Путник часть II

Э П И Л О Г

Они сидели на большом кожаном диване в кабинете Станислава – «товарища Альфреда» и молчали… И молчание это говорило им обоим больше, чем они могли бы сказать сами…

За окном бродили серые московские сумерки, в стаканах остывал чай…

- Не лезь пока в эти дела и не задавай вопросов! – наконец, нарушил молчание Ваупшасов. – Как только Гитлер возьмет Варшаву, мы начинаем войну с Польшей с нашей стороны! Захватываем Прибалтику, Бессарабию, Западную Украину и Западную Белоруссию. Это уже решено!

- Но как же… - начал, было, Сербин. -Как...

- Никак! Мы возвращаем наши земли, отданные полякам после разгрома ими армии Тухачевского в 21-м году. Только и всего!

- Но это же прямой сговор с Гитлером! – Сербин все-таки не удержался.

Ваупшасов укоризненно покачал обритой налысо головой.

- Ты неисправим! Не вздумай обсуждать эту тему с кем-нибудь другим. Ты знаешь, что к «испанцам» здесь отношение особое – в момент загремишь в лагеря! Это в лучшем случае… Вождь считает, что он морочит Гитлеру голову и делает это удачно. Переубедить его в обратном не сможет никто. Наши резидентуры за рубежом, дававшие информацию о планах Гитлера о нападении на Советский Союз, безжалостно уничтожены. Сейчас рабочих осталось только три-четыре группы, которые мы бережем, как зеницу ока… И все! Поэтому, помалкивай!

- Я понял, Станислав! – Леонид поник головой. – Понял, что ничего не понял!

- Да ну тебя к черту! – Станислав даже вскочил с дивана. – Я тебе все сказал. Дальше поступай, как знаешь… Сейчас у тебя три месяца отпуска за все годы службы в Испании, езжай к семье и принимай валерианку. Стаканами! Но чтобы вернулся в боевом настроении, готовый выполнить любую задачу партии! Да, кстати, я навел справки о твоих: Фрося окончила медицинские курсы и теперь работает заведующей амбулаторией на станции Иловайское. Там же, в амбулатории ей выделен флигель под жилье. А-а, вот еще что! Твоя жена, оказывается, писательница и поэтесса! В издательстве "Донбасс" вышло уже несколько ее книг! Вот так-то! Сын Анатолий – окончил восьмилетку и сейчас учится в физкультурном техникуме в Харькове. Ну, а дочь – школьница, ей, как ты знаешь, исполнилось только девять…

- Станислав, я-то знаю, что ей девять, но сколько лет я не видел ее, ты знаешь?

- Не дави на жалость, Сербин, не разжалобишь! Или ты забыл, что я и сам такой?

- Да я не о жалости… Как раз наоборот… Не было ли у тебя…

- Слушай, заткнись, в конце концов! Что тебя потянуло на философию после путешествия через Европу?! Смотри, я скоро сам начну тебя подозревать…

- Да, ну тебя, честное слово! – обиделся Путник. – С кем же мне поговорить, если не с человеком, с которым мы кровью повязаны?

- Леонид, уезжай, ради Бога, домой! Я тебе уже заказал проездные документы, иди, получай и дуй к родным!

- Ладно, брат! – Леонид легко поднялся с дивана. – Поеду. Не поминай лихом!

Они обнялись, и Сербин, поскрипывая новенькими сапогами, отправился оформлять документы…

За окном подвывал ветер, бросаясь охапками желтых, мертвых листьев… Осень в этом году выдалась ранняя и холодная. Но в печке уютно потрескивали сосновые полешки, напиленные из шахтной крепи, которые Фросе возили с 35-ой шахты, как госслужащей… Фрося делала уроки с дочерью. За прошедшие годы она мало изменилась, только красота ее стала более зрелой и притягательной. Она не поверила в смерть Леонида, когда ей принесли похоронку и орден Красного Знамени в коробочке алого бархата, и детям запретила верить в смерть отца. Она всегда была уверена, что Леонид вернется, и каждый день начинала с того, что готовила себя к его приезду, прихорашиваясь…

Она отложила тетрадь с заданиями по арифметике, и вдруг ее сердце испуганно ёкнуло: она в затрапезном домашнем халате, в несуразных шлепанцах – а вдруг сейчас придет Леонид!

Фрося опрометью бросилась в свою комнату переодеваться. Быстро переодевшись в нарядное платье василькового цвета, так гармонировавшее с ее глазами, она села к зеркалу и стала укладывать волосы.

- Настенька! – крикнула она дочке. – Ты собрала портфель на завтра?

- Собрала, мам!

- Одень, пожалуйста, свое платье, что я тебе на новый год сшила!

- Зачем, мам? Я его выгладила, развесила аккуратно…

- Одень, доченька, одень!

- Да зачем же я буду его мять, мама? Пусть висит!

Фрося вышла в залу, и дочь ахнула:

- Мамка, ты чего это такая красивая?!

- Быстро переоденься! – Фрося топнула ногой, обутой в белую парусиновую туфельку.

Когда под окном прошуршали листвой легкие шаги, они сидели на диване, не дыша, тесно прижавшись друг к другу…

Скрипучая дверь тихо отворилась, впустив в комнаты прохладу осени и запах… Давно забытый запах начищенных ваксой солдатских сапог, сырой шинели и тугих командирских ремней…

- Кто-кто в теремочке живет? Кто-то в невысоком живет? – раздался вдруг такой родной, такой знакомый голос из тесных сеней.

- Папка! – заорала Настенька во весь голос и бросилась вон из комнаты.

Фрося встала с дивана и ее качнуло. Она шагнула навстречу Леониду и упала ему на грудь, забившись в рыданиях…

- Ну, что ты, милая, что ты? – ласково поглаживая спину жены, говорил Леонид. – Я же вернулся. Живой. Здоровый…

- Ой, Леня, надолго ли? Солнышко мое ясное: появилось и исчезло…

- Ну что ж поделаешь, любовь моя, коль Господь стезю мне такую дал: за Отечество сражаться… Не изменишь ведь ее, не переделаешь… Так уж, видать, предначертано было… А ты терпи, родная…

- Так я только и делаю, что терплю! – сказала Фрося, успокаиваясь и утирая слезы… - Надолго?

- О-о! – Леонид растянул рот до ушей. – На целых три месяца!

- Рассказывай! – Фрося хлопнула его по плечам кулачками. – Через неделю вызовут, как всегда!

- Все может быть! Служба – есть служба! Анатолий там как? Не приедет на новый год?

- Обещал приехать. У него каникулы будут до 10 января.

- А у нашей красавицы? – Сербин ласково обнял Настеньку, не сводившей с него восторженных глаз.

- И у меня до 10-го! – ответила дочь.

- Вот, значит, славно погуляем! Всей семьей встретим год новый – сороковой!

- Ты в Испании был, папуль? – вдруг спросила Настенька.

- В Испании, милая, в Испании.

- А ты придешь к нам в школу, расскажешь, как там было?

- Страшно и больно там было, доченька! Не след вам об этом знать. А лучше бы вообще никому на земле не знать, что такое война. Нет ничего страшнее, противнее человеческой природе, чем война! Доченька, поверь! Так что, не пойду я к вам в школу о войне рассказывать. Ты уж прости…

- Неужели так страшно? – у Настеньки округлились глаза. – Даже тебе было страшно?

- А мне, милая, было страшнее всех! Потому и жив остался…

- Папуль, а я о тебе стишок написала для школьной стенгазеты!

- Да ну?! Ты у нас уже и стихи пишешь?! Ну, вся в маму! А мне прочтешь?

- А ты не засмеешь? - Настенька уткнулась лицом в плечо отца.

- Да ты что, родная?! Как же я смогу?!

- Ну, тогда слушай:

- Ну, хватит вам о войне! – Фрося вышла из кухни. – Эй, поэтесса юная, живо мыть руки! Давайте-ка ужинать!

И оттаявший сердцем Путник, сбросив сапоги и сунув босые ноги в домашние тапки, предусмотрительно хранимые Фросей долгие годы, вдруг подумал:

«А может, Сталин прав, и не будет больше никакой войны? Ну, раз уж дочь моя считает, что я уже победил всех врагов?»...