Путешествия по Востоку в эпоху Екатерины II

Сочинения Хрисанфа Неопатрасского не являются, собственно говоря, литературными произведениями, это деловой документ, «агентурные данные». Хрисанф, объездивший в конце XVIII в. многие страны Ближнего Востока и Центральной Азии, не был первопроходцем, открывателем неизведанных для европейцев земель. Однако в его записках содержится множество интересных сведений, позволяющих составить представление о внутренней жизни и внешней политике государств и племен огромного региона, от Грузии до Тибета.

Хрисанф родился, очевидно, в 1738 г. Отвечая на вопросы Астраханской консистории по прибытии в Россию в 1795 г., Хрисанф объяснял, что «природою он Грек, из Венециянских дворян, именем Хрисанф, Митрополит бывый Новых Патр, что близ Афин, по фамилии Контарини» [4, с. II, IV]. Он был хиротонисан (посвящен в сан) в митрополиты в 1774 г. в Константинополе патриархом Самуилом.

В Новых Патрах Хрисанф прожил десять лет; в 1784 г. ввиду притеснений местного паши был вынужден переехать в Константинополь, а вскоре после этого отправился путешествовать. Предприимчивый митрополит объездил Малую Азию, Ближний Восток, побывал в Египте и Сирии, но не успокоился на этом. Через Басру он морским путем прибыл в Восточную Индию, путешествовал по многим индийским провинциям и по Тибету; дальнейший его маршрут проходил через Афганистан, Среднюю Азию, Мангышлак в Астрахань, куда он прибыл 13 мая 1795 г.

По повелению Екатерины II Хрисанф был вызван в Петербург (приехал туда в марте 1796 г.), где и представил князю Платону Александровичу Зубову свои «Объяснения». Россия вела тогда войну с Персией, и любая информация могла быть полезной. До мая 1798 г. Хрисанф жил в Петербурге, в Александро-Невской лавре, а затем отправился на жительство в Крым, в Феодосию. Впоследствии он управлял Георгиевским монастырем в Балаклаве, где и умер в 1824 г. [10, с. 385].

В настоящей публикации объединены два документа: «Объяснения» Хрисанфа, написанные в 1796 г. и обращенные к князю Платону Александровичу Зубову, последнему фавориту Екатерины II, а также к его брату Валериану, командовавшему русскими войсками в Закавказье в 1796 г., и «Пояснения на вопросы», написанные в 1805 г. и адресованные российскому министру коммерции графу Н. П. Румянцеву. В качестве приложения дается выдержка из записки графа Валериана Зубова, которая проливает свет на цели русской политики по отношению к Закавказью и в какой-то степени перекликается с «Объяснениями» Хрисанфа.

«Объяснения» Хрисанфа печатаются по рукописи, хранящейся в Центральном государственном архиве древних актов (ЦГАДА) в Москве [ф. 181, ед. хр. 198] и никогда ранее не публиковавшейся. Публикации В. В. Григорьева и Н. Ф. Самарина [4; 17] основаны на вторичных списках, в которых содержалось немало погрешностей; к тому же они менее полны, чем список ЦГАДА.

Подлинность документа не вызывает сомнений: первые четыре раздела написаны на прекрасной бумаге с водяными знаками «Хлебников» и монограммой «Patria», причем типичным для конца XVIII в. почерком с характерной прямоугольной буквой «в». Последние два раздела, написанные скорописью на плохой бумаге, представляют собой ответы на вопросы князя Платона Зубова. Таким образом, Платон Зубов не только внимательно прочитал документ, но и потребовал от Хрисанфа дополнительных разъяснений.

Греческий оригинал, очевидно, не сохранился, что неудивительно: ведь адресатом был Платон Зубов, а не Коллегия иностранных дел, в которой обычно сохранялись все бумаги. Сам Хрисанф позже указывал, что перевод с греческого осуществил секунд-майор Ефим Анастасьевич Филандр, который в 1796 г. состоял в должности учителя в Корпусе чужестранных единоверцев [10, с. 398].

Еще не приступая к исследованию самого документа, можно сделать два интересных наблюдения. Во-первых, его автором является грек-священнослужитель; по утверждению же известного русского церковного историка Н. Ф. Каптерева, греки, и в первую очередь священники, выступали в качестве политических агентов русского правительства в XVII в. и ранее, а в петровское и послепетровское время подобная практика прекращается. Здесь мы сталкиваемся, таким образом, с исключением из общего правила. Впрочем, Хрисанф стал давать важные для России сведения поневоле, оказавшись в пределах России после бегства из Средней Азии.

Во-вторых, адресатом этого документа являлась не Коллегия иностранных дел или какое-либо другое правительственное учреждение и не представитель царствующей фамилии, а всемогущий фаворит Екатерины II Платон Зубов и косвенно его брат Валериан. Записка Хрисанфа, имеющая самое непосредственное отношение к внешней политике России, хранилась у самого князя и поступила в Московский архив министерства иностранных дел в 1832 г., после его смерти. Вот лишний пример значения фаворитизма, а также показатель изменения способов осуществления внешней политики России — не через чиновников, а через фаворита, имевшего, между прочим, свой собственный штат чиновников и свою канцелярию.

1795—1796 годы — время наивысшего могущества Платона Зубова, возведенного даже в 1796 г. в княжеское Священной Римской империи достоинство: он определял внешнюю политику России, его брат Валериан командовал русскими войсками в персидской кампании. «Зубов в это время был в зените своего могущества и осознавал это. Когда на обеде у императрицы, в бытность шведского короля, зашел вопрос о новостях, полученных из Персии, Зубов так выразился одному шведу: "Это пустяки, мой брат пишет нам, что выиграл сражение и завоевал область; ничего нового нет"» [11, с. 58].

В это самое время заканчивалась подготовка русских войск к активным военным действиям на Кавказе и в Закавказье. Выжидательная тактика русского правительства не оправдала себя: 12 сентября 1795 г. Тбилиси был захвачен и разорен войсками Ага Мохаммед-хана, и только после получения известий об этом было решено изгнать персов из Закавказья. В «Объяснениях» Хрисанф упоминает о разорении Тбилиси, и поэтому они могут быть датированы ноябрем—декабрем 1795 г. Дополнения к ним были написаны в самом начале следующего, 1796 г., поскольку граф Валериан Зубов «19 февраля 1796 года получил от императрицы подробнейшие в руководство свое объяснения» и отбыл из столицы [3, с. 358]. Хрисанф стал политическим агентом Зубова незадолго до всех этих событий. Во всяком случае, рассматриваемый документ — не первое его донесение. «О персидском хане — известном евнухе Аге Магомед-хане пред сим имел я уже честь доносить вашей светлости», — писал он (ЦГАДА, ф. 181, ед. хр. 198, л. 4).

Для характеристики важности документа большое значение имеет вопрос о том, чем он привлек внимание братьев Зубовых. Рассмотрим структуру документа, в котором можно вычленить 6 разделов.

1. Заглавие. В нем содержится обращение к князю Платону Зубову (л. 1).

2. Письмо-обращение к графу Валериану Зубову (л. 1—2 об.).

3. Текст «Объяснений» (л. 4—41).

4. «Замечание о свойствах персиан и грузин» (л. 41 об. — 44).

5. «Прибавление». В нем содержатся сведения об обстановке в Турции и на Ближнем Востоке (л. 45—50).

6. «Пояснение». Речь в нем идет о событиях в Грузии и в Бухарии (л. 51-54).

Что же заинтересовало всемогущего фаворита? Хрисанф в «Объяснениях» кратко описал распри в грузинской царской семье, упомянул отрицательное отношение царицы Дареджан к России, а также указал на ненадежность союзника восточногрузинского царя Ираклия II — имеретинского царя Соломона; упомянуто также и вторжение Ага-Мохаммед-хана (л. 42—44). Зубов прежде всего заинтересовался именем и биографией изменника, который, по мнению Хрисанфа, способствовал захвату персами Тбилиси (л. 51—51 об.). Кроме того, его интересовали подробности взаимоотношений в царской семье (л. 52), а также неблагоприятные для России настроения среди горожан после персидского разорения (л. 52 об.). Хрисанф также дает конкретные рекомендации в проведении русской политики в Закавказье (л. 52 об. — 53).

Интересно, что, описывая обстановку в Грузии, сам Хрисанф в Грузии так и не побывал, о чем прямо говорит (л. 1). Не случайно сведения о Грузии содержатся не в основном, третьем разделе документа, а в прилагающемся к нему «Замечании о свойствах персиан и грузин». Это еще раз подтверждает добросовестность путешественника, не приписывавшего себе посещение стран, в которых он не был. Греческий митрополит, хотя и испытывал определенную неприязнь к армянам, мог в подобных случаях пользоваться информацией, полученной от армянских купцов, с которыми он нередко сталкивался за время своих странствий: «Часто подобные рассуждения имел я со многими благоразумными армянами».

Основным источником Хрисанфа были личные впечатления, а не устные либо опубликованные рассказы своих предшественников. В некоторых случаях он проявляет даже некую научную добросовестность. Так, краткость своего описания Кашмира он объясняет следующим образом: «Естьли бы о Кашемирии не было описании от Английских и других историков, в свет изданных, то бы, может быть, осмелился и я сделать свое об оной описание, но обширность сведений и ученость тех мужей удерживают меня от столь дерзкого и, может быть, напрасного предприятия» (л. 36—36 об.).

«Объяснения» Хрисанфа имели конкретную цель — описать территории, которые могут стать театром военных действий русской армии или государства, с которыми Россия сталкивалась на своих южных рубежах. В связи с этим Хрисанф и не включил в них описание Тибета, далекого и не входившего тогда в сферу интересов России. И только почти через десятилетие, в 1805 г., Хрисанф в сообщении министру коммерции графу Румянцеву дал довольно подробный отчет о своем путешествии в Тибет в 1792 г., который мы воспроизводим по публикации известного русского ученого XIX в. Дм. Кобеко, сопроводившего этот документ небольшой вступительной статьей [10].

Хрисанф прибыл в Тибет речным путем с юга, из Бенгалии, вместе с купцами-греками. Ему удалось добраться до Лхасы и встретиться с далай-ламой, духовным главой Тибета. Описание Тибета тем более ценно, что после 1792 г., в результате войны с гуркхами, в Тибет были введены китайские войска, перекрывшие южные границы, в результате чего доступ туда иностранцев на десятилетия был сильно затруднен.

Знаменательно, что до 60-х годов XIX в. записки Хрисанфа не вызывали интереса у исследователей. И только в период, когда возник вопрос о расширении владений (и интересов) России в Закавказье и Средней Азии, записки греческого митрополита стали актуальными, причем не только в научном смысле. Сторонники расширения империи подчеркивали непрочность среднеазиатских ханств, указывали на легкость захватов (что отмечал и сам Хрисанф). Однако были и противники, сомневавшиеся в экономических и стратегических выгодах для России от новых территориальных приобретений.

Первый публикатор Хрисанфа, В. В. Григорьев, писал еще до присоединения Средней Азии к России: «Крепко желалось нашему путешественнику, чтобы Русская власть распространилась на Среднюю Азию, и основательно рассуждал он, что это дело не трудное, если взяться за него с толком, с умением, с знанием местных средств и отношений. Если бы наше правительство желало только, то Средняя Азия до Гиндукуша давно бы уже могла быть в наших руках. Для местного народонаселения, живущего под управлением самым варварским, в беспрерывном опасении лишиться имущества и головы или свободы, — это было бы, бесспорно, благодеянием. Мусульманский фанатизм Бухары вовсе не важен, если уметь с ним обращаться. Находились же магометанские страны под управлением языческих монгольских династий и пикнуть не смели. Но нам-то, спрашивается, какая была бы польза от того, что мы завладели бы Среднею Азиею? Можно, наверное, сказать, что содержание там управления, гарнизонов и подвижных войск стоило бы нам втрое, вчетверо более того, сколько получали бы мы местных доходов, и передержка эта всею тяжестию своею падала бы опять-таки на ответчика за всякую нашу европейскую и азиатскую филантропию — на русского мужика» [4, с. 28].

В настоящее время нам представляется необходимым переиздание этого интересного источника, проливающего свет на внешнюю политику России и положение в странах Востока в самом конце XVIII в.

Небольшие выдержки из «Объяснений» Хрисанфа недавно были опубликованы в книге [8]. Источником послужила публикация В. В. Григорьева. Комментарии Б. В. Лунина содержат грубые ошибки: так, например, посещение Хрисанфом Средней Азии датируется 1790 г. и утверждается, что Хрисанфу «довелось также быть митрополитом в Хиротонисане близ Константинополя» [8, с. 139].

С.Г. Карпюк

Сиятельный Граф

Милостивый Государь и благодетель!

Се, по требованию Высокографского Вашего Сиятельства, предлагаю в краткости начертание моих приключений, изъявляя также намерение и желание, которое, ведает Бог, питаю в моем сердце к оказанию Ее Императорскому Величеству посильных моих услуг. Крайнее желание увидеть время моей старости, в котором Христианская вера восторжествовала над Агарянами[434], побудило меня к такому предприятию. Отечество мое — остров Цефалония[435]. С юных лет моих поехал в Константинополь. В 1773-м году был избран Архиереем Неопатрасским[436] в Греции. По причине бедствий времен в 84-м году оставил Епархию волею и неволею[437]. В 85-м году, вознамерившись странствовать, внехал с вышереченной столицы, доехал до Езрума и Кароса[438], городов Великой Армении[439]. Старался всячески прибыть в Георгию[440], имея намерение оттуда направить путь свой в здешние места; препятствий преодолеть не возмог.

Возвратился в Месопотамию и в Вавилон[441], прибыл в Сирию.

Уже научился по-арапски и с большею удобностию объехал всю Сирию, горы Ливанские, Иерусалим и Египет. Был в Эфиопии, откуда вторично возвратился в Египет и в Сирию. Прибыл потом в Бассору[442], а оттуда чрез Перситской Залив плыл в Восточную Индию. Помощию Англичан, там находящихся, объехал многие провинции Индии и по неведению случающихся тогда там беспокойствий прибыл в Тибет.

Вышедши от угрожающие меня опасности, приехал чрез среднюю Индию в западные части Персии, и в Касанхар, и в Хырат, и в Камбул[443], оттуда в Метаксан[444] и Бухару, а из Бухары в Хиву, потом с караваном Туркоманов[445] приехал в Мегмисла[446], откуда чрез Каспийское море плыл в Астрахань, где и нашел пристанище моего спасения. Откуда уже предстательством Вашего Сиятельства, узнав Всеавгустейшие Монархин благоволение, приехал в Богохранимую здешнюю столицу. И посвятив себя жизнию и душою службе Ее Императорского Величества, подвергаю сокращенно перед Вашим Сиятельством те истины, которые в долговременном моем странствовании и глазами моими увидел и ушами услышал и делом испытал. О подробном же какого-либо из нижеследующих сих пунктов изъяснении ожидаю вторичного повеления.

Во-первых, хищника Агу-Бемета-Хана[447] большая часть прочих ханов и иметь не желают и нимало ему не доверяются; а если кого [он] и покорил, на время только ему повинуются. Город Массат[448], отстоящий от Испахана[449] на двенадцать дней (720 верст), не только против его возмущается, но и явную с ним войну ведет. Хырат находится в руках Авганов[450]. Систан[451] правится самопроизвольно. Валинамис Бухарский опустошил многие его места и угрожает опасностию и Массат. Вкратце сказать, всякого из прочих ханов легко можно возмутить против общего их врага, вышереченного Евнуха Аги-Бемет-Хана. А когда Россия утвердит там, с ее сторонн, которому и оставить для подкрепления некоторое число войска, то, благословен Бог, уже Турция низвержется. В скором времени Феодосиуполь[452] покорится и вся Великая Армения до Трапезунда[453].

С восточной же стороны весьма легко низпадет Хива и Бухара; а тем более, что в Бухаре и Хиве находятся больше сто тысяч пленников Кызилбасов[454] и довольное число Россиян, которые, как одни, так и другие, ожидают случая с нетерпеливостью.

В бытности моей в Сирии имел дружество с Цезарь-Агмет-Пашою, [который] уверял меня, что истинно благоприятствует России. Когда откуда проехал российский консул из Акры, он оказал ему великие почести, имел с ним тайные переговоры и делал ему отменные подарки. В бытности моей в Сувесе Мурат-Бей и Ибраим-Бей объявили мне свои нетерпеливые желания увидеть там российские корабли. Они всячески старались спасти барона Гот и весьма тронуты были в его нещастии. В собеседованиях, которые я имел с Куфою Абдулою, владетелем Каменистой Аравии[455], сильным и многолюдным начальником; [он] изъявлял мне свои мысли, говоря, коль скоро Российский флот покажется в приморские города Сирии, то в то же самое время завладеет всеми местами до Сирии. Богдатский Паша Сулейман и Эмир Юсуф, владетель Ливанских гор[456], объявили мне подобные склонности

Со всеми оными вышереченными вельможами имел не токмо знакомство, но и дружество. Сего ради, естьли угодно будет отправить туды для какой-либо подобной надобности или послания, то я во всякой готовности исполнить оное с наилучшим успехом. Будучи известен в тамошних местах под именем венецианского подданного, могу иметь без всякого подозрения повсюду подобный пропуск, а зная тамошний обычай, язык, нравы и людей, имеющих силу, употреблю все мои старания, не пощадю и самой жизни к усовершению вожделеннейшего желания узнать, дабы предприятия Ее Императорского Величества и истинной покровительницы нашия исполнились наилучшим образом.

К сему предприятию за нужное почитаю иметь отсюда утешительное письмо к Грекам, коим, с одной стороны, уверяя Греков и некоторых Турков, исповедующих втайне, как мне известно, христианскую веру, а с другой стороны, побуждая тех Турков, которые сего с нетерпеливостью ожидают, и соединяя их таким образом в единую душу, надеюсь при помощи Божией достигнуть желаемого предмета, и при первом объявлении войны с Оттоманскою Портою вся оная сила, обнаружившись, нанести (нанесет. — С. К.) на врага имени христианского конецной удар.

Сиятельнейший Граф! Уверившись с самого прибытия моего в Астрахань о великих благодеяниях и покровительстве, оказываемых вами нашия Нации, осмелился представить благоразсмотрению вашему мои мысли. А если в чем-нибудь из вышереченннх найдете меня достойным, то я с охотою пожертвую остаток моих дней. Здесь, может быть, найдутся также люди, которые меня знали в Греции и которые в сем вас могут уверить. Имею честь пребыть с истинным почтением и преданностию

Вашего Высокографского Сиятельства Милостивый Государь и Благодетель всепокорнейший слуга смиренный Митрополит преждебывший Неопатрасский и богомолец.

О Персидском Хане известном евнухе Аге Магомед-Хане[457] пред сим имел я уже честь доносить вашей Светлости, что он не что иное, как похититель, и в великой ненависти у народа. Наглость и насилие служили ему главнейшими способами к достижению до того состояния, в коем находится он ныне; его жестокость и ненасытное желание к властолюбию возродили в нем зверское чувство желать смерти всем своим братьям и родственникам, дабы по истреблении оных остаться единовластным в Персии государем. И для того на одних обращает свое гонение, других лишил жизни, а иных зрения и таким образом утвердился ныне в правлении один. Следственно, когда с братьями своими поступал и поступает толь жестокосердно, то кольми (насколько. — С. К.) паче с сторонними, и кто поверит себя подобному совершенно бессовестному тирану?

О, естьли бы находился ныне кто-либо другой достойный, предприимчивый или богатый, то наверно полагать можно, Светлейший Князь, что сей престарелый евнух не остался бы долго при власти своей! Но Персиане ныне в бедности, и нет другого сильного, кроме его, Аги Магомед-Хана, который, похитив или отняв насильно у всех и каждого богатства, дошел до такой степени величества; притом несогласие между собою у прочих ханов, происходящее от общего их невежества и вкоренившегося особенно в каждом любоначалия, тем более делает затруднительным таковое предприятие.

Что же касается до силы его в Персидском государстве, то нельзя об оной сказать, чтоб оная была велика, ибо в противном случае и естьли бы был он любим своими подданными и другими ханами, давно напал бы он как на Машед[458], который ему сильно противится, так и на Систан, или на Херат[459], находящийся под властию Авганов, либо на Правителя Бухарии велинамиса Наипа[460], покорившего как многолюдную округу, называемую Маранцы[461], из которой пленники, как овцы, продаются ежедневно по всей Бухарии, так и всю почти провинцию Машед, выключая самой крепости сего имени. И тем паче должен был он, Ага Магомед-Хан, обратиться в ту сторону, что Машед недалеко отстоит от Испагана, и не более как двенадцать дней пути; или по крайней мере, естьли бы имел силы, то бы из Астрабата[462] до Хивы мог дойти в восемь или десять дней.

Но он не токмо на них напасть не в состоянии, но и оставляет без внимания помянутые происшествия, из чего и заключить можно, что силы его не далеко простираются и что прочие ханы ему не благоприятствуют. А поддерживается он единым токмо несогласием и слабостию их, или, может быть, прочие ханы уклоняются давать ему помощи для того, чтобы не постигли их такие же самые бедствия, какие чувствовали они от Надыра-Шаха[463].

Ибо такие мысли слыхал я от многих во время бытности моей тамо в следующих выражениях: «Пусть делает беззаконный что ему угодно, но мы его не допустим никогда соделаться Шах-Надиром; скорее уступим достояние наше России, нежели попустим еще усилиться более того, до чего он сам хотел достигнуть».

При этом за истинну честь имею представить вашей Светлости, что он и покорение Грузии не был бы в состоянии произвести, естьли бы не произошло то от собственных ее жителей... Но я не распространяюсь о сем, а скажу только то, что всевышний Бог рано или поздно неблагодарного накажет...

Сего ради несомненно веруя, что есть на то предопределение промысла Божия, чтобы сильною десницею Всеавгустейшей Монархини нашей, благоразумием вашим в распоряжениях по исполнению ее святой воли и геройским подвигом вашего братца Графа Валериана Александровича не только низвержен был варвар сей евнух, но и память и имя его преданы были забвению!

Се время удобное; и соизволение Божие, и совет его, и самые планеты предуготовляют путь к поражению злобного врага христианского имени и с восточной стороны. Поелику поборник нечестия, потомок Агарянский Султан Турецкий, беспрерывно ухищряющийся противу России, то ублажая деньгами одного, то возбуждая разными видами других христианских Государей, поставляет их вопреки богоугодным предначертаниям Августейшей нашей Монархини, сего ради по настоящим обстоятельствам и нужно и полезно употребить все силы к тому, чтобы благоразумным распоряжением участию Персии обращено было все внимание на поражение с сей стороны помянутого врага. Для чего и следовало бы, кажется, оставя за собою и Дербент, заключить с Персианами взаимный союз — в таком случае, имея и Грузию с вашей стороны, при первом объявлении с Турками войны, нечаянное со сторони Туркомании[464] на них нападение причинит безсомненно в короткое время конечное истребление Турецкого Государства, облегчая тем самым действие храбрых российских войск на западе, кои при первом выступе воздвигнут с той стороны знамение победы на берегах Дуная, а с восточной весьма удобно пройти могут до Трапезонта[465].

Турки, кроме сего города, не имеют другого пристанища для своих войск, откуда они всегда обыкновенно отправляют свои войски в Эрзрум, а из Эрзрума в разные пограничнне крепости, как то в Ахалциг[466], Карси[467], Ван и Баязет. Имея Персиан союзными, ими можно будет атаковать с левой стороны крепость Карси, а немного пониже к западу крепость Муйн (по турецки Муси)[468]. А Российские войска соединенно с Грузинцами не отлагая времени [атакуют] крепость Ахалциг, которою скоро завладеть можно: жители же сего города и окрестностей оного обратятся тотчас в христианство, поелику закон сей исповедуют они втайне.

Персиане без помощи Российского войска вышереченную крепость Карси не скоро покорят, то по крайней мере они могут ее держать в осаде; буде же угодно, чтобы они ее взяли, то это в вашей воле. В таком случае, когда Персиане или осаждают крепость Карси, или уже возьмут; Российские войски обще с Грузинцами должны приступить к Эрзруму, а до прибытия к оной крепости через десять или двенадцать дней сила воинская непременно удвоится, ибо большая часть жителей провинции Ахалцыгской с охотою будут присоединяться. Начальник же всех сих действий должен быть из Русских, а не из Грузинцов, ибо зависть между ими может вредить пользе службы.

Желательно бы было, чтобы сие предприятие, то есть атака крепости Эрзрума, произведена была в зимнее время потому, что Турки не могут снести тамошнего холода, и потому, что новой помощи неоткуда им тогда надеяться, притом большая часть отборного войска зимою уходит из крепостей, равно как и Курды все с семьями и стадами своими по причине холода оттуда уходят. Прибыв в Эрзрум, нечего опасаться со стороны Вана и Баязета, ибо большая часть войска Ванского состоит из Армян, которые все христиане; что же касается до Баязета, то сия крепость зависит от Грузии.

Здесь упомяну вкратце об Армянском Патриархе, пребывающем в Эзмианси[469]; желательно бы очень, чтоб тот, который прежде отказался быть союзником России, ныне нашелся принужденным склониться к таковому предложению.

Сей Патриарх великую имеет силу во всех тех местах, и почти вся нация повинуется его повелениям. Он почти самовластен. О монастыре том могу сказать, что нет в свете его богатее, разве монастарь Св. Иоанна Лорета[470], в папском владении состоящий, и собственные папские сокровища с сим армянским монастырем могут сравняться. В нем находится великое множество монахов и архиереев, ибо при каждой должности монастырской начальником должен быть один из архиереев и от мала до велика все богаты. Сокровище монастыря сего неизвестно где хранится, но, кажется, содержат его в подземных местах для безопасности.

Но почему сей сильный и самовластный патриарх с нациею, сколько многолюдною, столько же и сильною, до сих пор ничего не предпринимает? и почему он, когда и место и способы к сему споспешествуют, не соединяется по крайней мере с Грузиею действовать совокупно противу общего их неприятеля? Сие меня крайне удивляет.

Часто подобнне рассуждения имел я со многими благоразумными Армянами. Но вотще! Ибо не иное что заключить мог, как токмо что Грузинцы в своей бедности похвали достойны, а Армяне в своем изобилии и богатстве завидуют друг другу и к таковому согласию неудобопреклонны[471]. Я осмеливаюсь предложить вашей Светлости сию истину без всякого пристрастия, а каким образом в сем случае поступить должно, предоставляется на благорассмотрение вашего братца Графа Валериана Александровича, мудрыми наставлениями вашими руководствуемого.

Но как бы то ни было, в нынешних обстоятельствах весьма полезно бы было склонить Армянского Патриарха, употребив к тому все возможные средства. Он в состоянии не токмо снабдить войско Российское всякими сьестными припасами и в случае нужды и деньгами, но и войско приумножить может; по одному его позыву вся Малая[472] и Великая Армения двинется на соединение с Россиянами. Договоры о подобном соединении должно заключить с ним лично и втайне от Грузин и от самих Армян. Впрочем, в его воле будет объявить о том тем, на верность коих сам он полагается; и таковое с ним свидание не может иметь место в Эзмианси ниже где инде, окроме Эривана[473]. Но естьли паче чаяния не склонится он на сии предложения, то можно принудить его к тому посредством Персиан.

Довольно будет того, чтобы рассеять слух с некоторым правдоподобием, что Персиане имеют намерение и уже приуготовляются напасть на Монастырь его и разорить оный до основания, предав все огню и мечу. Естьли же оставите его на собственное его произволение и положитесь на какие-либо с его стороны отлагательные обещания, то наверно можно сказать, что не выполнятся оные.

Здесь повторяю то, что изустно вашей Светлости имел честь доносить, а именно: Армян надобно любить и ласкать, но нелегко полагаться на их верность, ибо я довольно знаю, какую великую силу имеет тайное заклятие Армянского Патриарха в сердцах непросвещенной и грубой его нации.

В тех местах есть также Армяне католики. Сии две секты питают в себе друг к другу смертельную вражду, почему и нужно с ними обращаться по примеру искусного врача с осторожностию. Но, оставя дальнейшее о сем рассуждение, приступлю к продолжению [описания] взятия крепости Эрзрума.

Когда Эрзрум при помощи Божией покорен будет в зимнее время, как сказано выше, то наверно надеяться можем, что найдем там до двадцати тысяч фамилий армянских христиан, из коих многие довольно богаты; многие ж из них находятся также по деревням, окрестным сему городу. Сверх сего находится в оном до пяти тысяч фамилий православных христиан епархии Феодосиу — польского Митрополита, которые все способны к поднятию оружия и живут с Армянами дружелюбно и связаны сродством.

Рассмотрим теперь, каким образом по занятии крепости Эрзрума удержать и охранять оную можно? Какие неприятельские там могут быть войски, из каких провинций Турецкого государства оные могли бы прийти? и как удобнее отразить их нашим? Я странствовал в тех местах и, зная все оные страны, сделаю подробные сколы (примечания. — С. К), [что] мне известно о сем описании.

Войски могут прийти в Эрзрум с южной стороны, начиная от Халепа[474]; первый город Мараси, потом Адепи, Сит, Закакор, Харпут, Хова, Урфа, Диарбенир, Малаза, Кале, Бесни, Кгурун, или Нгурун, Енгин, Арапкир и Пали[475]. Изо всех оных мест отправляемые войски в Эрзрум должны переходить через реки Ефрат и Мурат[476] и через горн Курдистанские, иначе называемые Таврийскими. Естьли зимою, то проход сей невозможен, ибо Курды в то время зимуют в Месопотамии[477] и Кесарии Каппадокийской[478]. Буде же летом, то многочисленное войско чрез места сии проходить не может потому, что нельзя найти тамо достаточного количества сьестных припасов; сверх того, так как Курды, ночуя по горам и при узких проходах между оных, производят грабежи и самим Туркам, положим однако ж, что четыре или пять тысяч как-нибудь и прошли бы чрез сии места, но встретится им новая преграда — страшные истоки реки Ефрата при месте, именуемом Бин Гол, населенном Армянами и граничащем с Эрзрумом: там из между гор вытекает река Ефрат, и с таким стремлением, что весьма трудно переходить чрез оную [с] лошадьми. Сверх сего, когда захотят Армяне, то соединят все истоки сея реки в один, и сим средством усиливает [ся] река до такой степени, что могут по ней ходить суда, следственно, и переправа чрез оную для неприятеля будет совершенно иевозможна — вот первое препятствие для перехода турецкого войска из Халепа.

Второе поставить им могут Армяне, содержащие стражу на брегах реки Ефрата, кой, соединясь с православними христианами, в шести часах расстояния от них живущими в тридцати шести селениях, наверно остановят несколько десятков тысяч Турецкого войска.

Третие; на всех оных горах всегда много находится разбойников, подчиненымх так называемым Дере-Беям, которые между собою во всегдашней вражде, отнимая друг от друга подвластные им курдские деревни; а потому ни под каким видом невозможно Туркам выслать войски через сии Таврийские или Курдские горн, разве по Дедаловой басне перелетят оные. Итак, остается им отправить войски из Трапезонда, пройти Лазию и поля Гуридов[479] и Кюперли, но в рассуждении сего наверно можно надеяться, что по взятии города Эрзрума все горские жители Мингрелии[480] соединятся противу их с Российскими войсками; при сем и самые Гуриды, из коих часть исповедует втайне христианскую веру, будут нам благоприятствовать. Они, жительствуя в восьмидесяти селениях, считаются непреодолимою преградою для всей Лазии и по храбрости своей Турков не страшатся нимало; к ним присоединятся также кованцы округа Халдейская[481], умалчивая о Гиомисхане, Капане, Мадене и Аргане[482], где христиане работают в рудниках у Турков. Горы тамошние весьма высоки и удобны для поднятия мятежа, поелику от всех сторон от природы защищены, а жители оных весьма храбры и все исповедуют православную веру, говорят по-гречески, но немного испорченно. В Арапкре также находятся миого православных, но Армян больше. За сими местами начинается Трапезундская провинция. Итак, из Трапезундской, Халдийской и Феодосиупольской провинций набрать можно двадцать тысяч войска, когда хотя малейшее Российское покажется в Кованце войско, то все Анатолийские силы, на которых Турки наиболее надеются, будут уничтожены и совершенно истреблены, а потому с городом Эрзрумом перервется им коммуникация.

Есть еще местечко, называемое Афинн[483], от которого могут пройти морем, обходя Трапезонд, но когда они приедут в Колхиду, то как они пройдут горы? и кто их встретит? Тамо жительствуют Грузинцы, которые, естьли их предупредят, то невозможно им (туркам. — С. К.) будет перейти по причине весьма узких проходов.

Здесь опишу восточные Турецкие силы, которые прибегнут из разных городов к защите Трапезонда и которые могут прибыть и в Эрзрум, естьли не встретят никаких препятствий: из Кесарии Каппадокийской, Севастии, Сапы, Кара-Исары, Токата, Амасии, Укии, Синопа, Пафры и Сампсона[484]; но естьли и весь восток вышлет свое туды войско, то что сделает без съестных припасов и не имея довольного места, где бы поместиться? Вот выгоды, когда помощию Божиею город Эрзрум прийдет под Российскую Державу! Оный город изобилует хлебом, всякого рода скотами и прочими к жизни потребностями: Малая и Великая Армения может выставить до ста тысяч оруженосцев.

Курдов же весьма легко склонить можно на вашу сторону, а особливо естьли удостоите их причислить в службу Ее Императорского Величества.

Мнение мое, которое осмелился я донести Вашей Светлости, что весьма полезно бы было заключить союз с Персиею, основывается на следующем предположении.

Персиане притеснены от Авганов и Озбеков[485]: Авганы завладели многими их местами, а именно Хератом, Кандагаром и почти всем Систаном[486]. Бухария заняла все пространство, лежащее до самого Машеда; и хотя Машед еще не состоит под властию евнуха, но коль скоро другой кто сделается Шахом, то оный город должен будет ему покориться[487]. Астрабат[488] — весьма выгодное для России пристанище, из оного города Российское войско пройдет до Хивы дней восемь или десять в зимнее, однако ж, время, для того что зимою удобно доставать воду от падавших снегов, летом же земля сия почти безводна[489].

Хива плодородна и имеет горы, в которых находятся золотые и серебряные руды[490]. От Хивы откроется удобный путь в Бухарию рекою, называемою Аму-Дерья[491]. В Хиве находятся более четырех тысяч русских пленников и до шести тысяч таковых же из Персиан, которые ожидают только случая восстать против своих хозяев. Жители тамошние разделены между собою в рассуждении междуусобной их злобы со времени умерщвления визиря, бывшего из поколения[492] так называемых Катидов. Сие поколение состоит не более как из пяти тысяч семейств, и люди чрезмерно злопамятны[493]. Другое же поколение, Конкратами зовомое, не есть происхождение настоящих тамошних жителей, а зашедшее туда из других стран[494].

Вообще же они готового войска у себя не имеют, а дают токмо некоторым по червонному, другим же по рублю в месяц. Впрочем, сказывают, что сила их состоит из двадцати тысяч человек, но сие несправедливо: прошлого года (т. е. в 1794 г. — С. К.) в моей бытности тамо по приказанию начальника их Инан-Айваз-Бека[495] с прочими делано было исчисление всему народу, и найдено не более тринадцати тысяч семей, но в угодность начальника объявлено число оных до двадцати тысяч.

Конкраты также весьма злобного свойства[496]; многие из начальников их весьма богаты в наличных деньгах, а народ вообще беден, богатство сего последнего состоит в земле, от произрастаний которой они питаются. Многие также из Хивинцов производят торговлю в Астрахань и в Бухарию.

Катиды охотно бы желали сделать союз с Россиею, дабы выгнать пришельцов, своих неприятелей, но опасаются, чтобы рассеявшийся о сем слух не причинил им крайней опасности.

То же самое желают и Туркоманы Мангишлацкие, быв притеснены от Киргис-Кайсаков. У сих Туркоманов, называемых Абдалидами[497], русских пленников ни одного не имеется. Они их не покупают, буде же прибежит таковой к ним из Хивы, то возвращают его обратно к своему хозяину, получая за то некоторую заплату. У них близ Мангишлака есть горы, в которых думают, что находятся серебряные и золотне руды; сии горн отстоят от Каспийского моря верст за полтораста. Имеется там вода и место, весьма способное к заведению населения, но Туркоманы, будучи теперь слабы, не смеют там селиться, боясь Киргис-Кайсаков[498]. Расстояние же от Мангишлака до Хивы такое, какое от сей последней до Астрабата. В степях сих обитают два поколения, одно имянуется Каракалпаки, а иными — Конкраты, нравов самых зверских, производят хлебопашество и имеют достаточное скотоводство[499]; а другое — Туркоманы, имянуемые особенно Гиомутами, злой и жестокой народ[500]. Узбеки по общему согласию не дозволяют им производить хлебопашество, а потому и живут они в пустой степи к северу. А чтобы удержать их от грабежа, проезжающим чинимого, некоторым из них дается от Хивинцов жалование по червонному, по большей же части по рублю за месяц, как выше о сем упомянуто.

С Гиомутами Мангишлацкие жители имеют тесную дружбу и соединенн сродством. Они часто делают набеги и в самую внутренность Персии, откуда, похищая в плен людей, продают их в Хиву от сорока до шестидесяти червонннх каждого. Впрочем, весьма удобно склонить сих Гиомутов на Российскую сторону, соделать их не так зверскими и, напротив, к войне весьма способными. Число их, полагают, до пяти тысяч, а может быть, и более.

К южной стороне граничит Хива в двадцать дней расстояния с пустынею, называемою Кале[501]. Там жительствуют многие Туркоманы, которые богатее первых и с коими, то есть с Мангишлацкими, имеют всегдашнюю и непримиримую вражду, похищая у сих последних много скота и разграбляя их караваны. Но в отмщение такового поступка Мангишлацкие [Туркоманы], соединясь с Гиомутами, нападали на тех своих неприятелей и великие причинили им разорения увлечением многих из них в плен к себе. Персия может покорить Калескую степь.

Кратчайший и удобнейший путь до Хивы чрез Астрабат, нежели чрез Мангишлак или чрез другие какие-либо места. А притом в сем месте и для флотилии безопасное пристанище. Есть также тамо некоторое число беглецов из поколения Катидов, которые могли бы тотчас присоединиться.

Сей способ, по моему мнению, есть наилучший к завоеванию со временем и самой Бухарии, а равно и к распространению в тамошних краях мало по малу и дальнейших успехов, могущих доставить Российской Империи весьма важные и знатные выгоды, тем паче что, чем далее распространяема будет тамо власть (России — С. К.), тем бессильнее и в грубейшем невежестве погруженнне встречаться будут народы, владеющие, по истине можно назвать, обетованною землею, недра коей преисполнены злата, серебра и других драгоценностей, и притом такие, кои не носят на голове европейских шляп, следственно, и огнестрельных орудий, сими последними употребляеммх, то есть артиллерии совсем не имеют[502].

Бухария уподобляется саду удивительной красоты, но, к сожалению, наслаждаются сею частию света варвары из сопредельних или ближайших к оной государств, ни которое (т. е. ни одно из которых. — С. К.) покорить ее не в состоянии, окроме России при помощи Божией, но не прежде, однако ж, как заняв Хиву и отправя оттуда отряд войск на легких судах, могущих по реке Аму-Дерья до самой Бухарии, поелику сухим путем в рассуждении лежащей между сими местами пустой степи и недостатка в дровах и воде проходить почти нет возможности. Бухария почти превосходит самую Индию в богатстве и изобилии во всех жизненннх потребностях[503].

Река Аму-Дерья имянуется иначе Ферейдун[504], а к стороне Калмукии, ще думают, что имеет оная свое начало, называется она Ле, а может быть, что поток ее выходит из Малого Тибета, что против Кашемирии и откуда и река Инд имеет свое начало. Река Инд соединяется с другою текущею из Малого же Тибета, отчего делается толь сильною, что ее полагают второю по Гангесе[505].

В Бухарии весьма много купцов и другого звания людей, которне нещетные имеют богатства, состоящие по большей части в золоте, серебре, жемчугах и драгоценных каменьях[506]. Наип тамошний, или главный правитель Бухарии, именуемый Вели-Наме[507], есть не что иное, как лицемернейший молла, который со всем набоженством имеет весьма великую силу и власть, так что никто ему противиться не в состоянии. Коль же скоро заметит кого себе противником, то тотчас обьявляет народу, чтоб любящий Магомета и благо отечества был в готовности итти на неприятеля и, собрав достаточные силы, оного поражает.

Сим способом часто делает он нападение на то Балк[508], имея с собою не более как пять или шесть тысяч войска, а иногда и меньшее число, то на Машед, сопредельную Бухарии персидскую провинцию. По усмирении же противников и по разграблении жилищ их и имущества всю полученную добычу разделяет он между войском своим и потом возвращается восвояси, дожидаясь опять такого же удобного времени. В случае же, когда встретит со стороны неприятелей своих сопротивление, которого силы его преодолеть не в состоянии, разглашает в войске своем свойственнне Турку предлоги, что видел якобы он сон, по которому необходимо нужно возвратиться вспять. И таким образом воинство с верой ему повинуется и возвращается в Бухарию. Таковые и сим подобные суеверные разглашения бесконечны.

Сражаются варвары сии, несмотря на неискусство их, довольно запальчиво, ибо конница сближается иногда к неприятелю так, что действует саблями, а иногда с одной и с другой стороны выезжают отряды флангеров[509] и делают эволюцию на конях до тех пор, пока или обратят в бегство всех противников, или убьют кого-либо из них, или снимут с коня; но в сем последнем случае попавшемуся в плен жизнь всегда даруется. Узбеки сражаются гораздо храбрее, нежели Авганцы. В Бухарии есть и из Русских многие пленники, а из Персиан до шестидесяти тысяч человек.

Туркистан[510] отстоит от Бухарии почти на десять дней расстояния, в оном заключается и Балк. На двадцать четыре часа от Бухарии лежит место, называемое Карси[511]; поистине можно назвать и оное изящнейшим вертоградом, изобилующим всеми потребностями для жизни человеческой. Вкратце сказать, весь Туркистан есть такая земля, каковою описывает нам Священное Писание обетованную.

Между Балка и Бухарии есть одна гора превысокая, в которой имеется соль, цветом подобна красному мрамору; есть также другая, содержащая в себе руды всех металлов, на коей жительствуют Узбеки-Конкраты[512]. Сия гора простирается со стороны севера до Самарканды, а к востоку до Метаксана[513], Весь народ, населяющий Туркистан, не более как до ста пятидесяти тысяч простирается; малолюдство сие есть следствие междоусобных их браней, на коих немалое число ежедневно почти лишаются жизни[514].

За грех бы себе поставил я, естьли бы умолчал здесь о Балкской области, но удовольствию любопытства назову оную также прекрасным вертоградом и могущею быть наиизобильнейшею житницею, естьли бы товарный Велинам, Бухарский Наип, частыми своими нападениями не опустошил сей области, истребив почти всех жителей ее, из коих некоторые погибли от его меча, другие переведены им в Бухарию, а прочие разбежались кто куда мог.

Балк со времени смерти Надир-Шаха[515] до сих пор находится под властию Авганского Государя[516]. Небольшая крепость, носящая сие же имя — Балк[517], лежит на холме, окруженном со всех сторон водою. Она досель сохраняет свою вольность потому, что никто из тамошних, кроме Агмет-Шаха[518], преемника Надырова, не мог завладеть оною, и несмотря на то, что стены оной составлены из несженного кирпича без всяких внешних укреплений. Но неприятели, желающие овладеть оною, по неимению пушек не находят довольных способов разбить стены ее; и так, продержав в осаде месяц или два и удовольствовавшись одним только разграблением принадлежащих к сей крепости окрестных деревень, уходят. Авганцов, охраняющих оную, не более осьми сот человек.

Мелкою флотилиею из Хивы можно взойти в Бухарию весьма легко, а еще легче в Балк тою же рекою. Сия самая река протекает и чрез Метаксан. Во многих местах оной находится золото, смешанное с песком. Часто случалось мне видеть, каким образом оное отделяют.

Наполнив таким песком сосуд, доливают его водою и кладут в оный некоторую пропорцию ртути, потом, мешая все сие довольное время, выливают воду в другой сосуд, а остальную смесь ввергают тогда в огонь, из коего при излетении испарением ртути вынимают чистое золото. В случае же большого наводнения идет и чистое золото без песку.

Сия область есть богатейшая всех прочих как в рассуждении сего драгоценного металла, рекою доставляемого, так и находящихся в горах оной довольного количества бирюзы и другого рода камней, имеющих вид ематита (кровавина)[519], и других отличных и превосходных даров, от самой природы земле сей присвоенных; но обитатели тамошние в бедствии проводят жизнь свою по причине чинимых на них частых отовсюду нападений.

Не более как на восемь или на десять дней расстояния оттуда лежит Касхари[520], жители тамошние исповедания Алиева[521]. За всеми сими местами начинаются примечания достойные, высокие, богатые и множеством народа населеные горы Хазаристов[522], Татаров[523], или Коестан[524]; часть из них принадлежит Кабулу, Авганскому Государю, а прочие ни во что ставят власть его. Все оные горы преизобильны рудами, но обрабатывать оные некому; скотоводство у них разного рода нещетное. Из гор вытекают ручьи прохладных и удивительных вод, на вершинах многих из них находятся никогда не истаеваемые снеги; у подошев гор и там, где оные как бы разделяются, представляются зрению целые рощи, насажденные от природы разными плодоносными деревьями. Горы сами по себе неудобопроходимы, жители разных вер, а некоторые последуют Алию.

Теперь спешу обратиться к Кабулу, ибо устал, как бы сказать, с досады, взирая, что толь изящными странами наслаждаются люди толь грубые и в совершенном невежестве погруженные. В Кабуле воздвигнул свои престол Авганской Государь за пятьдесят лет перед смертию Нады-Шаха[525]. О крепосте сего имени, яко не заслуживающей уважения, не могу ничего сказать, поелику простая женщина овладеть оною может, бросив туда несколько яиц. Государь сего владения чрезмерно богат дорогими каменьями и жемчугами, денег же не имеет, едва может содержать себя своими доходами. Войска имеет всегда в готовности до двадцати тысяч, а не более. Вкратце сказать, все драгоценные каменья и жемчуги Монгольского государства хранятся у него. Министры, однако ж, его весьма богаты как в деньгах, так и в драгоценностях.

Когда выступает он на войну, они снабжают его людьми, воиском и всем нужным, ибо власть их в правлении далеко распространяется. В случае нужды число войска их может быть собрано до пятидесяти тысяч человек, но пять тысяч Россиан чрез два часа сражения истребят оное и возьмут самого Государя с женами и имуществом его. Ружья их с фитилями, некоторая же часть войска вооружена копьями, а другие действуют стрелами. Имеют с собою и пушек несколько, которые однако ж, поистине вовсе не употребительны по чрезвычайной их тяжести и по неискуству канониров.

Главнейшая сила их состоят во многих верблюдах, из коих на каждом прикреплен род фальконета[526], который сидящий на верблюде всадник оборачивает на все стороны, и в действии сем они довольно искусны, и сия часть войска есть важнейшая у Авганского Государя.

Войско его вообще состоит из одной конницы, и все нужное имеет каждый, навьючениое на лошади. Тоже войско, которое содержится всегда в готовности, составлено из пленников, кои суть остатки от Надир-Шаха, после смерти коего Ахмет-Шах Авганец покорил их, похитив государство и все сокровища Надыровы. Сии пленники состоят из Грузинцов, Армян, Персиан, Аравитян и Хамбесов (Абиссинцов); Дуравиды[527] же, о коих говорят, что и они также авганцы, служат при войске волонтирами. И как они довольно обогатились, то, дорожа жизнию своею, держатся всегда ариергарда.

Индейские купцы, находящиеся в Кабуле, столь чрезвычайно богаты, что многие из них имеют по два, по три, по пяти и по десяти миллионов капитала; есть также и из Авганских начальников многие богатые. Вся торговля тамошних краев состоит в руках Индейцов, кой в промыслах своих имеют всевозможную защиту и охранение от главнейших Авганских начальников и от самого Государя их.

Кабул преизобилует натуральными продуктами и скотом. Народ тамошний большею частию кочует в аулах с стадами своими по подобню Киргис-Кайсаков.

Кашемирия иногда покоряется Кабульским владениям, иногда поддается самовольно под власть Индейцов, приходящих из Малого Тибета, а иногда впадают в оную другие там же находящиеся Индейцы, имянуемые Синады[528].

В 1793-м году, во время моего там пребывания, познакомился я с одним Англичанином, по имени капитан Ротн, человеком обширных сведений в истории и в других науках. Он, между прочими рассуждениями о пленительной красоте, изобилии и богатстве области Кашемирской, говаривал мне иногда: «Естьли бы было у меня пять тысяч только Аглинского войска, то чрез десять или двадцать лет составил бы я здесь целую Империю; с востока дошел бы до самой внутренности Индии, со стороны запада до Херата, а с севера до Бухарии, покорил бы легко Малый Тибет, а далее покусился бы на Великий, ибо, платя жалованье каждому воину в месяц по четыре рубли, можно собрать тамо пехотного войска сколько угодно».

Народы тамошние непросвещенны и не имеют в себе отличного мужества, а кольми паче храбрости; следовательно, весьма сбыточное дело, что он, местер[529] Ротн, совершил бы со временем свое предположение.

Пошлинный сбор в Кашемирии простирается по наружности до трех миллионов, а в самом деле может быть и гораздо более, ибо многие в том пользуются тайно, и тем паче что Индейцы тамошние стараются всячески скрывать свои коммерческие обороты.

Естьли бы о Кашемирии не было описаний от Аглинских и других историков, в свет изданных, то бы, может быть, осмелился и я сделать свое об оной описание, но обширность сведений и ученость тех мужей удерживают меня от столь дерзкого и, может быть, напрасного предприятия; а донесу токмо вашей Светлости, что, обозревая Кашемирию и сопредельные ей места, неоднократно вздыхал я от глубины моего сердца, говоря сии слова: «О ты, щедрая и неподражаемая природа, почто так несправедлива, что толь преизящными дарами своими попускаешь обладать народам грубым, а не просвещенному свету, который бы, познавая истинную цену Дара твоего, благословлял щедрость твою с достодолжным чувствованием». Одним словом сказать, с Кашемирскою областию не может равняться в сем случае никакая другая в целом свете.

Живущие тамо Индейцы большею частию зашедшие из Могольского владения[530]. Богатство их и сокровища превосходят, наверно, всякого богатого государства. Чернь же вообще в самом бедном состоянии. Горы сей области покрыты по большей части приятными рощами, а многие скрывают в недрах своих незнаемые жителям богатые металлические руды.

Самарканда ныне почти вся пуста; покоривший оную коварный Вели-нам, Наип Бухарский, всячески старается, однако ж, населить ее по-прежнему, но кажется, что тщетен труд его. Есть и там горы, содержащие в себе руды, так как слышал я — она одарена также изящными дарами от природи в рассуждении плодородных мест своих; окрестности ее населены Озбеками.

Вот слабого моего ума замечания, кои в подъятом мною многотрудном и дальнем по разным странам сим путешествии мог я собрать и кои во исполнение воли вашей, Светлейший Князь, повергаю на высокое и прозорливое ваше рассмотрение. Да сохранятся оне по переводе на Российский язык в памяти вашей, яко залог моего усердия к пользе службы Империи Российской и преданности вашей Светлости.

Впрочем, для вящего удостоверения и подробнейшего во всех частях к сведению вашему нужных замечания, можно отправить в те края людей, вами избранных, с наблюдением, однако ж, сей осторожности, чтобы не походили они на Русских, имея короткие волосы, и странствовали под видом врачей, путешествующих для собирания произрастений, имея при себе по одному верному служителю с тем, чтобы или господин, или слуга знал по Турецки или по Персидски.

Ибо врачи в тамошних местах уважаются наравне почти с законоучителем Алием. Образ жизни вести им надобно без малейшей пышности или лучше бедный; надобно также иметь им при себе по нескольку лекарств, и не худо, естьли бы хоть небольшое знание имели они в медицине. Именоваться Эллином или по-тамошнему Имбин-Иунаниин[531], т. е. потомок Александра, а притом нужно называть себя Турецким подданным, быть во всем лицемерным, а особливо в отношении закона их, соблюдать в высоком градусе ласковость в обращении как с большими, так и с малыми. Награды за лечение не требовать, но сколько дадут, столько пусть и берут, и все внимание обращать им на снискание покровительства у начальников, тогда и жизнь их будет в совершенном обеспечении и от всех любимы будут.

Агличане владеют в Индии от Сурата до Коцина[532], что противу острова Цейлона. Коцин же и Цейлон состоят под властию Голландцов. В настоящих обстоятельствах неизвестно мне, в каком точно положении тамошние владения Агличан, но в бытность мою распространялись оне от Пондишери до Калкута[533], а оттуда, с одной стороны, достигла власть их до границ Китайской Калмыкии[534], а с другой — до Аграна[535].

Войска во всем сем пространстве национального Аглинского содержится не более как до двадцати, а некоторые полагают — до двадцати пяти тысяч человек, и сверх того тамошних индейских [войск] — до пятидесяти тысяч. Вот каким числом воинства удерживает Англия власть в тамошних обширнейших своих областях! Какое же сравнение сил аглинских с Российскими вашей Светлости более может быть известно.

Непросвещенные народы всегда так легко покоряются и содержатся в повиновении. Ныне наибольшую силу имеют в Индии Агличане! Впрочем, не смею далее распространяться, опасаясь, чтоб не навести скуки моим описанием и чрез то не лишиться лестного мне высокого вашего, Светлейший Князь, покровительства. А заключаю все сие искренним моим желанием — да благословит всевышний все предначертания всемилостивейшей нашей Государыни и да утвердится при жизни Ее знамение победоносного воинства хотя б в внутренности Бухарии! по примеру всегдашних успехов сильного Ее оружия! Аминь.

Персиане коварны, лукавые, лжецы, злые, немилосерды, завистливы, кровожаждущие, склонные к измене и неблагодарны к своим благодетелям, ненавидят и презирают в душе все прочие народы. Отравить человека за ничто ставят, и сие весьма часто случается у них способом преступления поваров или посредством других окружающих неприятеля их людей или наложниц их, не щадя к убиению оных к тому ни денег, ни подарков. Со всем, однако ж, таковым их зверским свойством, в нужде будучи, повинуются и так низки и подлы, что попросту сказать хоть дрова на них носи. Одним словом, неверный, не поставляющий никакой святости в связях и дружбе и исполненный предательства народ[536]. Хану нашему весьма многие привержены, но не надобно его оставлять у них одного — тотчас истребят.

Грузинцов можно назвать добрыми христианами; царь их Ираклий[537] хороший человек и истинный христианин, обширные имеет сведения по науке, а более — по опытности, о нравах и обычаях Персидской, Турецкой и других соседственных ему наций и искусен в обращении с ними, но состарился уже! Весьма благоразумно сделал он, что повергнул царство свое для сущего блага оного под покровительство скипетра Всероссийского; впрочем, истинные его виды и тайны сердца его Богу известны!

Супругу свою[538] чрезвычайно любит, но она к России не привержена, имеет свои виды, сыновья ее по молодости лет своих легко ей повинуются. Она возродила между ими и пасынком своим, старшим сыном Ираклиевым Георгием[539], непримиримую вражду. Сей последний удалился в Кахетию и тамо ожидает дня кончины отца своего, дабы вступить по нем во владение.

Царь Ираклий не имеет также надежного союзника и доброго соседа в Имеретинском владельце Царе Соломоне[540], который более сделал вреда его столице, нежели сам евнух Ага-Магомед. Но все сии раздоры, вражды и несогласия будут истреблены, и восстановится как тамо, так и везде надлежащее благоустройство мудрым распоряжением братца вашего, который, вникнув в дела Грузинские с подробным вниманием, откроет глазам своим пространное море по местному его в том краю пребывании.

Впадению в Грузию Аги Магомед-Хана наиболее споспешествовал и виновником и путеводителем был один Армянин.

Взятие победоносными российскими войсками города Эрзерума произведет весьма важнне следствия. Коль скоро разнесется о сем слух по пространству Турецкого государства, то многие анатольские правители восстанут сами противу Порты Оттоманской, сколько по неудовольствию их на правление сие, столько и паче еще потому, что признают они эпоху сию событием пророчества, всеми Турками и Аравитянами исповедуемого, что Константинополь по предопределению судьбы непременно достанется под власть Россиан.

Правители азиатской Турции сильнейшие и такие, на которых считать можно, что в случае сем восстанут противу Порты, суть следующие. Первый, в Аравии, Куфи, владелец пустыни Аравии, имеющий достаточные силы и всегда противящийся Турецкой власти; второй — паша Вавилонский; третий — Кучюк-Али Аданский[541] и Паиасский, что в Антиохии; четвертый — Мегмет-паша Акринский[542], что в поморской Сирии; в-пятых, Беи Египетские и начальник Алеппский, Мердинский и Диарбекирский; сверх того в число им еще восстанут против правления Турецкого, полагать можно, также небольшие, но сильные провинции, лежащие к стороне Анатолии, местоположением своим от природы укрепленнные и к Султану, государю своему, несмотря на верховную его власть, мало уважения имеющие, а особливо, как теперь есть к тому весьма верный предлог по случаю разнесшегося в народе слуха, что он и некоторые из вельмож двора Константинопольского сделались там франкмасонами. Таковая связь их с французами подвержена великой опасности, когда чернь с сей стороны возбуждена бывает искусно.

В Румелии также поднимется весьма важное возмущение. Первый и опаснейший для правительства Турец кого основатель такового предприятия может быть Иоанинский паша Али-вели-паш-оглу[543], содержащий сорок так называемых дервеней, или стражу. Он в состоянии собрать страшные силы из христиан, ему приверженных. Я, с моей стороны, был с ним искренний приятель; естьли бы угодно было вашей Светлости, мог бы себя употребить в тамошнем крае для содействия с сим пашою и надеюсь, что услуги мои были бы к пользе службы Высочайшего Двора.

Се предлагаю еще один подвиг усердия моего к службе. Да удостоится и оный высокого и прозорливого внимания вашей Светлости! Впрочем, да будет по вашему соизволению!

Следующий способ кажется мне удобным к нанесению французам и самому Султану Турецкому не токмо вреда и потрясения одних влияния, а другого власти, но, может быть, и важнейших следствий; а особливо первым (французам. — С. К.), желающим распространить учение свое в народе, населяющем Турцию, и усиливающимся наипаче в Сирии, Смирне[544], Александрии, Салонике и Константинополе. Способ сей состоит в том, чтобы составить подметные письма на Арабском и Турецком языке с печатью, на коей было бы изображение Гавриила Архистратига перед лицом Божиим. Словом, расположа все сие известным мне образом — так, чтобы от невежества и простоты черни Турецкой можно было средством сим ожидать желаемого действия, рассеять письмы те чрез испытанных в верности людей, разосланных под видом нищих по всему пространству государства Турецкого, кой и будут оные подбрасывать для лучшего успеха в мечетях и по кладбищам. Сие, на комедию походящее предложение великое произвести может действие в тамошней черни, служа убедительнейшим по обычаю их средством к возбуждению страшных возмущений, и французы необходимо должны будут связь свою прервать с крайним для себя вредом и, может быть, невозвратно.

Я представляю себя на услуги к произведению в действо сего плана, могущего послужить в пользу многим державам. И тогда откроется вам удобность напасть на врага имени христианского, бия куда угодно, без всякого того сопротивления.

Ласкаю себя, впрочем, надеждою, что, ваша Светлость по толь отважному и опасному для меня моему предложению можете быть удостоверены о моей непоколебимой верности и усердии к пользе службы Всероссийской, свято мною хранимых во глубине души моей.

Армянин тот, о котором угодно было Вашей Светлости потребовать от меня подробное описание, находился довольное время прежде в службе Грузинского Царя Ираклия и был в великой у него милости. Он имеет и брата, имянуемого Степаном Аустриевым, в службе Ее Императорского Величества в Моздоке[545] при тамошнем комен данте Дмитрии Васильеве. Собственного же имени брата его, изменника, теперь не помню; но если благоволено будет разведать, то легко можно об этом узнать.

Сего Аустриева Царь Ираклий по некоторым его изменам, лишив имения, выгнал с бесчестием из своего владения; почему он и бродил долгое время около Кавказских гор и по другим местам до нещастного того времени, в котором Ага-Мегмет-Хан[546] завладел Эриваном и Генжою[547]. Тогда помянутый Аустриев, присоединясь к нему, обнаружил уже явным его путеводителем, ибо до того имели они сношение между собою по переписке.

Евнух Ага-Мегмет-Хан, днем отправляя к Царю Ираклию обманчивые письма, ночью же, руководимый сим изменником, продвигался вперед, пока уведомился, что Царь Ираклий распустил свое войско по квартирам; а тогда уже без опасности прямо прибыл к Тифлису, и никто не нашелся, кто бы запер даже ворота сего города. Царь Ираклий и Имеретинский владетель Соломон, находившиеся тогда в цитадели Тифлийской, не оказали ни малейшего сопротивления, и, напротив того, войско Имеретинское кинулось на грабеж и, похищая каждый что мог, бежало; после чего и Царь Ираклий решился уйти со своею фамилиею. И таким образом Соломон со своим войском удалился в Имеретию, а Ираклий со своею фамилиею к Кавказским горам.

Вышереченный Армянин Аустриев написал после того письмо к Царю Ираклию следующего содержания: «Се! Я причиною твоего злоключения, но это еще не довольно: куды ни пойдешь, я последую за тобою. Не надейся от меня избавиться». Такие и сим подобные угрозы в письме том изьявлял он ему. Уверяют, что фамилия сего предателя происходит от Меликов Армянских[548].

Наказывает Бог всеконечно тех, которые неблагодарны Августейшей нашей Монархине, а паче тех, которые с лестию к ней обращаются: первая есть супруга Царя Ираклия и по ней дети ее, которые до разорения Тифлиса пребывали в сих суетных мыслях. Бог ведает сердце такой женщины и детей ее. Я сие пишу духовно, а Ваша Светлость да исследует все то наилучшим образом, и уверяю, что все найдется точно так, как я описываю. Но да явится на них милосердие и прощение! ибо младость и невежество благодеяний не помнят. Впрочем, весьма полезно бы было, ежели за благо признается: первое, восстановить привязанность к нам супруги Царя Ираклия, в чем при настоящих обстоятельствах легко и успеть можно, поелику находится она в крайней нужде. Второе, восстановить общую любовь и согласие между братьями, сыновьями Царя Ираклия, начиная с перворожденного до последнего.

Причина ненависти, питаемой в сердце супруги Ираклиевой, детей ее и прочих, произошла со времени первого вступления войск Российских в Грузию от главнокомандующего тогда в тамо[ш]них местах[549]. Сколько уязвил он сердца Грузинцов, Ваша Светлость, по тщательному исследованию обо всем удостоверитесь. Всего того исправление и благоуспешность ожидать теперь должно от благоразумных распоряжений вашего братца Графа Валериана Александровича. Все Грузинцы вообще отдают справедливую похвалу Георгию за искренность его сердца и благочестие к Богу.

После разорения Тифлиса появились у многих трактаты, заключенные в 1783-м году Россиею и Грузиею[550]; все те, которые оные видели, с удивлением говорили, что большая часть имен подписавшихся к составлению акта сего со стороны Грузинцов, были чужие, а не природных Грузинцов, или людей, давно уже умерших; почему и восклицали: почто не обнародованы прежде сии трактаты? Весьма нужно стараться привлечь на вашу сторону Соломона с главнейшими его вельможами и восстановить между их и Ираклием дружбу и доброе согласие, так чтоб обе сии провинций соединены были во единое тело и все их распри и напрасные с обеих сторон претензии преданы были вечному забвению.

Приведение на будущие времена в надлежащее благоустройство всех сих касательно до Грузии дел в пользу Ее Императорского Величества иным каким-либо посланием совершены быть не могут, как токмо личным присутствием тамо вашего братца. При сем осмеливаюсь также напомнить, что, пока не приобретем дружбу Армянского Патриарха, никогда не должно полагать на верность Армянина, какого бы звания он ни был. Приемлю также смелость известить Вашу Светлость, что весьма нужно наистрожайше подтвердить начальнику находящихся в Грузии Российских войск, чтобы усугублена была дисциплина в рассуждении неприкосновенности чести Грузинских женщин. Сие для нас было бы полезно, дабы Грузинцы не могли впредь ставить сего в мнимый предлог.

Скажу также нечто и о Бухарии то, что в прежнем моем обьяснении забыл поместить. В 1794-м году в июле месяце, когда Вели-наме, имея намерение обратить меня в свою веру и выстричь мои волосы, судил меня несколько дней, доказывая, что сие против Закона, чтоб в Бухарии, во Святом месте, находился человек с волосами, а я защищался некоторыми из Корана изречениями на Арапском, Персидском и Турецком языках; тогда в то самое время прибыл из Константинополя, или по крайней мере так себя обьявляющий, один Молла, одетый по обыкновению константинопольских Турков в так называемый кереке или ференде, и, взошед на возвышенное место, громогласно читал собравшемуся множеству народа ферман Турецкого Султана Селима[551], в котором оный Султан обьявлял им свое благоволение и убеждал их яко верных мусульманов быть в готовности к подьятию оружия, чтобы, когда обьявится война между Россиею и Турцией, все единодушно восстали за веру правоверных. А истинный предмет его был тот, чтобы возмутить Киргис-Кайсаков и Ногайцов тамошних, кочующих летом при границах Российских на урочище, называемом по-турецки Геникале, а зимою переходящих в Бухарию или в Хиву.

Вот каким образом поборник нечестия Селим Турецкий и Вели-наме Бухарский возбуждают в народе ненависть к России, тогда еще когда по наружности мир между обоими высокими дворами соблюдается.

Киргис-Кайсаки и Ногайцы ежегодно увлекают из России и приводят в Бухарию и в Хиву по нескольку пленников. Часто случалось мне говорить с оными пленниками, которые меня Богом заклинали, чтобы всячески старался донести здесь о жалостном их состоянии.

Расспросив их подробно, узнал я, каким образом Киргис-Кайсаки и Ногайцы их захвачивают. Одни делают подложные письма на Российском языке будто от тех людей, которые им знакомы. В оных письмах их уверяют, что щастливы будут, когда прийдут в Бухарию или Хиву, что дадут им тамо и все льстить могущие, что их хозяевы добрые люди и проч. Другие напоивают их до того, пока придут в глубочайший сон, а тогда, посадя на лошадь или верблюдов своих, завозят их в скрытое место, где их содержат по тех пор, покуда караван в путь отправится. А иные достают пленников, делая условия с самими солдатами или иногда с унтер-офицерами, которые за некоторую заплату передают им, так сказать, своих братьев-простяков способом напоения их также допьяна.

Я засвидетельствуюсь в том так, как пред истинным Богом и Всеавгустейшей нашею Монархинею, что о всем сем тщательно исследовал и самые оные пленники так точно удостоверили меня. Ногайцы, в сем промысле упражняющиеся, суть из Российских беглецов, находящиеся в Бухарии и в Хиве. Многие из них были христианами и умеют читать и писать по-русски.

От самой области Бенгальской, проезжая до Тибета, не видел я, да и нет никаких пикетов, а спрашивают паспортов у иностранцев на одних таможнях только. Иностранцы христиане в стране сей не уважаются, особливо же Англичане, потерявшие доверенность, не терпимы[552]. Я проезжал по рекам: Буремпутер[553], Таренгас, Онг и Нихтай с купцами Греками на судне для продажи из Дакка соли ехавшими, не видел никаких требований, и мы пропущены были свободно по причине нужды в соли, которой много в Тибет отвозится.

Устройство гражданское в Тибете находится в порядке; города и селения многолюдны и изобилуют богатством. Лассы[554] есть наибогатейший, красивейший во всей Индии город; жителей в нем по крайности полтора миллиона считать можно; они занимаются знатною торговлею с Китаем, Индиею и с Мунгалами (Калмиками). Далай-Лама[555] покровительствует торговых людей, если они не христиане, и таковые пользуются совершенною свободою; всякие товары менять позволяют со взятием пошлин.

Китайцы никакого другого влияния на город Лассы не имеют, кроме того, какое обыкновенно между двумя соседними самодержавными государствами в мирное время бывает; слышал, однако ж, я (в справедливости чего утвердить не могу), якобы Китайцы берут некоторую дань от Далай-Ламы[556]. Сего Далай-Ламу все подвластные ему народи почитают как Бога, чему следует вся Индия и все соседние Тибету народы. Далай-Лама имеет войска около 300 000 пехоты и конницы и 2000 употребляемых и обученных на войну слонов[557].

Проехавши с Греками купцами по реке Баремпутер, которую вверху называют Сампу[558], вышел я на берег и поехал в город Тунсиор[559], в котором, по причине, что я был христианин и митрополит, хотя и под благопристой ним присмотром, но [был] задержан, и дано о том знать ко двору Далай-Ламы, ибо запрещено там христиан терпеть во всей области, в которой за несколько лет перед моим прибытием всех христиан избито и ни одного не осталось.

От двора прислано было повеление доставить меня с честию в город Лассы. Во время следования моего туда везде по дороге и в самом городе встречал во множестве народ, одним удивлением, кажется, влекомый видеть меня в неизвестных ему одежде в виде. Случилось, что я прибыл с полуночи часу в одиннадцатом, то и доставили меня к двору на носилках тогда же, на которых и прежде следовал. На воротах дворца встретили меня четыре государственные чиновники и один министр и осматривали меня везде, не имею ли я оружия. После сего министр пошел вперед, а я с теми чиновниками во внутренние покои Далай-Ламы, и, прибив в палату, где его трон по азиатскому обыкновению находился, увидел, что и он сам Далай-Лама, одиннадцатилетнего будучи возраста, сидит близ трона на коленях у министра или своего дяди, называемого Баридар.

По наставлению, мне данному, идучи к нему, три раза я поклонился, а Далай-Лама, встав с колен оного министра, поцеловался со мною в оба рамена[560] по обыкновению восточному, что и я равномерным образом исполнил; потом в знак почтения взял он мою руку в обе руки и пожал, что самое и я, видя обстоятельства позволяющие, учинил. После чего, поговоря, Далай-Лама с оным министром на индейском языке (ибо я знал только по-персидски) начал шутить и осклабляться и, взяв шпагу, бывшую на подушке близ трона, положил на колена оного же министра и, вместе на коленях и оной шпаге сев паки, повелел и мне сести же, удивляяся при том моим обстоятельствам и собственно мне самому и моему одеянию, расспрашивал, какой я религии, по-персидски. Я отвечал — христианской и житель из Царьграда. Вопрошен был паки: не такой ли веры, которую имеет некоторый Великий Государь, коего люди бывают в Китае в платье, подобном мне, и крестятся тако (показывая изображение креста). Я отвечал, что я одной с оным Государем религии. Во время моего сидения, кое продолжалось около полчаса, приказал он другому министру Берегаю вынести мне халат кашемирской шали, который и надели на меня.

После же, по данному мне знаку, откланявшись я и поблагодарив, пошел на великолепную квартиру, отведенную мне по воле Далай-Ламы, где было учреждено для меня довольное содержание и определен штат в числе 25 человек. Того самого дня в вечеру прислано мне на квартиру большое фарфоровое блюдо, наполненное разными азиятскими конфектами, покрытое красною тафтою, и сто рупиев, завязанных в шелковый хороший платок. Имея содержание и пристойную выгоду, жил я в сей квартире семнадцать дней, в продолжение которых пользовался я четыре раза собственннм счастьем таковым: что Далай-Лама чрез своего министра приглашал меня при своем присутствии в свои увеселительные загородные домы и в домы своих родственников на своем собственном экипаже, то есть на палане, и приказывал своим министрам, чтобы всякой вельможа, имеющий великолепный дом или сад, меня к себе приглашал, что и исполняемо было. Во всякой же вечер министр Баридар, бывая у меня, спрашивал о покое и удовольствии по обыкновению.

В одиннадцатый день моего там пребывания тот же министр, прибыв ко мне и взяв на свой экипаж, пред ставил Далай-Ламе, который с благоуветливостию спрашивал меня о здоровье, о климате и о моем принятии; я отвечал, между прочим, что климат в Лассы превосходнейший (каков он был и действительно) и что я всем весьма доволен, и благодарил его. На вопрос, есть ли в Царьграде таковые сады, я отвечал, что нет таковых садов. Потом сказал мне, что он рад моему прибытию в его землю и что он надеется, что я везде его владения и его самого хвалить буду; потом дал знать министру итти мне на квартиру, куда я прибыл в провожании министра Бегария.

В семнадцатый день оный же министр звал паки меня ко двору, и по обыкновенном приветствии я осмелился просить рекомендации на дорогу в Китай, куда мне желалось ехать, на что мне после нескольких минут ответственно, что этого сделать не можно, а обещано мне пособие в отправлении по другой дороге. После чего того же дни, паки был позван ко двору и будучи у Далай-Ламы на аудиенции по обыкновению, получил уведомление, что Борав-Бардоним министр отправляется в Индию в Патну[561] по делам государственным и что ему приказано взять меня и до оного города доставить. Тут я благодарил Далай-Ламу и, в рамена паки поцеловавшись по-прежнему, простился с намерением приуготовляться к дороге, но тут же приказано было мне остаться обедать, а Далай-Лама пошел в харем[562], приказав мне дать 2000 рупий, шубу белую для дороги и штуку шелковой материи, что я и получил и того же самого дня с оным министром и на его содержании выехал в Патну.

По прибытий туда, потребовав от меня свидетельство провожавший меня министр для доставления ко двору, что прибыл благополучно, которое с моим особенным удовольствием и дано при засвидетельствовании посторонних.

Что касается до Далай-Ламы, то оный имеет характер по душе приятный, веселый и человеколюбивый. Он не сам со мною говорил, но чрез министров, кой знают по-персидски, и примечательно, что первый министр научил его во всяком случае по молодости лет, яко бы те же мысли сообщает другому министру для сообщения мне. Далай-Ламе было тогда одиннадцать лет, то есть в 1792-м году, в котором я тамо находился. Главный у него министр или его дядя Баридар называется. Точу же Ламу и Таранаут-Ламу я не видел и об них не слыхал, а потому об них более ничего и объяснить не могу.

Государь Император, приняв под скипетр свой Грузию, удовлетворил чрез то всем священыим толико обязательствам своим и долгу взывающего человечества; но, обратя внимание на торговлю и проистекающие от оной выгоды для государства и имевший удобний случай улучшить жребий ее в том единственно намерении, чтобы соделать ее совершенно полезною для России по видам торговым с Персиею, на сем, мне кажется, остановиться не должно. Грузия в настоящем ее действительно ничтожном положении, не бывши в силах существовать сама собою, на время только ограждается от конечного разрушения своего; но, по великим предположениям Великой Екатерины, блаженство ее на будущие времена должно было устроиться прочным образом, сколько для спасения от беспрерывных угнетений и грабежей единоверного нам народа, наиболее для утверждения и обеспечения, чрез посредство ее, торговли нашей с Персиею, и в сем виде Грузия и есть для нас наинужнейшая.

Я скажу, что к образованию в крепости и силе политического ее бытия, для существенных выгод России, необходимо нужно границы оной протянуть до исхода рек Куры и Аракса и, присовокупя к ней по Араксу лежащие укрепления Шушу, Нахичевань и Ереван, а к Черному морю по реке Риону или Фазу Имеретию, царство Грузинское вместило бы в себе землю плодоноснейшую и несколько миллионов народу христианского.

Бывши по единоверию во всегдашней дружбе с Араратским патриархом, имеющим, как известно, весьма сильное влияние над всем рассеянным народом Армянским, не очевидно ли, что Грузия тогда собственными силами своими могла бы владычествовать над всею расторженную Персиею и, как вернейшая союзница России, обязанная ей бытием и блажеством своим, держать в надзоре в той стране и самые владения турок. По течению же реки Куры, приобретя в свое стяжание город Ганжу (отколе река сия становится уже вниз судоходною), Грузия имела бы, кроме Черноморской, другую самую удобнейшею коммуникацию с Россиею.

Таким образом, земля сия соделалась бы сильною, для России крепким оплотом спокойствия пределов ее и новым источником богатств. Вот, по моему мнению, единое, верное и прочное средство утвердить торговлю нашу на Каспийском море, привесть ее в деятельность и поставить в наилучшее и прибыточнейшее положение.

Библиография

1. Бартольд В. В. Сочинения. Т. I. Ч. 1. М., 1963; Т. III. М., 1965.

2. Бердзенишвили Н. А., Дондуа. Д., Думбадзе И. К. и др. История Грузин. Т. 1. То.. 1962.

3. Бутков П. Г. Материалы по истории Кавказа, с 1722 по 1803 год. Ч. 2. СПб., 1869.

4. Григорьев В. В. Чтения в Императорском обществе истории и древностей российских при Москопвском университете, 1861, кн. І, разд. IV.

5. Иванов П. П. Очерки по истории Средней Азии (XVI— середина XIX в.). М., 1958.

6. История армянского народа. Ч. 1. Под ред. Б. Н. Аракеляна и А. Р. Иоаннисяна. Ер., 1951. [298]

7. История Афганистана. Отн. ред. 10. В. Ганковский. М., 1982.

8. История Узбекистана в источниках. Известия путешественников, географов и ученых XVI — первой половины XIX в. Сост. Б. В. Лунин. Таш., 1988.

9. История Узбекской ССР в 4-х т. Т. 1. Таш., 1967.

10. Кобеко, Дм. Поездка митрополита Хрисанфа к Далай-ламе в 1792 году. — XXV лет. Сборник, изданный комитетом Общества для пособия нуждающимся литераторам и ученым. СПб., 1884.

11. Кудряшов К. В. Последний фаворит Екатерины II. Л., 1925.

12. Кычанов Е. И., Савицкий Л. С. Люди и боги страны снегов. Очерки истории Тибета и его культуры. М., 1975.

13. Кюнер Н. В. Описание Тибета. Ч. 1—2. Владивосток, 1907—1908 (Известия Восточного института, г. 21, 22, 26 [вып. І], 27).

14. Лэн-Пуль С. Мусульманские династии. СПб., 1899.

15. Нурмухамедов К. Этнические процессы и расселение туркмен в XVIII—XIX веках. Аш., 1979.

16. Очерки русской культуры XVII века. Ч. 3: Наука, общественная мысль. Под ред. Б. А. Рыбакова. М., 1988.

17. Самарин Н. Ф. — Русский архив. XI, 1873, кн. 1, стб. 863—867.