Пятая власть. Повесть об утраченной надежде

Часть 7. Совет «осиного гнезда».

Наутро в поместье стали прибывать члены совета клана: кто в карете, кто верхом, кто в разъездной коляске — а кто и вовсе на своих двоих. Дом и впрямь стал напоминать осиное гнездо: прибывшие занимали своё время беседами. И хотя велись эти беседы вполголоса, гул от них достигал даже каморки во флигеле, где коротал время виновник события. Что ничуть не мешало ему: по солдатской привычке Вьяхо, полусидя на тюфяке, дремал вполглаза. Во флигеле, однако, сновала лишь прислуга; все прибывшие разместились в доме и во втором флигеле. Беседы затянулись чуть ли не до полуночи; не дожидаясь, пока сородичи наговорятся, Вьяхо уснул по-настоящему.

Наутро хозяин дома дал членам совета завтрак. Вьяхо за стол не пригласили: принесли ему в каморку миску тушёной капусты с редкими кусочками мяса в ней да кружку эля. Что ж, и на том спасибо. Быстро покончив с трапезой, Вьяхо вышел в полутёмный коридор, отряхнул-одёрнул одёжку…

— Гвардии капитана Вьяхо эц-Прыф просят в зал! — дворецкий, каналья, таки знал службу. Вьяхо покинул флигель и отправился держать ответ перед кланом — за всё, что совершил. И за то, чего не совершал — тоже.

Совет клана в кои-то веки собрался почти в полном составе. Свободными за кольцевым столом в зале остались только четыре места: трое из членов совета не прибыли, будучи заняты по службе, и ещё один — по причине тяжкой болезни, приковавшей его к постели. Об этом собравшимся объявил сам глава клана. Вошедшему в зал Вьяхо он указал на стоящую у стены напротив окна кафедру; Вьяхо занял указанное место.

— Мы Вас слушаем, гвардии капитан, — бесстрастно произнёс Фингал эц-Прыф. — Мы Вас внимательно слушаем.

«Странно, что не потребовали клятвы на родовой книге», — подумал Вьяхо. — «Или они уже не считают меня сородичем?!» Так или иначе, отчёт совету дать было нужно. Вьяхо глубоко вздохнул и заговорил. Практически слово в слово повторил он сказанное ранее Фингалу эц-Прыф. Выслушали его в полном молчании. Когда он закончил говорить, в зале на некоторое время воцарилась звенящая тишина: собравшиеся осмысливали услышанное. Паузу прервал Фингал эц-Прыф:

— Есть вопросы ко гвардии капитану?

Вопросов не оказалось.

— Гвардии капитан, — всё так же бесстрастно произнёс глава клана. — Выйдите. Ждите в библиотеке; Вас вызовут.

Вьяхо покинул зал совета и направился в библиотеку. Где она находится, Вьяхо знал превосходно: в юности он частенько туда захаживал. С любезного позволения хозяина рылся в книгах, выбирая нужную… Возвращал всегда в срок, обращался с книгами подобающим образом. Интересно, много ли книг сейчас осталось, после запрета старой письменности?

Так и есть! — библиотека встретила Вьяхо пустыми полками. На столе сиротливо приютились две-три тощие книжицы; Вьяхо раскрыл одну из них — молитвенник, издательство наместника Небес, официальное издание. Искажения категорически запрещены под страхом отлучения. Тиснуто, естественно, новой азбукой; сами молитвы, впрочем, остались прежними, от первого до последнего словечка. Вьяхо захлопнул книжку, взял другую: стишки… Ни о чём стишки; хотя формально всё на месте: и склад, и лад. А вот пустышка, и всё тут. Печальней не придумаешь: дано человеку чувство гармонии, а вот про что писать и какие слова выбирать — Небеса сказать позабыли. Вьяхо опечаленно отложил книжицу и вытащил из-за пазухи заветный футляр. В библиотеке читать положено, а отнюдь не спать! Бережно развернул свиток, вчитываясь в выцветшие строки. Так и скоротал время до повторного вызова в зал совета.

Совет клана встретил Вьяхо сдержанным гулом разговоров вполголоса: кажется, к единому мнению так и не пришли… Разговорчики, впрочем, прервал Фингал эц-Прыф:

— Кто соизволит огласить решение совета клана?

Снова повисла пауза: видимо, единогласия достигнуто действительно не было. Потом один из членов совета всё же встал. «Тони эц-Прыф», — припомнил имя поднявшегося Вьяхо. — «Майор кавалерии, лихой рубака и прямой в суждениях. Встал — словно эскадрон ему в атаку поднимать».

— Не видишь ходу, — пробурчал кто-то, — ходи лошадью.

Майор пропустил эту реплику мимо ушей. Взял из рук главы клана бумагу, откашлялся, начал читать… и был прерван бесцеремонно ворвавшимся в зал дворецким:

— Господа, б-беда!.. Б-бегите!.. Б-бить вас идут!..

Тони эц-Прыф положил бумагу на стол, неторопливо подошёл к дворецкому и несильно хлестнул того по щеке:

— Прекратить! Кто идёт, где они, сколько их? Почему — бить? И почему — нас?

Пощёчина несколько отрезвила дворецкого. По крайней мере, продолжил он уже более внятно:

— Толпа на западной дороге… человек триста. В получасе ходьбы отсюда, наверное, уже, а то и меньше. Лесной объездчик заметил… рванул сюда, лошадки не щадя. Идут, говорит, выпивкой явно подогретые; долгополый впереди — проповедь ведёт. Разорим, говорит, гнездо осиное! Покараем хищников жирных!

— Это мы?! Мы — жирные хищники?! — негодованию членов совета не было предела. Фингал эц-Прыф, однако, несколько умерил их гнев:

— Так, родичи. Быстро собираемся и уходим. Дом, усадьба — да пусть подавятся! При колясках которые — берут с собою пеших и тех, что в каретах: кареты по лесным дорогам не проедут. Седлать-запрягать, быстро! — это уже дворецкому.

— Уже седлают-запрягают, — откликнулся тот.

Подхватились, высыпали во двор. Дворецкий не наврал: действительно, седлали и запрягали. Без суеты, но споро. Десяти минут не прошло — кавалькада покинула усадьбу и вскорости скрылась из глаз за перелеском. Рой покинул гнездо.

Лесной объездчик (тот самый, что заметил громил) увёл «рой» каменистой дорогой, чтоб поменьше оставить следов. Дорога завела в лесную глухомань, вывела к каким-то утёсам. Фингал эц-Прыф, однако, довольно потирал руки:

— Фигушки они нас тут сыщут! Здесь монастырь заброшенный-разорённый — горних братьев. Вот там и обоснуемся пока. Я, хе-хе, предполагал что-то в этом духе — особенно после того, как мы приют этот ихний тронули. И припасли мы тут кое-что на всякий случай. Сюда они, конечно, тоже нагрянут рано или поздно — но ведь и мы руки сложа сидеть тут не станем. Размещайтесь, прошу. Через полчаса — сбор. Под тройным дубом с нашим гербом — во-он он, этот дуб. Все видят? — ответом был нестройный гул голосов.

— Увидевшие — приведут не увидевших, — распорядился глава клана. — А теперь по кельям, сородичи. По кельям, — и беглецы поспешили занимать кельи, норовя выбрать те, что посветлее… как-то обошлось без ссор и драк.

Вьяхо эц-Прыф занял келейку первую же попавшуюся, не выбирая. Быстренько замёл в кучку скопившийся мусор, орудуя отломленной заранее еловой лапкой; положил на каменное ложе посох и котомку — в знак того, что келья занята. И отправился к тройному дубу: в конце концов, слова Фингала эц-Прыф относились ко всем присутствующим людям герба осы. А не только к членам совета.

— Ну что, сородичи, — начал свою речь глава клана, когда все собрались возле тройного дуба. — Положение наше, похоже, хуже некуда. Какое-то время мы тут просуществуем, да. Но нельзя же просто так сидеть тут сиднем — надо бы подразведать обстановочку, — и выразительно глянул на Вьяхо. Весьма выразительно.

— Капитан, — это уже Тони эц-Прыф вступил в разговор. — Вы, помнится, служили в разведке?

— Точно так, майор, — подтвердил Вьяхо. — В полевой разведке.

— Вот и славно. Как насчёт конной прогулки по тылам?

— Куда ж деваться… прогуляемся, майор, — ответил Вьяхо. — Найдите себе одёжку попроще взамен мундира, берём повозку понеприметней, лошадку под стать повозке — и поехали. Детали в пути обговорим.

— Принято, капитан. Оружие возьмём какое? — похоже, безоружным Тони эц-Прыф чувствовал себя хуже, чем голым.

— Только то, что можно спрятать в одежде, — ответил Вьяхо. Тони эц-Прыф согласно кивнул, прикидывая в уме, что же такое можно спрятать в одежде — и чем из того он, кавалерист, более-менее сносно владеет. Пожалуй, пара кинжалов… Да, пара кинжалов — и широкий плотный плащ. Продранный, латаный-перелатаный. Шевалье плаща и кинжала, хе-хе.

Собрание, меж тем, шло своим чередом: обсуждались детали предстоящего житья-бытья. Вьяхо и Тони, с разрешения Фингала отправились по кельям, дабы наутро отправиться в своё опасное путешествие.

Лошадку и повозку подобрал Вьяхо. В дорогу прихватили кое-что из припасов, немного деньжат… Вьяхо оглядел наряд, подобранный Тони, одобрительно хмыкнул — сгодится. Уселись в повозку, щелчок кнута… поехали.

Правил Тони — всё же опытный лошадник, как-никак. Майор-кавалерист сидел на облучке повозки, как заправский кучер. Никто бы не признал в нём прежнего Тони эц-Прыф — бравого майора кавалерии. Кучер и кучер; залихватский вид — так кучеру и полагается такой вид иметь.

— Наше дело, Тони, — негромко рассуждал Вьяхо, — увидеть-услышать-запомнить и вернуться. Что бы ни увидели твои глаза — не гневись. Волю гневу, если что — дадим потом. Даже если ты видишь нечто запредельно ужасное — чтоб ноль эмоций! Мы не в бою, мы в разведке.

— Постараюсь, Вьяхо, — отозвался Тони. — Будет, чую, туго… но я постараюсь. Ты меня учи-учи, пока обстановка позволяет. Я ж в вашем ремесле — дилетант полный.

За такими вот разговорами добрались до столичного тракта. Попутных-встречных было на удивление немного. Плохой знак; обычно тут очень оживлённо… Но — вот очень надо нам в столицу на базар! Не жить не быть кой-чего купить… Лемех у плуга на каменюгу наскочил, пополам сразу! И кузнеца в округе нету, вот ведь незадача. А базар ближний — в столице и есть, ближе нету. Примерно в таких выражениях объяснялся Вьяхо на заставах… сочувственно кивали и пропускали. Так и доехали до града стольного.

Зашли в трактир — перекусить с дороги. А заодно и послушать, о чём народ толкует. Народ, однако, был что-то неразговорчив. Мрачен был народ. Словно стыдились люди чего-то содеянного — но чего именно? Обрывками доносилось: ну, разорили гнездо осиное дотла — и… ну, а толку-то с того… бают, не всех к ногтю-то… самые-то главари ихние скрылись куда-то. А что они, осы-то эти, такого сделали? вот нам? вроде, ничего ведь плохого… а мы их… Тони, слыша всё это, мрачнел и поигрывал желваками, сжавши зубы. У Вьяхо — аппетит пропал. Едва и покончили с трапезой; залили съеденное пивом — Тони едва бокал-жестянку не смял лапищей своею… Сдержался, однако. Расплатились, вышли на вольный воздух, на базар отправились. На улице, к базару ведущей, встретилась вереница похоронных дрог: так везут покойников, которых хоронить больше некому. Тони и Вьяхо сдали к обочине, пропуская… тела покойников были буквально растерзаны, по большей части — обезображены… но кое-кого Тони эц-Прыф всё же опознал — и руки сами собою потянулись к кинжалам…

— Смотри. И запоминай, — голос Вьяхо был словно шелест листвы. Сам он сдёрнул шапку и склонил голову. Тони последовал примеру напарника и зашептал молитву — за упокой душ убиенных.

Пропустив скорбный кортеж, добрались до базара. Прошлись по рядам: чего там только не было… роскошная рвань с кровавыми пятнами, фамильные перстни и серьги — с присохшими кусками кожи, даже оружие… окровавленные клинки… кто-то из эц-Прыфов дорого продал свою жизнь, да. Добрались до железного ряда, приобрели лемех… Вьяхо отчаянно поторговался с железных дел мастером… в конце концов тот уступил. Напустивши довольный вид, Вьяхо обратился к напарнику:

— Пошли обмоем покупку.

Тони кивнул, соглашаясь: увиденное потрясало, надо было срочно выпить чего покрепче, дабы с катушек не сорваться. Зашли в кабак, спросили этого самого «чего покрепче» — и малость закусить. Выпили не чокаясь, в молчании прожевали закусь, расплатились — и поехали восвояси.

Всю дорогу молчали — а о чём говорить, всё ясней ясного. Тони то и дело зло щёлкал кнутом, Вьяхо вертел в руках лемех. Добрались до лесного убежища; там вновь под тройным дубом весь совет клана собрался… а по сути — весь клан эц-Прыф. Жалкие остатки… Кому из двоих докладывать им об этом? Вызвался Вьяхо — Тони был всё ещё несколько не в себе.

Речь Вьяхо звучала словно звон лесного ручья: ноль эмоций. Все эмоции сгорели на обратном пути. Сказать, что члены совета были потрясены услышанным — ничего не сказать: едва Вьяхо закончил говорить — под тройным дубом разразилась буря. Каждый требовал слова — и все горели гневом. Обратись этот гнев огнём да приди по адресу — горсточки пепла не осталось бы ни от одного долгополого… что-то надо было делать. Но что?.. Злодеяние было неслыханное и совершенно на первый взгляд беспричинное; и более того — оно формально снимало с «осиного гнезда» все до единого обязательства перед государем и государством. Что ж это за государство такое, если оно вот так, за здорово живёшь, сдаёт честнейших слуг своих толпе на растерзание? Да не только их, а ещё и чад с домочадцами заодно! Ведь ни полиция, ни армия не вмешались в этот погром, да и судебные власти тоже не очень-то торопятся сыскать зачинщиков и к ответу их привлечь… хотя зачинщики — вот они, морды бесстыжие! По храмам службы правят о безвинно убиенных — которых сами же и призывали накануне истребить под корень. Небось, ещё и памятник потом на могиле братской освящать заявятся… Да не бывать этому!

Не бывать этому, да. Фингал эц-Прыф тихонько отозвал Вьяхо в сторонку.

— Капитан, — начал он, — ты ведь хранишь сейчас Зелёный свиток, так? Свиток надежды? — и, дождавшись от Вьяхо утвердительного кивка, продолжил:

— А известно ли тебе. к примеру, о свитке Фиолетовом?

— О свитке злоехидности? — переспросил Вьяхо. — Известно, конечно же. Даже и процитировать могу кое что из него.

— Нет необходимости, — Фингал эц-Прыф извлёк из складок своего плаща футляр: точь-в-точь как у Вьяхо. — Вот он, свиточек этот. Наследнику его передать хотел — да кто ж теперь разберёт. кто наследник-то. Да и наследовать, кажется, уже нечего: наши в имение съездили, разузнали. Дом спалён и разнесён по камушку, всё остальное имущество — государству в управление, как бесхозным оставшееся. Видимо, точно так же поступили и со всеми нашими погибшими: имущество оставшееся бесхозным — государству. А оно, имущество это, — сам понимаешь, немаленькое… отнюдь не колечко фамильное да клинок дедовский!

От упоминания фамильного колечка и дедовского клинка Вьяхо передёрнуло: вспомнилось увиденное на базаре столичном. Но более всего поразила вырисовывающаяся за словами главы клана картина: оказывается, вон как всё устроено в нашем славном Отечестве! даже на бедствиях своих подданных оно выгоду имеет. И ведь всё законно и логично: бесхозное имущество — совсем не дело. А с другой стороны… а с третьей… а со сто тридцать пятой? Заполучить в казну весь доход вместо части — очень даже и неплохо. Не потому ли и не пресекались погромы-бесчинства? Ну, что ж. Спросим у государя, раз так. Как добиться аудиенции государя и, главное, — как получить ответ на заданный неудобный вопрос? — да не проблема: полевая разведка и не такое проделывает.

— Так ты что, Фингал, — хочешь свой свиток в числе прочего имущества тоже государству в управление передать, что ли?! — Вьяхо впервые после поездки в столицу позволил себе улыбнуться.

— Не государству, Вьяхо. Отечеству, — с горечью произнес Фингал эц-Прыф. — Любезному Отечеству нашему. Народу его, позволившему слугам Небес охомутать себя… в толпу обратить… на честных и ни в чём не повинных людей науськать! На людей, чья вина только в том, что они — герба Осы: «Отвагу — Родине, честь — никому». Не нужна, видать, наша отвага — богатство наше нужней. Ну, что ж. Пусть забирают, что нужно. Но только вместе с вот этим вот! — и глава клана яростно потряс воздетой к Небесам рукой с зажатым в ней футляром. — Забирайте! И да случится то, что случится.

— Страшное ведь случится, Фингал, — покачал головой Вьяхо. — Народ-то сперва всех долгополых к ногтю — это в первую голову. А потом? Потом, естественно, всех слуг государевых — и государя заодно, со всем семейством его. И на десерт — друг дружку. Небесами заклинаю тебя: не делай этого!

Фингал эц-Прыф хотел было ответить — но не успел. В окно кельи влетел арбалетный болт с привязанным к нему листом. Вьяхо моментально захлопнул ставни; Фингал поднял болт, отвязал листок, прочёл написанное на нём…. усмехнулся, передал листок Вьяхо:

— На, читай. Нас предали. Не ждал, что оно случится так скоро…

На листке был ультиматум. «Мятежники, вы окружены. Сопротивление бесполезно. Сдавайтесь — гарантируем жизнь». Вместо подписи — жирная-прежирная клякса. Вьяхо швырнул листок на стол, подошёл к окну, слегка приоткрыл ставень, глянул в щёлку: похоже, сопротивление и впрямь бесполезно. Кишмя кишат, поганцы! Фингал эц-Прыф, меж тем, времени зря не тратил: объявил общий сбор. Обрисовал ситуацию, выдержал паузу, продолжил с усмешкой:

— Каждый уважающий себя монастырь имеет подземный ход. Или даже несколько. На всякий-разный безобразный случай. Вроде нынешнего. Здесь такой ход тоже есть. Где выход — клянусь чем хотите, эти негодяи не знают и знать не могут. Идём, братия.

Братия нестройной цепочкой двинулась вслед за предводителем. Вьяхо быстро заскочил в свою келью, схватил перо, вывел несколько слов. Привязал лист к стреле, осторожно глянул в окно: кто там у них главный? — вот этот, пожалуй. Ну, получи же ответ. Схватил лук, прицелился — н-на! Мишень взвизгнула по-поросячьи, схватилась за собственный зад: ответ доставлен точно по назначению. На листе, привязанном к стреле, чёрным по белому значилось: «Засунь свои гарантии себе в задницу». Вьяхо отбросил лук и покинул келью, догоняя своих. В темноту подземелья он шагнул последним, аккуратно прикрыв за собою дверь и задвинув массивный засов.

Ход вывел беглецов в довольно неожиданное место: в подвал какого-то здания… позвольте, да это же кабак? Точно, кабак! бочки с пойлом, припасы всякие на закусь… бр-р-р, как же холодно-то! А неплохо устроились бывшие обитатели монастыря: выпивка-закуска? — всегда пожалуйста!

Беглецы толпой выскочили из погреба в кабацкую подсобку-кухоньку, до онемения перепугав кухарку. Серебрушка в передник — сработало: кухарка, так и не издав ни звука, указала незваным гостям на дверь. За той дверью был задний двор. Через мгновение беглецов как не бывало. Монетку кухарка сунула за корсет — и принялась за прерванную готовку. Вежливые какие налётчики-то пошли! даже дверь за собою прикрыли.

Рой в очередной раз улетел. Доносчика же обозлённый командир отряда захвата приказал выпороть. Шомполами. И впрямь — не в одиночку же ему, командиру, от боли в заднем месте страдать.

Опустевший скальный монастырь сыщики обшарили не раз и не два — но так и не поняли, каким образом удалось беглецам улизнуть. Дверь подземного хода была замаскирована на редкость удачно: не знаешь, где она — так рядом пройдёшь и не заподозришь ничего. Но это было ещё полбеды. Беда же заключалась в том, что улетевший во второй раз рой словно в воздухе растворился: все члены совета клана были люди более чем известные — и… нигде никто даже похожих на них не встречал! Хотя портреты их висели чуть ли не на каждом столбе — с обещанием награды за любую информацию. Дороже всех стоил, естественно, глава клана. А вот гвардии капитан Вьяхо эц-Прыф в тех листках вообще не упоминался. Поскольку числился мёртвым уже сколь лет.

Секрета-то, меж тем, никакого: уцелевшие люди герба осы укрылись в имениях семейств, из которых взяли некогда (земля им пухом!) девиц себе в жёны. Овдовевших в одночасье зятьёв приём ждал не восторженный, конечно. Но в крове и столе отказа никому не было: горе сближает. Более того, домочадцам главы семей представляли вновь прибывших как седьмую воду на киселе из глухой провинции. Во избежание. И если даже кто и узнавал пришельца — языки держали за зубами. Понимали, что к чему.

Наиболее надёжно укрылись те, кто брал в жёны девиц-иностранок. Перейти границу, конечно, было затруднительно — но всё же возможно: контрабандисты существовали ровно с тех времён, что и первые проведённые границы. И вопрос клиенту у них был лишь один: денежка есть? Впрочем, в уплату брали и, скажем, перстень: главное, чтоб без примет особых, на прежнего владельца указывающих.

Иноземцы за своих убитых дочерей-сестёр-внучек выкатывали претензии открыто и зло. Вплоть до угроз прийти с дружиною и разобраться на месте. На все протесты дипломатов окрестные государи лишь руками разводили: найдите и накажите виновных — тогда и вопросы сами собой разрешатся! Внутри страны положение складывалось едва ли не хуже: в открытую-то никто не высказывался, но души убиенных дочерей-сестёр-внучек тоже требовали отмщения… и первыми мишенями стали торгаши базарные, трофеями кровавыми торговавшие. Смерть настигала их в собственных домах. Ну, или на дворах постоялых. Обставлялось всё, как грабёж: забирали денежки, побрякушки драгоценные… торгаша или душили подушкой, или ломали шею. Следы — заметали, и весьма умело. Сыщики с ног сбились, но разбойников-бандитов так и не сыскали: грабежи-убийства торгашей, сбывавших награбленное при погромах, прекратились со смертью последнего из них. Смерть настигла его при попытке бежать — всё то же… сломанная шея, обчищенные карманы. Лошадку купчишки разбойники почему-то привели к ближайшему жилью. И даже в стойло поставить умудрились — как?! Никто ничего не видел и не слышал!

Перебив всех замеченных на торговле награбленным, неизвестные разбойники вроде бы угомонились. Но спустя некоторое время по стране прокатилась волна помешательств. Ни с того ни с сего люди полностью теряли рассудок: и ложку до рта донести не способны становились. Словно души убитых во время погромов приходили к убийцам — и забирали разум у них… свихнувшиеся-то, слышь-ка, в первых рядах «ос» громить шли… ну, и барахлишком разживались при этом, как же иначе-то. Монастырские приюты для ущербных разумом вмиг оказались переполнены. Те из безумцев, кому не повезло попасть в них, становились тяжкой обузой родне своей… лекари только руками разводили в бессилии хоть чем-то помочь.

«Приют пятнадцати племянниц» из секретного застенка превратился в самый большой в стране дом умалишённых. Заплечных дел мастера тамошние все как один вынужденно переквалифицировались в санитаров — а куда деваться? Покинувшие «Приют» в поисках лучшей доли — спустя некоторое время тоже рассудок теряли… колдовство какое-то, да и только! А вот оставшиеся — ну, хоть бы кто заболел. Выводы служители «Приюта» для себя сделали: предпочли дерьмо выносить из-под подопечных да кормить их с ложечки овсянкой жидкой.

Неслыханные эти дела были справедливо сочтены карою Небес за содеянные злодейства; рукою же Небес был — догадайтесь, кто? — правильно, всё тот же Вьяхо эц-Прыф. Сколько лет уже, как объявленный мёртвым.

Не сказать, что эта роль была ему по душе: всё ж он был честный солдат, а не заплечных дел мастер. Но… убиенные невинно сородичи требовали отмщения — и на воздаяние скупиться не приходилось. Иные варианты? — назовите любой: он окажется или невыполним, или куда как более кровав. И потащит за собою череду ещё более кровавых событий. А вот так — воля Небес, кара Небес. И пусть долгополые учитаются молитвами. До полного обалдения учитаются!

Фингал эц-Прыф только головой качал да руками разводил, узнавая о деяниях своего сородича. Но по некотором размышлении признавал: Вьяхо действовал куда гуманней, чем собирался действовать он сам: выпустить на волю стихи Фиолетового свитка означало развязать в стране в конечном итоге гражданскую войну. Отец на сына, брат на брата, не разбирая, кто прав, кто виноват… и смерть стране в итоге! Не настолько уж и велика да обильна Отчизна наша любезная, чтоб снести этакое бедствие.

Следовало, однако. решать, что делать дальше. Люди герба осы — гордецы известные; жить в приживальщиках им в тягость. Кой-кто уж и горькую пить начал… дрянь дело. Отечество своих верных сыновей отвергло… куда теперь? Не на восток же от солнышка, на запад от месяца, в самом деле… на сказочное это Нагорье железное. Хотя — сто шакалов дохлых! — да почему бы и нет? Если этот стервец Вьяхо не соврал, конечно. Надо бы его поподробнее расспросить при случае: что да как.

Случай предоставиться не замедлил. Тони эц-Прыф в очередной своей вылазке в столицу (по-прежнему в облике лихого извозчика: эх, садись, господин хороший! — с ветерком домчу!), зайдя по обыкновению в кабак базарный уши погреть кабацкими разговорчиками, узрел там надирающегося в стельку Вьяхо. Ой, тяжела ты, доля мстителя народного… Тони рывком выдернул Вьяхо из-за стола, чуть не за шиворот доволок до повозки. Доставил пред грозны очи Фингала. Кошель с толикой серебрушек остался на кабацком столе… должно хватить, чтоб расплатиться за выпитое. Не хватит — не последний раз в том кабаке сидели, доплатим.

Фингал эц-Прыф подавил желание отхлестать родича-пьянчугу по щекам, распорядился: марш в постель. Тоже мне, пьяного меча поклонник. Утром похмелишься — поговорим.