопъ, тряхнулъ бы его о землю и сказалъ: Велитъ мой холопъ, чтобы былъ ты не снопъ, а сколько будылокъ, столько солдатъ. Иванъ. Ишь ты. Взялъ снопъ, тряхнулъ о земь и сказалъ. И разскочился снопъ и сдѣлались солдаты и впереди барабанщикъ и трубачъ играютъ, Ивана веселятъ. Посмѣялся Иванъ: это, говорить, хорошо — дѣвокъ пугать.

— Ну, говоритъ чортъ, пусти же теперь.

Нѣтъ, говоритъ, это я изъ старновки дѣлать буду, а то зерна жаль. Научи, какъ опять въ снопъ поворотить. Чортъ и говоритъ: скажи, сколько солдатъ, столько будылокъ. Велитъ мой холопъ, будь опять снопъ. Какъ сказалъ, опять сталъ снопъ. Ну, чортъ говорить, пусти же теперь.

Зацѣпилъ его Иванъ за грядку, сдернулъ съ вилъ.

Съ Богомъ, говорить. Нырнулъ чортъ подъ землю.

Пріѣхалъ Иванъ домой, а дома и другой брать. Прожился, вернулся къ отцу. И стали они жить, готовое проживать.

А Иванъ знай работаетъ. Вотъ ослобонился и третій чортъ, пришелъ своихъ [1 неразобр.] провѣдать. Искалъ, искалъ, нигдѣ нѣтъ. А видитъ, Иванъ все живетъ, не одолѣли его. Надо за него приниматься. Пошелъ послѣдній чортъ на Иванову землю его дожидаться, куда онъ работать пойдетъ. А братья перессорились, перебранились, говорятъ отцу: нельзя намъ вмѣстѣ жить, надо намъ каждому домъ строить. Строить, такъ строить. Позвали Ивана. Ты что, говорятъ, дуракъ, все болтаешься, ступай, говорятъ, руби лѣсъ на избы намъ, а мы тогда подѣлимъ, строить будемъ. Взялъ Иванъ топоръ, пошелъ въ лѣсъ. Увидалъ это бѣсъ и залѣзъ на дерево. Только что сталъ Иванъ рубить, перескочилъ бѣсъ на то самое дерево, что Иванъ рубить. Подрубитъ Иванъ дерево, валитъ въ одну сторону, а оно въ другую валится, на деревья ложится въ сучья. Бьется Иванъ, тянетъ и рочагомъ отворачиваетъ и лазаетъ. Только одно свалитъ, примется за другое, тоже самое. Не бросаетъ дѣла Иванъ, потъ съ него валитъ и паръ идетъ, а все ворочаетъ. Думалъ Иванъ хлыстовъ полсотни срубить, — и десятка не срубилъ.

Пошелъ Иванъ домой, принесъ возжи, связалъ, сталъ лазать за макушки привязывать. Подрубитъ и тянетъ. А чортъ все мѣшаетъ. Нарубилъ однако, десятка два и пошелъ домой. Пошелъ Иванъ домой, а чортъ уморился, залѣзъ на самый высокій дубъ и легъ спать. Идетъ Иванъ домой, думаетъ: чтожъ я дубовыхъ на нижніе вѣнцы не срубилъ. Забранятъ братья, пойду, вырублю. Вернулся назадъ, выбралъ самый высокій дубъ, сталъ рубить. Думаетъ: опять не повалится. Подрубилъ съ одной стороны глубоко, только тяпнулъ съ другой раза два, затрещалъ дубъ, повалился прямо на поляну, суки переломалъ и прижалъ чорта за ногу. Сталъ Иванъ обчищать, замахнулся макушку обрубить, слышитъ — пищитъ. Схватилъ его за шею, защемилъ въ дубѣ, что за пакость, ты опять тутъ. Это не я, говоритъ, я только нынче пришелъ. Отпусти меня, я тебѣ что хочешь сдѣлаю. Да что ваши дѣла всѣ пустыя. Деньги не нужны, a дѣвокъ барабаны пугать некогда, сдѣлай мнѣ что получше.

Да что ты хочешь, сдѣлаю.

Подумалъ Иванъ: чего бы отъ него взять. И заболѣлъ у него животъ съ натуги. Онъ говоритъ: У меня брюхо болитъ. Коли ты хитеръ, дай такую лѣкарству, чтобы когда что заболитъ, сейчасъ прошло.

Могу, говоритъ чортъ.

Ну что жъ, давай.

Показалъ чортъ на травку. Возьми, говоритъ, съ нея три листика. Что бы ни болѣло, скатай листикъ, проглоти — рукой сниметъ.

Взялъ Иванъ листикъ, скаталъ, проглотилъ — сейчасъ прошло. Взялъ Иванъ другіе два листика, скаталъ, въ шапку засунулъ.

Ну чтожъ, ступай съ Богомъ. Нырнулъ чортъ и не видать. Пришелъ Иванъ домой, легъ спать въ закуту. Построили братья дома, стали жить. И затѣялась у нихъ свадьба. Стали солдата женить. Пришелъ и Иванъ на свадьбу. Выпилъ вина, захмелѣлъ и велѣлъ бабамъ величать. Я, говоритъ, вамъ того дамъ, чего вы не видали. Стали его бабы величать. И смѣются. Чего же ты намъ дашь. Отвеличали бабы, говорятъ: ну, чтожъ, давай.

Сейчасъ принесу. Полну сѣвалку принесу. Ухватилъ сѣвалку, побѣжалъ въ поле. Смѣются бабы. И забыли про него. Глядь — бѣжитъ Иванъ назадъ, несетъ сѣвалку полну калмыжекъ. Ну, одѣлять чтоль. Одѣляй. То то дуракъ. Пошелъ Иванъ въ закуту, потеръ калмыжки, посыпались на землю золотые. Пришелъ въ избу, бросилъ бабамъ. Бросились подбирать. Да не давите другъ дружку, я вамъ еще дамъ. Пошелъ въ закуту, еще натеръ его, сталъ кидать. Сбѣжался народъ, вся деревня. А Иванъ вышелъ на улицы. Цыпъ, цыпъ, цыпъ, клюйте. Разсыпалъ всю сѣвалку. Окружили Ивана, просятъ еще. А Иванъ говоритъ: вся. Теперь давайте плясать, играйте пѣсни хорошія. Заиграли. Нехороши, говоритъ, ваши пѣсни.

Какія же, говорятъ, лучше. А я, говоритъ, вотъ вамъ покажу сейчасъ. Пошелъ на гумно, выдернулъ снопъ, сталъ старновать, обилъ его, поставилъ на гузо, стукнулъ; ну, говоритъ, сдѣлай холопъ, чтобъ былъ не снопъ, а каждая будылку²²² солдатъ. Разскочился снопъ, стали солдаты, заиграли барабаны, трубы. Велѣлъ Иванъ солдатамъ пѣсни играть. Удивился народъ. Поиграли солдаты пѣсни, увелъ ихъ Иванъ назадъ на гумно, не велѣлъ никому за собой ходить. Опять сдѣлалъ снопомъ. На утро проснулся Иванъ на коникѣ у старшаго брата. Уложилъ его братъ и своей шубой покрылъ. Только проснулся Иванъ, сталъ его братъ угощать, Ваней называть. Ваня, говоритъ: откуда ты деньги бралъ, научи ты меня, я тебя всегда жалѣлъ, подѣлись со мной. Сталъ его просить. Не отказалъ Иванъ. Ну чтожъ, говоритъ: коли тебѣ надо, я тебѣ сколько хочешь натру.

— Батюшка, родной, не откажи.

— Ну чтожъ, пойдемъ, а то лошадь запряги, не увезешь.

Поѣхали на дѣлянку. Сталъ Иванъ натирать. Насыпалъ гору цѣлую. Цѣлый день возили, не свозили.

Будетъ чтоль.

Пока будетъ, спасибо, Иванъ.

— То то, а то мнѣ пора молотить.

И пошелъ <Иванъ молотить>.²²³

А неженатый братъ набралъ деньги и сталъ первый богачъ.

Какъ еще денегъ надо, придетъ къ Ивану и проситъ еще.

Иванъ скажетъ: ну чтожъ, пойдетъ и натретъ ему. Только разъ пришелъ братъ къ Ивану еще просить. Не далъ ему Иванъ. Не надо, говоритъ.

— Да отчего же не надо.

— А ты у Михайловны корову отнялъ.

Какъ отнялъ.

Отнялъ. За эти самые золотые купилъ. Не дамъ больше. Я думалъ, ты ими играть хочешь, а ты людей обижаешь. Кабы не эти деньги, она бы корову не отдала. У ребять молоко бы было, а то она польстилась, продала, да золото въ сундукъ заперла. Не дамъ. Такъ и не далъ больше.

Да ужъ и такъ у брата много было [1 неразбор.] въ дальнія земли. Переѣхалъ въ чужое царство, скупилъ половину земли и домовъ всѣхъ и сталъ жить. Узналъ царь той земли, что проявился такой богачъ, позвалъ его къ себѣ, отдалъ за него дочь — сталъ этотъ братъ царствовать.

Пришелъ и женатый солдатъ къ Ивану и говоритъ: счастливый ты человѣкъ, Иванъ. Кабы мнѣ твое счастье, кабы у меня солдаты были, какъ у тебя, я бы царемъ былъ. Дай мнѣ солдатъ, я тебя вѣкъ поминать буду. — Ну чтожъ, говоритъ Иванъ, дай обмолочу только, чтобы зерно не пропадало. А коли тебѣ надо, я тебѣ сколько хошь надѣлаю. Благо соломы нынче много. Принялся Иванъ молотить. Намолотилъ старновки возовъ 10, началъ солдатъ дѣлать. Стукнулъ снопомъ разъ, стукнулъ другой. Надѣлалъ ихъ видимо невидимо. И какъ сдѣлаетъ, такъ ихъ къ брату посылаетъ. Набралъ братъ войско большое, пошелъ воевать на сосѣдняго царя. Завоевалъ его, сталъ самъ царемъ. Захотѣлъ еще больше солдатъ. Пришелъ къ Ивану. Надѣлай мнѣ, братъ, еще солдатъ.

— Не стану больше.

— А что такъ.

— Да твои солдаты человѣка убили. Я <въ> воскресенье на базаръ ѣздилъ, вижу — везутъ раненыхъ, убитыхъ. Я спросилъ, кто ихъ изувѣчилъ. Говорятъ — солдаты. Я думалъ, тебѣ играть. А людей бить не надо. Не буду больше дѣлать. Такъ и не сталъ больше дѣлать солдатъ.

Уѣхалъ и 2 й братъ въ свое царство и сталъ царствовать. Остался Иванъ одинъ крестьянствовать, отца съ матерью кормить, въ полѣ работать. Заболѣла разъ мать, стали лѣкарей звать, не могли вылѣчить. Вотъ Иванъ и говоритъ отцу съ матерью, а у меня, говоритъ, два корешка еще остались — отъ всякой боли лѣчатъ. И послали отецъ съ матерью Ивана въ городъ, вылѣчи, говорятъ, купчиху, тебѣ подарки дадутъ, ты намъ привези. Иванъ говоритъ: ну чтожъ и поѣхалъ Иванъ въ городъ. Пріѣхалъ. Купецъ плачетъ. О чемъ ты, говоритъ, плачешь. Жена помираетъ. А я вылѣчу. Досталъ изъ шапки листикъ, вылѣчилъ купчиху. Надавали дураку всякихъ нарядовъ, сластей. Забралъ Иванъ, пріѣхалъ домой, роздалъ дѣвкамъ. И прошла про Ивана слава, что онъ отъ всѣхъ болѣзней лѣчить можетъ. Заболѣла у царя дочь и послалъ онъ кличъ кликать: кто вылѣчитъ, то онъ наградитъ, и коли холостой, дочь замужъ отдастъ. Повѣстили и у Ивана въ деревнѣ. Посылаютъ отецъ съ матерью Ивана къ царю дочь лѣчить. Собрался Иванъ ѣхать. И приходитъ къ нимъ побирушка косорукая. Слышала я, говоритъ, что ты лѣчишь. Вылѣчи мнѣ руку. Иванъ говоритъ: ну чтожъ. Досталъ корешокъ, далъ побирушкѣ. Выздоровѣла сейчасъ. Вышли отецъ съ матерью, услыхали, что Иванъ послѣдній корешокъ далъ и нечѣмъ царскую дочь лѣчить, стали ругать. Иванъ запрегъ лошадь и сѣлъ ѣхать. Да куда же ты, дуракъ? Ц[арскую] дочь лѣчить. Да вѣдь тебѣ лѣчить нечѣмъ. Ну чтожъ. Погналъ лошадь, поѣхалъ.

Пріѣхалъ на царскій дворъ. Только ступилъ на крыльцо, выздоровѣла царская дочь. Обрадовался царь, велѣлъ звать къ себѣ Ивана, одѣлъ его, нарядилъ; будь, говоритъ, ты моимъ зятемъ. — Ну чтожъ, говоритъ. Женился Иванъ, а царь вскорѣ померъ, и сталъ Иванъ царемъ — и взялъ къ себѣ старика съ старухой.

Такъ стали царями всѣ три брата. Жили и царствовали. Старшій братъ былъ всѣхъ богаче. Онъ свои деньги, что забралъ²²⁴ отъ Ивана не растратилъ, а имъ большой приростъ сдѣлалъ. Завелъ онъ у себя въ царствѣ порядки хорошіе. Деньги держалъ онъ у себя въ сундукахъ, а съ народа по силѣ его взыскивалъ деньги — по золотому съ души. И съ дыму по золотому, и съ лошади по золотому, и съ пивнаго котла по золотому и съ свадьбы по зо[лотому] и съ крестинъ, и съ похоронъ и съ проѣзда, и съ прохода [1 неразобр.], и съ [1 неразобр.] и съ лаптей, и съ онучей, и съ оборокъ. И денегъ у него много было. И что вздумаетъ, все у него есть. Всякія на него рады работы работать, чтобъ на подати деньги собрать. И въ чужихъ царствахъ что полюбитъ, то за деньги купитъ.

Хорошо жилъ и 2 й братъ, солдатъ. Завоевалъ онъ себѣ царство соломенными солдатами. Да стали у него выходить соломенные солдаты: которыхъ побили, которые померли и послалъ онъ загодя соломенныхъ солдатъ собирать въ своемъ царствѣ всѣхъ ловкихъ молодцовъ въ солдаты и всѣхъ обучилъ и всѣ также въ барабаны били, въ трубы играли, и что только велятъ, все то дѣлали. Когда перевелись всѣ соломенные солдаты, стали новые солдаты изъ своихъ забирать еще другихъ и такъ у него этаго дѣла перевода не было. И житье ему было вольное и прохладное. Что только у кого гдѣ полюбится: лошадь ли, домъ ли, жена ли, дочь ли, пошлетъ солдатъ, заберутъ что надобно. И такую силу забралъ онъ съ своими солдатами, что сталъ и у другихъ царей отбирать, что полюбится.²²⁵

Не плохо жилъ и Иванъ. Не захотѣлъ Иванъ по царски жить, и какъ только похоронилъ родителей, снялъ онъ все царское платье, женѣ отдалъ, опять надѣлъ посконную рубаху, портки и лапти обулъ и взялся за работу. Скучно, говоритъ, мнѣ и ѣды и сна нѣтъ. Ему говорятъ: да вѣдь ты царь. Ну чтожъ, говоритъ, и пошелъ пахать. Пришелъ къ нему министръ, говоритъ: у насъ, говоритъ, денегъ нетъ жалованье платить. Ну чтожъ, говоритъ, нѣтъ, такъ и не плати. Да они, говоритъ министръ, служить не станутъ. Ну чтожъ говоритъ. Пускай, говоритъ, пашутъ, а не то пускай навозъ вывозятъ, они много наготовили.

Пришли къ Ивану судиться. Одинъ говоритъ: онъ у меня деньги укралъ. А Иванъ говоритъ: ну чтожъ, ступай косить, наверстаешь.

Узнали всѣ, что дуракъ Иванъ. Жена ему и говоритъ: про тебя говорятъ, что ты дуракъ. Ну чтожъ, говоритъ. И ушли изъ Иванова царства всѣ умные, остались одни дураки. Денегъ ни у кого не было. Жили, работали да кормились.

Ждалъ, ждалъ старый дьяволъ вѣстей о томъ, что его сыновья съ мужиками подѣлали. Пошелъ самъ провѣдать, видитъ — никого нѣтъ, всѣ они провалились <и дыры нашелъ>, а мужики не то, что разбогатѣли, a всѣ три царствовать стали. И взялся старый самъ за дѣло.

Пошелъ онъ прежде всего къ богатому брату. Пошелъ онъ не въ своемъ видѣ. А оборотился въ купца аглицкаго, поселился въ городѣ, сталъ торговать, сталъ денежки выпускать. У царя денегъ много, а у дьявола еще больше. Хочетъ царь себѣ садъ насадить, даетъ деньги за работу и знаетъ, что нужда, пойдутъ, чтобы на подати выручить. Глядь — весь народъ у купца, ему прудъ роетъ. Хочетъ царь себѣ жеребцовъ купить, даетъ деньги, знаетъ, что нужно на подати. Глядь — жеребцовъ ведутъ къ купцу, онъ дороже далъ, всѣ деньги отъ него берутъ, подати очищаютъ. Что не затѣетъ царь, ничего ему не дѣлаютъ, а все дѣлаютъ купцу, а ему только купцовы деньги несутъ. И набралось у него денегъ, что класть некуда, а житье плохое стало. Стало доходить, что прислуга вся ушла, и пошлетъ купить на базаръ калачей, говядины, — нѣту, все купецъ перекупилъ, а ему только денежки несутъ. А денегъ и караулить ужъ некому, весь народъ купецъ переманилъ. Выслалъ царь купца за границу. А купецъ на самой границѣ сѣлъ, все тоже дѣлаетъ. Совсѣмъ плохо стало царю, по днямъ не ѣстъ. Сталъ ужъ онъ подумывать, какъ бы уѣхать куда, только бы живымъ остаться.

Обработалъ этаго брата старый чортъ, приставилъ одного помощника донять до шпенту царя, а самъ переѣхалъ къ солдату царю. Поворотился онъ тутъ воеводой, пріѣхалъ къ царю въ видѣ генерала. Слышалъ я, говоритъ, что ваше Величество воинъ большой, а я этому дѣлу твердо наученъ. Хочу вамъ послужить. Сталъ его распрашивать царь, видитъ — человѣкъ умный, взялъ его на службу. Сталъ новый воевода царя обучать, какъ еще сильнѣе войско собрать и всѣхъ сосѣдей повоевать.

Надо, говоритъ, всѣхъ въ солдаты забирать, какъ кому 20 лѣтъ — брать. Тогда у васъ войска въ 5 разъ больше будетъ. Послушался царь, набралъ войска видимо невидимо. Теперь, говоритъ новый воевода, надо идти воевать сосѣдей, мы ихъ заберемъ. Пошли, завоевали сосѣда. И съ нихъ солдатъ побрали. А къ нимъ войско поставили, чтобы они покорились. Повоевали еще сосѣда. Забрали 8 царствъ и всѣхъ побѣждаютъ. Стали воевать съ однимъ царькомъ и пришлось, что побили царское войско и стали ихъ земли отбирать. Только разъ побили, заговорили солдаты: да чтоже намъ мучаться и самимъ себя мучать, вѣдь мы самихъ себя мучаемъ.

Будетъ намъ этаго царя слушать. Пойдемъ къ тому, гдѣ службы нѣтъ и стали всѣ отбѣгать.

Раззорилъ старый чортъ и этаго брата. Пошелъ къ Ивану; хотѣлъ его прежде деньгами донять, поселился въ видѣ купца, объявилъ платить столько за коровъ, лошадей, овецъ, за работы, чтобы шли къ нему, будетъ золото давать. Пришелъ къ Ивану, проситъ, говоритъ, поработай, даетъ вотъ штучку. Ну чтожъ, это хорошо, ребятамъ играть. Проситъ еще. Ну чтожъ, помоги сдѣлать. Онъ самъ отработаетъ. Онъ обѣщался отработать. Пришли спрашивать, а онъ опять штучку дастъ. Чуть не померъ отъ голода, не замерзъ — убѣжалъ. Пришелъ въ видѣ воеводы. Я, говоритъ, войскомъ могу управлять и солдатъ собрать. Ну чтожъ — дѣвокъ повеселить можно, собирай. Сталъ собирать — никто не пошелъ. Видитъ не беретъ дѣло. Пошелъ къ сосѣднему царю, поддѣлался, пойдемъ, говоритъ, войной, завоюемъ. Пошелъ царь войною. Идутъ солдаты, ждутъ, скоро ли война. Нѣтъ войска. Пришли въ деревню, отняли корову, съѣли; бабы, ребята плачутъ. Затоптали рожь. Мужики плачутъ. Пришли къ Ивану, говорятъ: грабятъ. Ну чтожъ, говоритъ, пограбятъ, да и перестанутъ. Походили день, походили другой, видятъ — нѣтъ войска, а все народъ живетъ, кормится, дѣти, старики и мужики, всѣ плачутъ, говорятъ: за что обижаете. Гнусно стало солдатамъ. Не пойдемъ, говорятъ. Чтожъ ихъ какъ цыплятъ разорять.

Такъ и ушелъ старый чортъ, ничего не сдѣлалъ Ивану. Живетъ Иванъ по сихъ поръ и народъ весь отъ братьевъ валитъ въ его царство и братья пришли и ихъ онъ кормить. Скажутъ корми насъ. Ну чтожъ, говоритъ.

* № 2.

Вариант к главе XII.

Хотѣлъ его прежде деньгами донять — поселился въ видѣ купца — Англичанина, объявилъ, что хочетъ жить у нихъ и за все имъ будетъ платить. А у Ивана въ царствѣ все дураки жили. Они и думаютъ, что онъ по ихнему платить будетъ работой — пустили его жить. Пришелъ Англичанинъ къ одному дураку, говоритъ: я у тебя жить буду и заплачу. Ну что жъ, говоритъ, живи; думаетъ, что онъ работой отплатитъ. А Англичанинъ пожилъ, даетъ золотой. Взялъ дуракъ, отдалъ дѣтямъ играть. Пришло время обѣдать, проситъ Англичанинъ яицъ, масла, баранины, курятины, я, говоритъ, заплачу. Далъ ему и этаго дуракъ. Выкладываетъ Англичанинъ золотой. Отдалъ дуракъ, дѣвка привѣсила на косы. На другой день говоритъ Англичанинъ: привези, говоритъ, мнѣ воды бочку, я чистоты люблю, мыться буду, я заплачу. — Надоѣло дураку, онъ говоритъ сосѣду: проситъ [?] вотъ, странный человѣкъ, говоритъ, заплачу, а только штучки даетъ. Я роздалъ ребятамъ — мнѣ не нужно, можетъ, тебѣ надо; посмотрѣлъ сосѣдъ штучки. Хороши, говоритъ, свѣтлыя, я бабѣ дамъ, правда[?] [1 неразобр.] воды на утро, проситъ опять ѣсть курятины и все заплатить обѣщаетъ, а платить не платитъ, а штучки даетъ. За эти, говоритъ, штучки тебѣ всего дадутъ. Пошелъ дуракъ [къ] кузнецу [1 неразобр.] взять, принесъ сапожнику дураку тоже: на, говоритъ, штучки, дай мне сапоги. — Не надо, говоритъ, мнѣ, у меня, говоритъ ни дѣвокъ, ни ребятъ нѣтъ. Да откуда у тебя? Да вотъ Англичанинъ проявился, все [?] беретъ, обѣщался заплатить, а только штучки даетъ. Не давай, говоритъ, ему. Это, говоритъ, умный, а пошли, говоритъ, его ко мнѣ молотомъ бить. Мой малый хвораетъ. Принесъ дуракъ штучки Англичанину, никто, говоритъ, не беретъ. Отплати же, говоритъ, за то, что ты съѣлъ, а то больше не дамъ; понесъ чортъ къ другимъ, тоже золотые раздавалъ.

Разобрали золотые ребята, дѣвки тоже. Перестали его кормить. Пошелъ къ 3му. Дошло дѣло до Ивана дурака. Пошли къ нему спрашивать, что намъ дѣлать. Проявился человѣкъ, ѣстъ, пьетъ, моется, чистится, а работать не работаетъ, а все обѣщаетъ, что за золотыя штучки все намъ воротится! Воротится или нѣтъ? Посмѣялся Иванъ. Ишь ты, говоритъ, не знаю, говоритъ. А Иванова жена и говоритъ: я, говоритъ, узнаю, вамъ все скажу. Когда, говоритъ, онъ мыться будетъ, посмотрите вы ему на руки: есть у него мозоли али нѣтъ. Есть мозоли, такъ кормите, ничего, отработаетъ, a нѣтъ мозолей, не отработаетъ. Не ждать отъ него, а Христа ради дайте. Такъ и сдѣлали. Посмотрѣли руки — нѣтъ мозолей — перестали ему давать яицъ и курятины, однаго хлѣба давали. И ушелъ чортъ, не солоно похлебалъ.

* № 1.

Іоан. гл.. 13. 1, 2, 3, 4, 5, 6, 7 .... 12, 13, 14, 15, 16, 17, 18 ... 21, 22, 23, 24, 25, 26, 27, 28, 29, 30, 31, 32 .... 34, 35.

На вечерѣ этой Христосъ далъ ученикамъ своимъ и всѣмъ людямъ новую заловѣдь любви.

35. «Потому узнаютъ, что вы мои ученики, если будете любить Другъ друга».

34. «Новую заповѣдь даю вамъ, да любите другъ друга, какъ я возлюбилъ васъ, такъ и вы любите другъ друга», сказалъ онъ и явилъ дѣломъ, какъ ученики Его должны любить другъ друга.

15. «Ибо я далъ вамъ примѣръ, говоритъ онъ, чтобы и вы дѣлали тоже, что я сдѣлалъ вамъ».

Христосъ говорилъ: вы слышали: люби ближняго твоего и ненавидь врага твоего, а я говорю: любите враговъ вашихъ и благотворите ненавидящимъ васъ, и на вечерѣ этой далъ примѣръ любви и къ ближнимъ и къ врагамъ своимъ. Онъ зналъ что Іуда предастъ Его и врагъ ему, но Онъ умылъ ноги всѣмъ и ближнимъ и ученикамъ своимъ и врагу своему Іудѣ.

(Онъ подалъ чашу съ виномъ и хлѣбъ и ближнимъ и врагу своему Іудѣ и сказалъ имъ: ѣшьте и пейте всѣ.)²²⁷

Онъ своими руками омылъ ноги врагу своему <онъ изъ рукъ своихъ напоилъ и накормилъ врага своего> но не выдалъ его ученикамъ и спасъ его отъ гнѣва ихъ. Онъ не назвалъ его, но знаками указалъ на него и въ то же время сказалъ ему, чтобъ онъ удалился. Іуда всталъ и скрылся въ темнотѣ ночи. — Христосъ далъ новую заповѣдь любви и возлюбилъ сущихъ въ мірѣ и ближнихъ и враговъ своихъ до конца и на дѣлѣ явилъ, примѣромъ показалъ, какъ должны ученики его не словами только, но дѣломъ и до конца любить ближнихъ и враговъ своихъ.

* № 2.

Послѣ того какъ Iисусъ сказалъ своимъ ученикамъ, что одинъ изъ нихъ предастъ Его, и послѣ того какъ онъ сказалъ Симону Петру: что Я дѣлаю теперь, ты не знаешь, но уразумѣешь послѣ; и послѣ того какъ Онъ умылъ ноги всѣмъ ученикамъ и Іудѣ врагу своему, одинадцать учениковъ все еще не понимали того что Онъ сдѣлалъ и все спрашивали о томъ, кто же изъ нихъ предатель Его.

Тогда Іисусъ смутился духомъ и, облокотившись на руку, замолкъ. Любимый ученикъ Его молча сидѣлъ подлѣ него. Другіе десять спорили другъ съ другомъ кто тотъ, про кого сказалъ Іисусъ.

Симонъ Петръ всталъ на дальнемъ концѣ стола и сдѣлалъ знакъ любимому ученику, чтобы онъ спросилъ Учителя: кто же предатель? — И любимый ученикъ припалъ къ груди Іисуса и спросилъ Его. —

Тотъ, кому я, обмакнувъ, подамъ кусокъ хлѣба, сказалъ Іисусъ и подалъ Іудѣ.

Что дѣлаешь, дѣлай скорѣе, сказалъ ему еще Іисусъ. Іуда понялъ, что онъ отсылаетъ его по дѣлу; и другіе ученики поняли также.

И когда Іуда всталъ и сталъ одѣваться, чтобы уходить, любимый ученикъ съ ужасомъ взглянулъ на предателя и другіе ученики по взгляду этому догадались, про кого говорилъ Іисусъ.

Ученики испуганы и возмущены, но Іисусъ только скорбитъ о сынѣ погибели Іудѣ, и о всѣхъ сынахъ погибели не захотѣвшихъ придти къ Нему, чтобы имѣть жизнь. Гл. 15, 25. Да сбудется слово, написанное въ законѣ ихъ: возненавидѣли Меня напрасно.

* № 3.

Іоанн. гл. 13. — стихи 1, 2, 3, 4, 5, 6, 7 .... 12, 13, 14, 15, 16, 17, 18 ... 21, 22, 23, 24, 25, 26, 27, 28, 29, 30, 31, 32 ... 34, 35 (стихи 34 и 35 — самымъ болышімъ шрифтомъ).

Іисусъ говорилъ: — «Вы слышали: люби ближняго твоего и ненавидь врага твоего, а я говорю: любите ненавидящихъ васъ». И Іисусъ явилъ дѣломъ какъ должно любить не однихъ ближнихъ, но и враговъ своихъ.

15. Я далъ вамъ примѣръ, чтобы вы дѣлали тоже, что я сдѣлалъ. Что же сдѣлалъ онъ и что велѣлъ дѣлать всѣмъ тѣмъ, которые хотятъ быть учениками Его. Іисусъ зналъ что Іуда врагъ ему и накормилъ врага своего и своими руками омылъ ноги ему и любилъ и спасалъ его до конца. Онъ одинъ зналъ во время вечери, что среди нихъ ядущій съ ними хлѣбъ былъ предатель и врагъ Его. И зная это Онъ снялъ одежду, перепоясался и сталъ омывать ноги всѣмъ ученикамъ своимъ тѣмъ, которые были чисты для того, чтобы омыть ноги и врагу своему, тому, который былъ не чистъ. Онъ сказалъ имъ всѣмъ, что не всѣ они чисты, но что одинъ изъ нихъ возсталъ противъ Него и сталъ омывать ноги всѣмъ. Симонъ Петръ не понялъ того, что Онъ дѣлалъ и хотелъ воспротивиться. Тогда Іисусъ сказалъ: что я дѣлаю теперь, ты не знаешь, a уразумѣешь послѣ. И сталъ мыть ноги всѣмъ. И Іуда далъ омыть себѣ ноги и не покаялся. Тогда Іисусъ возмутился духомъ и еще разъ яснѣе сказалъ: одинъ изъ васъ предастъ Меня. Іуда молчалъ. Іисусъ, облокотившись на руку, скорбѣлъ сердцемъ объ Іудѣ и ждалъ его покаянія.

22. Остальные ученики озирались другъ на друга, недоумѣвая о комъ Онъ сказалъ.

Симонъ Петръ всталъ на дальнемъ концѣ стола и сдѣлалъ знакъ любимому ученику, возлежавшему у груди Іисуса, чтобы онъ спросилъ Учителя. И любимый ученикъ припалъ къ груди Іисуса и спросилъ Его. Если бы Іисусъ назвалъ Іуда²²⁸ и Симонъ Петръ, тотъ который отрубилъ ухо Малху, и другіе ученики, узнавъ предателя, могъ напасть на него. Іисусъ зналъ это и, возлюбивъ сущихъ въ мірѣ и ближнихъ и враговъ, до конца возлюбилъ ихъ. Не дождавшись покаянія Іуды, Онъ хотѣлъ обличить его, велѣлъ ему [?] удалиться и спасъ его отъ гнѣва учениковъ своихъ. И на вопросъ любимаго ученика Онъ сказалъ: тотъ, кому я под: что дѣлаешь, дѣлай скорѣе. Іуда понялъ, что Онъ отсылаетъ его по дѣлу. Также поняли и другіе ученики, они думали, что Іисусъ говорилъ: купи что нибудь на Праздникъ Пасхи. Это самое изображено на картинѣ. Только любимый ученикъ знаетъ вѣрно про кого говорилъ Іисусъ и съ ужасомъ глядитъ на него; остальные по взгляду этому догадываются. Смущенный и потрясенный Іуда одѣвается. Іисусъ скорбитъ о сынѣ погибели и о всѣхъ сынахъ погибели, не захотѣвшихъ придти къ нему.

Сейчасъ выйдетъ предатель, ученики поймутъ, что это онъ, но его уже не будетъ среди нихъ и онъ скроется въ темнотѣ ночи. Іисусъ простилъ врагу своему, накормилъ, омылъ ноги ему, сдѣлалъ все, чтобы вызвать его къ покаянію, и спасъ его отъ кары людской.

И вотъ онъ поднимается, открываетъ уста свои и говоритъ:

31. Нынѣ прославился сынъ человѣческій и Богъ прославился въ немъ.

34. Заповѣдь новую даю вамъ, да любите другъ друга, какъ я возлюбилъ вас

* № 4.

(Іоанна гл. XIII. Отъ 1-го стиха до 35 включительно.) (Стихи 34 и 35 самымъ большимъ шрифтомъ.)

«Вы слышали: люби ближняго твоего и ненавидь врага твоего», а я говорю: любите враговъ вашихъ, сказалъ Іисусъ и на дѣлѣ исполнилъ это. Омывъ ноги двѣнадцати ученикамъ своимъ, Іисусъ сказалъ: Я далъ вамъ примѣръ, чтобы вы дѣлали тоже, что я сдѣлалъ. Чтоже сдѣлалъ Іисусъ? И въ чѣмъ тотъ примѣръ, который онъ далъ ученикамъ своимъ?

Когда Іисусъ послѣ вечери сталъ омывать ноги ученикамъ своимъ и Симонъ Петръ хотѣлъ воспротивиться, Іисусъ сказалъ ему: «что Я дѣлаю теперь, ты не понимаешь, но уразумѣешь послѣ. Не всѣ вы чисты».

Ни Симонъ Петръ, ни другіе ученики не понимали тогда, къ чему Онъ говоритъ это. Одинъ Іуда понималъ, то что дѣлалъ Іисусъ, когда онъ, стоя передъ нимъ на колѣнахъ, омывалъ его ноги. Омывъ ноги врагу своему, Іисусъ всталъ надѣлъ одежду и, опять возлегши, сказалъ: Знаете ли, что я сдѣлалъ вамъ? Вы называете меня учителемъ и правильно говорите, ибо Я точно то. —

Но они, не зная того, что Іуда былъ врагъ Іисуса, не понимали того, что онъ сдѣлалъ.

Тогда Онъ, возмутившись, сказалъ: Истинно истинно говорю вамъ, одинъ изъ васъ предастъ Меня. И опять они не поняли того, чему Онъ училъ ихъ. Они только озирались другъ на друга отъискивая того, о комъ Онъ сказалъ.

Любимый ученикъ Іисуса въ то время лежалъ у груди Іисуса. Симонъ же Петръ, поднявшись, сдѣлалъ знакъ любимому ученику, чтобы онъ спросилъ Учителя, о комъ Онъ сказалъ. —

И любимый ученикъ, припавъ къ груди Учителя, спросилъ Его. — Іисусъ зналъ, что всѣ ученики напали бы на предателя, если бы Онъ назвалъ его, и желая спасти, а не погубить Іуду, Онъ не отвѣтилъ прямо на вопросъ.

Онъ только протянулъ руку свою, взялъ кусокъ хлѣба и тихо сказалъ: тотъ, кому, обмакнувъ, подамъ кусокъ этотъ. И подавая кусокъ Іудѣ, Іисусъ сказалъ ему: что дѣлаешь, дѣлай скорѣе. Ученики подумали что словами этими Іисусъ посылаетъ Іуду купить что нужно къ празднику; но Іуда понялъ, что значили слова Іисуса. Онъ понялъ, что Іисусъ спасаетъ его отъ гнѣва учениковъ, и онъ всталъ, чтобы уйти. Это самое изображено на картинѣ. Любимый ученикъ знаетъ одинъ, про кого сказалъ Іисусъ, и, приподнявшись, съ ужасомъ глядитъ на предателя. Петръ догадывается, кто предатель, но еще не знаетъ навѣрное, другіе смотрятъ туда же, но не понимаютъ. Іуда боится оставаться и боится уйти слишкомъ скоро и больше всего боится взглянуть на Учителя. Іисусъ все также лежитъ, облокотившись на руку.

Іисусъ простилъ врагу своему, своими руками накормилъ его и своими руками умылъ ноги ему, спасъ его отъ кары людской и до конца любовью вызывалъ его къ покаянію и Іисусъ скорбитъ о немъ. Іуда вышелъ и скрылся въ темнотѣ ночи. Едва затворилась дверь, какъ всѣ ученики узнали, кто предатель. Они волнуются и негодуютъ. Но Іисусъ поднимаетъ голову. Всѣ замолкаютъ и Онъ, открывая уста, говоритъ: Дѣти! Не долго Мнѣ быть съ вами. Заповѣдь новую даю вамъ: да любите другъ друга, какъ я возлюбилъ васъ. По этому узнаютъ всѣ, что вы мои ученики, если будете любить другъ друга.

* № 5.

лежитъ, облокотившись на руку, и думаетъ: Онъ знаетъ, что пришелъ часъ его перейти отъ міра сего къ Отцу, знаетъ, что онъ явилъ дѣломъ то, что возлюбилъ сущихъ въ мірѣ, до конца возлюбилъ врага своего. Но онъ скорбитъ о жестокости сердца Іуды и о всѣхъ тѣхъ, которые не хотятъ придти къ нему, чтобы имѣть жизнь.

Сейчасъ выйдетъ предатель и дверь затворится за нимъ. Ученики всѣ узнаютъ, что это онъ; но его²²⁹ уже не будетъ среди нихъ и никто не найдетъ его въ темнотѣ ночи. —

Іисусъ простилъ врагу своему, своими руками накормилъ его, своими руками омылъ ноги ему. спасъ его отъ кары людской и до конца любовно вызывалъ его къ покаянію. — Ученики волнуются и негодуютъ на предателя. Іисусу жалко его. Но вотъ Іисусъ поднимаетъ главу свою. Всѣ замолкаютъ. И, открывая уста, онъ говоритъ: 31 ... 34 35.

* № 6.

Iоанн. 13 гл. Отъ 1-го стиха до 35 включительно. Стихи 34 и 35 самымъ большимъ шрифтомъ.

Іисусъ сказалъ: «Вы слышали: люби ближняго твоего и ненавидь врага твоего, а я говорю: любите враговъ вашихъ...» Онъ сказалъ и дѣломъ показалъ это. Умывъ ноги двѣнадцати ученикамъ своимъ, онъ сказалъ: «Я далъ вамъ примѣръ, чтобы вы дѣлали тоже, что я сдѣлалъ». Что же онъ сдѣлалъ омывъ послѣ вечери ноги 12 ученикамъ своимъ? Онъ зналъ во время вечери что среди нихъ былъ предатель и врагъ Его. И зная это, Онъ изъ своихъ рукъ накормилъ и напоилъ его и потомъ снявъ одежду и перепоясавшись, припавъ на колѣни передъ нимъ, омылъ ему ноги. Когда онъ сталъ омывать ноги ученикамъ своимъ, а Симонъ Петръ хотѣлъ воспротивиться этому, Іисусъ сказалъ ему: «Что Я дѣлаю теперь, ты не понимаешь, но уразумѣешь послѣ». «Не всѣ вы чисты». Ни Симонъ Петръ ни другіе ученики не понимали тогда, къ чему Онъ дѣлалъ и говорилъ это. — Одинъ Іуда понималъ, но окаменѣло сердце его. Онъ далъ умыть себѣ ноги и, когда Іисусъ на колѣняхъ стоялъ передъ нимъ, омывая его ноги, онъ ничего не сказалъ Ему. Іисусъ надѣлъ одежду свою и, возлегши опять, сказалъ имъ: знаете ли что Я сдѣлалъ вамъ? Вы называете меня Учителемъ и правильно говорите. Ибо я точно то. Онъ сказалъ имъ еще словами писанія: ядущій со мною хлѣбъ поднялъ на меня пяту свою. И возмутившись духомъ уже прямо сказалъ: Одинъ изъ васъ предастъ Меня. Ученики не понимали. Они [не] понимали того что Онъ умылъ ноги врагу своему. Они только озирались другъ на друга недоумѣвая о комъ Онъ сказалъ. Любимый ученикъ лежалъ рядомъ съ Іисусомъ. И вотъ Симонъ Петръ поднялся и сдѣлалъ любимому ученику, лежавшему подлѣ Іисуса, знакъ, чтобы онъ спросилъ Учителя, о комъ онъ сказалъ. И любимый ученикъ припалъ къ груди Іисуса и спросилъ Его.

Іисусъ зналъ, что, если бы Онъ назвалъ предателя, то тотъ самый, пылкій Симонъ Петръ, который спрашивалъ и тотъ самый, который отрубилъ ухо Малху, и другіе ученики напали бы на Іуду, чтобы покарать его.

Но любя сущихъ въ мірѣ до конца и желая спасти, а не погубить Іуду, Іисусъ на вопросъ ученика тихо сказалъ ему: тотъ кому я подамъ, обмакнувъ, кусокъ хлѣба. И подавъ кусокъ хлѣба, поднялъ глаза свои на Іуду и сказалъ ему; что дѣлаешь дѣлай скорѣе. Всѣ ученики поняли что Іисусъ посылаетъ куда то Іуду. Они думали что Онъ велитъ идти купить что нибудь къ празднику пасхи. Но Іуда зналъ, что значатъ слова Іисуса. Онъ вскочилъ и собрался уходить. Это самое изображено на картинѣ. Любимый ученикъ знаетъ одинъ про кого сказалъ Іисусъ и приподнявшись съ ужасомъ глядитъ на поднявшагося предателя. Петръ по взгляду этому догадывается но еще не вѣритъ себѣ; другіе смотрятъ туда же, но не понимаютъ. Іуда боится оставаться и боится уходить слишкомъ скоро, и въ душѣ его черно, какъ и лицо его. Іисусъ <скорбитъ о сынѣ погибели и о всѣхъ тѣхъ сынахъ погибели, которые не захотѣли придти къ Нему>.

Посидѣла, посидѣла жена, подумала и стала говорить мужу. Идти тебѣ надо далеко, къ нашей бабушкѣ къ старинной мужицкой жонкѣ, надо ея милости просить, чтобы отдала тебѣ своего внучка Аөонюшку. И съ Аөонюшкой тебѣ далеко идти надо и ничего не жалѣть, только бы ту заморскую штуку достать оттуда не знай откуда и ту не знай каку. Коли будутъ просить съ тебя за эту штуку и самаго братца Аөонюшку, отдай и его, только штуку бери. А получишь штуку, иди прямо во дворецъ, и я тамъ буду. Теперь ужъ мнѣ ихъ рукъ не миновать. Они меня силой возьмутъ, да только не надолго. Если всё сдѣлаешь, какъ тебѣ бабушка велитъ, ты меня скоро выручишь. Собрала жена мужа, дала ему сумочку, показала дорогу къ бабушкѣ и отпустила его. Шелъ, шелъ солдатъ день, шелъ другой, приходитъ въ заповѣдные луга. Видитъ — лежатъ два жандарма. Спросилъ ихъ солдатъ: не знаете ли, гдѣ идти туда, не знай куда и какъ принести того не знай чего. Услыхали это жандармы и испугались. Кто, говоритъ, тебя послалъ искать. Царь, говоритъ. — Мы, говорятъ, жандармы знаемъ, да нельзя намъ сказывать. Посидѣлъ солдатъ съ жандармами, захотѣлось ему ѣсть. Нельзя ли, братцы, поѣсть. Можно. Эй, Аөоня! Выскочилъ мужичекъ въ лапоткахъ, разстелилъ скатерть, принесъ полны чашки, три перемѣны. Поѣли жандармы съ солдатомъ. Осмѣлился солдатъ послѣ ѣды, опять сталъ спрашивать. А скажите, братцы, куда жъ мнѣ идти не знай куда и гдѣ искать того не знай чего. Опять отказали жандармы. Не можемъ, говорятъ, сказать. Одно: Аөоню проси, не укажетъ ли онъ тебѣ. Сталъ солдатъ Аөонюшку спрашивать куда идти и чего не знаю. А надо, говоритъ, бабушку спросить. Я проведу. Попрощался солдатъ съ жандармами, пошелъ. Шелъ, шелъ, приходитъ въ лѣсъ. Въ лѣсу избушка, въ избушкѣ старая, старая старуха сидитъ. Разсердилась было старуха, да разсказалъ ей все солдатъ. Помягчила старуха, говоритъ: ради дочки моей, твоей жены, послужу тебѣ. Иди ты, говоритъ, къ морю, тамъ, говоритъ, у заморскихъ купцовъ проси.

А какъ же я найду?

Я, говоритъ, съ тобой Аөонюшку отпущу. Попрощался солдатъ, пошелъ. Шелъ, шелъ, приходитъ къ морю. У моря стоитъ народъ и корабли съ товарами. <А хлѣба нѣтъ, ѣсть нечего и ждутъ всѣ корабля съ провизіей>. Подошелъ солдатъ и спрашиваетъ: что вы здѣсь дѣлаете. Да вотъ, говорятъ, вышла у насъ провизія, ждемъ корабля, a ѣсть нечего, 3-и сутки голодаемъ. <Поговорили съ нимъ.> Сталъ у нихъ спрашивать солдатъ, нѣтъ ли у нихъ того не знай чего. Не стали съ нимъ говорить. Не до торговли намъ теперь, мы 3 дни не ѣли. Велѣлъ солдатъ Аөонюшкѣ покормить ихъ. Сейчасъ разбѣгался Аөонюшка, всѣмъ хлѣба, каши принесъ, всѣхъ накормилъ. Поѣли корабельщики. Сталъ опять у нихъ солдатъ спрашивать того не знай чего. И сказали корабельщики: есть-то у насъ есть, да не продажное — только голодны мы, продай намъ Аөонюшку, мы тогда и свое продадимъ.

Подумалъ солдатъ: какъ я своего шурина, брата, вѣдь онъ женѣ братъ. Нѣтъ, говоритъ, не продажный. Услыхалъ это Аөонюшка, отозвалъ въ сторонку солдата: продай, говоритъ, меня, я убѣгу, только ничего у нихъ не бери, а только пустой барабанъ. Послушалъ солдатъ Аөонюшки, продалъ его и дали ему корабельщики пустой барабанъ. Взялъ солдатъ пустой барабанъ и пошелъ домой.

Прошелъ день, и вздумалъ: Охъ, гдѣ-то мой Аөонюшка? и его жалко, да и самому ѣсть хочется. Только подумалъ, а Аөонюшка и тутъ. Я здѣсь, зятекъ. И накормилъ его. Поѣлъ солдатъ и сталъ спрашивать: на что этотъ барабанъ. Поглядѣлъ бы, что это. Аөонюшка и говоритъ: а ты ударь по не[мъ] и вотъ увидишь. Взялъ солдатъ палочку, ударилъ, глядь — со всѣхъ сторонъ войско бѣжитъ и два жандарма прибѣжали. Ну, говорятъ, а безъ насъ досталъ ты того не знай чего. Теперь ты всему голова.

Распрощался солдатъ съ Аөонюшкой оставилъ все это войско и ушелъ отъ нихъ. Шелъ, шелъ, пришелъ домой.

* № 2.

Надо его работой замучить, чтобы онъ либо ее сюда перевелъ, либо вовсе бы въ работѣ извелся и она бы вдовой осталась. Задали Емельяну работу такую, что двоимъ впору. Захотѣлось Емельяну къ женѣ, понатужился, кончилъ къ вечеру. Увидалъ прикащикъ, что кончилъ, задалъ ему въ четверо. Прибѣжалъ Емельянъ домой, — бѣда говоритъ, замучаютъ работой. — Не робѣй, говоритъ жена, все успѣешь. Пошелъ на утро Емельянъ опять и поспѣлъ сдѣлать, пришелъ домой ночевать. А къ утру опять на работѣ. Стали еще прибавлять работы Емельяну. Да что ни зададутъ, онъ все къ сроку сдѣлаетъ.

Позвалъ царь придворныхъ. Что жъ, говоритъ, вы ничего не придумаете. Или я васъ задаромъ хлѣбомъ кормлю. Придумайте такъ, чтобы было по-моему и чтобы можно было мнѣ Емельянову жену взять. Не могу безъ нея жить. Подумали придворные и придумали и говорятъ: Вотъ что. По всему, говорятъ, мы видимъ, что въ женѣ Емельяна колдовство есть. Отъ нея у него сила берется всякую работу сдѣлать. Надо ему такое дѣло задать, чтобъ ей нельзя ему помочь. Мы вотъ что придумали. Призови ты Емельяна и вели ему въ одну ночь противъ дворца соборъ построить. Согласился царь, послалъ за Емельяномъ.

Ну, говоритъ, слышалъ я, что ты что только вздумаешь съ женой — все сдѣлать можешь.

* № 1.

Тутъ есть особенность. Особенность эта еще рѣзче бросается въ глаза потому, что ученый одинъ рѣжетъ лягушекъ и отравляетъ собакъ и можетъ это дѣлать, не страдая за лягушекъ и собакъ, потому что корчащаяся лягушка и препарированная живая собака даютъ ему отвѣтъ на вопросъ, годами неотступно занимающій его. Но для изслѣдованій соціологическихъ употребляются люди неученые: по переписи ходитъ молодежь-студенты. Они должны къ умирающимъ отъ нищеты и погибающимъ отъ хоть, скажемъ, равнодушія общества людямъ относиться такъ же спокойно, какъ ученые къ лягушкамъ и собакамъ. Отъ нихъ требуется, чтобы они усвоили себѣ равнодушіе ученаго, не имѣя на то права. Сравненіе между собакой, умирающей подъ ножемъ экспериментатора, и счетчика, переходящаго изъ дома милліонера въ подвалъ, гдѣ лежитъ больной солдатъ безъ хлѣба, совсѣмъ не такъ далеко, какъ кажется; оно даже вовсе не далеко, оно не сравненіе, а тождество. Экспериментатору стоитъ только вынуть капсюлю изъ горла собаки и пустить ее, а счетчику стоитъ только вынуть 3 р. и оставить на койкѣ. Экспериментаторъ не дѣлаетъ это только отъ того, что его дѣло важнѣе жизни собаки, но студентъ не можетъ этаго сказать.

* № 2.

<Скажу все, что я думаю. Это не только особенность — это безобразіе, это ужасъ, это больше этаго — это глупость.

2000 молодыхъ людей ходитъ теперь и будутъ ходить по Москвѣ, дѣлая соціологическіе исслѣдованія, и пріучаться къ тому чтобы видѣть безумную роскошь рядомъ съ еще болѣе непонятной нищетой и будутъ учтиво спрашивать: «какъ васъ зовутъ, чѣмъ занимаетесь?» «Умираю съ голоду». И слыша этотъ отвѣтъ, они учтиво будутъ проходить мимо, говоря: «сдѣлайте одолженье, умирайте съ голоду, только потрудитесь сказать, до или послѣ 12 вы умерли съ голоду». Вѣдь это больше, чѣмъ особенность. Это нехорошо.

Другая особенность — и важная — та, что то, къ чему стремится наука соціологіи, не достижимо однимъ путемъ науки. Наука стремится къ тому, чтобы, постигнувъ законы человѣческихъ обществъ, указать ихъ всѣмъ и учредить общество такъ, чтобы было наибольшее возможное благо для всѣхъ. Вѣдь цѣль эта достигается другимъ путемъ. Я не только могу себѣ представить, я знаю людей, для которыхъ смыслъ жизни только въ томъ, чтобы отдавать другимъ все и самую жизнь свою. Ну что, если бы такихъ людей было много, цѣль науки достигалась бы другимъ путемъ. Скажу прямо свою мысль. Цѣль науки соціологіи, какъ и всѣхъ наукъ, гдѣ-то впереди, и мы ее опредѣлить не можемъ. И путь этотъ короче, и путь этотъ радостенъ, и дѣло это важнѣе науки.>

* № 3.

Я близко поглядѣлся въ это зеркало, и то, что увидалъ, ужаснуло бы меня, если бы я не видѣлъ, что все, что такъ страшно, все можетъ быть исправлено. Все можетъ быть исправлено, если мы отдѣлимъ хорошенько научный интересъ отъ нашего жизненного и поймемъ, что только ученые могутъ спокойно обращаться съ цифрами, которые они вызовутъ, а что эти цифры для насъ совсѣмъ другое: они вопіютъ къ намъ и зовутъ насъ къ дѣятельности. Положимъ, мы еще не видали себя въ зеркалѣ, но зеркало уже подносятъ къ намъ, и мы знали смутно все, что мы увидали, и намъ надо поправиться.

* № 4.

Если же мы поймемъ, многіе изъ насъ, что у науки свое дѣло, а у насъ по случаю переписи свое дѣло, и мы пойдемъ къ руководителям, запишемся къ нимъ въ особые обходчики и по указаніямъ руководителей обойдемъ всѣ тѣ мѣста, гдѣ нищета, развратъ и погибель, и по мѣрѣ силъ и чуткости нашей постараемся помочь язвамъ общества, будетъ совсѣмъ другое. Будетъ то, что 1) счетчики будутъ знать, что они дѣлаютъ не дѣло машины, a дѣло человѣческое, и, дѣлая это дѣло, они полюбятъ его, потому что нельзя не полюбить то, что даетъ смыслъ жизни, и увидятъ рядомъ съ безобразіемъ жизни и красоту, а 2) мы получимъ не мертвые отчеты о томъ, сколько людей и оконъ въ Москвѣ, отчеты, нужные для спеціалистовъ, а узнаемъ, сколько людей есть несчастныхъ, отчего они несчастны и какъ помочь имъ. И изъ этаго знанія вытекаетъ для насъ важнѣйшее дѣло жизни и 3) изъ гибнущихъ не всѣ погибнутъ и изъ несчастныхъ не всѣ помрутъ.

** № 1.

* № 2.

Нельзя не водить въ участокъ нищихъ, потому что такъ начальство велитъ, и нельзя не ходить въ церковь, потому что такъ православіе велитъ. Только въ послѣднее время, а именно въ нынѣшнемъ году, я встрѣтилъ одного человѣка, который уже прямо выразилъ мнѣ то, что законъ Евангелія по отношенію къ нищимъ, — да и вообще, — устарѣлъ и не имѣетъ силы, и существуетъ другой законъ, замѣнившій его. Это былъ единственный случай яснаго и логическаго разрѣшенія вопроса, и потому я не могу не отмѣтить его. До тѣхъ поръ при бесѣдахъ съ самыми разнообразными людьми, съ городовыми, священниками, кучерами, профессорами, кухарками, министрами и ихъ женами, съ учеными и неучеными меня, какъ кошемаръ, всегда томила та сознательная неясность, которая существуетъ въ ихъ представленіи о томъ, какимъ образомъ, признавая себя христіанами, обходить самыя простыя, первыя и ясно выраженныя положенія христіанства. Всѣ мы сыны однаго отца, и надо убивать (у насъ христолюбивое воинство). Самарянинъ — примѣръ отношенія къ ближнему вражескаго народа. Не судите и не присуждайте (ϰαταδιϰαξητη), что значитъ присуждать къ наказанію по суду. Сказано: возьмутъ рубаху, отдай кафтанъ. Представленъ примѣръ блудницы, которую некому осудить, а у насъ суды судами погоняютъ, и считается самымъ почтеннымъ христіанскимъ дѣломъ судить въ судахъ и при этомъ присягаютъ на евангеліи. Сказано: не клянись вовсе, и насъ всѣхъ заставляютъ клясться на евангеліи, въ которомъ сказано: не клянись, и цѣловать то мѣсто, гдѣ сказано: не клянись. Сказано: если взглянулъ на женщину съ похотью, то согрѣшилъ, и если глазъ соблазняетъ, вырви его, т. е. вырви соблазнъ плоти. Всѣ театры, всѣ балы, всѣ увеселенія, всѣ галереи картинъ, всѣ удовольствія въ государственныхъ учрежденіяхъ только тѣмъ заняты, чтобы усиливать соблазны. Сказано: нищему нельзя отказать, просящему дай. Нищій, голодный, голый — это самъ Христосъ. Ихъ водятъ въ участокъ. Вотъ когда мнѣ случалось наводить людей, исповѣдующихъ Христа, на эти противорѣчія, то тутъ происходила та ужасная, похожая на сонныя грезы путаница объясненій, чтобы показать, что [въ] жизни нѣтъ противорѣчія. И чѣмъ ученѣе были люди, тѣмъ злѣе путаница. Одинъ только человѣкъ въ нынѣшнемъ году разрѣшилъ эту путаницу. Я шелъ въ Боровицкіе ворота. Подъ воротами сидѣлъ обвязанный по ушамъ тряпкой красной калѣка нищій. Онъ попросилъ милостыню. Я полѣзъ въ карманъ за пятакомъ, и пока я доставалъ, вбѣжалъ сверху въ ворота дворцовый гренадеръ, румяный, красивый, съ черными усиками малый въ тулупѣ и съ краснымъ околышемъ фуражкѣ. Только что нищій увидалъ его, онъ вскочилъ и заковылялъ что было силы на утекъ отъ гренадера. Гренадеръ за нимъ съ ругательствами. Догналъ и наклалъ въ шею: «Я тѣ проучу — мать твою... Сколько разъ говорено: не велѣно сидѣть». Я остановился, подождалъ солдата назадъ. Когда онъ поровнялся, я спросилъ его: грамотенъ ли онъ. Малый удивился, но видитъ — сѣдая борода, надо отвѣтить. «Грамотный... А что?» — «Евангеліе читалъ?» — «Читалъ». — «А что тамъ про нищихъ сказано? Сказано: кто голоднаго накормитъ, голаго одѣнетъ, меня накормитъ, меня одѣнетъ». Малый смутился и молчалъ, перебѣгая глазами на двухъ прохожихъ, остановившихся около меня. Онъ, видимо, былъ въ затрудненіи. Онъ чувствовалъ, что дѣлаетъ то, что должно, что исполнилъ старательно то, за что хвалятъ, и вдругъ его осуждаютъ. Вдругъ глаза его блеснули умнымъ свѣтомъ, онъ смѣло и повелительно, по-военному, взглянулъ мнѣ въ глаза. «А воинскій уставъ читалъ?» спросилъ онъ строго. «Нѣтъ, не читалъ». — «Такъ и не говори». Онъ тряхнулъ головой и молодецки пошелъ къ своему мѣсту. Въ глазахъ остановившихся прохожихъ я видѣлъ одобреніе и удовольствіе яснаго разрѣшенія затронутаго было вопроса. «Однако обрѣзалъ старика», какъ будто сказали себѣ прохожіе и вполнѣ удовлетворенные пошли каждый за своимъ дѣломъ. Вотъ эту ясность я нашелъ только одинъ разъ, и то только нынѣшній годъ.

Мнѣ грустно было за этаго добраго красиваго малаго въ красномъ околышѣ и казенномъ тулупѣ. Но разсудочная моя потребность была вполнѣ удовлетворена не по отношенію къ одному этому малому, но по отношенію ко всему тому хаосу словъ и отрывковъ мыслей, которыя я слыхалъ и читалъ годами отъ богослововъ, философовъ, ученыхъ, администраторовъ по этому предмету. Это была искра, которая освѣтила все предшествующее. Всѣ эти разсужденія о законѣ развитія человѣчества, о божественной сущности и святости единой церкви, о конфликтахъ воли и разума, о судьбахъ народностей, все, все, что я слыхалъ и что мнѣ казалось иногда соннымъ бредомъ, — все это получило для меня ясный смыслъ. Все это перифразами говорило только то, что сказалъ мнѣ этотъ милый малый въ тулупе и красномъ околышѣ. На мѣсто евангелія — воинскій уставъ: для разговора — евангеліе, для исполненія — воинскій уставъ. Это я понялъ нынѣшній годъ.

** № 3.

Ты добрый человѣкъ. То, что жизнь дѣтей, женщинъ и сотенъ тысячъ людей губится на фабрикахъ механической, нездоровой 15-ти часовой работой, мучаетъ тебя, ты страдаешь этимъ, такъ чтожъ? Не покупай конфетъ, рогожъ, бархату; не предъявляй ко взысканію твои рубли на этихъ самыхъ гибнущихъ людей, и совѣсть твоя будетъ спокойна. Или, если ты все таки покупаешь игрушки, бронзы, бархаты, ты лжешь, что страдаешь за нихъ. Если ты понялъ, что конфеты, которые ты ѣшь, — кровь и слезы людей, ты не будешь ихъ ѣсть. Можетъ быть, ты съѣшь въ морѣ и человѣчьяго мяса, когда придетъ голодъ, ты съѣшь то, что тебѣ необходимо нужно, чтобы жить, но ты не будешь ѣсть людей для забавы. Дикіе угостили путешественника обѣдомъ. И обѣдъ показался ему вкуснымъ. Но онъ узналъ, что для обѣда убили плѣннаго и что онъ ѣлъ человѣчье мясо. Путешественникъ не станетъ больше ѣсть у дикихъ.

Ты говоришь: «безъ меня купятъ бархатъ и бронзы». Это неправда. Безъ тебя, да безъ меня, да безъ третьяго будетъ меньше нужно бронзы. Но даже еслибъ это была и правда, если ты понялъ, что вся твоя роскошь есть слезы и кровь людей, ты не можешь ужъ дѣлать ее».

Но мы любимъ говорить о далекомъ, не упоминая о близкомъ. Намъ кажется, что когда мы заговорили о фабрикахъ, въ которыхъ столько переплетено интересовъ и такъ запутано дѣло, что насъ не уличатъ. Но улика налицо.

Ты говоришь, что и безъ твоихъ денегъ фабрики пойдутъ. Хорошо. Ну, а твои 10 человѣкъ прислуги — кто привелъ сюда изъ деревни, чтобы половина изъ нихъ спилась и развратилась и попала въ ночлежные дома и въ дома терпимости?

Ты страдаешь о нищетѣ и развратѣ, такъ не обращай ихъ своими деньгами въ рабство и не развращай, заставляя одного стоять всю жизнь въ шутовскомъ нарядѣ въ швейцарской, другого во фракѣ подавать на подносѣ письмо, третьяго чистить за тобой и выносить твои нечистоты. Какъ только ты сказалъ, что страданіе и развратъ людей мучаетъ тебя, тебѣ нѣтъ другаго выхода, какъ перестать дѣлать то, что развращаетъ ихъ, — ни покупать не нужно, ни заставлять работать на себя, ни держать прислуги, а самому работать на себя, и самому, и женѣ, и дочери, и сыну.

Но это тяжело, это мучительно, это будетъ адъ, а не жизнь! Если я буду сама или самъ чистить и варить, я буду несчастенъ, я буду золъ, я буду хуже.

Это все можетъ быть, и жить по человѣчески не неизбежно необходимо для людей, какъ мы и видимъ это.

Но лгать нельзя, лгать не надобно, и нельзя хорошимъ называть то, что дурно.

Тяжело такъ жить, ничего не покупать для потѣхи и роскоши, не держать прислуги и все дѣлать самому, можно жить и по старому, и многіе живутъ такъ и долго будутъ жить.

Но пускай такіе люди не говорятъ, что они христіане — Христосъ не знаетъ такихъ. Пускай они не говорятъ, что они образованные люди — образованный человѣкъ не можетъ состоять въ развратѣ, пускай не говорятъ, что они гуманные люди — гуманность [не] въ томъ, чтобы пить кровь и слезы людей. Пускай не говорятъ, что они либеральные люди — либеральность — свобода, а они живутъ только насиліемъ. Жить такъ можно, не понимая того, какъ мы живемъ, но понимая и живя такъ, человѣкъ перестаетъ быть человѣкомъ, а становится животнымъ, да еще хищнымъ.

** № 4.

Только тотъ хитрый обманъ, который подъ видомъ денегъ установилъ новую и самую жестокую форму рабства, могъ привести насъ къ такому странному положенію.

Вѣдь то, что происходило въ ту ночь, въ которую я встрѣтилъ 14-л[ѣтнюю] проститутку и въ которую умирала съ голода и съ холода прачка отъ недостатка 60 к., происходитъ каждую ночь въ Москвѣ и во всѣхъ большихъ городахъ, и каждую ночь въ Москвѣ и во всѣхъ большихъ городахъ происходить то, что происходить и въ нынѣшнюю ночь, когда я пишу это. Вь каждомъ номерѣ газетъ есть описаніе великолѣпнаго освѣщенія, лакеевъ въ пудрѣ, стоявшихъ неподвижно на всѣхъ ступеняхъ лѣстницы, и меню ужина съ чудными французскими названіями, и туалетовъ дамъ, стоившихъ тысячи и тысячи, и рядомъ извѣстія о замерзшихъ и повѣсившихся. Въ каждую ночь и въ каждый день ликуютъ рабовладѣльцы и съ голода мрутъ рабы. И никто не видитъ того, что такъ очевидно, что одно происходить отъ другаго, что тѣ, которые ликуютъ, не только виновны своимъ равнодушіемъ, но прямо виновны въ этихъ несчастіяхъ тѣмъ, что производятъ ихъ точно такъ же, какъ производили страданія своихъ рабовъ рабовладѣльцы, заставляя ихъ непосильно работать и недостаточно питая ихъ.

Я помню, мой отецъ, добрый помѣщикъ, поѣхавъ въ городъ, увидалъ разъ убогаго мужика изъ Ясной поляны Еремку, просящаго милостыню. Онъ пришелъ въ ужасъ, посадилъ съ собой убогаго, вернулся домой, разбранилъ прикащика и велѣлъ взять его въ дворню, одѣть и давать мѣсячину, чтобы не было нищихъ изъ его крѣпостныхъ. Онъ дѣлалъ это потому, что онъ чувствовалъ, что въ этомъ его обязанность, а чувствовалъ онъ, что это его обязанность потому, что зналъ, что если каждый помѣщикъ и каждый государственный чиновникъ будетъ такъ заботиться о своихъ крестьянахъ, то не будетъ голодныхъ, и можно спокойно ѣхать въ коляскѣ въ городъ, если же нѣтъ этаго, то нельзя ѣхать въ коляскѣ въ городъ, а надо прежде устроить Еремку, такъ чтобы онъ не холодалъ и не голодалъ. Теперь же всѣ тѣ вѣшающіеся съ голода и умирающіе, намъ кажется, до насъ не касаются, и ихъ нищета, намъ кажется, не можетъ тревожить нашу совѣсть, и мы спокойно ѣдемъ мимо нихъ не только въ городъ по дѣлу, но на гулянье, въ театры, на балы, какъ будто между ихъ и нашей жизнью нѣтъ никакой связи.

Въ ту ночь, въ которую я пишу это, мои домашніе ѣхали на балъ. Балъ, не говоря уже о той безумной тратѣ людскихъ силъ на нѣсколько часовъ мнимаго удовольствія, балъ самъ по себѣ, по своему смыслу, есть одно изъ самыхъ безнравственныхъ явленій нашей жизни. Я считаю его хуже увеселеній непотребныхъ домовъ, и потому, не будучи въ состояніи внушить своимъ домашнимъ мои взгляды на балъ, я ухожу изъ дома, чтобы не видѣть ихъ въ ихъ развратныхъ одеждахъ.

* № 5.

Въ заблужденіе о томъ, что я могу помогать другимъ, меня ввело то, что у меня были лишнія деньги и что во владѣніи деньгами я не видѣлъ ничего несправедливаго.

Существовало прежде мнѣніе о томъ, что деньги представляютъ богатство; богатство же есть произведенiе труда, и потому деньги представляютъ трудъ того, кто ими владѣетъ. Мнѣніе это установлено было такъ называемой наукой, т. е. людьми, придумавшими различные обманы, для того чтобы оправдать свою праздность и пользованіе чужимъ трудомъ.

Въ послѣднее время стало такъ очевидно, что деньги никакъ не могутъ представлять труда того, кто ими владѣетъ, что нельзя было болѣе утверждать этаго, что люди, называющіе свои обманы наукой, стали уже утверждать, что деньги не всегда представляютъ трудъ того, кто ими владѣетъ, но все-таки представляютъ всегда трудъ и сами въ себѣ не только не имѣютъ ничего несправедливаго, но представляютъ законное, необходимое и естественное условіе общественной жизни. Наука, то есть то подобіе знанія, которое имѣетъ цѣлью оправданіе существующихъ несправедливостей, потрудилась такъ поставить вопросъ о деньгахъ, что самый существенный вопросъ относительно денегъ, именно тотъ, какимъ образомъ деньги служатъ средствомъ порабощенія однихъ людей другими, совершенно устраненъ. Деньги, по наукѣ этой, представляютъ всегда трудъ и необходимы въ обществѣ 1) для удобства размѣна, 2) для установленія мѣръ цѣнности, 3) для сбереженія, 4) для платежей. Вотъ и все. То же значеніе денегъ, состоящее въ томъ, для чего мы всѣ и всѣ вокругъ насъ употребляютъ ихъ, — именно въ томъ, чтобы посредствомъ ихъ заставить однихъ людей работать на другихъ, объ этомъ значеніи денегъ эта наука не говоритъ. Когда говорится объ этомъ, то говорится въ такихъ формахъ, что надо долго ломать голову, чтобы только понять то, о чемъ говорится. Чтобы сказать то простое и понятное каждому человѣку дѣло, что тѣ, у кого есть деньги, могутъ заставлять другихъ не только на себя работать, но выматывать жилы изъ тѣхъ, у кого нѣтъ денегъ, чтобы сказать это, говорится о желѣзномъ законѣ, по которому рабочая плата всегда стремится къ пониженiю до степени удовлетворенія только самыхъ потребностей, а процентъ капитала и рента съ земли стремятся увеличиваться. <Этими словами по наукѣ выражается то, что тотъ, у кого есть деньги сверхъ тѣхъ, которые ему нужны на удовлетвореніе своихъ потребностей, можетъ швырять рыбки въ помойную яму и предлагать тѣмъ, у кого нѣтъ денегъ для удовлетворенія своихъ потребностей, зубами доставать ихъ, и что всегда найдутся голодные, которые будутъ доставать ихъ.> Вмѣсто того чтобы сказать то, что есть и понятно и главное — важно всякому, — то, что тотъ, у кого есть больше денегъ, чѣмъ потребностей, имѣетъ неограниченную власть надъ тѣмъ, у кого меньше денегъ, чѣмъ потребностей, говорится о процентѣ, рабочей платѣ, рентѣ, о словахъ, въ которыхъ не только простые смертные, но и ученые по этой части перепутались такъ, что сами ничего не понимаютъ, и, наконецъ, говорится о желѣзномъ законѣ (этому глупому слову ужасно посчастливилось). Одинъ человѣкъ посредствомъ денегъ можетъ изъ другого вить веревки — это желѣзный законъ. Но ничего же не говорили во время рабства, что то, что негровъ и мужиковъ сѣкутъ и сажаютъ въ колодки и заставляютъ этимъ средствомъ работать сверхъ силъ, есть тоже желѣзный или чугунный законъ? Всѣ знали, что это былъ не какой-нибудь чугунный законъ, а простой человѣческій, правительственный, безнравственный законъ, написанный глупыми и злыми людьми, законъ очень простой, по которому военная сила государства приходила на помощь однимъ людямъ — рабовладѣльцамъ противъ другихъ людей — рабовъ, для того чтобы первые могли пользоваться трудами послѣднихъ и угнетать ихъ. Развѣ не то же самое теперь? Одинъ человѣкъ посредствомъ денегъ можетъ дѣлать съ другими все что хочетъ, и государство военной силой защищаетъ это его право. Законы ренты, процента, капитала и всякіе выдуманные законы никому не интересны, а интересны люди и страданія ихъ. Тогда страданіе производило право рабства, теперь право владѣнія денегъ и собственности, пріобрѣтаемой за деньги. Какъ тогда узелъ рабства развязался тѣмъ, что люди поняли, что такое рабство, изъ чего оно сложилось и на чемъ оно основалось, и ужаснулись передъ нимъ, такъ точно и теперь необходимо понять, не желая скрыть ихъ главное значеніе, какъ это дѣлаетъ наука (представляя какіе то ренты, заработныя платы и проценты), что такое деньги, откуда они взялись и какимъ образомъ получили такую власть надъ людьми.

<Итакъ, прежде чѣмъ опредѣлять деньги по ихъ отношенію къ Труду и Богатству (я пишу эти слова большими буквами, такъ какъ по наукѣ эти слова возводятся въ какія то независимыя существа), надо опредѣлить ихъ по отношенію къ людямъ и тѣмъ явленіямъ между людьми, которыя, очевидно, постоянно повторяются и заставляютъ страдать милліоны и развращаться тысячи.

Въ этомъ смыслѣ опредѣленіе денегъ будетъ такое: деньги есть условные знаки, дающіе возможность однимъ людямъ, собравшимъ много такихъ знаковъ, пользоваться трудомъ другихъ людей и принуждать другихъ отдавать свой трудъ чужимъ людямъ> [...]

<Одинъ великій князь имѣлъ такую мерзкую болѣзнь, что все пер..лъ и никакъ не могъ удержаться. Докторъ сказалъ, что болѣзнь тимпанитъ, и всѣ смѣло повторяли это, и великій князь пер..лъ вездѣ сколько хотѣлъ. Право, рента съ земли, процентъ съ капитала, заработная плата за трудъ — тоже тимпанитъ.>

По русски выходитъ, что богатые люди грабятъ бѣдныхъ, забравъ въ свои руки все, что есть у бѣдныхъ, и даже землю, и стригутъ ихъ, не давая имъ обростать. И вотъ политическая экономія придумала для этаго учтивое названіе <въ родѣ тимпанита> — они говорятъ: это желѣзный законъ капитала. А богатые подъ этимъ прикрытіемъ продолжаютъ стричь. Но я не шучу. Дѣло вѣдь въ томъ, что рабочій въ такомъ положенiи, что у него отбираютъ все, кромѣ того, что ему нужно, чтобъ жить. Желѣзный или мѣдный это законъ, рентой или капиталомъ называется этотъ грабежъ, это все равно; казалось бы, главное и необходимое — это узнать, какъ установился этотъ грабежъ и чѣмъ онъ поддерживается. Рента — это право на землю <(но ее уже и не защищаютъ); но главный-то тимпанитъ — это Г-нъ Капиталъ, который имѣетъ какія то свойства и привычки, и онъ-то все дѣло портить>. Капиталъ — это возможность имѣть орудія, нужныя для работы. И если у однаго человѣка есть земля и орудія, а у другаго работа, но нѣтъ земли и орудій, то за землю и орудія надо отдать часть заработка. Изъ этаго какого-то невѣроятнаго воображаемаго дѣленія и представленія о человѣкѣ выйдетъ вся такъ называемая наука.

* № 6.

Стоить только возстановить въ своей памяти всѣ извѣстныя намъ формы экономическихъ насилій однихъ людей надъ другими, чтобы совершенно очевидно стало, какъ насиліе денежныхъ взысканій неизбѣжно и естественно вытекало из первобытныхъ насилій. Живутъ Древляне, пашутъ, водятъ скотину, торгуютъ даже, т. е. мѣняются своими произведеніями. Наѣзжаютъ князья съ дружинами, отбираютъ скотину, хлѣбъ, ткани и, естественно, пуще всего металлы — золото, серебро, то, что можно увезти и сохранить. Древляне оправляются года черезъ три, князья опять пріѣзжаютъ грабить, но поживы ужъ меньше, и князья рѣшаютъ лучше не грабить, а наложить дань — чѣмъ же? Очевидно, такими вещами, которыя не портятся и не громоздки — бывали шкуры, но чаще золото; но золото ужъ почти все отобрано отъ Древлянъ и все у князей, и потому Древляне должны продавать князьямъ-же за золото все, что они захотятъ взять. Вотъ самое простое первобытное насиліе, производимое посредствомъ денегъ. Развѣ не тоже самое происходить и при болѣе сложныхъ условіяхъ жизни? Мужики у помѣщика на барщинѣ. Ему трудно и неудобно ихъ заставить дружно для себя работать. Онъ оторветъ мужика отъ земли въ музыканты, охотники, повара, а поваръ окажется плохой, — не лучше-ли прямо назначить оброкъ — деньги? За деньги помѣщикъ найметъ повара, такъ что для того, чтобы добыть деньги, нужныя для уплаты помѣщику — всѣ у помѣщика, — надо потрафлять помѣщику и дѣлать всѣ тѣ работы, какія онъ хочетъ. И опять то же рабство, переведенное только на денежную цѣну. Развѣ не то-же самое совершилось при нашемъ освобожденіи крестьянъ (не говорю уже о крестьянахъ, освобожденныхъ безъ земли)? Вмѣсто оброка — выкупъ, т. е. деньги. Деньги же у помѣщиковъ и вообще богатыхъ, и потому для того, чтобы получить нужныя для выкупа податей деньги, онъ долженъ работать все то, чего хотятъ тѣ, у кого деньги. Странно вспомнить, какъ помѣщики нѣкоторые боялись выпустить изъ рукъ ту цѣпь, которой они держали рабовъ, не понимая того, что на рабовъ уже была наложена другая, болѣе крѣпкая цѣпь денегъ и что имъ нужно было только выпустить старую и перехватить новую.

Развѣ не то-же самое въ гораздо большей степени въ нашемъ фабричномъ быту и во всей Европѣ? Деньги у богачей, у малаго числа. Деньги нужны теперь не только на уплату, но для большинства обезземеленныхъ у насъ и всѣхъ почти въ Европѣ; деньги нужны прямо на то, чтобы купить хлѣба, заткнуть дыру во рту своихъ и свою; какъ-же не работать все то, что хотятъ богатые? И это самое простое, очевидное насиліе называется рентой и процентами съ капитала.

Требуютъ у тѣхъ — чего у нихъ нѣтъ — денегъ (деньги же всѣ у правительства и богатыхъ) и потому, чтобы получить деньги, бѣдные лишаются все больше и больше того, что у нихъ было, и закабаляются во всякія работы, нужныя богатымъ, и постоянно содержатся, какъ проститутка бандыршей, всегда въ долгу. И вмѣсто того, чтобы понять отчего это сдѣлалось и какъ уничтожить это, политическая экономія цѣлый вѣкъ ужъ все хочетъ разъяснить это положеніе такъ, чтобы это казалось вполнѣ справедливымъ.

А между прочимъ что можетъ быть яснѣе причины этаго? Посмотрите на вновь завоеванныя страны: на Индію, Америку, посмотрите на старыя государства, откуда берется это новое рабство. Князья разорили и побили Древлянъ, сожгли и увели плѣнныхъ. Это очень тяжело, но князья ушли, и Древляне опять живутъ свободно и оправляются. Но вотъ князья пришли и наложили дань. Тутъ уже хуже. Никогда нѣтъ свободы. Но потомъ князья завладѣли землей и раздѣлили своимъ. Это еще хуже. Налоги [?] всегда тревожатъ Древлянъ. Но вотъ освободили Древлянъ и дали или не дали земли — это все равно, но наложили на нихъ подати, отбирающія у нихъ послѣднее. Это уже хуже всего. Хуже всего то, что когда ихъ грабили и гнали и закабаляли на землѣ, они знали, что надъ ними совершаютъ зло, а зло не вѣчно, теперь же они рабы хуже прежняго, но не видятъ, гдѣ зло. Все что отбираютъ у нихъ, отбираютъ по справедливости для ихъ же пользы. Въ самомъ дѣлѣ, что можетъ быть ужаснѣе того, чтобы у человѣка насильно отбирали его пропитаніе, повергая его въ полное рабство, объясняя это тѣмъ, что это для его блага? Зимній дворецъ, Храмъ Спасителя, желѣзная дорога, ничего не возящая, война съ турками, урядники, милліоны на жандармовъ — все это собирается насильно съ того человѣка, которому не нуженъ ни дворецъ, ни храмъ, ни желѣзная дорога, который любитъ турокъ и ненавидитъ урядниковъ и жандармовъ. A вѣдь это дѣлается, и никто не видитѣ не только безсмысленности, но и злой насмѣшки этаго. Въ сущности такъ ясно, что на общее благое дѣло, т. е. подати, всегда люди будутъ сами давать и что признакъ благости дѣла есть то, что люди сами даютъ, и что насильно на благое общее дѣло никакъ нельзя собирать, что этотъ удивительный обманъ не могъ возникнуть иначе, какъ исторически. Если бы люди всегда были свободны, то никто бы имъ не могъ внушить того, что хорошо насильно давать деньги на общее благо. Для общаго дѣла мы и теперь безъ наеилія даемъ деньги. Но этотъ обманъ выросъ на насиліи. Деньги точно также собираются, какъ князьями съ Древлянъ, для личныхъ корыстныхъ цѣлей, но только оправдывается это теперь хитро общимъ благомъ.

Мы привыкли и не видимъ нелѣпости мотива податей всякихъ, и прямыхъ и косвенныхъ, собираемыхъ насиліемъ, a вѣдь стоитъ только опомниться, чтобы ужаснуться передъ этой нелѣпостью. Положимъ, у насъ самое прекрасное правительство, представляющее наилучшимъ образомъ волю народа, но я никогда не хожу въ храмы и не люблю ихъ, никогда не боялся и не боюсь нѣмцевъ. Какъ-же меня заставить платить за храмы и за войну съ нѣмцами? А если можно заставить платить за то, чего я не хочу, то очевидно, что я рабъ и всегда буду рабомъ, если только не буду хозяиномъ. Налоги государственные, взысканные насильно, — вотъ источникъ рабства. Если бы были мытари-откупщики, народъ бы былъ въ рабствѣ у Кесаря и мытарей; если не будетъ установленныхъ мытарей, то будутъ вольные, тѣ, которые будутъ отбирать для казны и для себя и еще болѣе усилятъ рабство.

* № 7.

Петровками мы затѣяли участвовать въ самой легкой и пріятной работѣ — въ покосѣ. Работа была — покосъ артельный, снятый у землевладѣльца. Было три косы, мы — нѣсколько насъ было — четвертая коса. И такъ какъ дѣло было артельное, мы должны были принять участіе во всей работѣ. Работа была около дома, и мы приходили въ обѣдъ и вечеромъ домой и потому участвовали въ той и въ другой жизни [...]

Косцы были: первый 48-ми лѣтній сильный худой мужикъ, лучшій косецъ въ деревнѣ, съ большой семьей, но еще не женаты были сыновья. Для него покосъ рѣшалъ вопросъ — продать жеребенка на зиму или нѣтъ. Другой — молодой мужикъ, живущій въ живейныхъ извощикахъ, отдѣлившійся отъ большой семьи. Для него вопросъ былъ въ томъ: на своемъ ли сѣнѣ работать зиму или на покупномъ? Третій — сапожникъ дворовый, маленькій, энергичный человѣкъ 40 лѣтъ. Самъ уже лѣтъ 30-ти отъ рода научился косить и не отстаетъ отъ лучшихъ косцовъ. Всю жизнь пилъ и пьянствовалъ. Два года, какъ бросилъ пить. Женатъ на крестьянкѣ, у него трое малыхъ дѣтей. Для него прямо стоялъ вопросъ: имѣть ли на зиму корову для ребятъ, или пробиться безъ молока. Работали всѣ до крайней напряженности, т. е. такъ, что всякій разъ передъ концомъ упряжки я видѣлъ, что не я одинъ, но и другіе еле-еле, пошатываясь, проходили послѣдніе ряды. Но они еще и кромѣ этой работы должны были дѣлать и другую неотложную работу. Сапожникъ вечеркомъ тому подкинетъ подметку, тому заплатку поставить. Нельзя отбивать народъ. Одинъ разъ, когда мы сошлись послѣ обѣда, молодого мужика не было. Сапожникъ сказалъ мнѣ, что онъ скородитъ. Пропустивъ часъ или полтора работы, онъ прибѣжалъ, запыхавшись, и взялся за работу, какъ бы наверстывая пропущенное. Нельзя было не заскородить, загрубла бы земля, а послать ему некого. Вотъ онъ безъ отдыха послѣ обѣда съѣздилъ и заскородилъ свою полниву.

На второй или на третій день нашей работы пришло воскресенье. Я спросилъ — будемъ ли мы работать? «Какъ же не работать? Одно время въ году пропустишь — не вернешь. Съ утра, какъ ободняетъ, бабы выйдутъ гресть, а мы копнить». Это воскресенье мы вышли копнить, но Григорья не было, онъ прибѣжалъ въ обѣдъ. Онъ съ утра съѣздилъ въ Тулу къ сыну за деньгами и купилъ нужное. Работа была не только напряженная, но неустанная. Очевидно, мужики работали изъ послѣднихъ силъ. Они не только выдавали въ эту работу весь запасъ своей скудной пищи, но и прежніе запасы: они худѣли. Съ этого воскресенья началась работа мужицкая и бабья. Утромъ мы косили, а въ обѣдъ присоединялись къ бабамъ грести въ валы и копнить. Въ серединѣ покоса, послѣ дождя, когда оказалось много подкошеннаго и промоченнаго сѣна, надо было раскидывать копны, сушить и поскорѣе ухватывать, скопнить разстроенное. Рѣшили выдти на косу по двѣ бабы. На мою косу я попробовалъ было пригласить домашнихъ женщинъ и дѣвушекъ, но оказалось, что онѣ такъ были слабы, лѣнивы и неловки, что онѣ только насмѣшили мужиковъ и бабъ, и я долженъ былъ на свою косу нанимать двухъ поденныхъ. Съ моей доли выходили поденныя, но съ доли косцовъ выходили ихъ домашнія.

* № 8.

Какъ всякій человѣкъ, немножко одаренный способностью обдумывать и обобщать окружающія его явленія, я съ молоду еще много разъ задумывался надъ условіями экономической жизни нашего общества и, чтобы уяснить себѣ представлявшіеся мнѣ вопросы, обращался къ наукѣ. Это повторялось въ моей жизни раза 3, и всякій разъ я, почитавъ Бастіа, Милля, Лассаля, Прудона, Маркса, недочитавъ всего, бросалъ книгу и говорилъ себѣ, что или я глупъ и неспособенъ или все, что написано въ этихъ книгахъ, есть величайшій вздоръ. Въ глубинѣ души признавалъ эти книги за вздоръ, но въ разговорахъ о политической экономіи съ образованными и учеными по этой части людьми я признавалъ себя несвѣдующимъ. Такъ это продолжалось до послѣдняго времени, когда мнѣ ясно представился вопросъ: почему одни люди работаютъ черезъ силу ненужную имъ работу, a другіе могутъ заставлять другихъ работать эту работу. Вопросъ этотъ сталъ передо мною не изъ празднаго любопытства, a рѣшеніе его связалось для меня съ рѣшеніемъ нравственнаго, религіознаго вопроса: почему экономическая жизнь человѣческихъ обществъ сложилась въ формы, противныя и разуму и совѣсти и выгодамъ людей? И я сталъ, какъ умѣлъ, рѣшать этотъ вопросъ. Зная, что существуетъ цѣлая наука, обладающая горою книгъ объ этомъ предметѣ, зная, что эта самая наука въ послѣднее время находится даже въ гоненіи у правительства и консерваторовъ за то, что она выставляетъ такія положенія, въ которыхъ высказывается несправедливость и неправильность современнаго строя, я, разумѣется, обратился къ этой наукѣ и къ живымъ представителямъ ея и къ ея писателямъ для разрѣшенія моего вопроса. Но — удивительное дѣло — я не только не получилъ какого-нибудь отвѣта, но я убѣдился, что чѣмъ дальше я шелъ за положеніями и выводами науки, тѣмъ больше я удалялся отъ возможности разрѣшенія вопроса.

Мало того, я встрѣтилъ въ этой наукѣ положенія прямо ложныя, софизмы, очень неискусно составленные прямо для того, чтобы лишить изслѣдователей науки возможности какого-нибудь объясненія; кромѣ того, вся эта наука складывалась изъ положеній, вытекающихъ не столько изъ наблюденій или обобщеній, сколько изъ полемики. Являлось положеніе странное, дикое и объясненіе его тогда только дѣлалось возможно, когда узнавали, что были или есть положенія совершенно противныя.

Стоитъ открыть какой-нибудь курсъ политической экономіи и посмотрѣть оглавленіе.

Наука въ своихъ уклоненіяхъ отъ исполненія своего дѣла не только закидывается въ сторону, но прямо пятится назадъ. И этотъ пріемъ политическая экономія употребляетъ всегда безъ исключенія.

* № 9.

О счастливы, тысячу разъ блаженны люди, не прошедшіе черезъ развращающую, вывихивающую мозги школу нашего Европейскаго Талмуда, такъ называемой науки, и счастливы, тысячу разъ блаженны писатели, которые могутъ обращаться къ простымъ, не одуреннымъ наукою людямь. Я не имѣю этаго счастья и имѣю дѣло съ тѣми людьми, которые второе слово говорятъ: а наука! которые рады повѣрить здравому смыслу, но не смѣютъ этаго сдѣлать, не справившись съ наукой. И нельзя имъ не говорить этаго, потому что знаютъ ли они или не знаютъ науки, они твердо знаютъ, зачѣмъ нужна эта наука. Они знаютъ, что наука эта очень хорошо объясняетъ и оправдываетъ существующiй порядокъ вещей. Стоить только пристать къ ней, и будешь правъ. Наука же есть великое дѣло. Наука это хоть не сама истина, а то, что замѣняетъ ее. И жрецы этой науки — сила, авторитетъ, такой-же, какой былъ когда-то авторитетъ церкви.

И потому, хочешь — не хочешь, говоря той публикѣ, къ которой я обращаюсь, надо говорить словами науки, надо предвидѣть тѣ не возраженія, но вилянія, которыя дѣлаетъ наука, и — волей-неволей — анализировать эти положенія науки, то, что я и пытался дѣлать.

Трудъ этотъ облегчало для меня подобное же изслѣдованіе одной изъ наукъ, къ которой я нѣсколько лѣтъ тому назадъ былъ также неизбѣжно приведенъ, какъ теперь къ изслѣдованію политической экономіи. Я говорю о богословіи. Изслѣдованіе богословія не только помогло, но сдѣлало мнѣ чрезвычайно легкимъ изслѣдованіе политической экономіи. Какъ ни странно это кажется, какъ ни далеки кажутся эти науки одна отъ другой, и та и другая наука построены на тѣхъ же основаніяхъ, имѣютъ ту же цѣль и употребляютъ тѣ же самые пріемы, съ тою только разницею, что богословіе старѣе, благороднее и все таки умнѣе, политическая же экономія моложе, подлѣе и гораздо глупѣе, такъ что распутать софизмы политической экономіи послѣ практики, которую я пріобрѣлъ при изслѣдованіи политической экономіи, мнѣ было гораздо легче.

Основами политической экономіи, такъ же какъ и богословія, служитъ не что-нибудь дѣйствительно существующее и потому понятное каждому простому человѣку, a извѣстныя отвлеченія, не имѣющія прямаго, простаго значенія, а получающіяся ею только вслѣдствіи искусственнаго опредѣленія. Отвлеченія эти приводятся въ связь, составляютъ догматъ вѣры, и вся наука состоитъ только въ томъ, чтобы всякаго рода софизмами убѣдить людей въ дѣйствительности этихъ фикцій, отвлечь ихъ вниманіе отъ сущности дѣла. Основныя фикціи, на которыхъ строится политическая экономія, слѣдующія:

1) производство — не то, что человѣкъ работаетъ (такого понятія политическая экономія терпѣть не можетъ), а то, что какъ-то само собою что-то производится посредствомъ участія не людей, а факторовъ производства; 2) капиталъ — не то, что деньги, какъ разумѣютъ всѣ, и не то, что человѣку ѣсть надо, — капиталъ, какъ употребляютъ это слово мужики, а такой капиталъ, который нельзя иначе понять, какъ только когда выучить наизусть опредѣленіе; 3) процентъ и барышъ — опять не такъ, какъ всѣ понимаютъ, а такъ, какъ ихъ опредѣляетъ политическая экономія; 4) рента — не то, что доходъ съ земли, а какъ то излишекъ дохода хорошей земли противъ самой дурной; 5) цѣнность — не то, за что деньги платятъ, а опять опредѣленіе, которое, чтобы говорить о немъ по наукѣ, надо выучить, да еще по одному какому-нибудь экономисту, потому что до сихъ поръ хотя они и признаютъ, что въ ученіи объ обмѣнѣ и цѣнности вся сущность политической экономіи, они еще хорошенько не согласились въ ея опредѣленіи. И вотъ на этихъ то основахъ, подъ которыя ни подъ одну нельзя подвести живаго, яснаго понятія, точь въ точь, какъ въ богословіи, строится наука политической экономіи. Всѣ же понятія, самыя коренныя, близкія, понятныя и имѣющія прямое отношеніе къ экономической жизни народа, не только не берутся въ основу, но старательно или опредѣляются такъ, чтобы они теряли свое значеніе, или вовсе игнорируются. Понятіе о деньгахъ, напримѣръ, старательно опредѣляется такъ, чтобы деньги представлялись не тѣмъ, что они есть — деньгами, а товарами въ родѣ чая и сахара, понятія же собственности и правительственной власти — тѣ самыя два понятія, на которыхъ зиждутся всѣ экономическія условія, — эти понятія не включаются въ область изслѣдованій политической экономіи, а признаются неизбѣжно существующими, и говорится только о распредѣленіи собственности и о правительствѣ, какъ о самомъ естественномъ и не подлежащемъ изслѣдованію явленіи. Говорится объ обязательныхъ и оптативныхъ функціяхъ правительства.

Все дѣло въ наукѣ этой поставлено такъ, что основаніемъ науки признаются фантазіи, a дѣйствительныя основы признаются за что-то внѣшнее и не подлежащее наукѣ. Несущественныя и не касающіяся дѣла положенія, точь въ точь, какъ богословіе, политическая экономія принимаетъ за основы, и точь въ точь, такъ же какъ богословіе, самыя существенныя понятія она оставляетъ въ сторонѣ. Происходитъ это отъ того, что цѣль той и другой совершенно тожественны. И та и другая существуетъ только затѣмъ, чтобы отстоять ложный порядокъ вещей и скрыть то, что обличаетъ его. Богословію нужно скрыть истинное ученіе Христа и оправдать себя, свое церковное ученіе, дающее привеллигированное положеніе жрецамъ церкви. Политической экономіи нужно скрыть истинное политическое ученіе свободы и равенства и оправдать свое ученіе, дающее привеллигированное положеніе жрецамъ науки. Тѣ же и пріемы той и другой науки.

* № 10.

Какія же это ширмы? Ширмы закрыванія отъ людей ихъ несправедливости пользованія чужимъ трудомъ, т. е. оправданіе этой несправедливости есть только одно. Это одно оправданіе только видоизмѣняется и усложняется по временамъ и народамъ. Но оправданіе только одно. Мы, жуирующіе, другой породы, другаго сорта люди, чѣмъ тѣ, и мы нужны тѣмъ людямъ. Безъ насъ было бы хуже. Коканскій ханъ сидитъ на дорогихъ коврахъ и подушкахъ въ своемъ гаремѣ, пьетъ шербетъ, а рабы его замучены работой для доставленія ему сладостей его жизни. И онъ твердо увѣренъ, что остальные люди хамы и что онъ нуженъ, даже драгоцѣненъ и священенъ для этихъ хамовъ. Такіе коканскіе ханы были всегда, и въ древнія времена и у Римлянъ и ихъ гражданъ римскихъ [?], [и въ] средніе или рыцарскіе вѣка, такіе же есть и теперь, и не одинъ, и не два, а ими полонъ нашъ такъ называемый образованный міръ. Но прежде, и въ особенности до введенія христіанства, такіе коканскіе ханы были наивные и невинные — они не знали даже того, что можно и должно иначе дѣлиться съ людьми благами міра. Но съ введеніемъ христіанства, съ распространеніемъ знаній, въ особенности въ наше время, послѣ французской революціи, всеобщей популярной проповѣди гуманности, равенства и братства людей, существованіе такихъ коканскихъ хановъ казалось бы невозможно, удивительно. А между тѣмъ коканскіе ханы существуютъ во всѣхъ видахъ и въ огромномъ количествѣ, и даже идеалъ большинства людей нашего времени есть только идеалъ коканскаго хана, т. е. возможности какъ можно меньше работать и пользоваться какъ можно больше трудами другихъ. Но мало того, что такой идеалъ есть идеалъ людей необразованныхъ: это есть въ скрытомъ видѣ, въ видоизмѣненной формѣ идеалъ всѣхъ такъ называемыхъ образованныхъ людей — людей науки и искусства, тѣхъ самыхъ, которые даютъ направленіе и тонъ всѣмъ другимъ людямъ.

Съ тѣхъ поръ какъ существуетъ міръ, существовало и существуеть только одно честное оправданіе для коканскаго хана: я-ханъ, ханской крови, я и мои родичи — мы особенные люди бѣлой кости, остальные люди — хамово отродье — черной кости. Намъ, ханамъ, надо пользоваться благами жизни, а хамамъ надо работать на насъ, тѣмъ болѣе, что если насъ не будетъ, хамы передерутся, и ихъ заберетъ другой ханъ, и имъ же будетъ хуже.

Оправданіе это намъ кажется дико, но оно единственно возможное оправданіе и, какъ ни странно сказать, оно одно (только нѣсколько видоизмѣнившись) существуетъ въ наше время. Для того чтобы дальнѣйшее было вполнѣ понятно людямъ, запутаннымъ своей жизнью, также какъ оно будетъ понятно для всѣхъ простыхъ бѣдныхъ людей, я долженъ напомнить немного то естественное свойство людей, которое мы любимъ забывать. Хорошо ли, дурно сдѣлалъ это тотъ Богъ или тотъ законъ природы, по которому существуютъ люди, но дѣло въ томъ, что люди всѣ поставлены въ необходимость постоянно и неустанно бороться съ природой, для того чтобы добывать себѣ, кромѣ орудій труда, кровъ, пищу, платье, топливо, одежду и все то, что спасаетъ ихъ отъ постоянно угрожающей погибели Вотъ это то обыкновенно забываемое обстоятельство, я прошу имѣть въ виду. Возьмемъ ли мы для примѣра общество людей, какъ Россія, въ 100 милліоновъ, въ 1 милліонъ, въ тысячу, въ 10 человѣкъ, какія бы ни были обязанности людей, составляющихъ это общество, — въ томъ ли, чтобы исполнять требованія правительства — ходить воевать или дѣлать маневры, судить ли другихъ людей, молиться и совершать богослуженіе, учиться ли астрономіи, грамматикѣ, государственному праву, играть на скрипкѣ или на театрѣ, какія бы мы не считали обязанности главнѣйшими для этихъ людей, одна обязанность, совпадающая съ необходимостью и вмѣстѣ съ тѣмъ составляющая исполненіе воли Бога или закона природы, будетъ всегда предшествовать всѣмъ другимъ обязанностямъ — обязанность и необходимость прикрыть себя и своихъ отъ дождей и стужи, накормить, напоить, одѣть. Эта обязанность, составляющая исполненіе воли Бога, всегда будетъ первою и несомнѣнною, потому что, чтобы не долженъ былъ дѣлать человѣкъ: маршировать, защищать отечество, судить другихъ, изучать козявокъ или играть на скрипкѣ, прежде всего этаго онъ долженъ выспаться, поѣсть и прикрыться.

Человѣкъ поставленъ въ такія условія, что для жизни онъ прежде всего долженъ не переставая бороться съ природой, добывать себѣ средства противодѣйствія жару, холоду, голоду и т. п. И эта обязанность не легкая. Съ тѣхъ поръ, какъ существуетъ міръ, мы видимъ, что люди съ страшнымъ напряженіемъ, лишеніями и страданіями борятся съ тѣми условіями, которыя стремятся погубить ихъ. Какъ мы видѣли прежде, такъ мы видимъ и теперь, что жизни человѣческія гибнутъ въ этой борьбѣ, и потому мы не имѣемъ права думать, что придетъ или пришло время, когда люди могутъ освободить себя отъ этой обязанности. Какъ была эта обязанность первою и несомнѣнною, такъ и осталась она и остается до сихъ поръ. Какъ было, такъ и есть до сихъ поръ. Гдѣ-бы я ни жилъ: въ городѣ пли въ деревнѣ, — стѣны и крыша моей горницы не выросли сами собой; дрова въ моей печи не пришли сами, также не пришла вода и не свалился съ неба печеный хлѣбъ, и супъ, и чай, и сахаръ, и сапоги, и все, все, чего не перечислишь въ 10 томахъ. Все это сдѣлали и принесли мнѣ тѣ люди, изъ которыхъ сотни и тысячи гибнутъ въ борьбѣ зa существование съ природою, тѣ люди, которые мрутъ и чахнутъ и оскотиниваются въ тщетныхъ усиліяхъ добыть себѣ кровъ, пищу и одежду. По какому же праву я освободилъ себя отъ этой борьбы, губящей моихъ братій; по какому праву я дезертировалъ изъ этаго войска и не только не помогаю моимъ братьямъ, гибнущимъ въ ихъ смертной борьбѣ, и спокойно смотрю на ихъ гибель, но еще своими требованіями ослабляю ихъ силы и увеличиваю число погибающихъ?

Какъ я сказалъ, есть только одинъ ясный отвѣтъ на этотъ вопросъ. Ясный отвѣтъ на этотъ вопросъ такой. Я не признаю братства и равенства между людьми. Люди есть благородные — это ханы, граждане Римскіе, рыцари, дворяне и — чернь. Чернь же такъ дурна, что если не управлять ею силою, то эти люди — чернь — побьютъ всѣхъ насъ и друтъ друга, и имъ же будетъ хуже. Я управляю этими людьми, спасаю ихъ отъ золъ, которымъ они подлежать, и потому естественно освобождаю себя отъ общаго всѣмъ труда борьбы съ природой для существованія, а пользуюсь трудами другихъ для блага этихъ же людей по волѣ Бога, поставившаго меня въ это положеніе.

Я отдаю голову на отсѣченіе тому, кто найдетъ или укажетъ мнѣ другое, сколько нибудь понятное оправданіе увольненія себя человѣкомъ отъ участія въ борьбѣ съ природой и пользованія чужимъ трудомъ, кромѣ этаго. (Я не говорю о женщинахъ, для которыхъ оправданіе ношенія, рожденія и кормленія дѣтей всегда служило и служитъ законнымъ оправданіемъ для увольненія себя отъ труда мужского, но никакъ не можетъ служить оправданіемъ увольненія себя отъ труда, выпадающаго на долю большинства женщинъ). Если справедливо то, что чернь не можетъ жить и управляться безъ тѣхъ, которые управляютъ ею, то оправданіе это совершенно вѣрно. И оно даже представляется вполнѣ справедливымъ, когда слышишь отъ той самой черни, трудомъ которой пользуются правители, признаніе справедливости этаго оправданія. Русскій мужикъ и англійскій работникъ, да и Французъ и Американецъ въ большинствѣ случаевъ признаютъ необходимость и законность того увольненія отъ участія въ борьбѣ съ природой, въ которомъ живутъ ихъ правители. А если такъ, то оправданіе это вполнѣ справедливо.

Но въ наше время случилось удивительное дѣло: законность этаго оправданія пользованія чужимъ трудомъ правителей опровергнута и опровергается. Горы книгъ написаны въ доказательство того, что это увольненіе себя отъ труда правителей незаконно, несправедливо, милліоны рѣчей произносятся и пишатся объ этомъ. Незаконность пользованія чужимъ трудомъ правителей сдѣлалось труизмомъ, самой обычной темой разговора образованныхъ, либеральныхъ людей. Но не это удивительно; удивительно то, что нападки на правительство, осужденіе правителей за ихъ дармоѣдство исходить отъ людей, еще больше, чѣмъ правители, освободившихъ себя отъ участія въ трудѣ, еще больше пользующихся чужимъ трудомъ и не имѣющихъ на это никакого оправданія или оправданіе такое сложное, хитрое и мистическое, что никто, кромѣ ихъ самихъ, его понять не можетъ.

Поясню примѣромъ. Прислушайтесь къ разговору взрослыхъ съ просѣдью людей на желѣзной дорогѣ, въ клубѣ, въ гостиной, въ кабинетѣ, и изъ 10 случаевъ 9 вы услышите разговоръ о правительствѣ и правительственных лицахъ. Министръ нажилъ имѣнье, губернаторъ ничего не дѣлаетъ, распутничаетъ, прокуроръ получаетъ 5 тысячъ, частный приставъ, исправникъ нажились, и всѣ поѣдаютъ народный трудъ. Прочитайте газеты — тоже насколько это допускаютъ рамки цензуры. Правители берутъ деньги и поглощаютъ трудъ народа, и это есть страшная несправедливость, противъ которой должно бороться общество всѣми своими силами. Кто же говорить это? Кто призываетъ къ этой борьбѣ съ дармоѣдами? Изъ 10 случаевъ 9 это говорятъ слѣдующіе люди: помѣщикъ, кончившій курсъ въ университетѣ или въ военномъ училищѣ и проживающій не меньше тѣхъ чиновниковъ, которыхъ онъ осуждаетъ, но зато ничего не дѣлающій, кромѣ пріобрѣтенія денегъ, купецъ, фабрикантъ, точно также пользующійся трудами другихъ и дѣлающій только то, что увеличиваетъ его возможность пользованія трудами другихъ, журналистъ, проживающій больше прокурора и дѣлающій только то, что даетъ ему деньги. Учитель, профессоръ, получающій свое жалованье изъ той же казны и доживающій срокъ, чтобы получать еще пенсію. Что значатъ эти осужденія? Я часто думалъ объ этомъ и спрашивалъ осуждающихъ, на какомъ основаніи они осуждаютъ, и убѣдился въ томъ, что эти люди не понимаютъ то, о чемъ они говорятъ. Они осуждаютъ не потому, что они признаютъ несправедливость пользованія чужимъ трудомъ, а только потому, что имъ завидно, что министръ укралъ много, а имъ не удалось, или что исправникъ получаетъ больше, чѣмъ онъ — профессоръ, несмотря на то что онъ профессоръ, всю жизнь считалъ козявокъ, что очень скучно и трудно, а исправникъ веселился и получаетъ больше. Съ этой точки зрѣнія осужденія ихъ имѣютъ смыслъ. Но стоитъ только поставить вопросъ такъ, какъ онъ стоитъ, чтобы ужаснуться передъ той путаницей и фарисействомъ, которая выражается въ этихъ осужденіяхъ. Вопросъ вѣдь стоитъ такъ, и свернуть его съ этой постановки нельзя. Вопросъ такой: почему люди, тѣ люди, которые Богомъ или закономъ природы поставлены въ такія условія, что они страшнымъ, приводящимъ къ страданіямъ и смерти трудомъ только могутъ поддерживать свою жизнь, почему эти люди освободили себя отъ этаго труда и навалили его на друтихъ, своими требованіями отягчая еще этотъ трудъ? Если такъ стоитъ вопросъ, то какимъ образомъ у тѣхъ людей, которые дезертировали отъ этаго труда и не имѣютъ за собой никакихъ понятныхъ оправданій, какимъ образомъ у этихъ людей поворачивается языкъ, чтобы осуждать тѣхъ людей, которые имѣютъ очень ясное опредѣленіе и разумныя оправданія?

Ученый, литераторъ, художникъ — одинъ ругаетъ шефа жандармовъ, другой прокурора, 3-й губернатора. Я нарочно беру ученаго, литератора, художника, потому что всякій простой человѣкъ, либеральный помѣщикъ, купецъ фабрикантъ въ своихъ осужденіяхъ опираются на то самое, чего представителями суть выбранные мною лица — именно на науку, культуру вообще и искусство. Съ высоты этаго величія они осуждаютъ. Разберемъ ихъ осужденія. Вы, Г-нъ Профессоръ, осуждаете шефа жандармовъ, что у него квартира хорошая и жалованье, что онъ пьетъ народную кровь. Правда, онъ уволилъ себя отъ борьбы съ природой и пользуется трудами другихъ, но не одни его начальники говорятъ ему, что онъ нуженъ, ему говорятъ это люди, имя которымъ легіонъ, ему говорятъ, что если онъ не будетъ ловить и вѣшать, то взорвутъ дворецъ и улицы и перебьютъ невинныхъ, убьютъ еще Царя, сдѣлаютъ Пугачевщину, и если онъ вѣритъ этому (а этому легко вѣрить), то у него есть ясное твердое, законное и честное оправданіе въ своемъ увольненіи отъ труда и въ пользованіи трудомъ другихъ. Но вы, осуждающіе его и находящіеся совершенно въ томъ же положеніи, какъ и онъ, никогда палецъ о палецъ не ударившіе для участія въ общей борьбѣ за жизнь, чѣмъ вы оправдываете свое увольненіе? Тѣмъ что вы выучили все то, что писали и пишутъ люди о государственныхъ, международныхъ правахъ, которыхъ никогда не было и не можетъ быть, или вы прибавили еще 17 звѣздъ въ млечномъ пути къ тѣмъ, которые извѣстны, или новыхъ козявокъ нашли или выдумали n-е состояніе тѣлъ и четвертое измѣреніе. Объясните же пожалуйста тѣмъ, которые умираютъ, работая на васъ, какое у васъ есть оправданіе въ вашемъ дезертирствѣ. Но объясните такъ, что[бы] они поняли и охотно сами давали бы вамъ тотъ хлѣбъ, который вы вырываете у нихъ изъ рукъ. Вы говорите, что они, работая вѣчно одну физическую работу, не могутъ понять значенія науки. Но я и со мною много другихъ, мы, грамотные и не забитые работой, и мы читали ваши книжки и все таки не можемъ понять, какая связь того таинства научнаго, которое вы совершаете, съ участіемъ въ трудѣ людей. Какимъ образомъ знаніе той чепухи о n-м состояніи тѣлъ, которое вы сами выдумаете и сами разрушите, какимъ образом ваши споры о томъ, что вы сами выдумываете, какимъ образомъ даже знаніе того, сколько у голенястыхъ птицъ перьевъ на заду или какое отношеніе первыхъ чиселъ, какъ эти знанія могутъ заплатить за дрова, хлѣбъ, одежу, которые, умирая въ трудѣ, дѣлаютъ для васъ люди, — этаго вы не объясните ни тѣмъ, которые трудятся на васъ, ни мнѣ, ставящему вамъ этотъ вопросъ, ни самимъ себѣ, если вы захотите быть честны. Я знаю, что вы вѣрите, что наука очень полезна. Но вѣдь ваша вѣра при васъ. Зачѣмъ же тѣмъ людямъ, которые не вѣрятъ въ это, умирать, кормя и одѣвая васъ? Вы вѣрите — и прекрасно. Кто вѣритъ, тотъ и дѣлай. А то вы тѣмъ самымъ орудіемъ, которымъ правители пользуются трудами другихъ, пользуетесь сами, но не имѣете никакого оправданія, кромѣ своей вѣры, да еще осуждаете правителей.

Тоже и съ литераторомъ, тоже и съ художникомъ. Я пишу повѣсти или насмѣшки и ругательства или спорю съ кѣмъ нибудь, или пишу картинки — какого нибудь Христа, которыя никому не нужны, и за это я считаю себя въ правѣ уволиться отъ борьбы съ природой, и тѣ, которые кормятъ и одѣваютъ меня, должны вѣрить, что тѣ вещи, которыя я пишу на бумагѣ, или полотнѣ, или на нотахъ, тѣ вещи, которыя не имѣютъ для нихъ никакого ни интереса, ни смысла, даютъ мнѣ это право.

Судно заливаетъ водой. Чтобы не потонуть, всѣмъ намъ надо работать, и всѣ работаютъ. Но вотъ является человѣкъ, который убѣждаетъ или хитростью приводитъ людей къ убѣжденію, что имъ будетъ выгоднѣе, если онъ не будетъ выкачивать, а будетъ распоряжаться ими. Это понятно, пока люди вѣрятъ, что этотъ командиръ имъ нуженъ; но вотъ является другой, который тоже увольняется отъ работы подъ предлогомъ, что онъ будетъ колдовать. Никто не вѣритъ этому человѣку, но онъ. поддѣлывается къ тому, кто сталъ начальникомъ и не работаетъ, а колдуетъ. Но вотъ этотъ колдунъ начинаетъ завидовать начальнику и показываетъ людямъ, что начальникъ плохъ и не нуженъ. Тутъ комическая сторона дѣла; если люди повѣрятъ колдуну, то прогонятъ начальника, велятъ и ему работать. А прогнавъ начальника, уже само собой прогонятъ и колдуна, который держался только на начальникѣ, и велятъ ему работать. Таково положеніе въ нашемъ обществѣ того выросшаго подъ покровительствомъ власти обмана, называемаго культурой, наукой и искусствомъ.

* № 11.

Увольненіе себя отъ общаго труда человѣчества властителями во имя пользы управленія можетъ быть дурно и вредно, но злоупотребленіе этой возможностью имѣетъ свой предѣлъ. Правители, злоупотребляющіе своей властью, доводятъ народъ до сознанія ненужности этихъ правителей, и правители устраняются. Но увольненіе себя отъ труда во имя отвлеченной, непонятной народу пользы — во имя колдовства, совершаемаго въ пользу этаго народа, не имѣетъ предѣловъ и хуже всего развращаетъ людей. Кромѣ того, вѣра въ законность увольненія себя отъ труда правителями расшатывается уже давно и быстро уничтожается, вѣра же въ законность увольненія. себя отъ труда во имя культуры, цивилизаціи, науки и искусства утверждается, усиливается и распространяется. Всѣ злодѣянія, совершаемыя людьми въ наше время, злодѣянія, передъ которыми цирки Римлянъ и казни инквизиціи кажутся милыми шутками, — всѣ совершаются во имя этаго новаго оправданія — культуры, науки и искусства. Милліоны людей гибнутъ, всю жизнь проводя, какъ скоты, подъ землею, въ запертыхъ душныхъ зданіяхъ милліоны бродягъ и милліоны растлѣваемыхъ дѣтей и проститутокъ, и все это такъ должно быть, потому что это сопутствуетъ развитію культуры, науки искусства: fiat культура, pereat mundus²³². Что же такое эта культура и слагающіе ее элементы — главные — наука и сопутствующее ей — искусство?²³³ Спрашивая себя, что такое наука вообще и отъискивая отвѣтъ въ смыслѣ, придаваемомъ слову языкомъ не только русскимъ, но и всѣми языками, я вижу что наукою называется знаніе — всякое знаніе и искусство, въ болѣе же точномъ смыслѣ вижу, что, отдѣливъ искусство, какъ мастерство какое либо, отъ науки, наукой называется знаніе предмета предметовъ и отношеній ихъ между собою. Есть наука крестьянскаго, сапожнаго дѣла. Человѣкъ — прикащикъ, не умѣющій косить и пахать, можетъ знать крестьянское дѣло; также и хозяинъ — сапожникъ, не умѣющій шить, также лѣсной промышленникъ и т. п. Кромѣ того, есть наука грамотѣ, ариөметики и всѣхъ возможныхъ предметовъ, нужныхъ и полезныхъ людямъ. Такое значеніе имѣетъ слово наука въ языкѣ. Но не таково значеніе слова наука для людей науки. Опредѣленіе людей науки не покрываетъ значенія, которое ему даетъ языкъ. Наука для людей науки исключаетъ изъ своего опредѣленія всѣ тѣ знанія сапожнаго, лѣснаго, слесарнаго и всѣхъ вообще приложимыхъ къ жизни дѣлъ и признаетъ научными всякія знанія, за исключеніемъ прямо приложимыхъ. Даже существуетъ часто повторяемое мнѣніе, что вполнѣ научны только тѣ знанія, которыя не имѣютъ цѣлью свое приложеніе. Научными знаніями признаются всѣ тѣ знанія, которыя, во-первыхъ, не могутъ быть непосредственно приложимы, и, во 2-хъ, тѣ, которыя облечены въ извѣстную условную форму. Наукой признается то, что признается научнымъ тѣми, которые себя признаютъ людьми науки.

* № 12.

Государственный человѣкъ прежде и теперь иногда по старой привычкѣ защищаетъ свою праздность и зло тѣмъ, что онъ назначенъ на это Богомъ, или Гегельянецъ тѣмъ, что государство есть форма развитія личности. Онъ служить государству, и потому онъ выкупаетъ все, но эти оправданія уже отжили, и никто не вѣритъ имъ. Чтобы твердо (какъ ему кажется) защитить себя, онъ долженъ найти теперь уже не богословскiя или философскія, а научныя опоры. Нужно выставить приндипъ или національностей, или объединенія, или общей подачи голосовъ, или конституціи, или даже соціализма въ смыслѣ научныхъ принциповъ, нужно покровительствовать наукамъ и искусствамъ. Промышленный богатый человѣкъ прежде могъ говорить о Божьемъ произволеніи, избравшемъ его въ богачи и распорядители трудомъ другихъ, могъ говорить о значеніи торговли и промышленности для блага государства, но все это теперь уже не годится. Чтобы научно оправдать себя, онъ долженъ, во-первыхъ, придать научный характеръ своему дѣлу, на фабрикѣ завести больницы и школы, въ торговлѣ установить международныя отношенія и, во-вторыхъ, долженъ покровительствовать наукамъ и искусствамъ: издавать газеты, книги, завести галлерею или музыкальное общество. Ученый и художникъ можетъ по старой памяти говорить о пророчествѣ и откровеніи или о проявленіяхъ духа, но чтобы ему стоять твердо и знать, что печку топить и воду носить и доставлять ему пріятности жизни есть обязанность другихъ, онъ долженъ исповѣдывать то, что общества человѣческія суть организмы и что онъ въ одномъ изъ этихъ организмовъ или во всемъ человѣчествѣ, какъ организмѣ (это какъ то не совсѣмъ раздѣлено ясно) есть мозговой органъ, который долженъ питаться другими. <Только на этомъ удивительномъ суевѣріи, что человѣчество и человѣческія общества суть организмы, и держатся въ наше время всѣ оправданія праздности людей, имѣющихъ возможность посредствомъ насилія пользоваться трудами другихъ.>

Люди живутъ вѣками и подчиняются теологическому порядку вещей. Папа помазалъ, и оттого онъ король и законный. Отецъ награбилъ, и оттого дѣти законно владѣютъ. Потомъ люди живутъ, вѣками подчиняясь юридическимъ порядкамъ. Государство должно быть, должны быть сословія, и потому это все законно. Люди вѣрятъ, что кто-то тамъ наверху, божественный или мудрый, устроилъ все это и разъяснилъ, они не знаютъ всѢхъ разъясненій, но вѣрятъ, что все тамъ стройно и ясно. Но стоитъ самому простому человѣку заглянуть въ эту теологическую или философскую кухню, чтобы ужаснуться передъ той безсмысленностью и неосновательностью, которыя царятъ тамъ. То же и съ научной теоріей: она ходитъ въ толпѣ въ газетныхъ журнальныхъ статьяхъ, въ популярныхъ книжкахъ, разговорахъ, всѣ вѣрятъ въ нее, и наивнымъ людямъ кажется, что тамъ гдѣ-то у ученыхъ все это такъ ясно и очевидно, что и сомнѣній быть не можетъ, но стоитъ заглянуть туда, чтобы ужаснуться. — Удивительно читать въ богословіи доказательства того, что Богъ одинъ и три, что Богъ однимъ велѣлъ царствовать, другимъ повиноваться и царство назначилъ тѣмъ, которыхъ помажутъ масломъ, удивительно читать опредѣленіе государственнаго и международнаго права, но еще удивительнѣе заглянуть въ лабораторіи научной теоріи и прочесть тамъ основы того міросозерцанія, которое называется научнымъ.

Теорія эта въ слѣдующемъ:

Формулировать научное суевѣріе, то, что въ наше время называется наукой, такъ же трудно, какъ трудно формулировать всякое суевѣріе, которымъ пользуются люди и которое не выдумывается сразу однимъ человѣкомъ, а образуется по мѣрѣ надобности людей, пользующихся суевѣріемъ, медленнымъ наростаніемъ однаго обмана на другой, одной лжи на другую, точно такъ же какъ трудно формулировать теологическое суевѣріе, точно такъ же образовавшееся. При опроверженіи такого рода теорій суевѣрія, какъ это каждый можетъ замѣтить при опроверженіи теологическаго суевѣрія, главная трудность въ томъ, что нѣтъ ясной формулировки ея. Вы стараетесь уловить какое нибудь ясное утвержденіе и доказываете его неосновательность, но противникъ тотчасъ же видоизмѣняетъ свое утвержденіе и ускользаетъ отъ логическихъ доводовъ, вы опровергаете и другое утвержденіе, онъ опять, какъ змѣя, ускользаетъ и говорить новое, и такъ онъ дѣлаетъ до безконечности, потому что у него нѣтъ и не можетъ быть по безсмысленности его утвержденій никакихъ ясныхъ опредѣленій. То же самое и съ царствующей въ наше время теоріей научнаго суевѣрія. Единственное средство уловить эти ускользающія изъ рукъ логики теорій суевѣрій — это изслѣдовать ихъ въ ихъ источникахъ. Источникъ теологической теоріи суевѣрія есть библія, источникъ научной теоріи суевѣрія есть позитивная философія и политика Конта. До Конта не было суевѣрія о томъ, что человѣчество есть организмъ, не было классификаціи наукъ съ вершиной ихъ соціологіей, не было науки въ томъ значеніи, которое она приписываетъ себѣ теперь. Не было наукословія, совершенно аналогичнаго богословію, не было науки самой себя разсматривающей и саму себя утверждающей, точно такъ же, какъ это дѣлаетъ сама себя опредѣляющая и разсматривающая церковь. Контомъ положено основаніе теоріи научнаго суевѣрія, и въ предметѣ суевѣрія и въ формѣ самаго суевѣрія, съ удивительнымъ сходствомъ со всякимъ и въ особенности хорошо намъ извѣстнымъ церковно-христіанскимъ суевѣріемъ. Точно такъ же дѣйствительности придано недѣйствительное фантастическое значеніе: въ церковномъ христіанствѣ — дѣйствительному человѣку Христу придано фантастическое значеніе Бога (и Бога и человѣка), въ контовскомъ суевѣріи — дѣйствительному существу человѣчеству (всѣмъ живущимъ и жившимъ людямъ) придано фантастическое значеніе организма. И точно такъ же извѣстное пониманіе однихъ людей признано за единственно непогрѣшимо истинное: въ церковномъ христіанствѣ пониманіе ученія Христа, признанное Никейскимъ соборомъ, признано святымъ и единымъ истіннымъ, въ контовскомъ суевѣріи знанія нѣкоторых людей 19 вѣка въ Европѣ признаны несомнѣнными научными. Послѣдствія были однѣ и тѣ же. Во-первыхъ, то, что основное суевѣріе, не подвергаясь болѣе изслѣдованію, послужило основаніемъ самыхъ странныхъ и ложныхъ теорій, какими они и должны были быть, такъ какъ строились на суевѣріии, во-вторыхъ, то, что усвоивъ себѣ пріемъ утвержденія за собой права признанія самихъ себя научными, т. е. непогрѣшимыми, ученики этой школы распались, такъ же какъ и ученики церковниковъ, на безчисленное количество толковъ, отрицающихъ другъ друга. И точно такъ же какъ между разными церквами и исповѣданіями, отрицающими другъ друга, есть преобладающее, съ нѣкоторымъ правомъ называющее себя католическимъ, т. е. всемірнымъ, такъ точно есть одна церковь и исповѣданіе, не безъ нѣкотораго права на это въ наше время называющее себя наукой исключительно. «Это признано наукой, это доказано научными изслѣдованіями, научный методъ, научныя данныя, пріемы», точно такъ же какъ говорилось прежде: «церковь, церковныя постановленія» и т. п., и подъ наукой въ этомъ смыслѣ разумѣется преимущественно и почти исключительно науки по тому смыслу вѣры, который установилъ Контъ. Математика, механика, астрономія, физика, химія, біологія, соціологія. И изъ этихъ наукъ наукой изъ наукъ считается соціологія, т. е. та самая наука, которой нѣтъ и быть не можетъ, потому что основаніе, на которомъ она построена и къ которому пригнаны всѣ остальныя науки, есть совершенно фантастическое, ни на чемъ не основанное утвержденіе. А оно то и руководитъ дѣятельностью и направленіемъ всѣхъ другихъ наукъ, точно такъ же какъ догматъ троичности Бога руководилъ всей дѣятельностью богословскихъ наукъ. Только этимъ фантастическимъ, ни нa чемъ не основаннымъ утвержденіемъ объясняется то значеніе, которое въ наше время приписывается естественнымъ наукамъ, въ особенности изслѣдованію микроскопическихъ организмовъ. Только этимъ суевѣріемъ можно объяснить то непонятное свободному отъ суевѣрій человѣку [значеніе], которое имѣла въ наше время теорія эволюціи и ученіе Дарвина. «Ну и прекрасно, — говоритъ свободный отъ суевѣрій человѣкъ прослушавъ теорію Дарвина о наслѣдственности и борьбѣ за существованіе и дальнѣйшихъ подробностяхъ. — Что же мнѣ за дѣло?» Но не такое значеніе имѣютъ эти элукубраціи для людей научнаго суевѣрія. «Человѣчество есть огромный организмъ и такіе же организмы человѣческія общества, и потому только одно изслѣдованіе законовъ развитія и жизни организмовъ можетъ уяснить мнѣ мое значеніе и мѣсто въ жизни», говоритъ человѣкъ научнаго суевѣрія. Въ наше время не считается наукой то, что всегда было и будетъ и не можетъ не быть наукой, — знаніе того, что мыслили люди о вопросахъ жизни, но считается наукой только изслѣдованіе того, сколько перьевъ на задницѣ у какой птицы, какіе гдѣ есть кости человѣческія и другихъ животныхъ, сколько козявокъ есть и было на свѣтѣ и какія есть микроскопическія живыя существа, которымъ, очевидно, конца не можетъ быть, какъ и звѣздамъ. Что въ этомъ преимущественно видятъ науку люди нашего времени, это можно понять, зная то научное суевѣріе, изъ котораго они исходятъ для руководства въ предметахъ изученія, но какимъ образомъ могло такое странное суевѣріе быть принято человѣчествомъ — вотъ что трудно понять и что требуетъ разъясненія.

Очень понятно, что французскій ученый, педантъ и вмѣстѣ съ тѣмъ высоко нравственный человѣкъ, въ минуту поэтическаго вдохновенія могъ придумать прекрасное сравненіе — написать какъ бы притчу о томъ, что желательно бы было, чтобы отдѣльные люди смотрѣли на человѣчество какъ на огромное живое прелестное существо, имѣющее душу, и потому, какъ частицы огромнаго тѣла, живя только потому, что онѣ части тѣла, жили бы только для всего тѣла и для каждой отдѣльной части его. Если бы Контъ написалъ бы это сравненіе въ альбомъ какой-нибудь дамѣ, еще лучше въ стихахъ, то всякій, прочтя это, призналъ бы, что сравненіе очень хорошее и вытекшее изъ самыхъ хорошихъ побужденій и не возражалъ бы на него, но, удивительное дѣло, Контъ выставилъ это положеніе не какъ сравненіе, а какъ дѣйствительный фактъ, и ученые, столь гордящіеся своей точности критическимъ анализомъ²³⁴ и не допусканіемъ ничего на вѣру, приняли эту шутку, какъ самый реальный фактъ и на немъ построили и теперь строятъ всю свою позитивную науку, отъ которой, очевидно, ничего не останется, какъ только они догадаются о томъ, что тотъ фактъ, на которомъ они все строятъ, никогда не существовалъ и не можетъ быть утверждаемъ.

Человѣчество по Конту есть живой организмъ. Что мы понимаемъ подъ словомъ организмъ? Прежде всего мы понимаемъ себя какъ существо отдѣленное отъ другихъ существъ. Я вижу другаго человѣка, узнаю, что онъ отдѣленъ отъ другихъ существъ сознаніемъ и ощущеніемъ своей жизни, и признаю его организмомъ. Я вижу лошадь, собаку, муху, козявку и по нѣкоторымъ признакамъ заключаю, что въ нихъ есть то же ощущеніе отдѣльности жизни, и потому называю ихъ организмами. Все, что я называю организмомъ, я называю таковымъ только потому, что, отвлекая частные признаки отъ различныхъ существъ, я нахожу въ нихъ общіе и мнѣ признаки сознанія или ощущенія отдѣльности жизни. Основное понятіе организма вытекаетъ не изъ тѣхъ опредѣленій словесныхъ, которыя я буду прилагать къ организмамъ (тѣмъ болѣе что и въ опредѣленіяхъ этихъ наука не сговорилась), а изъ моего сознанія и ощущенія моей отдѣльной отъ другихъ жизни; и потому, какъ бы хорошо ни было придумано словесное опредѣленіе организма и какъ бы ни подходили подъ него какія бы то ни было существа, никто не можетъ признать организмомъ того, что не представляетъ для человѣка того ощущенія отдѣльности жизни, которое сознаетъ человѣкъ. Я могу признать организмами даже тѣ простыя микроскопическія существа, которыми такъ заняты теперь люди науки, потому что и въ нихъ я нахожу признаки ощущенія отдѣльности жизни, но какъ бы точно ни подходило подъ придуманное опредѣленіе человѣчество или общество человѣческое, я не могу его признать организмомъ, потому что въ нихъ отсутствуетъ для меня существенный признакъ ощущенія отдѣльности жизни. Не могу назвать въ особенности потому, что, допустивъ такое произвольное соединеніе въ организмъ многихъ и всѣхъ особей извѣстнаго рода, мнѣ нѣтъ никакой причины не называть организмами лошадинство или отдѣльные табуны, коровство, баранство или отдѣльныя стада.

И вотъ на такомъ то произвольномъ утвержденіи строится цѣлая наука, называемая соціологіей. Берутся нѣкоторые признаки организма и подъ эти признаки подводятся общества.

* № 13.

Всему дѣлу голова теперь научная наука. Только тотъ изъ праздныхъ людей стоитъ твердо въ обществѣ, на чьей сторонѣ она — эта наука. <Что же такое эта научная наука? Она одно изъ тѣхъ нелѣпыхъ суевѣрій, которыя кажутся чѣмъ то величественнымъ и несомнѣннымъ до тѣхъ поръ, пока мы вѣримъ въ нихъ, и которыя разсыпаются прахомъ, какъ только люди, свободные отъ этаго суевѣрія, прикинутъ его на мѣрку самаго простаго и недалекаго, только не предубѣжденнаго разсудка.> Она нелѣпое суевѣріе, отвѣчаю я, и берусь доказать, что для каждаго непредубѣжденнаго человѣка такъ же ясно, какъ то, что вѣра въ домовыхъ и лѣшихъ есть нелѣпое суевѣріе. И говоря это, я не испытываю ни малѣйшей ни застѣнчивости въ томъ, что позволяю себѣ такую смѣлость, ни малѣйшей гордости въ томъ, что я сдѣлаю такую важную вещь. Доказать нелѣпость всякаго суевѣрія очень легко: стоитъ только не вѣрить на слово, что все такъ, какъ это говорятъ какіе-то люди, а разобрать, что именно говорятъ эти люди. <Суевѣрія держатся потому только, что любятъ вѣрить тому, что есть гдѣ-то тамъ, на недосягаемыхъ намъ высотахъ, божественные и мудрѣйшіе люди, которые все узнали, изслѣдовали и рѣшили, и намъ остается только вѣрить тому, что говорятъ эти люди. Вѣка проходятъ и поколѣнія за поколѣніями живутъ и умираютъ въ противорѣчіи своего разума съ тѣмъ, что имъ передаютъ ихъ мудрецы, и имъ въ голову не приходитъ вопросъ: да правда ли то, что намъ говорятъ? Вопросъ же этотъ не приходитъ въ голову потому, что имъ кажется, что тамъ, на этихъ недосягаемыхъ высотахъ, все ясно и несомнѣнно и что противорѣчія происходятъ отъ ихъ слабости. Такъ это было съ богословскимъ суевѣріемъ, такъ это было и есть съ философскимъ, государственнымъ суевѣріемъ, такъ это происходитъ теперь съ научнымъ суевѣріемъ. Богъ одинъ и вмѣстѣ съ тѣмъ Онъ одинъ — три. Одинъ родился безъ нарушенія дѣвства, былъ человѣкомъ, воскресъ и сидитъ одесную отца. Его надо ѣсть въ видѣ хлѣба и вина. Онъ велѣлъ, чтобы мазали масломъ всѣхъ людей и особенно нѣкоторыхъ людей. Отъ этаго помазанія эти люди дѣлаются священны, a другіе должны исполнять всю ихъ волю. Вѣками жили и умирали люди, сознавая въ душѣ, что все это ужасающая безсмыслица, и вмѣстѣ съ тѣмъ продолжали вѣрить, что это такъ, потому что имъ казалось, что не могли же люди, выработавшіе эти положенія и такъ торжественно ихъ заявляющіе, не могли же эти люди ошибаться или обманывать. Люди всѣ должны быть несвободны, а покоряться другимъ людямъ и воевать другъ съ другомъ, и разорять другъ друга, и учиться и исповѣдовать вѣру по волѣ этихъ нѣкоторыхъ людей. Все это опредѣляетъ философія права и разныя права: государственное, полицейское, международное. И опять вѣка поколѣніе за поколѣніями умирали люди, сознавая нелѣпость этаго, и всетаки вѣрили тому, что это такъ, потому что это говорили имъ философы, ученые. Имъ казалось, что не могли же люди, такъ торжественно и убѣдительно говорившіе это, ошибаться или обманывать ихъ.>

* № 14.

Такъ что же дѣлать? Дѣлать? Прежде всего — не лгать, потомъ смириться, покаяться и третье — понять, что трудъ не для себя, но для другаго, для людей, есть не проклятіе, а единственное благо человѣка.

Не лгать — значить то, чтобы не придумывать изворотовъ, по которымъ можно бы было не видать дѣйствительности, не закрывать глаза, не говорить: если такъ, то моя жизнь несчастная, a вѣрить, что несчастна можетъ быть только неразумная жизнь, что какъ бы ни ново и странно казалось то положеніе, къ которому ведетъ разумъ, это положеніе будетъ лучше прежняго, потому что разумъ на то и данъ, чтобы показывать намъ благо, и безъ разума не можетъ быть счастія. Не лгать — значить не бояться счастья. Можетъ быть, уже много долженъ и не расплатишься, но какъ бы ни много было, все лучше, чѣмъ не считаться. Какъ бы ни далеко зашелъ по ложной дорогѣ, все лучше, чѣмъ продолжать идти по ней. Лгать невыгодно еще и потому, что ложь одна ведетъ за собой другую. Стоитъ разъ ввести ошибку въ вычисленіе, и ошибка эта будетъ вездѣ требовать поправки. Стоитъ разъ оробѣть передъ истиной и, увидавъ ее, не ввести ее себѣ въ душу, и это отступленіе отъ истины будетъ на каждомъ шагу въ самыхъ разнообразныхъ видахъ мучать тебя. Попробуй не лгать передъ собой — принять истину себѣ въ душу, какъ она представляется тебѣ, и ты узнаешь силу ее, ты увидишь, какъ, какъ электрической искрой, вдругъ соединятся правильно всѣ разрозненныя прежде явленія; все, что было запутано и тайно, станетъ ясно; тамъ, гдѣ были лѣнь и апатія, явится сила и энергія, тамъ, гдѣ были злоба, презрѣніе, вражда, — явятся любовь и возможность проявленія ея. Гдѣ былъ хаосъ и страхъ передъ нимъ, явятся стройность и стремленіе къ ней. Тотъ, кто искренній человѣкъ, ищущій истины, задавъ себѣ вопросъ — что дѣлать? отвѣтитъ себѣ на него: не лгать передъ собой, а идти туда, куда ведетъ разумъ, тотъ уже рѣшилъ вопросъ. Онъ найдетъ, что, гдѣ и какъ дѣлать, онъ не будетъ лгать передъ собой.

Одно, что можетъ помѣшать ему въ отъисканіи исхода, — это ложно высокое о себѣ мнѣніе — гордость; и потому другой отвѣтъ на вопросъ, что дѣлать, — будетъ: смириться, покаяться. Я говорю это потому, что представленіе наше о нашемъ значеніи такъ сростается съ нами, что мы часто не замѣчаемъ этого побужденія къ обману. Разскажу разговоръ мой съ однимъ изъ лучшихъ молодыхъ людей, сближавшихся со мной. Да проститъ онъ меня за мою нескромность. Случай очень знаменателенъ. Молодой человѣкъ съ именемъ, большими связями, кончившій курсъ въ университетѣ, чрезвычайно упростившій свою жизнь, отказавшійся отъ всѣхъ преимуществъ связей и положенія, спрашиваетъ меня мое мнѣніе о томъ, какую дѣятельность избрать ему, пріобрѣтшему то образованіе, которое онъ пріобрѣлъ. Вопросъ его собственно такой: чѣмъ могу я быть наиболѣе полезенъ людямъ съ тѣми особенными знаніями, которыя я пріобрѣлъ, и включаетъ въ себя соображеніе о томъ, что мнѣ, проведшему 11 лѣтъ ученія, невыгодно — не для себя, но для людей — начать учиться пахать, когда я имѣю другія знанія. Я отвѣтилъ ему, что вопросъ его: какъ мнѣ, пріобрѣтшему столько знаній, употребить ихъ на пользу людямъ, надо поставить такъ, какъ бы онъ стоялъ для ученика, прошедшаго курсъ талмуда и выучившаго число буквъ всѣхъ священныхъ книгъ и т. п. Вопросъ бы стоялъ такъ: какъ мнѣ, проведшему по несчастію моихъ условій 11 лучшихъ учебныхъ лѣтъ въ праздныхъ и развращающихъ умъ занятіяхъ, какъ мнѣ исправить эти ошибки моего воспитанія и постараться быть полезнымъ людямъ? Если бы вопросъ стоялъ такъ: что мнѣ дѣлать, такому человѣку? то всякій отвѣтилъ бы: стараться прежде всего честно кормиться, т. е. выучиться не жить на шеѣ другихъ и, учась этому и выучившись, при всякомъ случаѣ приносить пользу людямъ и руками, и ногами, и мозгами, и сердцемъ. Для того человѣка нашего круга, который не будетъ лгать передъ собой, будетъ необходимость смириться и покаяться, сознать свою вину. Помѣщику нельзя было перестать быть рабовладѣльцемъ безъ того, чтобы не смириться и не покаяться. И покаяніе не страшно, такъ же какъ и не страшна истина, и такъ же радостно и плодотворно. Стоитъ только разъ навсегда принять истину совсѣмъ, и тогда невольно и смириться совсѣмъ, т. е. помнить, что правъ никто изъ насъ не имѣетъ и не можетъ имѣть, а обязанностей нѣтъ конца и нѣтъ предѣловъ.

И это то сознаніе обязанности и составляетъ сущность 3-го отвѣта на вопросъ, что дѣлать, состоящаго въ признаніи труда не проклятіемъ,но радостью и сущностью жизни человѣка.

Какъ только δόχα²³⁵, вѣра человѣка — въ томъ, что трудъ труденъ, а праздность не трудна, такъ является потребность меньше трудиться и избирать не тотъ трудъ, который навѣрно нуженъ, который первый подъ руками, а тотъ, за который другіе больше отдаютъ труда. Какъ только трудъ — сущность жизни, такъ человѣкъ избираетъ самый вѣрно полезный трудъ и самый близкій. Жизнь же такъ устроена, что самый вѣрно полезный трудъ и самый близкій есть самый радостный, какъ трудъ земледѣльческій, трудъ для своей семьи и близкихъ.

Менѣе достовѣрно полезный, и для цѣлей болѣе отдаленныхъ, есть трудъ и менѣе радостный. Такъ, ремесленный и подъ конецъ умственный менѣе другихъ достовѣрно полезны, цѣль ихъ болѣе отдаленна, и они тяжелѣе другихъ. Какъ только человѣкъ въ трудѣ будетъ видѣть не проклятіе, a дѣло всей жизни, такъ онъ естественно возьмется за первый предлежащій, ближайшій трудъ — кормиться и промѣняетъ его только тогда, когда къ нему заявятся требованія въ другомъ, менѣе радостномъ, ремесленномъ или умственномъ трудѣ. Заявляемыя же къ нему требованія и благодарность людей, кромѣ обезпеченія его, будутъ вознаграждать его за меньшую радостность труда. Кромѣ того, требованія эти будутъ предъявляемы только тогда, когда человѣкъ хорошо дѣлаетъ свой ремесленный или умственный трудъ. А хорошо дѣлаетъ человѣкъ только то, что любитъ. Я знаю одну общину, гдѣ люди жили, кормясь своимъ трудомъ, считая все общимъ. Одинъ изъ членовъ былъ образованнѣе другихъ, и отъ него требовали чтенія лекцій, къ которымъ онъ долженъ былъ готовиться днемъ, чтобы читать ихъ вечеромъ. Онъ дѣлалъ это съ радостью, чувствуя, что онъ полезенъ другимъ и дѣлаетъ дѣло хорошо, но онъ усталъ, и здоровье его стало хуже отъ лишенія работы. Члены общины пожалѣли его и попросили идти работать въ поле. Для людей, смотрящихъ на трудъ, какъ на сущность и радость жизни, фонъ, основа всякой жизни будетъ всегда борьба съ природой, трудъ для прокормленія себя и другихъ. Отступленія отъ этаго закона будутъ только зависѣть отъ требованій другихъ. Для человѣка, который признаетъ трудъ сущностью и радостью жизни, удовлетвореніе его потребностей всегда будетъ, потому что всегда человѣкъ долженъ кормиться, и всегда будетъ радостно, потому что либо онъ будетъ дѣлать самый здоровый, радостный земледѣльческій трудъ, либо будетъ имѣть сознаніе труда болѣе широкаго и несомнѣнно полезнаго.

Такъ вотъ что дѣлать:

Не лгать, смириться и счастье жизни полагать не въ наслажденіи, а въ трудѣ.

23 Октября

Ясн. Пол.

* № 15.

<На моей памяти совершились не такія перемѣны. Я помню, что лакей держалъ горшокъ барину, который ходилъ въ него. За столомъ, за каждымъ стуломъ стоялъ лакей съ тарелкой. Въ гости ѣздили съ двумя лакеями. Казачокъ и дѣвочка стояли въ комнатахъ, подавали трубки и вычищали и т. п. Теперь намъ это страшно и дико. Но развѣ не страшно и не дико то, что молодой мущина, женщина, да даже и старый, чтобы посѣтить знакомаго, велятъ закладывать лошадей, и сытые лошади только для этого и кормятся, и онъ или она ѣдетъ мимо мужика съ возомъ, который не ѣвши самъ везетъ съ своей лошадью, а имъ и въ голову не приходитъ, что это — то же, что держать горшокъ? Развѣ не также странно и дико то, что человѣкъ одинъ живетъ въ 5-ти комнатахъ, что женщина тратитъ тысячи, сотни, хоть десятки рублей на одежду, когда ей нужно только льна и шерсти, чтобы спрясть и соткать себѣ и мужу и дѣтямъ одежды? Развѣ не странно и дико, что люди живутъ, не ударивъ палецъ о палецъ, разъѣзжая, куря, играя, и цѣлая рота людей озабочены тѣмъ, какъ ихъ кормить, согрѣть? Развѣ не странно и дико, что старые люди серьезно толкуютъ, пишутъ въ газетахъ о театрѣ, о музыкѣ и, какъ шальные, ѣздятъ смотрѣть не перестающихъ разъѣзжать музыкантовъ, актеровъ? Развѣ не странно и дико то, что десятки тысячъ юношей и дѣвочекъ воспитываются такъ, чтобы отучить ихъ отъ всякой работы (онѣ идутъ домой, и двѣ книжки несетъ за ней прислуга) подъ предлогомъ выучиванія никому и имъ самимъ не нужныхъ пустяковъ?>

* № 1.

Онъ говоритъ это, какъ сказалъ бы хозяинъ работнику: выкопай колодезь, и когда начнешь копать, то вотъ тебѣ лопата, вотъ тебѣ воротъ и кадушка, чтобъ выкапывать землю, дѣлай такъ, какъ я показалъ тебѣ, и тогда тебѣ будетъ легко.

Если работникъ вѣритъ хозяину, то прежде чѣмъ сказать, что трудно, онъ возьметъ тѣ орудія, которыя даетъ ему хозяинъ, и станетъ работать ими, какъ велѣлъ хозяинъ. Если же онъ не взялъ эти орудія и не работаетъ ими, то онъ и не можетъ говорить, что трудно, а онъ лѣнивый работникъ и обманщикъ, если говоритъ, что вѣритъ хозяину.

И мы обманщики, если не дѣлаемъ того, чему онъ научилъ насъ, зная нашу слабость, и говоримъ, что трудно. Мы лѣнивые и коварные рабы, если не исполняемъ не всего того, что онъ велѣлъ намъ, но если не исполняемъ того, что можетъ привести насъ къ исполненію и чему онъ научилъ насъ.

Не разсердиться я не могу, остановить блудную мысль не могу, не могу и воздержаться отъ зависти и зла, когда они проникли въ мое сердце, но не заниматься пустяками и въ нихъ класть свою жизнь я могу, могу не смотрѣть туда, гдѣ соблазны и не идти туда, могу искать общенія съ святыми людьми, а не съ грѣшниками, могу не считать себя выше другихъ и не искать силы и богатства. Все это я могу, такъ и нельзя мнѣ говорить, что это трудно и я не могу исполнить.

* № 2.

Человѣкъ заблудился въ снѣжную метель и мечется изъ стороны въ сторону, губя свои послѣднія силы. Пришелъ къ нему спаситель и сказалъ ему: «остановись, опомнись, перестань метаться» и подробно указалъ путь спасенія и самъ передъ нимъ прошелъ по этому пути. Какъ же можетъ человѣкъ, продолжающій метаться и не идущій по указанному пути, говоритъ, что онъ вѣритъ спасителю, но что ему трудно спастись? Если онъ вѣритъ, то прежде чѣмъ сказать, что трудно, онъ остановится, одумается и сдѣлаетъ первый шагъ къ тому пути, который указанъ ему. Если же онъ не дѣлаетъ этаго, то онъ и не можетъ говорить, что трудно, а онъ лицемѣръ, и онъ не вѣритъ тому, кто хочетъ спасти его.

* № 3.

Я знаю, что вы нарушаете заповѣди любви, убиваете и прелюбодѣйствуете и дѣлаете много другихъ грѣховъ, и я не сужу васъ за это. Я знаю, что когда гнѣвъ или блудная похоть войдетъ въ ваше сердце, вы бываете не въ силахъ остановить ихъ. Я знаю это и за это не сужу васъ; но если вы боитесь этихъ грѣховъ и знаете, что они ведутъ васъ въ погибель, то отчего же вы не дѣлаете того, чему я научилъ васъ, чтобы не подпадать этимъ соблазнамъ? Можетъ быть, трудно не убить человѣка, когда гнѣвъ овладѣлъ сердцемъ; можетъ быть, трудно не впасть въ блудъ, когда похоть овладѣла сердцемъ; но для того, кто вѣритъ слову Божію, не можетъ быть труднымъ вмѣсто заботы о мірскихъ дѣлахъ и праздныхъ мудрованій думать о словѣ Божіемъ и о законѣ его, не можетъ быть труднымъ, вмѣсто общенія съ развратниками, сильными, богатыми и гордыми, искать общенія съ праведными, смиренными, униженными и святыми, не можетъ быть труднымъ, вмѣсто служенія раздѣленію людей и борьбѣ межъ ними, служеніе примиренію людей между собою. Не можетъ быть труднымъ, вмѣсто служенія маммону, отреченіе отъ собственности и признаніе всѣхъ благъ земныхъ общими всѣмъ людямъ. Не можетъ быть труднымъ, вмѣсто служенія мірскимъ господствамъ, признаніе между людьми одной власти — духа истины. Все это не можетъ быть трудно, потому что все это не требуетъ даже усилія, все это зависитъ только отъ вѣры въ ученіе Христа.

* № 1.

Говорить о справедливости мыслей, изложенныхъ въ этомъ сочиненіи, о значеніи и важности ихъ — совершенно излишне для огромнаго большинства людей, для рабочихъ людей, для тѣхъ, которые стоятъ еще на распутьи между зломъ и добромъ — между правою и ложною дорогой: люди эти поймутъ все ясно и просто. Они поймутъ, что то, что имъ казалось зломъ, есть благо, а что то, что имъ представлялось благомъ, есть зло; но есть другіе люди, тѣ самые, которые считаютъ себя учеными и мудрыми, которые уже давно перешли распутье между правой и ложной дорогой и такъ далеко зашли по ложной дорогѣ, что мысли, изложенныя здѣсь и обличающія ихъ, покажутся имъ неясными, невѣрными, и они будутъ всѣми силами стараться выискать все то, что поддается спору и осужденію въ этомъ сочиненіи, для того чтобы оправдать ту ложную дорогу, по которой они идутъ. Для этихъ то людей, къ кругу которыхъ я принадлежу и взгляды и мысли которыхъ я твердо знаю, я и считаю нужнымъ сказать нѣсколько словъ о значеніи этаго сочиненія. <То, что я хочу сказать, я хочу сказать не для того, чтобы оскорблять, унижать и дѣлать зло тому кругу, къ которому я принадлежу, а для того, напротивъ, чтобы смягчить его сердце, возвысить его духъ и сдѣлать ему добро. Прошу читателя прежде всего, приступая къ чтенію этаго сочиненія, забыть про себя и свое положеніе, а помнить одну правду — и не торопиться защищать себя, а быть готовымъ, если то понадобится, и покаяться и исправиться, если то будетъ нужно>.

* № 2.

Главная мысль этаго сочиненія такая: Человѣкъ живетъ отъ утра до вечера, отъ рожденія до смерти. Жизнь человѣка есть движеніе. Человѣкъ какъ лошадь на кружильномъ [?] колесѣ. Хочешь, не хочешь, надо жить, т. е. дѣйствовать. Для того, чтобы жить, т. е. дѣйствовать, человѣку нужно знать, что именно ему надо дѣлать, въ чемъ воля Бога и въ чемъ его призваніе. Все существующее въ мірѣ знаетъ свое призваніе и исполняетъ волю Бога: растенiе, рыба, животное растетъ, живетъ, кормится, множится и не нуждается въ указаніи. То же и съ человѣкомъ. Человѣкъ знаетъ свое призваніе, знаетъ волю Бога по отношеніи его. Человѣкъ всякій знаетъ (и никто не будетъ спорить), что призваніе его в томъ чтобы кормиться (подъ словомъ кормиться я разумѣю и одѣваться и спасаться отъ холода и непогоды), плодиться, кормить своихъ малыхъ и старыхъ и, кромѣ того, служить другимъ людямъ. Если бы человѣкъ не покорялъ себѣ силой другаго человѣка, то онъ волей неволей исполнялъ бы свое призваніе — волю Бога. Онъ жилъ бы, плодился, кормился и кормилъ бы свою семью и послужилъ бы другимъ людямъ. Но съ тѣхъ поръ, какъ мы знаемъ людей, мы знаемъ, что одни люди покоряли другихъ и заставляли этихъ другихъ кормить себя, а сами освобождали себя отъ этаго призванія, отъ исполненія этой воли Бога. И уволивъ себя отъ этаго перваго призванія кормиться, сами лишали себя возможности служить другимъ людямъ.

Оправдывая себя въ освобожденіи отъ обязанности кормиться, люди придумывали разные извороты. Для блага человѣка нужна самая жизнь. Для поддержанія же жизни человѣка нуженъ хлѣбъ (подъ хлѣбомъ разумѣется въ этомъ сочиненіи все необходимое для поддержанія жизни). Лишеніе хлѣба, тяжелый трудъ для добыванія хлѣба губитъ жизни человѣческія. И потому человѣкъ, желающій блага людямъ, прежде всѣхъ долженъ содействовать поддержанію жизни людей. Во всемъ въ жизни важно бываетъ знать не то, что хорошо и нужно, а знать то, что лучше и нужнѣе. Важно не то, чтобы знать, что и что нужно сдѣлать, а знать, что изъ всѣхъ нужныхъ дѣлъ сдѣлать прежде, а что послѣ: какъ распредѣлить все то, что нужно сдѣлать по номерамъ, что подъ 1-м, что подъ 2-м, 3-м и т. д. — до 100-го. Очень хорошо и нужно мѣсить хлѣбы, но нужно прежде натопить печку. Очень хорошо и нужно топить печку, но нужно прежде нарубить дровъ и т. п. Всѣ несчастія людей, все зло міра происходитъ отъ того, что мы беремся за второе дѣло, не исполнивъ 1-го, а часто и за 100-е, не исполнивъ 1-го. Все, что дѣлается людьми, кромѣ явнаго зла, все хорошо и нужно, но хорошо оно только тогда, когда дѣлается въ свою очередь; когда же оно дѣлается безъ очереди, то что могло бы быть добромъ, дѣлается зломъ. Такъ во всемъ отъ малаго до великаго. Такъ и въ самомъ великомъ, въ религіозныхъ обязанностяхъ человѣка, съ тою разницею, что въ малыхъ дѣлахъ дѣлаютъ такія ошибки, когда мѣсятъ хлѣбы, не затопивъ печь.

* № 3.

<Это есть проэктъ, планъ спасенія человѣчества отъ ихъ золъ. Мы знаемъ же такіе же проэкты, и приводимые въ исполненіе и только предлагаемые, и обсуживаемъ ихъ. Почему же намъ не обсудить и этотъ? Мы знаемъ проэктъ консерваторовъ, утверждающихъ основы, и обсуживаемъ его, несмотря на то, что сама практика показываетъ несостоятельность этаго плана. Мы обсуживаемъ проэкты либералов, конституціоналистовъ, соціалистовъ, революціонеровъ и анархистовъ. Для исполненія тѣхъ, другихъ и третьихъ нужно, чтобы люди раздѣляли убѣжденія, предлагаемый этими проэктами, считали бы, что спасенiе, улучшеніе произойдеть отъ укрѣпленія основъ, отъ конституціи, отъ соціалистическаго устройства, отъ анархіи. То же нужно и при проэктѣ Бондарева. Посмотримъ же, какой изъ этихъ проэктовъ имѣетъ болѣе основательности, т. е. теоретически оправдываетъ ли самъ себя данный проэктъ? Вѣрна ли представляемая смѣта? Не нужно большого труда, чтобы убѣдиться въ несостоятельности предлагаемыхъ смѣтъ. Ни консервативная, ни либеральная, ни революціонная не выдерживаютъ критики. Если все исполнится по ихъ проэкту, зло все-таки будетъ.>

* № 1.

Царь Судогдана по обычаю ихъ имѣлъ много женъ и одну главную жену изъ своего же рода Шакіевъ — красавицу Маію. Отъ нея то и родился ему наслѣдникъ Сидарта. Теперь, послѣ того какъ Сидарта сталъ святымъ, много разсказываютъ чудесъ про зачатіе и рожденіе этаго сына; разсказываютъ, какъ сами боги на небесахъ узнали о зачатіи его и радовались ему, какъ царица Маія видѣла сонъ, что звѣзда упала съ неба и вошла ей въ правый бокъ, и зачала отъ этаго, какъ на небесахъ пѣли невидимые духи хвалу ребенку, какъ задрожала земля и море взволновалось. Разсказываютъ потомъ, что когда пришли роды, то мать ушла одна въ садъ и родила подъ деревомъ, и дерево нагнулось къ ней, и какъ родился ребенкомъ чудной красоты, и духи пріѣхали за нимъ въ колесницѣ и повезли его домой. Потомъ разсказываютъ, какъ царь Судогдана собралъ волхвовъ, и они нашли въ ребенкѣ необычайные 32 знака и предсказали, что онъ будетъ великимъ человѣкомъ: либо великимъ завоевателемъ и покоритъ весь свѣтъ, либо великимъ святымъ и спасетъ всѣхъ людей. Потомъ какъ пришелъ святой старецъ Азита (Beal). Разсказываютъ, что этаго ребенка нашелъ Азита, поклонился ему и предсказалъ, что онъ будетъ спасителемъ.

* № 2.

<Встала Маія, вышла въ садъ и слышитъ: и вѣтеръ, и листья, и вода — все говоритъ одно: пришелъ святой (вездѣ, гдѣ будда — святой), пришелъ.

Пришло время и почувствовала царица муки. Пришли къ ней женщины ходить зa ней, но царица ушла изъ дворца и не велѣла за собой ходить и вышла въ садъ. Въ саду она зашла въ глушь подъ высокое дерево у берега ручья и легла тамъ.

И тамъ родился у ней сынъ съ крутымъ лбомъ. Когда пришли женщины, онѣ увидали, что лежитъ подъ деревомъ царица и подлѣ прекрасный ребенокъ съ крутым лбомъ и закрытыми глазами. Женщины подумали, что ребенокъ мертвый, потому что онъ молчалъ и не шевелился; но когда онѣ подошли къ нему, онъ открылъ большіе глаза, взглянулъ на небо и улыбнулся. Тогда женщины снесли сына и мать во дворецъ и объявили царю.>