Пуля для депутата

Гинденблат

Максимов проснулся от того, что Аля снова, в который раз за сегодняшнюю ночь, начала шуровать своими тонкими длинными пальчиками где-то между его бедер.

«Во попал! — подумал Максимов. — И откуда что берется?..»

Аля, конечно, весь предыдущий вечер делала ему авансы — только слепой бы их не заметил! И он мог предполагать, что за авансами этими последует, так сказать, получка. Но никак не ожидал, что Аля окажется такой ненасытной и, главное, неутомимой. А еще — очень умелой. Николай Николаевич, по условиям своей последней «работы», не раз имевший дело с профессионалками — с девочками, считавшимися в Питере лучшими, знал толк в постельных делах. Аля была во всем ничуть не хуже этих столь же длинноногих, сколь и дорогостоящих красавиц. Не хуже! А, может быть, кое в чем, и лучше…

Однако ее принципиальное отличие от профессионалок, вкалывающих в постелях за деньги, состояло в том, что ее нельзя было по желанию «выключить» в соответствующий момент: когда устанешь, например, или в туалет захочешь, или покурить… Нет, если уж Аля заводилась, то обязательно требовалось довести процесс до его логического и естественного завершения. Поэтому Максимов за ночь несколько подустал.

И вот теперь снова — руки Али ползали по его телу словно теплые змеи, и, хотя еще минуту назад ему казалось, что он ни за что на свете не сможет… Николай Николаевич почувствовал что-то вроде второго (а если быть точным, то за прошедшую ночь — наверное, пятого или шестого) дыхания.

— Ну-у, — протянула Аля. — Коленька… Коленька, миленький…

— Сейчас, — сказал Максимов. — Минуточку.

— Ну-у…

Максимов осторожно высвободился из Алиных рук и быстро встал с дивана, на котором они и устроились, сразу после ужина.

— Куда ты?

— Да в туалет! — громким шепотом ответил Максимов. — Я сейчас.

— Ну давай, котик мой, давай быстрее…

В коридоре Николай Николаевич столкнулся с Карповым.

— Доброе утро, Толя, — пробормотал он, стыдливо прикрываясь ладонями.

— Привет, Николаич! Как спалось? — Карпов выглядел свежим и полным сил. Он уже успел одеться, побриться, пах хорошим одеколоном и улыбался. — К бою готов, Николаич?

— Это смотря что ты имеешь в виду… — уклончиво ответил Максимов. — Похоже, что готов…

— Да я не в этом смысле! — хмыкнул Карпов, быстро скосив глаза на то, что Максимов пытался спрятать в ладонях. Старания Али привели к результату, который спрятать не слишком-то удавалось. — У меня есть план…

— Слушай, ты меня так и будешь держать тут, в коридоре?! — рявкнул Максимов. — Можно мне в сортир сбегать для начала?

Карпов снова хмыкнул и пошел на кухню, сразу начал греметь там чайником, звякать посудой, и вообще — изображать из себя этакого бодрячка… По крайней мере, Максимов, совершая утренний туалет, воспринимал звуки, наполнявшие квартиру, именно так.

«Чего он веселится-то? — думал Николай Николаевич. — Был бы повод… Нас в любой момент прирезать могут, как поросят, а он веселится! Хоть бы знать, кто на нас так наехал, было бы легче. А то — полная непонятка».

Когда он, завернувшись в полотенце, вышел из ванной, Аля, как оказалось, уже изменила направление своей активности. Поняв, что время для постельных утех истекло, она переместилась на кухню и весело толкалась там на пару с Карповым: варила кофе, жарила блинчики, хохотала. В общем, чувствовала себя великолепно.

«Все бы ничего, если бы на нас гона не было, — продолжал размышлять Максимов, пройдя в комнату и быстро одеваясь. — Если бы не эти сволочи, которым опять от меня что-то надо… Жил бы здесь и жил. С этой самой Алей. Она бы, наверное, согласилась… Тихо, спокойно, никто не трогает — нормальная семейная жизнь! Уютно, тепло, мягкая постель и накрытый стол. И женщина-то она, оказывается — ух какая! Просто неугомонная!..»

— Мы с Алей тут решили… — сказал Карпов, завидев в дверях кухни Николая Николаевича. — Решили, что она, Аля то есть, сходит в больницу к Белкиной.

— Зачем? — Максимов сел на табурет и закурил.

— Не кури натощак, Коленька, — проворковала Аля. — Это очень вредно для желудка.

— Ну как зачем? — Карпов поставил перед Николаем Николаевичем чашку с дымящимся кофе (Максимов отметил, что чашка была чайной, большой, грамм на сто пятьдесят, если не на все двести). — Надо же с чего-то начинать? По крайней мере, это хоть какая-то зацепка… Может быть, она видела что-нибудь, а милиции сказать об этом боится?

— А ей, Але, значит, все расскажет? Да она Али еще больше испугается, чем ментов! — пробурчал Максимов, чувствуя, как в нем растет недовольство складывающейся ситуацией: «Почему это все решают без него и за него?..»

— Я такая страшная? — промурлыкала хозяйка.

— Нет, не в этом дело…

Карпов прыснул.

— Аля, извини! — Максимов с удивлением почувствовал, что краснеет. — Я не то хотел сказать.

— Ну-ну… — Аля закурила и, демонстративно отвернувшись к окну, стала пускать колечки дыма.

— Я думаю, что тебе просто опасно, наверное… И потом, что ты ей скажешь?..

— Я женщина, Коленька, — проникновенно сказала Аля, повернувшись к нему. — Уж я соображу, как мне с другой женщиной говорить. И думаю, мне она больше расскажет, чем вам обоим, вместе взятым!

— Если у нее есть, что рассказывать… — покачал головой Карпов. — Ладно. С этим решили. А мы…

— А у нас тоже найдется чем заняться, — отрезал Максимов. — Пойдем с тобой…

— Куда?

— В «Пальму». Ну, то есть в «Штаб» этот долбаный. Начнем танцевать от печки. Откуда наши проблемы начались? Оттуда. Вот, значит, там и начнем копать.

— Мало тебе показалось в прошлый раз? — спросил Карпов.

— Мне — нормально! А теперь я хочу сделать так, чтобы и этим сволочам мало не показалось.

— Другими словами, мы с тобой вдвоем всю кодлу будем мочить? Так?

— Хоть бы и так, — кивнул Максимов. — А что? Слабо?

— Слабо, — признался Карпов. — Чтой-то я сумлеваюсь…

— А ты не сумлевайся! Ты мне доверяешь — как старшему товарищу? Помню, было время, еще совсем недавно, когда и ты мне доверял, и еще человек пятьдесят. Делали, что скажу… И неплохо получалось!

— Да, — согласился Карпов. Неплохо. Но тогда было пятьдесят человек, а сейчас — я один. Ну, кроме тебя.

— Как это — ты один? Аля вот еще… — Максимов встал, шагнул к хозяйке и обнял ее за плечи. — Ты же с нами, Алечка?

— Ох, мужчины! Во что вы меня втягиваете? Какие-то бандитские, просто-напросто, разборки…

— Никаких разборок, Алечка. — Максимов крепче прижал ее к себе. — Просто, как раньше говорили, восстановление чести и достоинства. Нынче такие слова не в моде.

— Ну, если речь идет о чести и достоинстве, — пискнула Аля, заулыбавшись, покраснев и заерзав по телу Николая Николаевича, — если так, то я, конечно, с вами… Редко в наше время встретишь настоящих мужчин. Все какие-то… Заморыши!

Карпов многозначительно посмотрел на Максимова и одобрительно покачал головой. Николай Николаевич кашлянул.

— Ну, Алечка, пора нам.

— Может быть, бутербродиков вам сделать? — захлопотала женщина. — А то… где вы покушаете-то? Раз ищут вас, вам нельзя по ресторанам рассиживать…

Карпов улыбнулся, а Максимов очень серьезно посмотрел женщине в глаза.

— Некогда нам будет, Алечка, бутерброды кушать. Мы уж лучше вечером спокойно у тебя поужинаем. Купим чего-нибудь вкусного… Как вчера.

— Если как вчера… То я согласна! — Аля даже захлопала в ладоши. — Тогда, господа, до встречи!

Максимов поцеловал Алю в губы и, быстро отвернувшись, пошел в прихожую.

На лестнице Карпов хлопнул его по плечу.

— Слушай, ты ее, по-моему, не на шутку охмурил. Как она прыгала-то все утро! Как девочка просто… Я боюсь, она в этой больнице… Лишнего не наболтала бы, а?

Максимов вместо ответа вздохнул.

— Ты чего? — Карпов посмотрел на него уже с подозрением во взгляде. — Чего ты, Николаич? Влюбился, что ли?

— В наши годы об этом не говорят, Толя, — серьезно сказал Николай Николаевич. — А она лишнего не сболтнет. Она не такая простушка, какой старается казаться. И какой хочет быть.

— Ты думаешь?

— Конечно, — Максимов снова тяжело вздохнул.

— Мы с ней, знаешь, Толя, в чем-то похожи. Хотя у меня по-другому сложилась жизнь, конечно, но если глобально смотреть, то…

— То что?

Друзья вышли на улицу и Максимов поднял руку, останавливая такси.

Забрызганная грязью «Волга» затормозила, едва не задев Максимова обшарпанным крылом.

— На Сортировочную, — буркнул Николай Николаевич, открывая дверцу и вваливаясь в салон.

Карпов устроился сзади.

— Одинокая она, — продолжил Максимов начатую тему, обернувшись назад, к Анатолию. — Одинокая и, в общем, несчастная. Такая, знаешь, работница, работяга, правильный человек… Который всю жизнь пахал на это долбаное государство, а получил… Ну, квартирка, положим, у нее тоже, я чувствую, коммуналка бывшая. И ее, кажется, расселяют. И Алю выселят, я думаю. По всему судя, недолго ей в центре жить. Дадут где-нибудь на Озере Долгом однокомнатную… В лучшем случае.

Карпов кашлянул.

— Что с тобой? — спросил его Николай Николаевич.

— Ничего-ничего, продолжай, Николаич.

— Да… И бензин тоже… Каждый день, суки… — послышалось с водительского места.

Максимов покосился на водителя… Мужик в хорошей кожаной куртке, ухоженый, совсем не похожий на голодающего, или даже просто забитого жизнью, человека — с толстым золотым перстнем-печаткой на безымянном пальце, с лоснящейся, чисто выбритой физиономией. И вот на этой физиономии отражалась сейчас глубокая внутренняя неудовлетворенность жизнью. Водитель высказался в таком тоне словно изо рта у него вырывали последний кусок, а других в ближайшем будущем не предвиделось.

— …Суки, как жить? Непонятно… — произнеся это, шофер замолчал. И замолчал очень внятно, надежно, скорее всего, надолго.

— М-да, — покачал головой Максимов, не зная, как реагировать на тираду таксиста. — Так вот, Толя… Понимаешь, она меня зацепила этим самым… Простотой своей, ну, в хорошем смысле. Понимаешь меня?

— Понимаю. Человек из народа.

— Едрена в корень, что с народом делают, суки! — вдруг снова «включился» таксист. — Дышать не дают…

Не обращая внимания на дискретные рассуждения водителя, Максимов вытащил сигареты и закурил, выбросив спичку в окно.

— Толя, ты зря иронизируешь…

— А кто тебе сказал, что я иронизирую? Разве это не так? Разве она не человек из народа?

— Так, так. Только слышать это сейчас как-то уже… Такие вещи не очень серьезно воспринимаются. Разве в качестве ерничанья.

— Согласен, — ответил Карпов. — Но смысл-то не меняется.

— Понимаешь, — продолжал Максимов, — она — это как бы я в прошлом. Если бы вся эта история со мной не случилась, не встретил бы я тогда, ну, в самом начале, Писателя, то так же вот, как она… Жил бы себе тихо-спокойно, один как перст… Ходил бы на работу… Вечером — домой. К телевизору.

— Да брось, Николаич. Ты бы спился уже давно!

— Может быть. Может… Да, в этом смысле, что мне вся эта байда на пользу пошла, конечно. Только вот я думаю: хорошо ли мне стало? От всех этих денег? От дел этих, от которых не то что голова кругом, а и все кувырком. У меня последние месяцы вообще крыша ехать начала. Ночами не спал, заснуть не мог. Уставал, как собака, домой приходишь — и куришь всю ночь. Адреналин бушует — ни сна, ни отдыха…

— Что — бизнесом занимаетесь? — спросил водитель. — Штука такая… Если кто серьезно занимается, тоже пашет день и ночь. Бизнес — штука серьезная… Но я, извините, бизнес уважаю только один.

— Какой же? — Карпов чувствовал, что шофер все равно перетянет беседу на себя.

— Производство, — солидно произнес шофер. — А торгаши эти все… Мусор!

— Производство — оно, конечно… — Максимов снова попытался вернуться к своей «больной» теме. — Она мне как родная, понимаешь, Толя? Все, что было до этого, все эти девчонки — это как бы искусственное. А с ней — это настоящее! Я с ней не думаю о том, что мне говорить и как выглядеть…

— А с девчонками что, думал?

— Нет, с ними тоже не думал. Но с ними мне говорить было не о чем. Они меня не понимали. А с Алей я душой отдыхаю… Просто взял бы — да и женился!

— Сейчас жениться, мужики, — рискованная штука, — солидно промолвил водитель. — У меня тоже была одна… — Он покосился не недобро нахмурившегося Максимова и закончил:

— Нет, конечно, если человек хороший, то да… И если работа есть… А то семью кормить-то — проблема! Ей же то надо, се надо. Колготки, шмотки, да косметика всякая… Нет, если глянется, то да… И у меня, мужики, все было путем, а потом расписались… Она и говорит: я маму, мол, пропишу у тебя… Ну и поехало: такое началось, врагу не пожелаешь!..

— У тебя, Николаич, я смотрю, прямо любовь с первого взгляда, — Карпов попытался прервать монолог шофера.

— Любовь не любовь, а я чувствую, что это мой человек. Я, понимаешь, Толя… Я такой же, из той же сферы, в какой она живет. Мне ведь тяжело все это… Ты не думай…

— Что — тяжело?

— Ну, все это… Разборки, терки… Наезды…

Теперь шофер в свою очередь покосился на Максимова, но промолчал.

— Мне бы тихонько жить, по-семейному, по-домашнему… Набегался уже… Я вот думаю: квартира у меня есть…

— Кстати, о квартире… — начал было Карпов, но резко замолчал.

— Что? — спросил Максимов.

— Ничего. Потом, — ответил Толя. — Потом договорим.

— Приехали, — сказал шофер. — Где вам надо?

— Нам там надо, — подражая водителю, откликнулся Максимов, махнув рукой вперед. — К платформе поближе.

Водитель остановил машину, взял протянутую Максимовым сотенную бумажку и полез в кошелек за сдачей… Долго перекладывал червонцы из одного отделения в другое. Высыпал на ладонь мелочь, что-то некоторое время подсчитывал в уме. Ссыпал мелочь обратно, закрыл отделение для монет на кнопочку. Потом снова открыл его и снова высыпал монеты на ладонь. Достал пачку пятидесятирублевок, пошелестел ими и убрал назад.

— В чем проблема? — спросил, не выдержав, Карпов. — Сдачи нет?

— Сейчас, сейчас… — Водитель снова принялся терзать свой бумажник.

Наконец водитель скомбинировал денежные знаки и отдал Максимову семьдесят рублей.

— Спасибо, старик! — бросил ему Карпов.

Но водитель неожиданно зло хлопнул дверцей и вихрем умчался на выпустившей клубы ядовитого дыма «Волге» в направлении центра.

— Вот тебе и человек из народа! — покачал головой Карпов.

— Да ну его в задницу… — Максимов сплюнул на асфальт. — Хапуга! Мне плевать на эту сдачу, но я из принципа хотел посмотреть, как он себя поведет.

— Ага. А он только и ждал, когда мы плюнем и отвалим.

— Дармоед! — подытожил Максимов. — Ну, пошли.

Карпов не стал расспрашивать Николая Николаевича о цели их поездки, а молча запрыгал вслед за ним через рельсы, через какие-то ямы, ухабы — и снова через рельсы, через мазутные лужи и горы щебня, углубляясь в самое сердце огромной железнодорожной развязки, на которой сортировались поезда, приходящие в Питер со всей страны и тащившие в город все, что в этой стране еще производилось.

После пятнадцати минут непрерывных прыжков, чертыханий и поскальзываний Максимов остановился.

— Ф-фу! — выдохнул он, тяжело дыша. — Давненько я тут не был.

— А что мы тут потеряли? — решил все-таки поинтересоваться Карпов.

— Не «что», а «кого». И вовсе не потеряли. Нас ждут.

— Как это — «ждут»? Ты что — договорился? Когда успел?

— Вчера, — просто ответил Максимов. — Вчера и договорился. Пока ты там бухал с Алей, я вышел, позвонил… И договорился.

— A-а… Ну веди, Сусанин.

— Вот, — Максимов указал рукой на одноэтажный домик, сложенный из серого, грязного и выщербленного кирпича.

— Это что?

— Это как бы будка… Захар тут, большей частью, живет. Дома у него жена, дети, скандалы… Он тут и сидит, на работе. Оборудовал все, кровать притащил…

— А Захар — это кто?

— Мой старый знакомый. Сторожем работает. Сколько уж лет, а все сидит на одном месте… Есть все-таки в этом мире непреходящие ценности!.. Я с ним познакомился, еще когда в институте работал. Мы сюда с ребятами бегали. Вино покупали.

— Здесь?

— А что? Захар дело наладил — будь здоров! Здесь же составы стояли с вином: из Грузии, с Украины, из Молдавии, Армении — да отовсюду! Хочешь — коньяк, хочешь — вино. Бывало и в розлив. Возьмешь ведро…

— Прямо — ведро?

— Ведро! Дядя Ваня нацедит из цистерны…

— Дядя Ваня?

— Это нарицательное… Дядя Ваня — это сопровождающий, который с вином едет от места погрузки до пункта назначения. Я не знаю, правда или нет, но мне говорили, что они без зарплаты катались.

— В смысле?

— Ой, Толя, ну ни хрена не понимаешь! Это же Советский Союз был… Все вокруг народное, все кругом — мое. Он, пока едет из своей Грузии, на каждой станции торгует. Усушка, утруска, бой — как там это у них все называлось? Если у него цистерны, тысячи тонн вина, как ты думаешь — много там убудет? Или вагоны с ящиками, с бутылками… Ну, продаст десяток ящиков с состава — хрена ли это? Потери, что ли? Зато он стеречь их будет, как свои. Зубами рвать каждого, кто посягнет. А за зарплату — стал бы он все это винище стеречь? Да по фигу! Спал бы или девку бы драл у себя в каморке. А когда свое — это другой коленкор. Это — как зеницу ока…

Они подошли вплотную к домику. Максимов дернул ручку двери — дверь не поддалась.

— Чего? Нету? — спросил Карпов.

— Да тут он. Куда ему, на хрен, деваться? Мы ж договаривались…

Николай Николаевич несколько раз ударил носком заляпанного грязью ботинка в железную дверь.

— Кого черт несет? — Хриплый голос был громким, словно хозяин давно стоял прямо за дверью и слушал, о чем беседуют его гости.

— Это я, Захар, открой… Николаич!

— А ты там с кем?

— Свои. Все нормально.

— Свои — не свои… Ходют, понимаешь, от работы отрывают… Щас, мужики, щас…

Карпов услышал скрежет и лязг металла. Судя по всему, таинственный Захар запирал дверь своей халупы на металлические засовы. И вот наконец стальная плита дернулась и надвинулась на них, заставив Максимова даже отступить на шаг назад.

— Ну, проходите, раз уж пришли… — недружелюбно сказал хозяин.

Захар оказался крохотным пожилым мужичком: настолько малого роста, что еще чуть-чуть — и можно было бы назвать его карликом. В плечах Захар тоже был не широк, лысая головка, лицо, поросшее седой, редкой щетиной, тонкие руки, торчащие из рукавов засаленного черного пиджака, надетого поверх темной от пота майки — все это никак не вязалось с громким хриплым басом, который вырывался из цыплячьего горла железнодорожного аборигена.

— Это Толя, мой товарищ, — сказал Максимов, указывая на Карпова.

— Толя… Ну, Толя, давай, садись — фигли торчишь, как столб? Меня Захаром величают… Захар Яковлевич…

— Добрый день, Захар Яковлевич, — с улыбкой произнес Карпов, присаживаясь на колченогий венский стул и осматривая помещение.

Комната, в которой Захар принимал гостей, имела вид совершенно не жилой, а выглядела как нормальная слесарная мастерская — с верстаком, на котором были привинчены тиски, со стеллажами, заполненными разнообразным инструментом, с маленькими токарным и сверлильным станками у дальней стены, пол был застелен металлическими листами; люминесцентные лампы заливали комнату ярким белым светом. Дополняли картину металлические высокие шкафчики для рабочей одежды, какие стоят обычно в заводских раздевалках.

Хозяин запер дверь на засов, прошаркал к верстаку и, не глядя на гостей, стал перекладывать с места на место лежащие рядом с тисками напильники, зубило, молоток, бряцая металлом о металл.

— Так что, Николай Николаич, это дело надо бы…

— Я не взял, — быстро ответил Максимов. — Ты же сказал…

— Ни хрена не надо брать! Что ты там, в городе, возьмешь? Забыл, что ли, куда пришел?

— В том-то и дело, Захар, что не забыл.

— Ну, то-то…

Захар поднял голову от верстака и впервые в упор взглянул на Карпова.

— Ты кто? — просто, без обиняков спросил он, сверля Анатолия своим колючим, таким же металлическим, как и все окружающие предметы, взглядом.

— Я?

— Ну ты — кто же еще? Этого-то я сто лет знаю… — Захар махнул рукой в сторону Максимова, показав этим: да, мол, сто лет знакомы. И при этом видно было, что большим пиететом Николай Николаевич у него не пользуется.

— Карпов… Анатолий…

— Шахматист, что ли? — Захар сморщился и скрипуче рассмеялся своей сомнительной шутке.

— Нет, — спокойно ответил Карпов, решивший выиграть словесную дуэль с этим въедливым старикашкой. — Нет. Не шахматист. Следователь. Правда, бывший. А теперь вот, просто товарищ Николая Николаевича.

— А чего ты мне Николая-то Николаевича суешь? Чего ты им прикрываешься? Ты за себя говори.

— Так я уже… Вроде все сказал.

— Оставь его, Захар, не пугай человека, — вступился за Толю Максимов. — Чего прицепился?

— А того, что шляются всякие… Откуда я знаю — что за человек? Я его в первый раз вижу. Следователь, говорит. А что мне-то с того? Если б сказал, какого отделения, какого управления, может, я бы и сообразил, что он за следователь… А так: «Я — следователь…» Подумаешь, важный какой! Да я этих следователей столько перевидал, я их всех вот где… — Захар сжал сухой кулачок. — Вот я их всех где держал! Было время… Теперь-то другие все. Те-то, мои, все, поди, в коммерцию пошли. Или в бандиты… А ты что — тоже в бандюганы подался? А, следователь?

Карпов вопросительно посмотрел на Николая Николаевича.

— Захар, кончай, — Максимов хлопнул себя ладонями по коленкам. — Кончай, старый, а то друга моего зашугаешь совсем… Мы же по делу.

— По делу они… А я, можно подумать, без дела тут сижу. Дел столько — только успевай поворачиваться, чтобы со спины не подъехали. Это тебе не семьдесят пятый год!

— Ладно, Захар, про семьдесят пятый ты нам потом расскажешь. Ты скажи лучше, я могу к тебе обратиться?

— Ты ж уже пришел, значит, и обратился… Короче, харэ пургу гонять, пошли вмажем, ребятки мои.

Захар ловко сбросил свой кургузый пиджачок, даже не сбросил, а как-то выскочил из него, дернув плечами и быстро выгнув спину. Открыл один из шкафчиков, кинул пиджак внутрь — и Карпов мог поклясться, что тот не упал неопрятной кучей тряпья на пол, а повис на специальном, предназначенном именно для него, крючочке.

Грубый и хамоватый Захар начинал ему почему-то нравиться.

— Чего расселись? Пошли в спальню! — Захар, оставшийся в майке, которая обнажала его тощую, впалую грудь, острые ключицы и странно не гармонировавшие с общей внешней хилостью, мускулистые, хотя и тонкие руки, махнул в сторону неприметной двери, ведущей, надо полагать, в соседнюю комнату.

Так и оказалось. Максимов отворил дверь и первым прошел в помещение, оказавшееся вполне приличной гостиной. Или спальней. Или кабинетом. По выбору хозяина, комната, открывшаяся глазам Карпова, могла выполнять все эти функции последовательно или одновременно.

Стены, отделанные обожженной вагонкой и покрытые лаком, придавали помещению характер официальный, служебный. Однако мягкий уголок у стены выглядел вполне по-домашнему. Буфет, книжный шкаф, стойка с видеомагнитофоном и компакт-плейером дополняли интерьер, а наличие письменного стола со стоящим на нем компьютером говорило о том, что хозяин — человек вполне современный. И он не просто здесь спит, ест и пьет, а еще и работает: в соседней комнате — руками, в этой — головой.

Дальняя стена комнаты была не сплошной — она открывала проход в маленький «аппендикс», где, по-видимому, находились кухня и все остальные, так сказать, службы. Это и подтвердил Захар, бросив гостям:

— Посидите тут, а я сейчас лапы вымою…

Сказав так, он исчез за перегородкой, и Карпов услышал шум льющейся из крана воды и громкое веселое пофыркивание Захара.

— Ну чего, Толя? — Максимов посмотрел на Карпова с усмешкой. — Как тебе мой кореш?

— Нормально, — ответил Карпов, пожав плечами. — Я еще не знаю, какие у вас дела, так что судить рано.

— Это не у меня с ним дела. Это теперь дела наши общие, — как-то таинственно ответил Максимов.

Но тут в комнату вернулся хозяин — посвежевший, с капельками воды на лысине, облаченный теперь в толстый пушистый свитер и джинсы. В руках Захар держал литровую бутылку водки и три стакана.

— Слышь, дружище, — бросил он Карпову. — Будь человеком, помоги, а? На кухню зайди — там закуска на столе какая-никакая… Притарань?

Карпов кивнул и отправился за перегородку, где действительно обнаружил крохотный закуток, отведенный Захаром под кухню. Здесь стоял высокий, в рост человека, холодильник и помещались еще газовая плита, малюсенький, на одного, столик и крохотный табурет. На стене висела полочка с тарелками, стаканами и ложками-вилками.

Карпов взял со стола большое блюдо, наполненное магазинной «нарезкой» — ломтиками ветчины, колбасы, буженины и просто копченого мяса.

— Хлеб есть? — крикнул он за перегородку.

— В холодильнике, — ответил Захар. — Возьми там еще водички какой-нибудь…

Когда Карпов притащил в комнату закуску, бутылку боржоми, найденную в холодильнике и, на свой страх и риск, пепельницу, сделанную из снарядной гильзы, Максимов и Захар уже о чем-то тихо беседовали.

— Во! — воскликнул Захар, увидев Анатолия с полными руками снеди. — Молодец! Соображаешь!

Карпов только пожал плечами, не зная, что ответить… Кажется, ничего сверхъестественного он не совершил: ну, подумаешь, собрал закуску на кухне!

— Ну что, Николаич, — продолжил Захар, наполняя стаканы. — За знакомство?

Когда они выпили по первой, Захар быстро кинул себе в рог кусочек мяса и снова схватился за бутылку.

— Между первой и второй перерывчик небольшой…

— Захар… Может быть, закончим с делами? — Максимов взял пустой стакан и стал вертеть его в руках, давая понять хозяину, чтобы тот не спешил наливать.

— Э-э, ну-ка поставь на место! Ты чего это, Николаич? Навык потерял? Не узнаю…

— Да нет, не потерял… Я надеюсь, — ответил Максимов. — Просто дело-то уж больно деликатное…

— Ха-ха! — мрачно хохотнул Захар. — А что ко мне — по другим, что ли, делам ходят? Только когда задницу прижгут, тогда и бегут. Когда прищучат так, что деваться некуда, только тогда к Захару — помоги, выручи, будь другом! Нет, чтобы так просто зайти на огонек, выпить-закусить… Деловые все стали!

— Ну, давай, — согласно кивнул Максимов. — Раз так, давай, черт с тобой, расслабимся…

Карпов выпил еще полстакана и подумал, что если так пойдет, то сегодня они не то что никаких дел не сделают, а, вполне возможно, вообще отсюда не выйдут. Заночуют где-нибудь на коврике… Уж больно мощный темп взял хозяин!

— Ладно, — словно прочитав его мысли, сказал Захар. — Теперь к делу. А потом — продолжим. Я давно не выпивал, мужики. Дня три. Чего-то никто не заходит, а один я не люблю… Ну что там у тебя?

— Ребят можешь собрать? — Максимов отодвинул от себя пустой стакан, словно для того, чтобы он не отвлекал от делового разговора и не соблазнял.

— Каких ребят?

— Ну, Бойца, Шурика, Лопату… Всех твоих следопытов… Они что поделывают?

— Они? Они как всегда: роют чего-то там… Приносят мне всякий хлам свой ржавый… А для чего они тебе нужны-то?

— Разобраться с одним козлом.

— Я тебя не пойму, Николаич. Ты с бандитами хочешь воевать, что ли?

— Почти. Не воевать, а наказать.

— Ну ты дал! Кому, на хрен, это нужно? Одни неприятности… Вот ты — ты же тоже тут, говорят, с «братвой» якшался? И чего?

— А ничего.

— Я так и думал, — улыбнулся Захар. — Не нашего это ума дело — бандитствовать. Наше дело — жить спокойно и другим жить давать. А ты полез в это говно… И как — понравилось?

— Если честно, то нет.

— А на хрена полез?

— Ну, как тебе сказать… Так вышло. Взял меня один авторитет на работу. А потом его грохнули. Братва решила, что я у них главным буду, вместо того.

— Как его величали-то, твоего первого? Которого грохнули?

— Писатель.

— Слыхал, — Захар встал со стула, прошелся по комнате, провел пальцем по корешкам книг на полке, повздыхал. — Хреновое дело! Это — темная компания… На политику завязана.

— Вот я сейчас только это понял. На своей шкуре.

— Да? Ну-ка, давай поподробней!

— А чего — подробней? Как начал работать в команде…

— В банде, — поправил Захар Николая Николаевича.

— Ну как хочешь называй… Только мы ведь не грабили мирных граждан.

— Ага, Робин, мать твою, Гуд.

— Ну вот, короче, пусть Робин Гуд… Только как стал работать, так сразу и почуял: что-то не то, какая-то подстава идет… Так и вышло. Ну на первый раз мы отбились…

— Это не та история, когда в Рыбацком особняк взорвали?

— Та самая. А ты откуда знаешь?

— Слухами земля полнится, — усмехнулся Захар. — Ну а дальше? Теперь-то что? Ты же сказал, что отвалил от бандитов своих?

— Отвалить-то отвалил, да и нет уж тех бандитов. Большинство перестреляли там, в Рыбацком. А остальные, которые помельче, либо разбрелись по другим компаниям, либо сидят.

— Ну? А сейчас что с тобой приключилось, горемыка?

— Сейчас!.. Про убийство депутата слышал?

— Маликова? Слыхал. Газеты почитываем.

— Ну вот… На меня вешают.

— Ух ты! Как же ты это, Николаич, так влетел?

— Да чтоб я знал!

— А кто? Кто вешает-то?

— Ну кто может вешать такие истории? Все: и менты, и бандюки. Причем очень круто взялись. У него… — Максимов кивнул в сторону Карпова. — У него вчера товарища убили. Тоже мента. Он что-то знал: нас предупредил, чтобы мы домой ко мне не ехали… Заскочили к нему, а он уже на полу лежит, в кровище весь… Так-то.

— Ну ты попал, Николаич. Даже не знаю, что тебе и посоветовать. Налей-ка… — Захар повернулся к Карпову. — Так, говоришь, дружка твоего вчера…

— Да.

— Как звали дружка?

— Володя. Володя Григорьев. А что?

— Да ничего… Налил?

Карпов пододвинул к Захару наполненный стакан.

— Ну, поехали, братцы…

Захар влил в себя водку, крякнул, пружинисто встал и подошел к письменному столу. Достал из ящика трубку радиотелефона.

— Але! — проскрипел он, набрав номер. — Здорово, старый хрен. Я, я, кто же еще… Слушай, будь ласков, узнай про такого Григорьева Владимира. Кто он, что он… Мент он, из ваших. Да, судмедэксперт. Говорят, вчера у него неприятности были. Ну, перезвони, короче. Все, даю отбой. — Захар положил трубку на стол.

— Оружие мне нужно, Захар, — сказал Максимов.

— Ха, оружие… У тебя что, после твоих бандитских похождений не осталось, что ли, ни ствола?

— Не осталось. Нас менты трепали так, что оружие иметь — себе дороже бы вышло.

— Ясно, ясно… Ну, допустим, будет тебе оружие. Допустим, поговорю с ребятами. И что ты думаешь делать?

— Я же сказал: у меня ниточка есть. Буду весь клубок разматывать.

— Клубок… А куда тебя эта ниточка приведет, ты хоть себе представляешь? Это тебе не гопоту гонять по параднякам… Привык, понимаешь, хозяином себя почувствовал! Там «контора», наверняка, задействована — они тебя в порошок сотрут. Да и меня, за компанию.

Мобильный телефон, лежавший на столе, запикал и завибрировал.

— Але! Да… Ну? Узнал?.. Ага, ясно, я так и думал. Все, спасибо. Заходил бы как-нибудь водки попить, что ли…

Захар отключил телефон.

— Григорьевым вашим «контора» занимается. Вот так. Вляпался ты, Николаич, в говно, и меня тянешь… Ребят еще хочешь туда же…

— А что за ребята? — спросил Карпов.

— Ребята? Какие ребята? — Захар удивленно вытаращился на гостя. — Я разве говорил про каких-то ребят?

Карпов, поняв, что тема закрыта, пожал плечами.

— Давайте выпьем, что ли? — хотел Анатолий свернуть со «скользкой» дорожки.

Но Захар досадливо махнул на него рукой и снова повернулся к Максимову:

— Слушай, Николаич, мы с тобой давно друг друга знаем. Ты помнишь, как мы познакомились?..

Тут Захар пустился в воспоминания, из которых Карпов вынес для себя чрезвычайно много интересного. Особенно если учитывать его ментовской опыт и уверенность, что, по крайней мере, в этой-то епархии он знает все.

Оказалось, что это далеко не так. Не все знал Карпов, не все…

Выяснилось, что станция Сортировочная представляла собой некий особый район, этакое государство в государстве.

Ничего необычного в этом не было. Каждый крупный промышленный район обладал чем-то вроде отрядов самообороны. В советское время называли «добровольной народной дружиной»; дружинники — крепкие мужики из рабочих, которые пользовались определенными льготами, как материальными на непосредственном своем месте работы, так и моральными, со стороны органов охраны правопорядка. Эта моральная сторона заключалась в том, что лучшим из числа дружинников позволялось многое — обычно жестко пресекаемое, если таковое совершалось обычными гражданами.

В это странное, полулегальное «ополчение», существовавшее на территории любого большого предприятия, входили и местные милиционеры, которые замечательно договаривались с администрацией, с высшим начальством и, кроме официальной своей зарплаты, получали еще и премии. Премии, бывало, выписывались официально, а чаще — вручались из рук в руки. Это было и приятнее, и легче — для обеих сторон.

Кое-какую информацию из этой области Карпов, конечно, имел… Любой мент скажет, что законными методами — вернее, ТОЛЬКО законными — справиться с преступностью не удастся, как ни прыгай, ни пыжься и как не сверкай звездами на погонах. Это ясно! Недаром народная мудрость гласит: закон, мол, что дышло — куда повернул, туда и вышло.

Карпову рассуждать на эту тему было просто скучно — как о чем-то давно известном и миллион раз обговоренном.

Но то, что творилось на Сортировочной, как здесь было поставлено дело охраны (сначала социалистической, потом — кооперативной и, наконец, частной собственности), чем занимался здесь три десятилетия этот лысый карлик Захар — все это стало для Анатолия настоящим откровением.

— Ты уже тридцать лет здесь? — не удержавшись, спросил Карпов, пока в очередной раз наполнял стаканы.

— Не встревай! — махнул рукой Захар и принял из рук Анатолия стакан. — Не встревай и слушай старших. Мы тут, понимаешь, в кои-то веки встретились, дай хоть молодость вспомнить…

И, выпив свою водку, в ход пошла уже вторая литровка, Захар, похлопывая по плечу Максимова (который тоже иногда умудрялся вставлять в речь хозяина несколько фраз), продолжил свой рассказ.

Видимо, действительно, в последнее время ему не с кем было поговорить, и повествование его выходило подробным и обстоятельным. Говорил Захар с видимым удовольствием, обращаясь большей частью к Максимову. Но иногда он поворачивался и к Анатолию, повторяя и поясняя непонятные места.

Из пространных воспоминаний Захара, делающихся все более и более запутанными после каждого нового выпитого стакана — бесконечными перескакиваниями из одной исторической эпохи в другую, с нестройной чередой поступков и действующих лиц, с ситуациями, которые то вытекали одна из другой, то никак не соотносились — Карпов так и не понял, за что Захара уволили из милиции.

Захар Яковлевич — бывший мент: это в рассказе обозначилось явно. Однако за что ею (еще в далекие брежневские времена) вышибли со службы, осталось неясным. На власть обиды он не держал, ему и до сих пор было наплевать, какая на дворе власть. Захар абсолютно лояльно относился и к Брежневу, и к Андропову. Горбачев для него был лишь «равным среди равных» в общем ряду вождей, а о Ельцине он если и отзывался, то только в положительном смысле.

— Здоровый бугай! — бормотал Захар. — Последнее время только сдал. Постарел, одно слово. А так — молоток. Квасит по-нашему и говорит как человек. Без этих всяких экивоков… Живой мужик, короче… Люблю таких!

Главным жизненным приоритетом Захара была работа.

— Кто работает, — вещал он, — у того все есть. Скока надо, стока и будет. Скока хочешь, стока и заработаешь. Я вот хотел домик себе сделать — сделал! И, между прочим, ни копейки в это все не вложил. Ну, то есть своих бабок…

— Что же, государство тебе хоромы эти отгрохало? — спросил Карпов, который уже в самом начале захаровской «истории» перешел с ним на «ты».

— Тина того. Можно сказать, государство. И оно мне, за то, что я для него сделал, еще больше должно… Хотя — жаловаться грех. Я с него главное имею. То, что всегда хотел.

— Что именно? — Карпов протянул Захару наполненный стакан.

— А не угадаешь!.. Покой я имею. Никто меня не достает. Делаю, что хочу. Понял?

— В каком смысле?

— А в прямом! Они там… — Захар указал рукой на потолок. — Они там, наверху, знают: я плохого не сделаю. Все, что тут творится, в конечном разе, на пользу им… — Он снова ткнул пальцем в потолок. — На пользу им пойдет. Ихнее добро берегу. И никто так, как я, этого не делает. Они могут нанять хоть сто человек в камуфляже, будут им платить огромные бабки, терпеть их закидоны, закрывать глаза на все, что они, эти охраннички, сами будут подворовывать, налево груз толкать… И толку не будет! А я один тут всю территорию пасу… Сколько уж лет — никто не жаловался. Сколько начальников сменилось, а я все здесь сижу. Ни одна сука меня тут пальцем не тронет. Да пусть попробует!..

Начинал Захар обычным сторожем. И не имел тогда никаких особенных привилегий. Ну, за исключением некоего круга знакомств среди ментов, которые, несмотря на увольнение Захара из органов вчистую, уважали его: приходили в Захарову сторожку, шушукались о чем-то с ним, просили совета и к мнению уже тогда, раньше времени облысевшего коротышки прислушивались.

Работники станции поначалу не воспринимали нового сторожа всерьез, особенно после того, как заметили его просто-напросто устрашающую страсть к выпивке. Сидел себе Захар Яковлевич (с очень нехарактерной для сторожа фамилией — Гинденблат) в своей сторожке, в том же самом кирпичном сером домике, что и теперь, с утра до ночи. Или с ночи до утра — это уж как смена выпадет — и пил водку.

Домик в те незапамятные времена еще не был оборудован с таким комфортом, какой посетители Захара могли наблюдать сейчас. Когда Захар Яковлевич Гинденблат заступил на свою службу, в строении не имелось даже туалета. Конечно, отсутствовали и газовая плита, и мебель. И верстаков-тисков-станков да перегородок, делящих помещение на две части (а если учесть аппендикс-кухню, то на все три), и в помине не было.

Были в домике только обшарпанные, выкрашенные отвратительной зеленой масляной краской неровные стены, застеленный серым грязным линолеумом пол (в пятнах от бесчисленного множества раздавленных окурков) и колченогий письменный стол с древним, треснутым телефонным аппаратом.

— Стул принеси из конторы, — сказал Гинденблату начальник, введя его в помещение. И добавил: — Чтоб сидеть…

— Понял, — лаконично ответил Захар.

Этот разговор с начальником происходил вечером. А утром следующего дня начальник, придя на работу, решил проведать нового сторожа… И увидел, что кроме стула «чтоб сидеть» в домике появился еще и продавленный, в темных пятнах на ветхой обивочной ткани, но вполне крепкий (что называется, в рабочем состоянии) диван.

— Чтоб лежать! — кивнул Гинденблат на диван, отвечая на немой вопрос удивленного начальника.

Где и как темной снежной зимней ночью раздобыл Гинденблат диван и кто помогал ему тащить эту мебель, которая весила, пожалуй, значительно больше самого Захара, так и осталось тайной. Начальник попытался было выяснить происхождение дивана, но Гинденблат отшучивался, отнекивался, отмалчивался и в конце концов предложил начальнику выпить.

— Чего?! — тихим, но очень страшным голосом произнес начальник.

— Чего-чего… — ворчливо-скрипуче отвечал Гинденблат. — Смена моя закончилась. Я уже не на службе. Имею право?..

И так он пронзительно заглянул снизу вверх в глаза начальнику, что тот машинально принял из рук Гинденблата полстакана водки, махнул, крякнул — и молча вышел из помещения, крепко хлопнув дверью. Он дал себе слово, что, как только переступит порог собственного кабинета, первым же делом напишет приказ об увольнении маленького еврея.

«Какой с него толк? — думал начальник, пробираясь к своей конторе и увязая по пути в снегу. — Только водку будет жрать да мебель тырить. Откуда диван взял? Точно — стащил из коридора какого-нибудь… Сука! Не зря его из ментовки поперли. Такой… Прыщ!»

Но когда начальник добрался наконец до своего кабинета, его отвлекли бесконечные телефонные звонки, обычная сплошная ругань с растяпами водителями (которые то не привезли песок, то не вывезли мусор), с такелажниками — эти вчера что-то отмечали, сегодня все, как один, явились на работу со страшного бодуна и, побродив по территории, дружно отправились за пивом… Не до Гинденблата стало начальнику. И вместе с тем какое-то странное, веселое тепло гуляло по телу Владимира Ильича — инженера транспортного цеха, отвечавшего, в числе прочего, и за территорию между платформой электрички и самой «Сортировкой» и имевшего в подчинении целую армию такелажников, сторожей, пожарников, техников, разного рода мастеровых, — непривычное тепло это вытеснило обычное утреннее раздражение. И вдруг он вспомнил о Гинденблате.

«А ведь правильно он мне накатил! — вдруг рассудил начальник. — Если с другой стороны на это посмотреть — что такого? Он же и в самом деле уже сменился. Опять же мне — приятное сделал… Не каждый день, конечно, так нужно начинать работать, но иногда-то можно…»

Заключив рассуждения так, Владимир Ильич потянулся к ржавому сейфу, открыл толстую тяжелую дверцу и достал свою заначку, которую обновлял регулярно, два раза в неделю. Сорвав с заначки пробку-«бескозырку», он плеснул в стакан на три пальца «Московской», выпил, задымил папиросой. День начинался, в общем, неплохо.

— Слышь, Ильич!.. — окликнул его вошедший в кабинет без стука дворник Максим.

Максиму было за пятьдесят, он не пил, не курил, слыл человеком «правильным», но на работу опаздывал регулярно и к обязанностям своим относился очень умозрительно.

— Слышь, Ильич, чего там у тебя за шестерка снег кидает? — ревниво спросил дворник. — Новый, что ли, кто? Я его не знаю… Лопату у меня, сволочь, вытащил из каптерки! Я ему говорю: сука, давай сюда лопату! А он меня послал… Я бы ему дал по башке, да думаю, скажу сначала тебе… А то — убью еще ненароком. Он махонький такой, потом меня же и привлекут. Я же, ты знаешь, если разойдусь…

— Пойдем поглядим, — весело ответил Владимир Ильич, чувствуя, как заначка начинает работать в его организме, производя любимые им биохимические процессы.

Выйдя на улицу, начальник обнаружил, что дорожка, ведущая от сторожки Захара до конторы, расчищена от снега, даже утоптана. И ходить по ней теперь — одно удовольствие!

— Ну и что? — лениво поинтересовался он у стоящего с унылым видом Максима. — В чем проблема?

— Да… Лопату, понимаешь… Увел… А она ж на мне числится!

Гинденблата в пределах видимости не наблюдалось.

— Пошли к нему, — вдруг сказал Владимир Ильич, сам еще не зная, что он сейчас будет говорить и делать.

Лопату они обнаружили, конечно, в сторожке Захара. Лопата, тщательно очищенная от снега, стояла у стены, аккуратно к ней прислоненная — как раз напротив таинственного дивана.

Гинденблат уже переоделся: в черный костюм-тройку, в вычищенные (хотя и старенькие) ботиночки, в белую рубашку. Даже галстук имелся! В таком виде он мог походить на кого угодно — только не на ночного сторожа-алкаша. В руках Гинденблат держал пальто, а на полу стоял кожаный портфель. Рабочая одежда лежала аккуратной стопкой на диване.

— Я слушаю вас, — проскрипел Гинденблат, всовывая руки в рукава и застегивая пуговицы пальто.

— Я…

Владимир Ильич внезапно понял, что претензии этого «козла» — Максима — по поводу его долбаной лопаты настолько никчемны, что их даже не стоит и озвучивать.

— Я хотел вам сказать, — неожиданно перейдя на «вы», сказал Владимир Ильич, — что Максиму может понадобиться лопата. Так он возьмет ее тогда…

— Чтобы на место поставил! — проскрипел Захар и двинулся к выходу. — До свидания, Владимир Ильич…

А следующей ночью Гинденблат задержал троих парней, воровавших ящики с коньяком.

Парни пришли ночью, судя по всему, хорошо зная, где стоит состав из Армении. Начали разговор с того, что хотят купить несколько бутылок дивного напитка, затем дали по башке «дяде Ване», оказавшемуся растяпой, и начали шустро сбрасывать ящики из вагона прямо на снег. Как они собирались транспортировать их дальше — это предстояло выяснить милиции… А Владимир Ильич смотрел в непроницаемые глаза Захара Гинденблата и пытался понять, как такому заморышу удалось справиться с тремя двадцатилетними здоровяками.

— Слушай, Захар…

— Яковлевич, — быстро вставил Гинденблат.

— Захар Яковлевич, — послушно выговорил начальник. — Поделись, как ты с ними управился?

В конторе, кроме них, никого не было: молодых гопников увез вызванный Владимиром Ильичем наряд милиции.

Гинденблат посмотрел по сторонам, глянул в окно и сказал равнодушно:

— А чего? Против лома нет приема…

— То есть? — не понял Владимир Ильич. — Ты что — с ломом на них?..

— Зачем с ломом? Нам лом пока, слава Богу, без надобности, — ответил Захар и вытащил из-за пояса пистолет «ТТ».

Карпов слушал историю невероятного Захара и думал: вот сидит перед ним живой материал для нового романа.

— Ты чего, заснул там, молодой? — Гинденблат хлопнул Карпова по плечу.

— Нет… Я слушаю.

— Слушаю… Я говорю — собирайтесь! Завтра приходите… Я парням позвоню. Здесь встретимся, побазарим. А насчет оружия… Подумаем, Николаич. Смутил ты меня, смутил. Дело тонкое. Я по своим каналам пробью, что за люди на тебя наезжают… Стоит ли тебе в это дело лезть?

— Так выхода нет, Захар, — сказал Максимов. — Нас уже пасут! Тут лезь или не лезь, а уже, считай, влезли. Поздно, как говорится, пить боржоми, когда почка отвалилась…

— Не, Николаич. Выход всегда есть. Можете свалить, к примеру, из города…

— Ну и что? — вступил в разговор Карпов. — Не найдут, что ли? И потом я, к примеру, не хочу никуда валить…

— Вот это верно! — кивнул Гинденблат. — Я тоже уже сто раз мог уехать. А нравится мне тут… Нравится! Потому и не уезжаю… Короче, так, мужики: сейчас ничего по делу сказать не могу. Разузнаем, поглядим, что с вами можно сделать. Но учти, Николаич, это все денег стоит.

— Да есть деньги, не волнуйся… Хватит денег.

— Зачем так сразу говоришь? Ведь не знаешь, сколько ребята запросят.

— Разберемся. Говорю — есть, значит — есть.

— Ну, ладно, мое дело — предупредить. За оружие, конечно, я отдельно возьму, а с ребятами сам договоришься… Все, голуби, разлетелись. Завтра, в это же время, здесь же.

Только выйдя на улицу, Карпов понял, насколько пьян.

— Э-э… Николаич… А как мы поедем?

— Поедем. Не волнуйся… Чего это тебя так растащило?

— А чего ж не растащиться-то? — Карпов громко рассмеялся. — Слушай, Николаич, давай еще возьмем? Але привезем…

Николай Николаевич тоже был уже, так сказать, на хорошем взводе. И, обдумав предложение приятеля, кивнул:

— Возьмем! Пить так пить. А то, знаешь, Толя, не люблю я этак — «по рюмочке, по маленькой»… Только Аля-то нас за алкашей не будет держать?

— Не тушуйся, Николаич, прорвемся! Она тоже выпить не дура.

— Да. Это я заметил. Ну что же…

Когда они приехали к месту назначения, поднялись к нужной квартире и позвонили в дверь, Максимов состроил Карпову страшную гримасу: держись, мол, не показывай сразу виду, что мы нажратые!

— Ой, мужчины наши пришли! — Аля стояла на пороге и широко улыбалась. — Да вы, кажется, погуляли?

— Погуляли, это точно, — кивнул Максимов, входя в прихожую. — И если ты, Алечка, не против, то, может быть, продолжим? Немножечко… Посидим, как вчера… Мы тут взяли кое-что…

— Обязательно, обязательно! — закричала Аля. — Тем более что у меня для вас такой сюрприз! Такой сюрприз…

— Какой сюрприз? — покачиваясь на пороге спросил Карпов. — Что за сюрприз?

— Вы пройдите. Пройдите в комнату-то…

Мужчины, не снимая ботинок, проследовали за хозяйкой в гостиную. На диванчике у окна сидела черноволосая, коротко стриженная молодая женщина. Карпов прищурился, шагнул вперед и поклонился.

— Анатолий Карпов, Советский Союз! Вы нам составите компанию по выпиванию легких спиртных напитков?

— Толя! Коля! Это же Наташа Белкина! Та, к которой вы меня отправили! Вы что — забыли все?!

— Нет, как можно-с! — отрапортовал Карпов. — Только Белкина… Белкина…

— Господи, Боже ты мой! Наташа Белкина, из больницы… Та, которую грузовик сбил!

— Ах, Белкина! Это та, что от Маликова!

Максимов отстранил плечом своего забывчивого товарища, подошел к женщине вплотную и внимательно посмотрел ей прямо в глаза.

— Вы — Наташа Белкина?

— Да…

— А как же вам удалось… Из больницы?..

— Это все Аля…

— Я вам сейчас все расскажу! — перехватила инициативу Аля. — Натуленька, деточка, помоги на стол собрать… Сейчас, сейчас, мужчины! Все вам расскажем, все расскажем… И вместе подумаем, что делать дальше. Раз уж я связалась с вами, придется вам помогать до конца… Сами-то вы — посмотрите на себя! Наташа! Ты только посмотри! Они утром поехали по делам! И что? Оба — в лоскуты! Эх, мужчины, мужчины… Куда вы без нас?!

— Без вас мы — никуда, — солидно ответил Карпов, пытаясь стащить с себя куртку. — Никуда… Но мы тоже кое-что предприняли.

— Я вижу, вижу, что вы предприняли. Молодцы, нечего сказать!.. Ладно, вываливайте все на стол, что вы там привезли и поужинаем. А то на голодный желудок решения принимать нехорошо, это я точно знаю.