ПТБ или повесть о противотанковой батарее

Эпилог. Отрезвление.

….Последняя ночь была на исходе, но ещё было темно и в живых остался только один я. Боевики из зелёнки хлынули неожиданно, без предварительной огневой подготовки и незамеченными успели пронестись половину пути до блок-поста и лишь тогда наблюдатели заполошно закричали и открыли огонь из автоматов, лишь чуть замедлив движение атакующих духов. Запустив вверх ракету и пока она разгоралась, я подскочил с дороги на наблюдательный пост и одного взгляда хватило, чтобы понять безнадёжность нашего положения: около ста боевиков, охватывая широкой дугой, стремительно приближались к блок-посту. Сзади меня, в расположении первого взвода слышались крики и команды, по которым солдаты и офицеры в ночной суматохе занимали позиции и теперь моя задача с двумя наблюдателями, была продержаться хотя бы несколько минут, чтобы остальные сориентировались в обстановке. Крикнул команду и, показав рукой направление, куда надо стрелять, я повернул пулемёт и открыл огонь по правому краю атакующих, который опасно стал приближаться в колеблющем свете осветительной ракеты к зелёнке, где уже не скрываясь можно подойти незаметно и ударить в тыл нашего блок-поста. Пулемёт грозно рокотал и вёл свою ровную строчку, выкидывая в ночь сверкающие росчерки очередей состоявших из трассер-разрывная, трассер-разрывная и снова трассер-разрывная. А из расположения второго и третьего взводов в небо, в нашу сторону, встревожено взлетали осветительные ракеты и теперь только они освещали поле боя. Я поливал огнём боевиков, не жалея пулемёта, длинными очередями и радостно орал, видя, как под ударами пуль часть цепи смялась, замешкалась и упала на землю. Повёл стволом дальше влево, убивая и заваливая всё новых, и новых боевиков на землю. Но в целом судьба блок-поста всё равно была решена: два автомата наблюдателей, которые строчили слева от меня, лишь на некоторое время замедлили продвижение боевиков. Стремительно перекинул пулемёт на их стенку и открыл огонь по чеченцам, которые были уже в семидесяти метрах. Успел дать пару очередей, как пулей снесло полчерепа одному из солдат, забрызгав нас тёплыми брызгами крови и мозга. Тело мгновенно рухнуло на землю, как будто из него выдернули железный штырь. Второму бойцу пуля попала в плечо и он заскулил, ухватившись рукой за рану, оседая вдоль стенки.

- Назад, уходи, назад…., - проревел не отрываясь от пулемёта, и у меня тут же закончилась лента. Грохот выстрелов прекратился и я услышал яростный рёв автоматов со стороны духов и жалкую стрельбу наших АКСУ: нас задавливали численным преимуществом и огнём. На мгновение вслушался и, не услышал стрельбы в районе второго блок-поста, обрадовался: значит они выживут. С их стороны и с расположения взводов седьмой роты в небо, в нашем направлении шли одна за другой осветительные ракеты, облегчая ведение огня.

Срывая ногти и разбивая в кровь пальцы, мигом перезарядил ленту и подсоединил к пулемёту следующий короб на сто патронов, и вовремя: почти в упор врезал очередь в подбегающих двух духов, даже успел заметить обрывки тела и одежды, которые полетели в разные стороны от разрывных пуль, а один трассер застрял в теле боевика, продолжая гореть, когда он упал на спину. Раненого в плечо солдата рядом уже не было, только убитый солдат с разбитой головой лежал на земле, в большой луже чёрной крови. Дав, не прицеливаясь, ещё несколько очередей в набегающих боевиков, выскочил из наблюдательного пункта и, пятясь спиной, поливая перед собой огнём, начал отходить к своему салону. И вовремя - вздыбились в небо ящики уже бывшего наблюдательного поста, от взрыва гранаты, меня сильно шатнуло взрывной волной, но устоял и в несколько прыжков оказался у салона. У входа в салон в агонии, крупным телом, бился старшина, выдирая из земли скрюченными пальцами пучки травы и пытаясь что-то сказать мне, но изо рта толчками, страшно булькая, выбивалась чёрная кровь. Я в упор всадил очередь в одного, потом во второго боевика, выскочивших из-за салона, но второй успел выстрелить в Волкова, который выбежал из расположения первого взвода к салону. Пули попали моему заменщику в лицо, превратив его в кровавое месиво и мгновенно убив капитана. Всё. Духи уже были везде. Это был конец. Развернулся и ещё успел застрелить последней очередью троих боевиков, длинными прыжками приближающихся ко мне от дороги: у одного из них в руке зловеще поблёскивал длинный кинжал. Они, как будто наткнулись на невидимую стену, но по инерции налетели на меня, сбив с ног. Пулемёт улетел под салон, а мимо меня, перескакивая через убитых, в расположение первого взвода пробежало до двадцати боевиков. Подождав секунд двадцать, я вздыбился и выбрался из-под убитых. Бой закончился, слышались за кустами отдельные очереди и крики боевиков перемежаясь с криками погибающих солдат и офицеров. Тихо скользнув в темноту, добрался по кустам до окопа, вырытым ещё в первую ночь техником Толиком и затаился там, лихорадочно пересчитывая патроны, магазины и гранаты. Стрельбы уже не было, слышались лишь торжествующие голоса победителей. Я немного успокоился, лишь мимоходом и как то отстранённо пожалев, как будто это не меня касалось, что не уехал домой вчера как планировал, а остался ещё на один день. Пожалел и сразу же забыл и теперь прикидывал, как мне ловчее и неожиданно выскочить из зелёнки, напасть на духов и как можно больше их уничтожить, пока меня самого не убьют. Загорелся и быстро запылал мой салон, освещая всё кругом, заработали двигатели обоих УРАЛов, куда боевики начали торопливо грузить трофеи и боеприпасы.

- Хрен вам, в первую очередь уничтожу машины, когда вы их загрузите, чтобы вам ничего не досталось, - пригнувшись к брустверу, я разглядывал суетившихся боевиков, выгадывая удобный момент открыть огонь, когда от них отделилось несколько человек и потащили в сторону сопротивляющегося человека. Ночь прорезал пронзительный детский крик: - Дяденьки…, дяденьки… не убивайте меня, не надо…. Дяденьки не надо, мне же больно…, - взвился до высокой ноты крик и перешёл в жуткий хрип. Я весь покрылся мгновенным липким потом: поняв, что только что моему солдату перерезали как животному горло. Какое-то время до меня, оцепеневшего от ужаса, доносились хлюпающие звуки, а боевики в десяти метрах от моего окопа расступились и теперь гогоча пинали друг к другу бившиеся в агонии тело солдата.

- Мразииии…, - я вскинулся и дал веером очередь: одну, вторую и не прекратил стрелять пока в магазине не кончились патроны, а боевики не затихли на земле. Остальные чеченцы мгновенно сориентировались, и мощный огневой шквал накрыл зелёнку. Я вынужден был присесть на дно окопа, меняя пустой магазин на новый, а в расположении взвода взревел двигатель УРАЛа и теперь на зелёнку упал мощный поток света от фар, сразу же высветив мою позицию. Пуль не слышал, но бруствер кипел от свинцового ливня, срезая вокруг окопа всю растительность. Надо было как-то встать и попытаться загасить фары, но это было очень трудно, почти невозможно подняться под огнём автоматов.

- А…, всё равно убьют, - я вскочил над бруствером и с первой же очереди загасил одну фару, сразу стало меньше света, выпустив остаток магазина в метающиеся фигурки чеченцев, я опять нырнул целый и невредимый на дно окопа, перезаряжая магазин и собираясь с духом для того чтобы в очередной раз, наверно последний, выскочить из окопа. Судя по звукам, духи двинули автомобиль вперёд и теперь он давил кустарник в десяти метрах от меня, приближаясь к моему окопу. Выдернул кольцо из гранаты, стремительно выпрямился над окопом и метнул гранату, целясь в фару, и не промазал. Граната с долгим звонким звоном впилась в фару, разбило стекло, но свет не пропал. А автомобиль продолжал надвигаться на меня.

- Чёрт, где же взрыв, почему меня слепит фара? Почему??? – Я закрыл глаза и продолжал слышать в своих ушах звон разбитого стекла.

….Я опять открыл глаза. Фара продолжала гореть, но горела каким-то яростным, холодным светом и почему-то сверху и всё ещё продолжался слышится звон опадающего битого стекла. Вскинулся и огляделся диким взглядом вокруг: в разбитое окно продолжала светить круглая, жёлтая луна, жена, испуганно закрывшись простынёй с ужасом, смотрела на меня. Я бессильно откинулся назад на подушку и шумно выдохнул воздух – оказывается, всё это мне приснилось в первую мою ночь дома.

- Боря, ты сильно кричал и бился в постели, а потом внезапно схватил хрустальную пепельницу с тумбочки и запустил её в окно…..

Убрав осколки стекла, мы опять легли спать и вскоре жена ровно задышала мне в ухо. А я не мог заснуть, мысли бежали своей чередой, цепляясь одну за другую. Вскоре обратил внимание

на громкое тиканье часов: Тик-Так, ТИк-ТАк, ТИК-ТАК эти звуки долбили, сверлили мне мозг, ТИК-ТАК, ТИК-ТАК. Неожиданно на ладони возникла некая масса и с каждой секундой тик-так, тик-так она быстро увеличивала свой вес. Тик-так – вот я уже не могу держать эту массу одной рукой, перевернувшись на боку, ухватился второй рукой за руку и стал удерживать её, удерживать изо всех сил. Тик-так, тик-так вес массы вырос до семидесяти килограмм, я обливался потом, изо всех сил удерживая груз на ладони. ТИК-ТАК, ТИК-ТАК вес массы стремительно возрос и безболезненно провалился сквозь ладонь и упал на пол, пробил его и с обломками бетонной плиты рухнул в квартиру первого этажа, ломая деревянный пол и заваливая мебель у стены, провалился в подвал. Всё это я увидел явственно, как днём, несмотря на то, что вокруг меня была чернота ночи. Я лежал на постели, боясь пошевелиться, обливаясь потом: - Ничего себе, как «крышу срывает»….

Но громкое тик-так, тик-так снова начала свою разрушительную работу. Я поспешно спрятал руку под себя, но это не спасло меня от сумасшествия: вновь ощущая, что моя рука лежит на краю кровати, ладонью вверх и снова ощущал и видел, как на моей руке росла масса. Опять она проламывала мой потолок, падала в квартиру внизу и уходила в подвал. Непроизвольно дёрнувшись, я нарушил сон жены.

- Боря, всё нормально? – Она поцеловала меня в мокрые от пота волосы и, услышав, что всё хорошо вновь провалилась в сон. Подождав, пока она опять не задышала ровно, я осторожно слез с кровати и унёс часы на кухню, засунув их глубоко в шкафчик с крупами. Немного успокоившись, открыл холодильник, откуда достал бутылку водки и, налив ударную дозу, влил её в себя. Остаток ночи проспал без сновидений.

* * *

- … Боря! Боря! – Я активно закрутил головой, обшаривая взглядом большое помещение ресторана, но никто не смотрел в мою сторону, никто не обращал на меня внимание и озадаченно хмыкнув, повернулся обратно к столу. Времени половина первого ночи, но настроение было прекрасное и я не чувствовал себя утомлённым. С удовольствием осмотрел стоявший на столе армянский пятизвёздочный коньяк, салат столичный, пару салатиков из селёдочки и помидорчиков. Пельмени, правда, на вкус были не домашними, и тесто толстое: но всё это щедро политое уксусом, майонезом и посыпанное перцем уминалось мною с удовольствием. Я налил в рюмку коньячка и с наслаждением, медленно выпил. Закусив, откинулся на спинку стула и, закрыв глаза, в очередной раз удивился.

Прошло чуть больше суток, как я метался под огнём чеченского пулемётчика, по кювету, меньше суток как я разбудил Волкова и торжественно сдал ему последнее своё дежурство. Потом прощальный салют из автоматов, когда мы двинулись с батареи, вертолёт до Моздока, там почти сразу солдат пихнул в самолёт до Уфы, через Ульяновск, а сам через час улетел на ИЛ-76ом до Москвы. И вот сейчас сижу в ресторане Казанского вокзала, в кармане билет до Екатеринбурга, ещё тридцать минут можно спокойно посидеть и двигать на посадку.

- …Боря! Боря, чёрт тебя побери…, - я опять закрутил головой, ожидая увидеть сослуживца: уж очень знакомый голос, но опять равнодушные лица и ни одного в военной форме, кроме меня. Я в недоумении опять повернулся к столу и замер в изумлении, снова услышав голос.

- Боря. Боря… Да это я, внутри тебя. Я – «второе твоё я». Вот сидишь ты, Боря, и ни фига не видишь, что у тебя голова шире плеч, - мгновенно почувствовал, что действительно, голова у меня шире плеч, - сидишь ты и не видишь, как народ украдкой поглядывает, показывает на тебя пальцами и удивляется.

- Боря, не слушай его, - заговорил второй голос, - с головой у тебя всё нормально. Ты вот потрогай рукой и убедись. – Я послушно поднял руку и дотронулся до головы. Голоса, заспорив между собой замолкли, а я убедился, что голова у меня нормальных размеров. Озадаченно

ощупывая голову, даже слегка приподнялся и заглянул в большое зеркало, висевшее недалеко от меня – голова как голова, не больше чем обычно. Но как только я убрал руки от головы, как голоса вновь ворвались в мою действительность и заспорили, а вместе с ними появилась тяжёлая, тупая боль.

- Товарищ майор, у вас всё нормально? – Ко мне подскочил официант и вопросительно посмотрел на меня. Пытаясь не обращать внимания на голоса, я принуждённо улыбнулся, ответив, что всё «нормалёк», попросил рассчитать меня и дать в дорогу ещё пару бутылочек коньячка, с какой-нибудь закуской. Рассчитавшись и получив всё, что заказывал, я подхватил сумку и солдатский вещмешок, где было всё моё имущество, провожаемый удивлённым взглядом официанта, направился к выходу из ресторана, тем более что радио уже сообщило о начале посадки на мой поезд «Москва – Улан Уде».

- Боря, - радостно сообщил мне первый голос, - сейчас ты со своей головой застрянешь в дверях на выходе. Она у тебя просто не пройдёт.

Я опять чувствовал внушительные размеры головы и в сомнении остановился перед ресторанными дверями – Действительно, хрен пройду…..

- Боря, да не слушай ты его, иди смело, - возник в голове второй голос, - я перехватил вещмешок в руку с сумкой и, делая вид, что поправляю головной убор, прижал руку к голове, тем самым убедившись в нормальных размерах башки и заставив исчезнуть голоса. Неуклюже протиснувшись через двери, я вывалил в прохладу ночи и, используя любую тень, стал пробирать к перрону, где стоял мой состав, а потом по темной стороне перрона, избегая пассажиров спешащих на посадку, стал пробираться к вагону, который стоял в конце перрона. У моего вагона в одиночестве скучал проводник, он уже посадил первых пассажиров и теперь прохаживался у входа, поглядывая в мою сторону. А мне было стыдно, хоть я и стоял в темноте, но мне казалось, что проводник видит какая у меня непропорционально большая голова, а в мозгу пел песни хор голосов, но громче всех был первый голос: - Боря, ты встрял. Ты посмотри, какой узкий тамбур, если ресторанные двери были широкие, то здесь твоя голова наверняка застрянет. Представляешь себе эту картину? – Ехидно спросил меня голос. Конечно, я представлял себе это унизительное положение и с надеждой ждал, что мне скажет второй голос, но он молчал. В таком, нерешительном состоянии я простоял до конца посадки и уже за одну минуту до начала движения проводник окликнул меня: - Командир, ты садиться собираешься?

Если бы он не окликнул меня, я бы так и не решился на посадку - в таком крайнем «раздрае» находился. Глубоко вздохнув и затаив дыхание, я подхватил свои вещи и, как будто проглотив лом, прямой как доска подошёл к входу в вагон и обречённо шагнул в тамбур, ожидая, что моя голова сразу же заклинит. Но к моему удивлению я спокойно зашёл в тамбур и свернул в узкий коридор купейного вагона. И здесь тоже не застрял, хотя ожидал, что буду больно стукаться головой о стенки, и то что всё прошло удачно меня здоров удивило и обрадовало, потому что всё-таки ощущал на плечах большую голову, и ещё чувствовал на своей спине удивлённый взгляд проводника.

Открыв дверь в купе, увидел в полутёмном помещении женщину моих лет. Круглое, широкое лицо, венчала причёска, делая весь этот ансамбль: голова-причёска даже немного шире её и так широких плеч. Ну, типичная Анжела Дэвис.*

- Слава богу, я не один такой, - с облегчением констатировал этот факт и поздоровался,

закинул вещи на верх и сел напротив женщины, продолжая рассматривать её. Обычная женщина, не совсем приветливо смотрит на меня. Судя по характерным чертам лица – бурятка. Как только я сел на своё место, поезд тронулся от перрона и теперь мягко постукивал на стыках рельс и чуть чаще на стрелках. За окном проплывала спящая Москва, иной раз в вагон с улицы доносился металлический голос железнодорожных диспетчеров, которые командовали по всей вероятности ремонтными бригадами и сцепщиками.

Дверь с шумом отъехала в сторону и в купе зашёл проводник: - Билетики пожалуйста… .

Быстро принял билеты, перекинулся с нами парой фраз и разрешил забрать с верхней полки уже застеленное бельё. Я вышел в полутёмный коридор, давая возможность попутчице переодеться и заправить постель. На душе было муторно, голова болела ещё больше, а в мозгу царил хаос.

- Вот блин, мозги поплыли, - со страхом вспомнил слова врача, - хоть бы до дома успеть добраться, а то ещё где-нибудь снимут с поезда и сдадут в психушку. Надо держаться, сейчас зайду в купе, выпью коньяка и держаться изо всех сил. – Я принял решение, как клятву и несколько успокоился. А тут отъехала в сторону дверь и в коридор выглянула уже переодетая бурятка.

- Товарищ военный, заходите, устраивайтесь.

Я быстро застелил постель на нижней полке и сел, прислушиваясь к ожесточённому спору между первым и вторым голосами. Второй голос нападал на первый и требовал, чтобы первый голос отцепился от меня. Вся эта перебранка, мешала мне сосредоточиться, поэтому мне пришлось даже прикрикнуть на них обоих и упрекнуть второй голос: - Ты, то сам чего молчал, когда я в поезд чуть не упустил? Чего не подбодрил?

- Боря, я молчал, потому что ты должен сам принимать решения, никого не слушая: ни меня, ни его: просто не обращай на нас внимания.

- Чтобы не обращать на вас внимания, я сейчас вас просто коньяком задавлю.

- Эй…, мужчина, мужчина…, - внезапно я увидел перед собой попутчицу, которая встревожено трясла меня за руку. – С вами всё в порядке? А то, может, приляжете, поспите.

Я немного помолчал, приходя в себя, а потом несколько резковато спросил: - Вас как зовут?

- Ирина Константиновна, - тоже резко, но твёрдо ответила женщина, как бы ставя стену между нами и отметая даже саму возможность разговора, не говоря уже об обычном флирте.

- Ну, а меня Борис Геннадьевич, - помолчал, потом снова обратился к ней, - Ирина Константиновна, у меня сегодня очень тяжёлый и одновременно богатый день на впечатления был и мне необходимо выпить сто грамм коньяка. Конечно, с вашего согласия. – Поспешил добавить, увидев как протестующе она встрепенулась, но услышав о её согласии успокоилась.

- А вы буянить не будете? Приставать ко мне не будете?

Я искренне рассмеялся: - Ирина Константиновна, сейчас выпью и сразу же лягу спать. У меня сегодня очень трудный день был, поверьте и очень устал.

- Ну, что ж, пейте.

Быстренько достал кусок колбасы и нераспечатанную бутылку армянского коньяка, скрутил крышку и молча предложил соседке, но та отказалась. Уже не стесняясь, налил под протестующим взглядом Ирины Константиновны полный стакан и, залпом выпив, откусил кусок колбасы. Закрыл глаза прислушиваясь к себе и опять удивился действию алкоголя: голоса и боль мгновенно пропали, как будто щёлкнул тумблером.

- Разве так коньяк пьют? Вы же его хлещете, как алкаш…, - я не стал дальше слушать осуждающих слов, снял обувь и с наслаждением растянулся поверх постели, закрыв глаза. Запах чистых простыней и наволочки мгновенно отправили меня в прошлое и я снова увидел себя лежащим на кровати в чеченском доме, услышал как в соседней комнате шарится Чудинов…

Вздрогнул, как от толчка и открыл глаза: тусклый свет ночника, пустые верхние полки и спящая через проход женщина. Я снова закрыл глаза и слёзы тихо потекли из моих глаз: я ехал

домой и должен радоваться, но радости не было – была тоска и горечь. В прошлое уходил важнейший этап моей жизни, особые человеческие отношения, переживания, которых мне в будущем не будет хватать, о которых буду тосковать и помнить всю оставшуюся жизнь, как и всех людей, которые окружали меня на войне.

…. Прямые солнечные лучи, блуждали по моему лицу и будили, вытаскивали меня из объятий Морфея. Я открыл глаза, но пробуждение не принесло радости: голова трещала по

швам, а в мозгу эти ненавистные голоса, к которым прибавился сильный неприятный свист. Рывком сел на постели и оглядел купе, ища причину свиста. Но свист был внутри меня. Угрюмо поздоровавшись с Ириной Константиновной, которая лёжа читала детектив, я быстро собрался и пошёл в туалет привести себя в порядок. Вернувшись, чувствовал себя несколько посвежевшим, но от этого боль и хаос в голове не пропали, а даже немного усилился. Немного поерзал на своём сиденье, а потом решительно обратился к попутчице.

- Ирина Константиновна, разрешите я выпью сто грамм коньяка.

Женщина в изумлении подняла на меня глаза, потом подбоченилась и начала стыдить.

- Как вам не стыдно, товарищ майор? Вы же такой молодой и уже алкоголик: вчера попросили выпить сто грамм, а выпили все двести пятьдесят. Вы же видите, что мне неприятна ваша выпивка, а вы снова хотите нажраться и упасть на полку. Вы же офицер, неужели у вас нет ни стыда, ни совести, ни чести….

Я уже не слушал этих причитаний, а достал бутылку и налил полный стакан коньяка: всё это одним махом плеснул в глотку и замер, зажмурив глаза и ощущая, как уходит боль и стихают где-то вдали голоса. Снова открыл глаза и увидел продолжающую возмущаться женщину, которая собиралась встать и идти жаловаться на меня проводнику.

Из кармана кителя достал разноцветную справку 100 и молча протянул её женщине, она настороженно взяла её в руки, пробежала глазами по одной, потом по второй стороне и подняла на меня непонимающий взгляд.

- Что это?

- Это, Ирина Константиновна, называется справка «форма 100». Кто имеет такую справку, для того война заканчивается. Там написано, что я контузию получил 15 июня в 1 час 15 минут ночи, а с другой стороны другая запись – От госпитализации категорически отказался. Я мог, после пяти месяцев войны, с радостным писком лечь в госпиталь, но отказался и уехал обратно в своё подразделение, где только я был среди своих солдат-пацанов единственным опытным офицером, способным их спасти. Поверьте, таких дураков, как я – мало. Вот сейчас и страдаю от болей в голове и от того хаоса, который там твориться. Как выпиваю спиртное, так всё сразу же на несколько часов пропадает и чувствую себя нормальным человеком. А мне, сейчас, обязательно надо доехать домой, там я непременно обращусь к врачам.

Через полчаса, в течение которых я рассказал о контузии, показал фотографии сделанные в Чечне, немецкую каску, Ирина Константиновна оттаяла и уже доброжелательно общалась со мной. Мы с ней выпили чаю, весело общались и я был очень удивлён, когда оказалось, что она не только знает майора Кушмелёва Павла Павловича, но и была ему дальней роднёй.

Прошло часов пять и я снова стал себя чувствовать всё хуже и хуже, но старался не подавать виду, решив перетерпеть головную боль и подкатывающую тошноту. Внезапно поднялась температура и меня бросило в обильный пот, что сразу же заметила Ирина Константиновна и переполошилась.

- Борис Геннадьевич, выпейте коньяка, - потребовала она, но я отказался, решив держаться до конца. Сильно потел и вскоре был абсолютно мокрый, было мокрым и полотенце, которым не переставая вытирался. Перед глазами всё плыло, но продолжал через силу улыбаться встревоженной женщине, а по моим собственным ощущениям температура уже была в районе тридцати девяти с половиной градусов.

Ирина Константиновна вышла из купе и я немного расслабившись, откинулся на постель и провалился в забытьё, из которого меня вырвал бодрый голос.

- Ну и где у нас тут больной? – На пороге стоял улыбчивый мужчина, а из-за спины выглядывала Ирина Константиновна и проводник. Я вроде бы энергично вскинулся на постели, но сил только хватило, чтобы приподняться и опереться на столик. Дрожащей рукой вытер мокрое от пота лицо и волосы.

Врач присел рядом на постель и молча осмотрел меня, посмотрел мою справку о контузии и попросил: - Рассказывай…

Я как на духу рассказал при каких обстоятельствах получил контузию, что ощущаю и как. В конце моего рассказа у дверей уже стояло несколько человек и с изумлением слушали меня. Выслушав, врач хлопнул обеими руками по коленям и качнулся несколько раз вперёд: - Всё понятно. Тебя контузило, и пока ты был в боевой обстановке, организм был в напряжении и предпринимал все усилия, чтобы в той экстремальной ситуации выжить. А как только ты оказался в мирной обстановке, нервное напряжение спало и организм расслабился, началась обратная реакция. У тебя, майор, начался кризис.

Врач повернулся к проводнику: - Какая ближайшая, крупная станция, где его можно снять с поезда и поместить в больницу?

Проводник даже не думал: - Верещагино, там будем через сорок минут.

- Доктор, давай без снятия с поезда, - я сильно сжал руку врача выше локтя, - до Екатеринбурга осталось несколько часов. Уж если ложиться в госпиталь, то там: хоть жена будет приходить навещать. Я выдержу, сейчас хлопну коньяка и всё будет нормально.

Врач поморщился: - Вот спиртное при контузии и нельзя употреблять. Но раз ты и так уже лечишься таким образом неделю, то ещё один стакан тебе уже не повредит. Но смотри перед Пермью я приду и если ты будешь такой же «плохой» - сниму с поезда безжалостно, - распорядившись, чтобы проводник принёс порошок против температуры он ушёл и мы снова оказались вдвоём с Ириной Константиновной. Она молча пододвинула свой стакан и я ей тоже плеснул коньяка: себе налил полный и выпил. Алкоголь снова сработал: боль пропала, голоса тоже, но меня бросило ещё больше в пот. К моему удивлению, когда врач повторно пришёл в купе, чувствовал себя прилично, температура снизилась и теперь держалась на уровне 37 градусов. Доктор хмыкнул, поболтал со мной минут пятнадцать и ушёл. Остаток пути до Екатеринбурга пролетел незаметно, и когда сходил с поезда, чувствовал себя почти в норме, беспокоило только то, что от меня несло потом, как от хорошей, ломовой лошади. Дома никого не было, и я открыл своим ключом дверь, зашёл в квартиру и блаженно сел в кресло: всё - я дома, теперь мозги пусть плывут и плавятся, мне ничего не страшно. Дома и стены помогают. В голове чуть пошумливало. Спокойно пройдясь по комнатам квартиры, я подошёл к телевизору и бездумно щёлкнул кнопкой включения: первую минуту бессмысленно таращил глаза на Валдиса Пельша, который кривлялся, размахивая руками, в своей дебильной передаче «Угадай мелодию». Потом на меня накатила волна бешенства: - Там, умирают офицеры, солдаты, а тут никто не бьёт в набат, никто не привлекает виновных в этой войне к ответственности, всё нормально – как будто, так и должно быть.

Моя рука начала судорожно шарится по портупее, пытаясь найти гранату, чтобы взорвать этот гнусный и несправедливый мир, взорвать этого Пельша, которому до лампочки гибнущие на войне солдаты: он рубит бабки на этой полудебильной игре и зарабатывает себе дешёвую популярность, а больше его ничего и не интересует. Но гранат на поясе не было и я вынужден выключить телевизор, чтобы не видеть этой фальши, этого бесстыдства.

Тогда я не знал, что с гораздо большим бесстыдством мне придётся столкнуться уже завтра, когда с экрана телевизора на меня хлынет поток клеветы и грязи на Армию, на тех солдат и офицеров, которые в подавляющем своём большинстве честно воевали, умирали и исправляли ошибки допущенные политиками. Когда наши журналисты прямо охотились за негативными моментами и фотографировали худых и щуплых солдат грязными, оборванными, тянувшими свои руки к костру или поедающие кашу из закопчённого котелка. Зато боевиков они с удовольствием фотографировали чистыми, здоровенными и весёлыми на этом празднике войны.

Когда вечером придёт с работы жена и скажет мне, что в очереди на квартиру мы уже двенадцатые, а не первые как было, когда уезжал на войну, не седьмые когда был в отпуске. И опять в очереди впереди меня большинство тех, кто благополучно увернулся от войны. Услышу суждения о том, что мы только гробили солдат, да пили водку и дальше туалетов никуда не ходили. Столкнусь я и с лицемерием военно-страховой компании, куда пришёл получать причитающую мне страховку за полученную контузию. Мне долго, нудно будут рассказывать и объяснять, что мне не положена страховка, так как я отказался от госпитализации: их не волновали ни причины, по которым отказался от госпитализации, ни то при каких обстоятельствах она получена. Я молча выслушал отказ в страховке, порвал ксерокопию справки 100 и швырнул клочки бумаги в лицо клерку, перегнулся через стол и схватил чиновника за пиджак: - Ты, тыловая крыса, да вы всей компанией должны дифирамбы мне петь за то, что я не спрятался в госпиталь, за эту справку, а опять ночью уехал на передок. Да подавитесь вы моими деньгами, - швырнул чиновника обратно в кресло и вышел на улицу. Всем было до лампочки, что там происходит: все жили и радовались, что их это не коснулось. Впрочем, всё это будет впереди, и я ещё успею хлебнуть горечь равнодушия и забвения.

Утром, на следующий день как приехал, чувствовал себя не важно, да и вид наверно тоже был ещё тот. После завтрака жена решительно сказала мне: - Боря, шуруй-ка ты в госпиталь и если нужно - ложись.

Я тоже уже особо не раздумывал: - Валя, сейчас пойду в полк, уволю бойцов на дембель, оформлю отпуск и на следующий день пойду в военную поликлинику: пусть они определяют, как мне лечиться.

Первыми меня в полку встретили Большаков и Минашкин, которые сидели на крыльце штаба и терпеливо ждали, когда их командир придёт в полк. Мы обнялись, как будто не трое суток тому назад расстались на аэродроме. Они тут были чужими и в командире батареи увидели единственно родного человека на всём Урале, который с ними прошёл всё. А я обнялся с ними, потому что это был последний осколок того чистого прошлого, о котором потом буду тосковать.

Ребята добрались быстро, без приключений и уже второй день ждали меня. Мы поднялись на третий этаж штаба и зашли в строевую часть полка. Опять объятия с однополчанами, расспросы: где, когда, как и так далее, и тому подобное. Когда закончился первый порыв расспросов, я развернул майора Логинова к моим солдатам.

- Владимир Степанович, бойцов надо уволить. Хочу сразу предупредить: им надо служить ещё несколько месяцев, но всё равно Надо уволить – они это заслужили. Если что надо - говори.

- Боря, о чём разговор, это я должен выставить на стол, а не ты. – Через несколько минут Большаков и Минашкин исчезли из кабинета с обходными листами, а Владимир Степанович достал из сейфа коньяк, немного закуски.

- Борис Геннадьевич, сегодня строевая часть работает только на тебя.

- Ну, тогда Степаныч оформляй и меня в отпуск, но только на всю катушку, как положено.

Выпив по первой, майор Логинов углубился в расчёты и через десять минут торжественно заявил: - Боря. Тебе положено за Чечню, контузию 147 суток отпуска и ты его получишь.

- Степаныч, а дадут мне эти 147 суток? – Усомнился я.

- Боря, Петров и все остальные в отпуске, здесь сейчас командуют только вторые лица. А они подпишут всё, что я представлю, тем более что печать у меня.

Через полчаса на пороге появились мои бойцы с подписанными обходными листами и тут же ушли с начальником склада вещевой службы получать камуфлированное обмундирование.

Большаков и Минашкин стояли передо мной одетые в новенькую форму, с документами об увольнении в руках и слушали последние мои наставления, как вести себя в дороге, чтобы нормально, без приключений доехать домой. Со стороны, может быть я и выглядел весёлым, но в душе было не до веселья: рвалась последняя зримая ниточка между прошлым и настоящим. Сейчас они уйдут, и уйдёт в прошлое всё остальное: мне только останется вспоминать их, вспоминать батарею и всё что связано с этим периодом.

Через час и я уходил из строевой части с отпускным билетом на 147 суток, в который раз ощутив теплоту отношений, которые существовали в полку.

…В течение недели прошёл полное обследование в окружной, военной поликлинике, в ходе которого были выявлены серьёзные отклонения и нарушения психики вследствии получения контузии.

- Товарищ майор, вы служить хотите? – Услышал я вопрос, после бурного обсуждения врачами моего диагноза.

- Конечно, какие вопросы? - Начальник военной поликлиники облегчённо вздохнул и, заполняя справку, начал рассказывать.

- Раньше был приказ министерства обороны о том, чтобы увольнять на пенсию всех, найдя у офицера какие-либо отклонения в здоровье. Наувольнялись до такой степени, что сейчас спустили приказ - никого не увольнять. А у тебя, как раз такая контузия, что подходит под увольнение.

- Нет, товарищ полковник, я хочу служить. Как говорится: дал присягу, от неё ни шагу.

Хлопнув печатью по заполненной справке, полковник встал и торжественно вручил её мне.

- Товарищ майор, я поздравляю вас с вступлением в касту неприкосновенных.

- Не понял? – Непонимающе уставился на начальника поликлиники, тот в ответ улыбнулся.

- Да вы, товарищ майор, с такой справкой неподсудны ни одному суду, максимум вас могут положить на принудительное лечение на полгода, но при хорошем поведении и показателях вас обязаны будут выпустить, – «обнадёжил» меня медик.

Выйдя из здания поликлиники, я ещё раз внимательно прочитал диагноз врачей и как клятву выдохнул: - Хрен вам, я нормальный офицер, и я сам справлюсь со своими проблемами.

Екатеринбург. Сентябрь 2002 – октябрь 2004 года