ПВТ. Тамам Шуд (СИ)

Глава 34

— Не казнись, — сказал Михаил.

Выпь, дрогнув, повернулся к нему, взглянул смятенно. Плотников же, помедлив, положил руку ему на плечо, сжал. Почувствовал мышцы — будто корни камней.

— Ты все правильно сделал.

— Ага. Только вот видели люди, каков я. Что могу содеять. Как мне теперь поверят? Кто за мной теперь пойдет?

Потер горло, точно незримый ошейник вдох давил.

Михаил отвечал:

— Людям не до пересудов нынче. Решат: если подобное сотворить можешь, то и против врага силу свою обернуть сумеешь. Чем не подспорье Отражению?

Выпь длинно, от сердца, выдохнул. Сгорбился, спрятал лицо в ладонях, замер. Отнял руки, свел лопатки.

— Я иначе не мог, — сказал твердо, наконец защищая себя словом, не молчанием, — не мог рисковать. Одна мысль была — не успею, опоздаю… Что бы я был один? Опять один?

Осекся, будто лишнее сказал.

Михаил слушал. Это он умел.

— Я понимаю, — проговорил медленно. — Лучше многих. Я бы поступил так же.

Выпь недоверчиво поглядел желтыми птицыными глазами. Склонил голову.

— Спасибо… Спасибо тебе.

Михаил кивнул. Второму уже поднесли все, что думали. Высказались, не пожадничали. Волоха, впрочем, помалкивал; Дятел за двоих разорялся. Выпь на справедливые укоры отмалчивался, оцепенев скулами.

Михаил догадывался, какой ценой далась ему эта непоколебимость.

Когда речи иссякли, Второй поднял глаза на собрание; заговорил размеренно, точно нож для броска взвешивая:

— Тамам Шуд мою силу теперь знает.

— И силу твою, и слабость, — горячо фыркнул Дятел, но Волоха положил руку ему на хребет и цыган угомонился, сел на место.

— И слабость, — легко согласился Выпь, — значит, будет искать, что ей заплотом поставить.

— А сыщется такое? — заинтересовался Волоха.

— Сыщется. И про большую часть я знаю, а про остальное — догадываюсь. Посему предлагаю: оружие Нума на обсуждение поставить.

— Поддерживаю, — крякнул Гаер, зыркнув на других участников. Откинулся в походном кресле, бросил ногу на ногу, чиркнул спичкой. — Что говно метать, поздно. Нужно вперед смотреть. Давай, Манучер. Сыпь.

***

— А если откажусь? — от ярости и усталости у Юга ярче горели глаза.

Кожу состругну. Зубы вытащу. Глаза выколю, ответил Тамам Шуд.

Но вернее всего — за тобой придут. Выручать, вызволять. А как придут, так и лягут. Хочешь того? Подумай, мальчик.

Юга прерывисто выдохнул.

Стреноженный и примученный, он все старался вырваться. Укусить, скинуть седока.

Тамам Шуд протянул руку, коснулся лица — властно. Третий изумленно замер. Точно не объезженный конь, дикий зверь, не терпящий над собой кнута и власти.

Щелкнул зубами. Тамам Шуд поспел убрать пальцы.

Решай, повторил.

— Что сделаешь после, а? Убьешь меня?

Зачем. Ты многого стоишь. А для Манучера выше всего, выше всех. Он первый и придет.

Третий судорожно, напрягая горло, хохотнул. Глаза у него были дикими, обреченными.

— Так лучше пришиби сам, — проговорил твердо, — лучше я сдохну, чем ты за мой счет победу приблизишь.

Я решу. А пока — решай ты, ответил на это Тамам Шуд.

Поднялся, выпрямился в немалый рост.

Вел же он речь, опустившись на колени перед пленником. Как равный с равным, глаза на глаза.

Вышел. Оставил в сложенном из крыл локуста треугольном доме. Под стенами его шелковистой травой-каймой вился живой огонь, залитый в прочерченные узкие канальцы. Жилы крыльев тот огонь в себя вбирали и горели яро, ровно. Вещь, которой Тамам Шуд пленил Третьего, звалась Вожжами. Была она видом схожа с плетью о множестве хвостов, но, ложась на тело, расплатывалась, расползалась спрутом-тенетом.

Юга рванулся раз, другой, напрягая руки и ноги. Ангоб уберегал тело, но не нутро. Скинуть хитрое плетенье кожи оказалось невозможно. Точно муха в паутине. Корабелла в ловчих щупах Хома. Шерл — молчал, не помогал. В последний раз такое злое бессилье Юга настигло в стенах Башни. И хотел бы из памяти низринуть, да не мог.

Выдохнул, откинулся на спину, стараясь — не разуму кипящему — хотя бы телу дать роздых. Тамам Шуд был умен — сторожа рядом не оставил, иначе Юга сумел бы и Хангара в свою пользу обратить.

Вожжи держали вернее всех стражей.

***

Заревели рогачи в сумеречье. Закричали протяжно, в семь голосов:

— Пади! Пади!

Повиновались, без слов. Упредили. Знали — то выводили Великого Слепого.

Кто мог, укрылся; остальные же, где кого оклик застал, повалились ничком, глаза спрятали, руками головы укрыли.

Слепого держали в бумажном гнезде, зарытом под землю. Чтобы не случилось кому случайно на глаза пасть. Сила его была велика, объемлюща, до конца не понята. Вели Слепого поводыри, укрытые темными хламидами, с головами в глухих клобуках. Число им было семь.

Великий Слепой же был более сущем и явлением, нежели существом плотным, плотским. Откуда исток ему был, толком не ведали. Сказывали, что сущ образуется сам, лепится из волоконец, да мушья, да ниточек, что каждый живым глазом хоть раз против света наблюдал. Сгущается так, со многих очей очесом, с ресниц опадает, в землю зарывается и в полости земляной зреет.

Там, где куколка его лежит, встает цветок — курий глазок. По нему знающие люди Великого Слепого и отыскивают. Берут куколку, в короб глухой, чугунный, сажают. Закрывают и ставят тайно в жильное место, где много бродят, много видят. Лучшее — на перекресток, алибо на корабеллу многоходовую. Так воспитывают.

Когда черед приходит, короб вскрывают. На Слепого прямо не глядят уже — только через зеркальца посматривают, что особой системой к изнанке куколей крепятся. К тому собирают Слепому услужников-поводырей, из числа преданных, обученных.

Вышел Слепой черным дымом, мельтешением, бормотанием, жужжанием. Прозревал он все творимое, впитывал, постигал да перекладывал, непрерывно меняя форму облака. Не в первый раз его в дело пускали — знал Слепой много, учился быстро.

Второй остался стоять. Смотрел. Слепого он не боялся — чуял его природу, знал его силу. Ощутил по себе тень-скольжение, взгляд-щуп. И ушло, отвалилось.

Вывели за врата, повели полем; вечерние птицы разлетались, прятались в траве, затихали; ветер лег. Слепой плыл над Аркским полем, вздымаясь выше и выше, дымом расстилаясь по самому небу, веретеном уходил в травы, к самому исходу Хома.

Поводыри стояли недвижно, одинаково. Их делом было не только вывести и провести Слепого, но и удержать его, а после — обратно в гнездо забрать и нужное изъять.

Тамам Шуд же по какой-то своей прихоти не мешал. Ждал. Точно не войну воевали, а в игрушку играли.

Выпь смотрел и не сразу заметил, как приблизился к нему мальчик Оловянных. Лила, лилия Лута. Встал подле, закинул голову, рассматривая что-то, от глаз спрятанное. Спутниками ему были Михаил и Нил, но он пришел один.

— Ты разбираешь больше цветов, чем доступно человеку, верно? — обратился к нему Выпь.

— Да, — Лин обхватил себя за острые локти. — А ты можешь голосом развернуть армию, так?

— Ага, — Выпь дернул углом рта. — И ты бы видел, как умеет танцевать Юга.

Лин нервно вздохнул, потоптался и сказал, решительно вскинув подбородок:

— Я видел. Я… я жил в Башне, Выпь. Я брат арматору и я видел Юга. И помог уйти Серебрянке. Но не помог ему. Прости мне это.

Выпь остановил на нем взгляд.

Мальчик был невелик ростом, тонок телом, но глядел смело. Выпь понимал, сколько нужно храбрости, чтобы сознаться ему. Тем более — в такой момент.

— Не мне тебя прощать, — ответил Второй. — И не тебе вину нести. Но за честность благодарю. Я бы хотел быть тебе другом.

— А я — тебе, — горячо сказал Лин.

Протянул руку и Выпь ее пожал.

***

Ужаснее всего была несвобода. Пытки злее для него еще не придумали.

Полоски кожи держали крепко, и, казалось, от любого движения множились, росли, как тени под вечер. Тамам Шуд хотел от него того же, чего и остальные желали. Танца тела и смерти.

Чтобы те, на кого укажу — смотрели и после того умерли. Остальные же должны жить. Но все видеть и все для себя понять. Сделай. Ты знаешь, как.

Юга не знал. Знал шерл, знала память рокария.

Из сонма хороводов, из всей палитры ему следовало выбрать один танец — один, и единственно верный.

Небо в окошке-дымоходе вызвездило; тянуло теплым дыханием травы. Юга таращился в свод, напрягая и расслабляя мускулы, чтобы разогнать кровь.

Что мне до тех людей, думал Юга. Они — предатели Отражения. Сами выбрали не ту сторону. Что мне до их смерти.

Что мне в их жизнях.

Думал: Выпь его здесь не оставит. Пойдет за ним, головой на плаху ляжет. А те, кто в лагере остался? Что с ними случится?

— Я согласен, — сказал в пустоту.

Сложились крылья мерцающим веером, открывая проход для Тамам Шуда. Будто ждал. Будто знал — не будет другого ответа.

Юга скрипнул зубами, вскинул голову.

— Воды хоть дайте, уроды.

Тамам Шуд сам поднес. Юга выхлебал половину глиняной чашки из рук, косясь на своего стража.

Вел его Тамам Шуд, держал за волосы. Намотал на локоть. Юга с того колотило, но противиться не мог. Идти было неудобно. Держали петли, голова задиралась к небу, темнолицему, в блестящих оспинах.

А вели его — шли они — к звукам огня, и праздных разговоров, и музыки. Голоса были все человеческие. Когда приблизились, беседа и смех смолкли, только костер трещал да плескалась в медных чашах ветряная, ноющая музыка.

Сидели розно, но никто — на самой земле. Были роскошные ковры, плетеные кресла, скамьи с резными ногами. Юга сразу угадал место Тамам Шуда: под вбитым в землю высоким костылем с проушиной, на промятой траве — будто лежка зверя.

Друзья, заговорил Тамам Шуд. Друзья и соратники, я обещал вам дар в празднество — и я свое слово держу. Видели вы, сколь велика сила Манучера. Видели вы, как обратил он оружие свое против своих же. А где розно, где нет единого плеча, там нет склада. Так крошится и падает скала из-за малой трещины.

В единстве сила. Поэтому сильные — мы.

Мы и победим.

Люди зашумели согласно.

Тамам Шуд отпустил его волосы, и Юга смог разглядеть лица собравшихся. Никого не узнал, а Пегого среди них не было.

Значит, подумал Третий, ему Шуд верил. Верная шавка, смотри-ка.

Люди пялились жадно. Юга опустил забрало — ответил улыбкой, повел плечами, сбрасывая онемение. Тамам Шуд потянул на запястье Вожжи, освобождая Третьего. Сел, скрестил ноги.

Для танца соорудили помост: натянули на круглую раму кожу. Будто великий барабан. Юга прошелся, разминаясь, отдыхая телом и цепляя взгляды, как репьи. Скакнул на кожаный лоб, попробовал ногой. Подхватило перезвоном в ответ, запели дудки из темноты, загудели рожки, защелкали деревяшки, ударили барабаны.

Острее, капканными зубьями вспыхнули огни, обежали помост. Полированная медь вздернутых на шестках тарелок блестела зеркалами, ловила его движения, дарила зрителям.

Юга повертелся, увидел глаза Тамам Шуда. Смотрел тот, не мигая.

Ждал. Знал.

Юга застыл, изогнувшись, вспоминая разученное на берегу, вынесенное, выкраденное подсмотром у Хангар. Теперь он понимал, что делать.

Угадал нужный момент и вошел, как в ночную воду, в нервный, неровный перебой барабанов, рваные вскрики флейты, бликующие отблески железа. Кожа пружинила под ногами, точно подталкивала и двигаться было так легко, легко…

Цепь его Тамам Шуд выбрал из волос, оставил при себе. Шерл лежал, ничем не сдерживаемый. И когда Юга встряхнул головой — потек змеями, темным огнем.

Люди, встретившие танец криками одобрения и свистом, теперь просто смотрели. Лица их были обращены на Юга, рты приоткрыты, щеки стянуты бледностью. Раньше были их взгляды кнутами, были крючьями, а теперь Юга держал их, как поводки собак в строгих, шипами вовнутрь, ошейниках. Никто не мог отвернуться. Никто не хотел.

Убирался один за другим всякий сторонний звук, точно мозаичное полотно обратно разымали.

Ушла ночь; звезды пропали; поле забрали.

Стало — танец, на котором, как на гвозде, все держалось.

Из всей музыки остались сумасшедшая колотьба барабанов да струнный нутряной стон.

Те, кому суждено было умереть сегодня, держали в руках золотые чаши. У остальных же были красные.

Юга натянул поводки — и побежали из открытых ртов нити, сплетаясь, ложась на Юга, как на веретено. Больше, дальше, пока не осталась от приговоренных одна оболочка..

Громко вздохнула флейта, и Юга остановился. Остановил свой карусельный бег и мир вокруг.

Самантовая роща, вдруг вспомнилось ему. Как похоже.

Первым ударил в ладоши Тамам Шуд. Его нестройно поддержали оставшиеся в живых. Другие, мертвые, так и сидели, точно куклята.

Юга дышал тяжело, мокрый, будто облитый водой. Волосы лежали на спине, на бедрах тяжелым плащом. Юга потянулся их собрать — скрутил, отжимая от крови.

То, что он танцевал, Витрувием определено было — Центрифуга.

Согнулся, открыл рот — кровь хлынула свободным, весенним током, растеклась по барабану. Столько ее было, будто сока в яблоневом саду.

Когда прояснилось в глазах, Юга выпрямился, вытирая сухие губы. Оказалось, что ждет его один Тамам Шуд. Прочие зрители исчезли. Были ли вообще, подумалось вдруг. Во лбу от этой мысли стало горячо и тяжело.

Тамам Шуд протянул руку, взял Юга за локоть и повел с собой. Третий еще туго, тупо соображал, и понял лишь ощущение локуста под собой, а затем в лицо дохнуло свежим ветром.

Шуд помог Третьему сойти на землю и тот поспешно отступил.

Терпи, сказал Тамам Шуд. Скоро все пройдет.

Все уйдет.

Ужаснула мысль: кажется, Нум понимал его лучше всех людей. Наверное от того, что сам человеком не был.

Иди теперь, сказал Тамам Шуд, вкладывая ему в руку блескучую текучую цепку. Я тебя не держу.

— И все?

То, зачем брал — сделано. Дорогая прямая, не заблудишься.

Юга встал, увидев за грядой травы лагерь и его сторожевые огни, затем опять сел — ноги не держали. Тамам Шуд ждал терпеливо. Не торопил его, не спешил сам.

Локуста стояла рядом. Белая, долгая, как дурной сон.

Прими. В благодарность за помощь.

Юга открыл глаза — Тамам Шуд наклонился, положил перед ним нечто, обернутое травяным листом.

Поддел ногтем, глянул. Сверкнуло синевой.

— Что это?

Орудие. Оружие. Против Манучера единственная сила.

Юга отдернул руку, зашипел.

— В задницу себе засунь, слышишь!

Бери. В волосы спрячь, как иглу в сено. В нужный момент само в руки падет.

Юга выругался длинно и так грязно, что во рту стало липко.

Тамам Шуд ничего не ответил.

Третий поднялся рывком и зашагал прочь.

***

Как бы не смотрели на него теперь люди Отражения, сбрасывать со счетов не спешили. Михаил оказался прав.

Выпь был оружием, могущим ударить в двух направлениях. Гаер понимал это лучше всех и досадовал лишь, что рычагов воздействия не хватает. Меньше — друзья, больше — союзники.

— До света его не вернет, я сам пойду.

Волоха с Гаером только переглянулись, ответить не успели. Зато Лин вдруг сказал.

— Вернет. Подожди еще немного.

И посмотрел так, что ему Выпь поверил.

— Хорошо.

Первый отличался от прочих и от тех, кого Второй успел нарисовать у себя в голове. Особой строкой шел.

Синеглазый, светловолосый и белобровый, с узким фарфоровым лицом в легчайшей вуали кракелюра. То являл себя поцелуй Оловянной чумы — пришелицы, выкосившей молодняк Эфората. Лин же выжил, потому что был устроен иначе.

Отбраковка.

Все это поведал ему Нил, болтливый парень с железными пальцами. Он много говорил и много смеялся, легко затевал дружить с людьми Отражения и в том преуспел. Выпь же понимал в нем иное, не человековое — присутствие более тонкое, чем вплетенная в канат канитель, но тем отличающее его от многих болтунов и простаков.

Нил был не тем, кем успешно казался.

Выпь это знал наверняка — и Нил знал, что он знает.

Оба молчали пока, до поры. Примеривались друг к другу, близко не сходились.

Гаер был занят. Вместе с поводырями толковал взятое Слепым. Зрение у суща было устроено особым образом, и образы же следовало разбирать, особым манером обрабатывать: промывать, расстилать и сушить — на специальных пластинах, тонкими пленочками.

Заделье на всю ночь.

Выпь взошел на стену. Юга был жив, другое бы Выпь сразу почуял. Ночь едва перевалила за середину. Тихо стало, только пели-перекликались птицы, осмелевшие как только убрался Слепой. Ярче ночных светил мерцали сторожевые огни корабелл и веллеров. Выпь достал из внутреннего кармана эдр, думая отвлечься. Двенадцать граней о пяти углах. Заскользил пальцами, прикрыв глаза…

— Что это у тебя? — спросили из темноты.

Второй вздохнул, нехотя обернулся.

Дарий, молодой Князь Хома Оливы. Встал он в другом лагере, оклычие. Там же сели его железом оперенные Птицы.

В Отражение он пришел недавно, но, сказывали, успел показать себя в бою на Хоме Оливы. Единственный, кто сумел дать отпор Нуму.

Собой Князь был видный: высокий, статный, с волосами как бледное золото и глазами что морские лагуны. При этом — и умен, и рукаст.

Видимо, и ему не сиделось, не спалось.

— Так. Безделица одна, — Выпь подкинул, поймал эдр.

— Разрешишь?

Выпь пожал плечами, положил в узкую ладонь игрушку.

Дарий внимательно осмотрел, тонкие пальцы щупали грани.

— Где ты нашел сие?

— Давно, на дальнем Хоме.

— Это, если не ошибаюсь — а я не ошибаюсь — кость Игры Ара. Древняя Игра. Я знаю ее лишь потому, что знал Хом. Скажи, ты не использовал эту вещь, как… куб игральный, скажем?

Выпь не отвечал. Разумеется, не кидал нарочно, но… Встало перед глазами — случайно оброненное, в Провале утопленное. Теплые руки Юга, игрушку возвращающие. Был ли то бросок? Засчиталось ли? И если да, то что…

Потемнело резко, будто в глаза кровь ударила.

Загрохотало — оглушающе, словно пролился железный водопад. Закачалась земля, повернулась, вздыбилась. А небо треснуло, лопнуло и рухнуло.

Выпь чудом не навернулся со стены. Ухватил за руку Дария, втянул обратно, не дав сорваться. Лагерь устоял лишь потому, что корни его уходили глубоко, держали цепко. Внизу кричали, метались люди, вразнобой вспыхивали огни. Выпь увидел, как горящий кусок зонтега проломил веллер, вместе с ним достиг земли и обернулся костром.

Стонало все, гремело, шаталось.

Хомы столкнулись, понял Второй, хватаясь за гребень. Рванул из-за спины дикту, отбил упавший обломок зонтега. Тамам Шуд притянул к Хому другой, и теперь они сливались в один, а старые зонтеги разрушались, погребая под обломками людей.

Не было защиты от горящего неба.

Пока навстречу огненному, горяче-багровому не взметнулось черное и не закрыло их — их всех.

Будто куполом замкнуло и Пасть, и людей в ее зубах, и корабеллы и экипажи, и веллеры. Обернулось тысячью тысяч щитов. И так стояло, пока не перестал Хом качаться и не умолк грохот. И только потом ушло черное, расползлось, разметалось.

Над головами остался чистый, наново сложенный зонтег, в звездных марках. О потрясении не напоминало ничего.

Шерл же, теряя в цвете и размахе, медленно таял, оседая на волосах Третьего. То, что защитило от умирающего зонтега, вновь обернулось власами, легло покойно, просторно.

Взгляды людей сошлись на Юга.

Молчание общее было точно копье глаз.

Юга глубоко вздохнул, развернул плечи, поднял голову и пошел к своей палатке. Люди перед ним расступались. Он шел, держа в уме цель и чувствовал, как с каждым шагом накатывает, захлестывает дурная слабость.

Плата Луту за содеянное — за Центрифугу, за Щит.

Не дошел.

***

Тамам Шуд сказал — верну целым.

Не сказал — живым.

Выпь подбежал первым. Упал на колени. Подоспевший следом Волоха видел, как бешено бьется жилка у него на виске, как дергается лицо, белеют губы. Выпь легко прошелся руками по ангобу, будто пытаясь найти стыки, швы.

— Ангоб нерушим, — сказал Волоха, понимая, что слова его до Второго не дойдут.

Тот молча ощупал глазами доспех. Искал, за что зацепиться.

— Третьи ангоб сами скидывают, когда того хотят. Ты не…

Замолчал. Выпь ухватил живую ткань доспеха на боку и потянул в стороны.

— Ангоб не…

Второй хрипло крикнул от натуги — и доспех распался. Выпь убрал руки — посиневшие, с кровью под ногтями.

— Теперь делай, — велел хрипло.

Волоха, надо признать, не сплоховал. Немного разбирался в устройстве Третьего: доводилось пользовать пацана на Станции. Да и сшит тот был крепко, отходил быстро.

Своими ногами в палатку убрался, от помощи отказался, но взгляд имел странный, сквозной. Что там случилось, у Тамам Шуда в гостях, Волоха знать не знал.

Позже, решил. Сам расскажет.

Пока Пасть в порядок приводили, ровняли то, что при столкновении попортилось, успел с прочими капитанами словом-двумя перемолвиться.

А там и Выпь подошел, и цыган из темноты вынырнул.

В самую пору было о корабеллах поговорить. Отошли, сели в палатке, Ивановым отведенной. Волоха, правду сказать, в ней не жил — на Еремии обитал.

— Так как думаешь пробуждать красоток, гаджо? В перси целовать? Али в персики? — цыган сам себе посмеялся, кусая крепкими зубами яблоко.

Кому война, кому мать родна, подумал русый. Дятла ничего смутить не могло: ни неба падение, ни смертное видение.

— Не я их в ларец уложил, не мне и поднимать, — отозвался Волоха.

Посмотрел на Второго. Тот молча кивнул: понял. От друга он вернулся хмурым, с потемневшим лицом. Размышлял над чем-то, крутя на пальцах свою игрушку-эдр.

— Вместе справимся, поодиночке никак. Корабеллам нужен капитан, и я им стану.

— И хватит на всех?

— Должно хватить.

Помолчали. Дятел хрупал яблоком, как конь.

Первый влетел в палатку, словно бражник в стекло. Выпь от неожиданности эдр выронил, русый вздрогнул: нервы у всех были перетянуты.

— Лин, блин, — сказал Волоха, хлопая подавившегося старпома по спине.

— Вот вы где! — вскричал Оловянный, тараща синие глаза. Выдохнул, взмахнул руками. — Там, на поле! Такое! Пойдемте скорее!

***

— Твою налево, — сказал арматор.

Отвел от глаз дальнозор, тряхнул головой, снова взглянул и снова выругался.

— Не, я против этой хрени людей не выведу. — Пробормотал озабоченно. — Посшибает, как прутяных солдатиков. Чем воевать стану?

— Зрелище, — сочно причмокнул Дятел.

— Хорошо, что с корабеллами не поспешили, — прибавил Волоха задумчиво.

Пожалуй, и корабеллы бы не устояли.

Смотрели, как гуляют по дальнему краю столбяные смерчи. Ясно было, что не Хом им создатель; что привели их Хангары и жертва им — люди.

— Я к ним выйду, — решил Второй, — попробую обуздать.

— Спятил? — весело спросил Дятел. — Молодец!

— Думаешь, голосом к покорности привести?

— Если живое, то и справиться можно, как с живым, — отозвался Второй.

— Моего коня возьми, — сказал доселе молчавший Михаил. — Он стабилизированный, всяко крепче простых.

Выпь поблагодарил.

Пошел вниз со стены. Понимал — возможность появилась себя поднять в глазах людей, доверие утраченное вернуть.

Когда еще представится? Пока шел, пока коня подводили, думал, крутил в голове, как столковаться с этими созданиями. Не припоминал у Печатей подобного, но и назад сдавать не хотел.

Уже когда был верхом, рядом оказался Первый. Рванул его за рукав, потянул вниз, к себе. Хватка у маленького Лина была железной.

— Имена, — проговорил быстро, жаля синевой, — имена, Выпь. Дай им имена! Сделай своими. Приручи.

Выпь сузил глаза, медленно кивнул, высвободился. Стабилка нетерпеливо фыркнула. Манучер отпустил ее.

И — полетели.

Земля дрожала так, словно тонкая плоть ее готовилась прорваться фонтанами крови и каменного крошева костей. Воздух загустел, горячими плетьми стругал лицо.

Ни один конь бы не прошел. Стабилка же мчалась, как стрела.

Выпь вытянулся, принимая в глаза танцующие столбы смерчей. Воронки шли — от самого горизонта, танцевали так близко, что все это казалось сном.

Увидали его, живого, и разом надвинулись, бросились, как птицы к добыче.

Гул, гуд. Не вздохнуть. Сердце не билось, исчезло.

Выпь влетел между ними.

Закинул голову — и бросил имена, как цыган бросал ножи, друг за другом, всаживая их в средостения смерчей, пробивая, прибивая к земле.

Они сдвинулись вдруг, сложили собой существо — ростом до самого Лута — и остановились. Существо надвинулось на Манучера. Разглядывало. Разгадывало.

В точности, как он сам.

Выпь встал в стременах, вытянул руку, коснулся морды, сложенной горячей пылью и ветром.

Здравствуй.

***

Юга был еще слаб, но это не помешало ему дать по башке Второму. Тот только охнул. Присел, попятился.

— Ты охренел?! — прорычал Третий.

— А что мне оставалось?!

— Не охреневать, например?!

Выпь поспешно отступил еще. Юга вполне мог и укусить.

— Только я мог справиться.

— Да? Поэтому там вся Пасть ставки делала, сожрет тебе это… мудилище или нет?! Ты же его видел, оно огромное!

— Ему плоть не нужна. Оно, в сущности, безобидно. Эй!

Отступать было уже некуда, но и Юга выдохся. Опустился на шкуры, сверкая глазами. Выпь осторожно сел подле.

Юга хмуро тер висок.

— Ай, пастух, ты меня убиваешь, — сказал в сердцах, и Выпь вздрогнул. — Не делай так больше, пожалуйста.

— Ты когда зонтег останавливал, долго ли думал? — вздохнул Второй. — Мы можем и мы делаем. Вот и все.

Юга открыл рот, но что возразить, не придумал.

Выпь был прав. От каждого Отражение брало по способностям. А они — чего скрывать — были способнее многих.