Пятая колонна

Сцена 1

Комната в штабе Сегуридад. Простой стол, на нем только лампа с зеленым абажуром. Ставни на окнах закрыты. За столом сидит невысокий человек с лицом аскета; у него тонкие губы, ястребиный нос, очень густые брови. На стуле у стола сидит Филип. В руках у человека с ястребиным носом карандаш. Перед столом сидит другой человек. Он глухо рыдает. Антонио (человек с ястребиным носом) внимательно смотрит на него. Это — 1-й боец из третьей сцены первого акта. Он с непокрытой головой, в одной рубашке; подтяжки расстегнуты и свисают вниз. При поднятии занавеса Филип встает и смотрит на 1-го бойца.

(усталым голосом). Я хочу задать вам еще один вопрос.

Не спрашивайте меня. Пожалуйста, не спрашивайте меня. Я не хочу, чтоб вы меня спрашивали.

Вы — заснули?

(задыхаясь). Да.

(очень усталым, безжизненным голосом). Вы знаете, что за это полагается?

Да.

Почему вы не сказали об этом сразу и не избавили нас от стольких хлопот? Я бы не расстрелял вас за это. Вы меня удивляете. Что же, по-вашему, люди расстреливают людей ради удовольствия?

Надо было сказать. Я боялся.

Да. Надо было сказать.

Верно, товарищ комиссар.

(холодно, обращаясь к Антонио). Как вы думаете — он в самом деле заснул?

Откуда я могу знать? Вы хотите, чтобы я его допросил?

Нет, mi coronel[19], нет. Нам нужны сведения. Нам не нужны признания. (1-му бойцу.) Скажите, что вам снилось, когда вы заснули?

(подавляет рыдания, колеблется, потом говорит). Не помню.

Постарайтесь вспомнить. Не торопитесь. Я просто хочу проверить. Только не лгите. Я все равно узнаю.

Я уже вспомнил. Я стоял, прислонившись к стене, и крепко прижимал к себе винтовку. Да, я помню. (Голос у него срывается.) Мне… мне приснилось, что это мою девушку я обнимаю, и она что-то говорит мне. Я не помню что. Это был просто сон. (Голос у него срывается.)

(к Антонио). Вас это удовлетворяет?

Я не совсем понимаю.

Пожалуй, этого никто не понимает совсем, но я теперь убежден. (1-му бойцу.) Как зовут вашу девушку?

Альма.

Хорошо. Когда будете ей писать, скажите, что она принесла вам счастье. (К Антонио.) Я лично считаю возможным отпустить его. Он читает «Дейли уоркер». Он знает Джо Норта[20]. Он любит девушку, которую зовут Альма. Он на хорошем счету в бригаде, и он заснул на посту и упустил человека, который застрелил потом юношу по фамилии Уилкинсон, приняв его за меня. По-моему, ему нужно всякий раз давать хорошую порцию кофе, чтобы он не засыпал на посту и не обнимал девушек во сне. Слушайте, товарищ, если я был груб с вами при исполнении обязанностей — очень сожалею.

Я хотел бы задать несколько вопросов.

Слушайте, mi coronel. Если бы вы считали меня непригодным к этим делам, вы бы мне их больше не поручали. Этот парень совершенно чист. Вы сами знаете, никого из нас нельзя назвать чистым в полном смысле слова. Но этот парень чист. Он просто заснул, а я ведь, знаете, не судья. Я просто работаю у вас ради идеи и ради Республики и тому подобное. А у нас в Америке был президент по имени Линкольн, который смягчал приговоры часовым, заснувшим на посту и присужденным за это к расстрелу. Так вот, если вы не возражаете, давайте, так сказать, смягчим и этому приговор. Он, видите ли, из батальона Линкольна[21] — а это очень хороший батальон. Это такой, черт возьми, замечательный батальон, и он столько сделал замечательных дел, что даже вы были бы потрясены, если бы я вам рассказал. И если бы я служил в этом батальоне, я бы радовался и гордился и не чувствовал бы того, что я чувствую, работая здесь. Но я не служу в этом батальоне. Я просто второразрядный полицейский, прикидывающийся третьеразрядным журналистом. Теперь вот что, товарищ Альма… (Оборачиваясь к арестованному.) Если вы еще когда-нибудь заснете на посту, выполняя мое задание, я сам пристрелю вас, понятно? Вы слышали? Так и напишите своей Альме.

Антонио звонит.

Входят два штурмгвардейца.

Увести арестованного. Вы очень туманно говорите, Филип. Но мы вас достаточно знаем и доверяем вам.

Спасибо, товарищ комиссар.

Ох, не говорите вы никогда «спасибо» на войне. Ведь мы на войне. А на войне «спасибо» не говорят. Но, в общем, ладно. И когда будете писать Альме, скажите ей, что она принесла вам счастье.

1-й боец выходит в сопровождении штурмгвардейцев.

Так, ну теперь дальше. Этот человек жил в номере сто седьмом и убил Уилкинсона, приняв его за вас, — а кто он такой?

Ну, этого я не знаю. Санта-Клаус, вероятно. Он значится под номером. Они все под номерами, от А1 до А10, потом от В1 до В10, потом от С1 до С10, и они убивают людей, и устраивают взрывы, и делают все то, что вы сами прекрасно знаете. И они работают изо всех сил, и нельзя сказать, чтоб от этого получался большой толк. Но они убивают много людей, которых вовсе не следовало бы убивать. Вся беда в том, что они очень крепко сорганизованы, по системе старой кубинской АВС, и пока не поймаешь того, с кем они связаны вне Мадрида, проку не будет. Это все равно, что вскрывать фурункул за фурункулом, вместо того чтобы пить дрожжи по системе Флейшмана. Слушайте, вы меня останавливайте, если я очень начну путать.

А почему было просто не взять этого человека силой?

Потому что нельзя поднимать слишком много шуму, чтобы не спугнуть остальных, которые гораздо важнее. Этот — всего только убийца.

Да. В этом городе с миллионным населением еще немало осталось фашистов, и они ведут работу изнутри. Те, у кого хватает на это смелости. Их, должно быть, не меньше двадцати тысяч.

Больше. Вдвое больше. Слушайте — эта работа, которую мы сейчас ведем. Ее как-то глупо называют — контрразведка. Вас она никогда не мучает?

(просто). Нет.

А меня мучает, уже давно.

Но ведь вы совсем недавно на этой работе.

Целых двенадцать месяцев в одной только Испании, Тонино. А до того — на Кубе. Вы когда-нибудь бывали на Кубе?

Да.

Там я втянулся в это.

Как же это вы втянулись?

Понимаете, кое-кто по неосторожности стал доверять мне. И, может быть, именно потому, что это было неосторожно, мне пришлось научиться оправдывать доверие. Знаете, ничего особенного, но просто в известной степени оправдывать доверие. Ну, потом так оно и выходит. Тебе доверяют кое-что, и ты все делаешь как следует. А потом начинаешь верить в это. В конце концов начинаешь, пожалуй, даже любить это. Кажется, я не очень хорошо объясняю.

Вы хороший товарищ. Вы хорошо работаете. Вам очень доверяют.

Слишком, черт возьми. А я устал, и я вконец измучен. Знаете, чего бы мне хотелось? Мне бы хотелось никогда, во всю свою жизнь, не убивать больше ни одного человека, все равно кого и за что. Мне бы хотелось никогда не лгать. Мне бы хотелось знать, кто лежит рядом, когда я просыпаюсь утром. Мне бы хотелось целую неделю подряд просыпаться в одном и том же месте. Мне бы хотелось жениться на девушке по фамилии Бриджес, вы ее не знаете. Но позвольте мне назвать ее фамилию, потому что мне это приятно. И мне потому хотелось бы жениться на ней, что у нее самые длинные, стройные и красивые ноги в мире, и я могу не слушать ее, если она говорит глупости. Но мне бы очень хотелось посмотреть, какие были бы дети.

Это та высокая блондинка, которая живет с американским корреспондентом?

Не говорите о ней так. Она не высокая блондинка, которая живет с каким-то корреспондентом. Она — моя девушка. А если я слишком много болтаю и отнимаю у вас драгоценное время, не стесняйтесь, прервите меня. Вы знаете, я ведь редкий экземпляр. Я могу говорить и по-английски и по-американски. Вырос я в одной стране, воспитывался в другой. Это — мой хлеб.

(успокаивающе). Знаю. Вы устали, Филип.

Вот сейчас я говорю по-американски. У Бриджес та же самая история. Только я не уверен, умеет ли она говорить по-американски. Понимаете, она изучала язык в колледже, но знаете, что самое смешное, — хотите, я вам скажу. Мне нравится слушать, как она говорит. Что она говорит, до этого мне дела нет. Я сейчас размяк, понимаете. Я с самого завтрака капли в рот не брал, но я гораздо пьянее, чем после выпивки, а это скверный признак. Ничего, что один из ваших оперативных работников размяк, mi coronel?

Вам нужно лечь. Вы очень устали, Филип, а работы впереди еще много.

Верно. Я очень устал, а работы впереди много. Я должен встретиться у Чикоте с одним товарищем. Его зовут Макс. Да, это не преувеличение, работы впереди много. Макс, вы его, конечно, знаете, фамилии он не носит, так что сразу ясно, что это не простой человек, а моя фамилия Ролингс, как и была, когда я начинал. Из чего вы можете заключить, что я не очень далеко продвинулся в этом деле. О чем я говорил?

О Максе.

Макс. Да, да. Макс. Так вот, он должен был приехать еще вчера. Он уже две недели лавирует или — как это лучше сказать? — курсирует в фашистском тылу. Это его специальность. И он говорит, а он не лжет. А я лгу. Но сейчас — нет. Но как бы там ни было, а я очень устал, понимаете, и мне претит моя работа, и я издергался, как сукин сын, потому что я нервничаю, а нервничаю я не часто.

Продолжайте. Только поменьше темперамента.

Он говорит, — это Макс говорит, хотел бы я знать, где он сейчас, этот чертов Макс, — что он обнаружил одно место, один наблюдательный пункт, понимаете? Там смотрят, куда попадают снаряды, и сообщают, если неверно, понимаете? Ну вот, один такой пункт. И он говорит, что туда приходит командир артиллерийской части, которая обстреливает город, немец, и с ним один бесподобный politico[22]. Понимаете, настоящий музейный экземпляр. Тоже приходит туда. Вот Макс и думает. А я думаю, что он спятил. Но он умеет думать лучше меня. Я думаю быстрее, но он лучше. Что мы можем захватить эту пару. Теперь вы, пожалуйста, слушайте меня очень внимательно, mi coronel, и в случае чего тут же поправляйте меня. По-моему, это все очень уж романтично. Но Макс говорит, — а он немец и очень практичен, и ему отправиться к фашистам в тыл все равно что другому сходить в парикмахерскую. Так вот, он говорит, что это вполне можно сделать. И я решил. Я сейчас совсем пьяный, оттого что так долго ничего не пил. Что, если мы пока отложим другие задания и попробуем доставить вам эту пару? От немца нам едва ли будет много проку, но его можно выгодно обменять, и потом, это почему-то очень уж нравится Максу. Но за того politico вы нам скажете списибо, mi coronel. Потому что это страшный человек. Я серьезно говорю, страшный. Понимаете, он — вне города. Но он знает тех, которые в городе. И вам стоит только заставить его говорить — и вы тоже будете знать тех, которые в городе. Потому что они все держат с ним связь. Я слишком много говорю, да?

Филип!

Да, mi coronel?

Филип, идите сейчас к Чикоте, выпейте как следует и потом делайте свое дело. А в случае чего сейчас же дайте мне знать, лично или по телефону.

А как мне говорить, mi coronel, по-английски или по-американски?

Как хотите. Не говорите только глупостей. Ну, а теперь уходите, потому что хоть мы и друзья и я вас очень люблю, но у меня еще много дела. Слушайте, это все верно, про этот наблюдательный пункт?

Абсолютно.

Тогда это интересно.

Но очень фантастично, правда? Ужасно фантастично, mi coronel.

Вам пора, Филип, идите.

Значит, все равно, как говорить, — по-английски или по-американски?

Довольно разговоров. Идите.

Тогда я лучше буду говорить по-английски. Черт, по-английски мне гораздо легче лгать, даже обидно.

Идите. Идите. Идите.

Слушаю, mi coronel. Спасибо за поучительную беседу. Я сейчас прямо к Чикоте. (Отдает честь, смотрит на часы и выходит.)

Антонио за столом, смотрит ему вслед. Затем звонит.

Входят два штурмгвардейца и отдают честь.

Приведите арестованного, которого вы отсюда взяли. Я хочу поговорить с ним с глазу на глаз.

Занавес

Сцена 2

Угловой столик в баре Чикоте. Это первый столик справа от двери. Дверь и окно на три четверти забаррикадированы мешками с песком. За столиком сидят Филип и Анита. К столику подходит официант.

Осталось еще виски?

Только джин остался.

Хороший джин?

Желтый, от Бута. Самый лучший.

И пива дайте.

Больше не любишь?

Нет.

Большой ошибка эта большой блондинка.

Большой блондинка?

Длинный, большой блондинка. Высокий, как башня. Большой, как лошадь.

Золотистая, как пшеничное поле.

Ошибка. Большой женщина. Большой ошибка.

С чего ты взяла, что она такая большая?

Не большой? Большой, как танк. Подожди, когда будешь сделать ей ребенок. Не большой? Как грузовик «студебеккер».

Как у тебя хорошо выходит «студебеккер».

Да, самый лучший английский слово. «Студебеккер». Красиво. Почему не любишь?

Не знаю, Анита. Понимаешь ли, все меняется. (Смотрит на часы.)

Я не менялся. Раньше тебе нравился.

Знаю.

Раньше нравился. Опять понравился. Надо только стараться.

Знаю.

Когда есть что-нибудь хороший, не надо уходили. Эта большая женщина — много хлопот. Я знаю. Я сама долго был такой.

Ты умница, Анита.

Может быть, это потому, что люди меня ругал. Зачем я кусал мистер Вернон?

Нет. Конечно, нет.

Я бы много дал это не делать.

Об этом уже давно забыли.

Ты знаешь, почему я кусал? Все знают, я кусал, а никто не спросит почему?

Ну, почему?

Он хотел взять из моей чулок триста песет. Что мне делать? Говорить «да, да, бери, пожалуйста»? Нет, я кусал.

Правильно.

Ты так думаешь? Правда?

Правда.

Ты хороший. Слушай, ты теперь не будешь делать ошибки с большой блондинка?

Знаешь, Анита, — боюсь, что буду. Боюсь, что в этом-то вся беда. Мне ужасно хочется сделать колоссальную ошибку. (Он подзывает официанта, смотрит на свои часы. Официанту.) Который час на ваших?

(смотрит на стенные часы над стойкой и на ручные часы Филипа). Ваши верны.

Вот и будет колоссальный.

Ты ревнуешь?

Нет. Только ненавижу. Вчера вечером я старался любить. Я говорил о'кей, все товарищи. Идет большой стрельба. Может всех убивать. Надо все со всеми товарищами. Трубка мира. Не думай о себе. Не будь эгоист. Люби врага, как себя. Все эти глупости.

Да, это было ужасно.

Такой глупости только можно до утра. А как проснулся, я сразу — ненавидеть эта женщина.

Не надо, Анита.

Что ей нужно от тебя? Она брать мужчина, как цветы рвать. От скука. Просто рвать цветы и поставить в комната. Ты ей нравился, потому что ты тоже большой. Слушай, мне ты нравился, даже если карлик.

Ну, ну, Анита. Не увлекайся.

Слушай хорошо. Ты мне нравился, все равно, если больной. Все равно, если старый и урод. Все равно, если горбатый.

Горбуны — счастливые.

Ты мне нравился, если несчастный горбун. Ты мне нравился, если нет деньги. Тебе нужно деньги? Я буду тебе давать.

Вот, кажется, единственное, чего я не пробовал на этой работе.

Я не в шутку. Я серьезно. Филип, не надо блондинка. Ты приходи назад, где для тебя о'кей.

Боюсь, что не выйдет, Анита.

Попробуй. Ничего не менялся. Раньше нравился, опять понравится. Всегда так, когда мужчина — настоящий мужчина.

А я, вот видишь, переменился. Я и сам не рад.

Ты не менялся. Я тебя знаю хорошо. Я тебя знаю давно. Такие, как ты, — не меняться.

Все люди меняются.

Неправда. Устать, да. Уходить, да. Пошататься, да. Сердиться, да, да. Обижать, да, очень много. Меняться? Нет. Только новый привычка. Это привычка, больше ничего. И всегда так, одинаково.

Я понимаю. Это верно. Но, видишь ли, встреча с кем-нибудь из своих — это выбивает из колеи.

Она не свой. Не такой, как ты. Это другой порода.

Нет, это та же порода.

Слушай, эта большой блондинка уже делал тебя сумасшедший. Ты уже не думать правильно. Она похож на тебя, как краска похож на кровь. Посмотреть — одинаковый. Может быть, кровь. Может быть, краска. Хорошо. Наливай краска в тело вместо кровь. Что будет? Американский женщина.

Ты несправедлива к ней, Анита. Пусть она ленива, избалована, даже глупа и страшная эгоистка. Но она очень красивая, очень милая, очень привлекательная и даже честная — и, безусловно, храбрая.

О'кей. Красивый? Зачем тебе красота, когда ты свое уже получил. Я тебя знаю хорошо. Милый? О'кей; может быть, милый, может быть, и не милый. Привлекательный? Да. Она привлекать, как змея кролик. Честный? Ты меня смешил. Ха-ха-ха! Честный, пока не доказывал, что нечестный. Храбрый? Храбрый! Ты опять меня смешил до слез. Храбрый! Вот я смеюсь. Хо-хо-хо! О чем ты думал в эта война, если не видишь, кто храбрый и кто просто не понимать опасность. Храбрый… Вот так. (Встает из-за стола и хлопает себя по заду.) Вот. А теперь я ушел.

Ты очень строго о ней судишь.

Строго? Я бы бросал гранату в постель, где она спать, сию минуту. Я говорю правда. Вчера вечером я старался. Все эти глупости. Приносить жертва. Уступить. Ты знаешь. Теперь только одно — и самое лучшее. Ненавижу.

(Уходит.)

(официанту). Меня не спрашивал товарищ из Интернациональной бригады? Зовут его Макс. У него лицо изуродовано, вот тут. (Показывает рукой на рот и подбородок.) Передних зубов нет. И десны черные, там, где жгли каленым железом. А здесь шрам. (Проводит пальцем по нижней челюсти.) Не видели такого товарища?

Такого здесь не было.

Если такой товарищ придет, попросите его зайти в отель.

В какой отель?

Он знает в какой. (Выходит, в дверях оглядывается.) Скажите ему, что я пошел его искать.

Занавес

Сцена 3

Декорация та же, что в сцене 3 акта 1. Два смежных номера 109 и 110 в отеле «Флорида». Уже темно, и занавеси задернуты. В номере 110 темно, и там никого нет. Номер 109 ярко освещен: горит настольная лампа, люстра на потолке и лампочка, прикрепленная к спинке кровати. Включены и рефлектор и плитка. Дороти Бриджес в закрытом свитере, суконной юбке, шерстяных чулках и мягких сапожках что-то варит в кастрюле с длинной ручкой. В прикрытые занавесями окна проникает далекий гул орудий, Дороти звонит. На звонок никто не является. Она звонит еще раз.

Ох, чтоб его, этого монтера. (Подходит к двери и открывает ее.) Петра! Петра!

Слышны приближающиеся шаги горничной. Она показывается в дверях.

Да, сеньорита?

Где монтер, Петра?

Разве вы не знаете?

Нет. А что? Пусть он придет починить звонок.

Он не может прийти, сеньорита, потому что его нет в живых.

Что такое?

Он был убит вчера вечером, он вышел на улицу во время обстрела.

Он вышел на улицу во время обстрела?

Да, сеньорита. Он шел домой. Он немного выпил.

Несчастный!

Да, сеньорита, это ужасно.

А как он был убит?

Говорят, кто-то стрелял в него из окна. Я не знаю. Так говорят.

Кто же станет стрелять из окна?

Они всегда стреляют из окон по ночам во время канонады. Пятая колонна. Те люди, которые воюют против нас в самом городе.

А зачем им понадобилось убивать его? Ведь он был простой рабочий.

Они и видели, что он рабочий, — по одежде.

Ну конечно, Петра.

Потому-то они его и убили. Они наши враги. Даже мои враги. Если бы меня убили, они бы радовались. Они бы думали: одной рабочей душой меньше.

Но ведь это ужасно.

Да, сеньорита.

Это же отвратительно. Значит, они стреляют в людей, даже не зная, в кого они стреляют?

Ну да. Они наши враги.

Это ужасные люди.

Да, сеньорита.

А где мы возьмем монтера?

Завтра мы найдем кого-нибудь. Но сейчас никто не придет. Вы лучше не жгите столько света, сеньорита, а то как бы пробки не перегорели. Оставьте только одну лампу.

Дороти гасит все лампы, кроме лампочки у кровати.

Так мне даже не видно, что из моей стряпни выходит. Пожалуй, это и лучше. На банке не сказано, можно это греть или нет. Вот гадость, должно быть, получится!

А что у вас там варится, сеньорита?

Не знаю, Петра. Этикетки не было.

(заглядывая в кастрюлю). Похоже на кролика.

Если похоже на кролика, значит, это кошка. Но только какой смысл укладывать кошатину в банку и посылать сюда из Парижа? Возможно, конечно, что это приготовили в Барселоне, потом отправили в Париж, а потом привезли сюда. Как вы думаете, Петра, это кошка?

Если это приготовили в Барселоне, одному богу известно, что это.

Ох, и надоело же мне с этим возиться. Петра, возьмите вы и сварите.

Хорошо, сеньорита. А что сюда прибавить?

(берет книгу, подходит к кровати и ложится). Что хотите. Откройте первую попавшуюся банку.

Это для мистера Филипа?

Если он придет.

Мистеру Филипу не понравится первое попавшееся. Нужно быть поосторожнее, если это для мистера Филипа. Он уже раз швырнул на пол поднос с завтраком.

А почему, Петра?

Он что-то прочел в газете.

Должно быть, про Идена[23]. Он ненавидит Идена.

Все равно, это было очень нехорошо. Я сказала ему, что он не имеет права. No hau derecho, я сказала ему.

А он что?

Помог мне подобрать все, а потом хлопнул меня вот так, когда я стояла нагнувшись. Сеньора, мне не нравится, что он в соседней комнате. Он вам не пара.

Я люблю его, Петра.

Сеньорита! Пожалуйста, не надо. Сеньорита, он нехороший. Я не говорю, что он злой человек. Но он нехороший.

По-вашему, он противный?

Нет, не противный. Противный — это грязный. А он очень чистый. Всегда принимает ванну, даже когда нет горячей воды. В самый мороз и то ноги моет. А все-таки, сеньорита, он нехороший. И вы не будете счастливы с ним.

Петра, я еще никогда ни с кем не была так счастлива, как с ним.

Сеньорита, это ничего не значит.

Как это так, ничего не значит?

Здесь любой мужчина это умеет.

Вы просто нация хвастунов. Сейчас пойдут рассказы про конкистадоров и тому подобное.

Я только хотела сказать, что нехорошие мужчины все здесь такие. Случается, конечно, что и хороший человек таким бывает, настоящий хороший человек, как мой покойный муж. Но нехорошие — все такие.

Да, на словах.

Нет, сеньорита.

(заинтересованно). Неужели в самом деле…

(грустно). Да, сеньорита.

И вы думаете, что мистер Филип в самом деле нехороший человек?

(серьезно). Ужасный!

Ох, где же это он пропадает?

Из коридора доносится топот тяжелых башмаков. Филип и три бойца в форме Интернациональной бригады входят в номер 110, и Филип зажигает свет. Филип — без шляпы, промокший, растрепанный. Один из бойцов — Макс, человек с изуродованным лицом. Он весь в грязи; войдя в комнату, он садится верхом на стул, складывает руки на спинке и опускает на них подбородок. У него очень странное лицо. У одного из бойцов через плечо висит автомат. У другого на поясе парабеллум в деревянной кобуре.

Эти две комнаты нужно изолировать от коридора. Всех, кто захочет меня видеть, вы сами введете сюда. Сколько людей внизу?

Двадцать пять.

Вот ключи от номера сто восемь и сто одиннадцать. (Дает каждому по ключу.) Двери откройте и стойте на пороге, чтобы следить за коридором. Нет, лучше возьмите каждый по стулу и садитесь в дверях. Ну, вот. Ступайте, товарищи!

Они отдают честь и выходят. Филип подходит к бойцу с изуродованным лицом. Кладет ему руку на плечо. Публике видно было, что он заснул, но Филип этого не знает.

Макс!

Макс, проснувшись, смотрит на Филипа, улыбается.

Очень трудно было, Макс?

Макс смотрит на него, снова улыбается и качает головой.

Nicht zu schwer.[24]

Ну, когда же он там бывает?

По вечерам, во время обстрела.

А где именно это?

На крыше одного дома на Эстремадурской дороге. Там есть башенка.

Я думал — на Гарабитас.

И я так думал.

А когда будет очередной обстрел?

Сегодня ночью.

В котором часу?

Viertel nach zwolf.[25]

Ты уверен?

Ты бы посмотрел на снаряды. Все приготовлено. Порядку у них немного. Если бы не мое лицо, я мог бы остаться и обслуживать орудие. Может быть, меня зачислили бы в часть.

Где ты переоделся? Я повсюду искал тебя.

В пустом доме в Карабанчеле. Там их больше сотни на участке, который никем не занят, выбирай любой. Сто четыре, кажется. Между нашими и их позициями. Было нетрудно. Солдаты — все молодежь. Только если бы офицер увидел мое лицо… Офицеры знают, откуда выходят с такими лицами.

Ну, так как же?

По-моему, идти сегодня в ночь. Чего дожидаться?

Как дорога?

Грязно.

Сколько тебе нужно людей?

Ты да я. Или кого ты пошлешь со мной.

Я пойду.

Отлично. А теперь, не принять ли ванну?

Правильно! Валяй.

А потом я немного посплю.

В котором часу выйдем?

В половине десятого.

Тогда ложись спать.

Ты меня разбудишь? (Идет в ванную.)

Филип выходит из комнаты, закрывает за собой дверь и стучит в дверь номера 109.

(с кровати). Войдите!

Здравствуй, дорогая.

Здравствуй.

Ты стряпаешь?

Стряпала, но мне надоело. Ты голоден?

Как волк.

Вон там стоит кастрюля. Включи плитку, подогреется.

Что с тобой, Бриджес?

Где ты был?

Просто ходил по городу.

Зачем?

Просто так.

Ты оставил меня одну на целый день. С самого утра, как только убили этого несчастного мальчишку, ты ушел и оставил меня одну. Я целый день просидела тут, дожидаясь тебя. Никто даже не заходил ко мне, кроме Престона, да и тот вел себя так, что мне пришлось его выставить. Где ты был?

Просто так, шатался.

У Чикоте?

Да.

А эту противную марокканку видел?

Кого, Аниту? Видел. Она тебе кланяется.

Она ужасная. Можешь оставить ее поклоны при себе.

Филип положил себе на тарелку немного содержимого кастрюли и пробует.

Ого! Что это такое?

Не знаю.

Да! Вот это кушанье. Ты сама готовила?

(неуверенно). Сама. Тебе нравится?

Я не знал, что ты умеешь так вкусно готовить.

(смущенно). Тебе правда нравится?

Очень! Только с какой стати ты напихала сюда килек?

Черт бы побрал эту Петру! Не ту банку открыла!

В дверь стучат. В коридоре стоит управляющий. Его крепко держит за плечо боец с автоматом.

Товарищ говорит, что хочет видеть вас.

Спасибо, товарищ. Пусть войдет.

Боец с автоматом отпускает управляющего и отдает честь.

Сущая безделица, мистер Филип. Проходя по коридору, почувствовал запах жареного — учтите обостренное голодом обоняние — и остановился. Немедленно был схвачен этим товарищем. Все в порядке, мистер Филип. Сущая безделица. Не беспокойтесь. Bien provecho[26], мистер Филип. Приятного аппетита, мадам!

Вы пришли очень кстати. У меня есть кое-что для вас. Возьмите вот это. (Хватает кастрюлю, тарелку, вилку, ложку и отдает управляющему.)

Мистер Филип. Нет. Я не могу это взять.

Camarada филателист, вы должны.

Нет, нет, мистер Филип. (Берет.) Я не могу. Я тронут до слез. Никак не могу. Это слишком много!

Carnarada, ни слова больше.

Сердце мое тает в груди, мистер Филип, — от глубины чувствительного сердца приношу благодарность. (Выходит, держа в одной руке тарелку, в другой кастрюлю.)

Филип, не сердись на меня.

С твоего разрешения, я выпью виски с чистой водой. А потом, может быть, ты откроешь банку тушеного мяса и нарежешь луку?

Ох, Филип, милый, я не выношу запаха лука.

Думаю, сегодня ночью нам это не помешает.

Как, разве тебя здесь не будет?

Мне придется уйти.

Куда?

С приятелями.

Я знаю, что это значит.

Неужели?

Да. Слишком хорошо знаю.

Мерзко, правда?

Отвратительно! Глупо и отвратительно, на что ты тратишь свое время и свою жизнь.

В мои-то годы и с моими способностями.

Как тебе не стыдно уходить, когда мы могли опять так хорошо провести вечер.

Просто свинство, правда?

Филип, почему тебе не остаться? Можешь пить виски и вообще делать, что тебе угодно. Я буду веселая, буду заводить патефон и даже выпью с тобой — все равно, пусть завтра голова трещит. Если хочешь, чтобы был народ, позовем кучу народа. Пусть будет шумно и накурено, все, что ты хочешь. Не надо уходить, Филип!

Иди, поцелуй меня! (Обнимает ее.)

И не ешь луку, Филип. Если ты не будешь есть луку, я буду больше уверена в тебе.

Ладно. Не буду есть луку. Может, у тебя найдется кетчуп?

В дверь стучат. Боец в автоматом опять ведет управляющего.

Этот товарищ опять пришел.

Спасибо, товарищ. Пусть войдет.

Боец с автоматом отдает честь и уходит.

Я только зашел сказать, что отлично понимаю шутки, мистер Филип. Чувство юмора и тому подобное. (Грустно.) Только пища в наше время — неподходящий предмет для шуток. Если подумать, — также и для порчи. Но это не важно. Я понимаю шутки.

Возьмите эти банки. (Достает из шкафа мясные консервы.)

Чьи это консервы?

Очевидно, твои.

Благодарю вас, мистер Филип. Превосходная шутка. Ха-ха! Слишком дорогая, пожалуй. Но благодарю вас, мистер Филип. Благодарю вас, мисс. (Уходит.)

Слушай, Бриджес. (Обнимает ее.) Не сердись, что я сегодня такой несговорчивый.

Милый, я хочу только одного — чтобы ты не уходил. Я хочу, чтобы у нас было хоть немного по-семейному. Здесь хорошо. Я могу убрать твою комнату, там станет уютно.

Сегодня утром там было не очень уютно.

Я так уберу ее, что тебе приятно будет жить в ней. Я поставлю тебе удобное кресло, и настольную лампу, и полку с книгами, и картины повешу. Право же, я очень хорошо все устрою. Пожалуйста, останься сегодня дома, и ты увидишь, как будет хорошо.

Завтра останусь.

А почему не сегодня, милый?

Такой уж сегодня беспокойный вечер, хочется, знаешь, погулять, потолкаться среди людей. А кроме того, у меня свидание с одним человеком.

В котором часу?

В четверть первого.

Ну, после приходи.

Ладно.

Когда ни вернешься, все равно приходи.

Серьезно?

Да. Пожалуйста.

Он обнимает ее. Гладит по волосам. Закидывает ей голову и целует. Снизу доносятся крики и пение. Слышно, как поют «Песню партизан». Песню поют всю, до конца.

Хорошая песня.

Тебе и не понять, какая это хорошая песня.

Слышно, как поют «Bandiere Rossa».

А эту знаешь?

Он сидит на краю постели.

Да.

Лучшие люди, которых я знал, умирали за эту песню.

В соседней комнате боец с изуродованным лицом лежит на кровати и спит. Во время их разговора он вышел из ванной, высушил одежду, счистил с нее грязь и лег на кровать. Свет лампы падает на его лицо.

Филип, Филип, ну пожалуйста, Филип.

Знаешь ли, я сегодня не в настроении.

(разочарованно). Вот это хорошо. Вот это мило. Но я ведь только прошу, чтобы ты остался. Просто останься дома, и мы посидим тихо, уютно, по-семейному.

Мне нужно идти. Правда.

Внизу поют «Коминтерн».

Вот это всегда играют на похоронах.

А поют не только на похоронах.

Филип, ну не уходи!

(обнимая ее). До свидания.

Нет, нет. Не уходи. Я тебя прошу.

(вставая). Слушай, перед тем как ложиться, открой оба окна. А то ночью, если будет обстрел, стекла лопнут.

Не уходи, Филип. Не уходи!

Salud, camarada.

Он не поднимает кулак. Идет в соседнюю комнату. Внизу опять поют «Партизан». Филип в номере 110 смотрит на спящего Макса, затем подходит к нему и будит.

!

Макс, мгновенно проснувшись, озирается, мигает от яркого света и улыбается.

Пора?

Да. Выпить хочешь?

(встает с постели, улыбается и ощупывает свои сапоги, которые сохли перед электрическим камином). Очень даже.

Филип наливает виски в два стакана и тянется за графином.

Не подливай воды, жалко портить.

Salud.

Salud.

Идем.

Внизу бойцы поют «Интернационал». Пока занавес опускается, Дороти Бриджес в номере 109 лежит на постели и плачет, обхватив подушку руками.

Занавес

Сцена 4

Декорация сцены 3, но время — 4.30 утра. В обеих комнатах темно. Дороти Бриджес спит на своей кровати. Макс и Филип идут по коридору, Филип отпирает дверь номера 110 и зажигает свет. Они смотрят друг на друга. Макс качает головой. Оба так покрыты грязью, что их почти нельзя узнать. Филип идет в ванную. Потом выходит.

Ну что ж, в другой раз.

Мне очень жаль.

Ты не виноват. Ты первый пойдешь в ванну?

(садится и кладет голову на руки). Ступай ты первый. Я очень устал.

Филип идет в ванную. Потом выходит.

Горячей воды нет. Единственное, ради чего мы живем в этой проклятой мышеловке, это горячая вода, — так теперь и ее нет!

(совсем сонный). Мне очень грустно, что сорвалось, Я был уверен, что приедут. Кто ж их знал, что они не приедут.

Раздевайся и ложись спать. Ты разведчик, каких мало, ты отлично это знаешь. Никто бы не сделал того, что делаешь ты. Не твоя вина, если они отменили обстрел.

(силы его окончательно истощены). Спать хочу. Даже голова кружится, так спать хочу.

Давай я уложу тебя. (Снимает с него сапоги, помогает раздеться. Потом укладывает на кровать.)

Хорошо в постели. (Обнимает подушку и раскидывает ноги.) Я всегда сплю, уткнув лицо в подушку, по крайней мере, утром никто не пугается.

(у двери ванной). Располагайся поудобнее. Я переночую в другом месте.

Филип входит в ванную, слышно, как он там полощется. Он выходит в пижаме и халате, открывает дверь в смежную комнату, пролезает под плакатом, подходит к кровати и ложится.

(в темноте). Милый, сейчас поздно?

Около пяти.

(очень сонная). Где ты был?

В гостях.

(все еще в полусне). А свидание состоялось?

(переворачивается на другой бок, так что они лежат спина к спине). Он не пришел.

(очень сонная, но ей не терпится сообщить новость). А обстрела не было, милый.

Вот и хорошо!

Спокойной ночи, милый.

Спокойной ночи.

В открытое окно доносится отдаленная пулеметная дробь: поп-поп-поп. Они лежат очень тихо, потом слышен голос Филипа.

Бриджес, ты спишь?

(совсем сонная). Нет, милый; я не буду спать, если…

Я хочу тебе кое-что сказать.

(сонная). Да, дорогой?

Я хочу сказать тебе две вещи. Во-первых, у меня мурашки, а во-вторых — я тебя люблю.

Бедненький мой Филип.

Я никогда никому не говорю, когда у меня мурашки. и никогда никому не говорю, что люблю. Но я люблю тебя, понимаешь? Ты меня слышишь? Ты чувствуешь, что я здесь? Ты слышишь, как я это говорю?

А я тебя тоже люблю. С тобой хорошо. Ты как снежный буран, только снег не холодный и не тает.

Днем я тебя не люблю. Днем я никого и ничего не люблю. Слушай, я вот что еще хочу сказать. Хочешь выйти за меня замуж, или просто всегда быть со мной, и ездить со мной повсюду, и быть моей любимой? Ты слышишь, я это говорю. Видишь, вот я и сказал.

Лучше замуж, милый.

Да-а. Странные вещи я говорю по ночам, правда?

Я бы хотела, чтоб мы поженились и много работали и чтобы у нас была хорошая жизнь. Знаешь, я вовсе не такая глупая, как кажется, а то бы я не была здесь. И я работаю, когда тебя нет. Только вот готовить не умею. Но ведь в нормальных условиях для этого нанимают прислугу. Ох, ты! Мне нравится, что у тебя такие широкие плечи, и походка, как у гориллы. и такое чудное лицо.

Мое лицо станет много чуднее к тому времени, как я закончу свою работу.

Ну, как мурашки, милый? Проходят? Хочешь, расскажи мне про твои мурашки.

А ну их к черту. У меня они так давно, что, если они совсем пройдут, мне чего-то будет недоставать. Я еще одну вещь хочу сказать тебе. (Говорит очень медленно.) Я хотел бы жениться на тебе, и уехать, и бросить все это. Я это сказал? Ты слышала?

Ну, что ж, милый, так и будет.

Нет, не будет. Даже сейчас, ночью, я знаю, что этого не будет. Но мне приятно это говорить. Я люблю тебя. Черт, ах, черт, я люблю тебя. У тебя такое тело, какого нет ни у кого на свете. И я до смерти люблю тебя. Ты слышишь?

Да, радость моя, только про мое тело — это тебе кажется. Тело как тело, но мне приятно слышать, как ты это говоришь. Ну, расскажи мне про свои мурашки, может быть, они пройдут.

Нет. У каждого свои мурашки, и никому неохота передавать их другому.

Может быть, попробуем заснуть? Милый ты мой. Мой милый снежный буран.

Уже светает, и я начинаю приходить в себя.

Пожалуйста, постарайся уснуть.

Слушай, Бриджес, что я тебе еще скажу. Уже светает.

(затаив дыхание). Да, милый?

Если ты хочешь, чтоб я заснул, Бриджес, возьми молоток и стукни меня по голове.

Занавес

Конец второго акта