Пятая камера

VII

Кривой повторяет кусочки подслушанной Кузькиной молитвы и кивает на блекнущий за окном сад:

— Сад-то, сад, выйти поглядеть бы, а?

— И без сада цел будешь! — ворчит конвойный.

— Ну, и не надо. И-и, беда какая. У мине, как хочешь знать, сад получше отого. Вишни этой, сливы, и сморода есть. Прошлым летом грушу прхпцепил. Окляматься должна. Бессемянка будет, чисто канфет.

Из кабинета следователя выводят Обрубка:

— Следующий!

Кривой одергивает бороду, боком проходит за дверь и вытягивается.

— Студнев?

— Я самый, ваше благородие.

— Постарел. Видишь, до чего дела лошадиные довели тебя.

— Худо, что и говорить. Вот хоть бы столичко хорошего, — Кривой показывает следователю кончик мизинца, — а то ни-ни. А вить, запонапрасну я. Ну, хоть бы там что, не жалко б, а то вить…

— Ну, ну, поймали тебя, ранили…

Кривой таращит глаз:

— Ранили-и? Да это мало ли что? Это и вы, примерно, пойдете в проходку леском, а я в вас-бах! — стало быть, и вор вы?

— И глаза вот у тебя нет.

— Я и не говорю, что есть. Что правда, то правда: калека я. Так за это и страдать должен? Ни свет, ни заря, а я в лесе. Гнался за лисой, а она, сами знаете, анафема, а тут еще туман был, я на колючку и напоролся.

— И ухом на колючку напоролся? — улыбается следователь.

— Эта? — оттопыривает Кривой простреленное ухо. — Эта парнишкой еще. Ружье у мине было, чистая негодь, хоть кинь, а достатки наши на новое не тово. Я в зайца бац из него, а это самое, пистон куда вдевается, бац оттеда да прямо по уху мине, так кровь и потекла. Это что, все под богом…

— Конечно. Только доктор говорит, что ухо твое прозтрелено.

— Дохтур? — возмущается Кривой. — Да что они, вроде бога пли как? Сколько годов прошло, как тут узнать?

Это как же? Ножом откромсаете вы себе палец, а он будет говорить: не-ет, это топором сделано? Не верьте вы, ваше благородие.

— Как же не верить?

— А так. Я вам скажу. Я все знаю. Заболел раз сын у мине. Дохтур наш, Лексей Петрович, поглядел и отрезал: ну, Яков, крыш ему. Баба выть. Ну, а я, хоть и темный, думаю: нет, погоди. Беру сына да до бабки. И что ж вы думаете? И по ею пору живой. Вот, вить, а вы-дохтур.

Оно, слов нет, образованность ихняя капиталы зашибает им, а только это что ж? Выходит, он лучше мине знает, как и что я сделал?

Кривой глядит на мелькающие под руками следователя страницы «дела» и думает: «А ловко я ему загнул, я могу, даром, что мужик. Ты на испуг Якова не бери».

— Вот видишь, — говорит следователь, — темно в твоем деле. Делай, как хочешь, но я советую сознаться.

— Да, вить самый я безвинный. Темный, что и говорить, всякий обидит миня. Ослобоните, ваше благородие. Старый я.

Кривой глядит на следователя и подмигивает ему:

— Право. Медку бочоночек привезу вам, за-миллион верст, можно говорить, коней обойду, вот истинный бог.

— Да пойми ты: тебя люди видели с лошадьми.

— Удивительно мине!

— Чему тут удивляться? Слушай…

Следователь шуршит страницами и пересказывает «дело»: он, Кривой, отравил собак и вывел четырех лошадей; на опушке его увидели охотники и погнались за ним; у озера он бросил трех лошадей, на четвертой поскакал дальше, был ранен в ногу, упал с лошади и спрятался в хворост.

— Вот. Да и вообще промышлял ты лошадками.

— Да кому вы верите? А что покойник батюшка, дай им бог царство небесное, промышляли, так я тут не причина. Нет их в живых, они сами перед господом ответ будут держать. А на озеро охотиться я шел, слабость это моя.

— Ты ехал, а не шел. И ружья при тебе не было.

— Кинул. Я вить пужливый. Слышу-кричат, палят, затрясся-и давай бог ноги. Так, поди, и пропало ружье: в пенек я его куда-то, в трухловину пихнул. Самый я безвинный! Ослобоните, вот как отблагодарю, право…

И Кривой опять подмигивает следователю:

— Вот истинный бог, я не постою, ничего не пожалею.

Следователь сердито спрашивает:

— Не хочешь сознаться?

— Правду говорю, как перед богом… вить, ваше благородие…

Кривой порывается упасть на колени. Следователь кричит, конвойный берет Кривого за локти и толкает в переднюю:

— Будет, будет тебе….