Пугачев

По призыву Пугачева

Успехи Пугачева под Оренбургом, по Яику, всколыхнули огромные массы людей. Известия о них они получали разными путями. Стоустая молва разносила вести о них — их передавали крестьяне и казаки, работные люди и горожане, люди русские и нерусские. Большую роль играли манифесты Пугачева и местных атаманов, его эмиссары-агитаторы, которых он и его сподвижники, Военная коллегия посылали из Бердской слободы. Источники, хотя, конечно, и не полностью, зафиксировали немало случаев деятельности пугачевских представителей, чтения манифестов в Башкирии и на Урале, в Западной Сибири и Поволжье.

Сразу после поражения Кара к Пугачеву перешла основная часть башкирских отрядов, собравшихся у Стерлитамакской пристани на реке Белой. Их возглавил старшина Алибай Мурзагулов, получивший незадолго до этого письмо от Кинзи Арсланова, пугачевского полковника, с призывом встать на сторону восставших. В команде Мур-загулова находился и небольшой отряд Салавата Юлаева — сына старшины Шайтан-Кудейской волости Юлая Азналина (Адналина, Азналихина).

В ноябре и декабре, по существу, вся Башкирия включается в движение. Башкиры четырех дорог (Казанской, Осинской, Сибирской, Ногайской), мишари, татары, черемисы (мари) и другие нерусские народы вместе с русскими становятся активными приверженцами Пугачева.

Со всех сторон власти получали донесения о выступлениях восставших. Они действовали, в частности, по рекам Белой и Ику. Майор Голов сообщил, что посланные им в разъезд со Стерлитамакской пристани два отряда по 100 человек и пикет в 50 человек на самой пристани перешли к пугачевцам. А «стоящие в деревне Ашкадар шестьсот человек башкирцы с их старшинами без всякого супротивления вдались в руки злодейския. И еще в деревне Стерлях находившиеся двести пятьдесят человек бежали и захвачены в злодейскую башкирскую толпу. А между тем их… собралось от Ашкадара чрез Стерлю и вниз Белой реки множественное число». В конце концов восставшие разорили Стерлитамак, а некоторых «воинских людей» и пушку, присланную из Казани, «увезли в толпу». Рейнсдорп получил извещение о сосредоточении большого числа башкир и русских (до 2 тысяч человек) «под предводительством неведомо каких трех русских старшин»; «и ожидают еще более с реки Ику, где их якобы многочисленно стоит с русскими». С одной стороны, разворачивалась совместная борьба русских и башкир. Но с другой — имели место случаи разорения повстанцами-башкирами русских деревень.

Повсеместное восстание привело к тому, что через Башкирию стало невозможно посылать почту в Оренбург. Курьеры ехали казахской степью до Орской крепости. Оттуда «охотники», если они находились, ночами по скрытным дорогам и тропам пробирались в осажденный город.

В восточную, горную, часть Башкирии Пугачев направил Салавата Юлаева. Он сделал молодого башкира-поэта (ему был примерно 21 год) полковником «по просьбе… бывших в его команде башкирцев». Его задача состояла в агитации и сборе отряда в районе Сибирской дороги. Салават, приехав в родные места, энергично агитирует среди населения, рассылает манифесты, призывает жителей включиться в восстание. Тех, кто оказывал сопротивление, он наказывал, вплоть до смертной казни.

В районе Казанской дороги активно включились в борьбу казаки из Нагайбацкой крепости по реке Ику. Большинство их состояло из новокрещеных башкир. При известии о том, что недалеко от их крепости появилась «Пугачева команда», они собрались на круг и решили «всем отдаться самозванцу без сопротивления». Вероятно, имелся в виду отряд башкирского сотника Бурзянской волости Ногайской дороги Караная Муратова (Мратова), которого Пугачев назначил сначала походным старшиной, затем полковником.

Действия восставших в районе Казанской дороги сковали силы генерала Фреймана, сменившего генерала Кара. Его отряд стоял в Бугульме на Новой Московской дороге. «Бунтующая башкирь» прервала все связи с Уфой. Из включенных в его отряд 2 тысяч башкир большинство перешло к повстанцам. У Фреймана осталось не более 300 башкир, но и на них надежды было мало.

Восставшие башкиры «безпрепятственно ездят везде», так как они воюют «всегда на переменных конех», в то время как команды, высылаемые Фрейманом, включали большей частью пехоту и потому «остаются без успеха».

Власти правильно заключили, что «обитающий в здешней Оренбургской провинции башкирский народ весь генерально взбунтовался»; «уфимские башкирцы все генерально взбунтовались…», заводам и помещичьим имениям «производят… грабежи и великия разорения, обольщая и преклоняя на свою сторону черный народ дачею вольности и всякой льготы». Бибиков писал в Сенат 6 января 1774 года, что восставшие башкиры действуют «под именем службы злодея Пугачева», а к «злодеям» склонен, «к несчастию, черной народ».

Характерно, что главное войско Пугачева под Оренбургом уже в середине ноября примерно наполовину состояло из башкир (5 тысяч человек, остальные — около тысячи яицких казаков, 400 илецких казаков, 700 ставропольских калмыков, около 3 тысяч солдат, татар, заводских крестьян, оренбургских казаков). Их команды получали задания в Берде и отправлялись в разные места Башкирии поднимать там восстание, вести агитацию. Направлял эту работу по приказу Пугачева полковник Кинзя Арсланов. Так, мишарского сотника Ногайской дороги Канзафара Усаева, которого тоже пожаловали в полковники, послал в Уфимский уезд «возмущать народы, набрать себе толпу и уверять, что он, Пугачев, — подлинно Петр Федорович, а противящихся вешать». В Уфимской провинции из более чем 125 старшин в восстании приняли участие 77 башкирских и 37 мишарских старшин. «Совсем не были причастны нынешнему возмущению» 12 старшин — 9 башкирских и 3 мишарских. В той или иной степени (прямое участие в повстанческих отрядах, материальная поддержка, сочувствие) более 16,5 тысячи дворов башкир, мишарей, ясашных татар той же провинции приняли участие в восстании; на каждый двор приходилось в среднем по трое взрослых мужчин. Такая картина характерна для всего башкирского народа — большинство его приняло сторону Пугачева.

Цель, которую преследовали башкиры, в том числе их старшины, присоединяясь к Пугачевскому движению, — это возвращение земель, захваченных русскими заводчиками и помещиками, прекращение злоупотреблений местной администрации. В ходе движения башкирские повстанцы разоряли заводы, заселяли отобранные у них ранее земли. Полковник Бибиков, например, писал, что «башкирцы заселились вновь и весьма много около разоренного ими Уфалейского завода на принадлежавшей оному заводу земле».

Представители башкирской знати, кроме того, надеялись восстановить свою былую власть над соплеменниками, прежние возможности их эксплуатации. Эти права и привилегии были значительно стеснены русскими властями. Именно этим в значительной степени объясняется включение в борьбу многих из них. Более того, они нередко делали это под влиянием обстоятельств, в первую очередь — давления массы рядовых башкир, опасения лишиться их поддержки, повиновения. А.И. Бибиков 8 января 1774 года писал в Петербург: «Многие из башкирцов отнюдь сему неустройству несогласны, но силою и страхом смерти от прельщенных злодеями понуждаются». Они, эти знатные и богатые башкиры, имевшие немалое влияние среди соплеменников, зачастую использовали их недовольство в своих эгоистических, узкоклассовых целях. Но при этом, конечно, нельзя забывать, что ряд старшин вполне искренне встал на сторону Пугачева. Некоторые из них были активными и выдающимися предводителями Крестьянской войны. Таковы Салават Юлаев, Кинзя Арсланов и другие пугачевские полковники, помощники.

Уже в середине ноября сформировался отряд из более чем одной тысячи человек (башкиры, татары, мари, дворцовые крестьяне), который поставил своей целью поход на Уфу — центр провинции. Сначала отряд в 400—500 человек подошел к селу Чесноковка (или Рождественское), в 10 верстах от Уфы. Восставшие захватили селения вокруг города; их жители — башкиры, ясашные татары, русские крестьяне (помещичьи, дворцовые, экономические) действовали с ними вместе. Город оказался в осаде — «обложен вокруг цепью, что ниотколь въезду и из города никуда выезду и выходу не было. А кто к тому и покушался, оные захвачиваны и вешаны, а другие в их злодейскую толпу присоединяемы были». Местные власти сообщали в Сенат о «блокаде» города.

Число восставших увеличивалось. Во главе их встал походный старшина Тамьянской волости Ногайской дороги Качкин Самаров. Опытный военачальник, он в прошлом участвовал в военных кампаниях. Приехал в Берду после поражения Кара (до этого отклонял приглашения о том). Кинзя Арсланов представил его Пугачеву, и тот, утвердив его в звании старшины, поручил ему поднимать людей на восстание в Башкирии. Вместе с ним башкирские отряды возглавляли Каранай Муратов, Канбулат Юлдашев, Ибрагим Мрясев и другие предводители. Все они действовали под Уфой и в других местах. Немало подчиненных им башкир оказалось, как уже упоминалось выше, в главном войске под Оренбургом. Туда же из Башкирии восставшие посылали большое количество лошадей, так что пугачевская рать в значительной мере была конной. А это в зимних условиях позволяло вести успешные действия против пехотных частей противника.

Повстанцы уже в конце ноября — начале декабря появились под стенами Уфы. Но их переговоры с гарнизоном, попытки склонить его к сдаче ничего не дали. Вооружены они были плохо — луками, копьями, рогатинами. Предводители отправили нарочного к Пугачеву. В прошении к нему писали: «Мы, Казанской дороги башкиры и служилые татары, черемисы и дворцовые крестьяне, все, согласись, милосердному государю Петру Федоровичу склонились. Что бы его величество ни приказал, мы свои услуги показать должны, не пожалея сил своих до последней капли крови. Для того мы всепокорнейше просим Вашего царского милосердия в нашу сторону прислать войска и несколько пушек». Далее они уверяли, что без пушек «супротивников Вашему величеству» не могут «сократить», сообщали, что сейчас у них «подкомандующих» — одна тысяча человек. Дополнительно объявили набор — «с каждого двора по одному казаку со всеми ружьями», то есть всяким вооружением (необязательно с собственно ружьями, огнестрельного оружия как раз и не было).

Ссылаясь на «императора Петра Федоровича», Качкин Самаров в начале декабря рассылает по Башкирии предписания о высылке людей «со всяким оружием» к Уфе. В увеличившемся войске под Уфой начались трения на национальной почве. Немалой остроты достигали подчас отношения между башкирами, которыми командовал Качкин Самаров, и русскими, возглавлявшимися уфимским казаком Иваном Васильевичем Губановым. Трения имели место и в других районах, и Пугачеву не раз приходилось разбирать жалобы и споры подобного рода. По словам Творогова, создание Военной коллегии было связано не в последнюю очередь именно с этим обстоятельством — сильно «наскучило» Пугачеву «разбирать многие жалобы на башкирцев».

Разногласия и трения под Уфой обеспокоили Пугачева, и он, воспользовавшись тем, что в это время на Воскресенском заводе находился Чика-Зарубин, назначает его главным начальником, командующим всеми силами, которые имелись и будут собраны потом под Уфой.

Зарубин, человек еще молодой (ему было 36—37 лет), энергичный п решительный, умный и самостоятельный во мнениях и решениях, быстро взялся за дело. Взяв себе в помощники Илью Ульянова, 30 рабочих Воскресенского завода, он направился к северу. По дороге набрал до 500 человек и 14 декабря прибыл в Чесноковку. Имея полномочия чрезвычайные, относящиеся ко всей Башкирии и Уралу, Чика, получив к тому же от Пугачева повеление именоваться «графом Иваном Чернышевым», создал и возглавил второй повстанческий центр, смело и самостоятельно руководивший восстанием в очень обширном районе.

В первую очередь Зарубин навел порядок в повстанческих войсках и отрядах, особенно под Уфой. Прекратил быстро и решительно конфликты на национальной почве. Его приказ от 14 декабря на этот счет получил походный старшина, «государю верный слуга» Аиса на Воскресенском заводе — он должен был повстанцев «в хорошем порядке» «утверждать», не допускать, чтобы башкиры, мишари, татары обижали подданных «Петра Третьего». Через четыре дня Военная коллегия из Берды послала о том же указ Зарубину, поддерживая его меры. В нем перечислялись грабежи и убийства «башкирских и мещерятских команд» в русских селениях. От них страдали не только русские помещики, но и их «люди», то есть крестьяне. Коллегия приказывала вернуть крестьянам «разграбленное имение», а впредь таким «злодеям», то есть обидчикам, чинить смертную казнь.

Зарубин, пресекая подобные действия команд Качкина Самарова, Канбулата Юлдашева, тем не менее, наведя порядок, не только не отстранил их от командования, но и сделал их своими ближайшими помощниками.

Зарубин, действуя с согласия Пугачева, при его полном доверии, развернул деятельность в разных направлениях: формирование и вооружение повстанческого войска и многих отрядов на местах, руководство их действиями, особенно под Уфой, налаживание отношений с нерусскими отрядами, народностями, организация новой выборной власти восставших в захваченных ими местностях, распределение продовольствия, пресечение мародерства, посылка в Берду, к Пугачеву, людей, вооружения, боеприпасов, провианта. При нем в Чесноковке сложился своего рода военный и административно-финансовый центр, штаб по руководству движением в Башкирии, на Урале, в Западной Сибири. Чесноковка стала второй Бердой, а его войско — второй армией восставших.

Предводитель чесноковского центра имел помощников, назначал полковников и атаманов, рассылал приказы, «наставления», которые скреплялись печатью с надписью: «Графа Ивана Чернышева печать». Все население после зачтения в церквах манифестов приводилось к присяге на верность императору Петру III. С каждого двора брался без всяких отговорок человек с оружием в войско восставших. К Зарубину и без приказов, добровольно, шли со всех сторон люди — крестьяне, работные люди, башкиры и др.

По прибытии Зарубина в Чесноковку восставших числилось до 4 тысяч человек. Недели через полторы их уже было около 10 тысяч, затем — 12 тысяч, даже до 15 тысяч. Чика посылал отряды по заводам, и они привозили оттуда все, что нужно. Так, Иван Степанович Кузнецов побывал на Саткинском, Златоустовском, Катав-Ивановском заводах, взял там и доставил под Уфу более 50 пушек, несколько сот ружей, до 100 пудов пороху, 10 тысяч рублей денег.

Повеления Зарубина, который приказывал местным повстанческим властям помогать населению (продовольствием и др.), выполнялось охотно. Ему повиновались беспрекословно, понимая, что он действует во имя интересов простых людей. В одном из наставлений, которое было выдано выборным на Рождественском заводе атаману Семену Ивановичу Волкову и есаулу Василию Меркульевичу Завьялову, «граф Чернышев» им указывает:

«Надлежит вам свою команду содержать в добром порядке и ни до каких своевольств и грабительств не допускать. А ежели кто окажется его императорскому величеству противником, а вам ослушником, таковых по произволению вашему наказывать на теле, смотря по вине. Напротиву того и вам самих себя к худому состоянию не подвергать и во всегдашнем времени его величества манифесты и указы должны чувствовать и непременное исполнение чинить, за что вы можете получить особливую себе похвалу. Команде своей никаких обид, налогов и разорений не чинить и ко взяткам не касаться, опасаясь за ваш проступок неизбежной смертной казни. Притом старание прилагайте по посылаемым от меня к вам ордерам и прочим повелительным от меня письмам исполнение чинить в немедленном времени. И где что видеть можете интересу казенному какую трату, о том немедленно меня рапортуйте. Также где окажутся его величеству злодейския партии, таковых всемерно стараться с командой своей ко всеконечному истреблению приводить и верноподданных сынов отечеству защищать. Когда потребую из команды вашей в службу его величества, то по тому требованию хороших и доброконных и вооруженных ребят в немедленном времени отправлять ко мне. А в службу набирать надлежит таковых, чтобы не были старее 50 и малолетнее 18 лет».

Подобные письма, распоряжения, манифесты, указы рассылались от имени «графа Чернышева» в разные места.

Много всяких людей приходили в Чесноковку. Всем им находилось место в войске. Однажды явился воевода города Осы поручик Пироговский, привез медную пушку, 10 пудов пороху, два воза медных денег. Зарубин принял его, похвалил. Приказал остричь по-казацки волосы:

— Будь ты отныне казак, а не воевода, полно тебе мирскую кровь-то сосать.

Зарубин, как и Пугачев, другие предводители, тех из представителей власти, дворянского или духовного сословия, которые проявляли лояльность к восставшим, а тем более им помогали, становились на их сторону (не всегда, понятно, добровольно, из добрых побуждений), не только не трогали, не карали, а, наоборот, «одобряли» их, включали в свои отряды, делали «казаками».

Попытки взять Уфу без кровопролития, мирным путем результатов не дали. Зарубин проводит подготовку штурма. Начался он в 7 часов утра 23 декабря. Город со всех сторон обложили «толпы» восставших. С пикетов по ним начали стрелять из пушек. Им отвечали орудия повстанцев, сначала из-под Чесноковки, потом — против Московского пикета. Во время приступа разгорелось ожесточенное сражение, длившееся 8 часов — до трех часов дня. Гарнизон, численностью в 1,1 тысячи человек, выбиваясь из сил, отбивал интенсивный натиск, ему помогали в городе все, кто мог, — канцеляристы, купцы и прочие. Осаждавшие чуть было не ворвались в город. Потеряв около 30 человек, несколько пушек, они отступили.

Второй штурм, предпринятый через месяц, 25 января, тоже носил ожесточенный Характер. Восставшие, а их было почти 12 тысяч человек, поставили свои пушки саженях в 200 от городских укреплений. Под огонь орудий они с четырех сторон бросились к городу «с великим азартом и криком». В атаке участвовали пехота и конница «с ружьями, копьями, луками и стрелами». Со стороны Чесноковки ее возглавлял Зарубин, под которым подстрелили лошадь. Десятичасовой бой, отличавшийся большим упорством с обеих сторон, и на этот раз, однако, не принес успеха. Здесь, как и под Оренбургом, повстанцы возложили надежды на длительную осаду. В городе начался голод, люди бежали из него. Но неуспех под Уфой тоже, конечно, был неудачей для дела Крестьянской войны. Под обоими этими городами сковывались основные силы восставших, причем очень долгое время. Тем самым каратели получили возможность собрать колки для перехода в контрнаступление, снятия осады с Уфы и Оренбурга, которая к весне могла завершиться их взятием повстанцами. То же происходило и в Яицком городке и, как увидим ниже, под некоторыми другими городами.

Несмотря на многочисленность войска под Уфой, уровень его боеспособности, вооруженности, дисциплинированности оставлял, конечно, желать много лучшего. К тому же Зарубин делился вооружением, припасами с теми отрядами, которые действовали, часто по его прямому поручению, на очень большой территории. Туда же он направлял лучших своих помощников, талантливых, способных предводителей.

Под Красноуфимск и Кунгур послал табынского казака Степана Кузнецова, назначив его «главным российского и азиатского войска предводителем»; под Челябинск — Ивана Никифоровича Грязнова и т. д. Они действовали именем «Петра III» и «графа Чернышева», создавали отряды, вели военные действия. Сообщали обо всем в Чесноковку, согласовывали с Зарубиным решения. У Кузнецова под Кунгуром возникли разногласия с Канзафаром Усаевым, и он арестовал нарушителя дисциплины, в конце января выехал в Чесноковку, чтобы с помощью Зарубина обсудить конфликт и принять но нему решение. Василий Иванович Торнов (Персиянинов), получивший в Берде назначение атаманом в Нагайбак, обязан был подчиняться «графу Чернышеву». Он действительно не только поддерживал с ним связь, но и ездил туда, чтобы просить пушки, припасы к ним.

Власть Зарубина признавали все командиры, действовавшие в этих местах, их население. К нему направляли отряды, казну, припасы из селений, заводов, присылали донесения. Представители местных жителей просили оградить их от грабежей, излишних поборов, разорения, «озорничества», получали от него помощь и защиту. Чика давал указания представителям местных властей не обижать население, соблюдать порядок. Их вызывали в Чесноковку с записями («выборами»), подтверждавшими избрание «миром», кругом, давали инструкции («наставления»). В начале января в Осе появился представитель восставших, «объявил, что приказано от оного графа Чернышева, сверх старосты и пищика (то есть писца. — В. Б.), выбрать миром атамана и есаула двух человек и с выбором прислать в… село Чесноковку». Жители избрали атамана и есаулов, «писали три выбора. И с теми выборами послали Матвея Треногина да Степана Кузнецова» (двух атаманов, первого — над дворцовыми крестьянами, второго — над пахотными солдатами). Они явились в Чесноковку к Зарубину. 29 января «от графа Чернышева» оба получили «наставления», с какими 4 февраля вернулись в Осу. В них они утверждались в должностях над местными жителями. Кроме того, Кузнецову «дана ж власть, чтоб у целовальников за проданное казенное вино и соль денег брать и присылать к оному графу Чернышеву».

Иногда на местах выбирали атаманов и есаулов по своей инициативе. Потом сообщали «заручными письмами» (письмами с подписями) Зарубину, и тот, не вызывая к себе, утверждал выбор, посылал «наставления».

Во всех подобных действиях видно стремление незаурядного предводителя, каким был Зарубин, хоть в какой-то мере преодолеть стихийность движения, локальность в действиях его участников, их оторванность друг от друга, поддерживать связи между разными повстанческими отрядами и центрами, как-то координировать их акции, организовать взаимопомощь. Из отрядов присылали в Чесноковку людей, вооружение, припасы. То же делал «граф Чернышев». Так, узнав, что в отсутствие атамана Торнова (он уехал в Берду) отряд карателей Бибикова занял 8 февраля Нагайбак, он прислал Илью Иванова (И.И. Ульянова) с восставшими, и они 19 февраля штурмом овладели крепостью, из которой Бибиков накануне ушел к Бугульме.

На Южном Урале в Исетской провинции еще до прихода посланцев Пугачева и Зарубина местные крестьяне и заводские работники становились их приверженцами.

— Хотя бы Пугачев-батюшка пришел, — заявляли крестьяне Утяцкой слободы, — мы бы все своими головами к нему пошли.

— Теперь, — кричал Денис Жарнаков, участник восстания против Долматова монастыря в 1762—1764 годах, на сходе в селе Зачетинском Шадринского уезда, — начнет правда наверх выходить!

Везде ждали восставших, готовили оружие. Многие вступали на путь активной борьбы — жгли почтовые станции, нападали на крепости, брали их, расправлялись с представителями царских властей, богатыми крестьянами. В декабре Иакинф, настоятель Долматова монастыря, сообщал челябинскому воеводе Веревкину, что башкиры, «с ними вместе и русские» расправляются с «православными христианами». По данным воеводы, в этом районе от рук повстанцев погибло 360 человек. Это была классовая месть угнетенных по отношению к угнетателям.

В конце декабря на один из южноуральских заводов, Саткинский, к западу от Челябинска, прибыл И.Н. Грязнов. Он собирал людей в свой отряд, производил суд и расправу именем Пугачева, наказывал «ослушников» — представителей заводской, царской администрации, башкирской верхушки. Одного из саботажников, выступавших против мероприятий повстанческих властей, башкирского сотника Колду Девлеева, он приказал повесить, у другого конфисковал имущество и сжег дом. Грязнов собрал отряд в несколько сот человек из башкир и русских. У него имелись конница, пушки. В него вступили многие работные люди с занятых им заводов — Златоустовского, Саткинского. Ему одна за одной подчинялись крепости, русские и башкирские деревни, слободы. Их жители нередко поднимали восстания, расправлялись с начальниками царских отрядов. Документы с записями о недоимках по налогам летели в огонь. Присягнув на верность «Петру III», многие вступали в грязновский отряд. В Чебаркульской крепости взяли 5 пушек, другое оружие, боеприпасы. Всего у восставших было 12 пушек.

В начале января Грязнов подошел к Челябинску. 5 января там вспыхнуло восстание — местные казаки во главе с атаманом Алексеем Уржумцевым и хорунжим Наумом Невзоровым захватили пушки на центральной площади, разгромили дома некоторых чиновников. Воевода Веревкин и асессор Свербеев, его помощник, оказались под арестом. Восставшие установили связь с Грязновым. На их сторону перешли крестьяне, которых мобилизовали для защиты города. Остальной гарнизон бездействовал. Но, несмотря на первоначальный успех, развить его не удалось. Офицеры-артиллеристы, канониры сумели отобрать орудия, освободили арестованных. Большинство восставших казаков и крестьян вышли из города и вместе с грязновцами организовали его блокаду.

В первой половине января Грязнов посылает в Челябинск три воззвания. В одном из них, адресованном Свербееву, он убеждает его и других чиновников сдать город, не проливать напрасно христианскую кровь: «Я в удивление прихожу, что так напрасно закоснели сердца человеческие и не приходят в чувство, а паче не что иное, как делают разорение православным христианам и проливают кровь неповинно». Грязнов негодует, что «премилосердощедрого государя и отца отечества великого императора Петра Федоровича» называют «бродягою, донским казаком Пугачевым». Обращаясь с увещанием к таким людям, в том числе и Свербееву, он пишет: «Вы же думаете, что одна Исетская провинция имеет в себе разум, а прочих почитая за ничто или, словом сказать, за скоты. Поверь, любезный, ошиблись. Да и ошибаются многие, не зная, конечно, ни силы, ни писания. Если бы мы нашего нремилосердного отца отечества великого государя были не самовидцы, то б и мы в сомнении были, Верь, душа моя, безсомненно, что верно и действительно наш государь-батюшка сам истинно, а не самозванец». Далее он упрекает воеводу Веревкина в расправах («разорениях») над «вернейшими государю слугами».

В другом, еще более интересном, воззвании, обращенном ко всем жителям, Грязнов обосновывает классовые цели восставших с позиций первоначальных христианских идеалов. «Господь наш Иисус Христос, — по его словам, — желает и произвести соизволяет своим святым промыслом Россию от ига работы (крепостного права. — В. Б.)». Далее он указывает на тех, кто держит людей в этом «иге»: «Всему известно, сколько во изнурение приведена Россия, от кого ж, — вам самим то небезызвестно: дворянство обладает крестьянами, но, хотя в законе божием и написано, чтоб оне крестьян так же содержали, как и детей, они не только за работника, но хуже почитали полян своих (псов. — В. Б.), с которыми гоняли за зайцами». Далее достается заводчикам, таким же эксплуататорам, как и помещики: «Компанейщики завели множество заводов и так крестьян работой утрудили, что и в ссылках того не бывает, да и нет, а, напротив того, с женами и детьми малолетними не было ли ко господу слез?»

Эти-то враги народные, дворяне, заставили «государя» 11 лет скитаться за то, что он хотел освободить крестьян («чтоб у дворян их не было во владении»), а теперь о нем же распускают слух, будто он самозванец, казак с Дона, имеющий клеймо на лбу и щеках, наказанный кнутом. Цель восстания — освобождение от всех угнетателей — дворян, заводчиков, царской администрации.

В ответ на манифест исетской администрации, доставленный из Челябинска, Грязнов, в третьем уже послании, снова доказывает, что их главный предводитель — не «Гришка Растрига», а подлинный, настоящий «государь». «Дмитрий царевич был весьма малолетен, а Гришка назвался уже взрослым», поэтому трудно-де было его опознать. А «наш батюшка всемилостивейший государь уже немалых лет принимать изволил Россию», то есть стал императором (в 1761 году) не в малом, а в зрелом возрасте. К тому же после этого не двадцать лет прошло, а одиннадцать, «и узнать можно» «благоразумным людям». Слова челябинских властей (в манифесте) о разорении «государем» церквей и прочих «непорядках» пишут они, по уверению Грязнова, «напрасно, и персонально с государем было говорено». Здесь Грязнов ссылается на свою личную беседу с Пугачевым.

В ответе автор снова ставит вопрос о неправедном владении крестьянами, обличает дворян в паразитической жизни за счет «малых» — тех же эксплуатируемых ими крестьян: «…Дворяне привыкли всею Россией ворочать как скотом, но ища и хуже почитают собак, а притом без малых жить не привыкли». Именно такой порядок хотел изменить «государь», который «все то от них отобрать изволил, так чрез то дворяне умыслили написать хулу, а признали быть за лучшее владеть Россией сами и всеми угодными им угодностями».

Приписывая «государю» желание освободить Россию от крепостного ярма (а ведь нынешний-то, настоящий «Петр III», в лице бердского предводителя, это и обещал), действуя по поручению самого «государя» и ближайшего к нему «графа Чернышева», Грязнов очень ярко и своеобразно выразил антифеодальную суть восстания, взглядов и требований его участников.

Не склонив город к сдаче, Грязнов 8 января повел восставших на штурм. 10 января он повторился, у него под командой было до 5 тысяч человек с восемью пушками. Гарнизон, действовавший под прикрытием каменных укреплений, отбил атаки. В плен попал хорунжий Невзоров, один из руководителей челябинского восстания 8 января. По приказанию воеводы его замучили в застенке.

Веревкин просил Петербург освободить его от должности из-за «увечья», нанесенного ему «ворами бунтовщиками казаками» в том же восстании.

Грязнов, оставив иод городом разъезды из башкир, ушел к Косотурским заводам. Блокада продолжалась, но в Челябинск сумел проникнуть генерал Деколонг с отрядом.

Посланный Грязновым отряд Михаила Ражева занял в середине января Миасскую крепость, в 15 верстах севернее Челябинска. Двинулся далее — к Долматову монастырю и Шадринску. К повстанцам по пути присоединялись новые сторонники, их отряд разрастался, делился на новые отряды, действовавшие по разным направлениям. И Долматов монастырь и Шадринск оказались в блокаде. «Как огненная река течет» — так характеризовал Свербеев быстрое расширение восстания. Его участники, нередко по приговорам мирских сходов, расправлялись не только с помещиками и администрацией, но и с богатыми крестьянами. А они укрывались где можно. В Долматове, например, собралось со всех сторон до 60 «первостатейных» крестьян. Включились в движение работные люди исетских винокуренных заводов.

Подъем движения позволил Грязнову снова приступить к Челябинску. Он подошел к нему с 4 тысячами повстанцев и 20 пушками. Деколонг неожиданно напал на его опорную базу под городом — в деревне Першиной. Грязнов потерял 180 человек и 2 пушки. Но снять блокаду Деколонгу не удалось. Тогда он, забрав чиновников, 8 февраля пошел с отрядом на прорыв. Отбивая непрерывные атаки восставших, он сумел дойти до Шадринска, поближе к Сибирской губернии, надеясь на помощь ее властей.

В Челябинск 8 марта вошли повстанцы. Здесь появились их выборные атаманы и есаулы, станичные атаманы. Они занялись делами по охране порядка в городе и Исетской провинции, судом и расправой, набором войска, снабжением и прочим. Походным атаманом, то есть главным военным руководителем, избрали Григория Туманова, человека весьма незаурядного, что не могли не признать даже враги восстания.

Действия Деколонга, точнее — его бездеятельность, нерешительность, вызвали недовольство в Петербурге, у Бибикова. Он не только оставил Челябинск, но вместо того, чтобы двигаться к Екатеринбургу (а главная задача, поставленная перед ним главнокомандующим, заключалась в защите екатеринбургских заводов), оказался в Шадринске. Собственно говоря, он скорее не наступал, а защищался от восставших. Бибиков о «странном поведении» Деколонга, со слов сибирского губернатора Чичерина, писал императрице. Видя причины сего в «летах» или «вкоренившейся сибирской косности», он ставил вопрос о его замене кем-нибудь «надежнейшим». Екатерина II вместо нерасторопного генерала распорядилась послать Суворова. Но воспротивился фельдмаршал Румянцев — Суворов находился с корпусом против Силистрии, главнокомандующий не хотел отпускать генерал-поручика, будущего генералиссимуса, с театра военных действий против турок. Объяснял свою позицию фельдмаршал очень любопытно: «В сем случае я не мог на оное (посылку Суворова „к вновь назначенной команде“. — В. Б.) поступить из уважения, что сия отлучка подала бы неприятелю подтверждение по делам оренбургским, кои они (то есть турки, «неприятель». — В. Б.) воображают себе быть для вас крайне опасными, нежели они суть, и, может быть, как я вижу из публичных ведомостей, вовсе исчезшие».

Как видно, высшие представители власти, сначала не придавшие особого значения «делам оренбургским», теперь дошли до того, что обсуждали вопрос о назначении в войска против Пугачева лучших генералов империя. Сведения о действиях восставших влияли на настроение и намерения противника на дунайском театре военных действий. Суворова на этот раз против пугачевцев направить не удалось, и Деколонг продолжал командовать войсками в районе Исетской провинции и западной части Сибирской губернии.

С оренбургским, уфимским и челябинским центрами восстания так или иначе были связаны уральские заводы с окружающей их территорией. По своей инициативе заводские работные люди и крестьяне признавали Пугачева «императором» и тем самым включались в движение, агитировали в его пользу, распространяли пугачевские манифесты, снабжали главное войско Пугачева в первую очередь артиллерией и припасами к ней, и повстанческие отряды сами вливались в их ряды.

Уже в октябре на сторону Пугачева становятся заводы Южного Урала — Воскресенский, Покровский, Верхотурский, Богоявленский, Архангельский, Авзяпо-Петровский и другие. Его работники с радостью встречали пугачевские отряды (Грязнова, Хлопуши и др.), расправлялись с приказчиками, «прожиточными» из заводских крестьян. Железные и медные заводы Твердышева «все свои больше крестьяне разорили». В ноябре — декабре почти все заводы этого района были вовлечены в движение. Оно распространялось все дальше на север. Крестьяне Златоустовского, Саткинского заводов, по отзыву исетского воеводы Веревкина, «взбунтовались и самовольно предались известному государственному бунтовщику и самозванцу казаку Пугачеву». Они «по выбору народному» организовали самоуправление — власть из атаманов и есаулов, урядников и капралов «из тех же заводских жителей». На Саткинском заводе она имела форму станичной избы.

Работники восставших заводов не только организовывали у себя новую власть, но и распространяли движение в соседних местах. В конце января 1774 года появился повстанческий отряд на Нязепетровском (Уфимском) заводе, возглавил его крестьянин Саткинского завода Алексей Валункин. Он приехал сюда с пугачевским манифестом, прочитал его местным работникам-крестьянам, я они приняли его. Вскоре к ним присоединился отряд башкир Умера Сакеева. Под влиянием агитации пугачевских манифестов включились в восстание Белорецкий, Кыштымские (Верхний и Нижний), Каслинский и другие заводы. Желание освободиться от принудительных заводских работ объясняет активность ее только рядовых работных людей, крестьян, но и мастеровых, а нередко и служащих. Только незначительная часть «прожиточных» работников оказывала сопротивление пугачевцам.

Заводские люди выделили из своей среды видных руководителей Крестьянской войны, в первую очередь А. Соколова-Хлопушу, одного из ближайших сподвижников Пугачева. Вместе с ним на Авзяно-Петровском заводе, затем в его полку под Оренбургом активно боролся приписной крестьянин Дорофей Загуменнов, ставший повстанческим полковником. Григорий Туманов, переводчик конторы Воскресенского завода, человек грамотный, ближайший сподвижник Грязнова, затем повытчик Военной коллегии, был, по отзыву одного из царских воевод, «…извергу Пугачеву важной сообщник и, по причине знания татарского языка и российской грамоте читать и писать, всю Башкирию и великое число русских взбунтовал. И во все бывшее замешательство был при воре, называемом полковнике, Грязнове, обще с ним в городу Челябинску главным и вящше Грязнова предводителем». Он энергично укреплял дисциплину, старался предотвращать национальную вражду. Его приказы отличались краткостью и четкостью. Секретарем Военной коллегии стали наемный работный человек Златоустовского завода Алексей Иванович Дубровский (на самом деле — Иван Степанович Трофимов, из мценских купцов).

В конце 1773 и начале 1774 года на Среднем Урале появляются повстанческие отряды Канзафара Усаева, Ивана Наумовича Белобородова. В январе восставшие взяли Суксунский, Бисертский, Ревдинский заводы, Ачитскую крепость. Местные работники жгут документы, громят конторы, дома приказчиков, захватывают припасы, вступают в отряды пугачевцев. В Ачитской крепости, как говорил в Екатеринбурге очевидец А. Копылов, «жителям объявили ложный манифест и что от всяких податей увольняются на 10 лет, а там (то есть после истечения этих 10 лет. — В. Б.) поступят с ними как при великом государе Петре Первом императоре было». Дело в том, что размер подушной подати при Петре I составлял 1 рубль 10 копеек, с души мужского пола, при Екатерине II — 2 рубля 70 копеек, то есть увеличился в два с половиной раза. Речь, таким образом, среди повстанцев шла об уменьшении подушных платежей, возвращении к нормам, которые существовали ранее, полстолетия тому назад.

Возглавил движение в этом районе еще один энергичный, незаурядный предводитель — Белобородое, из приписных крестьян медеплавильного Иргинского завода. Этот заводской работник, побывавший и в солдатах, хорошо знал жизнь, тяжелые условия труда и службы. От Ачитской крепости он двинул свои силы на восток, к Екатеринбургу. По пути на его сторону без боя переходили крепости — Бисертская, Кленовая, Гробовская. Везде читали манифесты Пугачева, действовали агитаторы. У Белобородова в отряде при подходе к центру Екатеринбургского горного ведомства было 500 человек и 5 пушек. В городе власти по главе с полковником Бибиковым были в панике, сам начальник ведомства настаивал на сдаче города. Но нерешительность проявили и восставшие — вместо штурма Екатеринбурга, в результате которого он мог бы быть взят, они двинулись на северо-запад, к Шайтанским и Билимбаевскому заводам. Они заняли их. Население встречало хлебом и солью посланцев «великого государя». Штурмом взяли 11 февраля Уткинский завод. К северу от Екатеринбурга на сторону Пугачева перешло около 20 заводов. Белобородов мобилизовывал местных жителей в свое войско, в отряды, устраивал смотры. Отряды делились на сотни во главе с выборными сотниками. Все повстанцы считались «казаками». «Своей трезвостью и кротким нравом» он вызывал доверие, пользовался большим авторитетом.

Командирам русской, башкирской и черемисской сотен (С. Варенцову, Е. Азбаеву, О. Оскину) Белобородов, как «атаман и главный полковник», а также «полковой писарь» П. Гусев, «повытчик» М. Негодяев вручили за своими подписями «Наставление» — командиры и рядовые обязывались соблюдать строгую дисциплину, проявлять послушание, «единодушное усердие» «к службе его императорского величества». Командирам приказывалось строго наказывать нарушителей дисциплины. Сами они должны быть преданными делу восстания, «верными рабами», а не «льстецами, кои только одним видом и обмаством свои заслуги оказывают», опытными, храбрыми, решительными, «ибо армия всегда одним доброго распоряжения человеком против неприятеля одобрена бывает». В канцелярии у Белобородова составлялись и другие наставления, указы, ордера, билеты.

Из штаба, сложившегося при Белобородове, в конце января послали делегацию из 10 человек (пять заводских работников, один пленный «казак», четыре татарина) к Пугачеву. Они вручили ему рапорт от «главного полковника». А «император» прислал с ними указ о назначении Белобородова полковником.

Заводы Среднего Урала стали основной базой снабжения для Белобородова. Оттуда получал он вооружение и боеприпасы, продовольствие и фураж. На некоторых заводах изготовлялось оружие для повстанцев.

В действиях войска Белобородова можно тоже отметить черты, элементы организованности и сознательности — стремление наладить дисциплину, единоначалие, взаимосвязь с другими отрядами, центрами. Но этого явно не хватало, как и решительности, например, в осаде Екатеринбурга.

Западнее этого района, в Пермском крае, главные события развернулись вокруг Красноуфимска, Кунгура, Осы и Сарапула. Манифесты «государя-императора Петра III», «графа Чернышева», обещавшие вольность, будоражили воображение, вселяли надежды. Крестьяне требовали свободы, ссылаясь на пожалования законного «государя», ждали прибытия «самого Петра Федоровича». Местные башкиры признали «Петра III», послали свой отряд, который 14 декабря пришел к Зарубину. В Чесноковке пугачевский полковник Иван Васильевич Губанов дал им манифест Пугачева, «царские указы» и послал обратно в Пермский край, чтобы привести к присяге «Петру III» местные заводы, города Кунгур и Соликамск. Башкирские предводители получили звания «походных старшин», «наставления», «билеты», которые уполномочивали их действовать в Пермском крае, причем запрещали им во избежание «царского гнева» притеснять местное население.

В Осинской волости, на реке Каме, местные староста, писарь, русские крестьяне, башкиры, солдаты и другие энергично вели агитацию от имени «Петра Федоровича». В разных местах агитаторы обещали местным жителям:

— Будет народу облегчение в зборе подушных денег и рекрут, равно ж в соляной и винной продаже уменьшение.

— Народу будет облехчение такое, что подушных денег и рекруцкого набора через 7 или 12 лет… с народа собиратца не будет, и будет всем вольность.

— Партикулярных (частных. — В. Б.), кроме казенных, заводов быть не должно (так говорил осинский протопоп заводским людям, крестьянам села Гамицы).

— Идет государь Петр III и с ним много казаков для приклонения в ево подданство… За оным государем подушная уменьшитца и не будет собиратца по 3 году. А заводы все постановятца, и вы работать не станете, и будет вам вольность. Соль будет дешевле — по двенадцати копеек пуд, вино горячее по одному рублю ведро (И. Тарасов и С. Кухтин, крестьяне села Горы, на рынке Аннинского казенного завода).

— От государя приказано господ пожитки обирать, а в домы крестьянские не вступать и вашего имения ничего не брать, а заводы все запечатать (посланцы башкирского предводителя Абдея Абдулова на Рождественском заводе П. Демидова).

— А вы, мужики, на господина не работайте до указу и будьте послушны одному государю. А в противном случае всех вас вызжем и вырубим.

Как видно, в этих обещаниях, разговорах, по-разному подчас, но в целом хорошо отразились народные стремления к вольности, облегчению подушных сборов и рекрутских наборов, отмене ненавистных заводских работ. И все эти льготы связывались с именем законного «государя Петра III», его пожалованиями. Подобные мысли и надежды, взгляды и требования характерны для всех угнетенных той поры. Интересно, что нерусские люди этих мест (башкиры, татары) полагали, что начавшееся восстание — это «приподнятие российского знамя». Агитаторы из Осы убеждали население Кунгурского уезда, что «башкирский полковник» действует под «российским знаменем».

Села и заводы вокруг Осы присягнули добровольно «Петру III». А в конце декабря в город вступили повстанцы полковников Абдея Абдулова, Батыркая Иткинова и др. «во многолюдстве». Повстанческую власть осуществляла местная земская изба. В «наставлении» от Б. Иткинова ей ставились задачи — контролировать дорогу на Казань; держать в послушании «обывателей»; продавать вино и соль; доход хранить как собственность «государя»; обо всем рапортовать «в армию» «через три дни неотменно с нарочиопосланными»; «никому напрасно обид и притеснения не чинить, опасаясь неизбежного его императорского величества гнева». Для сбора людей в «походное войско», его снабжения, вооружения избрали походных атамана и есаула.

Такие же органы власти появились во всем Куигурском уезде. Население обязали «оберегать всем всяк свою волость». Повстанческие отряды, смешанные по составу, перехватывали правительственную почту, вступали в борьбу с карательными командами. Большое войско восставших (несколько тысяч человек) осаждало в начале 1774 года Кунгур. Здесь действовали пугачевские полковники Батыркай Иткииов, Канзафар Усаев, Салават Юлаев, Иван Кузнецов, сотник Гаврила Ситников. Людей и коней, провиант и фураж поставляли им окрестные заводы, перешедшие под знамена Пугачева. Важно, что в этих местах национальные и религиозные противоречия отсутствовали или, по крайней мере, сказывались в наименьшей степени. Осинский протопоп Попов ездил в составе делегации к башкирскому полковнику Абдею Абдулову, убеждал русских крестьян и заводских работников действовать вместе с башкирами. А Плотников, священник села Горы, вел службу в русской церкви по указанию «стоящего в том селе предводителя башкирца Адигута Тимисева», «на ектеньях» провозглашал торжественную хвалу «Петру Федоровичу».

В начале января, четвертого, пятого, девятого, повстанцы трижды приступали к Кунгуру, но орудийным огнем их штурмы отбили. Они понесли большие потери, но сами нанесли урон осажденным. В частности, 4 января разгромили отряд (около 50 человек) поручика Степана Посохова, деда П.И. Чайковского по матери, сделавшего вылазку из города, — небольшой отряд пугачевцев отступал пять верст, а в это время многие конники, скрывавшиеся в кустах, вырвались из засады, «путь пресекли» и «покололи» противника, некоторых захватили в плен. Но все-таки осада не дала результатов — повстанцы ушли из-под Кунгура.

К юго-востоку от него они захватили в январе город Красноуфимск. Здесь действовал Салават Юлаев. Он тоже составлял наставления казачьей избе — органу местного управления. Старался предотвратить «обиды» населению, призывал соблюдать «вседолжный порядок», подчиняться выборным командирам. Проезд «к высокомонаргаескому лицу и его высокографскому сиятельству» (к Пугачеву в Берду и Зарубину в Чесноковку) разрешался только с согласия С. Юлаева, который выдавал соответствующие «билеты», как «армии Его императорского величества полковник».

Войско С. Юлаева и Ильчигула Иткулова выходит из Красноуфимска к Кунгуру. Недалеко от города оно соединилось с отрядами К. Усаева и Ивана Герасимовича Васева. Вскоре, 19 января, под Кунгур прибыл Иван Кузнецов, помощник Зарубина. Назначенный им для «набора казатского росийского войска» Гаврила Ситников, руководствуясь его «наставлением», хорошо организовал дело. К концу января под Кунгуром собралось 3,4 тысячи повстанцев — «большая половина башкирцев, а продчия — Красноуфимской крепости казаки и кунгурские крестьяне». 23 января с двух сторон отряды Кузнецова и Юлаева пошли на штурм — стреляли из пушек, ружей, луков, пытались ворваться в город, но безуспешно. В ходе боя маневрировали, переставляя орудия с одного места на другое. Салавата тяжело ранило, и его увезли. Кузнецов уехал 28 января в Чесноковку. Командиры, оставшиеся вместо них, организовать как следует осаду не сумели и вскоре за это поплатились.

В январе—феврале волновалось население западных районов Сибирской губернии. В Ялуторовском дистрикте появились посланцы Пугачева — местные крестьяне Утяцкой слободы Я. Кудрявцев, А. Тюленев. Интересно, что они участвовали в «прежнем возмущении крестьян». Побывав под Оренбургом, Кудрявцев получил от «императора» чин хорунжего. В Утяцкую слободу приехал с «манифестами для объявления крестьянству» — чтобы «государю» были «во всем послушны, обнадеживая разными льготами». Он же дал копию манифеста утяцкому крестьянину Воденикову, который явился с ним в Курган, прочел его местным крестьянам, и они изъявили согласие быть «в подданстве» Петру III.

В той же Утяцкой слободе «лучшей» крестьянин С.А. Новгородов, побывавший в Челябинске у Грязнова и в Чесноковке у Зарубина, созывал секретные совещания. 23 февраля от имени всех слободских жителей он обращается с прошением к Чике «о защищении всех крестьян», «освобождении их от излишних тягостей», «уменьшении поборов». «Граф Чернышев» назначил его атаманом, выдал ему «наставление» и копию манифеста Пугачева. Утяцкие крестьяне в своем «умысле» действовали совместно с курганскими, иковскими жителями, причем скрытно и организованно. Их умелая конспирация в подготовке восстания ввела даже в заблуждение власти и карательные команды. А события эти происходили в трех больших слободах, двух селах и 67 деревнях с почти 7 тысячами душ мужского пола.

На помощь к ним в феврале Грязнов послал отряд во главе с ичкинским татарином Иваном Алферовичем Иликаевым в 300 человек (татары, башкиры, мещеряки, русские крестьяне). Он взял Утяцкую слободу, затем — Иковскую слободу, в которой пленил 5 офицеров, 170 солдат и казаков, в том числе командира карательной команды капитана Смолянинова. Последнего повесили в Кургане, тоже захваченном повстанцами. Иковские жители, присоединившиеся к восстанию, склоняли к себе жителей соседних слобод. Их агитатора ездили «из одной слободы в другую», «соглашали жителей к измене, уверяя и увещевая их, толковали изданные… от Пугачева под именем Петра Третьего манифесты», об его здоровье «по церквам отправляли молебны и по многие времена торжествовали». Агитация не была безуспешной. Так, жители Белоярской слободы присягнули «Петру III» — Пугачеву.

Почти все слободы Ялуторовского дистрикта участвовали в движении. Здесь сменяли власть — старых отстраняли, отдавали на суд повстанческих предводителей, выбирали или назначали новых. Так, в Курганской слободе «смотрителем» стал дворовый человек Ф. Калугин, «начальником-командующим» — местный священник Лаврентий Антонов. Эти и другие предводители (Емельян Тюленев, Яков Кудрявцев, Семен Новгородов, Федор Завьялов, Степан Арзамасцев) и возглавили восстание в ялуторовских селах и слободах.

Восстания происходили также в селениях Краснослободского дистрикта, Верхотурского, Туринского уездов. Здесь тоже главной движущей силой движения выступали крестьяне, в том числе участвовали в нем и зажиточные.

Для Западной Сибири характерны элементы организованности, конспирации, солидарности, взаимопомощи. Если в других местах имели место грабежи и разбои, то здесь их почти не наблюдалось.

В Казанском крае волнения начались в октябре. Слухи о Пугачеве, его победах, чтение манифестов на сходках и базарах, в церквах и трактирах приводили к тому, что местные жители принимали сторону повстанцев. Старшина Турай Италии составил приговор-объявление, которое гласило:

«Ныне мы, Казанской дороги и башкирцы и служилые татара, черемисы и дворцовые крестьяне и все, согласясь, милосердному государю Петру Федоровичу склонились. Что б его величества не приказал, то мы своих услуг показать должны, не пожалел сил своих, до последней капли крови».

Приговор имеет 14 подписей, в том числе депутата Уложенной Комиссии 1767 года: «Депутат Абдузелил Максютов руку приложил».

Активно вели себя работные люди и приписные крестьяне местных заводов — расправлялись со своей администрацией, посылали в Берду деньги, продовольствие, оружие, боеприпасы, Крестьяне, возвращаясь в свои деревни, склоняли к восстанию односельчан. Крестьянин с Ижевского завода Семен Толмачев ездил с копией пугачевского указа по удмуртским селениям, и «оные вотяки сами тому весьма были рады и его за то очень ласково принимали, повинуясь притом яко власти начальнической».

Меры Брандта, действия карателей, чтение правительственных указов, проповеди в церквах не помогали властям. В селе Акташи 24 октября «увещевательный манифест» прочел некий Степанов. Против выступил на сходке ясачный крестьянин Г. Подрядчиков:

— Я умею и собою (сам. — В. Б.) много таких приказов написать!

— Не кричи!

— Я тебя не слушаю! Кто вас посылает — и те будут все и с вами перевешаны!

О том же сообщал поручик Романовский, ездивший с манифестом по деревням. Крестьяне князя Дадьянова отказались дать подписку в «слушании указа», хотели его бить и отослать в Берду к Пугачеву. При этом заявили ему:

— Мы тот указ не слушаем! А только слушаем указ от Оренбурга, почему у нас от миру выбран один человек и едет в Оренбург к государю Петру Федоровичу.

Крестьяне деревни Малой Елани помещика Мельгунова в день рождества собрались в гости у одного из односельчан. К ним пришел местный священник Петров:

— Почему вы не идете в церковь слушать увещание о бунтовщике и самозванце донском казаке Емельке Пугачеве?

— Долго ль с этими указами государей изводить будете?! У нас есть государь Петр Федорович! Вольно же вам это писать и читать! Да еще так же упрячем, как приказчика своего!

Священника изрядно потрепали — по его же донесению, крестьяне схватили его за волосы, «таскали по полу и били немилостиво и выдрали из головы… волосов многое число».

Еще больше дух сопротивления поднимался у местного населения при появлении отрядов, присылаемых Пугачевым и другими предводителями. Жители вступали в отряды, уходили в Берду. Среди многочисленных местных отрядов самым крупным командовал Мясогут Гумеров, татарин из деревни Псяк Арской дороги Казанского уезда. Он контролировал район из 6 сел и 20 деревень. В январе численность отряда составляла 3 тысячи человек. Действовал он в пределах этого района. Когда же Пугачев приказал части его сил идти к Мензелинску, чтобы принять участие в его осаде, то отряд в 1,5 тысячи человек по дороге к нему, по существу, «растаял»: люди уходили в свои родные места. То же характерно и для других отрядов.

Отряды Бакея Абдулова (послан Пугачевым) и Юскея Кудашева, Андрея Носкова овладели многими заводами, в том числе Боткинским, Ижевским, селами (например, Елабугой, Сарапулом) и деревнями. Они поддерживали связь с Зарубиным, получали от него распоряжения. Повстанцы разорили немало имений помещиков в Казанском крае. Одни из дворян были убиты, другие бежали в города. В самой Казани царила паника. Спасо-казанский архимандрит Платон Любарской писал 18 ноября: «…Нельзя сказать, чтоб у нас было безопасно при всеобщем страхе и смущении, можно и у нас во всякое время подвергнуться истязаниям и насилиям со стороны черни». А капитан-поручик С. Маврин, член секретной комиссии, писал о Казани декабрьской поры 1773 года, даже несколько, пожалуй, преувеличивая: «Отчаяние и страх были так велики, что если бы Пугачев прислал человек тридцать сообщников, то легко мог бы овладеть городом». Даже гарнизоны были деморализованы, боялись повстанцев. Об этом без обиняков главнокомандующий Бибиков писал президенту Военной коллегии (17 января 1774 года): «На гарнизонные команды ничего щитать нельзя, что уже я и испытанием знаю. Сия негодница довольна, что их не трогают и, до первой деревни дошедши, остановись, присылают рапорты, что окружены и далее итти нельзя. Нужно было несколько раз посылать им выручку».

В соседней Нижегородской губернии, близкой к Москве, тоже распространялась молва о восстании, «государе», выступившем против помещиков. «В народе не без сочувствия говорят о самозванце», — сообщал в конце 1773 года местный губернатор А.А. Ступишин главнокомандующему. Да и сам Бибиков, проезжая через губернию, не раз слышал «многие неосновательные и ложные молвы, пересказываемые не только простыми, но и неподлыми людьми». Власти, которые, естественно, квалифицировали эти слухи как преступление против существующего строя, привилегий дворян, ловили тех, кто подобные слухи распространял. Некоторых из эмиссаров, агитаторов посылал сам Пугачев для организации повстанческих отрядов. Посланцев его укрывали от карателей местные жители. В течение зимы крестьяне разгромили в Нижегородчине около 60 помещичьих имений.

То же происходило в Пензенско-Воронежском крае, на правобережье Волги. Крестьяне охотно ловили слухи о «настоящем Петре III», который находится под Оренбургом, не слушали манифесты императрицы. Они направляли посланцев к Пугачеву «осведомиться» о льготах, освобождении от податей. Так поступили крестьяне села Каврес Кадомского уезда. То же пытались делать и другие горожане, казаки. Но, как правило, добраться до Пугачева им не удавалось.

В селе Каврес двое беглых крестьян сообщили его жителям:

— Есть ныне за городом Казанью называющейся царь Петр Федорович, и у помещиков крестьян отнимает, и дает волю, а помещикам головы рубит!

Кавресские крестьяне, которые принадлежали заводчику А. Баташеву, намучились от злоупотреблений его приказчика, были «в отягощении от работ», постановили на сходе послать к Пугачеву депутатов — Козьму Те-рентьева и Сергея Лаврентьева. Они отстранили от дел выборного Афанасьева и старосту Михайлова. Взамен избрали «миром» Семенова и Васильева. Их представители сделали новую раскладку денежных повинностей, более справедливую, чем раньше. Тех, кто сопротивлялся, наказывали. Крестьяне вооружились, ходили по селу, били в набат, стреляли.

События в селе Каврес обеспокоили власти в Шацке, Кадоме, Воронеже.

Известия о «государе» распространялись все дальше от центра движения. Крестьянин деревни Анциферовой Московского уезда Петр Емельянов вез товары из Москвы в Тамбов. По дороге встречным людям говорил;

— В Москве ныне большая помутка… Государь Петр Федорович явился в Оренбург, и пишет он, чтоб государыня, не дожидаясь его, шла в монастырь. А крестьян хочет от бояр отобрать и иметь их только за своим именем.

В Шацкой и Тамбовской провинциях крестьяне распространяют в селах и городах воззвания-прокламации. Одно из них начинается призывом: «Пришло время искоренить дворянское лихоимство». Заканчивалось библейским изречением, носившим весьма угрожающий характер по отношению к дворянам: «В ню же меру мерите, возмерится и вам» (что-то вроде: как аукнется, так и откликнется!).

Местное дворянство, как и в других местах, напуганное вестями о расправах восставших с их собратьями, принимало меры, сорганизовывалось для возможного отпора, защиты своих классовых интересов, привилегий.

В районе Нижнего Поволжья, Заволжья местные жители «Пугачеву приклонились» под влиянием слухов, рассказов, действий его отрядов и эмиссаров, например, яицкого казака Дмитрия Лысова, посланного сюда самим «государем». Помещик Ставропольской провинции Булгаков сообщал, что там «поднялась уже чернь», которая «дворян разоряет»; сам он «едва… убежать мог». То же происходило во многих уездах, жители которых, прежде всего крестьяне, жаждали получить «вольность от господ». В восстание включились ставропольские калмыки, которые, но донесению Ставропольской канцелярии в Военную коллегию, «деревни и селы дворянския все без остатку днем и ночью… грабят, как пажить и весь домашний припас, так скот отгоняют и птиц… и другие чинят ругательства». Делают они это потому, что Пугачев «им грабить всех приказывает» (не «всех», конечно, а дворян, богатых людей), у «Пугачева толпы во всем том имеется надобность». К «бунтовству» калмыков «чернь… согласилась» — их действия поддерживали все местные бедняки.

На сторону Пугачева перешли в начале ноября казаки, солдаты и другие жители Бузулука на Самарской линии. Сделали это с большой охотой — после того, как Иван Жилкин, отставной солдат, приехавший с отрядом из Бердской слободы, привез им указ «государя». В конце же месяца сюда прибыл атаман Илья Федорович Арапов, один из верных соратников Пугачева, с отрядом из 50 казаков. Он развернул энергичную работу по всей линии — освобождал на основании манифестов «Петра III» крестьян от крепостного ярма, расправлялся с помещиками и их прихвостнями. Его отряд, быстро выросший в численности, в конце декабря захватил Алексеевск, Самару. Население ему «показывало совершенное повиновение». Он бесплатно распределял соль среди самарских жителей, рассыпал по окрестностям агитаторов с копиями манифестов Пугачева, сборщиков продовольствия, поднимал на борьбу людей. 20 января 1774 года в руки восставших перешел и Ставрополь — им овладел калмыцкий отряд Федора Ивановича Дербетева, ставшего тоже одним из видных сподвижников Пугачева, предводителей Крестьянской войны. Восстание переходит на правобережье Волги.

Отряды восставших, правда небольшие, в октябре — ноябре появляются на среднем Дону, по реке Хопру. В других местах казаки, как доносили местные власти, «находятся в сумлений». «Народная молва» о Пугачеве распространялась по донским станицам. Власти опасались, что на донских казаков «генеральной „положиться нельзя“; „надобно думать, что часть из них присоединится“ к Пугачеву, если им представится подходящий случай. Но в целом донское казачество ни сейчас, ни позже активного участия в восстании не приняло. Власти бдительно следили за тем, чтобы на Дону все было тихо и спокойно.

Конец осени и зима 1773/74 года, как мы могли убедиться, отмечены быстрым распространением восстания от его первоначального очага — Яика и Оренбурга. Прячем, что очень характерно и важно, огромные массы людей, в него включавшиеся, делали это или по своей инициативе, или по призыву Пугачева, его атаманов, эмиссаров, агитаторов, под влиянием манифестов «третьего императора» и, наоборот, вопреки манифестам Екатерины II, распоряжениям правительства и местных властей. В ходе расширения «мятежа» имела место не только борьба с оружием в руках между двумя лагерями — повстанческим и правительственным, но и борьба идей, борьба за умы и души людей. И в этой борьбе двух противоположных представлений, идеологии народные низы недвусмысленно определяли свою позицию, вставали, безусловно, на сторону Пугачева и того общенародного дела, интересы которого он отстаивал. Источники сохранили многочисленные свидетельства того, как крестьяне, работные люди и другие угнетенные не хотели слушать правительственных указов, «увещевания», избивали тех, кто их читал, проповедовал, и с восторгом и надеждой слушали пугачевские воззвания, заключая, что они «правее» петербургских. Они ведь освобождают их от дворянского ярма, дают «всякую вольность», освобождение, хотя бы на время, от податей и рекрутских наборов в царскую армию. В перспективе ожидалось снижение их норм — в случае победы «батюшки-государя», который-де уменьшит все повинности, а главное, расправится с боярами, даст землю и волю. Подобные мысли и требования, затрагивавшие душу народную, отвечали интересам всех низших слоев населения, и неудивительно, что часто к повстанцам присоединялись и зажиточные, «первостатейные» крестьяне, заводские служащие, бедные сельские и городские священники, мелкие чиновники. Но имеющиеся данные источников говорят и о том, что нередко они выступали против восставших и те отвечали им подобным же образом.

Конечно, имя «законного государя», под знаменем которого началась и ширилась Крестьянская война, много значило в глазах всех людей, поднимавшихся на борьбу. Этот монархизм, царизм не должен вызывать удивления или смущения. Он был естественным для всех людей того времени. Монархистами были не только крестьяне, как правило, люди неграмотные, темные, но и дворяне, в том числе самые просвещенные из них, вплоть до Н.И. Новикова, Д.И. Фонвизина и многих других. Есть только существенная разница в монархизме крестьян и монархизме дворян. Последние были тоже, кстати говоря, в основной своей массе малообразованными или попросту безграмотными людьми, даже дикими в своем невежестве, отягощенном к тому же бесконтрольной, по существу, властью над «крещеной собственностью» — все эти Скотинины, Митрофанушки и многие, им подобные, являлись царистами-креностниками, кнутобойцами. Царизм эксплуатируемых крестьян и их собратьев по положению был, по существу, своему антидворянским, антикрепостническим, антифеодальным, поскольку крепостное право, дворянская собственность на землю, против которых они выступали, были сердцевиной, сутью феодализма. Не отвергая монарха как главу государственной системы, они надеялись получить (и считали, что получили) в лице «Петра III» — Пугачева такого «доброго царя», который, оставаясь верховным правителем, санкционирует такие порядки, при которых не будет крепостного права, крестьяне получат землю, отобранную у дворян, все бедные и обиженные — вольное устройство на манер казацкого круга или крестьянского «мира» с выборными атаманами и есаулами, старостами и смотрителями, с решением важных вопросов на общей сходке. Подобные идеалы, как можно убедиться по данным источников, они и воплощали в жизнь в районах, где устанавливалась власть повстанцев. Они не видели противоречия в том, что пугачевские манифесты обещали отмену подушной подати, повинностей и рекрутских наборов, а тем временем «батюшкины» атаманы собирали с населения хлеб и лошадей, мобилизовывали людей в его войско. Несомненно, манифесты имели в виду подати и поборы в том виде и объеме, в каких они были введены царскими властями, увеличены ими на памяти, на глазах жившего тогда поколения людей. И составители манифестов, Пугачев, его полковники, секретари и повытчики, все участники движения, сочувствующие ему, прекрасно понимали, что без повинностей в пользу казны «третьего императора», без пополнения его армии сделать ничего нельзя. И они, чаще всего добровольно, с охотой, жертвовали и имущество, и свои жизни на алтарь пугачевского дела, как дела всенародного. А на будущее имели расчет — какое-то количество лет не платить подати (несколько лет, а некоторые мечтали о 10—12 годах!), отдохнуть от истомы, «отягощения» несносного. И в этом предводители, Пугачев в первую очередь, шли навстречу их пожеланиям.

Но это все касалось будущего. Пока же ими властно распоряжались обстоятельства повседневные, насущные. Каждый день рождал новые задачи, проблемы. Пугачев и его помощники пытались, старались их решить, насколько у них хватало сил и умения, позволяли условия, их собственные натуры, очень своеобразные и противоречивые. Вкладывали в их решение всю свою страсть людей, истомившихся под гнетом жизненных неурядиц, гонений, обид, весь накопившийся за прошлые годы гнев против угнетателей, притеснителей — «бояр», чиновников, командиров. По всей территории разгоравшегося восстания огромные массы людей охотно отвечали на их призывы, шли за ними, свято веря в свое правое дело.

Правительство, его администрация на местах, военные силы, наконец, церковь убедились в осенние и зимние месяцы, во-первых, в грозной силе Пугачева и его повстанцев, их «мятежной» стихии; во-вторых, — в безуспешности своей агитации в их среде. Они явно проигрывали в сравнении с агитацией Пугачева, его атаманов и эмиссаров.

Но Пугачев, все повстанцы проигрывали с самого начала в другом — в организованности, боеспособности своих сил, их вооруженности. Несмотря на то что их войска, отряды превосходили в числе правительственные части подчас во много раз, все же за небольшими исключениями это были разрозненные, плохо спаянные дисциплиной, обучением, единой волей командиров массы людей, зачастую действительно скорее толпы людей, воодушевленных великой целью, но нестройных, рассыпавшихся нередко при первых же серьезных ударах регулярных команд. Последние тоже не раз терпели от них поражения, как это было с Каром и Чернышевым, Наумовым и Заевым, Валленштерном и Биловым. И, учитывая тот же уровень боеспособности повстанцев, это были для них очень серьезные и важные победы, поднимавшие дух их самих и тех тысяч и тысяч новых людей, которые становились под знамена Пугачева в Башкирии и Западной Сибири, на Урале и в Прикамье, в Среднем Поволжье и Заволжье. Но при этом подобные успехи нередко были связаны с тем, что на сторону повстанцев переходили из отрядов, с которыми они вели бой, их же собратья — казаки, крестьяне, работные люди, башкиры, калмыки, татары и прочие, как это было, например, с отрядом Чернышева, при взятии ряда крепостей и редутов, городов и селений. В тех случаях, когда велись настоящие военные действия, потери противника (например, при разгроме отряда Кара, в боях под Оренбургом) были не так уж велики (десятки, иногда сотня-другая солдат). Повстанцы же, несмотря на свое численное превосходство, теряли в ходе подобных сражений несравненно больше. Что и понятно — слишком неодинаково выглядели две борющиеся стороны в смысле обученности, боеспособности, вооруженности. И это оказалось решающим в дальнейшем ходе движения, которое с конца зимы и весны 1774 года вступает в полосу неудач.

И еще один важный момент — Пугачев, Зарубин и другие предводители, возглавившие несколько главных центров Крестьянской войны, принимали меры для ее распространения, посылали в разные места отряды, агитаторов, манифесты, поддерживали связь с местными предводителями, повстанческими органами власти. А эти последние держали по возможности связь с ведущими центрами. Они помогали друг другу всем, чем могли. Но и здесь в смысле организации сил восставших на той территории, где они действовали, наличия взаимопомощи повстанцы не смогли преодолеть стихийность, локальность движения. В отличие от правительственной стороны повстанческий лагерь при всех достижениях Пугачева, его Военной коллегии, повстанческих органов власти на местах выглядел слабо, плохо организованным.

Все это предопределило последующее развитие событий, которое стало складываться не в пользу Пугачева и пугачевцев.