Путы для дракона

Глава 1.

— Не верю, — упрямо и жалко сказал Леон.

Ребята сочувственно отводили глаза от его спины. Там, сейчас скрытое рубахой, расползалось поблёскивающее чешуёй пятно. Леон боялся двинуть рукой или плечом, лишь бы не почувствовать его ещё раз.

Один Игнатий позволил себе ворчание:

— «Не верю»… Ишь, какой прыткий! Станиславский нашёлся…

Леона неожиданно протрясло волной крупной дрожи: он представил себе вдруг ужасающую бездну, вызвавшую в нём страх и восторг. Страхом отозвался в нём человек, привыкший видеть ценность жизни лишь при наличии в неё тихого уютного уголка, в который можно забиться и мирно–мирно наслаждаться неспешным ходом маленьких, не потрясающих воображение событий. И страх этот был сильнее смутно мелькнувшего восторга от такого же смутного дежа вю: он падает в бездну, падает намеренно и… Нет, лучше не думать!

Когда его вновь передёрнуло, метка на спине напомнила о себе движением подсохшего горчичника, стянувшего кожу.

— И большим… я был? — избегая глупого сказочного слова и пытаясь обрести власть над ляскающими зубами, спросил он.

— Да уж, не маленький, — вздохнул сердобольный Володька.

— Ну‑ка прекрати! Испереживался, точно дамочка, которая вот–вот в обморок шлёпнется! — вдруг возмутился Брис. — Да мы все к этому на старшем курсе стремились, да не каждому было дано. Да если б не твоя дырявая память!.. И хватит зубами стучать. Смотреть не могу, когда ты психуешь.

Дырявая не дырявая, но пару реплик из недавнего прошлого память подобрала быстро, сравнила их, но в полученном результате Леон всё‑таки засомневался.

— Именно это имел в виду Мигель, когда говорил, что я тоже?.. Почему вы раньше об этом не сказали? И уж если вы заговорили, говорите до конца: почему вы всё время боялись, что ко мне однажды вернётся память?

— Ах, мы, сюсечки–масюсечки… — медленно, как при утренней сцене с Мигелем, заговорил Роман. — Всё по полочкам разложить захотелось? Подробно всё проанализировать? Самокопанием заняться? Ах ты, дамочка истеричная, нервишечки не в порядке, сейчас рученьки белые заламывать начнём, что ли?

От тыка в бок железного кулака дока Никиты он чуть не свалился с камня, на котором пристроился.

— Ты!..

— Хватит, Роман. Неизвестно, как бы ты себя повёл, узнай, что ты не то, что до сих пор думал о себе. И я бы тоже захотел узнать всё о себе досконально. Ты попробуй — представь: сваливаешься в совершенно незнакомое место, неизвестные люди говорят тебе о тебе же безумные вещи, а кое‑что, независимо от твоих желаний, и проявляется. Представь обрывочность информации о мире, который ты забыл напрочь. Сбивает с ног, тебе не кажется? На мой взгляд, Леон ведёт себя очень сдержанно для человека, который вообще‑то вправе потребовать от нас рассказать и объяснить всё с самого начала и до конца.

— Знать бы ещё, где оно — начало, — философски заметил Брис, — ведь если вспомнить, в Ловушку мы попали как спасатели. Я например, был твёрдо уверен, что в городе действуют природные силы. Потом начал склоняться к мысли, что действует маньяк. Это под самый конец уже, когда стало ясно, что маньяк ведёт целенаправленную охоту.

— Мигель не маньяк, — сказал док Никита. — Где, на какой дорожке столкнулся ты с ним, Леон, да так, что юноша тебя настолько возненавидел?

— Хватит болтать! — воззвал к ним Игнатий. — Роман прав в одном: раскладывание мозаики — дело, конечно, увлекательное, но почему бы не заниматься этим кому‑то одному? На сей раз во времени мы ограничены по милости Мигеля. Я предлагаю Брису зачистить некоторые белые пятна в памяти Леона, пока мы…

— Нет. Только не я.

Парни разом уставились на Бриса. Он сидел спокойно, с неизменной лёгко улыбкой на губах и гладил котёнка, сидевшего в его ладонях.

— А почему так категорично? — поинтересовался Роман. — Ты же его друг.

— Ну… Я пристрастен. Тот, прошлый Леон, и правда был моим лучшим другом, но мне было тяжело с ним. А с сегодняшним мне легко. Не надо только говорить о предательстве. Я бы хотел и вернуть того, и оставить нынешнего… Задачка, как видите для вывернутых мозгов. А я знаю за собой очень неприятную вещь: если мне что‑то нужно, я буду рассказывать о фактах так, чтобы добиться своего. То есть расскажу‑то всё, но под определённым соусом… А чтобы вы поверили, что я это сделаю, признаюсь: в пещере, когда Леон попал в зеркальную ловушку, я удерживал его сегодняшнюю личность, пока пытались прорваться две остальные. Одного этого достаточно, чтобы… Роман?..

Птицы взлетели, а кошка подняла голову и зарычала почти в тон с Романом. Правда, Рычал он недолго, и хмурое нетерпение на его лице сменилось вызовом.

— Так! Кто ещё признается?

— Ты тоже?! — охнул Володька.

— Братцы, а ведь нас всех надо лишить памяти и отправить в реальный мир, — удивлённо сказал док Никита. — Значит, я так понял, в пещере была возможность вернуть нашего командира, но мы дружненько запихали его поглубже?

Все сконфуженно умолкли, потом заговорил Рашид. Сначала он оглядел всех испытующим взглядом непроницаемо–тёмных глаз и затем укоризненно высказался:

— Не морочьте Леону голову, ему и без нас худо. Не было никакого выборочного давления на личность. Вы перепутали желаемое с полученным результатом и даже не удосужились проверить, истинно ли ваше предположение. Я — проверил. Следов воздействия нет. Так что прекратите причитать, как мнительные бабёнки, и айда дальше.

— Согласен, — поднимаясь со своего камня, сказал Игнатий. — Давайте самобичеванием и рефлексией заниматься по дороге. Вношу предложение: добираемся до конца «языка», сворачиваем в сторону и дрыхнем. А как стемнеет — небольшая пробежка по лесу до восхода. Я, конечно, не думаю, что к утру успеем добежать до Юлия. Володь, Роман, я прав? — и, дождавшись, двух «угу», велел: — А ну, встали, потопали вперёд! — Он и сам быстро зашагал, тихо жалуясь Рашиду: — Сил никаких больше нет, до того себя дураком чувствую. Это надо же: Леон здесь, а я командую безнаказанно.

«И командуй дальше! Это у тебя неплохо получается, — мысленно откликнулся Леон. — У тебя не отняли память или собственную личность, ты не нервничаешь из‑за зыбкости твоего положения в мире… Командуйте все, лишь бы быстрее закончилась вся эта абсурдная эпопея и я бы вернулся домой с Анютой».

«А так ли точно тебе хочется вернуться домой? — спросил кто‑то издалека. — Вернуться и забыть друзей, которые любили тебя и того, тяжёлого и жёсткого, и сегодняшнего, беспомощного и глупого? Забыть трудные дни, когда каждый защищал тебя как собственного брата? Сможешь ли всё забыть? Или забывать не надо будет? Само всё забудется, если не записать всё в Андрюхины дневники…»

«Если я вернусь, я ничего не забуду, — возразил Леон. — Я запишу всё, каждую мелочь, которую вспомню. Даже то, что Брис сейчас идёт рядом и виновато и сочувственно поглядывает на меня».

«Думаешь, память вернулась?» — продолжали допрашивать издалека.

«Может, и вернулась. Только для Леона, как выражается Брис, нынешнего. Я помню всю дорогу сюда, к пещере, начиная с моего появления в Ловушке, помню ночёвку на берегу моря, появление парней — и всё в таких подробностях, как будто все события произошли не далее, чем вчера. А сейчас тем более запомню и эту дорогу, каменный язык, такой ровный, что машина проедет по нему без проблем. Здесь хорошо разбежаться изо всех сил и по трём каменным ступеням спуститься вниз, на утоптанную тропинку, — и в лес…»

Он замедлил шаг — Роман по инерции прошёл мимо; Брис тоже по инерции, машинально, видимо, настроившись на близкое присутствие Леона, замедлил свой бесшумный лёгкий шаг и вскоре тоже остановился — одновременно с Леоном. Обернулся Роман, коротко и призывно свистнул. Парни тоже остановились, выжидательно глядя на Леона.

Каменный язык тянулся далеко и, казалось, кончиком трогал подножие опушки у дороги. Чудилось, шагнёшь с языка — и нога спружинит в густо перепутанной, жёсткой зелени, смягчённой желтоватой подсохшей травой

— Что не так? — тихо спросил Брис.

Очнувшись от пристального разглядывания дороги, Леон обнаружил, что парни тоже смотрят вперёд, но смотрят не так философски созерцательно, как он. Ручное оружие тоже внимательно рассматривало окружающее их пространство.

— Нет, ничего страшного, — смущённо сказал Леон. — Мне почему‑то… Вбил себе в голову странную мысль, что каменный язык заканчивается тремя ступеньками чуть слева. И тропинка там… — Сказал и снова услышал свой суховатый бег по шершавому каменистому пути, ощутил смешную мальчишескую радость от прыжков по удобным плитам.

Одновременно с Рашидом сорвался с места Володя. Остальные молча смотрели им вслед, шагая всё так же спокойно. Рашид добежал первым.

— Ребята, есть!

Подошли не спеша, оглядели три аккуратные плиты — ступени для великанов. Переглянулись.

— И что всё это значит?

— Ну, во–первых, ясно, что Леон здесь бывал, — рассудительно начал док Никита. — Во–вторых, Леон, ты нам не вполне поверил, что мы и сами не всё знаем о тебе. Ты наш сослуживец — коллегу Леона мы знаем достаточно хорошо, а вот вне общения с нами — ты земля неизвестная. Почти.

— Чёртов Мигель! Завёл нас… — заворчал было Игнатий.

— Закрой рот! О Мигеле больше ни слова! — резко оборвал его Роман, до сих пор насторожённо следивший за Леоном.

— С какой стати — ни слова?

Искреннее удивление Игнатия хоть и вызвало дружеские смешки, но внезапно серьёзное и решительное лицо Романа те же смешки погасило.

— Роман, извини. Но в нашей ситуации не упоминать о Мигеле невозможно, — сказал Володя. — Мы, конечно, понимаем, что ты не переносишь даже…

Монотонно, будто читая скучнейшую и раздражающе противную книгу, Роман проговорил несколько настолько грязных фраз, что парни скривились, но возмутиться не успели. Роман коротко глянул на Леона и буркнул:

— Можете сколько угодно говорить о Мигеле, но нейтрально, ничего плохого.

— Ни фига себе! — поразился Игнатий. — Объяснись.

— Не могу. Мне только кажется… Я подозревая, кем является Мигель. Но не убеждён.

— Оставьте в покое Мигеля! — с досадой сказал док Никита. — Меня больше смущает гостеприимство вашего Юлия. Вы были у него в гостях, теперь где‑то на его землях обретается Мигель. Выяснилось, что и Леон здесь бывал. И что?..

— Юлий тоже может не знать об истинной сущности Мигеля.

— Ребята, давайте обсудим наши волнующие вопросы по дороге, — предложил Рашид. — И время сэкономим. Брис, ты как — согласен?

— Очень даже согласен. Но, по–моему, Леон вспомнил ещё кое‑что. Подождём минуту.

— Ждать необязательно. Я и правда вспомнил. Здесь, в десяти минутах ходьбы по лесу, есть охотничий домик. Я прав?

— Прав. На все сто, — сказал Володька. — Единственная поправка: данное жилище и Юлий называет охотничьим домиком, но на деле — это великолепный домина. Роман, помнишь, какой там винный погребок? Так что дотопаем до дома — нас ждёт замечательнейшая пирушка.

— А самое восхитительное в том, что на крыльцо выйдет встречать дорогих гостей сам Мигель!

Брис ляпнул так и просящийся на язык прикол, охнул, в испуге глядя на Романа, но сочетание собственной удачной шутки и вида насупившегося товарища оказалось сильнее гнева последнего, и Брис расхохотался. Парни пытались сдержаться, но смешинка Брис оказалась такой заразной… В общем, не выдержал и Роман.

Здоровый мужской хохот эхом раскатился по лесу и вернулся, оттолкнулся от скалы. И наплевать, что может услышать кто‑то посторонний. Да и вообще наплевать, если услышат.

Глава 2.

Роман рванулся вперёд с такой силой, что ворот его рубахи сухо затрещал, когда Володька почти синхронно с метнувшимся выбросил руку и успел‑таки поймать его. Глухое рычание сопровождало невольное тыканье Романова носа в мягкий гниловатый слой листьев — Володька не церемонился: сообразив, что ворот пойманного выдержит, он ухвати торопыгу и за ремень и проволок метра два, ворча: «Поелозил‑то мордой по земле–матушке? Скажи спасибо, что не за ноги тащу…»

Едва Роман очутился в кругу товарищей — Володька бросил его на землю, как нашкодившего щенка, — как ещё двое выразили ему своё «фу». Сначала подошла Туська. Пока он, злой и смущённый, сидя на земле, отряхивался от лесного мусора, она примерилась и довольно ощутимо укусила его за мякоть выше локтя. А потом его собственный сокол, не обращая внимания на его шипение от боли, примостился на штанине Рашида и негромко что‑то просвистел. Что‑то очень похожее на ругательство. После этого стало ясно, что ругать Романа больше не надо, поскольку он полностью проникся ситуацией и тем, что едва не натворил.

Леон уверенно провёл команду по чуть заметной тропе к охотничьему домику. «Домик» оправдал ожидания наслышанных о нём от Романа и Володьки. Двухэтажное здание естественно вписалось в окружающий его пейзаж. Если бы не чистые лужайки, ровной бархатной зеленью льнущие к его стенам, трудно было бы различить границу между диким лесом и обжитым людьми местечком. За домом явно следили и ухаживали в ожидании гостей.

Но следили точно не те, которые, не укрываясь, расхаживали по нему сейчас и которые и вызвали столь динамичную реакцию у Романа.

Дом облепили «тараканы»: передвигались по длинным, соединяющимся друг с другом балконам, появлялись за окнами, исчезали в комнатах. Их странное, постоянное движение немного сбивало с толку. Единственное, что чувствовалось в этой беспрестанной ходьбе, — это несколько равнодушное ожидание. Будто хозяин завёл каждого персональным ключом, пустил завод, а сам ушёл куда‑то, и мотаются игрушки неприкаянные без толку, пока работает механизм.

— Может, отойдём? — предложил док Никита. — Переночуем в лесу? Первый раз, что ли?

— Нет, нам надо туда, — ответил Леон. Он поддерживал ветви орешника и напряжённо вглядывался в дом, чья серая глыба грузно осела в кустах и траве.

— Ты вспомнил, командир?

— Нет. Просто в доме есть что‑то такое… Я чувствую: я должен войти.

— Игнатий, среди твоих припасов найдётся приличная тряпка завязать ему глаза?

— Найдётся. Думаешь, настал момент завязать? Неужели Мигель предполагал, что мы с Леоном можем дойти до охотничьего домика?

— Оставил же он в пещере зеркало.

— Ну, насчёт зеркала — это ещё бабушка надвое сказала. А если оно было приготовлено на тот случай, когда бы Леон пошёл с ним?

— Вы мне, кстати, так и не объяснили, что там с зеркалом.

— В твоём нынешнем состоянии эта определённым образом настроенная стекляшка, не встань Роман на твоём пути, быстро бы превратила тебя в зомби. Или в биологически низший вид. Или в растение. Страшная штука. В университете упоминается о таком, но к рецепту настройки прилагается куча предупреждений, главное из которых гласит: мельчайшая ошибка — и настройщик зеркала сам превращается в абсолютного идиота.

Смотреть сквозь желтоватую к вечеру листву на дом было бы приятно и спокойно, если бы не раздражающее мельтешение «тараканов». Рядом с Леоном на корточки присел Игнатий. Рашид негромко предупредил, что на него собирается прыгнуть Туська. Сокол Игнатия перебрался на правое плечо, поняв намерение животного. Поведение Туськи, во что бы то ни стало возжелавшей оседлать Игнатия, объяснялось просто: с плеча человека кошка вытянула шею и разглядела то, что видели все. Её хвост заходил ходуном из стороны в сторону, а затем послышалось низкое угрожающее рычание. Туська узнала своих мучителей.

Понаблюдав за кошкой, Леон машинально взглянул на Романа. Тот сидел на тёмно–зелёном ото мха корне, прислонившись к стволу дерева. По его обнявшим колени рукам, приподнятым плечам, по сжатому побелевшему рту нетрудно определить, что он напряжён и лишь усилием воли сдерживается, чтобы напряжение не взорвалось в нём слепой яростью.

«Ну, успокойся, — мысленно попросил его Леон. — Нам всем сейчас тяжело, а кошке тяжелее всех: из детишек только один уцелел, а ещё раньше бездомной стала и жила в мире страшном, населённом чудовищами. Ничего ведь, оправилась. Вон, спрыгнула с Игнатия, устроилась на мешках кормить своего малыша. Чихать она хотела, что за кустами её враг бегает. Очень неглупая кошка, знает: если что — мы поможем… Так чего же ты‑то рвёшься вперёд, один? Расслабься, встряхнись, как Туська, и живи, как Туська: пока не случилось ничего из ряда вон выходящего, что волноваться?»

Он сел почти напротив Романа, из интереса скопировал его позу, чтобы точнее представить, каково ему… «А зачем ты это делаешь?» — спросил кто‑то из гулкого, отдающего эхом–шепотком пространства. «Потому что так надо, — откликнулся не Леон, а кто‑то внутри него. — Я не помню всех деталей, не вижу общей картины, но знаю, что так надо».

И минуты не прошло, как Леон обнаружил, что просиди он ещё минуту в позе Романа — и ноги сведёт судорогой. Пальцы ног уже приподняло неприятным расправляющим движением. Сочувственно поглядывая на Романа, Леон поспешно вытянул ноги, а потом с удовольствием потянулся, разминая застывшие мышцы. И снова сел — уже спокойно, с улыбкой засмотрелся на Туську, которая так энергично вылизывала своего детёныша, что тот падал на спинку и всеми лапами оборонялся от слишком усердной мамы.

А Роман заснул. В очередной раз взглянув в его сторону, Леон замер от неожиданности, а затем объяснил себе: «Их… нас… ведь этому учили. Какой‑нибудь приём релаксации. Он, наверное, тоже ощутил своё напряжение…» Как бы то ни было, но Роман ссутулился и привалился к дереву, съехав ниже корня, на котором только что сидел.

Шелестящее потрескивание сбоку заставило Леона поднять глаза. Брис.

— Неплохо получилось. И я подумывал о том же, но Роман меня сразу бы засёк. Он в этом отношении чувствительный мальчик.

— А… что неплохо получилось?

Привычная улыбка Бриса медленно уступала странно отрешённому выражению лица, превратившему приветливого симпатягу парня в насторожённого следопыта.

— Ты сидел, как сидел Роман. Потом расслабился. Было?

— Было.

— Помнишь, тебе понравилась моя походка? Ты ещё пытался её повторить.

Какое‑то слабое впечатление — призрачное впечатление забытого сна — полустёртым фрагментом заколыхалось в воздухе. Леон знал, что Брис подводит его к частице прошлого, хочет, чтобы он сам сделал вывод. Но понять, что произошло, тяжеловато. Анюта любила тренировать глаз на развлекательных картинках, когда даются две почти одинаковые картинки и предлагается: «Найди десять различий». А здесь — немного наоборот: картинки разные — задание противоположное. Ну, хорошо. Одно сходство Леон уже нашёл. И там, и здесь он пытался подражать: Брису, потому что захотел научиться его походке, и Роману — потому что не мог представить, что человек может быть так напряжён.

— Я как‑то воздействую… воздействовал на вас?

Тяжёлый вздох Бриса продолжался недолго: этот парень всегда умел найти, чему улыбнуться. И сейчас его, видимо, позабавила мысль, которую он и высказал:

— Странно общаться с человеком на двух уровнях. Замечание делаешь прежнему Леону — не понимает нынешний. Никак не заставлю себя объяснять тебе твои промахи от и до, чтобы ты понимал всё изначально. Для меня это всё равно, что дикарь пытается объяснить программисту, что такое программа.

— А ты объясни — что, а не как. Мне достаточно знать, что можно, а что нельзя. А знать почему — только как последствия.

— Твоя сила заключается не только в физическом превосходстве. Опустим то, чему нас учили. Единственное, что можно сказать о тех годах: пока мы учились развивать свои силы, ты учился их сдерживать. И научился. На инстинкте. То есть пока ты не применяешь их сознательно, действуют барьеры, придуманные тобой и возведённые, когда ты усвоил полную программу работы с энергией.

— А если барьеры исчезнут?

— Такого не случится никогда — и слава Богу.

— Почему — никогда?

— Ты свои барьеры поправлял и совершенствовал всякий раз, как только узнавал или придумывал что‑нибудь новенькое.

— Слушаю тебя, и мне всё больше не нравится тот Леон, которого знаете вы. Зачем ему вообще барьеры?

— А ты представь человека, который с детства вынужден высокомерно относится к миру вокруг, потому что только такое отношение позволяет ему держать свои эмоции в кулаке. А каждый эмоциональный всплеск в его жизни — катастрофа для окружающих. И не только эмоциональный всплеск… Ладно, мы перешли на излишние обобщения. Так вот, насчёт барьеров. Последнее. Барьеры — те же ворота: не только выпускают, но и не впускают. Мы уже пробовали к тебе пробиться, ты знаешь… — Брис вдруг оборвал объяснение — и ошеломление в его глазах заставило Леона поёжиться от неприятных предчувствий. — С ума сойти можно… Хотя… Опять‑таки предположения… После разрыва с семьёй ты вернулся в университет. Все думали — у тебя депрессия, потому что ты всё время повторял, что тебе надоела такая жизнь, что ты хотел бы попробовать радикально другого. Жаловался, конечно, только нам. Просто мне подумалось: может, ты уже тогда, будучи преподавателем университета, надумал изменить собственную личность, может, уже начал изменять — и взрыв в Ловушке, разбросавший нас… Господи, нет! Это слишком невероятно!

Теперь ошеломлён был и Леон. Но ошеломлён не предположением Бриса, а бездной, вновь показавшейся на мгновения, и ясно услышанным свистом и треском жёстко рассечённого воздуха — и его сердце ухнуло в бесконечность и больно затосковало по призраку, скользнувшему краем памяти.

— В общем, подражая мне или Роману, ты жёстко входишь в ритм нашей энергетики, а поскольку ты сильнее, сознательно или бессознательно, но ты подчиняешь нас себе. Ты начал входить в моё поле — ещё хорошо, что я сразу почувствовал и притормозил тебя. Но с Романом сложнее. Чисто физически он отдохнёт, а вот защитный его слой нам придётся восстанавливать всем скопом.

— Я где‑то читал: хочешь расположить к себе человека — говори в один тон с ним копируй его жесты, мимику…

— … то есть двигайся с ним в одном энергетическом ритме, в одном ключе. Это нормально, если твои помыслы чисты от замашек рабовладельца…

Леон быстро сел на землю, закрыл лицо руками и, чуть раскачиваясь, негромко, но сильно проговаривая слова, яростно завёл:

— Я не хочу, не хочу, не хочу!

Присев перед ним на корточки и пытаясь спрятать сочувствие, Брис спросил:

— А чего ты хочешь?

— Вернуться к тому, что я знаю. К своей семье.

— Прислушайся к себе. Зачем тебе нужно в охотничий домик?

— Я уже думал. Что‑то связанное со временем и пространством… Это не глупости! Когда я смотрю на дом, мне почему‑то кажется, что он очень далеко, хотя до него пара шагов.

— Не беспокойся, Леон, всё в порядке. Я думаю, нам не надо будет мотаться по лесу двое суток. Юлий тоже учился в университете. Ничего удивительного, что он по всем своим землям настроил пространственно–временные ходы. Единственно… Знает ли он о «колодце» в скале? Ладно, буди Романа, иди с ним к ребятам. А я попробую сообразить…

Что он попробует сообразить, Леон уже не услышал: Брис торопливо зашагал к переднему краю деревьев, ближе к дому.

Леон посмотрел на Романа. Тот безмятежно спал, уютно устроившись уже во впадине между корнями, будто в откидном кресле междугородного автобуса. Оглядевшись и убедившись — никто не помешает, Леон лёг в развилку дерева напротив Романа и теперь уже намеренно и старательно изобразил спящего. Потом оставалось только полежать немного и оценить точность позы…

Леон закрыл глаза и представил, как выплывает из сна. Медленно потянулся и взглянул: Роман сладко потягивался полулёжа, и глаза у него заспанные, и лицо расплылось в непривычной, блаженно–сонной улыбке.

— Ну, ни фига я себе поспать! Ты тоже дрых?

Менять настроение Романа в резко противоположную сторону не хотелось: жаль и его впервые увиденного состояния покоя, да и оправдываться перед ним за неосознанно сделанную ему гадость нет желания. Поэтому Леон ограничился коротким сообщением:

— Приходил Брис. Сказал, чтобы мы шли к ребятам.

Роман медленно опустил руки. Лицо его возвращалось в норму — из расплывчато–мягкого в обострённо–скуластое.

— Сдаётся мне, Леон, чего‑то ты недоговариваешь. Ну, ладно. Пошли.

Глава 3.

Брис тоже недоговаривал. После того как с Романом проделали все необходимые манипуляции, чтобы восстановить границы взрезанного поля (поймав взгляд расстроенного Леона, Роман посоветовал: «Наплюй. Зато я выспался!»), Брис выложил свой — несколько сумасшедший, по мнению Леона, — план:

— Всё очень просто. Я, Леон идём к дому. Вдвоём. «Тараканы» бегут к нам. Роман по моему сигналу «включает» свой великолепный ре–фотовзгляд. Всё. Дорога к дому чиста и безопасна.

— Что‑то мне не нравятся два твоих условия, — заявил Игнатий.

— Согласен. Ты уж объясни нам, почему вы двое — ты и Леон. И почему Роман должен только по твоему приказу убирать «тараканов», а не тогда, когда они соберутся все вместе, — уточнил Володя.

— Так нужно.

Больше от Бриса ничего добиться не могли. В целом план не вызывал сомнений. Как не вызывало сомнений и то, что у Бриса на уме не только прорыв к дому. Сам же он так обаятельно улыбался, что Рашид немедленно вспомнил строку из Хайяма:

— Яд, мудрецом предложенный, прими…

— Ну, насчёт мудреца ещё поспорить можно, — неуверенно сказал док Никита, — но эта пара слов рядышком — яд и мудрец — точно напоминают в сочетании змею, каковой является Брис…

— Каковой же вас слушает и пытается понять, что за мандраж вас бьёт — боевой или откровенно труса. В любом случае, не пугайте мне Леона.

Реакция «тараканов» заранее известна, поэтому мечи предусмотрительно оставили в разобранном виде, вне ножен. Леон тоже подшучивал над остающимися в засаде, но был заметно напряжён, что от опытных глаз команды, конечно, не ускользнуло: Игнатий будто мимоходом заметил:

— Попробуй пальцами рукоять своего меча. Удобно?

Недоумевая — зачем? Он уже пробовал! И не только пробовал! — Леон положил ладонь на ребристую рукоять. К вечеру прохладный, металл оружия остудил болезненно–горячие пальцы, а затем сам начал нагреваться. Вскоре граничное ощущение металла и кожи исчезло. Осталась лишь убеждённость, почти самоуверенность, что теперь‑то его голыми руками не возьмёшь. Будто уловив этот миг прозрения, Брис кивнул и сказал:

— Ну, тянуть не будем. Пошли.

Их соколы перечирикнулись с плеч, соглашаясь. Леон ещё подумал оставить птиц, но Брис нетерпеливо топтался у высоких кустов, и он забыл о желании чуточку помедлить. Они раздвинули длинные прутья с разлапистыми листьями и шагнули из укрытия.

На втором же шаге Брис заговорил легко и негромко, словно они выбрались на вечернюю прогулку.

— Ты, наверное, заметил, что мы каждый день стараемся влить в тебя порцию знаний о тебе самом. Что‑то о себе узнаёшь и ты сам. Неизвестно, вернётся ли к тебе память целиком, но знать о себе, о своём потенциале ты просто должен. Кое‑что ты уже знаешь о своей физической силе. Этого мало. Ты слишком долго жил среди обычных людей и привык соразмерять свои реакции с реакциями окружающих. Забудь миф о том, что ты обычный человек. Освободи своё тело от представлений, что есть ограничения. Не бойся увеличивать скорость движений и не давай глазам увериться, что ты с чем‑то не справишься.

— А если устану? — спросил Леон, с замиранием сердца наблюдая, как дом, только что живой от бегающих по нему «тараканов», окаменел: «тараканы» увидели людей.

— Усталость — тоже миф, — отрезал Брис и остановился, пробормотав, прежде чем обратиться к Леону: — Так, вот здесь будет в самый раз. Надеюсь, для Романа площадка тоже хорошо просматривается… Если будешь думать об усталости — устанешь. Не думай вообще. Дай телу свободу. Не угнетай его мыслями.

— Тебе хорошо говорить. Ты знал, кто ты такой, и тренировался, наверное, каждый день. А что я? Только пробежки по утрам.

— Драконья кожа на спине о себе не напомнила? Внимай мне, друг беспамятный: физическими упражнениями каждый из нас занимается для чистого удовольствия или для выпендрёжа, как Роман, когда рядом имеется некая симпатичная дамочка.

«Тараканы» скапливались у входной двери, точно в доме прорвало трубы и вода текла только в одном направлении, собираясь в странную вздыбленную лужу.

— Не заниматься физически и выглядеть так, как выглядим мы, — пробормотал Леон. — Плохо верится. И при чём здесь драконья кожа?

— И правильно, что плохо верится. А драконья кожа очень даже при чём. Видишь ли, в университете в нас всё время впихивали понимание, знание на мышечном уровне: главное — гармония духа и тела. В чём она выражается? Не буду залезать в дебри. Для лекций о тонком мире и энергетическом взаимоотношении ты ещё не дорос, а когда дорастёшь, лекция уже не нужна будет… Представь ситуацию: ты отдаёшь своему телу приказ, внедряешь определённую программу действий в физические клеточки — и оно, твоё умное, а порой эгоистичное тело охотно работает по программе, если та составлена грамотно и во благо. Если хочешь, заниматься физически можешь, фигурально выражаясь, даже во сне. Так делает Володька. Док Никита сделал установку на режим физиологических процессов. Его программа самая сложная, с учётом мельчайших требований организма. Ну, а ты… Ты постоянно обновлял программы, доводил их до идеального уровня и всё‑таки был недоволен.

— Брис, мне хотелось бы, чтобы ты нас… меня… в общем, разграничивал, где кто. Если ты говоришь о том Леоне, так и говори — тот Леон. Мне как‑то не по себе, когда говорят, что именно я что‑то сделал в прошлом… Значит, драконья кожа откликнулась на заложенную во мне программу?

— Угу. А ограничения запущенную программу остановили. Точнее сказать не могу. Будь на твоём месте Рашид или кто другой, я бы считал с него программы и подробно бы объяснил каждую. Но с тобой…

— Почему они стоят? Их уже целая толпа…

— Механизм стадности. Нападать — так кучей.

Чёрный поток хлынул на последнем слове Бриса. «Тараканы» бежали на пришельцев сосредоточенно и споро, игрушечно головастые в своих мотошлемах. Одинаковые фигуры, рост, одежда делали их похожими на штампованных оловянных солдатиков, чей вид совершенно обезличен отсутствием нашивок и знаков. Во только оружие они держали отнюдь не игрушечное.

Пошатнувшись на странно взбухших ногах («Что это с ними?» — «Адреналинчику не желаете?» — насмешливо сказали издалека), Леон успел подумать, почему «тараканы» не используют огнестрельное оружие. «Программа не заложена?»

А потом голос Бриса будто вкрикнул ему прямо в голову: «Дай свободу телу!»

«Но как это сделать?!»

«Просто не мешай ему!» — посоветовали из ниоткуда.

Топот кованых ботинок не заглушала даже рыхлая почва. Он грохотал по напряжённым ушам Леона, точно в тяжёлом сне он слышал за стеной у соседей громко пущенную музыку. А потом они всё‑таки утишили свой бег. Но теперь в их приближении появилась заметная странность: прыгали они так же далеко, как во время бега, но настолько плавно, словно плыли в воздухе.

— Не трогай время! — раздражённо крикнул за спиной Брис. — Пусть идёт как идёт!

— Чего не делай?! — изумился Леон, перестал следить за движением первых двоих, и те рванули вперёд, как будто им одним махом срезали сдерживающие их тросы.

От неожиданности Леон замер. Одно мгновение его тело существовало вне его (или он вне тела): глаза показали мозгу картинку, мозг определил систему действий — и руки выполнили приказ сверху.

Леон успел лишь осознать, что его воля в работе этого слаженного механизма реагирования не участвовала: правая рука с мечом вытянулась, одновременно с нею тело развернулось, точно Леон собрался протиснуться между «тараканами» — лицом ко второму; лёгкий поворот кистью правой руки — и круглый шлем «таракана» вместе со своим содержимым падает под ноги дерущимся, в то время как второй «таракан», только что мчавшийся изо всех сил, налетает на левый кулак Леона и, раскрывшись от удара, сам подставляет горло.

Ни рук, ни ног Леон не чувствовал, зато почувствовал наконец, что его волевое решение тоже играет определённую роль в непривычном состоянии. Именно воля мягко удерживала — не руководила! — его тело впритык спиной к Брису.

Чёрная орда, окружившая их, подступала настолько вплотную, что «тараканы» и себе‑то не оставляли места развернуться по–настоящему. На близком расстоянии мечи людей двигались коротко и экономно — и достаточно смертоносно, если позволительно было бы так выразиться по отношению к «тараканам».

Изредка Леон слышал резкие вдохи и выдохи Бриса, когда нападающие слишком рьяно рвались к ним, и отстранённо, секунды спустя, забывая о том, думал: «Когда же Брис подаст знак Роману?» Ему не очень нравилось состояние отъединённости тела от сознания. Его даже тошнило от неудобства и пустоты…

«Тараканы» навалились на Бриса простейшей стенкой: проткнутые его мечом упали не в том направлении, которое для них определили — и кучи песка тормозили шаг. Сзади толпились новые, жаждущие добраться до человека «тараканы» явно решили взять количеством.

Цепочка сигналов, ранее прочувствованная Леоном, снова произвела внутренние и внешние действия. Глаза увидели, мозг принял решение — тело откликнулось двигательным взрывом. До сих пор Леон не предполагал, что можно так двигаться, считая предыдущую скорость совершенной. Но сейчас его словно подхватил вихрь: меч описал полукруг, левая рука вцепилась в рукав Бриса и рванула, разворачивая его. Два слишком ретивых «таракана» сунулись было вперёд, но отлетели назад, уронив на суматошные секунды половину тех, кто лез сзади. Таким образом, Брис, оказавшись на месте Леона, получил нужную передышку.

Он выглядел уставшим, отметил Леон, хотя продолжал весело улыбаться — ни дать ни взять озорной, но обаятельный мальчишка. Уже узнавшие почём фунт лиха от Леона, «тараканы» не сразу сообразили, что бойцы поменялись местами, и Леон с интересом ещё некоторое время следил за реакциями собственного тела, тщетно ожидая от Бриса условного сигнала.

Брис явно не собирался звать на помощь.

А любовно выстриженная лужайка перед домом превращалась в помойку или в забытую строительную площадку.

Это не так было бы страшно, если бы «убитые» «тараканы» не рассыпались в песчаные кучи.

Леон ударил ногой «таракана», проскочившего мимо меча. Тот отлетел.

На землю «таракан» не упал. Исчез в воздухе.

Глава 4.

Никого и ничего. Только кучи песка, уже не жёлтого, а серого в тёмной тени дома. И трава не зелёная, а чёрная насторожённая. И выжидание на лице Бриса, обернувшегося к Леону, — выжидание, которое постепенно, вместе с поднимающимися бровями переходит в разочарование.

Шедший впереди всех Игнатий остановился перед Брисом, спросил:

— Ну, и чего ты этим добивался?

— Я думал, небольшая драчка заставит его вылезти, — виновато улыбаясь, признался Брис. — Думал, напряжение, то да сё… К сожалению, Леон узнал лишь о способностях и навыках своего тела. А что — Роман не выдержал?

— Мы все не выдержали. Скажешь, легко — ждать?

— Ладно, «тараканов» мы из дома выкурили, — вмешался док Никита. — Идём дальше? Или продолжаем обмениваться впечатлениями?

— Мне кажется, мы должны поискать людей, — сказал Рашид. — Кто‑то же должен следить за этим местом, а выглядит оно… мм… выглядело вполне ухоженным. В жизни не поверю, чтобы «тараканы» уборкой занимались.

— А никто тебя верить и не заставляет, — сказал Игнатий, поставил огнемёт на упор бедра и ногой распахнул входную дверь.

В доме — тихо и пустынно, но даже Леон согласился с доком Никитой, что есть устойчивое впечатление человеческого присутствия.

Парни быстро оглядели холл, после чего, не сговариваясь, привычно разошлись группами по всем лестницам.

Пройдя пару поворотов на первом этаже, который состоял сплошь из служебных помещений, Леон и Брис наткнулись на Володю. Тот застыл у неприметной двери справа от широкой арки в довольно просторную кухню. Осторожные движения парней стали ещё более плавными. Брис скользнул к Володьке и вопросительно кивнул: «Ну, что?» Володька наклонился к двери, будто хотел послушать, и тут же отошёл. Брис встал на его место и, прислушавшись, почти прошелестел: «Голоса…»

Он мягко положил пальцы на ручку и нажал.

— Закрыто… — А через секунды внимательного слушания: — Замолчали.

Неожиданно совсем близко за дверью старческий неровный голос боязливо спросил:

— Кто там? Выпустите нас, пожалуйста, отсюда!

Дверь оказалась хорошего качества. Пришлось сбегать за остальными.

После коротких переговоров с пленниками док Никита одним ударом в замок (дверную ручку предусмотрительно сняли) открыл дверь.

Две женщины и трое мужчин, один из которых довольно почтенного возраста, сидели в комнате уже давно. «Тараканы» загнали их сюда ещё несколько дней назад и выпускали в строго определённое время только для работы.

— Они никогда с вами не разговаривали? — спросил док Никита.

— Нет–нет. Один только говорил. Но это был настоящий человек, — заторопился старик, представившийся дворецким. — Он был одет, как все… Но не был таким, как они, — отвечая, он говорил не доку Никите — почему‑то Леону. Видимо, счёл его старшим в группе — по возрасту. — Пойдёмте. Он занял комнату для гостей. А что он с нею сделал!.. Это была одна из лучших комнат в доме! Пойдёмте, пожалуйста…

Он что‑то ещё бормотал, настоятельно зовя наверх, и было непонятно, возмущён ли он по–настоящему, оплакивая хозяйское добро, или боится, как бы хозяева не спросили с него за то, что натворил здесь чужак.

Другие слуги смотрели на дворецкого, не умея скрыть удивления и даже некоторого беспокойства. Кажется, такое поведение старика в им в диковинку.

Независимо друг от друга Брис и Роман взяли на заметку едва уловимый в этой сцене намёк на подводное течение: кто предупреждён, тот вооружён.

Небольшой толпой они поднялись на второй этаж, оставив у входной двери Рашида, а в комнате со встревоженной прислугой — Володю.

Дворецкий чуть не ткнулся носом в нужную дверь, но в последнее мгновенье шмыгнул в сторону. В результате Леон оказался в положении человека, который просто вынужден сам открыть дверь. Брис первый сообразил, что Леона, возможно, направляют в ловушку, и дёрнулся остановить его. Неожиданно цепкая ладонь старика упала на его руку.

— Не надо, не надо!.. Поверьте, всё будет хорошо…

Одного момента было достаточно: Леон мягко толкнул дверь.

Следующий шаг он сделал, ведомый, как ни странно, запахом. Запах перебил и неясное беспокойство (он уловил тревогу Бриса), и ощущение чисто физического контакта с Романом — тот, протискиваясь, прижался к его локтю (первое впечатление — теснил в сторону). Запах прожёг ноздри и горло — убедительно проникающий, как нашатырь, и такой же проясняющий. И такой острый, что спутники Леона разом отпрянули, кривясь и зажимая носы. А Леона запах ввёл в комнату.

Сначала показалось, благоухает варварски разгромленная мебель — «Сдохла — вот и воняет падалью!» — злорадно прокомментировал кто‑то. Недавний здешний жилец, похоже, какое‑то время нуждался в смирительной рубашке: изуродованная им мебель вызывала и жалость, близкую к состраданию, и мучительную злобу против вандала. Разбитое стекло, стулья–инвалиды, острая щепа, трудноопределимая, — всё это валялось на полу среди непонятных черноватых и бледно–зелёных пятен.

Забывшись, Леон глубоко вздохнул.

И увидел, и невольно сам отпрянул от двери.

… В комнату влетел Мигель. Постоял, белый от напряжения, с безумными глазами, абсолютно пустыми, — развернулся. Трясущимися руками закрыл дверь на ключ изнутри. Медленно, волоча ноги, дошёл до середины комнаты. Полуприкрытые глаза невидяще оглядели уютное помещение (мебель ещё цела!), идеально предназначенное для отдыха.

Мигель рухнул — точно ему внезапно дали под дых. Рухнул, скорчившись, схватившись за живот. И замер.

В комнате потемнело, как будто за окном по небу расползлись грозовые тучи. Создавалось бы совершенно отчётливое ощущение притихшего перед дождём времени, если бы не скопившаяся по углам тьма. Тьма была живой. Она ползла к лежащему человеку, трогала его, обволакивала его — Леон с ужасом видел, как выглядевшая грузной и тяжёлой тьма лезет на Мигеля, а она и правда тяжёлая: под её чувственно–иллюзорным весом человек распластался на полу и стал… набухать. Тьма настырно внедрялась в тело. Леон оцепенело следил: тёмное смутное пятно нырнуло под ладонь лежащего, пальцы чуть приподнялись и стали энергично увеличиваться, словно на них навели лупу.

Лёгкое потрескивание скоро перешло в резкий треск распарываемой и рвущейся ткани.

Дальше — всё как в нехорошем сне.

Бесформенное чудовище, бывшее Мигелем, поднялось, больше похожее на лохматый кряж сломанного бурей дерева, чем на человека. Руки–сучья нелепо и страшно вздрагивали, полуприподнятые. Чудовище медленно повернулось, будто заново оглядывая комнату… Леон мог бы поклясться, что не чудовище бросилось уничтожать вещи, — тьма его толкнула на бессмысленный погром.

Мигель громил мебель молча, лишь изредка издавая стонущие или рычащие звуки. Сначала громил — потом методичное уничтожение перешло в приступ бешенства: его бросало по всей комнате невидимым смерчем, как пушинку (мебель бы этого не сказала, заговори она), его било о предметы, швыряло в них, а он безуспешно старался остановиться — руки хватались за воздух — и оставлял на мебели и на полу смазанные кровавые пятна и блестящие брызги.

Смерч небрежно бросил чудовище в угол комнаты — кресло, лежавшее там ножками в сторону Мигеля (Леона передёрнуло от боли, которую должен был чувствовать Мигель), вылетело, потеснив груду переломанных стульев.

И стало тихо. Неведомая сила, забавлявшаяся телом Мигеля, оставила его в покое. Чёрное, наносное таяло, пока не очистило от своего агрессивного присутствия человеческое тело.

Теперь, глядя на покрытого кровоподтёками, вновь скрюченного на полу Мигеля, Леон смог перевести дыхание и начать думать. Двойственное переживание за человека, колотившего мебель и колотившегося о мебель, не помешало задаться вопросом: что же произошло? Зачем Леону показали, что здесь было?..

Человек на полу шевельнулся. Жалость смяла все вопросы Леона. Следя за неловкими попытками Мигеля подняться (на руки опереться не мог: скользили по крови), Леон сам машинально напрягался.

Встал. Опустив голову и бессильно свесив руки, застыл.

Леон сразу не заметил, что странное, едва уловимое глазом движение началось с ног Мигеля. Кожа от его ступней слегка вспухала — и словно маленький обруч под кожей бежал вверх. Мигель восстанавливался, врачуя себя самого. Когда процесс восстановления закончился, он разбросал мебельные обломки на пути к платяному шкафу, будто смятому ударом чудовищного молотка, и не спеша оделся.

Перед уходом он взялся за дверную ручку и мельком оглядел комнату. Его безразличный взгляд скользнул по лицу Леона и…

«В глазах мальчика тоска, или мне это показалось?.. Господи, почему я назвал его мальчиком? Кажется, я начал вспоминать… Кажется, я раньше знал Мигеля. Раньше чего? Которого времени?»

Мигель ушёл. А Леон понял, что он здорово держал дыхание, и снова судорожно вздохнул. Вонь от слизи и крови, к которой он привык, пока дышал неглубоко, резко вошла в лёгкие.

… Запах крови… Мигель обернулся, и Леон почувствовал на своих руках тёплую тяжесть плачущего младенца.

… Запах крови… Тени замельтешили вокруг него, лица и фигуры из полузабытого сна… Юлий, бегущий за его машиной…

… Сладкий, выворачивающий наизнанку запах… Падение в преисподнюю чёрной пустоты… Парение… Беременная женщина…

— … Леон! Чёрт бы тебя!.. — орал в ухо Игнатий продолжая трясти его за грудки.

— Не вижу никакой ловушки! — голос дока Никиты со стороны.

— Я в порядке. Отцепись.

Леон отошёл от изумлённого Игнатия к старику–дворецкому, которого притиснул к стене Роман.

— Отпусти его.

Дворецкий невозмутимо оправил своё костюм и вопросительно взглянул. Леон тоже смотрел на него с каким‑то раздражающим (ведь время тянешь!) выжиданием. Наконец решился.

— Климент…

— Да, мой господин.

— Приготовь комнаты на семь человек. Мы остаёмся до утра.

— Хорошо, мой господин.

— В этой дыре найдётся что‑нибудь перекусить?

— Ужин через полчаса, мой господин. — Дворецкий чопорно развернулся и пригласил: — Господа, попрошу вас за мной. Я покажу вам ваши комнаты.

Но «господа» заворожённо смотрели на Леона.

— Ты назвал его по имени! — обвиняюще сказал Игнатий. Он не решился высказать вертевшийся у всех на языке вопрос: «Ты вспомнил?»

— А он назвал тебя своим господином, — недоумевал док Никита, — а ведь это дом Юлия, это его слуги.

Леон помолчал, прежде чем ответить. Дворецкий, глядя на него, снова сбросил свою чопорность и сиял от радости.

— Это дом моего старшего сына. Память возвращается, но как‑то обрывками. Пока не чувствую… ну… больших перемен в себе.

— А Мигель — твой младший? — спросил Роман. — Я правильно угадал?

— Боюсь, что не совсем. Когда я уходил от жены, она была беременна. Так что Мигель — точно не младший. Поговорим за ужином обо всём, ладно?

Глава 5.

Юлий и Анюта затаились за одной из дверей комнаты для гостей. Время от времени они взглядывали друг на друга и почти по–детски цвели улыбками самых настоящих заговорщиков. А девочка ещё и с трудом удерживалась, чтобы не подпрыгивать от нетерпения: Юлий опять ей столько за утро показал и рассказал, что ещё вскользь заметил, что всё это — лишь маленькая толика того, чему должна научиться Анюта. А учиться у Юлия ей нравилось, потому что необычная учёба заставляла её чувствовать себя иной.

— Ты уверена, что они оба там?

Прежде чем задать вопрос, Юлий дотронулся до руки девочки, призывая к вниманию, а затем показал на свой рот — и вопрос Анюта угадала по движению его губ.

— Можешь говорить вслух. Они спят. Мигель пригласил Марка поболтать, и Марк теперь спит в кресле, а Мигель — напротив него — на кушетке.

Если человек тебе доверяет, им легче манипулировать, — сказал Юлий. Но сложность в том, что при таком манипулировании легко переступить нравственные законы, а законы пре–ступлений не любят и карают сразу. Похоже на ветку: она тебе мешает, отодвинул её в сторону, а она взяла — и хлестнула. Больно. Так что тайное управление человеком возможно лишь при условии совершенной необходимости.

Необходимость у Юлия есть. Надо узнать у Мигеля, почему он слишком неожиданно здесь появился. Юлий подозревал, что он что‑то натворил и сбежал сюда, в поместье, отсидеться. И с Марком то же самое. А во–вторых, только на них могла тренироваться Анюта безо всяких опасений за целостность и сохранность всех слоёв их энергетической оболочки.

Очаровать двух гостей Анюте не составило труда. С ними она вела себя так, как с Юлием: живо интересовалась всеми и всем — и заставила их говорить и смеяться без умолку; жадно хотела перепробовать все развлечения в поместье — и троица азартно носилась на лошадях, устроила такой звонкоголосый шум–гам в купальне на озере, что гости, до сих пор сторонившиеся новоприбывших, тоже поспешили окунуться в воду и в детские, на ходу придуманные игры. А потом, не успели гости высохнуть и прийти в себя, Анюта нашла в раздевалке при купальне шлем для пейнтбола (Юлий заранее подложил), предъявила неизвестный предмет гостям и потребовала объяснений. Результат: почти час беготни хохочущей толпы по прибрежным зарослям — толпы, счастливой, измазанной в краске с ног до головы.

И в конце забега с препятствиями — так про себя Анюта назвала задание Юлия — девочка с детской непосредственностью заявила: «Вы как хотите, а я устала! — и, заглянув по очереди в глаза Мигелю и Марку, негромко добавила: — Сейчас бы баиньки немножко…» И зевнула.

Они посмеялись над её утомлённым, сонным видом, проводили в комнаты, после чего Мигель сказал Марку — есть разговор…

Простодушие Анюты было очень убедительно и оба гостя не заметили особой силы в случайно брошенной фразе. Но девочка знала, что всё время, пока эти двое шли к себе, они слышали мечтательное «баиньки» и видели образ безмятежно зевающего человека.

… Они вошли.

Всё, как и обещала Анюта: гости спали в позах, указывающих на обстановку непринуждённого разговора. Теперь, когда их лица спокойнее, чем обычно, и приняли почти одинаковое выражение усталости и лёгкой горечи, Анюта подметила в них небольшую странность.

— Юлий, они так похожи.

— Они братья, Анечка.

Он осторожно поднял кисть Мигеля и стал сосредоточенно всматриваться в его кисть. Анюта стояла рядом, изо всех сил таращила глаза, применяя уже усвоенные техники, которые показал ей Юлий, — и ничего не видела. А Юлий видел: он будто слушал захватывающее повествование и живо откликался на него. Особенно часто на его лице менялись обеспокоенность и облегчение, точно он видел что‑то страшное, что потом благополучно заканчивалось… Когда он перешёл к Марку, девочка со вздохом сказала:

— А меня не научил такому.

Удержаться было трудно: Юлий, чуть отвернувшись, улыбнулся.

— Не всё сразу. Ты ведь тоже не объяснила своё присутствие в пространстве тех мальчиков, которых привёз Марк… Ну, всё, пошли. Я узнал всё, что хотел.

Они спускались по широкой лестнице, и Анюта морщила носик, пока не решилась спросить:

— Юлий, раз уж ты всё равно всё знаешь… Почему Мишка такой большой, а ведёт себя, как маленький?

— У него эмоциональная блокада. Что‑то связанное с детским испугом.

— А, помню. На него напали собаки. А снять эту блокаду можно?

— Можно, и очень легко. Удивляюсь, что отец этого не сделал, — сказал Юлий и осёкся. Однако девочка продолжала спокойно идти рядом и откликнулась безмятежно:

— Папа забыл всё и наверняка не помнит, как делаются такие вещи… Юлий, ты возьмёшь меня на охоту?

Юлий так и не понял, о чьём отце они говорили. Или о чьих отцах. Или девочка решила, что все взрослые умеют работать в паранормальном ключе? Что работа с эзотерическими дисциплинами — часть взрослой жизни?..

Чуть только они шагнули с последней ступени, как девочка нетерпеливо задёргала ладошку из его большой ладони, собираясь куда‑то немедленно бежать. Юлий с трудом поймал её ускользающие пальчики.

— Эй, торопыга! Куда?

— На озеро, конечно! Снимать Мишкину блокаду!

— Но ты даже не знаешь, как она выглядит!

— Почему не знаю? Буду искать собак!

Её синие глаза вглядывались в Юлия удивлённо и чуточку снисходительно: если ты хотел поставить передо мной хитроумную задачку с длиннющими доказательствами и длиннющей цепочкой последовательных решений, то возился ты зря — решение у меня в кулачке, и вообще, взрослые излишне любят всякие предисловия и церемонии.

Он считал эту мысль, когда вник в сложный эмоциональный узор, скрыть который Анюта пока не умела. И защитить тоже. Поэтому, пока она смотрела ему в глаза, Юлий сосредоточился на собственных пальцах, и вскоре тёплая волна покоя нежно обвеяла и смягчила задорную волну Анюты, весело кипевшую под девизом: «Узнать всё — и немедленно! Сделать всё — и сейчас же!» Схлынувшее напряжение можно было определить даже по тому, что девчоночья ладошка перестала ёрзать в его ладонях…

Юлий усмехнулся: удобно притворяться недоучкой в собственном ремесле, никто и не подумает проверять следы воздействия. Хотя перед Анютой стыдно.

— Анечка, последнее задание на сегодня. Разбуди‑ка мне братьев–разбойников да своди их ещё разок на озеро. Мигель‑то, может, и хотел бы на охоту да не с такой компанией. А Марк вообще считает такую охоту, как у нас, детской забавой. Твой же пони для скачек не приспособлен. Твоё задание состоит в том, чтобы братья подружились с Мишкой и Вадимом, но подружились по–настоящему. Ты не должна корректировать их поведение. Это понятно?

— Понятно. А если не получится?

— Тогда просто приятно проведите время. На обед можете не приходить домой — я пришлю к вам кого‑нибудь с корзиной для пикника. В лодочном сарае есть пара скутеров на ходу и несколько катамаранов… Да, если понадобится, попросите смотрителя, чтобы он превратил теннисный корт в волейбольную площадку.

Маленькая, радостно попискивающая комета снова взлетела на второй этаж. Как уж она объяснила братьям–разбойникам причину их сна и своего вторжения к ним, неизвестно, только спускалась Анюта, несомая над ступеньками двумя парнями. Добравшись донизу, Марк и девочка сразу побежали из дома. Мигель остановился с Юлием и сказал, улыбаясь:

— Давно я так не смеялся! Эта егоза — чудо! Где ты её откопал?

— Эта — последняя. Таких больше нет, — заявил Юлий. — Пользуйтесь случаем — общайтесь. Аня хочет пикника — поможете ей?.. Да, вот ещё что. Любые перевоплощения, пожалуйста, только не на глазах у девочки. Ты и так здорово напугал её на балу.

— Она… видела? Юлий… — Мигель заколебался, прикусил губу. Синие глаза вспыхнули холодным блеском. — Тебе я могу довериться. У меня проблемы с перевоплощением. Ты единственный из нас учился в университете. Покажи, как там это делается… Понимаешь, я не всегда сразу могу стать снова человеком…

— … потому что тебе нравится быть зверем.

— Только не надо читать мне мораль! Я прошу о помощи, а ты пользуешься случаем и…

— Мигель, ты не понял. Я не читаю тебе мораль, я уже объясняю, почему у тебя перевоплощение проходит туго — именно с точки зрения человека, прошедшего курс в университете. Первое, чему там учат, — это полное понимание обоих состояний — человеческого и звериного. Какому состоянию отдаёшь предпочтение, то воплощение и будет господствующим. Тебе нравится быть зверем — и я тебя понимаю: полная свобода и чувство вседозволенности вскружат голову кому угодно. Но это — твой барьер, который и затягивает обратный процесс перевоплощения.

— Так просто?

— В объяснении — да. Видел бы ты меня в университете, когда месяца два наши академики пытались вывести меня из личины волка.

— Так ты тоже?!

— А ты думал — единственный–неповторимый прошёл через такое?

Мигель провёл ладонью по коротким чёрным волосам, в задумчивости взлохматив их и превратившись в растерянного мальчишку.

— А сейчас как у тебя?

— У меня дом, поместье. Когда на тебе ответственность за людей, которые зависят от тебя, перевоплощение занимает секунды и проходит совершенно безболезненно. Будь я постарше, я бы посоветовал тебе создать семью. Но поскольку разница между нами небольшая, то предлагаю: когда у тебя будет свободное время, посмотри мои старые лекции. Я, конечно, не думал, что они пригодятся, так, на память оставил… Марку, вон, пригодились…

— Марк? А что с ним?

— То же самое. Он не рассказывал тебе, как приплёлся ко мне в позапрошлом году, голодный и раненый — охотники подстрелили? Его любимое воплощение — тигр. А передо мной предстал такой монстр, что в первую минуту я решил: у меня галлюцинации. С тех пор, насколько я знаю, он и не пробовал заниматься перевоплощениями. Кстати, поговорите об этом. Плохо, что вы мало видитесь и не обсуждаете всё, что с вами происходит. Вы всё‑таки братья. И речь не столько об опыте, сколько о вашем одиночестве. Не так ли, братишка?

Юлий шагнул к Мигелю и чуть приобнял его за плечи. Мигель насупился, но старший брат шутливо боднул его в лоб и тихо засмеялся.

— Не куксись. Никто не виноват, что судьбы складываются так или иначе.

— В нашем случае виноватый есть, — буркнул Мигель и вздохнул: — Я не хотел тебе говорить, но… В общем, до прихода к тебе я останавливался в охотничьем домике. Я был немного не в себе, а в такие моменты у меня начинается непроизвольное перевоплощение… Боюсь, комната испорчена безнадёжно.

— Забудь, — легко сказал Юлий. — Иди к ребятам и насладись компанией и летним солнышком. Надеюсь, у нас ещё будет время посидеть, поболтать. Ну, иди!

На мгновение Мигель сам прижался к плечу Юлия — и побежал к озеру.

Даже здесь слышались разносимые по воде радостные вопли и смех, и Юлий рассеянно подумал, успела ли Анют снять блокаду с Мишки. С этой торопыги станется сразу воплотить задуманное.

Но мысли возвращались всё же к братьям. Его волновали оба. Он их и жалел, и злился на них. «Я был немного не в себе…» Размышляя над этой фразой, Юлий решил: «Скорее всего, припадок ярости. Контролировать себя не мог, а что может быть полнее бешенства зверя?.. Парню двадцать с лишним лет, а психика у него, как у…» Как у кого — Юлий придумать не мог и пошёл в дом.

Но едва он поднялся по лестнице, между домом и озером потемнело, а ветер рванул так, что Юлий с трудом устоял на ногах.

Глава 6.

Он вёл их пространственно–временным тропами, интуитивно угадывая нужную в хаотических петлях множества, подчас неразличимо переплетённых между собой.

Как парни ни торопились — Господи, как же близок казался выход из странного многолетнего заключения! — он всё же заставил их выспаться перед дорогой.

Они многое успели. Например, разругаться с Брисом.

— Ты знал! Ты всё время намекал на личные причины!

— Знать и предполагать — разные вещи!

— Ты даже знал о сыновьях Леона!

— Единственное, что я о них знал, — это то, что их трое. Имён я не знал, в лицо никогда не видел! Леон всегда неохотно говорил о своей семье! Да вы и сами это знаете…

Успели и помириться.

Успели понять, хотя поначалу не поверили, что личность прежнего Леона так и не вернулась полностью. Командир точно застрял на границе двух сознаний, двух характеров. Что, в общем‑то, тоже было спорно, но Леон промолчал.

И опять высказывались догадки о природе амнезии.

Споры помогали коротать дорогу. Команда шла за Леоном, и чем дальше, тем больше разговор переходил на другое. Это другое вскоре отчётливо выразил Володька.

— Ну, ладно, мы‑то понятно. Вернёмся к своим семьям, к своей работе. А Леон? Что будет с ним? Леон, ты об этом думаешь?

Леон обернулся к ним с улыбкой.

— Думаю–думаю, — сказал он. — Не беспокойся. Куда спешить — там видно будет.

— Нелогично как‑то. Не знаю, кто мне больше нравится, — вздохнул Игнатий, — прежний ли Леон, который бы просто гавкнул на Володьку, чтоб тот заткнулся и не лез не в своё дело; сегодняшний, который, на мой взгляд, настроен излишне благодушно, если не сказать — легкомысленно.

— Что будет — что будет… Уйдёт в свободный полёт — вот и будет вам ваш прежний Леон, — за спинами всех достаточно раздражённо сказал Роман. — И не надо будет за него беспокоиться. Тот, прежний Леон, своей жизнью умел распорядиться.

— Ты думаешь, в таком состоянии он сумеет стать… — Игнатий с сомнением взглянул на Леона.

— Хватит. Когда всё будет в порядке, я сам определю, что мне делать.

Мягкий ответ Леона стал шлагбаумом, закрывшим путь веренице вопросов и предположений. Роман, конечно, проворчал что‑то вполголоса — что‑то о том, что драконы помнят свои минимум три прошлые жизни, а значит, воспоминания Леону хотя бы об одной точно обеспечены. Леон услышал его ворчание стороной, как стороной расслышал мечтательные предположения парней о встрече с семьями.

Сознание уплывало в некое место впереди и чуть сбоку — неряшливой кучей тяжёлого снега, на которую мрачный дворник продолжает шмякать широкой лопатой мягкие белые пласты.

В Андрюхиной квартире, на стене в прихожей, висели большие прямоугольные часы со стрелкой. Их полагалось заводить раз в десять дней, но только полагалось, потому что о заводе частенько забывали и так же частенько становились перед фактом замолкшего механизма. А потом Леон начал различать: за день до остановки часы шли медленнее. Каким образом медленнее, если исправно показывали точное время, — непонятно, но Леон слышал, как они замедляют ход. Маятник даже зрительно начинал раскачиваться не привычно деловито, а торжественно неотвратимо… Даже Анюта не уловила разницы — услышал, увидел Мишка. Послушал, посмотрел несколько раз, а потом всё пытался поймать момент перехода от будничного часового ритма к замирающему перед остановкой…

Тиканье часов — помнится, Леон читал, — люди слышат в минуты опасности или перед смертью, когда интуитивно угадывают свой последний час.

С ним происходило что‑то другое. Опасности, как таковой, нет. Явной — во всяком случае. Нет и впечатления, что пришла пора умирать.

Кончался какой‑то завод. Казалось, что Леон — какое‑то предприятие, внутри которого заканчивал работу определённый цех. Все остальные работали и будут работать, а этот закрывался, потому что его продукция никому не нужна. Или потому, что он до мельчайшей возможности выполнил возложенные на него обязанности.

До того мгновения, как Леон шагнул в комнату своего сына, он ни о каких часах не думал. Это шаг в кроваво–гнилостную вонь сбросил не только основные щиты амнезии, но и сделал слышимым замирающий часовой ход.

… На парней он не злился. Каждый из них знал о нём кое‑что — так, надёрганное из разных источников. Брис, конечно, знал больше всех, но и он цельную картину происходящего только додумал.

… А ещё впервые с появления в Ловушке он чувствовал себя старым и усталым. Нет, в Ловушке он тоже, конечно, уставал. Но та усталость сродни утомлению после насыщенного событиями дня. Или после часовых тренировок в спортивном зале. А эта усталость была какой‑то безнадёжной.

… А перед глазами плыли тени чужих воспоминаний. Чужих — это он точно знал. Он не чувствовал их своими. Не узнавал их. Только знал, что они принадлежат ему — прошлому Леону. Он будто смотрел видеоплёнку с записями его жизни. Разум говорил — это ты. Сердце — недоумённо молчало.

Его немного подташнивало, оттого что кто‑то старательно впихивал в его память двенадцатилетней давности события десятка лет. Он чувствовал себя студентом, который в ночь перед экзаменом пытается усвоить сотню билетов. Память откровенно зашкаливало.

Чтобы окончательно не свихнуться, он попытался сосредоточить мысли на той цели, которая и привела его сюда из былого, уютного мирка. Переходным мостиком стал праздный сейчас вопрос: «А что было бы, не исчезни Анюта и останься я под мостом, среди бомжей?» Вопрос остался без ответа, лишь перед глазами нарисовалась сияющая улыбкой девчоночья мордашка. От счастья, столь привычного недавно и ни разу не испытанного в новом окружении, он ощутил, как тепло сжались мышцы живота. Анюта, дочурка моя…

«Не отвлекайся!» — яростно рявкнули так близко, что Леон дёрнулся посмотреть, не Игнатий ли за его спиной рычит по обыкновению. Но представление об Игнатии не вязалось с характеристиками голоса. Игнатий никогда не был так несдержанно властным и напористым.

Он было успокоился — голос, возможно, из прошлого? — и зашагал дальше, выбирая нужную тропку в странной просеке сумрачной чащобы, сомкнувшейся над их головами низким тёмным пологом.

Время от времени деревья по обе стороны просеки смутно искажались, словно загороженные мутным кривым зеркалом. Тогда Леон замечал что парни, чьё оружие с самого начала перехода было в боевой готовности («Тут твари обитают разные, — объяснил Володька, — и не всегда гостеприимные»), поднимали это самое оружие, хотя, на критический взгляд стороннего наблюдателя, продолжали вести себя излишне беспечно.

Леон так и не привык к их безоглядной уверенности, что они могут справиться с любой угрозой. Сам он при виде бесплотных теней, скользящих среди деревьев, напрягался и стискивал пулемёт. И вскользь думал: приведись стрелять — он и оружие‑то нормально держать не может. Металл буквально плавал в мокрых от пота ладонях. Нервы. Как у психованной дамочки. Может, узнай он причину своей тревоги, было бы легче. Но причин психовать — море. Выбирай любую, не ошибёшься…

«Хватит ныть, зануда! — снова рявкнул тот же нетерпеливый голос. — Главная твоя проблема та, которую ты не можешь вспомнить. Мелочь, из‑за которой ты потеешь, не должна тебя волновать. Думай. Единственная твоя зацепка — часы, завод которых постепенно заканчивается. Вспомнишь эту проблему — решишь вопрос жизни и смерти! Это важно для нас обоих! Это важно для нашего будущего!»

Леон хотел возразить, что будущее у них в любом случае различно (он уже понял, с кем общается), но только спросил: «Если это так важно, почему бы тебе самому не помочь мне вспомнить? Ты же всё время пичкаешь меня картинками из прошлого. Скажи прямо: что ты натворил и что мне надо исправить?» Задавая последний вопрос, Леон нисколько не сомневался в его формулировке. С чем бы ни связано тиканье, оно результат какого‑то действа Леона в прошлом.

«Ограничения… Чёртовы ограничения, — с горечью сказал голос. — Предохранитель поставлен такой жёсткой системой, что блокирует любую мою попытку объяснить тебе всё. Когда я ставил ограничения, всё казалось целесообразным и логичным. Я просчитал свою жизнь до последнего движения и оказался в дураках, не учтя единственный фактор, из‑за которого всё пошло наперекосяк. Вся надежда на тебя. Если в амнезии всё‑таки произошёл сбой… Если всё‑таки произошёл сбой…»

«Сам напортачил, а мне расхлёбывай», — вздохнул Леон. Он смолчал, не возразил, что ему не хочется вспоминать что‑то, в конечном итоге ведущее к исчезновению его собственной личности — эгоистично со стороны т о г о Леона не подумать об этом. Но всё‑таки хозяин тела — именно т о т Леон. И первый Леон, кажется, услышал тайную мысль — и затаился. Тоже проявляет деликатность?

Против их взаимных реверансов появился довод. Гулко и звеняще девчоночий голосишко возмутился: «Папа» А как же я? Как же мама, Мишка, дядя Андрей? Ты нас совсем решил бросить? Я не смогу называть папой дяденьку с твоим лицом!»

«Кто это?!» — снова рявкнул властный голос.

Леон хотел было сказать: «Моя дочь», но вдруг понял, как это абсурдно звучит, лихорадочно принялся перебирать варианты ответа, через секунды хохотал, наткнувшись на фразу, в физиологическом смысле абсолютно достоверную, но в смысловом выражении звучащую дико и даже жутко: «Это н а ш а с тобой дочь!»

Повезло! — решил он, когда какое‑то услужливое дерево поддержало его, предоставив свой согбенный ствол, дабы он мог вцепиться в него левой рукой и высмеяться над своим нелепым ответом. Одновременно, подобно скользящим в древесной куще тварям, промелькнуло понимание, что есть возможность легко и просто сойти с ума, приспосабливаясь к короткой сожизни в одном теле с другой личностью.

Понимание это оставило полусмытую грязь на поверхности его мировосприятия и не было даже полностью осознано Леоном. Отвлекла сразу насущная проблема: как объяснить внезапный смех ребятам?.. А они (он заметил сквозь невольные слёзы) даже сейчас обступили его в режиме безопасности (кто это заметил, он или их Леон?): двое лицом к нему — оружие стволами в сторону, остальные спиной — основное внимание внешним пределам круга, в центре которого находился беззащитный сейчас Леон.

Отсмеявшись и чувствуя себя в странном магнитном пространстве, где его вестибулярный аппарат начисто отказался работать, где сам он плыл вместе со своими плывущими от перегрузки мозгами и где сознание глубоко сидящей в нём личности пыталось прорваться на поверхность (а может, начхать на всё это дерьмо и позволить вообще всему миру плыть туда, куда он, мир, хочет?), Леон, чуть шмыгая носом и по–мальчишески вытирая под ним (Рашид и Брис онемели, глядя на кровавые полоски на ладони Леона), сказал:

— Ваш Леон говорит со мной. Не спрашивайте — как. Всё равно не знаю. Он спросил меня, кто такая Анюта. Я ответил — наша дочь.

Игнатий хмыкнул, не оборачиваясь.

— Раздвоение личности?

— Я пока доминирую. Разочаровал? Вы ведь, наверное, предпочитаете иметь дело с вашим Леоном? Мне очень жаль, но…

— Если бы мы знали, с кем предпочитаем иметь дело, — тихо сказал Роман.

Леон не расслышал последней реплики: он наконец увидел кровь на ладони и теперь удивлённо рассматривал её, предполагая царапину и продолжая машинально шмыгать носом.

— Док Никита! — позвал Брис. — Кажется, у Леона давление не в порядке.

«У меня артериальное давление повышенное?» — поинтересовался Леон, пока док Никита осторожно запрокидывал ему голову назад.

«У меня оно в норме, — холодно ответил ему знакомый голос — неожиданно близко и отчётливо. — Просто я делаю уже то, чем ты только что хвастался перед парнями, — доминирую».

Глава 7.

Вылезать из самого себя — тяжко. Он следил за собой со стороны — возможно, глазами мямли, в конце концов отодвинутого в угол сознания, — не фиг мешать! Скользкими от крови руками он упирался в чёрт знает что, но упирался, подтягиваясь и выбираясь на самый верх. Внутренний верх — это там, где псевдо–Леон, появившийся по каким‑то неведомым причинам — и временно занявший его тело, жался теперь, явно труся, в своём уголке. «Сиди на месте и вспоминай! Мне недосуг, да и не знаю я про часовой завод. Ты должен знать. Вот и думай».

Док Никита вздохнул, как прошелестел. Короткого вздоха было достаточно, чтобы обернулись все.

Только что Леон утирал слёзы, выступившие от смеха, — сейчас он оттирал полой рубахи струйки крови, которые размазывал по скулам, быстро хлопая ресницами — в глаз соринка попала? Кровь из носа тоже продолжала сочиться. Леон словно лопнул — первое впечатление парней. И, будто подтверждая, Леон хрюкнул и отхаркнул в сторону кроваво–чёрный сгусток.

— Ну, чего уставились? — с придыханием (не хватало воздуха?) спросил он.

После вдумчивого молчания Володька кашлянул и нерешительно сказал:

— Э–э… С возвращением тебя, Леон.

— Угу… — подтвердил Игнатий и немного растерянно осведомился: — Ты настоящий?.. Уйми кровь‑то… Совсем истечёшь.

— А то сам не знаю? — взорвался Леон. — Дайте время освоиться. Чёрт!.. Вик, больно же!

Несмотря на неслабый шок, парни рассмеялись: сокол вцепился в ухо Леона, упёрся лапами по обе его стороны и так разъярённо тащил, будто вознамерился с корнем выдрать его.

Брис успокоительно посвистел и снял Вика. Птица — правда, то ли нечаянно, то ли специально — перед тем как расслабить когти, шваркнула металлическим крылом по верху уха Леона. Ответный удар Леона мог бы прихлопнуть сокола, если б тот не очутился на плече Бриса, откуда и разразился пронзительно–возмущённым писком.

— Море воплей, море крови — кажется, мы присутствуем на самых настоящих родах. С днём рождения, Леон, — с некоторой долей разочарования подытожил док Никита.

— Что с Виком? Почему он накинулся на меня?

— А ты ещё пори — он и дальше будет злиться, — сказал Брис. — Птичка, знаешь ли, попривыкла к более интеллигентному твоему поведению.

Зато он здорово отвык — нет, попросту забыл, что в его команде собрались насмешники–пересмешники, готовые зубоскалить по поводу и без оного, невзирая на чины и положения.

Едкий тон Бриса был для него крайне оскорбительным — и он взвился от бешенства, горло стянуло напряжёнными мышцами… И в этот миг кто‑то тихо сказал: «Из‑за всякой мелочи будешь взрываться — надолго тебя не хватит. А ведь ребят ещё вывести надо. Вот выведешь — и психуй на здоровье…»

Потом щелчок перематываемой плёнки, и теперь уже голос Бриса: «… попривыкла к более интеллигентному твоему поведению…» Вслушиваясь в интонации взбесившей его реплики, Леон будто опал: оказывается, Брис проговорил фразу без желания посмеяться, а лишь по привычке облекать высказывание в форму насмешки. А отчётливо прозвучавшая рассеянность ли, отстранённость ли в его голосе и вовсе примирила Леона с необходимостью сдержаннее относиться к будущим подковыркам товарищей.

Тем не менее, про себя он буркнул: «Не лезь со своими… замечаниями и вообще… Сиди, молчи». Тихий голос с готовностью согласился: «Я не буду. У меня случайно вырвалось. Я тут буду тихонечко… сидеть, как ты и говоришь. Посижу, посмотрю». Леон невольно поинтересовался: «На что это ты посмотришь?» Тихий голос даже удивился, хоть и замялся сначала с ответом: «Ну, ведь интересно, какой я… ты… в общем, какой Леон был раньше».

Секунду Леон молчал, не зная, что и сказать, хотел рявкнуть, чтобы тот молчал в тряпочку, только начал подбирать слова, как вдруг — в душе? В воображении? — залихватски грянул хор из пьяных мужских и женских голосов: «Каким ты был — таким ты и остался!..» Ушат холодной воды! Внутренняя смена температур оказалась настолько очевидной, что он прочувствовал, как покрывается гусиной кожей. Сразу стало легче и, как ни странно, свободнее…

Вик наклонил голову, всматриваясь в глаза Леона стальным проникающим взглядом, и с плеча Бриса вновь перелетел на плечо хозяина.

Парни всё ещё молчали. Ожидали, как он справится с собственной несдержанностью. Леон снова машинально шмыгнул носом, быстро проверил великолепную биологическую структуру, коей являлся, затем перебрал все слои энергополя, служившие защитной оболочкой структуре, замазал мелкие повреждения и нашёл, что неплохо сохранился за время амнезии. После проверки структурно–полевая организация по имени Леон на несколько ином визуальном уровне выглядела абсолютно чистой и совершенной. Нет, поправился он. Слово «абсолютно» не подходит. Почти совершенной. Ибо где‑то в полевых слоях блуждал еле заметный туманный сгусток — двойник, ещё не растворившийся, не желающий уходить. Потом разберёмся. Сейчас главная задача — выйти и вывести ребят.

Кровь перестала сочиться, и он несколько раздражённо сказал:

— Дайте умыться. Не идти же вперёд таким пугалом.

— Леон сказал бы «пожалуйста», — заметил Володька, свинчивая крышку с фляги с водой.

— Я и есть Леон! Вы что — собираетесь при каждом удобном случае напоминать мне о нём? Неужели нельзя запомнить, что та личность была наносной, ненастоящей?

Высказался раздражённо и высказал лишнее, судя по реакции парней: они даже скрывать не стали (а когда они скрывали?), что им не понравилось его заявление. Замкнулся не только Роман, но и обычно громогласный Игнатий, который раньше, не подумав, мог категорично ляпнуть что‑нибудь нелицеприятное… В чём дело? Они так быстро привыкли к его другой… ипостаси?

Соблазнительную мысль — уничтожить двойника–рохлю, притихшего и вроде пока безобидного, — останавливало единственное: двойник и замирающий завод, который теперь и Леон слышал достаточно внятно, как‑то взаимосвязаны. А значит, есть шанс, что двойник, оценивая ситуацию «со стороны», вспомнит то, что заблокировано от Леона искусственной амнезией Леона–второго.

Лен нутром чуял, что в нём самом что‑то не так, но стремительные проверки (уже машинальные: только показалось — вот оно! И тут же пробежался по всем линиям структуры) ничего не давали. Если что и было, оно либо вживлено в его личное информационное поле (не родился ещё тот мастер, чьё творение Леон не засёк бы при первом же прошаривании), либо оно плод измышлений двойника.

Но глюков у Леона никогда не было. И замирающе–раскачивающийся ход часов продолжался…

Кстати, они, кажется, немного поменялись ролями. Или обменялись. Амнезией. О последних двенадцати годах Леон знал теперь только то, что успел считать из памяти двойника.

«И долго ты ещё собираешься рефлексировать, заставляя команду покорно ждать?.. хаос в мыслях… За какую ниточку дёрнуть, чтобы размотать непривычную путаницу?..

Чувствуя нарастающую панику и пустоту тупикового пространства (из пустого в порожнее переливаем?), Леон поспешно разрубил гордиев узел:

— Хватит топтаться на месте. Нам немного осталось, чтобы вырваться.

— «Топтаться на месте» — это он кому? — враждебно где‑то позади спросил Роман, но Леон предпочёл не услышать. И тут же, с плохо спрятанным сомнением, решил: во всяком случае, они встретили его появление без особых возражений, приняли как должное, что он всё знает.

Запустив пятерню в волосы, он сосредоточился на тропинке. Та виляла, убегала под другие дорожки, но, в отличие от своего предшественника, Леон всё‑таки видел. Предыдущий — распутывал, высматривал; Леон — следил за отчётливым сиянием — только для него! — прихотливо изогнутой линии. Внутри кто‑то с тихим восхищением сказал: «Красиво…» Леон самодовольно усмехнулся и вернулся к привычным, повелительным интонациям — сам того не замечая, обернулся к команде.

— Как насчёт пробежки, парни? На минут двадцать?

Они оживились. Леон никогда не говорил о времени бездумно или неточно. Если он сказал — минут двадцать — значит, он уверен в своих словах.

У него же промелькнула мысль, что выбора никакого нет: побыстрее попасть домой или вести этические дискуссии о правомерности сосуществования в одном теле двух личностей. Леон тут же устыдился. Ещё мгновения колебания: стыд — это моё или его? Однако взгляд на команду — и благоглупости, изматывающие до головной боли, забыты. Сейчас необходимо действие.

Он окинул парней взглядом так, будто запоминал навсегда: непривычно серьёзный Брис с котёнком, легкомысленно зевающим из его нагрудного кармана, а сокол Мигеля (жаркая волна при имени Мигеля — волна горечи вмиг облила Леона, и теперь он не думал, чьё это чувство; как выразился бы двойник: «Наш… сын») нетерпеливо топтался на плече хозяина; а где же кошка? Вот она, на руках Володьки, он её гладит, может даже не вдумываясь в свои действия, — ведь это как всемирный закон: кошка существует, для того чтобы её гладили; Туська, кажется, так не думает, она не мурлычет, а её обострённые уши наставлены на Леона — вероятно, новая личность в теле, знакомом ей, не совсем симпатична. Рашид, как всегда, спокоен и доброжелателен, его крепкий рот обвевает почти невидимая улыбка всезнающего сфинкса. Стоящий рядом Игнатий — совершенная противоположность: брови насуплены, губы надуты. Док Никита, обманчиво грузный и неповоротливый, точно отдыхающий медведь. Володька гладит кошку — док Никита нежно оглаживает ствол пулемёта, и движения его ласковых пальцев по идеальным металлическим линиям завораживают…

Роман… В свете того, что узнал Леон, ничего удивительного, что Мигель взъелся именно на него и искал малейший повод поддразнить и вывести из себя. Они здорово похожи — Мигель и Роман. До появления Мигеля Роман был младшим в команде. Несмотря на достаточно высокий для парня рост, выглядел он по–мальчишески, да и вёл себя так же. Соответственно и команда относилась к нему, как к младшему брату. А Леон (подсознание сработало — похож на сыновей?) — как к младшему сыну. А Мигель это отношение — благо, знал, кто такой Леон, — уловил мгновенно. Ничего особенного. Обыкновенная ревность.

Нахлынувшее горячее чувство не давало определить себя, однако Леон привычно (удивившись мельком, как быстро возвращаются давние навыки) воспользовался приливом добавочной энергии и дёрнул к себе светящуюся дорожку. Или некогда, или он всё же потерял былую сноровку, но треск распоротого пространства сухо пророкотал по просеке. Прислушиваясь к замирающему эху и разглядывая низкую дверь, в которую упиралась тропка, Леон чуть недовольно подумал: «Небось, всё поместье переполошил… Ну и чёрт с ним. Не вор не грабитель, чтоб тайком заходить…»

Шаги сзади. Брис и Роман по бокам — остальные за спиной.

Долго ждать не пришлось. Дверца, грузно по утоптанной земле, ушла вовнутрь. Выглянул один безликий, другой — будто тени шатнуло назад. Испугались незнакомых вооружённых людей?..

Минута–другая — в дневной свет шагнул высокий плечистый мужчина, молодой темноволосый и синеглазый. Мельком оглядел группу незнакомцев и решительно пошёл к Леону. Вик на плече хозяина подпрыгнул и полетел навстречу идущему. Тот почти машинально подставил ему ладонь с натянутой на кисть манжетой рубахи. Ещё шаг — и он обнял Леона.

— Папа…

Крепкое объятие было коротко. Юлий отступил и заглянул в глаза Леона.

— Папа, ты?..

— Я вернулся. Настоящий.

— Ты всё вспомнил?

— Вспоминаю с каждой минутой. Почему ты спрашиваешь сразу об этом?

— У нас проблемы, папа. И, боюсь, довольно сложные.

— С корабля на бал, да? — вздохнул кто‑то за спиной.

Ответил Володька.

— Скажи спасибо Леону — поел да отдохнул в охотничьем домике. Леон как будто знал.

Глава 8.

Не зря в своё время он выстроил дом на холме. Даже через чёрную гору мышц и огня, исходящую злобой и ненавистью, он различал на берегу озера компанию молодёжи и единственного в этой компании ребёнка. «Анюта! Анечка!» — отчаянно рвался в душе голос т о г о Леона.

Дочь… И сразу абсурдная, неуместная мысль: чьи гены она вобрала в себя? Чей характер? Чьи способности?.. Регана очень хотела девочку, а рождались только мальчики. Он — не хотел. По мужской линии девочки появлялись очень редко. И все, как одна, с такими способностями, что первые два года, годы младенчества, с ними почти невозможно было справиться. Едва они начинали говорить и понимать, их тут же передавали на воспитание академикам, которые, в свою очередь, готовили девочек к карьере преподавателей университета. И до тридцати лет — поры, когда человек полностью формируется духовно и физически, их ждала ограниченная рамками аскетичная жизнь. Леон знал двух женщин: обе его тёти, обе старые девы. Незавидная судьба… «Странно, — тихо вымолвил голос внутри. — С Анютой никогда никаких проблем не было».

Девочка — он не мог назвать её по имени — держалась за руки Мигеля и… Вадима!.. Он‑то откуда здесь? Позади неё стояла, положив ей руки на плечи, незнакомая девушка. Мишка и Марк стояли чуть впереди.

— Кто эта девушка?

— Ольга. Моя невеста.

— Из университета?

— Нет. Я встретил её в реальном мире.

— Способности? («Она колдунья?»)

— Нет. («Обыкновенная».)

— Мудро. («Тебе‑то не придётся бояться каждой её беременности».)

— Я не выбирал. («Это случайность. Это судьба. Это любовь».)

— Тогда тебе повезло.

Ухоженный луговой склон, с выложенными камнем тропинками, любовно подстриженными низкими кустарниками, постепенно превращался во вздыбленное месиво, словно над ним пролетела эскадрилья бомбардировщиков, полностью облегчившая грузовые отсеки.

Леон попытался представить, сколько уже времени дракон бушует здесь с момента появления. А сколько времени понадобилось Регане, чтобы взвинтить себя, разъяриться, чтобы выглядеть убедительной? Он поймал себя на мысли, что думает о бывшей жене сугубо отстранённо, как о постороннем предмете. Он бесстрастно рассматривал её чёрно–синюю броню и отмечал, что, стремясь к выражению мощи, она потеряла в гибкости и маневренности. Может, она рассчитывала явиться к непокорному сыну и уже одним видом устрашить его?

Впрочем, будучи такой великолепно огромной — в этом он не мог не отдать ей должное! — она и впрямь устрашала: подойди ближе к дому и пожелай того, она могла бы, кажется, одним движением лапы смахнуть его с холма… Но не торопилась. Узнала о наличии гостей в доме, многие из которых радостно приветствовали воскрешение Леона из небытия? Или ещё не насладилась в полной мере излиянием собственной ярости?

Серебряные глаза дракона, тусклые от мутной злобы бессмысленно скользнули по фигурам людей на ступенях дома.

Внезапно рёв оборвался, а земля перестала дрожать. Регана застыла на изувеченном лугу жутким, пугающим памятником.

Леон медленно спустился по ступеням. Драконий взгляд он поймал, даже не задумываясь, стоит ли это делать. Возможно, сработал инстинкт, когда Регана подняла глаза и он понял, что в своей ярости она уязвима

И он вломился сначала в окологлазное пространство, пройдя защитные блоки, почти не чувствуя их — как сквозь плотный ночной туман, когда только необычная влажность напоминает, что он есть. Затем он прорвал взглядом физическую оболочку её глаз. В предыдущее мгновение Регана всё‑таки почуяла неладное и начала фокусировать свой собственный взгляд, но поздно. Сдаётся, она излишне привыкла к тому, что нет ей достойного противника, и не приняла элементарных мер безопасности. Он прорвал её старые защиты легко, едва заметив робкое сопротивление. И, наконец, установил обратную связь, починив себе все процессы «вижу — обрабатываю видимое — решаю» дракона и увидев самого себя его глазами — маленькую букашку. Букашка неспешно шагала ему — ей — навстречу.

Дракон вдруг забился на месте. Издалека могло показаться, что пойманная за шею собака, не в силах повернуть голову, рвётся сбежать или хотя бы освободиться от душащего её поводка. Дракон мотал бронированной головой, даже выворачивал её, задирая к небу, но налившиеся золотым огнём светом бешенства глаза не могли оторваться от человека, который медленно подходил к нему.

Дракон увидел — Регана поняла. Поняла, когда Леон глубоко вступил в её область, граничащую с подсознательным, область, которая вызывала и регулировала процессы воплощения, Регана взбунтовалась по–настоящему. И опоздала буквально на секунду.

Леон просочился в её голову, пропитав её содержимое собой, как дождь впитывается в хорошо разрыхлённую землю. Теперь он держал Регану под контролем, о котором академики университета знали лишь теоретически: он видел её глазами близко подошедшего к ней человека; он видел глазами человека замершую чёрную гору, по которой часто пробегает судорожная дрожь, и заставлял видеть её, какая она есть в его глазах. И он видел её глаза, находясь в той же оболочке, — пылающая багровая лава. Сейчас Регана ненавидела его так, что её кровеносные сосуды не выдерживали давления её злобы. Наконец, он видел чёрный хаос безумия её головы, где он терпеливо плёл паутину абсолютного контроля над личностью женщины и сущностью дракона.

Унижать её он не хотел. Ведь она столь яростно сопротивлялась отчасти из‑за того, что угодила в неожиданную западню на глазах у многих. Добиться беды один на один можно, лишь уступив ей в важном — для неё, — да впрочем, и он хотел того же. Такие дела — «личные свары, перерастающие в общественную проблему», нужно решать с глазу на глаз… Но как сделать это сейчас, когда он не защищает свою спину только потому, что не боится стоящих сзади? Ослабь он хоть на мгновение путы на Регане — и начинай всё сначала. Хотя… Нет, нельзя. Превратиться в дракона — необходимо время: время для перевоплощения, время для приспособления в новой координации движений. Да и что он сможет? Просто подраться с Реганой? От поместья живого места не останется. Про людей и говорить нечего…

Дальше он действовал бездумно, на уровне интуиции.

Земля вокруг дракона взорвалась суматошными брызгами дёрна. Дракон инстинктивно припал к вытоптанному пятачку, который оставался неподвижным в центре сошедшей с ума земли.

Леон надеялся, что его команда не слишком увлечётся разглядыванием фонтанирующей земли. Не оборачиваясь, он поднял кулак — указательный палец вверх, потом — чуть махнул ладонью.

— Здесь, — сказал за плечом Роман.

— Скажи Юлию, пусть гости уйдут в дом. Вы идите туда, пока не позову.

— Понял.

Он не услышал, как ушёл Роман, — почувствовал только: воздух сильно качнулся, будто кто‑то стоявший по пояс в воде, решительно расталкивая её ногами, стал удаляться. Несмотря на полную сосредоточенность на Регане, и может, и благодаря ей, напряжение позволяло быть чувствительным к пространству вокруг.

Дракон всё ещё лежал на земле, спрятав морду в лапы. Из чёрного он стал серым от оседающей на нём пыли.

— Возвращайся, — сказал–подумал Леон. — Посторонние ушли. Это семейное дело, и мы решим его в семье. Возвращайся в человеческое состояние.

— На берегу, — сказал–подумал дракон, намекая на молодёжь.

— Я же сказал, что это семейное дело. Ребята — часть семьи.

— Девчонки.

— Одна из них — моя дочь. Другая — невеста нашего старшего сына.

— Двое из реального мира.

— Мой приёмный сын и его друг.

— Они не семья.

— Семья. Миша — брат Анюты. Вадим собирается жениться на ней лет через десять. Анюта знает об этом.

— Ты всё ещё видишь будущее.

— Их линии чище, чем у наших сыновей. Разве ты не видишь?

— А своё будущее ты можешь прочитать?

— Нет. Да оно мне и неинтересно.

— Тебе неинтересно то, что стирает твою личность?

— Я уже всё вспомнил. Или ты знаешь что‑то ещё о происходящем со мной?

— Отдай мне девчонку, и я расскажу тебе всё.

— Мне не нравится разговаривать с тобой — драконом. Возвращайся — и мы поговорим обо всём обстоятельно и спокойно.

— Ты всегда был убедителен, Леон, но на этот раз все козыри у меня. Отдай девчонку. Я объясню, что ты натворил сам с собой, какой процесс продолжает идти сейчас в тебе. Отдай её. Ведь для твоей нынешней личности девчонка неизвестна. Она тебе никто. Пусть она будет моей!

— Регана, зачем тебе Анюта? Ты что — заточишь её в подземелье в лучших традициях кровного мстителя?

— С этим не шутят, Леон. Ты прекрасно знаешь, что я всегда мечтала о дочери. Я воспитаю твою дочь, научу всему, что должна знать девушка из твоего рода! Иначе её способности пропадут зря!.. Почему к тебе подошёл Юлий?!

— Заботливый сын принёс для матери накидку, чтобы после возвращения её не пугала её же нагота… Господи, Регана, ты заставляешь меня говорить с тобой немыслимым языком незнакомых, но безукоризненно вежливых друг с другом людей!

— Сначала — девочка!

— Пойми меня правильно, Регана. Я знаю, что ты хотела — очень хотела дочь. Но взгляни на своих сыновей. Хорошо ещё, я успел дать основные навыки Юлию. Но Мигель, Марк!.. Едва мы расстались — вспомни, это было твоё желание! — как ты бросилась обучать Мигеля всему сразу, забыв или намеренно не пожелав ознакомить мальчика для начала с действием ограничительных механизмов. Во что превратился Мигель? В полузверя. Насколько я успел узнать, он с трудом возвращается в человеческое состояние, но очень легко соскальзывает в звериное. Почему ты не отдала его в университет, когда поняла, что наделала? Нет, ты оставила его недоучкой и принялась за Марка, спрятав его от всего мира. После первого же появления Мигеля среди его сверстников ты сообразила, что он резко отличается от них, и поспешила исчезнуть… Марк младше, и с ним ты была осторожнее. Ты дала ему всё, что соответствовало первому курсу университета, но Боже — сколько яда и ненависти ты вложила в него! И после этого ты думаешь, что я отдам тебе и девочку? Да, как личность, я почти проспал все годы амнезии. Да, моё место было занято другой личностью. Но, Регана, я примерно представляю, как и чему ты будешь обучать эту девочку. И — говорю: нет, её я тебе не отдам. Ты слишком пышешь злобой, чтобы воспитать кого‑либо так, как нужно!..

Он говорил с нею так, как будто шёл по очень скользкому льду, осторожно ставя ноги. Но Регана никогда не отличалась терпением и сдержанностью (как и ты? — спросили внутри). Последние слова Леона заставили её вспыхнуть от ярости — по невозмутимой морде дракона это было незаметно, но грохнувший по земле хвост, но дрогнувшие в попытке прорвать невидимые путы крылья!.. Именно ярость заставила Регану выпалить:

— Ты ничего не чувствуешь, Леон? Я скажу тебе, что происходит! Ты обвинил меня, что я плохая мать, а я боялась, что ты будешь плохим отцом. Именно твоих дурацких ограничений я боялась. Ты увлёкся ими излишне и пришёл к выводу, что с собственными способностями не имеешь права существовать! Удобно быть беспамятным, правда?! Так нА тебе! Ты сам настроился на цепочку придуманных тобой команд, ввёл их в самые глубины подсознания, внедрил их на генном уровне. Ты отказался от всех благ человека–творца, убоявшись глупой ответственности за свои действия в обоих мирах. Вспомни: ты ведь перед поездкой в Ловушку нашёл всё‑таки меня и рассказал обо всём! Зачем? Зачем ты это сделал?! Сам всю жизнь говорил об ответственности и сам же отяготил меня ею!.. Я устроила аномалии в Ловушке и превратила её в Ловушку! Это я послала Мигеля в твою команду! Я заставила его придумать для тебя западню. В которой твоё желание стать обыкновенным человеком немедленно воплотилось бы! Зачем ты мне рассказал, что именно ты собираешься делать?!

— Странный вопрос ты мне задала, — тихо сказал Леон. — Ответ на него настолько очевиден, что я ругаю сейчас, почему не объяснил сразу. Регана, ты всегда ревновала меня из‑за моих способностей. Ты всегда стремилась доказать, что ты лучше и сильнее… А мне всегда приходилось доказывать тебе, что ты мне ровня, что я люблю женщину, а не колдунью. Тебя задевает, что я потратил столько усилий, чтобы разыскать тебя и открыться что именно я сделал? Регана, в человеческом, как ты говоришь — реальном, мире есть одна истина: если любишь, сделаешь всё, чтобы любимому было хорошо. И я спросил себя: что бы сделало тебя счастливой? Ответ был настолько прост, что мне стало смешно. И я придумал ту самую цепочку команд, стирающих во мне личность, которая не давала тебе покоя. Мне‑то было всё равно, каким быть…

— Ты… меня любишь?

Он почувствовал, как она тщетно старается проникнуть в его мысли, и — убрал защиту. Регана вторглась слишком сильно: навалилась на преграды, не заметив, что их уже нет. С минуту он даже наслаждался её присутствием в собственном пространстве, несмотря на то что с трудом устоял на ногах, превозмогая её невольную атаку. В бушующем шторме её чувств он сразу уловил появление еле слышного звука — ноты её понимания. Он ещё успел подумать, как поздно они поняли необходимость откровенного разговора, когда услышал в ревущем хаосе другой звук.

Тик. Так.

Тик…

Часы остановились.

— Леон! Нет!!

Ошеломительно прекрасная женщина бежала ему навстречу.

Он растерянно охнул, когда она упала перед ним на колени и обняла его ноги.

Стоящий рядом высокий молодой человек торопливо укрыл женщину чёрной накидкой и встревоженно сказал:

— Папа, я не понимаю…

Но во внимании Леона явно больше нуждалась женщина у его ног, чем странный молодой человек, назвавший его папой. Леон помог ей подняться и озабоченно спросил:

— Сударыня, чем могу быть вам полезен?

Женщина припала к его груди и разрыдалась, безнадёжно и глухо. А через разрыхлённое поле бежала Анюта, таща за собой Вадима и какого‑то юного незнакомца, и счастливо кричала:

— Папа! Я здесь! Папочка!