Птичка тари

8

Лизе было восемь лет, и сколько она себя помнила, она никогда не покидала Шроув. Раз в неделю мать ездила на автобусе в город за покупками, но Лиза никогда не просила взять ее с собой. Теперь, вспоминая об этом, она не могла понять, почему ни разу не сказала: «Можно мне поехать с тобой?» Запертая на замок в своей спальне или же запертая на замок в одной из комнат Шроува, она была вполне довольна или же просто принимала подобное положение.

— Это было неправильно. — Шон был настроен критически. — А если с тобой что-нибудь бы случилось?

— Ничего же не случилось.

— Пусть так. Ей повезло, но ты могла пораниться, или дом бы загорелся.

Лиза подумала, но не произнесла вслух, что лишиться дома было бы для Ив худшей из трагедий. Пожар в Шроуве она переживала бы гораздо сильнее, чем смерть Лизы, погибшей под развалинами.

— Если бы они узнали, что происходит, то тебя забрали бы и поместили в приют.

— Они не узнали, хотя я не понимаю, о ком ты говоришь.

— Ты не боялась?

— Нет, не думаю, что боялась, нет, никогда. Ну, немного после того, как появился тот, бородатый, но я ведь видела, что Ив с ним сделала, понимаешь? И это доказывало, что она всегда меня защитит. Больше всего я любила, когда меня запирали в Шроуве в библиотеке или в маленькой столовой. Там было так тепло.

— Как это, тепло? В доме ведь никто не жил, правда?

— Центральное отопление всегда работало, с октября по май.

— Должно быть, купался в деньгах, — неодобрительно хмыкнул Шон. — Жечь впустую центральное отопление в то время, как сотни бродяг мерзнут на улице!

Лизу это не интересовало, она плохо понимала, о чем идет речь.

— Я обычно читала книги. Конечно, там было много таких книг, которые я не понимала, они еще долго были слишком сложны для меня. Ив однажды заметила: «Интересно, что сказали бы те, кто считает, что ты должна ходить в школу, если бы увидели, как ты в свои семь с половиной берешься за Рескина и Мэтью Арнольда!»

У Шона не нашлось комментария на этот счет.

— В любом случае меня оставляли не больше чем на два часа. Потом Ив приходила за мной, у нее всегда было чем меня побаловать, что-нибудь вкусное или же цветные карандаши для рисования, новая пара носков или расписное яйцо. Помню, однажды она притащила домой ананас. Раньше я его и в глаза не видела. Потом как-то раз принесла картину.

На картине был изображен Шроув-хаус. Матери пришлось рассказать Лизе, что там нарисовано, без ее объяснений Лиза не поняла бы: картина была такая странная, краски такие яркие, и дом выглядел не таким, каким она привыкла его видеть. Но когда мать объяснила, что просто таким он видится художнику, которому захотелось нарисовать дом на закате, после грозы, что он изобразил дом как символ богатства и могущества, и поэтому на картине так много желтого — это вместо золота, и темно-пурпурного — это цвет власти, только тогда Лиза начала понимать. Мать увидела картину в витрине здания, которое называется галереей, и, поддавшись порыву, купила ее. Она стоила дешево, сказала мать, для такой картины.

— А кроме того, мы накопили порядочную сумму, — с гордостью сказала мать, — мы не транжирили деньги попусту.

Ив повесила картину на стене в их гостиной, где когда-то было ружье. Когда Лиза взобралась на табурет, чтобы с более близкого расстояния рассмотреть картину, то увидела, что внизу, в правом углу красным были выведены слова «Бруно Драммонд» и дата: 1982.

На следующее утро или через день пришел почтальон и принес письмо от мистера Тобайаса.

Разорвав конверт, мать прочитала письмо. Она бросила конверт в корзину для мусора, перечитала письмо еще раз и сложила листок. Она сказала странную вещь, с напряженно-сосредоточенным видом и глядя на сложенный листок в руке:

— В древние времена существовал обычай убивать гонца, который принес плохие новости. К счастью для этого почтальона, теперь другие времена.

Лиза слышала, как отъехал почтовый фургон. Она ждала, что мать расскажет, что написал ей мистер Тобайас, но Ив молчала, и было что-то такое в лице матери, что спросить Лиза не решилась. В ту неделю уроков было больше, чем обычно, и иногда они продолжались и по вечерам. Это было признаком того, что мать чем-то расстроена.

В субботу утром, когда Лиза завтракала, мать сказала:

— Мистер Тобайас сегодня женится. Это день его свадьбы.

— Что такое свадьба? — спросила Лиза. Тогда мать объяснила ей, как женятся. И это превратила в урок. Она рассказала о браке, обычаях, существующих в разных частях света, как, например, в некоторых странах мужчина может иметь несколько жен, но не здесь, здесь мужчины могут жениться только на одной за один раз. Это называется моногамией. Ив рассказала Лизе об исламе и о мормонах, о церковном браке, когда венчаются в церкви, а невеста бывает в белом платье, и об еврейских парах, которые стоят в шатре и перед которыми разбивают стакан. Потом она прочитала по молитвеннику кусочек о том, что брак заключается на всю жизнь, пока мужа и жену не разлучит смерть. Мистер Тобайас не захотел, однако, жениться подобным образом, он зарегистрировал брак в конторе.

— Ты была когда-нибудь замужем? — спросила Лиза.

— Нет, никогда, — ответила мать.

В четверть первого Ив сказала, что теперь, должно быть, все окончилось и они стали мужем и женой. Лиза спросила, разве он не был до этого мужем, и мать ответила, что Лиза совершенно права, это всего лишь выражение, и не очень удачное. Они стали женатой парой.

— Они приедут и поселятся здесь? — спросила Лиза.

Мать не ответила, и Лиза хотела повторить свой вопрос, но не посмела, потому что мать стала пунцово-красной и сжала кулаки. Лиза подумала, что лучше больше не возвращаться к этой теме. Она обвенчала Аннабел с тряпичной куклой, проведя церемонию собственного изобретения, но сделала это наверху, в уединении своей спальни.

И конечно, мистер и миссис Тобайас не поселились в Шроуве, хотя наезжали туда время от времени, в первый раз спустя две недели после свадьбы. Сначала пришло еще одно письмо. Прочитав письмо, мать скомкала его — видимо, письмо ее рассердило.

— Что он болтает: нанять женщину, чтобы подготовить дом! Знает же, что я не сделаю этого. Знает, что убираю здесь я и что мне придется готовить дом к приезду его жены. — И она повторила эти два последних слова: — Его жены.

Они с Лизой провели день в Шроуве. Мистер Тобайас, очевидно, не захочет больше спать в своей старой спальне, он будет спать в той комнате, в которой ночевала Кэролайн Элисон, где кровать с пологом на четырех столбиках и с желтыми шелковыми занавесками. «Спать с Викторией», — подумала Лиза, хотя мать этого не говорила. Кровать эта сильно отличалась от венецианской, она была сделана из темно-коричневого резного дерева и имела резную деревянную крышу, которую мать называла балдахином. Ив сказала, что в старые времена, до того как в окнах появились стекла, когда потолки были очень высокими, в комнату в холодные ночи частенько залетали птицы и устраивались на ночлег на стропилах. Крыша над кроватью нужна была для того, чтобы на тебя не накакали сова или сокол.

Пока мать стелила белые простыни на кровать со столбиками и желтыми шелковыми занавесками и украшала белым кружевом туалетный столик, Лиза на всякий случай повертела ручку двери запертой комнаты: вдруг та окажется на этот раз открытой. Но комната оказалась заперта, она всегда была заперта.

Мать сказала, что Лиза должна учиться писать сочинения, — ну, скажем, рассказы, — и попросила ее написать о свадьбе. Лиза и без того мысленно уже сочиняла такой рассказ. Она собиралась сделать героиней девушку по имени Аннабел, которая вышла замуж за мужчину по имени Бруно и он привез ее к себе, в большой дом, расположенный в сельской местности у реки. Когда Бруно уехал кататься верхом, Аннабел обнаружила запертую комнату, а потом в кармане его халата она нашла ключ от этой двери. В следующий раз, когда он уехал из дому, она отперла дверь и нашла в комнате мертвые тела трех женщин, которых Бруно убил до того, как женился на ней, потому что только мусульманам позволено иметь больше одной жены. Лиза не знала, что случится дальше, но она придумала бы что-нибудь.

Лиза ожидала, что мистер Тобайас прибежит к их двери, как было в прошлый раз, а следом за ним прибегут собаки. Мать была занята шитьем, сидела спиной к окну, ее ноги нажимали на педаль швейной машинки быстрее обычного, а ее руки направляли ткань, и Лиза уселась на ступеньку крыльца, поджидая его. Стоял октябрь, но было тепло и солнечно, листья на бальзамнике еще не пожелтели, ежевика и плоды самбука сошли, а ягоды остролиста из зеленых стали золотистыми. Утро было туманным, но потом прояснилось, небо стало синим, кругом царила тишина.

Они припозднились. Лиза уже почти перестала ждать и собиралась вернуться домой, когда наконец прибыла машина, не «рейнджровер», но «мерседес». Позднее Лизе пришлось научиться различать многие марки машин, но в то время она знала только «рейнджровер», «форд-транзит» — «универсал», «мерседес» и ту машину, на которой приезжала полиция. «Мерседес» двигался очень быстро, он совсем было проехал в открытые ворота, но мистер Тобайас, заметив Лизу, высунул из окна машины руку и помахал ей. Конечно, он сидел в машине с ближайшей к ней стороны. Рядом с ним сидела дама, та, что некогда была одета в зеленую рубашку. Виктория. Миссис Тобайас.

Лиза была разочарована, потому что не сумела как следует рассмотреть ее. На этот раз на ней была не зеленая шелковая рубашка, а бежевый джемпер с воротом, который доходил до самого подбородка, а потому был отогнут. Она была блондинкой, светлой блондинкой, ее волосы были почти такого же цвета, как джемпер, но не шерстяные и грубые, а шелковистые. Лица же ее рассмотреть не удалось. Лиза решила, что собаки, должно быть, сидят позади, хотя она не видела их. Она махала и махала им вслед, пока машина не скрылась из вида, а потом вошла в дом, чтобы все подробно рассказать матери. Лиза ожидала, что в тот вечер они пойдут в Шроув или придет мистер Тобайас, больше всего ей хотелось бы, чтобы он пришел один, и она села у окна с Аннабел, как будто бы Аннабел могла притянуть его какой-то волшебной силой.

— Наверное, это было все равно что поворачивать нож в ране, — сказала она Шону, — непрерывно спрашивать о нем. Когда он придет? А можно мы туда пойдем? Бедняжка Ив! Но что поделаешь! Я была всего лишь ребенком.

— Не переживай. Ты сама сказала, что она любила его только из-за этого дома.

— Все не так просто, — возразила Лиза. — Как бы там ни было, они пришли на следующий день, вдвоем.

Миссис Тобайас была высокой и стройной. («Весьма элегантная, мне кажется», — сказала мать.) Ее светлые волосы цвета свежих досок были подстрижены очень коротко, как у мужчины, а ее лицо было раскрашено, но совсем необычным образом, не так, как у Дианы Хейден. Ее лицо было похоже на прекрасную картину или какую-то драгоценность. Ее рот напомнил Лизе бутон фуксии, а ее веки были шафранового цвета. Ногти были тоже как бутоны фуксии, а на одном пальце ослепительно сверкало бриллиантами золотое кольцо, подаренное мистером Тобайасом.

Она была очень мила и вежлива с матерью, благодарила ее за то, что она содержит дом в такой чистоте и красоте, и сказала ей то же самое, что всегда говорил мистер Тобайас: она должна, просто обязана, нанять женщину, которая занималась бы уборкой. Либо Ив найдет кого-нибудь, либо ей, миссис Тобайас, самой придется подыскать какую-нибудь женщину.

Все это время мистер Тобайас вел себя довольно странно, потирал руки, ходил взад-вперед по комнате, внимательно разглядывал их старый хромированный электрообогреватель, как будто его крайне интересовали подобные вещи.

Лиза спросила:

— Где Руди и Хайди?

— Боюсь, Руди умер, — ответил он.

Он смутился еще больше, попытался сказать это как бы между прочим, словно смерть собаки не имела никакого значения. Руди состарился, объяснил он, он потерял аппетит, у него образовалась такая штука, которая называется опухолью, она росла у него внутри, и лучшим выходом для Руди было умереть без мучений.

— Вы пристрелили его из ружья? — спросила Лиза.

Миссис Тобайас вскрикнула, когда Лиза сказала так.

— О боже! Откуда у ребенка такие мысли?

— Я отвез Руди к ветеринару, — объяснил мистер Тобайас, — и он был спокоен, весел и вел себя мирно. Ветеринар сделал ему укол, и Руди заснул, положив голову мне на колени.

— Он больше не проснулся, он умер, — сказала мать, отводя очень странный взгляд от миссис Тобайас, которая прикусила верхнюю губу, обнажив мелкие белые зубки. — А что с Хайди?

Мистер Тобайас сказал, что Мэтт взял ее к себе в Камбрию. Хайди жила теперь с ним, в его муниципальном доме.

— У Виктории аллергия на собак.

— Тут уж ничего не поделаешь, — сказала миссис Тобайас. — Конечно, я обожаю их, но стоит появиться возле меня собаке, как у меня начинаются страшные приступы астмы.

После этого визита они видели мистера и миссис Тобайас только издали. Из окна своей спальни однажды вечером Лиза увидела, как они в обнимку выходят из леса. Она слышала, как несколько раз мимо них проезжала машина, и когда они прожили в Шроуве около недели, Лиза услышала выстрелы.

— Мистер Тобайас никогда не стрелял, — сказала она матери. — Почему он делает это теперь?

— Думаю, это влияние его жены.

— В кого он стреляет?

Мать пожала плечами:

— В фазанов, куропаток… возможно, кроликов.

Мистер Тобайас зашел к ним и принес пару убитых фазанов. «Парочка», назвал он их. Он пришел один. У миссис Тобайас болела спина, и она чувствовала себя неважно. Лиза думала, что не сможет есть птиц, которых видела в лугах, таких красивых птиц, таких же красивых, как павлины, которыми она любовалась на картинках. Но когда наступило время обеда и мать зажарила их, выяснилось, что Лиза ест их с большим аппетитом. Когда Лиза ела нежное темное мясо, которое, казалось, тает во рту, она забывала о сверкающих синих и золотых перьях и ярких, как бусинки, глазах.

Днем фазана назвала Лиза этот день. Она написала сочинение о браке для матери, и та вернула его Лизе просто с красной галочкой в конце, но без комментариев. В ту неделю мать отшлепала ее, в первый и последний раз, больше такого не повторялось. Мать застала Лизу во время игры с куклами, которые были муж и жена, она подошла к ней как раз в тот момент, когда тряпичная кукла убивала Аннабел из ружья, сделанного из веточки.

Недолго думая, мать размахнулась и шлепнула Лизу по мягкому месту. Потом Ив извинилась и сказала, что не должна была делать этого.

Внезапно похолодало, ночью заморозки были такими сильными, что по утрам казалось, будто выпал снег. Холода прогнали прочь чету Тобайас. Они зашли в сторожку перед отъездом, и миссис Тобайас, одетая в удивительное пальто из белой овчины, сказала, что у нее просто не укладывается в голове, как это в сторожке нет ванной и что этим следует заняться в первую очередь. Мистер Тобайас, как помнила Лиза, произнес те же самые слова, но так ничего и не сделал. Его жена еще раз настойчиво попросила мать нанять уборщицу. Да если бы она знала, что мать делает все своими руками, то она сама навела бы в доме порядок, а теперь ее будет мучить совесть.

— Ну пожалуйста, Ив, — сказал мистер Тобайас, окончательно сконфузившись. — А о ванной мы позаботимся.

Едва машина исчезла из виду на дороге, они с матерью направились в Шроув-хаус, чтобы прибраться там.

Но никакого беспорядка не было. Все было чисто и аккуратно, кто-то вымыл посуду и вытер пыль. Лиза не могла сказать, по каким признакам, но она почувствовала, что мать, как ни странно, предпочла бы увидеть беспорядок. Пока мать снимала постельное белье и загружала простынями стиральную машину, Лиза в очередной раз попробовала, заперта ли дверь. На этот раз, впервые за все время, дверь не была заперта. Лиза повернула ручку, и дверь открылась.

Там не оказалось ни мертвых тел, ни загубленных невест. Лиза очутилась в маленькой гостиной, в которой был письменный стол, пара дополнительных столиков, три кресла и диван. На стенах в полированных рамках висели тусклые серые картины, которые, как сказала мать, назывались гравюрами, и еще были две вазы с нарисованными на них китайцами; в вазах стояли букеты засохших красных роз. Перед диваном и креслами, на шкафчике, сделанном из довольно светлого золотистого дерева с затейливыми прожилками, стояло нечто, похожее на большую коричневую коробку с вставленным в нее спереди зеркалом. Лиза видела в нем свое отражение, но не очень четко, как если бы смотрелась в окно с задернутыми позади стекла темными занавесками.

— Что же это было? — спросил Шон. — Телевизор?

— Да, но я тогда этого не знала. Я понятия не имела, что это такое. Самое потрясающее, что меня это и не очень заинтересовало. Я была разочарована. Понимаешь, я придумала для этой комнаты такой ужасный сюжет. Я думала, что там, по меньшей мере, таится какой-то дикий зверь, спрятаны сундук с драгоценностями и клад или даже скелет. Я видела картинку скелета в одной из книг в библиотеке. А там была всего лишь эта коробка с зеркалом, которое даже не отражало предметов, как положено зеркалу.

— Но ты включила его.

— Нет. Не тогда, очень не скоро. Я и не стала бы больше думать об этом, я, вероятно, никогда и не заглянула бы туда снова, если бы не вошла мать. То, что она была так явно… ошеломлена, увидев меня рядом с этой коробкой, заставило меня приложить массу усилий, чтобы узнать, что же это такое.

— Дети всегда так, — проницательно заметил Шон.

— Неужели? Не знаю, я сужу только по себе. Ив не рассердилась. Скорее забеспокоилась. Как бы это сказать? Ее словно стукнули или выпустили из нее воздух: она поникла, как парус в полный штиль. Мать взяла меня за руку и увела оттуда, достала ключ и снова заперла дверь.

— Но почему?

— В этом-то вся штука, разве не ясно? То, как меня воспитывали. Мир обошелся с Ив так плохо, что меня необходимо было уберечь от подобных испытаний. Меня надо было скрыть от мира, поэтому никаких школ и поездок в город, никаких знакомств с посторонними, общение с людьми следовало свести до минимума, — словом, тепличное детство и отрочество.

— Однако она здорово научила тебя выражать свои мысли, верно? — с восхищением сказал Шон и жадно закурил сигарету.

Лиза не хотела, чтобы он курил. Прицеп быстро наполнялся дымом, он был такой маленький, и Лиза закашлялась. Она коротко вздохнула, прежде чем продолжить рассказ.

— Телевизор свел бы на нет ее труды. Покажи мне его, и я узнала бы о внешнем мире, и я не только захотела бы увидеть этот мир, я стала бы разговаривать, как разговаривают там, и научилась бы всему тому, что она считала дурным.

— Ты сказала, что мир обошелся с ней плохо. Я хочу знать, в чем именно? Что он с ней такого сделал?

— Ты не поверишь, но я не знаю. Мне неизвестны подробности. Ив родила меня без мужа, это так, она не получила Шроув, хотя думала, что получит его, позднее она рассказывала мне об этом гораздо больше, но она не рассказывала мне, что заставило ее… ну, похоронить себя и меня там. Когда она увела меня из той комнаты и снова заперла дверь, я не имела представления, почему она так сделала, а она не объяснила. Я только поняла, что все дело в той коробке с зеркальной передней стенкой.

— Ты сказала, что она достала ключ. Откуда она его достала?

Это было самое интересное. Мать огляделась вокруг в поисках ключа и прищелкнула языком, когда увидела, что он лежит на верхушке застекленного шкафа, в котором было полно кукол. Ив заперла дверь и потом, в присутствии Лизы, не потрудившись скрыть от нее то, что делает, влезла на стул, а со стула перебралась на верх горки, в которой держали чайный сервиз и столовые приборы. Верх горки находился на уровне Лизиной головы.

На стене над комодом висела большая картина, которая, как следовало запомнить Лизе, называлась «натюрморт». Натюрморт этот написал Иоганн Дрекслер, и на нем были изображены букет роз с капельками росы на лепестках, цветы-рябчики и ипомея. На длинной травинке художник поместил бабочку репейницу, а наверху слева ночную бабочку с коричневыми передними крылышками, желтыми подкрыльями и причудливым узором на спинке. Картина была в толстой позолоченной раме, и от стены ее отделяло пространство в шесть дюймов. Мать положила ключ на верх рамы, с правой стороны, и пока делала это, объясняла Лизе, что ночная бабочка называется «мертвая голова», потому что узор на ее спинке напоминает череп, то есть кости внутри человеческой головы. Если это делалось с целью отвлечь внимание Лизы от ключа и запертой комнаты, то Ив не добилась успеха.

Лиза понимала, что шансов добраться до ключа у нее не больше, чем получить собаку. Но она хотела добраться туда. Скоро это стало для нее основной целью жизни. Лиза много думала об этом, и она вспомнила, что в той маленькой книжечке, которую они когда-то получили по почте и которой ей удалось полюбоваться лишь в течение пяти минут, после чего книжечку отобрали и разорвали, был рисунок точно такой же коробки, как та, что стояла в запертой комнате Шроув-хауса.

С наступлением зимы, когда мать уезжала за покупками, она всегда запирала Лизу в Шроув-хаусе, потому что там было тепло, иногда в маленькой столовой, иногда в библиотеке, иногда в одной из спален. Когда Лиза оказывалась в маленькой столовой, она проводила много времени, просто разглядывая кукол в шкафу. Куклы представляли исторических персонажей, как сказала мать, она назвала некоторых из них: королева Елизавета I, королева Мария Шотландская, мужчина по имени Красавчик Браммел,[2] и еще один, которого звали Людовик Четырнадцатый, Флоренс Найтингейл и лорд Нельсон. Но теперь вместо этого Лиза глаз не отрывала от картины с цветами, бабочкой и ночной бабочкой с черепом на спинке, зная, что ключ лежит на верху рамы, хотя она не могла увидеть его, даже если вставала на стул.

Наступил и прошел ее девятый день рождения. Было очень холодно, и парк Шроува был занесен шестидюймовым слоем снега. На смену морозам пришла оттепель, но подтаявший снег замерз снова, и дом, конюшни и каретный сарай, сторожка и маленький замок стояли все в сосульках. Морозный иней украсил все деревья, превратив их в пирамиды, водопады и башни из серебряного кружева. Дорога была завалена снегом, и мать не могла добраться до автобуса, чтобы попасть в город. Когда она наконец уехала, то оставила Лизу в библиотеке. Читая книги, играя с глобусом, разглядывая то из одного окна, то из другого птичек, прыгавших по снегу, Лиза постепенно очутилась в дальнем углу комнаты, здесь всегда было сумрачно, в этом самом темном месте залитого светом дома, и увидела предмет, прислоненный к стене, что-то давно знакомое, но подзабытое — библиотечную стремянку.

Стремянка состояла из восьми ступенек и была достаточно высокой, чтобы даже коротышке дотянуться до самой верхней книжной полки. Но Лиза была заперта в библиотеке. В любом случае, подумала Лиза, стремянка слишком тяжела для нее, на вид она казалась громоздкой и была сделана из тусклого серого металла. Лиза потрогала ее, взялась за нее обеими руками, ухватилась за перекладины, которые скрепляли ступеньки. Она попыталась приподнять стремянку, считая, что это ей не под силу, но стремянка легко оторвалась от пола. Ступеньки были легкими, такими легкими, как если бы их сделали из картона, совсем маленький ребенок и то без труда поднял бы стремянку, Лиза подняла ее одной рукой.

Но дверь была заперта. Вскоре за ней пришла мать, и они вернулись в сторожку, все в снегу. В ту ночь снега выпало еще больше, и на следующее утро им пришлось откапывать себя, а днем они делали пирожки из сала и хлеба для птичьих кормушек. Две-три недели прошло, прежде чем мать смогла снова выбраться в город. Вскоре после ее поездки, возможно в марте, когда снег растаял, но полосы его еще лежали в затененных местах, почтальон принес письмо, которому предстояло изменить их жизнь.

— Снова Тобайас? — спросил Шон.

— Нет, от него не было ни слуху ни духу. Что ж, Ив регулярно получала деньги, и миссис Тобайас прислала открытку из Аспена в Америке, где они катались на лыжах, но он не написал ни слова. Это письмо было от Бруно Драммонда.

— Художника.

— Да. В галерее «Феникс» ему рассказали, что Ив купила его картину. Не думаю, что он хорошо продавался… вернее, я просто знаю, что этого не было. Бруно писал, что хотел позвонить ей, но не нашел ее номера в телефонной книге. Неудивительно, потому что к телефону Ив относилась так же, как к телевизору. Он сообщал, что картину следует покрыть лаком, и если Ив привезет картину ему, он это сделает. Бруно сообщал, где живет, и объяснял, что с парковкой там трудностей не будет!

Разумеется, Ив не ответила. Она сказала, что если картину нужно покрыть лаком, она справится с этим сама. И очень рассердилась на галерею, которая дала художнику ее адрес. Она все твердила:

— Для них нет ничего святого! Вторгаться в личную жизнь!

В феврале начались уроки латыни. Puella, puella, puellam, puellae, puellae, puella.[3] И Puella pulchra est.[4]

— Девочка красивая, — сказала мать, но при этом она смотрела в зеркало на себя.

Лизе нравилось учить латынь, потому что это было похоже на трудную головоломку. Мать сказала, что это превосходная тренировка для мозгов, и прочитала вслух отрывок из книги Цезаря «Завоевание Британии», чтобы Лиза привыкла к звучанию языка.

В марте Лиза начала собирать гербарий полевых цветов. Мать купила ей для этого большой альбом. На левой странице Лиза прикрепляла засушенный цветок, а на правой рисовала его акварелью. Первым цветком в ее гербарии стал подснежник, а следующим — мать-и-мачеха. Мать позволила ей взять на время «Полевые цветы» Гилмора и Уолтерса из библиотеки в Шроуве, так что Лиза могла определять цветы и находить их латинские названия.

Погода становилась теплее, и в апреле мистер и миссис Тобайас приехали погостить в Шроуве, они привезли с собой еще четверых — Клер и Аннабел, а также мужчину, которого Лиза до этого не видела, и мать мистера Тобайаса, леди Элисон.

— Кэролайн, — сказала Лиза.

— Да, — ответила мать, — но ты не должна так называть ее.

Как выяснилось, Лизе не представилось случая как-нибудь ее назвать.

До их приезда миссис (не мистер) Тобайас написала матери и напомнила еще раз об уборщице.

— Воображаю здесь эту персону! — Мать говорила спокойно, но Лиза видела, что она рассержена. — Она станет приезжать сюда в машине, и нам придется терпеть шум и грязь. Мне надо будет самой впускать ее — ведь не могу же я доверить ключ от дома неизвестно кому, а потом учить ее, что делать и, самое главное, чего не делать. И что эта Виктория Тобайас придумала! Почему она не может оставить все как есть?

Лиза не могла ответить на этот вопрос. Мать думала об этом весь день, она волновалась об этом, она непрестанно повторяла, что не хочет терпеть присутствия посторонних, ей с избытком хватает мистера Фроста, не говоря о почтальоне, и молочнике, и человеке, который снимает показания счетчика, а также и о том, который обслуживает центральное отопление в Шроуве, всех не перечислишь.

— Ты могла бы убирать сама, но притворяться, что наняла женщину на эту работу.

Поначалу мать ответила:

— Нет, не могла бы, — и: — А как быть с деньгами? — но потом сказала: — Почему бы нет? Разве нечестно получать деньги за выполненную работу? — так что мать нашла женщину, и они с Лизой придумали ей имя. Они смеялись до упаду над некоторыми именами, предложенными Лизой. Она позаимствовала их из книги о полевых цветах, Сесили Лютик, и миссис Клевер, и миссис Фритиллария Рябчик.[5] Но мать сказала, что фамилия не должна быть смешной, она должна звучать как настоящая фамилия, так что в конце концов они назвали ее миссис Купер, Дороти Купер.

Мать написала мистеру (не миссис) Тобайас и сообщила, что нашла уборщицу по имени Дороти Купер, которая будет приходить раз в неделю, и не пришлет ли он денег, чтобы она могла ей платить.

За неделю до Пасхи мать устроила в Шроуве генеральную весеннюю уборку, в то время как Лиза сидела в библиотеке и читала «Джейн Эйр». То есть в основном она была занята чтением, но заодно она вынесла из библиотеки стремянку и перенесла ее в маленькую столовую.

В маленькой столовой на окнах висели длинные тяжелые шторы из аспидно-серого бархата. Даже если потянуть за шнуры, с помощью которых шторы раздвигались, все равно шторы прикрывали около двух футов серо-белой стены по обе стороны от окна. Лиза прислонила стремянку к стене справа от правого окна. Шторы прикрыли ее, стремянки не было видно.

К счастью, Лиза не воспользовалась стремянкой, чтобы достать ключ и открыть дверь, потому что, закончив убирать наверху, мать вошла в маленькую столовую, встала на стул, а с него забралась на горку и дотянулась до ключа, лежавшего на верху рамы. Лиза вылезла из библиотеки и наблюдала за ней, стоя в дверях маленькой столовой. Мать отперла дверь и вошла в таинственную комнату, таща за собой пылесос.

Ив провела там полчаса. Лиза оставила приоткрытой дверь из библиотеки в маленькую столовую, чтобы следить за матерью. Услышав вой пылесоса из маленькой столовой, она подошла к двери и сказала, что хочет есть, — нельзя ли им пойти домой и пообедать?

Ключ торчал в замке двери, ведшей в таинственную комнату. Он был там, где ему полагалось быть, потому что ожидался приезд мистера и миссис Тобайас и их друзей. Лиза с матерью перекусили в кухне Шроува, и Лиза все время надеялась, что, после того как они уйдут, ключ останется в замке.

Но этого не произошло. Мать, вероятно, прошла туда и положила ключ обратно, на раму картины, до того, как Лиза успела подняться наверх. Лиза почти не видела мистера и миссис Тобайас и их друзей, только «мерседес» проезжал мимо сторожки раз-другой, а следом за ним другая машина, и однажды она увидела мельком Клер и высокую старуху в твидовой юбке с клюшками для гольфа на лужайке около Шроува. Неужели это Кэролайн? Неужели это и есть та самая Кэролайн с пышными белыми плечами и в платье под цвет губной помады? Но однажды вечером, после того как она легла спать, Лиза услышала, как кто-то вошел в их переднюю дверь. До нее донеслось тихое бормотанье — мать разговаривала с каким-то мужчиной.

Она была почти, хоть и не совсем уверена, что другой голос принадлежит мистеру Тобайасу. Они находились внизу, в гостиной, о чем-то разговаривали, и Лиза вылезла из кровати, чтобы подслушать с верхней лестничной площадки. Но мать, должно быть, услышала ее, потому что вышла из гостиной и крикнула Лизе, чтобы та немедленно возвращалась в постель.

Бормотанье продолжалось долго, потом Лиза услышала, как закрылась передняя дверь и мать поднялась в свою спальню. Если бы мать плакала, это не удивило бы Лизу, но вместо этого мать громко разговаривала сама с собой. Это было странно и немножко страшно.

— Все кончено, — говорила мать. — Запомни раз и навсегда, что все кончено. Придется начинать все заново. Назавтра к новым берегам и к свежей зелени лесов.

Означало ли это, что они уезжают?

— Назавтра к новым берегам и к свежей зелени лесов, — пробормотала мать и закрыла дверь спальни.

— Нет, конечно же никуда не уезжаем, — сказала мать утром. — Как тебе это в голову взбрело? Уезжают мистер и миссис Тобайас, а когда еще приедут — бог весть.

Лиза увидела, как по дорожке от Шроув-хауса проехали машины, за рулем «мерседеса» сидел мистер Тобайас, рядом с ним миссис Тобайас, а позади Клер. Через минуту проехала вторая машина, за рулем сидел мужчина, рядом с ним Кэролайн Элисон. Машина остановилась у сторожки, и мужчина просигналил. Лиза не поняла, что это означает, но мать поняла. Она пришла в ярость:

— Не стану выходить туда. Меня не вызывают подобным образом. — Ив так и кипела. — Подумаешь, принцы крови — в трактир заехали.

Но она вышла и поговорила с леди Элисон.

Это позволило Лизе как следует рассмотреть мать мистера Тобайаса, которая даже вылезла из машины. Она была такой высокой, что Ив рядом с ней выглядела ребенком. Та же рядом с матерью выглядела великаншей, и великаншей уродливой. Лиза подумала, что ее руки напоминают когти ястреба, вонзившиеся в плоть несчастного маленького зверька.

Мать вернулась в дом, на лице ее застыла страшная гримаса ярости и негодования, но сидевшие в машине не видели этого, потому что она стояла к ним спиной. Едва машины скрылись из вида, как они с матерью пошли в Шроув-хаус, где царил настоящий разгром. Несомненно, миссис Тобайас думала, что убирать предстоит Дороти Купер. Пока шла уборка, Лиза обнаружила, что дверь таинственной комнаты заперта, а ключ, как она поняла, вернулся на раму картины.

Наступил май, но погода стояла холодная, хотя было очень красиво, как неустанно повторяла мать. Деревья и кустарники покрылись свежими остроконечными листочками, а на ракитнике распустились кремовые и красные цветы со сладким запахом, над которыми жужжали пчелы. Прошлой осенью мистер Фрост посадил сотни желтофиолей. Они, как складки разноцветного бархата, красные, янтарные, золотые и каштаново-коричневые, покрывали всю землю, зеленой траве было не пробиться. Лиза сорвала веронику для своей коллекции полевых цветов, и мать сказала, что она может сорвать один, но только один, первоцвет.

Они обедали дома. День посвящен был латыни, арифметике и географии. Лиза билась над делением сложных чисел, когда раздался звонок в дверь. Так как звонком почти никогда не пользовались, всякий раз, как он раздавался, это было неожиданностью.

— Вероятно, мистеру Фросту что-то нужно, — сказала мать, хотя мистер Фрост никогда ни о чем не просил.

Ив открыла дверь. На пороге стоял мужчина. Его машина, которая была оранжевого цвета, как мандарин, и выглядела так, будто была сделана из раскрашенного картона, стояла около их ворот. Это был совсем молодой человек с вьющимися темно-каштановыми волосами, такими длинными, что они доставали до плеч, и очень большими голубыми глазами с длинными, как у девушки, ресницами. Такими же, как у нее или у матери. По его небольшому прямому носу были рассыпаны маленькие коричневые пятнышки, которые, как объяснила позднее мать, назывались веснушками. У него были красные губы и мелкие очень белые зубы. Он был одет в синие джинсы и хлопчатобумажную куртку поверх клетчатой рубашки, а на груди висело на цепочке золотое украшение. Лиза с восхищением уставилась на его серьги, два золотых кольца, оба в одном ухе. В руках он держал ковровую сумку. Похоже, будто ее сделали из персидского ковра Шроув-хауса.

— Привет, — сказал он. — Вот уж действительно на край света забрались, верно? Удивительно, что я разыскал вас. Позвольте представиться. Меня зовут Бруно Драммонд.