Пьесы

СУШКИН ЛЕВ АЛЕКСЕЕВИЧ.

МИЛОЧКА.

САРАТОВ ИВАН ИВАНОВИЧ.

ШКАРНИКОВ ВАСИЛИЙ МИХАЙЛОВИЧ.

НИКА-ВЕРОНИКА.

РУФИНА ВИТРИЩАК.

Действие происходит в большом городе на Урале в течение одних суток.

ДЕЙСТВИЕ ПЕРВОЕ

Трехкомнатная квартира Льва Алексеевича Сушкина. Окна одной комнаты выходят на проспект Металлургов и Сиреневый бульвар, другой — на набережную, откуда виден центральный переход на левый берег города, где расположен Комбинат — сосредоточение гигантских заводов; упирающиеся в небо трубы и высокое небо, на котором отчетливо видны следы разноцветных дымов: коричневые, ярко-желтые, сиреневые, серые.

На стенах квартиры портреты, вымпелы, почетные грамоты и сувениры в виде гербов разных городов разных стран. В центральной комнате пианино, телевизор, комод. На стене телефон. На просторном дубовом столе поставлены друг на друга пять клеток с канарейками. Рядом магнитофон.

Л ь в у А л е к с е е в и ч у шестьдесят девять лет. Он хмур, медлителен, задумчив. Он обходит квартиру, подходит к двери, смотрит, нет ли газет. Открывает и закрывает окна. Включает магнитофон. Звучит прелюд Рахманинова.

С у ш к и н (канарейкам). Вступай, Гаврила! Подтягивай, Мефодий. Заливайся, Гурий! Не отставай, Степка и Ярошка! Потихоньку, потихоньку, пианиссимо. (Дирижирует. Магнитофон играет, птицы поют.) Эх, не слышит вас старуха, и Венька не слышит, и Алешка — все те, кто должен слышать, не слышат.

Звонок в дверь.

(Чужим голосом.) Никого нету дома.

Настойчивый продолжительный звонок. Сушкин останавливает магнитофон, открывает дверь. Входит С а р а т о в. Он значительно моложе Сушкина. На нем шляпа и плащ, которые он снимает в прихожей и уверенной хозяйской походкой входит в комнату, здоровается за руку и вопросительно смотрит на Сушкина.

С а р а т о в. Я не надолго.

Сушкин молчит.

Приглашай.

С у ш к и н (показывает на стул). Прошу.

С а р а т о в (внимательно осматривает комнату, портреты, кенарей. Магнитофон. Усмехается). Услаждаешься? Правильно! И как же ты, следовательно, живешь?

С у ш к и н (отворачивается к окну). Вам лучше знать.

С а р а т о в. По нашим сведениям — неплохо. Один в трехкомнатной квартире, сверху пенсия, внизу садик — плодовые деревья. Яблони?

С у ш к и н. Они.

С а р а т о в. Какие сорта?

С у ш к и н. Скрыжапель, Боровиновка, Антоновка, Розовая-Превосходная…

С а р а т о в. Угостил бы.

С у ш к и н (ставит на стол тарелку с яблоками). Прошу.

Саратов берет яблоко, надкусывает, жует без всякого удовольствия, ищет, куда бы бросить огрызок. Сушкин подставляет блюдце.

С а р а т о в (кладет огрызок и, как бы извиняясь, на что-то намекая). У меня что-то в горле все время сухо.

С у ш к и н. Чаю могу предложить.

С а р а т о в. Чай я дома пил.

С у ш к и н. Остального не употребляю…

С а р а т о в. И я… (Внимательно осматривает стол, бумаги и книги на нем. Неожиданно.) На этом столе на меня доносы пишешь?

С у ш к и н (рассвирепел). Какие такие доносы?

С а р а т о в. Тебе лучше знать. «Мой бывший друг — директор комбината Иван Иванович Саратов — оторвался от народа, разгоняет старые кадры, о людях не думает, только план гонит…». Старая песня, Лев Алексеевич! Пора бы сменить. Свалить меня не удастся, я, брат, уже никого не боюсь. Мне по два раза в день министр звонит, специально прямой телефон провели. Не меньше чем раз в неделю — председатель Совета министров. Да и из ЦК нет-нет да и позвонят. Жизнь моя и я сам у них как на ладони. Зря только ты, уважаемый человек, время тратишь. Все твои письма ко мне на стол приходят.

С у ш к и н (иронически). Ну и что же мне делать?

С а р а т о в. Перво-наперво перестать бумагу портить. Если что не нравится, прийти ко мне и все откровенно выложить.

С у ш к и н. Вас там в приемной тьма людей дожидается. А вы на личном самолете — то в Москве, то в Токио, то в Берлине, то на съезде, то на сессии. Я много раз ходил.

С а р а т о в. А ты бы записочку оставил, я бы тебя вне всякой очереди принял. Видишь: не звал меня, я сам к тебе заявился.

С у ш к и н (мрачно). Вот я и удивляюсь.

С а р а т о в. Что нашел время?

С у ш к и н. Нет! Что ты меня на «ты» называешь. Какой я тебе «ты»?! Я тебя подобрал в тысяча девятьсот тридцатом году на станции Саратов, беспризорника, безнадзорника. Сколько тебе было? Тринадцать? А я уж взрослый, кадровый рабочий с завода имени Владимира Ильича мобилизованный из Москвы на Урал ехал. Взяли мы тебя к себе в вагон, штаны дали, в бараке с собой поместили, в бригаду включили, фабзайцем сделали. А теперь ты мне «ты» говоришь, а я тебя на «вы» называю. (С горечью.) Министры тебе звонят? Академиком тебя выбрали? Членом ЦК! Депутатом Верховного Совета! А мне это без внимания. Я сам свое мнение о людях имею. Разошлись мы. Ну что ж, у каждого свой путь.

С а р а т о в (подумав). Ладно! Буду вам «вы» говорить. Еще какие претензии?

С у ш к и н. Не я к вам пришел, вы ко мне пожаловали. Садитесь. Слушаю.

С а р а т о в (тихо, доверчиво). Не спал я ночью, я теперь плохо сплю, никакое снотворное не берет. О вас думал. О том, как жили мы с вами в бараке, сколько вы мне в жизни добра сделали. И захотелось проведать. Узнать, как живы, не нуждаетесь ли в чем… Штаны обратно отдать.

С у ш к и н (желчно). Так прямо и пришел проведать? В без четверти восемь утра? У тебя не то что минута, у тебя секунда на вес золота. (Резко.) Приступай к делу, Иван Иванович, не тяни, не трать времени.

С а р а т о в (после паузы). Жалею, что зашел к вам, Лев Алексеевич! Лежал сегодня ночью, не спал, сердце колотится, голова болит. Думаю: надо навестить. Один он там, грустит. А он злой, раздраженный. С чего? С того, что сам завод бросил? На пенсию отошел? На заслуженный отдых?

С у ш к и н (со злобой). А-а, заговорил!

С а р а т о в. У меня на столе под стеклом два года ваше заявление. «Прошу уволить по собственному желанию ввиду достижения пенсионного возраста и трудностей, связанных с этим возрастом». Писал?

С у ш к и н. И могу опять подтвердить.

С а р а т о в. Конечно, время берет свое, это я на себе чувствую.

С у ш к и н (с сочувствием). Трудно?

С а р а т о в. Не легко.

С у ш к и н (улыбается). А мне легко! Вот у этих канареек спроси, я им все докладываю. И как пришел к тебе с проектом перевести мартеновские печи на двухванные, тогда они вдвое металла давать будут. Как ты засомневался, вызвал к себе пять лбов, просил разобраться в моем проекте, как меня устранили, как пустили одну за другой четыре печи и они вместо трехсот тонн в семь-восемь часов начали давать эту сталь за два с половиной часа. Как во всех газетах растрезвонили, что двухванные печи мартенов — это победа комбината. И сто фамилий перечислили. Кладчики, футеровщики, слесаря-монтажники, электрики, химики, алхимики, черти, дьяволы, и я в этом списке затесался. Не то тридцатым, не то сороковым. Зато на первом месте ты — директор комбината, за тобой начальник цеха, за ним сменные инженеры, проектировщики, консультанты. Ну что ж, это законно, своевременно. Нет, я за славой не гонюсь, зачем она мне? Только…

С а р а т о в (с раздражением). Что — только? Вы же сами отказались! Когда изложили свое предложение, я вас первого просил взяться, немедленно. Сказал, что все условия будут. А вы что? Полгода запросили? А где я вам эти полгода возьму? С меня сталь требуют, у меня прокатка стоит, меня завод в Тольятти ждет, меня вся страна торопит.

С у ш к и н. А между всей страной и тобой встал я? И надо меня, следовательно, маленько отпихнуть? В сторону.

С а р а т о в. Никто вас не отпихивал. Вы пришли ко мне, сказали, что одному не сладить, что тут большие знания нужны, электроника, химия… Сказали?

С у ш к и н. Разве неправда?

С а р а т о в. Чистая! Да я и сам знаю, вы король мартеновского дела, самый опытный, самый распроуважаемый. Только вы вечерний институт в войну окончили, а наука дальше поехала. Что же я буду дожидаться, когда вы после вуза десятилетку окончите?

С у ш к и н (с сарказмом). Некогда?

С а р а т о в. Да, некогда. Весь завод будет вас ждать. А у меня под рукой сотни молодых инженеров с самым высоким образованием, с полуслова, с ходу берут.

С у ш к и н. Их и привлекли?

С а р а т о в. Привлек. Сделали. А вы обиделись, ушли. К вам домой на квартиру поехал главный инженер. Вы его матерком. Ну что ж, уговаривать не стали, видим — бесполезно.

С у ш к и н. А завтра с тобой так же поступят.

С а р а т о в. Отстану — поступят. Только не успеют. Сам уйду. (Устал от разговора, как устают от разговора, где собеседник не хочет вас слушать. Но сдерживает себя, он привык сдерживать себя. И, как бы подводя итог, говорит тихо, медленно и весомо.) Во всяком случае, пропуск на комбинат у вас. В любое время дня и ночи дорога на завод открыта. Приходите. Рады будем.

С у ш к и н (усмехается). Ой ли? Я ведь беспокойный квартирант.

С а р а т о в. Это нам известно.

С у ш к и н. Подумаю… (И вдруг внимательно смотрит на Саратова.) Ты почему это так плохо выглядишь? Не спал, говоришь, ночью? А ты ляг, поспи. Вот на мою кровать. А я на комбинат позвоню, скажу, что ты у меня здесь отдыхаешь. А? Подождут тебя министры и молодые инженеры-гении. Ты ведь вот какой редкостный. Таких, как ты, по всей стране, может, десяток и наберется, не больше… (Тревожно.) Ты береги себя, Иван.

С а р а т о в. Ладно, получу отпуск, поеду на курорт или лягу в Кремлевскую больницу, там и поберегусь.

С у ш к и н. А ты не откладывай, ты сегодня пойди.

С а р а т о в. Сегодня? Не выйдет. На рассвете вылетаю в Соединенные Штаты. Через неделю прилечу, позвоню. Договорим! Желаю счастья. Будьте! (Быстро уходит.)

С у ш к и н (закрывает дверь, возвращается, к кенарям, включает магнитофон. Делает знак — дает вступление). Взяли.

Но кенари не поют.

Что же вы? Не желаете больше? (С досадой, вслед ушедшему Саратову.) Эх, сорвал нам концерт. (Выключает магнитофон. Ворчит и грозит пальцем кенарям.) Зажрались? Дармоеды. Ладно! Будем заниматься. (Открывает книгу. Это самоучитель немецкого языка.) Ахт ур. Вир лиген алле им бет. Майн клайнер брудер, ер хайст Ханс, шлафт фест. Ахт унд драйциг… (Смотрит на портрет жены. Жалуется.) Вот, Лидия Ильинична, приехали! Приехал твой Лев, Лева Алексеевич. (Достает из буфета бутылку, стопку. Слышит, как открывают дверь. Торопливо прячет бутылку.)

В дверях появляется очень худая и на вид старая женщина, усталая, в ватнике, со связкой ключей на ремне, перетянувшем ватник, с берданкой за плечом. Это Р у ф и н а В и т р и щ а к — ночной сторож на стадионе.

С дежурства? (Показывает на кухню.) Чай там. Пей!

Р у ф и н а. В магазин пойду.

С у ш к и н. Тогда сдай бутылки. Молока купи. Деньги у тебя есть?

Р у ф и н а. Денег у меня туча. Вчера получка была. (Выходит на кухню, возвращается с авоськой и бидоном. Снимает берданку, вешает ее на гвоздь в прихожей. Вместе с Сушкиным снимает клетки со стола и развешивает их над окнами. И тихонько, чтоб не мешать Сушкину, стоящему к ней спиной и глядящему в окно на Комбинат, уходит.)

С у ш к и н (уверенный в том, что Руфина еще в комнате). В магазине, может, кого встретишь ненароком, узнай — помнят ли обо мне в мартеновском. У них там торжественное собрание было, спроси — вспоминали обо мне? Ты подробней, подробней узнай. (Видит, что Руфины нет.) И эта отвалила. Следы оставила. (Берет из туалета щетку с тряпкой, вытирает пол.)

Звонок во входную дверь.

С у ш к и н (изменив голос). Кого надо?

Мужской голос за дверью: «Товарища Сушкина надо».

С у ш к и н (женским голосом). Нету дома.

За дверью мужской голос, тоже притворяющийся женским: «А где он?»

С у ш к и н (так же). Не знаю.

Голос за дверью: «Может, на курорт уехал? Или в Африку?»

С у ш к и н (женским голосом). На курорт.

И тут страшный стук от ударов кулаками и ногами сотрясает дверь. И голос Шкарникова: «Открывай немедленно!» Сушкин с неохотой открывает дверь, и перед ним возникает не молодая и не очень старая, полная и весьма подвижная, веселая и смущенная М и л о ч к а. Это старая знакомая Сушкина. Следом за ней входит возбужденный и всегда озабоченный мужчина по фамилии Ш к а р н и к о в, а по прозвищу Шкара.

М и л о ч к а (улыбаясь). Здравствуйте, Лева Алексеевич… Старшой… (В ужасном разочаровании.) Шкара, он нас не узнал!

С у ш к и н (преодолевая сильное волнение). Нет… Я вас узнал… Я вас очень хорошо узнал… Здравствуй, Милочка.

М и л о ч к а (из нее так и излучается счастье, радость от встречи). Да-да, это я, та самая Милочка.

Шкарников и Милочка снимают обувь, чтоб не наследить на зеркально вычищенном полу, вешают на вешалку свои пальто и, взявшись за руки, как выступали когда-то в живой газете, поют и взмахивают руками.

Ш к а р н и к о в и М и л о ч к а.

Тут Шкарников открывает крышку пианино и играет туш.

Ш к а р н и к о в. Герою труда! Ветерану города!

М и л о ч к а. Наш комсомольский! Синеблузый!

Ш к а р н и к о в и М и л о ч к а. Привет! Привет!

Ш к а р н и к о в (захлопывает крышку пианино). Вольно! Сам рядовой!

С у ш к и н (благодарно смотрит на Милочку и, указывая на Шкарникова). Ну, с ним-то мы сорок три года не расстаемся, каждый день, если не лично, то в сквере на площади в портретах рядом висим. А ты… Тебя бы на улице встретил — прошел бы мимо. Садитесь, пожалуйста. (Милочке.) Как же ты собралась к нам в город? Когда приехала? Надолго ли? Как живешь? За кем замужем? Видишь, как много вопросов накопилось. (Шкарникову, небрежно.) А ты кури, если хочешь, здесь можно.

М и л о ч к а. Он не курит, а я — пожалуй. (Достает из сумки сигарету, закуривает.)

С у ш к и н. Скажи пожалуйста! Сколько лет не виделись? Сорок или тридцать девять?

М и л о ч к а. А разве не помните, как я в войну здесь была?

С у ш к и н. Да, верно… Ну, война не в счет. Полчаса только и виделись. (Вспоминая военную встречу.) Милка! Ты это?

М и л о ч к а. Я, Старшой!

С у ш к и н. Ты чего на Урал затесалась?

М и л о ч к а. Раненых я привезла… Состав целый. У вас тихо, не бомбит.

С у ш к и н. Да, у нас тихо…

М и л о ч к а (возвращаясь в сегодняшний день). Как же вы изменились, Старшой!

С у ш к и н. Помолодел, что ли?

М и л о ч к а (желая смягчить свою бестактность). Ну, конечно же, помолодели. (Гасит сигарету.) У меня, Лева Алексеевич, своей семьи нет, ну не сложилось. Один мужчина от меня сбежал… От другого я сбежала… Третий мог бы быть, да на войне остался… А четвертый так и не появился. Зато родственников — просто ужас как много! По всему Союзу раскиданы. Одна сестра на Дальнем Востоке, другая в Крыму, третья здесь. Один брат в Хабаровске, другой в Рыбинске, да еще двоюродные, да еще троюродные, да еще дети их, да еще внуки. Это просто ужас какой-то! Кто болеет, кто замуж выходит, кто рожает, кто диссертацию защищает… Чуть что у кого случится — сразу телефон или телеграмма: «Милочка, выручай, ты человек свободный». Ну, я и выручаю, как могу. Меня в Днепропетровске двоюродный брат называл знаешь как? Летающий сталевар. Оказывается, есть такая должность на мартенах.

С у ш к и н. Есть. Подменный мастер.

М и л о ч к а. Так это я.

Ш к а р н и к о в. Сейчас директора встретил у самого твоего подъезда. (Небрежно.) Откуда он шел, не знаешь?

С у ш к и н. Отсюда. От меня.

Ш к а р н и к о в. Вот как! Часто к тебе захаживает?

С у ш к и н. Почти каждое утро. Советуется. Как ему комбинатом руководить, как чугун плавить, как сталь прокатывать…

Ш к а р н и к о в. Слушает?

С у ш к и н. Сорок три года слушает. Вот каких вершин достиг! (Подмигивает Милочке.)

Ш к а р н и к о в. Ты ее сестру, Катю Стрельникову, помнишь? Она еще билетером работает в кукольном театре.

С у ш к и н. Предположим.

Ш к а р н и к о в. Дочка у нее единственная, институт иностранных языков в Москве кончает, приехала сюда на практику, с немецкими специалистами работает, переводит. Встретила она тут племянника моего Геннадия. Знаешь, инженер на листопрокатном?

С у ш к и н. Ну?

Ш к а р н и к о в. Ну влюбилась. Теперь свадьба.

С у ш к и н. Тебя знаю, Милочку знаю, сестру ее Катю знаю…

Ш к а р н и к о в. Ты всех знаешь. Ветеран!

С у ш к и н. А племянника твоего не знаю. И никогда о таковом не слыхал. А впрочем… Худощавый такой, среднего росточка, на мотоцикле ездит?

Ш к а р н и к о в. Он!

С у ш к и н. Видел. В доме отдыха. Собака у него легавая в коляске сидела. «Кто это?..» — спрашиваю. — «А это, говорят, племянник самого Шкарникова!» (Резко.) Ну и черта вам от меня надо?

М и л о ч к а (волнуясь). Погоди, Шкара, я скажу… Заявилась я сегодня сюда раненько утром по телеграмме от сестры. Сразу мы со Шкарой встретились. Решили устроить свадьбу в кафе-ресторане «Ласточка», там у него директор друг.

С у ш к и н (усмехнулся). У него друзья по всему городу.

М и л о ч к а. Взяли мы денег, чтоб задаток внести… ужин на сорок человек. Идем и внизу у вашего дома встречаем Ванюшку Саратова. Нас не видит, куда-то торопится. Ну, мы его окликать не стали. И тут у Шкары мысль. «Зайдем, говорит, к Старшому и его тоже пригласим. А если Саратов был сейчас у него, то пусть он Ивана пригласит». Ну вот, Лева Алексеевич, мы и просим вас вечером пожаловать в «Ласточку». И Саратова привести с собой. Может, он меня еще помнит.

С у ш к и н (сразу помрачнел). Нет-нет, я из дому никуда не выхожу.

Ш к а р н и к о в. Не надо тебе никуда уходить. (Внимательно осматривает комнату.) А что, если нам свадьбу здесь, у тебя дома сыграть, а, Старшой? Квартира большая, все влезут. В пять они расписываются во Дворце бракосочетаний, а в семь к тебе. А я уж все обеспечу. Из той же «Ласточки» закуски принесем, горячий кофе здесь сварим, напитки в магазине возьмем. В газету сообщим: «На квартире у ветерана было отпраздновано…» Я бы у себя дома организовал, да у меня всего две комнаты, теснота, маленькие внуки. А тут вольно. Никакой казенщины. И тебе интересно. Вспомним, Алексеевич, как ты на всех концертах русские народные песни пел, а мы вслед хором! (Подходит к пианино, садится на табурет, открывает крышку, дает аккорд.) Ну-ка, Милка! Вспомним старину.

И Милочка ему подпевает.

М и л о ч к а. Тише!

Шкарников перестает играть. Слышен свист кенарей.

С у ш к и н (обрадовался). Запели! А утром не пожелали. Слушайте…

М и л о ч к а. Замечательно!

Ш к а р н и к о в (с большим удивлением). Ты зачем это птиц завел? Какая от них польза?

С у ш к и н. Польза? Никакой. (Встреча с юностью, пение птиц растрогали его. Улыбается Милочке, будто видит не ее, а ту — юную Милочку.) Ты ведь раньше в очках ходила, близорукая была. Куда их дела?

М и л о ч к а. Выправилось зрение. Само по себе. У близоруких так бывает. Близорукая, близорукая, а потом вдруг дальнозоркая. Смешно, да? Вы, оказывается, помните, Старшой, как я в очках ходила? А помните, как я в этого, нет, конечно, не в этого, а в того, бывшего Ваську Шкару влюбилась? А он нет, не влюбился, избегал меня, боялся, что я в комсомол буду жаловаться, жениться на себе заставлю. А я так любила его, что даже утопиться хотела! И плакала, так плакала, что даже очки потеряла. И стали мы с вами мои очки искать. Где там! Темно совсем. И лесок небольшой. Вы мне говорили, я ведь помню, все про жизнь, про любовь, про молодость, а я плачу и очки ищу. И вдруг утро, рассвет. И запели птицы. Вот как эти… И перестали мы очки искать. Стали птиц слушать. И сразу расхотелось мне топиться, смешно стало. В такой луже топиться! И вернулась я домой в барак без очков. А за новыми очками надо в Челябинск или в Свердловск ехать. А вы мне сказали: «Наладится у тебя зрение». Получила я новые очки, а надевала их редко… А потом и вовсе перестала… Вот только к табаку пристрастилась.

С у ш к и н. А ты говоришь, Шкара, что от птиц пользы нет.

М и л о ч к а. Если бы не вы, Старшой, я уж, наверно, и на свете не жила.

Ш к а р н и к о в (нетерпеливо, ему надоели воспоминания). Ну, так как насчет вечера? Договорились? Спой сегодня на свадьбе, уважь ветеранов, мы тебя цветами осыпем. Запиши, Милочка: заехать за цветами в оранжерею к Сашке Кожухову…

С у ш к и н (резко и решительно). Извините. Не могу. Рад бы, но…

Ш к а р н и к о в. Да у тебя же квартира пустует!

С у ш к и н. В том-то и дело, что не пустует. Сыновья здесь у меня. Пятеро, видите? Вот они: Гаврила, Гурий, Мефодий, Степан, Ярошка. Куда я их дену? Еще ваши гости в клетки им горящие окурки пихать будут, вином зальют, кремом обмажут. У вас праздник, вы и празднуйте, а меня оставьте, дайте век дожить, не торопите, мне и так недолго осталось. Сам я к людям не хожу, а вы уж оставьте меня. Не сердись на меня, Милочка, рад бы услужить, не могу. В «Ласточке» вам удобнее будет.

М и л о ч к а (с грустью). Вот видишь, Шкара, в какое мы глупое положение попали.

Ш к а р н и к о в. Я его характер знаю. Не любит людей! Запрятался в нору со своими канарейками. По коням! Помчались в «Ласточку», а там что-нибудь придумаем Вольно! Сам рядовой. (Отдает честь, уходит.)

Сушкин прощается за руку с М и л о ч к о й. Она надевает свои сапожки, уходит следом за Шкарниковым. Сушкин один. Он вынимает газету, ставит кресло на место Закрывает все двери. Он томится. Прилег на кровать, смотрит на портрет жены.

С у ш к и н. Вот так-то, Лидия Ильинична… (Видно, тоскливо ему, одиноко, горько.)

И тут снова звонок в дверь.

(Быстро поднимается с кровати, подходит к двери и с надеждой спрашивает.) Кого надо? Кого надо? (Открывает.)

На пороге — М и л о ч к а. Рядом с ней — очень молоденькая и очень красивая д е в у ш к а.

М и л о ч к а. Я вернулась, Старшой. Знакомьтесь. Вот это Лев Алексеевич. А это моя племянница.

Д е в у ш к а. Ника.

С у ш к и н. Как вы говорите?

Н и к а. Я, когда родилась, меня назвали Никитой. Смешно? Девушка — и такое имя. Но меня все равно все называли Ника. А потом записали знаете как? Вероника. Так что я Никита-Ника-Вероника.

М и л о ч к а. Дочка Ефима Стрельникова и моей сестры Кати.

С у ш к и н (поражен сходством с юной Милочкой). Это значит вы замуж выходите?

Н и к а. Да, я. А что? Вы моего жениха знаете? Племянник Василия Михайловича.

С у ш к и н (угрюмо). Никакого я Василия Михайловича не знаю.

М и л о ч к а. Ну, Шкарников Вася. Шкара.

С у ш к и н. И что нужно племяннику Шкарникова?

Н и к а. Сегодня он станет моим мужем.

С у ш к и н. Как же его фамилия?

Н и к а. Такая же, как у дяди: Шкарников. Зовут Геннадий. Работает в листопрокатном. Живет на проспекте Доменщиков, дом двадцать один. Возраст двадцать восемь лет. В пять регистрация. В семь банкет.

М и л о ч к а. В «Ласточке». И вы приглашаетесь. Мне очень совестно, что мы морочили вам голову, Старшой. Это Шкара придумал. Но он все и поправил. Директор «Ласточки» друг Васи. Там ждут нас. Банкетный зал в нашем распоряжении.

Н и к а. И мы зашли, чтобы пригласить вас сегодня на свадьбу. Ведь вы же старый друг тети Милочки и дяди Васи… Приходите, пожалуйста.

С у ш к и н. Занят я сегодня вечером.

Н и к а. А вы не приходите.

С у ш к и н. Что?

Н и к а. Не приходите. Если заняты. Не надо. Мы и без вас отпразднуем.

М и л о ч к а (с укором). Ника!

Н и к а. Свадьба состоится при любой погоде, при любом количестве собравшихся.

М и л о ч к а. Не слушайте ее, Старшой! Мы вспомним старое, будем петь песни нашей живой газеты…

С у ш к и н (не слушает ее, смотрит на девушку). Все-таки здорово она похожа на тебя, Милочка.

М и л о ч к а. Сейчас?

С у ш к и н. Сорок три года назад. Когда она вошла, я даже испугался.

М и л о ч к а. Все, кто меня помнят, так говорят. Ну и что же тут удивительного? Она дочь моей родной сестры.

С у ш к и н. Знаю я твою сестру. А эта совсем другая. (Нике.) Здесь на какой должности?

Н и к а. На практике в Горно-металлургическом институте. Преподаю немецкий язык. А когда приезжают из Германии специалисты — работаю с ними переводчицей.

С у ш к и н. Значит, в металлургии кумекаешь немного?

Н и к а. Кумекаю.

С у ш к и н. У меня здесь есть журналы. Ну-ка, переведи. «Шталь унд Эйзен», Федеративной Республики Германии. Вот тут — что написано?

Н и к а (читает про себя и вслух переводит). «Несколько лет назад по предложению директора комбината Саратова и группы металлургов-сталеваров был произведен смелый эксперимент. Несколько мартеновских печей было переоборудовано в двухванные, что позволило каждой печи давать три тысячи тонн стали в сутки, что в два с половиной раза больше, чем дает обычная мартеновская…».

С у ш к и н. Правильно читаешь. Как по нотам. Только почему так близко книгу держишь? Близорукая, что ли?

Н и к а. Да, немножко… А очки сломала. Упали на асфальт…

С у ш к и н. Погоди-ка. (Открывает ящик в комоде, достает оттуда футляр, вынимает из него очки.) Примерь-ка…

Н и к а (надевает очки, смотрит). Нет, очень сильные.

М и л о ч к а. Откуда у вас очки, Старшой? Не мои ли? Не те ли, что я потеряла?

С у ш к и н. Нет, это Лидии Ильиничны. (Прячет в комод.)

М и л о ч к а. Она не только немецкий, она и английский знает. В свободное время она может помогать вам, Лева Алексеевич. У вас вон сколько литературы.

С у ш к и н. А чего мне помогать? Я ведь садовод, — яблони развожу, птиц ловлю. Видишь, сколько кенарей поймал? В Африке. Они поют, я им подсвистываю. Очень я рад видеть тебя, Милочка. Будто опять, как сорок три года назад… «Мы жили в палатке с зеленым оконцем, промытой дождями, просушенной солнцем…».

Н и к а (продолжая). «Да жгли у дверей золотые костры…».

С у ш к и н. Знаешь?

Н и к а. С детства.

С у ш к и н. Тетка обучила?

Н и к а. Тетка. Я ведь у нее в Москве жила, она меня в общежитие не пустила… Приду из института поздно вечером, она мне про свои дела рассказывает, я ей — про мои. Потом наговоримся, наедимся, сидим и поем…

С у ш к и н. О чем поете-то? Все про палатку с зеленым оконцем?

М и л о ч к а. Разные песни. Военным песням я ее выучила. «Морская гвардия идет уверенно». Вот так поем, поем, лучше всякого телевизора.

С у ш к и н (в раздумье). Маму твою я знаю, Катерину. Давно знаю. И отца твоего знал — Ефима Стрельникова — кровельщика. Он в тридцать первом у меня в бригаде состоял. Потом такелажником работал. Отчаянной смелости мужик. На восьмиэтажной высоте домны монтировал. Без предохранительного пояса. Никогда не надевал… Рано умер. Лет сорок ему было, не больше…

М и л о ч к а. Так придете на свадьбу? Старшой?

С у ш к и н (решительно). Нет, не приду! Летите-ка вы в эту «Ласточку», скажите, что раздумали. И тащите харчи сюда. Посуду и стулья у соседей возьмем. Тут у меня есть женщина, ночная сторожиха со стадиона, она нам поможет. А то в кафе! Неуютно. А у меня видишь сколько площади. Замуж-то человек один раз только выходит. Или ты на три раза собралась?

Н и к а. Нет, только на один.

М и л о ч к а. Спасибо вам, Старшой. Я ведь знала…

С у ш к и н. Что ты знала?

М и л о ч к а (лукаво). Знала, что так будет.

С у ш к и н. Ты, значит, знала, а я, значит, не знал? Пойди ищи этого Ваську Шкару, пусть все обратно переиграет. Не для вас — для себя я. Больно скучно мне тут. Все-таки развлечение. Ну, бегите, не теряйте времени. Благодарить после.

Ж е н щ и н ы что-то говорят, суетятся, обуваются, одеваются, уходят.

(Кенарям.) Ну, мальчики, спасибо, извините, вынужден вас оставить. Вот вам зернышки, вот водичка, концерт откладывается. (Звонит по телефону.) Мария Васильевна?.. Здравствуй! Это Сушкин говорит, из мартеновского… Нет-нет, не по производственной линии. По сердечной. Ты помнишь Ефима Стрельникова, кровельщика?.. Так вот сегодня выдаем его дочку замуж. Хотел с тобой посоветоваться. Нужен подарок. Что порекомендуешь? А то я как-то оторвался… Что мне дарили?.. Ну, мне дарили перину, эмалированный таз и книгу «Краткий курс истории…». Давно это было… «Жигули»? Нет, это я не вытяну… Радиокомбайн? Это уже ближе… Стенные часы с кукушкой? Спутник? Это чугунный такой?.. Тяжело… Портрет Пугачева?.. Ладно, спасибо вам за совет, разберусь. До свиданья.

Во время его разговора по телефону входит, открыв дверь своим ключом, Р у ф и н а. В руке у нее авоська с бутылками, свертками. С удивлением смотрит на Сушкина.

Вот что, Руфина, я ухожу! А ты накрой столы, возьми у соседей стулья, посуду. Будут сюда стекаться люди. Закуски, выпивку, пироги носить. Ты бери, все бери, распредели покрасивее, чтоб душа радовалась. Там в шкафу вещи жены моей висят, ты выбери что понаряднее, погладь, на себя надень, убери себя как следует. За хозяйку здесь будешь. Позаботься! На главном месте сидеть будешь. Улыбайся! Впитывай! Ума набирайся. Ну, что ты глазами моргаешь?! Свадьба! Свадьба здесь состоится. Сегодня! Скоро! Очень скоро! (С несвойственной ему резвостью и быстротой убегает, на ходу натягивая на себя пальто.)

Руфина смотрит ему вслед.

З а н а в е с.

ДЕЙСТВИЕ ВТОРОЕ

Там же. Прошло несколько часов. Посреди комнаты составленный из нескольких столиков большой стол, покрытый белой скатертью, стулья, скамьи и табуретки. У стола — Н и к а, она гладит свадебное платье.

Входит Р у ф и н а со стульями. М и л о ч к а хлопочет с другой стороны стола.

М и л о ч к а. Сегодня такой счастливый день! Утром, как только в этот город приехала, вышла на улицу, посмотрела вокруг, столько воспоминаний… Ведь здесь прошла моя юность. Последний раз я сюда приезжала на санитарном поезде. На каких только поездах я не ездила: на пассажирских, на санитарных, на товарных…

Н и к а. На почтовых…

М и л о ч к а. Нет, на почтовых я не ездила. Просто работала на почте, разносила телеграммы, повестки, деньги… Почему ушла? Потому что есть люди, которые и пенсию большую получают, и зарабатывают очень много, и все недовольны. Я одному старичку сказала, он обиделся, заявление на меня написал. Ну да бог с ним! Я на завод хотела вернуться… А тут меня соблазнили в торговлю податься, овощами торговать. Выгодно это, но скажу тебе — противно. Воруют. Не все, конечно. Пересортицу делают, яблоки по восемьдесят копеек, а мы их по рублю продавали. Ушла я из торговли… И вспомнила: ведь я на фронте машины водила, у меня водительское удостоверение второго класса. Нанялась в таксопарк. А наша колонна Дворец бракосочетаний на Ленинградском проспекте обслуживала…

Н и к а (вся в мыслях о предстоящей свадьбе, Милочку плохо слушает, все смотрит то на дверь, то в окно, ждет кого-то). Пойду их встречу.

М и л о ч к а (удерживает ее за руку, сажает в кресло). Никуда не уходи, еще разминетесь. Сиди. Жди. (Стараясь отвлечь девушку от тревожных мыслей.) Как жалко, что Дворец бракосочетаний в соседнем доме! А то бы наняли такси, я бы водителю свои права показала и за руль села. А на капоте ленты, цветы, кукла. И через весь город! В Москве мы бывало по пять-шесть свадеб в день обслуживали, а в воскресенье и по десять. Я уж этот маршрут с закрытыми глазами знала: на Манежную площадь, к могиле Неизвестного солдата, на Ленинские горы, к университету, а потом в ресторан. В «Арагви», или в «Советскую», или в «Москву», или на ВДНХ… Вот сижу я за рулем и заливаю: «Сейчас, товарищи новобрачные, мы катим по Ленинградскому проспекту, это одно из самых красивых мест Москвы. Вот это гостиница «Советская», при ней концертный зал и выступают лучшие артистические силы. Втяните в ноздри воздух, поглубже, поглубже! Направо здесь самое вкусное место в Москве, вы нюхайте, не стесняйтесь! Кондитерская фабрика «Большевик». Конфеты, торты, пирожные, печенье…» Да ты сиди, сиди, невеста… «Едем дальше — знаменитый Белорусский вокзал. Фильм видели? Во всем мире премии собрал. Сюда приезжают люди из Берлина, из Варшавы, из Бреста, из Минска. Едем дальше! Улица Горького. Налево магазин «Пионер», здесь вы можете купить вашим будущим детям заводную железную дорогу. Едем дальше! Площадь Маяковского!»

Н и к а. Стоп, тетя Милочка! Меня укачало… (Решительно встает с кресла, смотрит на часы.) Уже половина четвертого, а мы никуда и не приехали.

М и л о ч к а. Это по местному времени. А в Москве только половина второго… У вас регистрация в пять, еще уйма времени.

Н и к а. Надо успеть переодеться.

М и л о ч к а. Успеешь! В такой день у всех очень много дела… (И снова, желая успокоить девушку, продолжает свой рассказ.) А из таксистов я ушла, потому что заболел брат Коля в Хабаровске…

Н и к а (нетерпеливо, с некоторыми раздражением). Я уж это знаю.

М и л о ч к а. А у него семья огромная — восемь человек. Четверо совсем еще маленькие. Пришлось брать расчет и ехать к ним. Полгода я у них прожила, вернулась, хотела поступить на работу, а тут в Рязани у подруги моей беда случилась — муж ее под машину попал. Большой человек, директор ткацкой фабрики. Совсем она одна осталась. Христом богом умолила меня приехать к ней. Ну, я к ней. Еще три месяца… А потом к маленькому брату Борису — ему, правда, уже сорок пять лет, но мы все его маленьким считаем — в Минск помчалась. Ну, вот так и мотаюсь… Нет, ты не подумай, что это мне в тягость, я в этом счастье свое нахожу. Люди без тебя не могут обойтись! Разве это не счастье? (Обрывая сама себя.) Как ты думаешь, придет сегодня к нам на свадьбу Ваня Саратов? Хочется повидать. Он меня не узнал утром у подъезда. А я только потом сообразила. (Оглядывая стол, как полководец свое войско.) Ну вот так, довольно прилично все получается. Ванюшку мы посадим вот сюда, в самое большое кресло. Сиди, Ваня, провозглашай тосты. Здесь Катя, твоя мама. Здесь родители Геннадия. Здесь Шкара с женой. Здесь Старшой. Здесь я. Здесь ты с Геннадием. Горько! Здесь Руфина. Где же Руфина? Лева Алексеевич сказал, что она нам помогать будет, а она пропала.

Распахивается дверь из соседней комнаты, и оттуда выплывает, похожая на чертову куклу, Р у ф и н а В и т р и щ а к. На ней сарафан покойной жены Сушкина, открытые костлявые плечи, широкий солдатский ремень, кружевная шаль и на ногах ботинки хозяина квартиры. В волосах цветок.

Милочка и Ника с ужасом смотрят на нее.

Р у ф и н а. А жених-то где? Не явился ишо? Чего тут своротить? Давайте помогу.

М и л о ч к а. Еще стульев надо взять у соседей.

Руфина направляется к двери.

Да вы накиньте на себя что-нибудь, на лестнице холодно.

Р у ф и н а накидывает на плечи ватник и уходит.

Н и к а. До чего же страшна.

М и л о ч к а. Мне Шкара рассказывал, она родилась на Урале. Когда мы здесь палатки разбивали, бараки строили, ей было семь лет. Родителей кулаки убили. В семнадцать лет пошла на фронт. В Киеве под обломками дома ее откопали, долго лечили. Сушкины приютили, одели, устроили сторожем на стадион. У нее перелом позвоночника, в корсете ходит. (Замолкает, увидев возвращающуюся со стульями и табуретами Руфину.) Ну зачем вы тяжести таскаете! (Отнимает у Руфины стулья.)

Р у ф и н а. Ничего, я здоровая… Давай за хлебом схожу.

М и л о ч к а. У нас много хлеба, и пироги, и булочки… Девочки, будем накрывать. (Убегает на кухню.)

Р у ф и н а (Нике). Карточки нет? Залетки твоего?

Н и к а. Нет у меня его карточки. Да вы его сейчас сами увидите.

Р у ф и н а. На кого похожий? (Показывает на фотографии на стене.) На этого? Али на этого?

Ника отрицательно качает головой.

На этого? (Показывает на кенаря.) Али на этого?

Н и к а. Да-да, скорей всего на этого.

Р у ф и н а. Этого Мефодий звать.

Н и к а. Да, вот такой он, желтенький, клювик маленький, ножки тоненькие. Похож.

Р у ф и н а. Совет да любовь.

Нервные звонки в дверь.

М и л о ч к а. Наконец-то! (Открывает.)

Вбегает Ш к а р н и к о в. В руках у него ящик, из которого торчат горлышки бутылок.

Ш к а р н и к о в. Вольно! Сам рядовой! Коньяк! Армянский! Три звезды!

М и л о ч к а (с тревогой). А где же Геннадий?

Ш к а р н и к о в. Следом идет! Небольшая задержка. На завод побежал. Скоро будет.

М и л о ч к а. Ну вот, я же говорила.

Ш к а р н и к о в (увидев Руфину). Это что еще за чудовище?!

Р у ф и н а. Руфина Витрищак. Будем знакомы.

Ш к а р н и к о в. Да мы и так с тобой знакомы. Только я сразу не узнал. (Бросается к телефону. Набирает номер.) Люся?.. Виктор Евгеньевич у себя?.. Ты передала приглашение?.. Что он сказал?.. Будет у Сушкина? Прекрасно! (Набирает другой номер.) Глущенко?.. Так я тебя жду. Адрес знаешь?.. Да, у Сушкина. В девятнадцать ноль-ноль… Начальник пожарной охраны? Добро! Прихватывай и его. (Набирает другой номер.) Ричард?.. Все в порядке. Жду тебя и Раю… (Задерживает Нику.) Директор косметического? Захватывай и его… Не забудь: у Сушкина. (Подсчитывает.) Этот есть, этот есть… Сорок человек. Шесть человек сверх списка. Начальник милиции, начальник пожарной охраны города, директор косметического салона. (В восторге.) Все с женами! Нужны еще стулья и стол.

М и л о ч к а (тоже охвачена паникой). Да, нужны еще стулья. И мы их достанем! (Нике, успокаивая ее.) Вот видишь, девочка, как все прекрасно идет! Какие люди будут на вашей свадьбе! Это должен быть такой день, чтоб на всю жизнь запомнился. Не трать времени, беги переодевайся, потом сюда, потом во Дворец бракосочетаний, потом опять сюда. А я отсюда не уйду, буду вас всех дожидаться. Туалетов с собой не захватила. (Смотрит в зеркало.) Я и так хороша.

Н и к а. Вы очень прилично одеты.

М и л о ч к а. Не трать времени, беги, беги!

Н и к а (целует ее). Спасибо вам, тетя Милочка. Дядя Вася, спасибо.

Ш к а р н и к о в. Ступай, Викторина. Меня будешь благодарить потом.

М и л о ч к а. Ее зовут Вероника.

Ш к а р н и к о в. Не имеет значения.

Н и к а уходит.

Р у ф и н а. А мне куды? За стульями?

М и л о ч к а. Нет, стулья мы и без вас принесем. Вам нельзя таскать тяжести.

Ш к а р н и к о в. За цветами! Где магазин, ты знаешь. Я отобрал. Принеси. Расставь в вазах. Покрасивее. Вот записка! Вот деньги.

Р у ф и н а. Белые цветы нужны. Как же без цветов. Я принесу. Только белые. Я уж знаю. (С непривычным для нее проворством уходит.)

Остались Милочка и Шкарников.

Ш к а р н и к о в. Странный человек Лев Сушкин. Поселил у себя это привидение. Не понимаю.

М и л о ч к а (взъярилась). Она прекрасная, очень добрая женщина!

Ш к а р н и к о в. А черт ее знает! (Вглядывается в Милочку.) Ты что такая грустная?

М и л о ч к а (стараясь не обидеть старого друга). Не сердись на меня, Шкара, но мне кажется, что ты напрасно так много народу позвал. Ведь мы — Катя, Вероника, я — просили тебя не звать незнакомых, посторонних. Ну там начальника милиции или пожарных…

Ш к а р н и к о в. Какие посторонние? Какие незнакомые? Эти люди ближе нам, чем самые близкие родственники.

М и л о ч к а. Но мы же тебя просили, Шкара.

Ш к а р н и к о в. Мало ли кто кого о чем просит! Я, например, тоже просил тебя не называть меня Шкара.

М и л о ч к а. Нет-нет, я больше не буду, клянусь!

Ш к а р н и к о в. И вообще я могу отстраниться от этого дела. Начальник милиции Бондаренко мой друг, мой лучший приятель, он что, помешает? И Георгий Васильевич. Да его с объятиями примут в любом доме…

М и л о ч к а. Ни Вероника, ни Катя, ни я — мы его совершенно не знаем.

Ш к а р н и к о в. Завтра им надо квартиру делать. Через кого? Завторгом Ричард распорядился насчет продуктов сегодня. Как не позвать?! Если у людей свадьба или юбилей — из этого нужно извлечь пользу, понимаешь? Пользу для всех, и в первую очередь для виновников торжества. Моей выгоды тут совершенно нет. Не для себя хлопочу, понимаешь. У меня и так все есть, я достиг своего потолка. Сам рядовой! Для них. Для твоей сестры Кати, для моей сестры Лизы, для молодых… Налей мне стакан боржома. (Жадно пьет.)

М и л о ч к а. Ну, конечно, Шкара, тебе видней. Только мне этот день представлялся совсем по-другому. И Кате тоже…

Ш к а р н и к о в. Не знаю, каким вам представлялся этот день, но это только начало, самое начало. Сколько еще им понадобится дней для того, чтоб устроиться, получить квартиру, продвинуться по работе! Так что уж ты, голубка двадцатых годов, лучше не вмешивайся и дай мне — ястребу семидесятых годов — все сделать так, как я считаю нужным.

М и л о ч к а (вздохнув). Ты, наверно, прав, Шкара. Я вдруг ловлю себя на том, что думаю и поступаю совсем не так, как следует. Но я не считаю себя старухой. (С вызовом.) Иногда мне кажется, что я моложе всех. Это, наверно, привычка. Всегда во всех компаниях я была самой молодой, самой сильной. Все у меня спрашивали советов, думали, что я самая, самая… С детства, в школе еще… И так вот втянулась, свыклась.

Ш к а р н и к о в (просовывая карандаш в клетку, играя с канарейкой). Ну, а ты вообще-то… Как живешь? Какие твои семейные обстоятельства?

М и л о ч к а. Чужие дела, вот мои семейные обстоятельства. А сейчас, Шкара, я так хочу, чтоб Ника была счастлива, я люблю эту девчонку! Желаешь еще боржома?

Ш к а р н и к о в. Хватит! (Устремляется к двери.)

М и л о ч к а. Куда ты сорвался?

Ш к а р н и к о в. Помчусь в заводоуправление, к Ивану Саратову, заручусь его словом, чтоб был здесь вечером. Заботы, заботы, заботы… Думаете, вы одни у меня сегодня? Вечером студенческий бал, концерт, завтра слет передовиков, надо обеспечить лучшими артистами, вечером показ мод. Послезавтра день рождения старшего внука, затем массовый выезд за город с духовым оркестром, с четырьмя баянами. Людям нужна радость, нужен отдых, нужен я. Какая же без меня радость? Вольно! Сам рядовой! Скоро увидимся! (Убегает.)

М и л о ч к а (подходит к зеркалу, поправляет прическу). Здравствуйте, Людмила Николаевна, приветствую вас, голубка двадцатых годов. Надо тебе, матушка, напудриться. Губы красить не стану и глаза подводить не буду. Некрасиво, когда старуха намалеванная. Каждый возраст имеет свой вид. (Взбивает прическу.) Вот так еще жить можно. Только тут темно очень. Что делать — осень! Рано темнеет. А мы зажжем большую люстру. (Зажигает свет.) Нужно задернуть шторы, вот так, поплотнее. И торшер из спальни притащить. Где здесь розетка? Вот так. Вот так хорошо. И музыку, конечно, нужно.

Горят все светильники и большая люстра.

Ну-ка, Лева Алексеевич, где у тебя тут проигрыватели, магнитофоны, стереоприемники?! (Включает магнитофон. Марш. Встречает воображаемых гостей.) Проходите, пожалуйста! (С каждым здоровается за руку.) Прошу за стол. У каждого прибора карточка: кому где садиться. Мужчины приглашают дам, дамы берут мужчин под руку. Ванюша, здравствуй! Ты, Ваня, тамадой будешь. (Показывает на большое кресло.) Небось привык на всяких там банкетах, на раутах, приемах, ленчах и ассамблеях… Мне слово? Что ты, Ваня! Я и не приготовилась. Ну, все равно, я скажу. Я о счастье скажу. Ах, как важно быть счастливым, и какое это не личное, совсем не личное дело! Вот вы говорите, ваш комбинат, — нет, это наш комбинат, ведь я его тоже строила, его строила вся страна… И она следит. А что вы тут понаделали? Печи, сталь, чугун? Но разве только в железе суть? А в чем суть? В том, чтоб люди и на этом и на том берегу были бы счастливые, веселые, долголетние. Ведь от одной жизни зависят и другие. И цеха, и улицы, и всякий человек… Вы извините, я маленько волнуюсь. Потому что если одному станет вдруг плохо, это и на завод может перекинуться, и на печи, и на чугун, и на сталь. На качество продукции. Так вот вы следите, чтоб быть счастливыми. Вот и все. Благодарю за внимание. А сейчас художественная часть. Танцы! Народная песня «Кирпичики» и сразу «твист»! (Танцует под радиолу. Танцует лихо, самозабвенно.)

Отперев дверь своим ключом, входит С у ш к и н. В руках у него свертки и коробки с подарками. Он очень озабочен, мрачен. Старается не выдать волнения, говорит, как всегда, глуховатым, резким голосом.

С у ш к и н. Где невеста?

М и л о ч к а. Переодеваться пошла.

С у ш к и н. Встретил я Шкару недалеко от заводоуправления. Нос к носу. Шляпа на затылке, глаза на лбу, из ушей пар, из задницы кипяток, пальто нараспашку, сам с собой разговаривает. Умчался, даже следа не оставил. Вижу, человеку не до меня.

М и л о ч к а. Почему вы не любите Шкару? Он ведь наш старый товарищ, почетный гражданин.

С у ш к и н. Мало ли у нас почетных, которые и капли почета не стоят. Почему он почетный? Почетный прохвост. Нет, он, боже сохрани, не наказуемый законом, у него все в порядке, он культуру обеспечивает.

М и л о ч к а. Его здесь все так уважают.

С у ш к и н. Кто тебе сказал? Он сам? Или его жена? Или кто из его родственников? Знаешь, сколько у него здесь родственников? Семьдесят два, он сам говорил. Нет, я не против, пусть живут, пользу приносят, размножаются, раз им так наш город понравился. Есть люди, которые все отдают, что имеют, жизни своей не щадят. А есть другие, которые тянут. Он из этого города вытянул все, что мог. Почему он так в своего племянника Геннадия вцепился? Потому что племянник его, Геннадий, вот-вот будет главным референтом у директора комбината Ваньки Саратова.

М и л о ч к а. Ну, а Шкара при чем?

С у ш к и н. Ну, раз Геннадий, его племянник, у руля будет, дяде от этого только выгода. Вот почему он так волнуется, будет ли у меня сегодня Иван Саратов.

М и л о ч к а. Ну и пусть они сегодня встретятся. Я тоже хочу с ним встретиться.

С у ш к и н. Не придет сегодня ко мне сюда Иван Саратов. И никогда не придет. Враги мы с ним.

М и л о ч к а. Не верю. Ванюшка Саратов…

С у ш к и н. Был для нас Ванюшка, стал Иваном Ивановичем, командармом… (Перебивая сам себя.) Эх, жалко мне девчонку!

М и л о ч к а. Нику?

С у ш к и н. Как увидел я сегодня тебя, Нику эту… Вспомнил, как исковеркал тебе жизнь этот Шкара. Два года жил с тобой, все это знали, а потом увильнул, другую нашел из заводоуправления, на четыре года старше.

М и л о ч к а. Вот и живут они тридцать семь лет, через тринадцать лет золотую свадьбу играть будут. Плохо ли?

С у ш к и н. Думаешь, не видал я, как ты переживала, как худела. Как людей сторонилась… А потом уехала, сгинула…

М и л о ч к а (недовольно). К чему вы, Лева Алексеевич, этот разговор завели?

С у ш к и н. А к тому, что захотелось мне, чтоб Ника Стрельникова счастлива была. Она ведь, как… пеночка… И сама не знает, как хороша. На тебя, между прочим, похожая, сорок лет назад. (Резко.) Не годится ей этот парень.

М и л о ч к а. Что же вы узнали о Геннадии этом?

С у ш к и н. Я ведь не так, Милочка, не с бухты-барахты говорю. Вышел из магазина, встретил Николая Саматохина, стали вспоминать старое. Я говорю: «Сегодня выдаем дочку Ефима». А он знает этого Геннадия. «Да он женат», — говорит. — «Не может быть…» — «И ребенок у них есть. Она у Голикова на листопрокатном инженером работает, сейчас в Венгрию уехала». Я не поверил, пошел к Голикову, он всех там знает… Саматохин правду сказал.

Входит Н и к а. Останавливается у двери, слушает. Милочка и Сушкин ее не видят.

М и л о ч к а. Мы, конечно, знали, что он был женат, а теперь он свободный человек.

С у ш к и н. Я и мальчишку ихнего сегодня видел. Сидит на качелях, качается, бабушка его подталкивает.

М и л о ч к а. Как же он мог записаться на регистрацию с Никой? Ведь там же справка нужна. Паспорт проверяют.

С у ш к и н. Я уж этого не знаю. Наверно, с прежней женой не был зарегистрирован.

М и л о ч к а. Вот видите! Это все меняет.

С у ш к и н (свирепо). Что меняет? Печать в паспорте все меняет? Бумажка все меняет? А для мальчонки, который без отца жить будет, это тоже все меняет?

Н и к а (подходит к Сушкину). Думаете, я не знаю, что Геннадий был женат, разлюбил, да, наверно, никогда и не любил, и она его не любила, они давно чужие… Думаете, не рассказал он все? Ну, мальчик у них есть, будем за него платить. А захочет — мы его к себе возьмем. Да будь у него трое детей — я все равно не откажусь от него. Ну, не распишемся сегодня, распишемся через неделю, через месяц, через полгода, что от этого изменится? Дождемся ее возвращения, встретимся с ней, все расскажем… Только не надо так действовать, тайком, тишком. Нехорошо это, Лев Алексеевич, непартийно. Сейчас сюда придет Геннадий, он сам вам все объяснит, лучше, чем я… Отменим сегодня свадьбу, отложим ее, не страшно… А впрочем, почему мы должны отменять свадьбу? Да, мы не пойдем во Дворец бракосочетаний, не будем сегодня расписываться. А банкет? Почему мы должны его отменять? Как раньше говорили? Гражданский брак? Вот мы и будем пока жить гражданским браком. А торжественный ужин, он никаким законом не запрещен. Отсюда мы, конечно, уйдем, перенесем банкет в кафе «Ласточка». А вас, Лев Алексеевич, мы уже не позовем, мы уж без вас обойдемся. Оставайтесь тут со своими канарейками. Для чего вы вмешались в нашу жизнь? Думаете, не понимаю? Для того чтоб заявить людям, что вы всем нужны, что без вас невозможно разобраться, что один вы… (Жестоко.) Никому вы не нужны! Ровным счетом никому. Пошли, тетя Милочка!

М и л о ч к а (ей неловко за резкость девушки, решительно). Подождем Шкару.

Н и к а. Ни одной секунды я не останусь в этом доме!

Вбегает Ш к а р н и к о в, забыв произнести свое обычное приветствие, не сняв шляпы и пальто, он кричит от самой двери.

Ш к а р н и к о в. Вы уже слышали?

М и л о ч к а (замирает). Что еще случилось?

Ш к а р н и к о в. Вы, значит, не знаете? (Опускается на кресло.) Полчаса тому назад в своем рабочем кабинете от разрыва сердца умер Иван Саратов.

Движение Милочки и Ники.

Я пришел туда, когда было уже все кончено. У подъезда две машины скорой помощи. В кабинете реаниматоры… Все напрасно… Разрыв сердца и аорты…

Сушкин бросается к двери, расталкивая всех. Шкарников его задерживает.

Подожди, Лева. Тебя не пустят. Заводоуправление оцеплено. Бесполезно. Он ведь был у тебя сегодня? Жаловался на сердце, на здоровье?

С у ш к и н (чуть слышно). Он никогда не жаловался… Никогда…

М и л о ч к а (обнимает прижимающуюся к ней Нику). Ну, не дрожи ты, дочка, не дрожи…

Ш к а р н и к о в (Сушкину). Что ты смотришь на меня? Включите радио.

Сушкин включает радио. Вальс.

Верьте мне, чудес не бывает, все кончено…

Сушкин распахивает окно. В комнаты вливаются шум улицы, детские голоса, звонки трамваев.

М и л о ч к а. Надо позвонить по телефону. Шкара, сказать гостям, что все отменяется.

Н и к а. Не надо никому звонить. Подождите еще…

Ш к а р н и к о в. Чего ждать?! Геннадий тоже считает, что ни о какой свадьбе и речи не может быть.

Входит Р у ф и н а с огромным букетом белых хризантем, торжественно ставит их в вазу посреди стола.

Р у ф и н а. Вот они! Белые, как положено. Глядите!

З а н а в е с.

ДЕЙСТВИЕ ТРЕТЬЕ

Идет без антракта, сразу после второго.

Во время перестановки звучит песня о палатке. Ее поет Лев Алексеевич Сушкин.

Открывается занавес. Убран свадебный стол, унесены стулья. За окном ночь. В комнате С у ш к и н и М и л о ч к а.

С у ш к и н. Порой кажется, ничего вокруг нет. Только степь и палатки… И зима… Ветер знойкий такой, и костры горят, много костров…

М и л о ч к а. В тридцатом году палаток совсем мало оставалось, бараки строили. А в тридцать первом палатки совсем убрали. У нас бараки красиво назывались: «Имени светлого будущего», «Мы со Сталинградского!..» «Смерть капитализму».

С у ш к и н. «Сакко и Ванцетти»… Отстоял я, помню, две смены подряд, прибегает Ефим Стрельников. «Где Старшой?» — «Спит Старшой». — «Буди его! На станцию состав с огнеупором приехал, разгружать некому». — «Вставайте, славяне, быстро на станцию». Ванюшка говорит: «Я с вами пойду, дядя Лева…» — «Тебе нельзя, Ваня, фабзайцы спать должны». — «Что же вы все на разгрузку уйдете, а я один здесь останусь? Я не согласен. Посмотрите, дядя Лева, сталинградцы уже вышли, за ними турксибовцы, за ними «Сакко и Ванцетти». А дядя Шкара оркестр привел. Две трубы, барабан, два баяна. Возьмите меня, дядя Лева, возьмите…» (Плачет.)

М и л о ч к а. Разве сталевары плачут, дядя Лева?

С у ш к и н. Когда у огня жарко — плачут.

Входит Ш к а р н и к о в.

Ш к а р н и к о в. Где Ника?

М и л о ч к а. Дома она, у Кати.

Ш к а р н и к о в. Геннадий решил вернуться к той женщине и сыну. А Нике письмо оставил.

С у ш к и н. Какое письмо?

Ш к а р н и к о в. О том, что он взял отпуск на три дня и улетел в Киев встречать жену, которая возвращается из Венгрии, что он опомнился, прозрел, все взвесил…

С у ш к и н. Любовь свою на весах взвесил? Молодец!

Ш к а р н и к о в. И к Викторине больше не вернется. Никогда! Мерзавец!

С у ш к и н. Почему — мерзавец?

Ш к а р н и к о в. Раньше надо было думать! Не доводить до свадьбы.

С у ш к и н (не верит ни одному слову Шкарникова). Какие мы на старости лет все умные становимся. Правильные. (И беспощадно, прямо в лицо Шкарникову.) Ведь это же ты все затеял!..

Ш к а р н и к о в. Что — все? Что — все?

С у ш к и н. Свадьбу. Вечеринку. Банкет.

Ш к а р н и к о в. Конечно. Я. Все я. Что я еще затеял?

С у ш к и н. Ведь ты же знал, что у него есть другая женщина, что он не свободен, что у них ребенок. Знал?

Ш к а р н и к о в (припертый к стене. Мужественно). Знал. А разве есть закон, что всю жизнь нужно любить только одну женщину? Вот ты, что ли, ты только одну любил?

С у ш к и н. Я? Да. Только одну.

Ш к а р н и к о в. А я нет. И она (показывает на Милочку) тоже нет. И большинство людей тоже нет. Зачем притворяться?! (И вдруг с огромной обидой, почти с рыданием.) За что ты ненавидишь меня, Лев? Разве я сделал тебе что-нибудь плохое? Разве я плохо отзывался о тебе? Разве мешал тебе когда-нибудь? И разве у нас в городе есть хоть один человек, которому я бы не помог? За которого не хлопотал бы? Не сделал бы добра?

С у ш к и н. Нельзя всех добром оделять. Надо кому и зло подарить.

Ш к а р н и к о в. Вот мы тут трое старых товарищей. Знаем друг друга сорок три года. Было нас много, потом четверо, сейчас трое. Милочка уедет. Останемся мы с тобой вдвоем. И что же? На торжественном собрании кивнем один другому. Как чужие. И разойдемся. А ведь много прожито вместе. И горьких и сладких дней. Почему ты озлобился так на людей? Думаешь, я не знаю, что ты Ивана сегодня из дома выгнал? Только, когда я у секретаря горкома был, на банкет его приглашал, позвонил туда Иван. Что он говорил секретарю, я не слышал. Но по словам секретаря понял — о тебе.

С у ш к и н (насторожился). Обо мне? Что же он говорил обо мне?

Ш к а р н и к о в. Судя по всему, просил пригласить тебя, побеседовать, расспросить, уговорить, чтобы ты не носился со своей обидой. Выведать о твоей жизни… Что, дескать, обижаем мы стариков.

М и л о ч к а. Вот видите, Старшой!

С у ш к и н. А ты не врешь, Шкара?

Ш к а р н и к о в. Нет, я не вру. Ну, я не был доменщиком, не прокатывал сталь. Но я был с вами, хотел, чтоб жизнь наша была веселее, дружнее. Я сосватал Геннадия и Нику. Мне очень понравилась эта девушка, она мне напомнила нашу юность, тебя, Милочка… Но я же не думал, что так получится… Я хлопотал о месте референта для него. Для него, не для себя. У меня и так все есть: жена, дети, двухкомнатная квартира, сам рядовой. У меня нет сбережений, нет дач, нет текущего счета. Я всем делился с родственниками… Мне много раз предлагали переехать в Казань, в Ленинград. Но я не поехал. Почему? Да потому, что люблю наш город. Перед тобой я виноват, Милочка. Казалось, что люблю тебя. Казалось. Мало что человеку кажется! Но ведь ты сама ушла, когда убедилась, что это не настоящее. Ты нашла свое счастье в счастье других. Я нашел покой. Лева не нашел его. Ваня умер, не дожив и до шестидесяти. Сгорел, перегорел, как костер. Самый яркий и самый горячий костер среди всех костров. Теперь будет новый директор комбината. И он будет летать, ездить, принимать, спорить, сидеть ночами с инженерами, сносить старые домны, они за сорок лет уже отслужили свое… Это, наверное, и есть жизнь, Лева…

Стук в дверь. Р у ф и н а вводит заплаканную и дрожащую Н и к у. Венчальное платье ее забрызгано мазутом, фата порвана. Руфина легонько подталкивает девушку, подводит ее к Милочке.

Р у ф и н а. Ну вот здесь. Ну вот тут тебя не обидят. Здесь людей не обижают.

М и л о ч к а (бросается к ней). Откуда ты, девочка моя? В таком виде!

Р у ф и н а. Она как пошла отсюда, я за ней. Вижу, не в себе… Она к матери своей зашла… Я ее в парадном жду. Потом опять выходит. Я за ней. Глупая… Ведь под электричку хотела…

М и л о ч к а. Ника! (В отчаянии.) Ника!

Н и к а (говорит тихо, спокойно, как бы во сне). Я просто переходила через рельсы… Вдруг схватила меня, поволокла…

Р у ф и н а. А электровоз-то гудки, гудки… Он уж остановиться не мог бы…

М и л о ч к а. Ника! (В ужасе.) Ника!

Н и к а. Подождите, подождите, тетя Милочка, не торопитесь меня ругать. Я ей три часа объясняла, что ничего я не хотела, просто шла, просто шла. (Заплакала.)

Р у ф и н а (затягивает ремень на ватнике, снимает с гвоздя ружье, надевает на плечо). Однако мне на дежурство. Стадион-то у нас завтра под зиму готовить начнут. (Вдруг Нике.) Дура ты, девка. Так бы и дала тебе прикладом по башке. Да ты как решилась под электровоз бросаться?! Да за тебя знаешь какое было бы горе машинисту? Да его бы в тюрягу забрали! Пять лет дали бы. А у него дети, жена, может, и мать старуха. Как тебе это в голову влетело? А, несмышленая! Из-за кого? Из-за дурака! Да жизнь-то тебе, что ли, на игрушки отведена? Я, когда в Киеве под развалинами лежала, только и думала: вылезти бы мне, хоть с одной ногой, а вылезти. А вверху небо… Вот они молодыми помирают, отец твой совсем молодой был. А ты… Да как ты осмелилась! Вот Лев Алексеевич меня к себе, калеку, взял. Кормит, поит, последним делится. А я ему на что? Он ведь ученый, все ночи над учебниками сидит. О нем ты подумала? О матери твоей подумала? О Милочке этой? Нехорошо, девка, некультурно поступаешь. (Нежно.) Ты ближе к этим людям жмись. Они не подведут. Потому они — люди. (Сушкину.) Не скучай без меня, Алексеевич, к утру вернусь. За молоком схожу. Живите тут. (Уходит.)

Ш к а р н и к о в (с большим удивлением, ей вслед). Вот это личность!

Н и к а (готова идти в бой за Руфину). Она очень хорошая. Она… прекрасная.

М и л о ч к а (захлопотала). Ну хочешь, я чаю приготовлю? Можно, Старшой? Мы все выпьем…

Частые звонки телефона.

С у ш к и н (берет трубку). Да… Рыбинск? Какой Рыбинск? А?.. Есть такая. (Милочке.) Тебя. Рыбинск вызывает.

М и л о ч к а. Разыскали! (Кричит в трубку.) Да… Гога?.. Да, это я, Милочка! Что у вас?.. Умираю! Два мальчика?! А она как, Ася?.. Слава богу!.. Сколько? Два триста пятьдесят?.. А другой?.. Богатыри!.. Завтра выписывают? Так быстро?.. Нет, что ты, я не могу, я здесь занята… Клянусь тебе, я не могу… Это я потом объясню… Боже мой, боже мой, что же делать?.. Нет-нет, ни под каким видом. Обойдитесь пока без меня… Ну зачем же такие слова!.. Когда позвоните? Ночью?.. У нас уже ночь тут… Нет, я не плачу, я смеюсь. От радости. И не знаю что делать… Целую вас. (Вешает трубку.) Как быть, Старшой? Двойняшки родились. Одни они там, совсем одни. Растерялись — неопытные, беспомощные…

С у ш к и н (угрюмо). Не знаю я ваших дел. Не знаю.

М и л о ч к а (Шкарникову). Ты можешь мне достать билет до Рыбинска?

Н и к а (беспомощно). Вы уезжаете, тетя Милочка?

М и л о ч к а. Да. Достанешь, Шкара?

Ш к а р н и к о в (с раздражением). Опять ты меня Шкарой называешь!

М и л о ч к а. Извини, больше не буду.

Н и к а (умоляюще). Возьмите меня с собой, тетя Милочка.

Ш к а р н и к о в (обрадовался). Правильно. Если ты поедешь в Рыбинск, это правильно! Я тебе по состоянию здоровья любую справку достану. Развлечешься, отвлечешься… (Сушкину.) Как ты на это смотришь, Лев?

Сушкин молчит.

Н и к а (Милочке). Возьмите меня!

Ш к а р н и к о в (пишет в блокноте записку, дает Милочке). К военному коменданту. Барыбин фамилия. Запомнила? Он устроит. Если нужна моя помощь, звоните. А пока извините. Сутки дома не был. (Сушкину, с горечью.) С тобой скоро увидимся. Ведь мы с тобой, Лева, только на свадьбах и похоронах встречаемся. До свиданья, Вероника. (Прощается с девушкой за руку.) Счастливо тебе. (Берет руку Милочки и вдруг обнимает ее, прижимается к ней, целует.)

М и л о ч к а. Спасибо тебе, Шкара.

Ш к а р н и к о в. Вольно, сам рядовой. (Уходит.)

Сушкин открыл балкон. Слышно, как по центральному переходу идет первый трамвай, а за сопкой узкая полоска утра.

С у ш к и н (смотрит на стул у стола). Здесь он сидел. Вчера утром.

М и л о ч к а (подсчитывая в уме). Сколько ему было?

С у ш к и н. Пятьдесят шесть.

Н и к а. Как он мало прожил!

С у ш к и н. Нет, он прожил очень много. Другой и за десять жизней столько не проживет. Был сиротой, беспризорником, фабзайцем, передовым рабочим, техником, инженером, начальником цеха, заместителем главного инженера, начальником крупнейшего в России комбината, исколесил весь мир, о нем написаны книги, его знает любой металлург, любой строитель… Это был талант. Широкий, умный, нежный, веселый… (С болью и отчаянием.) Я виноват в его смерти. Я!

М и л о ч к а. Бог с вами, Старшой. Что это вы на себя наговариваете! Вы-то тут при чем?

С у ш к и н (не слушает Милочку). Я виноват. Почему я его не оставил дома, почему докторов не вызвал, почему бросил его одного на комбинате. Ведь он сын мой, кровь моя… Мальчонком взял его на рельсах, сюда привез, в одежду свою закутал… Почему же я бросил его одного, не был с ним все время, не охранял его, не останавливал, не думал о нем? Обиделся! Ушел с завода! Два года на пенсии сидел. Обиду копил. Он-то на меня обиды не копил. Последний, о ком он говорил, — обо мне. Позвонил секретарю горкома, наказал, чтоб не обижали меня. Да кто же меня обидит? Старшого? Я всех мог обидеть… И его обидел. А он жизни своей не щадил для людей, для завода, для города этого, для тебя… (Девушке.) Да-да, и для тебя, Милочка.

Н и к а. Как вы назвали меня? Милочка?

С у ш к и н. Мне все кажется, что ты Милочка. Больно похожая. Оставайся здесь, девушка. Горе твое большое, огромное, но ты переборешь его. Оставайся здесь, с Руфиной, с городом этим, с матерью твоей Катериной. Оставайся.

М и л о ч к а (как эхо). Оставайся здесь, Вероника. Ехать надо только туда, где без тебя не могут обойтись. А в Рыбинске без тебя могут. Ты им не нужна. Им нужна я. Я очень тебя прошу остаться.

С у ш к и н (гладит по волосам Нику). А встретится тебе человек молодой, горячий, добрый, веселый, не может быть, чтоб он не встретился, и вы полюбитесь. А народится ребенок — мне знаешь как без внуков трудно — мы сразу тетке твоей телеграмму: давай сюда, Милка, без тебя никак нельзя. Приедешь?

М и л о ч к а. Как же, Старшой, непременно приеду.

С у ш к и н. Потому что мы без тебя не можем. И ты без нас не можешь. Ты нас в свой список запиши, летающий сталевар.

За окном светает. В клетках запели птицы. Они поют все громче и громче. И вот уже птичий гомон и пение заливают весь театр. И на этом фоне звучит песня о палатке с зеленым оконцем.

З а н а в е с.

1975