Путешествие к центру Европы

ЭХ, ПРОКАЧУ!

Все люди обязательно делятся как-нибудь: на охотников и непротивленцев, поджигателей и пожарных, кинокритиков и детей до шестнадцати… Продолжать можно всю жизнь, ибо каждый подвид, в свою очередь, также делит своих противников по категориям.

Шоферы такси различают не шоферов такси по степени зловредности:

«Шляпа». Существо мнительное, пустое, в очках. Не знает точного адреса, забывает в машине старые ненужные вещи, путает полтинник с рублем. И кто знает, что еще…

«Пиджак». Раздражающе хорошо знает правила движения, законы царя Хаммурапи, права человека и гражданина… В жилетном кармане— милицейский свисток, купленный в магазине «Природа».

«Олень». Самый нахальный! Едет в подпитии, называет водителя «мастер», машет ручищами и загрязняет экипаж пеплом, хотя и не скупится при сведении счета.

«Жила». Вслух считает дни до получки. Выбирая мелочь из портмоне, сопит и подрагивает ногой. Уронив копейку, омерзительно долго ищет ее в пепле, хватает вас за валенки, требует зажечь свет, спичку, сострадания.

Автор исследования некогда написал трактат «Эй, такси!» с обещанием передвигаться пешком. С тех пор автор не только не исправился но и приобрел черты всех вышеописанных категорий. В свою очередь, он также субъективно делит таксистов на группы, но просит не рассматривать это как акт личной мести…

Куда бы вы ни ехали, он обязательно привозит вас к Киевскому вокзалу и выталкивает у очереди, бегающей по самому темному закутку площади.

Если вы все-таки едете туда, где нет ни одного вокзала то его машина становится как бы резиной от рогатки как ее ни натяни все равно очутишься у какой-нибудь станции. Однажды «вокзальщика» заставили колесить по лабиринту Арбата, затем в Верхних и Нижних Котлах, и все уже было в порядке, как вдруг авто выкатилось на площадь, огромную, как стадион.

— Вам к какому? Казанскому? — каркнул водитель.

Утверждают, что одному «вокзальщику» в порядке эксперимента завязали глаза, нажимали за него на педали, крутили колеса и рычаги, но через десять часов все равно оказались на… Московском вокзале в Ленинграде!

Подъехав к Савеловскому, «вокзальщик» становится поодаль и ждет. Наконец, подчиняясь только одному ему известному велению времени, он кидается на застывшую от ужаса очередь, вырывает из нее двух бабок с баулами, ясельное дитя, закутанное башлыком крест-накрест, старца в чугунных калошах и увозит их навсегда…

На него вы не рассчитывайте: для мира он погиб. Ни за какие коврижки не повезет он вас в идиллическое Коньково-Деревлеве (метро в конце следующего года) или Мневники… Певуче крича «К трем вокзалам! На Курский, Р-рижеский, Павилец-цкий, пра-шу!»— он минует вас, покуда вы, трепеща от гражданского гнева, мокнете в очереди, длинной, как три пересадки до Тушина. Нет счастья в жизни, почему живете вы в тихом Матвеевском, а не прямо посреди Комсомольской площади, шумной, как Птичий рынок…

— Здрассьте! Доброго здоровьичка… Пепельницу у меня недавно украли. Да. Тоже такой клиент сел: скромный, в очках. В шляпе, конечно. Хи-хи. Вам на Удальцовую? Это мы мигом, все в нашей власти… Тут, между прочим, говорили, снега больше не будет. Как не будет? А так. Экспортировать его будут, в Бухару. «С чиво на-чина-ицца рооодина»., Что вы сказали? Ничего? Я и говорю «Зубило» в энтим сезоне нигде; Брабантского от их сманили в «ЦДРИ»… Папиросочки не найдется? Мерси. С фильтром не курю. К ним фильтр делают из наждака… Как вы говорите?…Дурак? Постой, пост… Сдачу-то не взял… Одно слово — «шляпа»!

На лице у него пригоршнями блаженство… Вот сейчас всех отвезу— и домой. Щетки «дворников» ползают медленно-медленно, смазывая со стекол его же слезы умиления. Мотор его машины самый ужасный и разбитый во всем парке.

Вообще же он незлобив, готов везти хоть в Троице-Сергиево, хоть в Лос-Анджелес, ибо уж оттуда поедет к милым детям и женушке. Путешествовать с ним — горе, божье наказание. То и дело в радиаторе выкипает вода, и вы, кроша лед лакированным мокасином, черпаете для него слякоть из лужи худым чайником, брякающим в багажнике. Бензин в экипаже кончается ежесекундно, а его очередь у колонки всегда последняя. За три версты от цели весь его дредноут рассыпается на отдельные запчасти, и он выходит из обломков, сжимая штурвал с просветленной улыбкой: теперь-то наверняка домой!

Обижен еще в отрочестве на весь род людской, поэтому поступает в таксопарк с единственной целью мстить нам. Нацепив на стекла транспарант «Заказная», он нарочно подъезжает к очереди и долго, упиваясь, выслушивает мольбы и стенания пассажиров с детьми, инвалидов и стариков. Выждав, когда к дверным ручкам прилепится максимальное количество пальцев, он делает рывок и, садистически сверкнув фарами, уносится в тайну…

Целые сутки колесит он по городу, беся и гипнотизируя пешеходов своим наглым зеленым глазом. Это он мчит по «осевой», не сбавляя скорости, именно в ту минуту, когда машина нужней вам, чем воздух. Это он всегда «кончил работу», это он — «только в парк». Словом, худший из всех.

Он плечист, мужествен и свиреп. Как правило, в прошлом «шеф» — автогонщик или возил командующего, а двигатель его машины — от реактивного лайнера. Мрачно усадив вас на сиденье, он примеривается, отъезжает назад, подает вперед, опять назад и… прощайтесь с родными и близкими. Снаряд его летит быстрее звука, красный свет ярит его, как быка, а через ползущие впереди машины он просто перелетает. На короткие расстояния не везет принципиально. Сдачу дает с глаабуховской точностью, и еще долго стоите вы с противней дрожью в коленях, тогда как комета «шефа» уже стартовала на Марс, в Казахстан, в Рейкьявик…

Нет ничего милее! Он обязательный уроженец Красной Пресни или площади Ногина. В его автомобиле всегда тепло, если надо, развлечет разговором, а не надо, почувствовав, промолчит…

«Дедушка» строг, но справедлив; будь вы хоть сам великий географ Семенов-Тяншанский, а кратчайший маршрут он всегда знает лучше вашего. Неодобрителен к мини-юбкам и «шейкам», но снисходителен к ошибкам молодости и не третирует, а учит «этих мальчишек…».

Славный «дедушка»! Это ты привозишь «шляпам» забытые зонтики, это в твоем авто смиряется «олень», а закон Джоуля — Ленца ты знаешь не хуже любого «пиджака». И даже «жила» выходит из твоего чистого, всегда ладного экипажа, сияя: весь путь прошел в утверждающей беседе о сберкассах и супе из концентратов.

Что касается автора этих строк, то, едучи с «дедушкой», он очищение и светло думает, как хорошо шли бы наши дела, если бы все мы — самая рассеянная «шляпа» и самый преданный «вокзальщик», дичайший «олень» и наисладкоречивый «певун» — были всегда столь взаимно вежливы!

Написав все это, я отправился к другу Первый же остановившийся по моему знаку водитель спросил:

— На Курский?

Затем, уследив колебания воздуха, я понял, что это «шеф» мчал свою жертву в Архангельск. Я отверг предложения водителя, спевшего мне в окошко «Очи черныя», и бедняги, ковылявшего на трех колесах есть борщ. Пять человеконенавистников заманивали меня на проезжую часть, и даже «дедушка», торопясь, не подсадил меня к «шляпе»!

Наконец подъехал «хозяин». Он артистически поставил автомобиль так, чтобы не забрызгать мои брюки, сам включил печку и сам же замолчал, ожидая начала разговора. Но я не говорил, а думал…

Машина «хозяина» — маленький уютный отель, бегущий себе на справных колесах по нашим широтам и меридианам. В нем обязательно приспособлена «Спидола», автоматически включающаяся при первых позывных Великого Футбола. Пепельницу не стибрил бы у «хозяина» даже корнет Савин, а при поездке с роженицей этот экипаж превращается в ковчег, парящий над коммунхозовскими ухабами. Это «хозяин» подчас пренебрегает красным светом, везя на железнодорожный вокзал клиента, сдуру угодившего на автостанцию за десять минут до отхода поезда…

Все-таки будем, товарищи, ездить в такси!

КОЕ-ЧТО О ПРОДАВЦАХ И ПОКУПАТЕЛЯХ

Есть сфера, ускользнувшая от рубрики «Знаете ли вы?». Подсчитано, сколько шагов сделает человек до финальной своей черты. Не успеете вы приползти домой из учреждения, а статистика уже корит вас за то, что вы проспали треть вашей жизни. Также учтены бифштексы и пиво, поглощаемые субъектом средней прожорливости.

А между тем человек еще не родился, а надо уже тратить бремя на магазины. И не достань вы вовремя детской коляски, будущий потребитель бифштексов, этот пожизненный марафонец и храпун, еще долго будет сопеть на двух бывших венских стульях, сдвинутых Вместе.

Мало есть романов о вальцовщиках и ткачихах. Так точно. Ну, а о продавцах и покупателях? «Книга жалоб» — вот и вся беллетристика. Правда, имеется и официальное слово, вычеканенное во всей своей медальной наготе: «Продавец и покупатель, будьте взаимно вежливы!»

Выполняя данную работу, автор желал хоть как-то восполнить брешь в изящной словесности. Являясь же еще и покупателем, он свято помнил о взаимности. Итак:

…Вот он стелется по залу с чеком в губах… Торг всемогущий и заступник-директор Я. М. Цеппелинчик, пронесите! Мимо, к Паше в бакалею. Пусть там голосом механическою полотера он стребует «цибик индейского чаю и двести сорок три грамма макаронов.» Клава, спрячь жалобную в морозильник! Но нет. Он близится. И что у него очки — электронные, что ли? Ишь ты, как впился в весы. Батюшки, не оплошать бы… А Коля пришел из школы и не кормлен, а у сменщицы — свинка… Ну, ну… Ему, поди, три кило «краковской» нарезать… Вот он. Лучше уйтить и повеситься. Ну, факт: восемьсот Эдемского сыра помельче. Еще тоньше? Гражданин, а куда же я жир дену? У всех печень… Ну и глазищи, рука трясе…

— Продавец! Здесь у вас ноль семьдесят три сотых грамма недовес. Пз-прэ-шу жалобную книгу!

…Оне только и норовят… Ишь-ишь, зубы заговаривает: вам, мол, порезать? Врешь, голубушка, от меня ни-ку-да не денисси… Развалится она, если порежет. Так, два кила баранины. Соль. Майонез здесь или в молочном? Спички… Гражданин, отзыньте с ноги, добром прошу! Ага. Кассирша на две копейки обсчитала. Эдемского — два с полтиной, «Солнцедарр» — рраз… У меня две пустые бутылки… Одна, конечно, со щербинкой, но если вот так повернуть, то не заметят… Какой же это, гражданка кассирша, рваный рупь? Он никакой, гражданка, не рваный… Жу…

— А еще в шляпе: кусочница! Тебе не сыр покупать, а мотыля в зоомагазине. Вапи отсюда, покеда я тебя гирей…

Он и впрямь даже не стелется, а катит колобком по залу. Рот его разверст в наисладчайшей улыбке: это не вы, товарищ майор, копеечку обронили?

Во-первых, он все забыл: где он, зачем его сюда прислали. За водой? Нет, вроде бы Матильдочка что-то говорила про огурцы… Ну, куплю-ка я какао…

Во-вторых, он еще во власти миттельшпиля, из которого так тиранически вырвала его Матильда. Что хотите, а Капабланка так бы не сыграл. Это все Нимцович попутал: надо было слона на эф шесть.

В-третьих, когда его очередь подходит, он ласково смотрит в кассовый аппарат и молчит. Стоящие за «Экстрой» мертвят ему клешнями плечо, старушка с косичками больно щиплет за ляжку, но он только пыхтит. Ясно, сыр он «пробивает» вовсе в третью секцию, а за яйцами и так в кассу платить не надо, их продают с рук.

И вообще он ужасен! Запутавшись ногами в шарфе, он плюхается на пол посреди зала или к тотальному злорадству общественности побивает все пять бутылок с кефиром. Ему нужны брюки, но купил он пиджак.

Внезапно озаренный, он бросается к кассе и, крича: «Мне только доплатить двенадцать копеек!» — протягивает кассирше «четвертную». Кассирша смотрит на него долгим-долгим взглядом, причем от кассы исходит мерцание. «Сейчас я с ума сойду», — решает кассирша. Она зажмуривается, хочет крикнуть: ко мне! И обсчитывает клиента сразу на шесть с полтиной.

А теперь судите ее!

За глаза его в магазине называют Змей Горыныч по причине предельной въедливости, но любят. Всем он отец. Продавцы его предприятия сытые, вежливые, веселые. Он всем достал путевки и устроил детишек в лагеря, и план божеский.

Самой в прошлом — непременно фронтовик, контужен, отчего недослышит, но если в зале запахло порохом, он тут как тут, и его залповое: «Что вы хотели?» — звучит голубиным ворчанием. Он чище, чем Талейран, решает сложнейшие коллизии, завязывающиеся по линии — торг, план, покупатель, ОБХСС, — и магазин его вечно в передовых, а о том, что кого-то обсчитали, тут и не слыхано. «Книга жалоб» распухла от благодарностей, и ночью Я. М. Цеппелинчик восседает со счетами в своем кабинетике под непереходящим знаменем, словно в ночи под Аустерлицем.

При коллективных поездках на острова Зеленого Змия он обязательно с массами и трезв: доглядеть, не утоп бы кто из коллектива либо не сцепился с гуляющими по соседству молодцами из магазина «Спурт».

Своих продавцов он то и дело гоняет на курсы; в магазине чистенько, а очередь любая тает, как быстрорастворимый рафинад. Милости просим!

Это только для вас. Работает в промтоварах. Молода, царственна, недоступна. На голове — фортеция из чужих волос, в коих запутались обрывки мелодии «Даррогай далиннаю», конфетти и билет на Рафаэля.

Вы для нее — нуль, мираж. Она вся в грезе, в полете.

Вот мчит она в «Чайке» из Дворца бракосочетаний с Валерой… Или с Вадиком? Нет, конечно же, с Игорем…

— Девушка! А девушка! Этот пиджак мне на целую голову мал…

«Девушка» вас не слышит, не видит и с вами не говорит. Она уже в радиоотделе шепчется с этой коварной интриганкой Ириной, которая, ясно же, также не внемлет страдальцу, выясняющему, сколько ватт в этом динамике.

Затем к ним приходит Ляля из обувного и говорит, что она все видела на своем веку, но таких жутких типов…

Он сидит в обувном отделе на креслице уже два часа. За ним то, что когда-то звалось подругой жизни.

— Адам, сними это, — шипит подруга, — в лучшем случае ты их натянешь на нос…

— Но, Евочка, они мне по ноге и с пряжками!

— Этот мне питерский франт: не может без пряжки. Ах, да. Он же всю жизнь ездил на рысаках и купался в шампанском… Возьми те, за рубль тридцать четыре: элегантно, броско, практично.

— Но же, Евочка, они какие-то ортопедические!

— Девушка, куда вы там исчезли? Дайте во-о-он те, за три с четвертью… Жмут? Не может быть. Дай ногу, Адам, я сама! Н-не м-м-может б-быть… Что же ты кусаешься? Кто тебе оторвал ногу? Я? Деву…

И все-таки я гляжу на мир коммерции с оптимизмом. Совершенствоваться надо, самоподавляться. Поэтому, глуша грубый стон, готовый исторгнуться из души, я говорю голосом торта «Поцелуйный» (специальность «Кулинария» от ресторана «Кракатао»).

— Мадам, будьте добры пересчитать Я убежден, что эта маленькая неточность, эта пятерка, влезшая в чек, — результат вашей чудовищной душевной усталости…

И расцветает улыбка на лице, уже приготовленного для ярости. Один воздушный поцелуй, и в следующий раз вам нарежут хоть центнер охотничьих сосисок… К тому же вы «свой», не варяг, не транзитник. Вы ходите только сюда, а не валите с мешками куда попало, убивая бока граждан бидонами газа, везомыми на дачу. Вы бодры, изящны, подтянуты, даже в том разе, если только что прибыли путаным и зловещим маршрутом № 813, курсирующим дважды в сутки.

Всегда ли открыто ваше вечное перо, чтобы подчеркнуть героизм продавца-стоика, человека в целом вполне безразмерной души?..

Что там деньги, порою думаю я, две копейки, выпавшие из бюджета на пол, благоухающий колбасой и сырыми опилками… Ибо верно написано, граждане, в одном магазине: «Ничто не дается нам так дешево и не ценится так высоко, как вежливость».

Чем не художественное слово!