Публицистика

Что двигает историю?

Сторонники истмата привыкли считать, что если не разделяешь Марксовой идеи о производительных силах в качестве основного двигателя прогресса и цивилизации, то соответственно являешься идеалистом, чуть ли не мистиком. А ведь это просто бренд такой. В том смысле, что могут иметься и другие (не менее материалистичные) двигатели и помимо упомянутых сил.

Сам человек тоже является вполне материальным объектом, продуктом эволюции. Человеческий разум и мысли не менее материальны, чем, к примеру, фрезерные станки или танкеры с нефтью. А может и более, ибо, если бы не разум, то все эти вещи просто не появились бы в реале.

Тезис о человеке, как продукте эволюции очень важен. Ведь эволюционный процесс редко совсем отбрасывает механизмы, в свое время проявившие себя с лучшей стороны. Когда появляются новые, более продвинутые, старые вовсе не исчезают бесследно, а просто уходят вглубь и существуют там в латентном состоянии. При случае они вполне могут всплыть. Образно говоря, новое пишется поверх старого.

Поэтому, рассматривая мотивы экономической деятельности человека, необходимо учитывать сразу несколько вещей:

— Инстинкты и врожденные поведенческие программы, доставшиеся нам от всей вертикали наших прямых предков.

— Инстинкты и врожденные поведенческие программы ископаемых гоминид наших прямых ближайших предков.

— Врожденные поведенческие программы, выработанные за время существования собственно человека.

— Приобретенные (воспитанные) поведенческие программы.

По видовой норме человека разумного приоритет имеют именно последние. Это наше эволюционное ноу-хау. Человеку нет необходимости ждать тысячи поколений пока удачные модели поведения закрепятся на генетическом уровне. В быстроменяющемся мире это важный плюс, который и позволил человеку расселиться в самых разных местах планеты и создать цивилизацию (вторую природу). Программирование (социализация) происходит в процессе общения с другими людьми. Врожденные поведенческие программы и инстинкты, которые входят в противоречие с действующей в конкретном социуме матрицей приобретенных программ блокируются.

Степень этой блокировки отдельный вопрос. Вещь это сугубо индивидуальная. Опыт показывает, что у некоторых людей таким образом можно заблокировать даже инстинкты самосохранения и продолжения рода. А другие малейшее напоминание о морали, традициях и законе воспринимают как личное оскорбление. Для их вразумления приходится создавать специальные механизмы вроде пенитенциарной системы.

На заре перестройки было модно рассуждать об естественных устремлениях человека и сравнивать его поведение с обезьянами. Особенно часто ссылались на работы этологов исследующих групповые стереотипы поведения приматов.

К примеру, был такой эксперимент. Обезьян научили качать рычаг (за это им выдавали жетоны). Жетоны можно было отоварить в автомате (с прозрачными боксами) на еду.

Подопытные быстро разделились на три группы:

— Работяги, которые собственно и зарабатывали жетоны своим горбом.

— Братки, которые отбирали жетоны у работяг. Кстати быстро сообразили, что выгоднее отбирать именно жетоны, а не полученную в автомате еду (ее охранять труднее).

— Халявщики, которые клянчили жетоны у автомата, принимая умильные позы.

Первое время работяги пытались копить жетоны, но это у них быстро прошло. Ясное дело, ложишься спать после трудового дня, а просыпаешься оттого, что тебя прижали к земле, а в ротовой полости шарит грязная лапа в поисках твоих кровных.

И вывод: мол, это и есть точная модель нашей экономической жизни. Недалеко значит, мы ушли от волосатых, а капитализм получается самое естественное устройство человеческого общества. Только надо создать механизмы, не позволяющие шарить ночью в чужом рту (государство — ночной сторож) и все будет тип-топ.

Забавно! Если продолжить эту модель то получается, что работяги остались работягами, братки трансформировались в авторитарных правителей и бандитов, а бизнесмены, менеджеры, адвокаты, священники, журналисты и прочие видимо ведут свою родословную от халявщиков.

Но если серьезно, то приведенная модель явно не полная. К примеру, никто из доминантных особей не додумался заставить работяг качать рычаги по 14 часов в день, выдавая им за труды один жетон из десятка заработанных. Или давать жетоны в рост, или обменивать полученные в автомате продукты на свежих самок в соседнем вольере, или сакрализировать все эти вещи.

Нет, это уже чисто человеческие изобретения. Думаю, что при всем старании экспериментаторов им не удалось бы обучить подопытных обезьян таким штукам.

Необходимо отделить мух от котлет, то есть врожденные поведенческие программы, которые продолжают у нас действовать и приобретенные в процессе уже социальной эволюции.

Сделать это не так просто. Прямое сравнение с высшими приматами не проходит, ибо они не являются нашими прямыми предками. Нельзя с уверенностью сказать, какими точно были у них стереотипы группового поведения. Но для грубой прикидки сойдет. Кроме того, можно понаблюдать за человеческими особями еще не успевшими пройти социализацию, то есть за детьми. Это тоже дает массу интересной информации о врожденных программах. Итак:

Собственность

Врожденное понятие о личной собственности (и ее защите) у человека, несомненно, присутствует. Да и не только у человека. Трудно найти животное, которому бы понравилось, что у него вырывают кусок изо рта. Но объективно размер этой собственности у наших обезьяноподобных предков, несомненно, был ограничен возможностью удержать ее в лапах или защечных мешках. Иметь и защищать нечто большее, было просто бессмысленно, а значит и соответствующих врожденных программ на это счет не имеется. Вступление же в собственность должно было происходить по упрощенным формулам: первый нашел мое (для равных по статусу), было ваше стало наше (при разнице в статусе).

Отдельный вопрос- защита личного жилья (гнезда). Эта программа была и остается в действии.

Что же касается понятия коллективной собственности, то у обезьян оно присутствует только в зачаточном состоянии, распространяется только на совместную охотничью добычу и особой роли не играет (за редкостью охоты и весьма ограниченными ее результатами). Единственное исключение защита общей территории и находящихся на ней угодий от посягательства со стороны конкурирующих стай. Эта программа, несомненно, имеет место быть.

С другой стороны наши уже человеческие предки достаточно долго добывали средства к существованию коллективной охотой. До появления продвинутого охотничьего оружия (вроде лука со стрелами), которое дало возможность добывать нечто существенное в индивидуальном порядке. Но его изобрели совсем недавно (с эволюционной точки зрения), а вот понятие коллективной собственности на добычу (и соответственно алгоритмы ее дележа) вполне могли успеть закрепиться на генетическом уровне. Только вот рассуждениям о первобытном коммунизме, согласно которым коллективный продукт распределялся по потребностям, я не очень верю.

Такой вариант явно противоречит оптимальной стратегии выживания в сложных условиях, которая должна была быть направлена преимущественно на сохранение основного ядра племени. А это в свою очередь подразумевало наличие критериев полезности его членов. Те, кто этим критерием не удовлетворял, получали свою долю по остаточному принципу, а при серьезных затруднениях с пищей могли ее и вообще не получить. Думается, что дележ охотничьей добычи напоминал таковой у пиратских братств. В смысле, что по неписанному закону, капитану полагалась одна доля, канонирам другая, абордажникам третья, плотнику четвертая и так вплоть до кока и корабельного юнги. Плюс премии наиболее отличившимся. Разница только в том, что дичь не золото, больше чем вмещает желудок, не съешь, да и храниться долго не может.

Сначала свою долю получали охотники (основная сила племени, которой по понятным причинам всегда не хватало), потом женщины детородного возраста, потом дети, потом старики и калеки. Для толковых стариков, например мастеров по оружие, вероятно, могли быть сделаны и исключения.

Такие связанные с перераспределением собственности врожденные программы, как кража, грабеж и попрошайничество имеются у обезьян и, очевидно, унаследованы и нами. На уровне приобретенных поведенческих программ эти штуки, разумеется, подавляются (ибо опасны для продвинутого социума), но с переменным успехом.

Обмен, торговля

Врожденные программы обмена имеются у обезьян и врановых птиц (вот уж не знаю, зачем они птицам) и особой роли в их жизни не играют. Но надо сказать, что обмен этот всегда обманный. В том смысле, что партнеры по обмену стараются надуть друг друга. То есть у пословицы "не обманешь, не продашь" имеются глубокие корни.

Еще один важный момент обмен происходит только между равными по статусу особями. Видимо поэтому, при переходе к рыночной экономике так важно поддерживать иллюзию юридического равенства.

Еще раз повторю, серьезной роли обмен у обезьян не играет. Это больше игра. И сомневаюсь, что уже человеческая эволюция что-то в этом изменила. У первобытных людей обмен тоже не играл особой роли, ибо обмениваться особо было и нечем. Единственные стоящие товары: кремень, соль и возможно женщины.

Действительно, качественный кремень — вещь в те времена крайне нужная, а встречается он далеко не везде. Добытый в Карпатах кремень, к примеру, можно обнаружить в Индии. Считается, что обширная система торговли им существовала чуть ли не с мезолита. Но вот в обмен на него поставлялась сущая ерунда: янтарь, красивые раковины, жемчуг, цветные камешки и прочие предметы роскоши. Явный пример создания искусственных потребностей.

Таким образом, рассуждения о естественности рыночной экономики явно не проходят, а знаменитая торговая жилка — это просто склонность к мухлежу.

Труд

Мнение, что первобытные люди от зари до зари добывали себе пропитание и мечтали о появление излишков, которые можно было бы продать, крайне сомнительно. Обезьяны, например, редко тратят на это дело больше пары-тройки часов в день. Да и современные нам племена, еще живущие в каменном веке, поступают аналогично. Если голод утолен, то в дальнейшем продолжении трудовой деятельности нет никакого смысла. Остаток дня вполне можно поваляться на солнышке, поиграть или от скуки заняться каким-нибудь необременительным делом: с оружием повозиться в охотку или веночек сплести.

И это не только у людей. Львы кстати тоже 90 % времени валяются в тенечке. Понятное дело, глупо расходовать энергию зря.

Первобытные люди, как мне кажется, выкладывались на охоте, а потом несколько дней отъедались и релаксировали. В смысле, пока мясо не кончится или не сгниет.

Так что пахота от зари до зари и конвейерный метод это уже явно не врожденные программы.

Накопления

Обезьяны и наши прямые предки (судя по отсутствию волосяного покрова) изначально жили в теплом климате. Что делало бессмысленным создание долговременных запасов продовольствия. То есть такой врожденной программы у нас быть вроде не должно. Не спорю, у пережившего серьезный голод человека иногда появляется склонность распихивать пищу по разным углам. А еще бывает синдром Плюшкина, вызванный органическим поражением определенных участков мозга. Но тут, как мне кажется, всплывают программы уж совсем далеких предков. Может, это еще от мезозойских грызунов осталось.

Ярая склонность к накоплению капиталов и прочего в этом смысле попахивает патологией.

Такой вот у нас наследственный багаж, который, впрочем, в большинстве случаев подавляется приобретенными поведенческими программами. А все прочее — уже приобретенные программы, выработанные для различных условий существования нашим разумом. Это уже не биологическая, а социальная эволюция.

2006 г.