Путь на моря (из сборника "Ради жизни на земле")

СОЛЕНЫЕ ПЯТНА

Вернуться в молодость невозможно. Разве что в город, где ты был молод. Каждая такая встреча волнует донельзя, из глубин памяти всплывают воспоминания, одно ярче другого, и вот уже улица наполняется гулом полузабытых голосов, трепещет впереди знакомая до боли косынка и поют, перезваниваются на рейде рынды не чьих-нибудь — твоих кораблей…

Я шел по Балтийску — и мои каблуки отбивали позывные минувших лет…

В этот знойный августовский день город был удивительно молод. Он упрятал красно-кирпичные стены фортов в узорчатую листву каштанов и тополей, развернул по ветру бело-голубые флаги… Навстречу шли моряки: матросы — в белых форменках, офицеры — в кремовых отутюженных рубахах. Они не оглядывались на зеленую благодать. Они спешили по делам службы. Балтийск жил по флотскому, выверенному до минуты распорядку, а все, кто были к нему не причастны: дети, женщины, отпускники, — блаженствовали на пляже..

Я чувствовал себя неуютно. Разлечься на песке в разгар флотского дня было неловко, лезть в разогретое солнцем пекло отсеков и кают — и того хуже, груз лет неслышно давил мне на плечи…

Неожиданно быстро наступил вечер. Засемафорили огни на рейде, на черное масло неподвижной воды опустились золотые и серебряные нити… И, главное, посвежело. То ли ветер завернул на норд, то ли залив, жадно дыша темно-синими жабрами, выдохнул из глубины прохладу.

Допоздна бродил я по голубому от луны молу. С моря тянуло горьковатым запахом водорослей, устало покрикивал портовый буксир…

А утром я уже был в гавани. У причала стоял, поблескивая только что окаченными бортами, средний десантный корабль. Было слышно, как под надстройкой работают дизеля. СДК-444 готовился отдать швартовы.

Переход предстоял недолгий — в Н-ск, где мы должны были встретиться с моряками. Мы — это группа поэтов-маринистов, приехавших на Балтику по случаю юбилея нашего флагмана, замечательного певца флота Алексея Лебедева. И хотя такая градация предполагала, что кроме нас есть еще просто поэты, мы безропотно принимали дополнение. Маринисты так маринисты… В конце концов большая часть написанного нами принадлежит флоту. В этом у нас сомнений не было…

Мы поднялись по сходне, она зябко дрогнула, и тут морзянка аврала известила об отходе. Раздвигая бледно-голубую гладь, СДК не спеша двинулся к боковым воротам. Он был похож на транспорт в балласте: осевшая в воде кормовая надстройка, слегка вздернутый вверх бак, а между ними гулкий, как орган, пустынный трюм. Не поделенный никакими переборками. Трюм от носа до кормы.

Командир был высок, худощав, узколиц. Он негромко бросал команды рулевому, спокойно поглядывал по сторонам. Для капитана 3 ранга вывести в открытое море СДК труда не составляло. Это, кстати, и насторожило меня: в таком звании командуют куда большими кораблями…

С другой стороны, СДК-444 считался одним из лучших кораблей в соединении, а следовательно, командир — перспективным офицером…

Мои сомнения разрешил сам Поливец. Когда выход из морского канала неразличимо слился с берегом и только башня поста СНИС продолжала белеть над желтой линией пляжа, он облокотился на обвес мостика, давая понять, что отныне бразды правления в руках у вахтенного офицера, и, обращаясь ко мне, сказал:

— Хорошо, что отошли! Я в море чувствую себя лучше, чем у стенки.

— И на берег не тянет?

— Когда как… И все же… Я, наверное, потому и предпочитаю быть командиром корабля третьего ранга, чем, скажем, командиром дивизиона и капитаном третьего ранга.

Поливец любил свою работу (он так и сказал: «работу») и не делал из этого тай «ы. Он показался мне излишне категоричным, даже суховатым. Но только поначалу.

Солнце уже пялило рыжие глаза на белый квадрат мостика, ветерок неслышно перебирал ванты, и то ли оттого, что день занимался погожий, то ли просто потянуло поговорить с приезжим человеком, но Александр Иванович стал увлеченно рассказывать о тральщике, которым довелось командовать, о теперешнем своем корабле. Он одним из первых на Балтике освоил вертолетное траление. Был отмечен главкомом, получил внеочередное звание. На СДК пришлось переучиваться…

— Главное, нужно было преодолевать психологический барьер. Еще с первой, курсантской практики закрадывается в душу боязнь мелководья. Пусть все что угодно: шторм, течение, рифы, — лишь бы глубины хватило! «Семь футов под килем» — это ведь самое что ни на есть первое пожелание на флоте. А тут надо не то что избегать мелководья, а наоборот — искать его… И суметь немедленно сняться с любой мели. Во время последнего учения пришлось через два бара переползти. Ничего, обошлось. БЧ пятая у меня отличная, ничего не скажешь.

Александр Иванович рассказал мне не все. Не посчитал нужным. Или просто не придал значения: чего в море не бывает… А случилось так, что СДК на мелководье намотал на винты капроновый трос — очевидно, рыбаки упустили, — и пока очищали лопасти от белых петель, корабль пять часов лежал в дрейфе. И это в шестибалльный шторм!

Поливец спустился вниз. Ну что же, решил я, знакомство с командиром состоялось, теперь в самый раз познакомиться с его заместителем. И спросил у вахтенного офицера, по какому борту каюта замполита.

— Его там нет, — невозмутимо ответил лейтенант.

— А где он?

— На ходовой вахте.

Признаюсь, такого я не ожидал. Впрочем, на СДК-444 мне пришлось столкнуться и с другими неожиданностями. Лишнее доказательство того, что инициатива и неординарное мышление не зависят ни от воинского звания, ни от места службы…

Юрий Леонтьевич Багинский (так величали лейтенанта) был убежден, что каждый корабельный офицер должен в дополнение к своим функциональным обязанностям делать еще какое-то вполне конкретное дело. Для себя, например, он считал таким делом ходовую вахту.

— Мне после этого неизмеримо легче говорить с моряком. Я имею полное право сказать: мы с тобой оба только что сменились. Почему я могу готовиться к проведению политинформации, а ты не можешь помочь товарищам красить надстройку?

Багинскому было двадцать восемь лет, возраст далеко не лейтенантский. Прежде чем поступить в училище, он отслужил три года котельным машинистом на крейсере «Мурманск». Вот откуда шла житейская умудренность!

На самостоятельное несение ходовой вахты Багинский сдал еще на малом противолодочном корабле. Через два месяца после назначения. «Командир там был настоящий «морской волк». И холостяк к тому же. Вот он вечерами и занимался со мной».

Я поинтересовался, сколько лет было «морскому волку».

— Двадцать восемь, — ответил Багинский.

В мое время, чтобы прослыть моряком такого сорта, надо было разменять три десятка, а то и поболе… Помолодел все-таки флот!

А женился лейтенант всего два месяца тому назад. И поскольку квартиры в гарнизоне не имел, то и приходилось ему ездить на свидания с молодой женой в соседний поселок. Обстоятельство не из легких, учитывая, что СДК у стенки подолгу не задерживался…

Впрочем, лейтенант, судя по всему, не унывал. И его круглое лицо светилось вполне искренней улыбкой.

— Я бы женился и в восемнадцать лет, если бы встретил человека, без которого не могу жить, — сказал он, внезапно посерьезнев.

Чем-то он напоминал своего командира. Дело было не только в росте или худощавости. Тут было что-то другое…

Солнце спешило к зениту. На шлюпочной палубе жарились моряки, свободные от вахты. Оттуда то и дело доносились взрывы смеха. Кто-то травил баланду.

А в куцей тени от вентиляционного раструба примостился на деревянном брусе смуглый от загара мичман крепкого сложения. Заметив, что я наблюдаю за ним, он приветливо показал рукой: садитесь, мол.

Мичман оказался тем самым Украинским, о котором командир сказал, что «если бы он еще и с подчиненных требовал, то ему бы цены не было…» Очевидно, недостаток требовательности мичман компенсировал личным примером. Вот и сейчас в его бугристых ладонях уместилась какая-то деталь, которую он аккуратнейшим образом ошкуривал…

Владимир Викторович Украинский был балтийцем. В том смысле, что и он и его отец выросли в Балтийске («Еще одна примета времени», — отметил я про себя). А дед воевал на этой земле и, уложив в рукопашной трех фашистов, получил орден Красной Звезды.

В отличие от командира, мичман особой радости от скорого выхода не испытывал.

Много дел на берегу.

Я поинтересовался, какие поломки в матчасти были в этом году, как их устранили. Бывший механик нет-нет да и просыпался во мне.

— Не было поломок в этом году, — ответил Украинский.

— А в прошлом?

— Ив прошлом не было…

Положительно, я должен был познакомиться с героями из БЧ-V! И я отправился в центральный пост управления — в ЦПУ. Для этого надо было пересчитать ступеньки на трех трапах, потом откинуть люк и нырнуть в шахту.

ЦПУ окатил меня липкой жарой, сладковатым запахом теплого топлива и смазки. Трое раздетых по пояс парней несли вахту. По коричневым телам стекали струйки пота. Вентиляция — и та не выручала в соседстве с тысячесильными дизелями! Температура в ЦПУ была плюс сорок один…

Пост напоминал кабину самолета. Опрокинутое вперед громадное, во всю переборку, стекло, на уровне глаз — приборные щитки. За стеклом подрагивали желтые туловища дизелей. За их работой следили мотористы Антон Новик и Иван Дмитриев.

Новик был на диво крепким парнем, тугие мускулы так и вздувались на его руках и груди! Третий, ростом под потолок, Виктор Плютин, служил трюмным.

В ЦПУ можно было разговаривать, почти не напрягая голоса, и я стал расспрашивать ребят об их службе. Все трое были классными специалистами, у мотористов — 2-й класс, у Плютина так и вовсе 1-й. Но удивило меня не это.

На сегодняшнем боевом корабле классный специалист не редкость. Удивило меня, что застенчивый, с мальчишеским пушком на щеках первогодок Дмитриев — уже специалист 2-го класса!

Поскольку разговор с мичманом Украинским «секретов» БЧ-V не прояснил, я отправился на поиски механика и обнаружил его в узкой, как шкаф, кладовке, где он с дежурным просматривал ведомости ЗИПа.

Старший лейтенант Стряхов всем своим видом выражал крайнюю занятость, но я заверил, что много времени не отниму, и мы вышли из полутемного коридора на ют, под купол перепорченного голубизною августовского неба. Стали у борта, и я услышал о «традиции наоборот», «электромеханических пятницах» и других необычных вещах.

— Случается иногда, что старослужащие позволяют себе командовать молодыми. Традиция эта вреднейшая, ее изживают, но порою как? Уравнивают во всем и старослужащих, и первогодков. А я вот решил использовать «традицию» как бы с обратным знаком. Старослужащим — максимальное доверие, максимальное уважение. Они это ценят и стараются, чтобы молодые как можно скорее стали опытными специалистами. В результате у меня не только старшины воспитывают смену, но и так называемые «годки», хотя в прежнем смысле их в боевой части давно не существует. И получается, что моряки, не прослужившие и года, становятся специалистами второго класса. Кстати, о традициях. Есть у нас, на СДК, своя — и, по-моему, очень хорошая. По пятницам весь личный состав корабля работает в БЧ-V. Мы за этот день успеваем и перебрать что надо, и подкрасить, и коррозию устранить.

Во время нашего разговора лицо механика то хмурилось, то теплело в улыбке. Он любил свою работу. И даже подумывал об адъюнктуре. И тема у него была: «Быстроходные двигатели внутреннего сгорания».

— Чем меньше ход поршня, тем меньше, соответственно, габариты двигателя. Можно будет ставить двигатели внутреннего сгорания на самолеты вместо турбин. Это ведь гораздо экономичней, вы понимаете?

Я понимал. Мы кончали один и тот же факультет. Только я лет на тридцать раньше…

Сергей Стряхов — из морской семьи. Дед служил на подводных лодках, дядя — капитан 1 ранга, двоюродный брат — кавторанг. В данном случае генетика сработала, выражаясь по-инженерному, с максимальным КПД.

А после обеда мы читали морякам стихи. На палубе, перед надстройкой, поставили банки, вокруг, куда ни глянь, простиралось разглаженное солнцем синее полотно. И каждая стихотворная строка обретала неожиданную значимость, наполнялась соленым дыханием моря…

Уже показались вдали красные поплавки входных буев, когда лейтенант Багинский пригласил меня пройти в твиндек.

— Побывать на десантном корабле и не увидеть самое главное? Так не положено!

Твиндек был размером с самолетный ангар. Сейчас он опустел, и когда волна задевала корабль, было слышно, как гудели его стальные стены.

Сюда входили в полном боевом снаряжении морские пехотинцы, въезжали бронетранспортеры, танки… Чтобы потом рвануться вперед, на берег. Но первым по откинутой аппарели спешил на земную твердь личный состав поста высадки: обозначить место десантирования. Каски и комбинезоны поста хранились в твиндеке, неподалеку от многотонных ворот. Они шли первыми, матросы СДК!

А на крыльях надстройки, прикрывая высадку, вели в это время шквальный огонь по берегу морские минометчики — старший матрос Хайрулла Мулладжанов и матрос Игорь Заказников.

У лейтенанта Багинского было живое воображение, он умел рассказывать, и я отчетливо представил себе эту картину. Но только представил, потому что к правому борту подходил катер, и, готовясь принять пассажиров, уже танцевали на шаткой, медового цвета палубе моряки…

Еще несколько минут — и четко вырезанный на безоблачной сини силуэт СДК начал удаляться от нас. Но долго была видна на его мостике высокая фигура с поднятой к козырьку ладонью. Капитан 3 ранга Поливец прощался с нами.

Здесь, собственно говоря, можно было бы и поставить точку, и все-таки у этого рассказа есть продолжение.

И пусть оно не имеет прямого отношения к экипажу СДК-444, зато непосредственно относится к другому: боевому прошлому флота, на котором служат моряки десантного корабля.

Прошла недели со времени нашего перехода. Мы уже побывали в нескольких гарнизонах и собирались из Таллина разъехаться по домам. И все же что-то нас удерживало…

В двух часах хода от Таллина лежал в море поросший можжевельником остров Кэри. Сорок с лишним лет тому назад на его траверзе, в видимости маяка, пошла ко дну подводная лодка Л-2. Лодка Алексея Лебедева…

Мы обратились к гидрографам. Был выделен катер БГК-117. На нем мы вышли к месту гибели «Ленинца».

С утра небо хмурилось, с моря шла зыбь, а на выходе из бухты клочья пены уже начали перелетать через серый от воды планширь. Катер шел курсом на волну. Мы толпились в рулевой рубке, всматриваясь в горбатый горизонт, молчали. Вдруг капитан протянул руку вперед:

— Вот он!

Над шипящими гребнями виднелась черная полоска земли, а с самого края — маяк.

Когда до острова осталось не больше мили, катер застопорил ход. Тучи обложили небо, и в их просветах еле угадывался бледно-желтый диск. Взревел ревун, букет из алых гвоздик упал на воду.

Мы обнажили головы.

И в это время фиолетовое небо пересекла молния, дождь обрушился на палубу.

Балтика салютовала поэту!

И так продолжалось все время, пока катер под протяжный крик ревуна описывал циркуляцию вокруг красного, как кровь, венка.

Дождь стих так же внезапно, как и начался, и в гавань мы входили почти при штилевой погоде. Я полез в карман за спичками и обнаружил в нем свой писательский билет. По розовым листкам расползлись пятна. Соленые пятна воды у острова Кэри…