Пугачев

Крепостная Россия

В начале весны, 17 марта 1764 года, на Сенатской площади, недалеко от Зимнего дворца, под рокот барабана палач сжег бумагу с указом. Его текст гласил: «Время уже настало, что лихоимство искоренить, что весьма желаю в покое пребывать; однако весьма наше дворянство пренебрегают божий закон и государственные права и в этом много чинят Российскому государству недобра. Прадеды и праотцы, Российского государства монархи, жаловали их (дворян. — В. Б.) вотчинами и деньгами награждали. И они о том забыли, что воистину дворянство было в первом классе. А ныне дворянство вознеслось, что в послушании быть не хотят. Тогда впредь было в России, когда любезный монарх Петр Великий царствовал, тогда весьма предпочитали закон божий и государственные права крепко наблюдали. А ныне правду всю изринули да и из России вон выгнали, да и слышать про нее не хотят, что российский народ осиротел, что дети малые без матери осиротели. Или дворянам оным не умирать? Или им пред богом на суде не быть? Такой же им суд будет: в ю же меру мерите, возмерится и вам».

Безымянный автор (или авторы) этого указа, ложного, конечно, и рукописного, при всей наивности (что стоит хотя бы «крепкое наблюдение» прав при Петре I!) правильно затрагивает в нем тему лихоимства, отсутствия правды в России («вон выгнали» правду!), «сиротства» ее народа. Правда, он грозит дворянам божьим только судом — на том свете, не на этом, где они позабыли правду, допускают лихоимство! Но все-таки ложный указ — угроза, причем как бы от имени осиротевшего российского народа, да еще при матушке-то Екатерине Алексеевне, благодетельнице своих верноподданных, о благе которых, как изображали дело придворные льстецы и власть имущие, она пеклась денно и нощно! Неудивительно, что документ сей возмутительный полетел в огонь публично, при народе, при «черни» на одной из главных площадей Российской империи, напротив здания Сената и Синода — главных хранителей порядка и благочиния в народе. А Сенат тому, кто сообщит имя сочинителя продерзостного указа, обещал 100 рублей. Сама же императрица, сильно разгневанная и расстроенная, изволила приказать, и это тоже было объявлено всенародно, чтобы «чернь» сия не верила отныне никаким указам, кроме печатных.

Свора российских дворян, угнетателей и лихоимцев действительно, как говорит автор подметного указа, осиротила народ российский, изгнала правду отовсюду. Хозяйничая в огромной по размерам и богатству стране, они довели народ, им подвластный, прежде всего крестьянство, до крайней степени нищеты, разорения и ожесточения. Оно, крестьянство, составляло подавляющую часть населения страны — до 96 процентов населения во второй половине столетия. Культура сельского хозяйства развивалась, конечно, но медленно. Землю крестьяне обрабатывали преимущественно деревянными орудиями — сохой, косулей, бороной, редко плугом (например, сабаном — деревяным плугом). Лошадей не хватало, к тому же они были слабосильными. Вспашка земли была поэтому неглубокой. Недостаток скота, его падеж приводили к тому, что земля плохо унавоживалась. Следствие всего этого — низкие урожаи (например, в Среднем Поволжье — сам-3; для сравнения: в южных черноземных губерниях Европейской России — до сам-8-10). Частые неурожаи приводили к голодовкам, большой смертности. В целом примерно треть всех годов XVIII столетия отличны неурожаями. Накануне Пугачевского восстания особенно тяжелыми из-за неурожая были 1765—1767 годы.

Крестьяне Поволжья и Заволжья, где развернулись события Крестьянской войны, имели земли побольше, чем в других местах (в Казанской — 7,2 десятины на 1 душу мужского пола по пятой ревизии 1795 года, в Симбирской, Саратовской, Оренбургской — по 6; сравни: в Воронежской — 4,3; Тамбовской — 4,1, в Московской — 3,6; Ярославской — 3,1 десятины). Распахивали обычно не всю землю, а часть (примерно 1/3 или 1/4); земли еще хватало, население не такое густое, как в центре страны.

Хозяевами земли спокон веков, со времен Киевской Руси, оставались государство (главный владелец — вотчинник в лице императорской особы, правительства, опиравшихся на карающую мощь армии, полиции, суда) и феодалы-дворяне, владевшие имениями — землями и крестьянами. Крепостные и монастырские крестьяне, как частновладельческие, подчинялись своим господам — помещикам, монастырям, церковным иерархам. Государственные же (или черносошные) крестьяне принадлежали государству, и власть имущие распоряжались ими так, как им хотелось. С них не только брали налоги, заставляли исполнять разные повинности (служба в армии, строительство городов и крепостей, дорог и каналов и т. д.), но и превращали в крепостных, раздавая их вместе с землями тем же дворянам в награду за различные службы — участие в походах, гражданском управлении и многое другое, вплоть до заслуг в альковах у императриц. В число государственных входили и так называемые ясачные (ясашные иначе) нерусские народы — поволжские (башкиры, татары и др.), сибирские (татары, ханты, манси, якуты), казахи, калмыки и другие. Они платили в казну налог — ясак, несли другие повинности, подвергались поборам и унижениям от своих и русских феодалов и чиновников. Многие попадали в крепостную зависимость.

Бедственное, поистине ужасающее положение русского крестьянства зафиксировано не только в бесчисленных актах, документах, оседавших в Сенате и коллегиях, в губернских и провинциальных канцеляриях и магистратах. О нем немало горьких слов вынуждены сказать современники из самих же дворян, более, конечно, просвещенных и проницательных, чем основная, подавляющая масса их собратьев, закосневших в сытости и праздности, жестокости и разврате.

Основную часть населения Европейской России составляло крепостное крестьянство. Только на севере (Архангельск) крепостничество или отсутствовало, или было развито мало (Олонец, Вятка); к нему нужно добавить также малонаселенную Сибирь.

По третьей переписи населения — ревизии (1762—1766 годов) — в стране крепостные составили большую половину ее населения — 52,9 процента (5 миллионов 611,5 тысячи человек). Их количество медленно росло. В следующее двадцатилетие, в правление «матушки» Екатерины Алексеевны, их число в сравнении с третьей ревизией возросло более чем на 1 миллион душ! Правда, и общая численность крестьян сильно выросла — до 12 миллионов 592,5 тысячи душ (воссоединение Правобережной Украины, Белоруссии и др., естественный прирост). Значительную долю роста числа крепостных составил перевод в это состояние конфискованных (после разделов Польши) дворцовых (принадлежавших императорскому двору) крестьян. В первую очередь это пожалования «екатерининским орлам», гвардейцам, ставшим государственными мужами или, в значительном числе, ее возлюбленными (иногда и то и другое вместе), другим «калифам на час», вельможам. Со времени ее вступления на трон за десять лет она раздарила более 66 тысяч душ мужского пола (считая членов семей — в несколько раз больше). Даже ее незадачливый супруг, удушенный гвардейцами Петр III Федорович, успел за шесть месяцев царствования раздать в крепостные более 13 тысяч человек. Отдельные лица, особо близкие к Екатерине, обогатились сказочно. Орловы имели 45 тысяч крестьян, на 70 миллионов рублей имущества, один Потемкин — 37 тысяч душ и 9 миллионов. Всех превзошел при «матушке» граф П.Б. Шереметев, владелец имений Останкино, Кусково и многих других; всего у него насчитывалось более чем 78 тысяч крестьян. Список этот длинный и в существе своем ужасный. За этими вельможами — огромная толпа жадных и жестоких помещиков средней руки, мелкопоместных, отличавшихся чаще всего особой изощренностью, упорством в эксплуатации подданных, в насилиях и издевательствах.

От 45 до 70 процентов крестьян по разным губерниям были крепостными, а в иных их процент доходил до 85 и более (например, в Могилевской, Гродненской). Более половины из них состояли в барщине — работали на помещичьей пашне, исполняли разные повинности в господском имении (возводили постройки, копали пруды и др.). Обычно три-четыре дня крестьянин вынужден был, отрываясь от своего поля, от своих дел, ходить на проклятую барщину. Но часто помещики, произвол которых не был ограничен ничем, кроме благих пожеланий царских указов, заставляли крестьян работать и больше — по пять или шесть дней в неделю. Иные же владельцы принуждали крестьян полностью, всю неделю, работать на себя. Получали они в этом случае за свой труд содержание на всю семью от помещика — месячину, своего же надела не имели. Так поступали многие помещики в поволжских губерниях и провинциях, где потом крестьяне массами вставали под знамена Пугачева. В Алатырской провинции, например, помещики в самое жаркое время уборки, в страду, «заставляют беспрерывно на себя работать»; прокурор этой провинции вынужден был признать, что «некоторые помещики чрезмерно крестьян своих употребляют для собственных своих работ». В Казанской губернии мелкопоместные дворяне (имевшие от 1 до 30 крепостных), а они составляли большинство феодалов в крае, держали своих крестьян на «застольной пище», то есть на месячине. Многих крестьян владельцы «жаловали» в дворню, то есть в домашние слуги.

Около половины крестьян сидели на оброке — преимущественно в нечерноземных и северных губерниях. Вести здесь барщинное хозяйство в значительных размерах помещики не хотели — земли плохие, доход небольшой. Поэтому барская запашка занимала обычно 20—25 процентов земель. Крестьяне здесь больше занимались промыслами, на месте и в отход. Они пользовались, конечно, большей свободой, чем барщинный крестьянин. Вносили господину оброк, но непрерывный рост платежей (в 4—5 раз за 1760—1790-е годы!) сильно ухудшил и их положение. Если в 50-е годы поволжский крестьянин платил 1—1,5 рубля в год, то в 60-е — начале 70-х годов — уже от 2 до 4 рублей. В обширных шереметевских вотчинах, лежавших на Нижегородчине, оброк с 1750 по 1763 год подскочил с 1,5 до 3,4 рубля. Оброчные, как и барщинные крестьяне, помимо основной работы, исполняли много дополнительных — рыли канавы, осушали болота, строили дома и сараи, пряли и ткали, собирали грибы и ягоды и т. д. В барский дом, в имение или в Петербург, Москву возили всякие «столовые запасы» — муку и мясо, масло и яйца, овощи и дары лесные, мед и так далее.

Крестьян все более стесняют в правах, и без того мизерных. Серия указов 30—60-х годов запрещает им иметь недвижимость, брать подряды и отходы, давать векселя и выступать поручителями, торговать без разрешения помещика. В 1760 году указ Елизаветы Петровны разрешил помещикам по их усмотрению ссылать крестьян на поселение, а через пять лет они получили право отправлять их на каторгу. Еще через два года по еще одному указу «матушки» Екатерины II крестьянин потерял даже право подать жалобу на своего господина, за небольшими исключениями: повреждение государственного интереса, укрывательство от службы, лихоимство, корчемство, укрывательство чужих беглых крестьян, блуд с рабою.

Крестьян, эту, как тогда говорили сами помещики, «крещеную собственность», они продавали и покупали и семьями и порознь, дарили, выменивали на борзых щенков и лошадей.

При таком порядке помещики привыкли смотреть на своих крепостных как на неодушевленные вещи или скот, им принадлежащие. Даже просвещенные люди «золотого века» российского «шляхетства» не считали зазорным, более того — полагали само собой разумеющимся так смотреть на «подлое сословие». Что говорить об остальных чванливых вельможах, фаворитах, попавших «в случай» и хватавших чины, награды, имения и крестьян, золото и бриллиантовые подвески, своре хапуг-чиновников, провинциальных помещиков, с завистью смотревших на петербургских и московских вельмож, петиметров и франтов, подражавших им во всем. Для всей этой оравы господ с их домашними нахлебниками, лакеями, клиентами требовалось много денег и еды, питья и развлечений. И они неистовствовали вовсю, сдирая с крестьян три шкуры, закладывая и перезакладывая имения, продавая налево и направо «крещеную собственность» и всякую другую — дома и кареты, гончих и гнедых. Главная же забота — выжать из крепостного побольше, подучить деньги, чтобы кутить, развратничать или копить по примеру Коробочки и Плюшкина, тоже имевших в екатерининское время своих предшественников, как и те «негодяи» из фамилий знатных, которых обличал Грибоедов.

Процветали жестокость, самодурство, принимавшие нередко самые циничные, изуверские формы.

В канцеляриях разных учреждений накапливалось большое количество жалоб крестьян на произвол и беззакония помещиков. 22 июня 1767 года Екатерина II на заседании Сената поведала господам присутствующим, что во время ее путешествия в Казань подали ей до 600 челобитных — «по большей части все, выключая несколько недельных, от помещичьих крестьян в больших с них сборах от помещиков». Вяземский в записке Сенату, упомянув, что таких жалоб «от крестьян на помещиков своих подавано было и прежде немалое число», сообщил о беспокойстве императрицы: «посему ее величество сомневаться изволит, чтоб оказующееся от крестьян на владельцев своих неудовольствие не размножилось и не произвело бы вредных следствий». Во избежание сих «вредных следствий» господам сенаторам предлагалось «в предупреждении сего зла придумать благопристойные средства». И они придумали: на заседании 11 июля того же года записали свое решение — впредь крестьянам запретить жаловаться на помещиков. Это соломоново решение, естественно, обрадовало помещиков; да и матушке будет спокойнее! Что же до крестьян, то их дело — повиновение и труд на господ своих милостивых. Так власть судила и рядила сверху донизу, и это естественно, поскольку держать раба в повиновении — дело общее для всех дворян, вплоть до господ сенаторов, генерал-прокурора и императрицы.

По сути дела, на частновладельческом праве, но полегче, жили дворцовые крестьяне. Принадлежали они двору, точнее правящему семейству, вносили в его пользу разные платежи, несли обычные повинности — пахали пашню, привозили снедь на «столовый запас» и т. д. По второй ревизии их насчитали 429,3 тысячи душ, по третьей — 524,1 тысячи, по четвертой — 635 тысяч.

Немногим в лучшую сторону отличалось положение других категорий крестьян. Это, во-первых, государственные (черносошные) крестьяне, составлявшие (вместе с экономическими) несколько менее 40 процентов сельского населения страны. Сюда же нужно добавить потомков «служивых людей по прибору» XVI—XVII веков — однодворцев, пахотных солдат, «прежних служб служилых людей», приписных к заводам крестьян. К этой группе относятся крестьяне экономические — бывшие монастырские (в 1764 году секуляризовали имущество церкви и монастырей, а их крестьян передали в ведение Коллегии экономиии, и они стали платить налоги в казну). Наконец, в Поволжье, на Урале, в Сибири, Казахстане немало было ясачных крестьян из нерусских народов (татары, мордва, чуваши, башкиры, марийцы, удмурты, казахи, ногайцы и др.). Они вносили в казну налог — ясак. Их нередко переводили в крепостные, как, например, в Нижегородской губернии и др.

Нужно отметить, что в Поволжье и соседних местах, где происходило Пугачевское движение, доля государственных крестьян была весьма заметной. Так, в Казанском крае до 4/5 всех крестьян являлись не частновладельческими, а государственными (ясачные, черносошные, экономические, однодворцы). Немало жило их и в других районах восстания рядом с крепостными.

Государственные крестьяне жили под постоянной угрозой перевода в крепостное состояние. С 40-х до 60-х годов в Среднем Поволжье, например, в полтора раза увеличилось число помещиков, а число крепостных и того больше — в два раза. К началу 70-х годов крепостное крестьянство здесь составляло до 46 процентов сельского населения, в Нижегородской губернии и Пензенской провинции Казанской губернии — даже до 75 процентов. Наступление крепостничества, надвигавшаяся страшная угроза не давали им покоя. Они платили более высокую подушную подать — главный налог в казну, вносили всякие другие сборы, несли повинности (делали и ремонтировали дороги, рубили лес и т. д.). Истинным бедствием для них была приписка по распоряжению властей к заводам, уральским и другим. Часто они находились от их сел и деревень за сотни верст, и приходилось, отрываясь от домов и полей, отправляться в даль дальнюю на ненавистную, каторжную работу. Многие десятки тысяч крестьян Поволжья несли эту тяжкую для них повинность. Других приписывали к Адмиралтейству — заготовлять лес для корабельного дела. Условия труда были ужасными, плата — очень низкой.

Появление в XVIII веке категории приписных крестьян связано с быстрым развитием промышленности — мануфактурного производства. В 1767 году в России насчитывалось более 660 крупных промышленных предприятий — железоделательных, медеплавильных заводов, суконных, полотняных, хлопчабумажных, шелковых и иных мануфактур. Русская промышленность достигла немалых успехов — ее заводы поставляли железо в страны Европы; под парусами из полотна русских мануфактур плавали по всем морям морские суда Англии, Франции и прочих стран. По некоторым количественным показателям (по выплавке чугуна и др.) Россия шла впереди всей Западной Европы. Но тогда же началось ее отставание от передовых стран. Массовое применение крепостного труда в промышленности сначала привело к быстрому развитию производства, но впоследствии, и довольно быстро, обусловило его падение. Если в Англии и некоторых других государствах начался промышленный переворот — массовое применение машин, в том числе паровых, то в России промышленная техника оставалась старой. С точки зрения заводчика, вводить ее было незачем — дешевый труд крепостных давал возможность получать неплохую, с его точки зрения, прибыль. И.И. Ползунов, который изобрел паровую машину задолго до Уатта, остался в безвестности, в то время как его английский коллега произвел настоящий переворот в промышленности, и не только в своей стране, но и за ее пределами.

Промышленность Урала, заводы которого приняли активное участие в Пугачевском движении, можно назвать, по словам В.И. Ленина, «примером того самобытного явления в русской истории, которое состоит в применении крепостного труда в промышленности»[3]. Она достигла в XVIII веке большого развития, опередив старые промышленные районы Европейской России (тульские, каширские, липецкие, олонецкие заводы, появившиеся в XVII — первой четверти XVIII века). К концу 1760-х годов на Урале действовало 84 завода — медеплавильных, доменных, молотовых, железоделательных. На их долю приходилось 90 процентов выплавки меди и 65 процентов производства черных металлов по всей стране. Здесь находились самые крупные в мире доменные печи с лучшей же в мире производительностью. Крупнейшие заводы (Нижне-Тагильский, Ревдинский, Невьянский, Кыштымский, Уткинский и др.) имели технику, стоявшую на современном мировом уровне, наилучшие показатели по количеству выпускаемой продукции. Твердое и антикоррозийное уральское железо на мировом рынке пользовалось большим спросом и ценилось высоко.

На ряде заводов, особенно на Южном Урале (их строили купцы-предприниматели Твердышев, Демидов, Мясников, Осокин и др. главным образом в 1740—1750-е годы), применялся сначала в основном труд наемных рабочих. Но постепенно и здесь увеличивается число крестьян-посессионных[4], приписных. Вольнонаемных заводчики в основном использовали на вспомогательных, подсобных работах (заготовка и подвозка леса, угля и др.). Решающее значение на Урале в целом имел принудительный труд, и это определило медленные темпы развития местной промышленности, ее последующее отставание.

Положение работных людей уральских заводов трудно назвать иначе как ужасным. Среди них большую часть составляли выходцы из крестьян — купленные к заводам (посессионные), приписанные к ним (приписные) из числа государственных крестьян для отработки государственной подати (другое их название — «партичные», их отправляли на заводы партиями). Многих на заводы отдавали по указам (из беглых, нищих, незаконнорожденных, солдатских детей). Все они составляли кадры мастеровых и работных людей, квалифицированную рабочую силу, своего рода предпролетариат Урала и других промышленных районов. Вольнонаемные работные попадали в своеобразную полукрепостническую зависимость от владельцев.

О приписных к заводам крестьянах (они составляли основную массу работных) упоминавшийся уже капитан-поручик Маврин писал, что они отданы «совершенно в жертву заводчикам», «домишки свои покинули впусте», так как заводчики подолгу, особенно в летнее и осеннее «страдное» время, держат их на мануфактурах, думают «о своем прибытке и алчно пожирают все крестьянское имущество». Оренбургский губернатор Волков добавляет к этому, что владельцы думают только о том, «дабы их заводские крестьяне совсем домостроительства не имели, а единственно от заводской работы питались». Эти крестьяне шли к заводам от своих сел и деревень по нескольку сот верст, иногда даже за тысячу и более верст. Продукты брали в заводских лавках по повышенным ценам. Расценки за труд произвольно снижались. Многих крестьян заводчики переселяли на заводы, иногда давая им при мануфактуре клочок пашни, иногда лишая и этого. Они превращались в работных людей, трудящихся «безотлучно». На Авзяно-Петровском заводе, например, в 1757 году 96 процентов мастеровых являлись выходцами из приписных крестьян.

Формально приписной крестьянин, чтобы отработать на заводе подать, должен был в 60-е годы пробыть на заводе летом 28 дней — с лошадью, 34 дня — без лошади; зимой соответственно 17 или 42 дня. Но к ним нужно прибавить время на ходьбу или поездку из деревни на завод. К тому же с 20-х годов, когда были установлены нормы, оброчный сбор увеличился с одной души от 1 рубля 10 копеек до 1 рубля 70 копеек, а стоимость хлеба выросла в три раза. Все это приводило к увеличению срока — фактически приписной терял от 77 до 156 дней в году. Помимо прочего, «партичные» отрабатывали за больных, увечных, престарелых односельчан.

Особо тяжелую долю имели работные из крестьян, находившихся в полной крепостной зависимости от заводчиков (посессионные и отданные в крепостничество). Из них выходила основная масса мастеровых, постоянных рабочих. Они полностью зависели от произвола владельцев, заводской администрации.

Вольнонаемных, положение которых было, конечно, лучше, тоже безжалостно эксплуатировали — обсчитывали, задерживали сверх срока, указанного в договоре о найме (не выдавали паспорта, «покормежные»), заставляли работать в счет полученных ранее денег (задатки и т. д.), покупать продукты в хозяйских лавках.

Рабочий день на уральских заводах длился зимой 10 часов, осенью и весной — 12 часов, летом — 14 часов. На рудниках работали по 13 часов в день круглый год. На выжиге угля и рубке дров трудились и женщины. Не стеснялись эксплуатировать и детей — на кузницах (мальчики с 10—12 лет), при изготовлении медной посуды (мальчики 7—8 лет).

Оплата труда, весьма низкая, долгие годы оставалась на одном уровне, тогда как цены на продукты питания дорожали непрерывно. «Ослушников», «нерадивых» (а для отнесения к этой категории достаточно было распоряжения хозяина, его управителя или мастера) жестоко наказывали — широко применялись батоги и кнуты, плети и палки, карцер и железные ошейники, заключение в тюрьму на хлеб и воду. Заводчики нередко, чтобы скрыть свои преступления в отношениях с работными людьми, приказывали морить их голодом в подвалах, топить в воде и т. д.

В ряде отраслей промышленности центра Европейской России (например, в текстильной — Иваново-Шуйский, Костромской районы и др.) развивается капиталистическая мануфактура, основанная на вольнонаемном труде. Появляется немало подобных предприятий, принадлежавших купцам, «капиталистым» крестьянам. Многие крестьяне работают на предпринимателей у себя дома, в светелках, другие уходят на промысел в те же мануфактуры. Много наемных трудятся на водном и гужевом транспорте, на погрузочно-разгрузочных работах, ремонте судов, на промыслах (добыча соли, рыбы и пр.). В 60-е годы количество наемных рабочих составляло примерно 220 тысяч человек, к концу столетия их число увеличилось еще на 200 тысяч, то есть почти вдвое. В стране складывается капиталистический уклад в экономике.

Дальнейшее развитие получает всероссийский национальный рынок. Рост промышленности, ремесла, появление новых городов, разложение крестьянства, отрыв многих крестьян от земледелия создавали для этого условия. Многие села превращаются в промышленные, торговые центры. К концу столетия насчитывалось около 1800 ярмарок. Большое число судов, лодок, барок, подчас значительного водоизмещения (большие ладьи поднимали до 100 тысяч пудов и более грузов), ходило по всем направлениям — Волге, Каме, Оке, Северной Двине, Западной Двине, Вышневолоцкой системе, Ладожскому каналу, Днепру и другим рекам. Оживленными торговыми артериями стали великие сибирские реки — Обь, Енисей, Лена. А по огромному сухопутному Охотскому тракту люди и товары шли от Петербурга и Москвы через всю страну до Охотска.

Оживление торговли внутри страны сопровождается и усилением внешнеторговых связей. Все больше вывозится не только продуктов сельского, лесного хозяйства (лен, пенька, пакля, юфть, ткани, лес, канаты, щетина, сало, пушнина, хлеб и др.), но и промышленных товаров (железо, медь и др.). Ввозили главным образом предметы потребления для двора, всего дворянства. В середине столетия (на 1749 год) оборот составил 12,6 миллиона рублей, на 1765 год — 21,3 миллиона рублей, причем актив баланса (превышение вывоза над ввозом) вырос с 1,2 до 2,7 миллиона рублей.

В целом развитие промышленности, торговли, всего хозяйства страны отвечало интересам дворянства, крепостнического государства. Власти, даже объявляя о свободе промышленной и торговой деятельности (указы 1767, 1775 годов), имели прежде всего в виду интересы дворян — предпринимательской деятельности их самих или их крепостных «капиталистах» крестьян, с которых они получали большие оброчные платежи, одалживали у них немалые деньги или получали последние за выкуп на волю. Тем самым повышались доходы «благородного» сословия. Той же цели служили объявление монополии дворян на винокурение, открытие ссудных банков, контор, касс. Дворяне пользовались всем этим. Доходы они получали от всего, выжимали их из своих крестьян на барском поле, в виде оброков, продавали на внутреннем и внешнем рынке продукцию, которая производилась в их имениях — на полях, в промыслах или вотчинных мануфактурах. Однако самая жестокая эксплуатация не спасала многих из них от разорения, так как доходы они проживали, состояния проматывали. В результате все хуже становилось положение «подлого племени» — крепостных и других крестьян, работных, всякого подневольного люда.

Успехи России во внешней политике служили интересам прежде всего господствующего класса. Но одновременно они содействовали развитию страны, отражали общенациональные интересы — защиту от внешних врагов, обеспечение безопасности границ государства, его нормального развития в будущем. В середине и второй половине столетия страна вела победоносные войны — с Пруссией (Семилетняя война 1756—1762 годов), Турцией (первая в 1768—1774 годах, вторая в 1787—1791 годах). Они прославили русское оружие, приумножили воинскую славу русского солдата и матроса. Расширилась территория государства — по разделам Польши, в которых участвовало и русское правительство, к России отошли Правобережная Украина и Белоруссия — исконные древнерусские земли, утерянные еще в годы Батыева разорения и татаро-монгольского ига, действий польских и литовских великих князей и королей, магнатов и шляхты.

Во внешнеполитических, военных успехах России решающая роль принадлежит русским солдатам и матросам — выходцам из крестьян и горожан. Русские люди, которые вели беспощадную и непрерывную борьбу с угнетателями внутри страны, показывали такие же чудеса храбрости и при защите родной земли от внешнего врага, в борьбе за возвращение древних русских земель, за решение насущных для страны задач. И в этом нет ничего удивительного — несмотря на тяготы и притеснения со стороны угнетателей-дворян, угнетенные вставали всегда, когда это было нужно, на защиту своих очагов, своей родины.

На вновь вошедших в состав России землях, как и в областях, вошедших ранее, в XVI — первой половине XVIII века, новые импульсы получило развитие хозяйства и культуры, сотрудничество и взаимопомощь русского и нерусских народов. Одновременно шло проникновение сюда крепостнических порядов — русское дворянство, церковь захватывали здесь земли, перемещали на них крепостных из центра или превращали в крепостных местных жителей, русских и нерусских. Русские чиновники, губернские, провинциальные, уездные, с их произволом и вымогательствами, священники, проводившие христианизацию мусульман и язычников, нередко насильственную, произвол местных нерусских феодалов, старшин делали жизнь жителей национальных районов очень трудной. Хотя размер ясака с нерусских народов был, как правило, значительно ниже налогов с русских людей, однако всякие дополнительные повинности и поборы, национальное угнетение в области религии, в быту, изъятие земель в пользу феодалов, попов имели естественным следствием недовольство башкир и татар, мордвы и чувашей, казахов и калмыков и др., трения на национальной почве (взаимные нападения, грабежи). Однако совместное проживание, труд на одной земле приводили к укреплению связей, взаимопонимания между социальными низами разных национальностей. Они заключали браки между собой, обменивались хозяйственным опытом, навыками. Вместе отстаивали свои интересы в борьбе с помещиками и заводчиками, как это не раз случалось в ходе многочисленных волнений и восстаний.

Масса «инородцев» Поволжья, Башкирии участвовала в восстании Пугачева. Они проживали на территории двух губерний — Оренбургской и Казанской. Первая делилась на четыре административно-территориальных

района — Оренбургский дистрикт, или уезд (сюда входили Илецкая и Зелаирская крепости, Сакмарский городок, Бугульминская земская контора с подчиненными ей слободами по большой московской дороге, Яицкое войско), три провинции: Уфимская (Башкирия и уезды Бирский, Мензелинский, Осинский и Куртамышский), Исетская (часть Башкирии и уезды Исетский, Шадринский и Окуневский), Ставропольская (населенная в основном волжскими калмыками). В южной части Оренбургской губернии кочевали казахи (их тогда называли киргизкайсаками), каракалпаки.

В Казанскую губернию входили шесть провинций — Казанская, Свияжская, Вятская, Пермская, Пензенская, Симбирская.

Число жителей в губерниях было неодинаковым. В Казанской губернии насчитывалось до 2,5 миллиона человек, русских и нерусских (не считая башкир, живших на северо-востоке губернии; их число неизвестно); в Оренбургской — тысяч 400—500. В основном это были нерусские ясачные люди (башкиры, татары, чуваши, мордва, удмурты, мари, ногайцы, мещеряки, калмыки, каракалпаки, казахи и др.), русские крестьяне разных категорий, заводские работные люди, казаки, всякие беглые (из крепостных крестьян, солдат и др.), скрывавшиеся от преследований, раскольники.

Характерную черту края составляло наличие военного элемента. Казаки, помимо Яика, жили с семьями по реке Самаре (переволоцкие, новосергиевские, сорочинские, тоцкие, бузулукские, борские и др. — по названиям крепостей), в Уфимской провинции (уфимские, ногайбакские, табынские, елдятские, красноуфимские), в Исетской провинции (челябинские, миасские, чебаркульские и др.). Обычно в каждом городе или крепости их насчитывалось от нескольких десятков до нескольких сот человек.

Почти три с половиной десятка крепостей Оренбургской губернии, где служили казаки, распределились по восьми дистанциям, или линиям: Самарской, Сакмарской, Рижне-Яицкой, Красногорской, Орской, Верхне-Яицкой, Верхне-Уйской и Нижне-Уйской. В них же находились и регулярные части из солдат, драгун — пять гарнизонных батальонов и три драгунских полка, всего более 6,7 тысячи человек. К началу 70-х годов Военная коллегия поставила вопрос об увеличении войск в губернии до почти 10 тысяч человек (пехота, кавалерия, артиллерия) в составе 10 гарнизонных батальонов и трех легких полевых команд (подвижных отрядов — для военных посылок). Переформирование и пополнение этих частей (после утверждения Екатериной II 31 августа 1771 года предложения Военной коллегии) было начато, но не закончено ко времени Пугачевского движения.

Все эти военные команды, иррегулярные казачьи формирования предназначались для охраны границ, отражения набегов кочевников и, конечно, для поддержания внутреннего спокойствия. А оно-то как раз нарушалось, и довольно часто. Хлопоты властям доставляли и русские и нерусские участники волнений, восстаний, которые именовались властями и помещиками, попами и заводчиками не иначе как «бунтами», «мятежами» «подлой черни».

Возмущения угнетенных людей, прорываясь то в одном месте империи, то в другом, вовлекая разные слои населения — русских и нерусских, крестьян и работных людей, сельских жителей и горожан, христиан и мусульман, буддистов и язычников, православных и раскольников, заполняют всю вторую половину XVIII столетия — время царствования «дщери Петровой» Елизаветы и Екатерины II, претендовавшей на славу, аналогичную славе Петра Великого; недаром на цоколе «Медного всадника» по ее указанию выбили золотом слова: «Петру Первому Екатерина Вторая». Сама она признавала, что при ее вступлении на престол, в первый год правления, в возмущении находилось 100 тысяч монастырских, 50 тысяч помещичьих и 49 тысяч заводских крестьян.

Протест против социальной несправедливости принимал различные формы. Массы крестьян и других обиженных судьбой людей бежали из родных мест на окраины, в том числе (и особенно) в Поволжье, Заволжье. В 1727—1741 годах, по неполным данным, в бегах скрывалось более 320 тысяч душ мужского пола. В последующие десятилетия побеги продолжались. Нередко бежали не только бедные, но и сравнительно богатые крестьяне, бежали подчас семьями, а то и целыми селами, деревнями.

Беглые крестьяне, солдаты и другие объединялись в отряды (так называемые «разбойничьи партии», по терминологии правительственных документов), вели борьбу с феодалами, со всеми богатыми, притеснителями. Эти «отряды» беглых, или, как их именуют чувашские легенды, «группы беглых», «вольных», расправлялись с помещиками, управителями их имений. За 60-е годы зафиксированы десятки таких случаев в разных местах. Так, в Московской губернии с 1764 по 1769 год жертвой гнева крепостных стали 30 помещиков из 27 имений, в их числе генерал-аншеф Леонтьев, отличавшийся крайней жестокостью. В тюрьме города Шацка в 1763 году находилось 23 колодника по обвинению в убийстве помещиков и их прихвостней. Императрица, знавшая о подобных расправах, однажды в связи с письмом писателя Сумарокова, заявившего, что крестьяне-де любят господ, спокойно проживающих в своих имениях, ответила: «и бывают отчасти зарезаны от своих», то есть от собственных крестьян и дворовых.

Многие беглые, «сходцы», собирались в отряды «понизовой вольницы» на Дону, Волге до, во время и после Пугачева. Отряд «казаков» атамана Иванова насчитывал до 100 человек из беглых крестьян, дворовых, рекрутов, солдат, бурлаков, посадских людей из городов. Имея ставкой Качалинскую пристань на Дону, они действовали с 1771 года на Волге. Из их рядов вышел И. Семенников — активный сторонник самозваного «императора» Богомолова, о котором выше уже говорилось.

В те же годы на Волге стало известно имя «славного разбойника» ( так его называли даже в официальных документах) Кулаги — на самом деле крестьянина К.В. Дудкина, крепостного княгини И.Я. Голицыной, бежавшего из ее нижегородского имения. Он собрал отряд в 1770 году, начал выступления против богатеев, но его арестовали. В августе 1774 года Кулагу освободили пугачевцы. Другие «понизовые» атаманы (Н. Филиппов, Д. Посконнов) начали свою борьбу со вступления в армию Пугачева, когда она шла вниз по Волге, и продолжили ее после его поражения, сколотив и возглавив действия отрядов «разбойных людей».

Отряды беглых крестьян громили помещиков и их имения по всей Европейской России. Их действия заметно усилились, особенно в Поволжье, в 60-е годы. Неурожаи, дороговизна хлеба в конце этого десятилетия сильно обострили обстановку в Поволжье и по всей стране. О росте числа «разбойных партий» и их действий, увеличении потока беглых, особенно с 1768 года, говорят правительственные акты, сообщения губернаторов (например, казанского фон Брандта, нижегородского Квашнина-Самарина и др.). Губернские и провинциальные канцелярии доносят в Сенат о нападениях на помещиков, старост, приказчиков, заводчиков. Так, в Уфимской провинции «воровские люди», приплывшие на лодках (до 30 человек), напали на имение помещика С. Каблуцкого в селе Лавошном, избили его, взяли имущество и ушли; с ними бежали некоторые помещичьи крестьяне. Нижнеломовские дворяне в наказе для Уложенной комиссии писали о «ворах и разбойниках» из крестьян, что они им «великое злодеяние чинят пожегом, грабежом, денным разбоем и лишением нас жизни».

То, о чем писали эти поволжские помещики, происходило повсюду. Тот же фон Брандт отметил в рапорте Сенату, что в «разбойничьи шайки» вступают многие беспаспортные беглые крестьяне, имевшиеся среди работных людей с «казенных и партикулярных заводов» и речных судов, а грабят и жгут эти «разбойники» тех, «кто деньги имеет»; человек же, «у кого их нет, тот бесстрашным остается». Когда нападают «разбойники», то, продолжает фон Брандт, «работные люди хозяев и приказчиков (которых громят „разбойники“. — В. Б.) и всякую поклажу не будут охранять», а, наоборот, присоединяются к напавшим или разбегаются во все стороны; соседи же (из крестьян) спокойно смотрят, как горят дома помещиков, приказчиков и старост.

Интересно, что в эти годы небывалого усиления действий «разбойников» в Европейской России, прежде всего в Поволжье, ничего подобного не происходит в Сибири. А ведь там немало было всякого рода «варнаков», действительно уголовных преступников, уголовного сброда, деклассированных элементов, которых правительство, избавляя от них обе столицы и прочие места, высылало подальше на восток страны, в сибирскую глухомань. Конечно, и там отмечены случаи нападений, прежде всего беглых каторжников, на людей. Но они были, во-первых, не так многочисленны; во-вторых, и это главное, их действия носили, как правило, совсем другой характер — не социальный, а типично уголовный. В Европейской же России, наоборот, при наличии акций типично уголовного типа (и таковых тоже было немало) в действиях многих отдельных «разбойников» и целых «разбойничьих шаек» отчетливо видна именно социальная, антифеодальная направленность.

В «разбойных отрядах» участвовали не только крестьяне и дворовые, но и работные люди, солдаты, посадские, бурлаки; вели борьбу они не только по Волге, но и по Каме, Оке, Суре. Нападали на господские имения и суда, на воинские команды, отбивали колодников, громили караваны купцов и заводчиков с товарами, железными и прочими изделиями с мануфактур, нападали на помещиков и заводчиков, купцов и чиновников, на «капиталистых», «первостатейных» крестьян. Отряд атамана И. Колшгаа, посадского человека из города Иаровчата, в 1768 году разгромил более 30 дворянских имений в Симбирском уезде. Многих помещиков и помещиц, старост и приказчиков настигла карающая рука мстителей из колпинского отряда. «Крайнее уныние» охватило местных дворян; те же чувства испытывали и их собратья из соседних мест — Сызрани, Самары. Сами «разбойники»-повстанцы «похвалялись»: «Пусть-де их ищут в городе Сызрани, у воеводы, а то и в Самаре с воеводой повидаемся». Слова эти буквально повторяют слова и мысли Степана Разина, за сто лет до них мечтавшего в Москве «с боярами повидатца», то есть расплатиться с ними за все обиды и неправды. То же делали и его последователи сто лет спустя после гибели удалого атамана-предводителя Второй крестьянской войны в России.

Отряды «разбойников» были вооружены не только холодным оружием (тесаки, пики, копья и др), но имели и ружья, пистолеты, а подчас и пушки; отряд Колшгаа, например, применял в своих налетах четыре пушки.

Новый подъем в действиях отрядов «разбойников» падает на начало 70-х годов. 10 мая 1771 года отряд из 30 человек, приплывший по Волге, «за два часа до ночи» напал на двор помещика Осокина, в городе Балахне, сжег его. Имущество напавшие забрали. Около дома произошло настоящее сражение — помещика бросились защищать купцы и монахи. «Разбойники» убили солдата и купца, 13 человек ранили. «Отважное злодейское предприятие» — так отозвалась Екатерина о событиях в Балахне. С 1769 года и до самого Пугачевского движения действовал в Шацком уезде отряд Рощина, а с его началом влился в ряды восставших.

Примечательный факт русской истории середины, третьей четверти XVIII века — бурный рост числа восстаний. В книге П.К. Алефиренко «Крестьянское движение и крестьянский вопрос в России в 30—50-х годах XVIII века» (издана в Москве в 1958 году) приведен богатейший материал за середину и начало второй половины века. Он говорит о большом размахе выступлений крестьянства в это время. В 60-х — начале 70-х годов, предшествующих Крестьянской войне, накал народных восстаний еще больше возрастает.

Подсчитано, что только в 1762—1769 годах в Европейской России крестьяне помещичьи, дворцовые, государственные и другие (не считая работных и приписных Урала и Сибири, всех монастырских крестьян) поднимались более 120 раз на открытые восстания. Они отказывались от «послушания» помещикам или же (как это делали бывшие государственные крестьяне, казаки — «черкасы» и др.) требовали, чтобы их по-прежнему сделали государственными крестьянами или определили в военную службу, но освободили от крепостного ярма, в которое они попали.

В 1762 году, во время недолгого правления Петра III, началась подготовка к секуляризации церковных владений, и среди монастырских крестьян поползли слухи о воле. Они не подтверждались, и это создавало нервозную обстановку ожидания и нетерпения. При нем же вышел указ, запрещающий владельцам покупать к заводам крестьян; предписывалось употреблять людей по вольному найму. Тогда же и позднее были сделаны распоряжения, касающиеся раскольников, беглых, — им обещали некоторые послабления, льготы (на время, конечно), если они вернутся на прежние места жительства.

Эти распоряжения, а главное, надежды, которые вызывали разговоры и слухи о них или ожидавшихся других мерах, во-первых, будоражили крестьян, мечтавших об облегчении своей участи, рождали мечты и фантазии, питали их «царистские» иллюзии; во-вторых, давали дополнительный стимул для выступлений против угнетателей. Главная же причина участившихся в это время восстаний — ухудшающееся положение социальных низов.

На «непослушание» и «противность» крестьян своей вотчины села Никольского (Бани тож) с деревнями в Ветлужской волости Унженского уезда жаловалась в мае 1762 года княгиня Е. А. Долгорукова. О том же в челобитных на имя Петра III и Екатерины II сообщают в 1762 году коллежский советник В.Ф. Шереметев («от послушания… отреклись» крестьяне его вотчин в Волоколамском уезде, всего 1237 чел. м. п.), подпоручик В.Я. Новосильцев (старицкая вотчина), каширский помещик А.В. Чаадаев, Ярославская провинциальная канцелярия, старицкий подпоручик А.И. Змеев и др. Крестьяне не только чинят «неповиновение» владельцам, но и избивают их, приказчиков, оказывают сопротивление воинским командам, берут в плен солдат, прогоняют их из своих деревень.

В конце 60-х годов ряд восстаний происходит в разных селах и деревнях Поволжья. В отдельных случаях, действуя всем миром (собираясь на сходки), они добивались успехов (например, ухода ненавистного бурмистра, отмены недоимок и т. д.). В феврале 1768 года не согласились подчиниться новой помещице А.А. Кротковой крестьяне села Ишевки Симбирского уезда, которое она купила у Долгоруковых. По просьбе владелицы прибыла воинская команда капитана Крапеева. Тот, встретив решительный отказ собравшихся крестьян, приказал стрелять холостыми, затем — боевыми патронами. Но крестьяне не растерялись, перешли в наступление и «обратили в ретираду» солдат, отобрали у них 11 ружей. Потребовалась присылка целого батальона, чтобы привести к покорности крестьян.

За три года до этого то же произошло в селе Ивановском (Одоевщина тож) Пензенского уезда — от князя Одоевского оно перешло к коллежскому секретарю С. Шевыреву. Однако крестьяне встретили его нелюбезно, «учинили… бунт», как писал он сам в Сенат. Они изгнали его из усадьбы, захватили помещичий дом, посадили под караул его дворовых. В апреле прислали из Саратова команду из солдат и казаков с двумя орудиями.

Ни приказ поручика А. Дмитриева — начальника команды, ни чтение сенатского указа на крестьян не оказали никакого воздействия — подчиняться новому барину они не хотели. Обстановка накалялась. Окрестные крестьяне явно сочувствовали восставшим — по всей округе едва удалось найти четверых понятых, которые, по сенатской инструкции, должны были присутствовать при увещевании непокорных. По опушке леса, близ Ивановского, разъезжали «конные партии» из крестьян соседних сел. Кроме того, в тех местах действовала «разбойная партия».

Между тем ивановские крестьяне 28 апреля «улицы все загородили и немалые крепости в ночное время утвердили». Поручик отвел команду в деревню Завьяловку, в трех верстах от Ивановского. Но восставшие пошли за нею и окружили ее; они были вооружены ружьями, косами, дубинами, кистенями, колами, луками со стрелами, собирали камни и поленья, рогатины и багры, бердыши и ножи. Своим командиром они избрали Петра Громова, ему в помощники — старого солдата Сидора Суслова.

Пока команда сидела в осаде, к ней шли подкрепления из Пензы и других городов. Крестьяне же готовились к отпору — Громов разбил крестьян на три отряда: главный должен был защищать село, второй Громов укрыл в лесу (для удара по команде с тыла), третий — поставил на плотине.

Соседи-крестьяне, пахотные солдаты шести сел помогали им: хоронили их имущество, не продавали съестных припасов солдатам и казакам.

7 мая Дмитриев начал наступление на Ивановское, но встретил отпор — в карателей полетел град пуль, камней, поленьев. Они отошли. На другой день возобновили атаку, ворвались в село, по которому был открыт артиллерийский огонь. Крестьяне, захватив своих убитых и раненых, ушли в лес. Село запылало, подожженное крестьянами; сгорели барский дом и церковь. Скот и имущество они загодя переправили в лес.

Подобные локальные восстания происходили в 60-е годы во многих местах. В их ходе крестьяне собирались на мирские сходки, выносили приговоры, например, отстраняли представителей вотчинной администрации (старост, сборщиков податей и др.), выбирали новых. Наказывали тех, кто нарушал приговор. Они выделяют из своей среды руководителей, организаторов. Восставшие иногда добивались смещения ненавистных приказчиков и др. Выступления некоторых крестьян (напр., пензенской вотчины Куракиных, поднявшихся на борьбу в начале 70-х годов) перерастают в участие в Пугачевском восстании.

Против восстававших монастырских крестьян в 50-х — начале 60-х годов власти неоднократно применяли вооруженную силу, чтобы привести их к повиновению. А они все чаще отказывались работать на монастыри, вносить платежи, захватывали и засевали землю, урожай делили между собой. Тоже выделяли организаторов восстаний, выборных — «мирских челобитчиков», собирали «мирские» деньги для их посылки с просьбами и жалобами в Петербург и Москву. Наиболее крупные восстания произошли во владениях монастырей Саввино-Сторожевского, Ново-Спасского, Николо-Угрешского и других. Волновались крестьяне ряда сибирских монастырей — тобольских, тюменских, томских.

21 марта 1762 года по указу Петра III монастырских крестьян отобрали у церкви и передали в ведение особой Коллегии экономии. Крестьяне получили всю землю, принадлежавшую раньше монастырям; их обязали платить в казну семигривенную подушную подать и рублевый оброк с тягла. Но прошло немного времени, и 12 августа того же года Екатерина II, которая сменила своего супруга, удушенного «гвардионцами», распорядилась отменить его указ. Крестьяне снова заволновались — не подчинялись монастырям и церквам, отказывались нести повинности и платить оброки. Они стояли «заодин», стойко держались против властей и монастырей, держали связь с соседями, избирали руководителей, составляли документы (например, билеты на право поездки в города и др.).

Повсеместное ожесточенное сопротивление (непослушание, захват монастырского имущества), вооруженная борьба (например, знаменитая «Дубинщина» в вотчинах западносибирского Далматовского монастыря в 1762—1764 годах, участники которого впоследствии влились в пугачевские отряды, осаждавшие тот же монастырь) привели к тому, что правительство Екатерины в 1764 году все же вынуждено было провести секуляризацию церковных имений. Монастырские крестьяне, добившиеся своего, перешли в экономические, то есть составили одну из категорий государственных крестьян. Они и после секуляризации продолжали борьбу (захват земель у соседних помещиков, «непослушание» властям, участие в «разбойных партиях»), но она, конечно, не идет в сравнение с тем, что было до нее.

Особое место в классовой борьбе этого времени занимают волнения и восстания работных людей, заводских крестьян. Они носили во многом крестьянский характер, что неудивительно, если помнить о социальном происхождении большинства мастеровых, работных людей. Поэтому весьма часто они стремились уйти в деревню, вернуться к сельским занятиям. Но появляются и другие требования — об увеличении расценок, заработной платы, улучшении условий труда, жизни на заводе.

Приписные желали возвращения к статусу государственных крестьян. Об этом говорят многочисленные челобитные 60-х — начала 70-х годов — приписных Авзяно-Петровского, Каслинского, Кыштымского, Ижевского и других заводов. Но другие выдвигали профессиональные требования, характерные для наемных работников (повышение расценок, снижение норм выработки, продолжительности рабочего дня, ликвидация или уменьшение штрафов, отмена побоев, истязаний, улучшение качества сырья и др.). Правда, они существенно не отличались по своему сознанию от крестьян, работавших на тех же заводах, но все же считать их выступления чисто крестьянскими было бы неправильно. В ряде случаев (например, восстания работных людей Московского суконного двора) эти выступления исходят от людей, порвавших связи с сельским хозяйством или ремеслом, полностью или почти полностью пауперизованных, выдвигающих профессиональные требования наемных рабочих.

В начале 50-х годов волнения происходят на ряде демидовских заводов по Оке-реке в Ромодановской волости и полотняной мануфактуре А. Гончаровой, расположенной неподалеку. Восставших, которых поддерживали окрестные крестьяне, горожане Калуги (посадские люди, купцы, духовенство), пытались сломить вооруженной силой. Четыре роты Рижского драгунского полка, присланные для усмирения демидовских крестьян Ромодановской волости, последние встретили с оружием в руках. Разгорелся настоящий бой — с обеих сторон на поле сражения остались лежать десятки убитых и более двухсот раненых; в плен к крестьянам попал командир полка полковник П. Олиц. Восставшие захватили 210 ружей, 20 пистолетов, 180 шпаг. Правительственные войска в конце концов разбили и рассеяли восставших. Гончаровские крестьяне захватили в местном амбаре ружья, пять небольших пушек, взяли в осаду барский двор, где заперлась воинская команда.

Эти волнения перебрасываются в соседние села и деревни, населенные крепостными крестьянами, работными людьми, мастеровыми. Их участники выделяют из своей среды энергичных организаторов, авторов челобитных, обращенных к властям. Работные люди поддерживают связи между собой, с окрестными крестьянами, «разбойническими партиями». Их выступления энергичнее и активнее крестьянских. Характерно, что воевода Хвощинский и секретарь Неронов, присланные на гончаровскую мануфактуру в 1752 году, так писали о ее работных людях: «Оные люди против крестьян со многим преимуществом к дракам весьма склонны».

Долго и упорно боролись мастеровые и работные люди Липецкого, Козминского и Боренского заводов. Они отказались считаться крепостными Репнина и считали себя однодворцами, внося соответствующую подушную подать в казну. В ответ на присылку из Воронежа (октябрь 1761 г.) воинской команды и попытку подвергнуть экзекуции Г. Куприянова и 18 других работников они освободили всех их, «били немилостиво и смертно» Егорова — поверенного Репнина. Остановили работы, вместо заводской конторы, которую называли «хлевом и воровской избой», создали «станичную избу» во главе с Куприяновым, и она стала их органом управления на заводах (сбор средств, наказание изменников, выдача отпускных писем и др.). Их поверенные подают одну за другой челобитные в Сенат, императрице. Но это не помогало. Волнения продолжались. В 1766 году десять человек, в том числе Куприянова, наказали и сослали в Нерчинск. Но рабочие не сдавались, держались стойко и сплоченно. К тому же выявились страшные злоупотребления заводчика, и в 1769 году заводы были переданы в казну. Работные люди, таким образом, добились своего.

В 60-х — начале 70-х годов восстания поднимают работные люди и приписные крестьяне Суздальского уезда, на олонецких заводах (Кижское восстание с его «всенародными собраниями» и «суёмами» — сходами, исполнявшими функции управления, подачей челобитных, смещением с «мирских» постов богатых крестьян-подрядчиков, выступлениями энергичного руководителя Клима Соболева на сходах в разных погостах и селениях, изгнанием воинских команд; началось оно в 1769 году и закончилось в июле 1771 года, когда было подавлено с помощью картечного огня), в Москве и Петербурге, Приуралье и Прикамье, на Урале и в Западной Сибири, на Нижней Волге.

На Ижевском и Боткинских заводах Шувалова в 1761—1762 годах волновались приписные крестьяне, всего 1852 души м. н. из 13 деревень (Сарсассы, Сенекессы, Акташ, Маврино и др.). Они в челобитных, направленных в Казань, просили разрешения по-прежнему вносить подать деньгами, а не отрабатывать ее на заводе. Не слушали увещания властей, оказывали вооруженное сопротивление командам. Расправы карателей делали свое дело, но восставшие снова и снова отказывались от работы на заводах, спасались бегством.

На Каслинском, Нижне— и Верхне-Кыштымских заводах Н. Демидова приписных крестьян, и так отрабатывавших по два-три подушных оклада, причем в пять-восемь раз больше за каждый, чем полагалось, вконец разоренных (они «домишки свои покинули впусте»), отправили весной 1760 года на строительство нового Азям-Уфимского завода. Крестьяне Масленского острога и Барневской слободы, под Шадринском, отказались. К ним присылали летом и осенью небольшие воинские команды, но те успеха не добились. «Мы готовы все помереть, а на заводы не пойдем», — отвечали они тем, кто их уговаривал. Вооруженные ружьями, кольями, дубинами, бердышами и луками, крестьяне (а их насчитывалось до 900 человек) готовились к отпору, делали смотры, ученья, организовали караульную службу, посылали грамоты властям. Они тоже создали свой орган управления — мирскую избу.

Власти сосредоточили в окрестных селах и деревнях внушительные силы — более одной тысячи солдат, драгун, казаков. Штурм двора мирской избы, где засели восставшие, огонь из ружей и пушек, ручные гранаты заставили их бежать. Начались репрессии. Но крестьяне, сломленные, но непобежденные, продолжали бороться в 1764—1765 годах. Среди них ходили слухи о Петре III — тот якобы остался жив, приезжает тайно в Троицкую крепость, чтобы узнать об обидах, которые чинят местным жителям.

В 1762—1763 годах прекратили трудиться на хозяина работные люди, мастеровые и приписные крестьяне демидовских Нижне-Тагильского и Невьянского заводов. Избрали «по своему своеволию» мирскую избу, «которой до сего не было», старостой — Маркела Молева, «мирским пищиком» — токаря по меди Романа Олонцова. Мирская изба вела переговоры с заводским начальством, защищала работных людей, наказывала прежних выборных, предателей, «несогласных». Работные люди проводили «всегдашние», то есть постоянные, совещания, собрания, обсуждавшие их нужды и требования. Их стойкость и спокойная уверенность привели к тому, что часть их требований П. Демидов, владелец заводов, и начальник команды А.А, Вяземский удовлетворили (оплатили труд мастеровых, часть работных признали не крепостными людьми хозяина, а государственными крестьянами).

В 60-х годах волновались приписные крестьяне Авзяно-Петровских заводов, перешедших в 1760 году от Шувалова к Е. Демидову, и многих других уральских заводов. На них тоже происходили сходы, выбирались «мирские избы», руководители, нередко стойкие и энергичные, участвовавшие впоследствии в Пугачевском восстании.

Классовая борьба заводских работных людей во многом, в главном сходна с выступлениями крестьян. Для всех них характерны локальность, разрозненность, стихийность, политическая неразвитость, монархизм. Но все же появлялись отдельные проблески организованности, солидарности, стойкости, особенно у работных людей.

Их выступления отличались в сравнении с чисто крестьянскими большей настойчивостью, упорством, сплоченностью. С решениями их сходок, суймов, мирских и станичных изб иногда вынуждены были считаться власти и заводское начальство, владельцы. Именно упорные выступления приписных крестьян в 1762 году заставили правительство Петра III издать указ с запретом покупки крестьян к заводам с землей и без земли. А работные Ижевского, Боткинского и некоторых других заводов добились составления А.А. Вяземским (см. выше) специальных «Правил» или «Учреждения чиненном на Ижевском и Боткинском заводах».

Городских восстаний Россия этого времени в отличие от бунташного XVII века знала сравнительно мало. Тем не менее в 40—60-е годы в ряде городов посадские люди проявляли недовольство, оказывали сопротивление феодалам (например, монастырям), покушавшимся на их права.

Наиболее сильное городское движение этого времени — Московское восстание 1771 года («Чумной бунт») — вызвано было нерасторопностью властей и врачей в связи с начавшейся эпидемией чумы. Дворяне и купцы покидали первопрестольную, спасая свои жизни от косившей людей заразы, бросая на произвол судьбы дворню. Фабрики закрывали, и многие работные люди без куска хлеба и крыши над головой (им велели выехать из Москвы) бродили по городу. В Москве умирало по 400—500 человек в день, свирепствовали чума и голод. Действия полиции носили противоречивый характер. В середине сентября стихийно вспыхнуло восстание; его участники громили карантины и монастыри, дома московских вельмож и купеческие погреба. У Спасских ворот Кремля 16 сентября расстреляли ядрами и картечью из пушек толпу восставших на Красной площади. Часть их арестовали. На следующий день, когда тысячная толпа восставших снова появилась у Спасских ворот, требуя выдать арестованных и ликвидировать карантины, повторилось то же самое — солдаты Великолукского полка стреляли в восставших, рубили их саблями.

Власти подтянули войска и артиллерию, и восстание 18 сентября затихло. Прибыли генеральная комиссия во главе с самим Г.Г. Орловым и четыре гвардейских полка. Начались репрессии — трех дворовых и одного купца повесили, 72 человека били кнутом и сослали в Рогервик на талеры, 89 человек наказали плетьми, 12 подростков — розгами. В восстании, в котором участвовали дворовые, ремесленники, купцы, всякие разночинцы, крестьяне, солдаты, чиновники и другие, особо активную роль сыграли московские «фабришные». Именно они выступали зачинщиками и наиболее стойкими, упорными участниками восстания, «лезли на штыки без боязни», требуя выдачи схваченных товарищей, с «отчаянной буйностью» приходили к Кремлю.

В другой, главной, столице российской — Петербурге тоже временами было неспокойно. Хотя до открытого восстания дело не доходило, однако недовольство простого люда прорывалось то по одному случаю, то по другому. То один солдат заговорит о Петре III, что он «жив». А другой, как, например, Иван Михайлов (Евдокимов) из Выборгского полка, объявит самого себя «Петром Федоровичем» (в Нижегородской губернии, 1765 год). То распространяются анонимные «пасквили» на власти или подложные указы по поводу тяжелого положения народа российского. Волновались работные люди Петербурга и его губернии (в 50-е годы — 5 выступлений, в 60-е — 12, в 70-е годы — 46), крестьяне той же губернии.

Поднимаются на борьбу нерусские народы. На Украине ряд восстаний поднимают рядовые бедные казаки, посполитые (крестьяне), разные наймиты, которых источники именуют «серомой», «голотой». Особенно сильным было восстание в Запорожской Сечи в конце 1768 — начале 1769 года. Его участники выступают против старшины и богатых казаков — своих эксплуататоров. Гайдамаки — народные мстители, собираясь в отряды («ватаги») по нескольку десятков, даже сотен человек, нападали на феодалов, всех богачей. Их действия сходны с движением русских «разбойных партий». При поддержке серомахи они наводили страх на угнетателей. Огромное по масштабам движение гайдамаков «колиивщины» (1768 год) во главе с наймитом Максимом Зализняком (Железняком) и сотником Иваном Гонтой прокатилось по всей Правобережной Украине. Они разгромили много панских имений, взяли ряд городов (Канев, Умань, Черкассы и др.). Среди повстанцев были русские люди — крестьяне, посадские люди, солдаты и др. После подавления «колиивщины» многие ее участники перебрались в Россию — на Дон, в Поволжье, участвовали в Пугачевском движении.

И после «колиивщины» гайдамацкие отряды продолжали борьбу, в частности на территории Слободской Украины, где в 1765 году царизм ликвидировал казацкий полковой строй, превратил украинские полки в гусарские, образовал Слободскую Украинскую губернию. Протестуя против нового устройства, трудной службы, захвата казачьих земель и угодий, местные жители — казаки и крепостные крестьяне — не подчинялись своему начальству и владельцам, выступали против воинских команд. Эта борьба тянулась долгие годы.

Участники движений на Украине хотели, как правило, вернуться к прежнему казацкому состоянию.

Появлялись на Украине и самозванцы. В 1765 году в Яготине прошел слух, что в гусарской команде под видом вахмистра служит «бывший император Петр Федорович» — он-де «не умре», в «живых точно… и ныне идет в Киев… рассматривать Малую Россию». За Петра III в 1764 году выдавал себя в Ахтырском полку Николай Колченко — беглый крестьянин полковника Галагана.

В Поволжье и Приуралье долгую и упорную борьбу вели нерусские народы. Нередко в их движениях, особенно в башкирских, заметную роль играют местные феодалы, старшины, выдвигавшие порой лозунги отделения от России. Но главное в них — борьба против социального гнета русских и своих феодалов, против национального угнетения. Часто вместе выступали и нерусские и русские эксплуатируемые массы.

В 60-е годы в Среднем Поволжье татары, мордва, марийцы, чуваши, удмурты составляли 30 процентов населения. Жили они в нищете, земли захватывали у них русские феодалы и заводчики, ясашных превращали в монастырских, помещичьих крестьян (например, 10 процентов мордвы стали крепостными). Многих «приписывали» к заводам, давали в долг деньги, заставляя их отрабатывать. Эксплуатация, обсчеты, наказания — все шло в ход.

Помимо подати, местных жителей обязали исполнять различные повинности (строительную, рекрутскую, подводную, постойную, рубка и доставка корабельного леса), взимали многие сборы. К этому нужно добавить вымогательства чиновников, притеснения священников.

Относительно большей самостоятельностью пользовалась Башкирия. Здесь большое влияние имела феодальная знать (князья, тарханы[5]; старшины, муллы и другие), эксплуатировавшая своих соплеменников — рядовых общинников (туснаков) и пришлых «припущенников» из татар, чувашей, мишарей (мещеряков), марийцев, удмуртов, русских, мордвы. Местное население тоже было обложено различными налогами, сборами, повинностями, которые быстро росли. Земли у башкир захватывали для заводов, крепостей, поместий. Все это в соединении с произволом властей, полным бесправием жителей делает понятными их непрерывные восстания против гнета, социального и национального.

В сходном положении находились казахи (киргиз-кайсаки). Помимо эксплуатации рядовых казахов феодальной знатью, недовольство вызывали захваты земель русскими помещиками и яицкими старшинами в низовьях реки Яика, то есть в местах кочевий казахов. Кроме того, указ оренбургского губернатора И.И. Неплюева 1756 года запретил казахам пасти скот на правой стороне Яика. Это привело к многолетней «пограничной барымте» — взаимным нападениям.

В таком же положении находились и калмыки (захват земель, стравливание с казахами и казаками). В 1771 году часть калмыков, не выдержав нищеты и притеснений, направилась в Джунгарию через яицкие и казахские степи, по пути многие погибли. До Джунгарии добрались очень немногие.

Жители Поволжья и других районов неоднократно поднимали восстания в течение всей третьей четверти XVIII века. Они протестовали против гнета, притеснений феодалов и чиновников, насильственного крещения. Крупные движения происходят в Терюшевской волости Нижегородского уезда («Терюшевский бунт» начала 40-х годов; здесь к мордве присоединились русские крестьяне, солдаты, работные люди, бурлаки), в Башкирии в 1755 году (восстание Батырши) и др. Волновались приписные крестьяне из удмуртов (1758, 1761, 1762 годы) и др.

Среди башкир после поражения восстания Батырши в обстановке дальнейших захватов земель, роста гнета и притеснений распространяются слухи и разговоры о каких-то грядущих переменах: «Ныне женский пол государствует, и потому надо иметь терпение. Слух такой носится, что на государственный престол мужеский пол возведен будет, и в то время какой ни есть милости просить постараемся».

Вскоре после описанных событий и речей в 1763 году в селе Спас-Чесноковке заговорили, что Петр III жив. Местные священник и дьячок вознесли в церкви хвалы за спасение государя. Все окрестное население воспрянуло духом — надежды на прекращение произвола, беспорядков вновь расцвели пышным цветом в сознании простых людей.

Самозванцы под именем Петра III Федоровича появляются, таким образом, в разных местах, под разными обличьями. Разговоры о спасении императора начались сразу после его гибели в 1762 году. Об этом люди говорили, передавали из уст в уста слухи в самом Петербурге и далеко от него. Помимо тех, о которых выше упоминалось, можно назвать других, например проторговавшегося купца Антона Асланбекова, который выдавал себя за Петра III в 1764 году в районе Курска, Обояни, Мирополья, Суджи; его поддержали местные однодворцы. Беглый рекрут Иван Евдокимов выдавал себя за Петра III в Нижегородском уезде. Гаврила Кремнев, однодворец села Грязновка Лебедянского уезда, действовал в 1765 году под именем Петра III в Воронежской губернии и Слободской Украине. С двумя беглыми крестьянами (одного он назвал генералом Румянцевым, другого — генералом Алексеем Пушкиным) он ездил по селам и приводил население к присяге «императору» — самому себе.

Самозванничество — характернейшее явление той поры — питалось чаяниями и надеждами социальных низов. Из их рядов вышли и сами «императоры»; это помещичьи крестьяне, казаки, беглые солдаты, однодворцы. Ожидание «доброго» Петра Федоровича, действия самозванцев — все это говорило наряду с выступлениями угнетенных, которые приняли такой затяжной и массовый характер в 50 — начале 70-х годов, о том, что классовая борьба, принимавшая самые различные формы, достигла в это время высокого накала, должна была прийти к своей кульминации. Этот пик настал, когда на борьбу поднялись огромные массы людей на большой территории, а во главе их встал «набеглый царь», самый популярный из самозванцев — Емельян Пугачев.