Пятая колонна

Предисловие

Эта пьеса была написана осенью и в начале зимы 1937 года, когда мы ждали наступления. На этот год намечено было три крупных наступления Центральной армии. Первое, на Брунете, уже состоялось. Оно началось блестяще и кончилось кровопролитным и ничего не решившим боем, и мы ждали следующего. Мы так и не дождались его; но за это время я написал свою пьесу.

Каждый день нас обстреливали орудия, установленные за Леганес и по склонам горы Гарабитас,[1] и, пока я писал свою пьесу, в отель «Флорида», где мы жили и работали, попало больше тридцати снарядов. Так что если пьеса плохая, то, может быть, именно поэтому. А если пьеса хорошая, то, может быть, эти тридцать снарядов помогли мне написать ее.

Каждый раз, выезжая на фронт, — ближайший пункт фронта находился на расстоянии полутора тысяч ярдов от отеля, — я прятал пьесу в скатанный матрац. Каждый раз, вернувшись и найдя комнату и пьесу в сохранности, я радовался. Пьеса была закончена, переписана и отослана перед самым падением Теруэля.

Я написал ее для сцены, но один режиссер, подписав договор, умер в Калифорнии, куда он уехал подбирать труппу. Другой режиссер подписал договор, но не мог собрать денег на постановку. Перечитав пьесу, я нашел, что, независимо от того, годится она для сцены или нет, она читается хорошо, и потому решил включить ее в эту книгу рассказов. Это тоже рассказ, и он немного приблизит книгу к нашему времени. А впоследствии, может быть, кто-нибудь и поставит ее.

Название пьесы взято из заявления мятежников, сделанного осенью 1936 года, о том, что, кроме четырех колонн, наступающих на Мадрид, они располагают и пятой колонной, находящейся в самом городе и готовой атаковать его защитников с тыла.

Многие из тех, кто входил в эту Пятую колонну, погибли, но нужно помнить, что они были убиты на войне, в которой являлись такими же опасными и упорными врагами, как те, что погибали в рядах остальных четырех колонн.

Четыре колонны, наступавшие на Мадрид, расстреливали своих пленных. В начале войны, когда удавалось захватить людей Пятой колонны внутри города, их тоже расстреливали. Впоследствии их стали предавать суду и приговаривать к нескольким годам тюрьмы, или лагеря, или к смертной казни — в зависимости от совершенных ими преступлений против Республики. Но в начале войны их расстреливали. Они заслуживали этого по закону военного времени, и они были к этому готовы.

Кое-кто будет критиковать мою пьесу, потому что в ней я признаю тот факт, что людей из Пятой колонны расстреливали. Кроме того, будут говорить, и уже говорят, что в пьесе не показано благородство и величие того дела, которое защищает испанский народ. Она и не претендует на это. Для этого понадобится много пьес и рассказов, и лучшие из них будут написаны после того, как война кончится.

Это всего только пьеса о работе контрразведки в Мадриде. Недостатки ее объясняются тем, что она написана во время войны, а если в ней есть мораль, то она заключается в том, что у людей, которые работают в определенных организациях, остается очень мало времени для личной жизни. В пьесе есть девушка, зовут ее Дороти, но ее можно было бы назвать и Ностальгией. Пожалуй, довольно мне говорить о пьесе и пора предоставить вам прочесть ее. Но если то, что она была написана под обстрелом, объясняет ее недостатки, то, с другой стороны, может быть, это придало ей жизненность. Вы, которые прочтете ее, лучше меня сможете судить об этом.

О рассказах многого не скажешь. Первые четыре — последние, написанные мною. Остальные следуют в том порядке, в каком они выходили в свет.

Первый мой рассказ — «У нас в Мичигане» — был написан в Париже в 1921 году. Последний — «Старик у моста» — передан по телеграфу из Барселоны в апреле 1938 года.

Кроме «Пятой колонны», в Мадриде написаны «Убийцы», «Десять индейцев», часть романа «И восходит солнце» и первая часть «Иметь и не иметь». В Мадриде всегда хорошо работалось. Также и в Париже, и в Ки-Уэст, штат Флорида, в прохладные месяцы; на ранчо возле Кук-Сити, штат Монтана, в Канзас-Сити, в Чикаго; в Торонто, и в Гаване, на острове Куба.

Есть места, где не так хорошо работалось, но, может быть, дело в том, что мы сами были там не очень хорошими.

В этой книге много разных рассказов. Надеюсь, что некоторые вам понравятся. Когда я перечитывал их, то помимо тех, которые стали, довольно известными и даже вошли в школьные хрестоматии и при чтении которых всегда испытываешь какое-то смущение и не знаешь, в самом ли деле ты их написал или просто где-то слышал, — мне больше всего понравились: «Недолгое счастье Фрэнсиса Макомбера», «В чужой стране», «Белые слоны», «Какими вы не будете», «Снега Килиманджаро», «Там, где чисто, светло» и рассказ под названием «Свет мира», который, кроме меня, никогда никому не нравился. Нравятся мне также и другие рассказы. Ведь если бы они мне не нравились, я не стал бы их печатать.

Когда идешь туда, куда должен идти, и делаешь то, что должен делать, и видишь то, что должен видеть, — инструмент, которым работаешь, тускнеет и притупляется. Но лучше мне видеть его потускневшим и погнутым и знать, что придется снова выпрямлять и оттачивать его, но знать, что мне есть о чем писать, чем видеть его чистым и блестящим и не иметь что сказать или гладким и хорошо смазанным держать его в ящике и не пользоваться им.

Теперь мне снова надо отточить его. Я хотел бы прожить достаточно долго, чтобы написать еще три романа и двадцать пять рассказов. У меня есть несколько неплохих на примете.[2]