ПВТ. Тамам Шуд (СИ)

Глава 1

Нил ждал.

Самым странным в этом ожидании оказалась тяжеловесность всегда летучего времени. Нил чувствовал его медленный ход физически, каждым ромбом чешуи.

Ни звука стороннего, ни вздоха, только компания мертвых людей и полумертвого Оловянного. Над мальчиком он и стоял, не зная, что делать дальше.

Нил ждал, но все равно вздрогнул, когда на корабеллу впорхнула — пуха легче, снега белее — слепая птица Спицы. Омахнула круг над палубой, притянулась на грудь Первому. Задрожала тонкими бумажными крыльями, обнимая окровавленную голову, засияла нежной лазурью.

Крокодил перевел дыхание. Мальчик должен был выжить. Если не подвел маркер Скорпионова брата, среди кучи парной убоины метящий живого.

Вообще Спицу обходили подальше даже те, кому повезло не разделить участь его пациентов. Внешность диктовала прозвище, или наоборот, но мужик был мастером своего дела. Золотые руки, даром что по локоть в крови и дерьме.

Пожалуй, из Скорпионовых братьев, этой творческой гильдии врачей-нелегалов, потчующих скальпелем и медикаментами преступную масть Ведуты и Тренкадиса, Спица был одним из самых даровитых.

Врач воров никак не прокомментировал раскидистый мясной прилавок на корабелле. С щелчком раскрыл веер Хома Оми — и птица послушно легла на натянутое полотно, слилась с шелком.

Спица брезгливо переступил распластанное тело наемника. Склонился над Оловянным, деловито пощупал шейную жилу. Цыкнул. Из кармана вытянул плоскую, узкую лаковую шкатулку. Откинул крышку, отодвинул дно, выпуская на воздух легчайших мурашей. Те обсели Оловянного, резво разбежались по всему телу. Спица отслеживал их перемещения в черном зеркале, утопленном в изнанку крышки. Мурашки скользили, а в зеркале отображались яркие нити их движения, обнаруженные разрывы тканей и перебитые кости.

В конце диагностики Спица достал из шкатулки небольшой ключ, вставил его в торец и шкатулка зазвенела-запела. Мураши, все как один, запрыгнули обратно в шкатулку. Спица захлопнул крышку, задумчиво почесал длинный журавлиный нос. Оценивающе поглядел на Крокодила.

Скорпионовым братьям платили вперед. Словом или делом.

— Свинца в нем больше чем меда в сотах. Могу чучело набить. Недорого.

Нил молча протянул Спице ихор, скрученный наподобие бумажного листа и стянутый пояском жирного перстня. Перстня с бубоном сапфира. За такой глазок можно было выкупить себе виллу на Хоме Бирюзы.

— Ага, — удовлетворенно кивнул Спица, пряча подношение в задний карман узких модных брюк, — так что подавать, жизнь или смерть?

— Пусть живет, — твердо проговорил Нил, ладонью оттирая пот над губой. — Он заслужил. Сделай так, чтобы выжил и встал на ноги.

Спица хмыкнул, качнулся с пяток на носки, звонко щелкнул каблуками. Легок на подъем, легок на помин — так о нем присказывали.

— Раз парень дотянул до моего появления, то выживет. В противном случае моя птичка его бы не приметила. Что передать, как прочухается?

— Вот это, — Нил протянул врачу сумку Лина, куда бережно вложил его страшнозубые актисы. — И вот это.

Тот понимающе усмехнулся, пряча в карман орех.

***

Спица щелчком сбил пепел в лоток, заваленный хлопьями грязной ваты. Плеснул спирт, чиркнул спичкой. Пламя сожрало сырые комки хлопка, не поперхнулось.

Врач устало откинулся к стене. Под конец смены согласно гудели ноги и голова. По счастью, нынче его маленькая доморощенная лекарня пустовала. Каникулы, можно сказать. Вакации. Не сезон. Самый свежий пациент, подкидыш Крокодила, так и не помер. Упрямый парень, цеплялся за жизнь сахарными зубками. Спица таких уважал.

Но не любил.

Выбирать, однако, не приходилось, Скорпионовы братья, приняв оплату, не бросали клиента. Оттягивали даже самых безнадежных. Мета братьев, стилизованный рисунок скорпиона с поднятым жалом, гарантировал неприкосновенность и безопасность пациента. Братство раскинулось сетью, проросло грибницами на многих и многих Хомах. Об их существовании знали и гвардейцы, и Князья, и сама Башня, но конфронтации не случалось. Каждый делал свою работу.

Спица открыл ихор, возвращаясь к недочитанной статье. Старался быть в курсе, тем более что на теневом рынке активно обсуждали волнения Лута. Это пагубно влияло на поставки дикоросов-эндемиков и прочих контрабандных радостей. Убытки. Облом закупок.

Когда Оловянный в очередной раз шевельнулся и попытался приподняться, Спица вытянул ногу и каблуком толкнул кушетку. Та громыхнула, как подвижной состав, а паренек откинулся на подушку, проглотив стон и судорожно комкая серое одеяло.

Так-то лучше. Боль, она лучший учитель.

— И на кой ляд я тебя вытаскивал, обглодыш? — лениво поинтересовался Спица. — Еще рыпнешься — ремнями притяну.

— Я хорошо себя чувствую, — сквозь зубы выдохнул пациент.

Спица закатил глаза. Скажите пожалуйста. Подростковый максимализм во всей красе.

— Отлично. Значит, хорошо прочувствуешь и мою дубину в заднице, если опять выдернешь из себя капельницу.

Паренек прикрыл глаза. Облизал бледные губы.

От темной краски с волос подушка-плоскодонка сделалась пестрой, точно несушка. Крокодил перелицовывал сведенного конька?

Юноша оказался беспорочной белой масти, с синими глазами. Спица вдосталь покопался у него в мясе, улов получился богатым — восемь блестящих толстобоких пулек. Из них рукастый скорпион соорудил браслет и готовился задарить его пациенту на выпуск-выписку, на тонкое запястье. Как-никак, дипломная работа, билет во взрослую трудную жизнь. Первый бал, который он запомнит до конца существования.

Наверное, Спица был единственным человеком, кому повезло так досконально познать внутренний мир Первых.

Подумал, что хорошо бы поделиться новыми знаниями со строгой Костой, расшевелить любопытство главы Ордена Пряжи, разжечь профессиональный интерес и ревность… Но идею Спица не без сожаления отмел. Как ни нравилась ему лекарница, он собирался жить долго, богато и счастливо. Пусть и горьким бобылем.

— Я благодарен вам за помощь.

— Ага.

— Но мне нужно идти.

— Ходить ты будешь в утку, а дальше посмотрим, — Спица потянулся, наблюдая, как на скулы белого ползет румянец.

О, он знал таких. Привыкли к выносливости, преданности своих тренированных тел, и внезапно оказались в положении притопленных котят. Часто такие силачи начинали рыдать как младенцы, просить укольчик в попку и к маме на ручки, но Оловянный встречал боль сухими глазами.

Упрямый. Ноги отруби — на локтях ползти будет. Любопытное сочетание генетики и каждодневной натасканности. Как бы сказали Ивановы? Эфорат веников не вяжет?

Спица знал только, что щенок сбежит, едва ему подставит спину шанс.

В лазарете было тихо, лишь тяжело, с сипом дышал Глыба в другом углу. Остальные лежали смирно, потели, всхрапывали, попердывали, чесались во сне.

Белый закинул голову и смотрел на медовый краешек луны, приоткрытый зевком форточки. Может, искал подсказку по звездам.

Гадал по ним, как сам Спица — по внутренностям.

Когда белый очнулся, его первым вопросом стало — Нил? Нил в порядке?

Более чем, с усмешкой ответил лекарь. Он в полном порядке и он уже далеко.

Юноша больше ни о чем не спрашивал.

— Я так облажался, — сказал он тихо, наблюдая, как с потолка спускается паук.

— Забей. Все больные так делают, — Спица с наслаждением почесал кандальный рубец на щиколотке.

Болтовня с мальчишкой его странным образом развлекала. Первый чудно мыслил. И здорово рисовал — всю стенку измалевал, выклянчив реанимированный медицинским спиртом фломастер.

— Я не справился. Должен был видеть, угадать, а не справился. А они всего лишь люди.

— Со всего лишь револьверами, — охотно поддакнул Спица.

Стайные, судя по изрыгнутым пулям, цепные, системы жарсвет. Подобное оружие было туповатым, но страшным в своей массе, брыкалось меньше, нежели индивидуалки. Хорошо работали в количестве от пяти штук, их охотно брали для вооружения своих работяг бригадиры ночных дорог. На единицу валентность так себе, но на массу — хватит, чтобы завалить даже Исключение из Статута. Наемники нашпиговали Первого как праздничную утку, но ни один не попал в голову. А органы и ткани восстановились так быстро, словно Первый жрал стволовые клетки невинных младенцев.

Оловянный подставил пауку здоровую руку и тот перебирался по набитым костяшкам. Июнь, июль, август… У юноши были тонкие пальцы, изящные, почти девичьи запястья.

— Я думал, что сильный. Оказался слабым. Мой бр… Один человек предупреждал меня, что мир другой. Что я неверно его себе представляю. Он был прав.

Спица откинулся на стуле, завел руки за голову. Оскалился, блеснув коронками.

— А теперь посмотрим с другой стороны: ты завалил в одиночку около десяти человек, тебя нарезали пулями, как мятного кабана, но ты вот лежишь и трахаешь мой усталый мозг, а те ребята кормят своими кишками падальщиков Лута. Вывод?

— В Луте есть падальщики.

— Кончай ныть. — Припечатал Спица, размазывая бычок. — И, кстати, не думай, что я не заметил твоей стрельбы глазами по окну. Сразу предупреждаю: пока ты здесь — ты под моей ответственностью, сбежишь — будешь сам за себя, за свой сепсис и гангрену. Держи вот. Твой дружбан передал.

— Нил? — обрадовался синеглазый, ловя сверток.

— Нил, Нил-Крокодил.

Оловянный распотрошил передачку, нежно коснулся пальцами зеркальных лезвий, с особым бережением покрутил в ладони орех.

Сжал до хруста. Тот рассыпался. Пустой, даже без начинки.

Спица поднял брови.

— И что это значит?

Первый устало прикрыл глаза, откидываясь на подушку.

— Ничего.

***

Проклятый кашель. Словно каменная жаба в глотке скакала.

Глыба устало открыл глаза — не уснуть, понял — и вздрогнул. Малец стоял в изголовье, точно — тьфу-тьфу — предвестник смерти. Док на своем горбу приволок его неделю назад, пару дней тот валялся без движения и дыхания, а потом заговорил.

Они даже потрепались чутка: Крокодил оказался общим знакомцем. Глыба перекидывался с ним в картишки в компании двоюродного братца Пом Пона и какой-то одноглазой девки.

И теперь парень смотрел сверху, убрав тонкие руки в карманы брюк. Одежда висела на нем, как на пугале огородном. Не иначе, док с мертвяков стащил.

На выписку собрался?

— Чего надо? — Глыбе не хотелось говорить, но молчать под гнетом пристального взгляда было физически тошно.

— Ухожу. Составишь компанию? — безмятежно откликнулся юноша.

Глыба вновь закашлялся, до слез и рвотных спазмов.

— С чего бы, — проскрипел, с натугой перекатился, сплюнул кровь в таз, — здесь тепло. Жрачка. Лучше, чем сдохнуть под мостом.

Синеглазый качнулся с пятки на носок. Спросил тихо, но вкрадчиво, как кошка лапой трогает-цепляет омертвевшую мышь:

— Лучше сдохнуть в постели, словно заплывший домашним жиром торгаш? Не таких ли ты всю жизнь презирал?

И отогнул полу куртки, демонстрируя белый бок пачки.

«Черная Вдова», если Глыбу не обманывали его натруженные слезящиеся глаза. Язык сладко защипало, дрянь была абсолютно бронебойная. У Дока стащил, не иначе… Глыба сглотнул.

— Ну так как? Помоги мне уйти, и все — твое.

Глыба молчал, с хрипами вдыхая и выдыхая. Скомкал пальцами одеяло. Твою-то мать, подумал тоскливо.

С пациентами было не густо, док наведывался почти каждый день. В другие смены за дверью торчали его ребята — одинаково одетые молчальники.

— Как думаешь линять?

— Скажу, если ты принимаешь мое предложение.

Глыба закряхтел.

— Ладно, Лут с тобой, щенок. Говори, что делать.

***

Спица, надо признаться, расслабил булки. Раньше злее был, осторожнее. Но народ в последнюю пору к нему попадал с пустяковыми делами — самострел там, бытовуха по синей лавочке, дуэли. Первый с его дробным начислением даже несколько встряхнул, разогнал сонную одурь.

Поэтому, когда сдернули посреди ночи звонком, Спица подорвался бодро, как старый гвардеец. Дежурил он один, звонок шел из комнаты выпускников, где валялись Глыба и белек.

Глыба по-дурному хрипел на койке. Первый сидел на своей кушетке, таращился что твоя сова.

Спица выругался и склонился над Глыбой, пытаясь сходу определить, кончается тюфяк или еще может покатать.

А когда открыл глаза, узрел ножки койки, полоску света из-под приоткрытой двери. Тянуло воздухом с улицы. Спица поднялся, стараясь особо не двигать шеей. Затылок ныл, но приложили его грамотно — даже без крови.

Можно сказать, с врачебным тактом приласкали.

Белый исчез. Испарился, точно льдинка под солнечной линзой, и Глыба.

На кой, вопрошал себя Спица в первые мгновения. На кой ляд юнцу тащить с собой эту невостребованную груду сала с прогнившими легкими? Глыбе оставалось жить с щепоть песка, но за пачку сигарет он готов был запродать в бордель родную матушку.

А когда понял, выругался и налил себе полную стопку. Выпил стоя.

За Глыбин помин.

Несчастный толстяк, брошенный на проплаченное доживание в клинике, знал Нила. И точно знал места его гнездования.

***

Лин отступил, легко перебросил из ладони в ладонь пачку.

Глыба цыкнул, опять не сумев ухватить верткого белого. Оловянный измучил его, раздразнил близким дурманом, и человек даже не помышлял о побеге. Шел за ним, как привязанный. Так просто.

Лина воротило от самого себя. Мерзость колыхалась застойной водой аквариума, где давным-давно сдохли рыбки и улитки. У Лина был аквариум в Башне. Он ухаживал за его обитателями: менял воду, чистил стекло. Маленький замкнутый мир, обреченный на вечное существование в пределах периметра. Все было хорошо до тех пор, пока Гаер в пылу спора случайно не задел сосуд локтем. После встрепал Лину волосы и пообещал задарить щенка.

Щенки не бьются, но все равно умирают без воды.

Да, Мастер учил его разбираться в людях и разбирать людей по составам-суставам, но каждый раз становилось тоскливо и мерзко.

Не привыкал, совершенно.

Глыба устал. Остановился, взмокший, густо осыпанный блестящей пудрой дождя, надрывно раскашлялся, брызгая кровавой слюной. Лин замер, еще раз подкинул и поймал пачку. Смачно хлопнул ладонью о белый бок. На звук Глыба дернулся, вскинул голодные глаза.

Условный рефлекс. Собака Павлова, говорили Ивановы.

Почему люди так любили эти качели, жизнь-смерть, жизнь-смерть? Стоит ли вас защищать, подумал Лин невпопад. Стоите ли вы крови моих братьев?

— Где он, — повторил Оловянный.

Глыба сплюнул. Слюна повисла на щетине. Первый видел, как меняется его лицо — сомнения и здравый смысл таяли вешним снегом, обнажая костяк решимости.

— У Крокодила подружка на Хоме Гаптики. — Прохрипел, утираясь мокрой ладонью. — Его якорная стоянка. Вместе слам тырбанят… Если что, ищи его там. А теперь дай уже закурить, малец.

— Это смерть твоя, — без улыбки предупредил юноша, протягивая пачку.

Глыба лишь отмахнулся. Он знал это прекрасно.

Лин смотрел, как нетерпеливо человек убивает себя. Жадно затягивался, прикуривал одну от другой, мычал и стонал от наслаждения.

Когда сигарет осталось меньше половины, Глыба опять зашелся в кашле. Кровь пошла горлом, хлынула, точно из сорванного крана. Лин убрал руки в карманы, отошел подальше, огляделся. Никого не было рядом в это мутное предрассветье.

Лин закинул голову.

Дождь целовал его в глаза. Смывал черную краску.

Когда Оловянный вернулся к человеку, тот уже перестал дышать. Умер счастливым, ушел свободным — собакой под забором. Так лучше, наверное, лучше, подумал Лин смятенно. У свободы тысяча лиц, и далеко не все они прекрасны.

Лин подобрал «Черную Вдову», вытряхнул на ладонь сигарету. Щелкнул зажигалкой. Затянулся, раскашлялся, но мужественно вытянул почти половину.

С сожалением выбросил бычок. Ничего он не понимал. Гаер говорил, что нет ничего лучше плотского соития, Волоха твердил, что самое прекрасное — Лут, а вот Глыба жизнь отдал за пачку сигарет.

Вдохнул. Выдохнул. Как бы то ни было, дурман приглушил боль.