Путешествие в страну детства

Водовоз

Вечерком по прохладе, когда уже стали разворачиваться белые звезды табачков, заглянул к нам финагент. Воротник его сорочки был завернут внутрь, обнажая шею и треугольник груди. Оттененная белизной сорочки, грудь резко чернела и лохматилась волосами. Рукава были закатаны до локтей. И руки тоже чернели волосами.

Парусиновые брюки, смятые гармошкой, сандалии на босу ногу, соломенная фуражка, в черных руках желтая папка с тесемочным бантиком. Все было по-домашнему мирно во внешности этого человека, а отец вдруг притворно залебезил, заулыбался льстиво и озлобленно.

— Присаживайтесь, товарищ Банников!

Мы с мамой тоже пришли на кухню. Мама, волнуясь, перебирала, теребила фартук.

Товарищ Банников сел, медленно развязал тесемочный бантик, раскрыл папочку, вытащил какой-то лист бумаги, осторожно, любовно провел по нему ладонью и вопросительно уставился на отца.

Тот угрюмо сосал цигарку, затягиваясь с такой силой, что самосад с треском разбрасывал искры, и видно было, как огонек от конца цигарки стремительно полз к губам.

— Ну так, как же… хозяин? Сколько будем тянуть? — веско спросил товарищ Банников. — Пеня растет. Сколько же она может расти? Или, может быть, мы любим пеню?

Отец, с притворным равнодушием глядя в потолок, начал объяснять:

— Доходу нет. Сами знаете, чего мы, ломовики, теперь зарабатываем. Крутишься, крутишься целый день, а все без толку. На овес лошаденке не заработаешь. А цены нонче на овес, на сено — дурные. Дерут три шкуры, будто ополоумели. А у меня овса — и шапки не наскребешь. И ребятишек полон двор. Всем нужно рот заткнуть. Подождите еще немного, извернусь — заплачу…

— Некогда народному хозяйству ждать. Деньги нужны — строимся, — жестко оборвал товарищ Банников и аккуратно вложил листок в папочку, тщательно и красиво завязал тесемочки бантиком, как будто завязал ленточку на голове любимой дочки.

— Дети у вас, кроме двух, работают!

И товарищ Банников снова вопросительно уставился на отца.

Цигарка с треском брызнула бенгальскими искрами, огненное колечко, как по шнуру к динамиту, подкатило к губам. Отец швырнул окурок к плите.

— Не умрет ваше народное хозяйство, если я через месяц заплачу! — взорвался отец. Волосатые дымящиеся ноздри его раздулись.

Товарищ Банников встал. Черными руками уперся в стол, пошатал его, будто оценивая крепость. Подошел к стене, пощелкал по ней выпуклым желтым ногтем и многозначительно сказал — А дом у вас… хозяин… неплохой. И выжидательно замолчал.

— Может, настойку отведаете? Тут у бабы моей сохранилась с праздника, — с приветливой ненавистью спросил отец.

— Не поможет, — проворчал товарищ Банников.

— Завтра заплачу, — грубо произнес отец.

Прижав папочку черным, лохматым локтем, товарищ Банников вышел.

Отец начал дрожащими руками сворачивать новую цигарку.

— Слыхала? — спросил он у матери. Та горько махнула рукой.

— За глотку хватают. Не заплотишь — опишут домишко, на улицу вытряхнут.

Отец выскочил из дома, пнул подвернувшийся чурбачок, матеря «финагентишку», под навесом зачем-то приподнял телегу, стукнул ее о землю, отшвырнул дугу, сунулся на перевернутую колоду, хрипло крикнул матери, вышедшей за ним:

— Выкручивайся, как знаешь! Сами покупайте и муку, и дровишки, и капусту на зиму! Все работают, пусть покупают. А у меня за душой и ломаного гроша не остается. Заткну завтра глотку этому финагенту, и все! Захлестнули петлю на горле!

Я уже знал тревогу и смятение отца. В городе многие организации обзавелись грузовиками, сколотилась артель извозного промысла, и спрос на частных ломовых извозчиков совсем упал.

В артель отец отказался идти, в ней мало платили. Да и просто не лежала к ней душа.

— С артелью без штанов останешься! — кричал отец. — Она, небось, лошаденку кормить не будет. Все из моего кармана. А на дядю я работать не хочу. Этих прихлебателей хоть лопатами греби!

На случайных заработках тоже долго не протянешь. Большие налоги, плата за патент, подскочившие цены на сено и овес — все это и привело отца к краху.

— Обложили налогами, — ворчал он. — «Обложили»! Будто я волк!.. Все вверх дном поставили. Даже название города и то помешало. Ишь ты, Но-во-си-бирск! Придумали!

Утром угрюмый отец привез продолговатую бочку. Он крепко-накрепко прихватил ее веревками к телеге. Сверху у бочки было прорезано четырехугольное отверстие — наливать воду. Отверстие накрывалось тряпкой и крышкой на шарнирах. Сбоку, из днища, торчал медный кран.

Так отец стал водовозом. Без воды людям не обойтись. Здесь был твердый заработок.

Отец подкатывал к городской водокачке. Она вздымалась кирпичной башней. Из нее высоко торчал кран с широкой трубой из листового железа. Отец вставлял трубу в отверстие бочки, и по ней с гулом обрушивалась толстая, как бревно, твердая, прозрачная струя воды. Труба сотрясалась.

— Хватит! — вопил отец, стараясь перекричать шум воды, и махал рукой бабе в окошечке за решеткой. Та выключала, но вода уже вскипала бугром из отверстия на бочке, хлестала на телегу, с телеги в большую лужу на земле.

— Но! — кричал отец, звучно шлепая Гнедка по спине.

Колеса переезжали облако в луже.

Ведро, повешенное на медный кран, громыхало. Гнедко бодро шагал, а рядом с ним шагал отец. С бочки, с телеги все сверкали, текли струи, сыпались капли. На ухабах, от сильных толчков, вода выхлестывалась сияющими фонтанчиками в щели неплотно закрытой крышки.

Отец останавливался возле домов, стучал кнутовищем в окна, кричал:

— Хозяйка! Воду бери!

Выбегала хозяйка с ведром, отец поворачивал медный кран, и струя, ударив в дно, чуть не вырывала ведро из ее рук.

— Эх, водичка ледяная, хрустальная, сам бы пил, да деньги нужны! — говорил отец и, если хозяйка была полной, ласково косился на нее.

Снова пошло дело, снова он независим, ни одной «собаке» теперь не будет кланяться.