Пьесы

Балкон

Как играть «Балкон»

В Лондоне в «Артс Тиэтр» «Балкон» был сыгран плохо — я видел его.

Мне говорили, что он был плохо поставлен и в Нью-Йорке, и в Берлине, в Париже. Лондонскому режиссеру захотелось поглумиться над британской монархией, особенно над королевой, а в сцене Генерала и Лошади он сатирически изобразил войну: декорации — колючая проволока.

Колючая проволока в первоклассном борделе!

В Нью-Йорке режиссер убрал все, что касалось революции.

В Берлине режиссер повел себя как прусский капрал, превратив аппарат Мадам Ирмы для подглядывания и подслушивания происходящего в салонах в нечто наподобие цветного телевизора. Там зрители видели все, что описывает Мадам Ирма. И, как истинному тевтонцу, ему в голову пришла еще одна идея, совершенно тевтонская: одеть всех в костюмы 1900 года.

Париж: Генерал-Адмирал или член Института[1]. Мадам Ирма, то есть актриса, исполняющая эту роль, отказывается появиться с поднятием занавеса и требует, чтобы в первых сценах говорила Кармен. Актрисы заменяют слова, режиссер перекраивает текст.

А уж что касается Вены и Базеля, тут и говорить не о чем…

В Париже была вращающаяся сцена. Это глупость. Я хочу, чтобы картины следовали одна за другой, чтобы декорации сменялись слева направо и как бы вкладывались одна в другую на глазах у зрителей. По-моему, моя мысль очень проста.

В четырех первых сценах почти все играется в пафосном тоне. Однако местами тон должен становиться более естественным — тем явственней будет ощущаться напыщенность общего тона. Т. е. речь идет о противопоставлении тонов, а не о двусмысленности речи.

Начиная со сцены Мадам Ирмы и Кармен и до конца, напротив, необходимо добиться двусмысленности тона — все время на грани.

Притворны или истинны чувства главных героев, вдохновляемых ситуацией? Притворен или истинен гнев Шефа полиции в отношении Трех Фигур в конце пьесы? Действительно ли существуют мятежники в борделе или вне его?

Двусмысленная ситуация сохраняется до самого конца.

Автор пьесы попросил бы (особенно это касается последней сцены) не сокращать ни одно объяснение под тем предлогом, что надо ускорить действие, что надо быть яснее, что все уже и так сказано выше, что публика уже все поняла и скучает.

Актрисы не должны заменять слова «бардак», «член» другими, принятыми в хорошем обществе. Пусть лучше откажутся играть в моей пьесе, и их заменят мужчины. А нет — пусть придерживаются моего текста. Я согласен, если они будут произносить эти слова наоборот «кадраб» и т. п.

Надо постараться сделать так, чтобы соперничество между Ирмой и Кармен было очевидным. Кто же из них все-таки правит домом и пьесой? Кармен или Ирма?

Мне пришло в голову, что Три Основные Фигуры должны подняться на котурны. Как актерам научиться ходить на них, чтобы не разбить морду и не запутаться в юбках? Пусть научатся.

Само собой разумеется, костюм Ирмы в начале спектакля — строгий. Может, даже траурный. Она переоденется в сцене с Кармен. На ней будет длинное платье. В сцене Балкона оно за счет украшений станет платьем Королевы.

В противоположность тому, что было сделано в Париже, Три Основные Фигуры (Епископ, Судья, Генерал) должны быть одеты в форму, принятую в стране, где играется пьеса. Во Франции, например, нужно было изобразить судью из нашего суда присяжных, а не судью в парике, Генерала — в кепи со звездами и дубовыми листьями, а не похожего на Лорда Адмирала. Пусть костюмы будут утрированными, но узнаваемыми.

Не будем останавливаться только на плохом: так, в Лондоне режиссеру пришла удачная мысль: актриса, изображающая Лошадь, во время одной из тирад, любовно пририсовывала угольком усы Генералу.

Одежда и манеры фотографов в последней картине должны напоминать развязных молодых людей той страны и эпохи, где и когда играется пьеса. Во Франции 1966 года их надо было одеть в черные кожаные куртки и джинсы.

Нужно изобрести типичного революционера и вылепить его маску, потому что даже среди лионских протестантов я не вижу достаточно длинного печального и дикого лица, подходящего для этой роли. Неподвижные маски уместны в этой сцене. Но в ней ничего нельзя сокращать.

Короткие моменты интимных бесед Ирмы и Шефа полиции должны напоминать о связывающей их старинной нежности. Не знаю уж почему.

Все, что я написал, не относится, естественно, к умному режиссеру. Он знает, что делать. А вот другие?

Еще одно: эту пьесу нельзя играть как сатиру на что бы то ни было. Она — прославление образа и Отражения и должна играться именно так. Ее значение, сатирическое или нет, проявится только в этом случае.

Вступление

Фиктивное представление на сцене некоего деяния, некоего опыта избавляет нас, в большинстве случаев, от желания осуществить их в реальном ми ре и в нас самих.

Если на подмостках проблема беспорядка или зла оказывается разрешенной, это значит, что она уничтожена и на самом деле, поскольку в наше время драматическая условность, театральное представление — есть лишь отображение факта. Перейдем же теперь к другим вещам, и пусть наше сердце исполнится гордости оттого, что мы на стороне героя, который совершил попытку и решил проблему.

Именно это примирительно подсказывает зрителям сознание. Но ни одна представленная проблема не может быть решена в воображении, тем более что сценическое решение всегда тяготеет к устоявшемуся общественному порядку. Пусть же зло на сцене взорвется, покажет нас голыми, оставит в растерянности и, по возможности, заставит нас обратиться к самим себе.

Артист или поэт не должны искать практического решения проблем зла. Пусть они согласятся быть проклятыми. Они потеряют душу, если она у них есть, но это не страшно. Тогда их творчество станет взрывом, актом, на который отреагирует публика, как захочет, как сможет. Если в произведении искусства и должно появиться «добро», то только благодаря воспеванию. Его сила сумеет возвеличить представленное «зло».

Некоторые поэты нашего времени занимаются очень любопытным делом: они воспевают Народ, Свободу, Революцию и т. п. Те же, будучи воспетыми, устремляются к абстрактному небосводу, пригвождаются к нему и там, поникшие и потерянные, они образуют бесформенные созвездия. Бесплотные, они становятся неприкасаемыми. Как приблизиться к ним, как любить их, как жить с ними, если их отправили так бесконечно далеко? Воспетые, зачастую в очень возвышенном стиле, они становятся составными знаками поэмы, но наши поэты убивают то, что хотели оживить, ибо поэзия ностальгична, а воспевание разрушает сам предмет воспевания.

Может быть, я выражаюсь неясно?

Действующие лица

Епископ.

Судья.

Палач: Артур.

Генерал.

Шеф полиции.

Старик.

Роже.

Мужчина.

Один из мятежников.

Посланник.

Первый фотограф.

Второй фотограф.

Третий фотограф.

Нищий: Раб.

Ирма: Королева.

Женщина.

Воровка.

Девушка-лошадь.

Кармен.

Шанталь.

Картина первая

На потолке — люстра, которая будет висеть на протяжении всего действия пьесы.

Декорации представляют собой церковную ризницу, образованную тремя атласными кроваво-красными ширмами. В ширме, расположенной в глубине, — дверь. Наверху изображено огромное испанское распятие. На правой стене — зеркало, обрамленное фигурной золоченой рамой. В нем отражается неубранная кровать, которая при нормальном расположении комнаты должна была бы находиться в первом ряду партера.

На столе — кувшин.

На кресле — черные брюки, рубашка, пиджак. В кресле — Епископ в митре и золоченой мантии.

Он выглядит крупнее, чем есть на самом деле. Исполнитель этой роли должен подняться на котурны высотой около 0,5 м. Его плечи, на которых лежит мантия, заметно увеличены. Когда поднимается занавес, Епископ предстает огромным, несущимся, словно пугало.

Его лицо загримировано.

Рядом с ним — молодая, ярко накрашенная Женщина, в кружевном пеньюаре. Она вытирает руки салфеткой (я не сказал, что она вытирается).

Тут же стоит женщина лет сорока, брюнетка, с суровым выражением лица, в строгом черном костюме[2]. Это Ирма. На ней шляпа, которая завязана ремешком под подбородком.

ЕПИСКОП (сидя в кресле, посреди сцены, говорит глухим голосом, но с воодушевлением). И в самом деле, для истинного прелата главное не мягкость и вкрадчивость, а строгость ума. Сердечность губит нас. Мы полагаем, что сами управляем своей добротой: мы рабы этой безмятежной расслабленности. Речь идет даже не столько об уме… (Колеблется.) Скорее о жестокости. И, с другой стороны, — через жестокость — о смелом и мощном прорыве к Отсутствию. К Смерти. Бог? (Улыбаясь.) Я вижу ваше приближенье! (Обращаясь к своей митре.) Ты, митра в форме епископского колпака, знай, когда мои глаза закроются в последний раз, сквозь прикрытые веки я увижу тебя, моя золоченая шапка… И вас, прекрасные церковные облачения, мантии, кружева…

ИРМА (грубо). Что сказано, то сказано. Когда ставки сделаны…

В течение всей сцены она почти неподвижна. Она стоит около двери.

ЕПИСКОП (вкрадчиво, отстраняя Ирму). И когда жребий брошен.

ИРМА. Нет. Две тысячи так две тысячи, и без глупостей. Иначе я рассержусь. А это не в моих привычках… А теперь, если у вас затруднения…

ЕПИСКОП (сухо, бросая митру). Спасибо.

ИРМА. Ничего не ломайте. Это еще послужит. (Обращаясь к Женщине.) Убери это[3].

Женщина кладет митру на стол рядом с кувшином.

ЕПИСКОП (тяжело вздохнув). Мне сказали, что этот дом будет осажден? Повстанцы уже переправились через реку.

ИРМА (озабоченно). Повсюду кровь… Вы проберетесь вдоль стены Епископства. Пойдете по улице Пуассонри.

Вдруг слышится пронзительный крик. Кричит, явно от боли, Женщина, которую мы не видим.

ИРМА (продолжает, с досадой). Я ведь им говорила, чтоб было тихо. Хорошо, что я догадалась завесить окна наглухо плотными занавесками. (Вдруг становясь любезной и игривой.) А что мы совершили сегодня вечером? Благословение? Молитву? Мессу? Вечное поклонение?

ЕПИСКОП (строго). Не надо об этом. Кончено. Я думаю только о возвращении… Вы говорите, город в крови…

ЖЕНЩИНА (прерывает его). Было благословение, Мадам. Затем моя исповедь…

ИРМА. А потом?

ЕПИСКОП. Хватит!

ЖЕНЩИНА. И все. Закончили отпущением грехов.

ИРМА. Значит, никто не может при этом присутствовать? Хоть разок?

ЕПИСКОП (испуганно). Нет, нет. Такие вещи должны оставаться и останутся тайными. Кощунственно даже говорить об этом, пока меня переодевают. И чтобы все двери были закрыты. О! Наглухо закрыты, забиты, застегнуты, зашнурованы, зашпилены, зашиты…

ИРМА. Я вас об этом просила…

ЕПИСКОП. Зашиты, Мадам Ирма.

ИРМА (с досадой). По крайней мере вы позволите мне поинтересоваться… так сказать, с профессиональной точки зрения? Я сказала, две тысячи.

ЕПИСКОП (голос его вдруг становится звонче, четче, словно он проснулся. Он выказывает некоторое раздражение). Не очень-то и утомляли себя. Всего шесть грехов, и вовсе не самые мои любимые.

ЖЕНЩИНА. Шесть, но смертных! И мне трудно было подыскать их!

ЕПИСКОП (обеспокоенно). Как, значит, они были ненастоящие?

ЖЕНЩИНА. Самые настоящие! Я имела в виду, что с трудом совершала их! Если бы вы знали, что нужно преодолеть, через что пройти, чтобы прийти к неповиновению.

ЕПИСКОП. Я догадываюсь, детка. Заведенный порядок вещей так безобиден, что позволено все или почти все. Но если твои грехи фальшивые, признайся сейчас.

ИРМА. Ну нет! Я уже слышу ваши претензии, когда вы придете в следующий раз. Нет, они были настоящие. (Женщине.) Развяжи ему шнурки. Разуй его. Смотри, чтоб он не простудился, пока его будут одевать. (Епископу.) Выпьете грога, что-нибудь горячее?

ЕПИСКОП. Спасибо. У меня нет времени. Мне надо идти. (Мечтательно.) Да, шесть, но смертных!

ИРМА. Идите сюда, вас разденут!

ЕПИСКОП (умоляя, почти на коленях). Нет, нет, не сейчас.

ИРМА. Пора. Давайте! Быстро! Быстрее!

За разговорами его раздевают. Вернее, откалывают булавки, развязывают тесемки, поддерживающие мантию, епитрахиль, стихарь.

ЕПИСКОП (обращаясь к Женщине). Так ты действительно согрешила?

ЖЕНЩИНА. Да.

ЕПИСКОП. Ты совершала эти поступки? Все эти поступки?

ЖЕНЩИНА. Да.

ЕПИСКОП. И когда ты приближалась, обратив ко мне свое лицо, его освещали отблески пламени?

ЖЕНЩИНА. Да.

ЕПИСКОП. И когда моя рука с перстнем лежала на твоем лбу, в знак прощения…

ЖЕНЩИНА. Да.

ЕПИСКОП. И когда мой взгляд погружался в твои прекрасные глаза?

ЖЕНЩИНА. Да.

ИРМА. А в этих прекрасных глазах, Монсеньор, хоть промелькнуло раскаянье?

ЕПИСКОП (вставая). Галопом. Но не раскаянья я там искал. Я видел там сладостное желание греха. Ее огромным глазам открылась пропасть — смертельная бледность оживляла — да, Мадам Ирма, оживляла ее лицо. Но наша святость потому и существует, что мы прощаем ваши грехи. А были ли они притворными?

ЖЕНЩИНА (вдруг кокетливо). А если мои грехи были настоящие?

ЕПИСКОП (менее театрально). Ты с ума сошла! Я надеюсь, ты не совершала всего этого на самом деле?

ИРМА (Епископу). Да не слушайте ее. Будьте спокойны за ее грехи. Здесь нет…

ЕПИСКОП (прерывая ее). Я прекрасно это знаю. Здесь нельзя совершить зла. Вы живете во зле. Без угрызений совести. Как могли бы вы совершить зло? Все это игры Дьявола. Так и можно узнать его. Он — великий Актер. Вот почему Церковь прокляла актеров.

ЖЕНЩИНА. Вас пугает реальность, не так ли?

ЕПИСКОП. Будь твои грехи настоящими, это были бы уже преступления, и я бы вляпался в дурную историю.

ЖЕНЩИНА. Вы пошли бы в полицию?

Ирма продолжает его раздевать. Однако мантия еще на нем.

ИРМА (Епископу). Оставьте ее с вашими вопросами. (Опять слышится тот же страшный крик.) Опять они! Я заставлю их замолчать.

ЕПИСКОП. Этот крик не был притворным.

ИРМА (обеспокоенно). Не знаю… что вообще мы знаем, да и какая разница?

ЕПИСКОП (медленно приближается к зеркалу, останавливается перед ним). Ответьте мне, зеркало, ответьте же. Я здесь для того, чтобы опознавать зло и невинность? (Ирме, очень тихо). Выйдите. Оставьте меня одного!

ИРМА. Поздно. На улице будет уже небезопасно…

ЕПИСКОП (умоляюще). Только минутку.

ИРМА. Вы здесь уже два часа двадцать минут. Лишних двадцать минут…

ЕПИСКОП (гневно). Оставьте меня одного. Подслушивайте у дверей, если хотите, я знаю, вы это делаете, и возвращайтесь, когда я закончу.

Женщины выходят, вздыхая, выведенные из терпения.

(В одиночестве, с трудом успокаивается и говорит перед зеркалом, держа стихарь).…Ответьте мне, зеркало, ответьте. Разве я здесь для того, чтобы опознавать зло и невинность? А кем я был в вашей золоченой глади? Никогда, видит Бог, никогда не желал я епископского трона. Стать епископом, подниматься вверх по лестнице за счет добродетелей и пороков — для меня это означало бы — удаляться от истинного достоинства епископа. Сейчас объясню. (Епископ говорит очень четко, словно развивая логическое построение.) Чтобы стать епископом, я должен был лезть из кожи вон, чтобы не стать им, и при этом стремиться к тому, что бы сделало меня епископом. А для того, чтобы стать епископом (конечно, в моем понимании), мне пришлось бы постоянно сознавать, что я пребываю в этом качестве для того, чтобы исполнить свою функцию. (Он поднимает полку своего стихаря и целует ее.) О кружева, кружева, сплетенные тысячами ручек для того, чтобы прикрыть трепещущие груди, сытые груди, лица, волосы, вы украшаете меня вашими веточками и цветами! Начнем сначала. Вот в чем казус! (Смеется.) А-а, я заговорил по-латыни! Долг есть долг. Это не способ существования. А епископство — способ. Это нагрузка. Тяжелое бремя. Митра, кружева, парча, бисер, коленопреклонение. В задницу — функцию.

Пулеметные очереди.

ИРМА (просовывая голову в приоткрытую дверь). Вы закончили?

ЕПИСКОП. Ради Бога, оставьте меня. Вон! Я беседую сам с собой.

Ирма закрывает дверь.

Величие и достоинство, украшающие мою личность, не связаны с атрибутами моего епископства. Ни с моими личными качествами, видит Бог! Величие и достоинство, украшающие меня, блеск другого, более таинственного происхождения: просто епископ шествует впереди меня. Разве я не говорил тебе этого, зеркало мое, золоченое, разукрашенное, как коробка мексиканских сигар? И я желаю пребывать епископом в одиночестве, только ради внешнего… И чтобы уничтожить само понятие «функции», я хочу устроить скандал и задрать тебя, проститутка ты, шлюха…

ИРМА (возвращаясь). Ну хватит. Надо уходить.

ЕПИСКОП. Вы с ума сошли, я не закончил.

Женщины возвращаются в комнату.

ИРМА. Вы прекрасно знаете, что я не ищу ссоры с вами ради собственного удовольствия, но вам нельзя больше терять времени… Повторяю, сейчас опасно поздно выходить на улицу.

Вдалеке слышна перестрелка.

ЕПИСКОП (с горечью). Вам плевать на мою безопасность. Когда сеанс закончен, вам на всех плевать!

ИРМА (Девице). Не слушай его больше, раздень его. (Обращается к Епископу, который снял котурны и принял размеры обыкновенного актера.) Помогите сами, что вы, как деревянный.

ЕПИСКОП (с идиотским видом). Деревянный? Я? Это моя величавая несгибаемость! Окончательная неподвижность…

ИРМА (Девице). Подай ему пиджак…

ЕПИСКОП (глядя на тряпки, брошенные на пол). Украшения, кружева, благодаря вам я возвращаюсь к себе. Я вновь обретаю свое владение. Я осаждаю древнюю крепость, откуда когда-то был изгнан. Я устраиваюсь наконец на лужайке, где возможно самоубийство… Приговор зависит от меня, и вот я лицом к лицу со смертью.

ИРМА. Это прекрасно, но нужно идти. Вы оставили машину у входа возле колонны…

Епископ быстро набрасывает на свою обычную одежду золоченую мантию.

ЕПИСКОП (Ирме). Наш префект полиции, бездарь несчастная, отдает нас на растерзанье этим подонкам! (Оборачиваясь к зеркалу, декламирует.) Украшения! Митра! Кружева! Ты, моя золоченая мантия, ты, в первую очередь, хранишь меня от всего мира. Где мои ноги, где мои руки? Что делают они под твоей муаровой завесой? Приспособленные только к парению, они превратились в обрубки крыльев, но не ангельских крыльев, а крыльев цесарки! О несгибаемая мантия, под твоей сенью, в тепле и темноте, возникает самая восхитительная нежность. Именно в этой скорлупе я взрастил свое милосердие, которое скоро затопит мир… Иногда моя рука как нож высовывалась для благословения. Или для кромсания, уничтожения? Как черепашья голова моя рука просовывалась через панцирь. Голова черепахи, осторожной гадюки? И назад в камни. И в укрытии моя рука мечтала… Украшения, золоченая мантия…

Сцена перемещается слева направо, как будто вдвигается в кулисы. Появляется следующая декорация.

Картина вторая

Та же люстра. Три коричневые ширмы. Голые стены. Справа то же зеркало, в нем отражается все та же неубранная кровать, что и в первой картине. Молодая красивая Женщина, будто закованная в цепи, ее запястья связаны.

Муслиновое платье расшнуровано. Видна грудь.

Перед ней — Палач. Это гигант, голый по пояс. Очень мускулистый. Через петлю на его поясе продернут хлыст, который болтается за спиной, подобно хвосту. Судья с загримированным лицом подползает на животе к пятящейся от него женщине. Когда он поднимается, он тоже оказывается непропорционально высоким, благодаря котурнам, невидимым под одеждой.

ВОРОВКА (протягивая ногу). Нет еще! Лижи! Сначала лижи…

Судья делает усилие, чтобы ползти дальше, затем подымается и медленно, с трудом, довольный, садится на скамеечку. Поведение воровки (женщины, описанной выше) меняется, из повелительной она превращается в униженную.

СУДЬЯ (строго). Ведь ты воровка! Тебя схватили… Кто? Полиция… Не забывай, что проворные и надежные отряды моих железных полицейских предупреждают все ваши поползновения. Эти насаженные на вращающиеся стержни насекомые со взглядом, проникающим повсюду, следят за вами. За всеми! И всех вас, пленниц, приносят во Дворец… Что ты на это скажешь? Тебя взяли с поличным… Под юбкой… (Обращаясь к Палачу.) Засунь руку ей под юбку, там ты найдешь карман, пресловутый потайной карман. (Воровке.) В который ты тащишь что попало. Ты ведь ненасытна и совершенно неразборчива. Кроме того, ты идиотка… (Палачу.) Ну, что там было в этом пресловутом потайном кармане? В этом огромном брюхе?

ПАЛАЧ. Духи, господин Судья, лампа, бутылка клопомора, апельсины, несколько пар носок, морские ежи, махровое полотенце, шарф. (Судье.) Вы слышите меня, я сказал, шарф.

СУДЬЯ (подпрыгнув). Шарф? Ага, ага, вот мы и приехали. А зачем же шарф? А, зачем? Кого душить? Отвечай! Ты воровка или душительница? (Очень тихо, умоляюще.) Скажи мне, малышка, умоляю тебя, скажи мне, что ты воровка.

ВОРОВКА. Да, господин Судья!

ПАЛАЧ. Нет!

ВОРОВКА (смотрит на него удивленно). Нет?

ПАЛАЧ. Это на потом.

ВОРОВКА. А?

ПАЛАЧ. Я сказал, что признание еще будет, в свое время. А сейчас отрицай.

ВОРОВКА. Чтобы вы меня опять били!

СУДЬЯ (сладким голосом). Именно, малышка, чтобы били. Сначала ты должна отрицать, а потом признаться и раскаяться. Я хочу увидеть, как из твоих прекрасных глаз польется теплая водичка. О! Я хочу, чтобы ты залилась ею. Сила слез!.. Где мой кодекс?

Роется в своей мантии и извлекает книгу.

ВОРОВКА. Я уже плакала…

СУДЬЯ (делает вид, что читает). Под ударами. Я хочу слез раскаянья. Когда я увижу, что ты влажная, как лужок, я буду удовлетворен.

ВОРОВКА. Это непросто. Я только что пыталась плакать…

СУДЬЯ (не читая, полутеатрально, почти интим но). Ты очень молода. Ты что, новенькая? (Обеспокоенно.) Ты, по крайней мере, совершеннолетняя?

ВОРОВКА. Да-да, Месье…

СУДЬЯ. Называй меня — господин Судья. Ты когда приехала?

ПАЛАЧ. Позавчера, господин Судья.

СУДЬЯ (снова его тон становится театральным, и он принимается за чтение). Дай ей сказать. Мне нравится этот ломкий, рассеянный голосок… Послушай, если ты хочешь, чтобы я был образцовым судьей, ты должна быть образцовой воровкой. Если ты не настоящая воровка, я буду не настоящим судьей. Ясно?

ВОРОВКА. О да, господин Судья.

СУДЬЯ (продолжает читать). Хорошо. До сих пор все шло хорошо. Мой Палач бил крепко… ведь в этом заключается его работа. Мы все повязаны: ты, он, я. Например, если бы он не бил, как бы я мог его остановить? Значит, чтобы я мог вмешаться и доказать свою власть, он должен бить. А ты должна отрицать, чтобы он тебя бил.

Слышится шум: в соседней комнате что-то упало.

(Естественным тоном). Что это? Все двери закрыты как следует? Никто не может видеть и слышать нас?

ПАЛАЧ. Нет, нет, не беспокойтесь. Я закрыл на засов. (Он идет проверять огромный засов на двери, расположенной в глубине.) И в коридор не войдешь.

СУДЬЯ (естественно). Ты уверен?

ПАЛАЧ. Уверяю вас. (Лезет в карман.) Я могу посмолить.

СУДЬЯ (естественно). Меня вдохновляет запах табака, смоли. (Шум повторяется.) Да что это? Что это такое? Меня оставят в покое? (Поднимается.) Что происходит?

ПАЛАЧ (сухо). Да ничего. Наверное, что-то уронили. Вы просто нервничаете.

СУДЬЯ (естественно). Возможно, но нервозность помогает мне. Она не дает расслабиться. (Он встает и подходит к стенке.) Можно я посмотрю?

ПАЛАЧ. Одним глазком, ведь уже поздно.

Палач пожимает плечами и перемигивается с Воровкой.

СУДЬЯ (после того, как посмотрел). Там свет. Яркий… но там пусто.

ПАЛАЧ (пожимая плечами). Пусто!

СУДЬЯ (еще более интимно). Ты как будто взволнован. Есть новости?

ПАЛАЧ. Сегодня днем, как раз перед вашим приходом, три основных объекта оказались в руках восставших. Они совершили несколько поджогов, ни один пожарный не появился. Все сгорело… Дворец…

СУДЬЯ. А префект полиции? Как всегда, не чешется?

ВОРОВКА. Вот уже четыре часа, как от него нет известий. Если ему удастся сбежать, он непременно придет сюда. Его ждут с минуты на минуту.

СУДЬЯ (Воровке, садясь). Во всяком случае, пусть он не надеется, что пройдет через мост Руайад, этой ночью его взорвали.

ВОРОВКА. Мы это знали. Здесь был слышен взрыв.

СУДЬЯ (снова театральным тоном, читает по кодексу). Наконец. Начнем сначала. Значит, воспользовавшись сном праведников, минутным сном, ты их обкрадываешь, грабишь, ты ощипываешь их…

ВОРОВКА. Нет, господин Судья, никогда…

ПАЛАЧ. Я полосну ее?

ВОРОВКА (кричит). Артур!

ПАЛАЧ. Что с тобой? Не смей ко мне обращаться! Отвечай господину Судье. А меня называй — господин Палач.

ВОРОВКА. Да, господин Палач.

СУДЬЯ (читает). Я повторяю, ты воровала?

ВОРОВКА. Да, господин Судья.

СУДЬЯ (читая). Хорошо. Теперь отвечай быстро и правдиво: что ты еще украла?

ВОРОВКА. Хлеб, потому что была голодная.

СУДЬЯ (встает и кладет книгу). Великолепно! Высшее наказание! И мне предстоит судить все это. О, малышка, ты примиряешь меня с действительностью. Судья! Я стану судьей твоих поступков! Именно от меня зависит равновесие. Мир — это яблоко, я делю его пополам: здесь — хорошие, здесь — плохие. И ты соглашаешься — благодарю тебя, — ты соглашаешься быть плохой! (Обращаясь к публике.) На ваших глазах: руки пусты, карманы пусты, собрать и выбросить всю эту гниль. Но это болезненное занятие. Если бы каждый приговор выносился всерьез, он стоил бы мне жизни. Вот почему я мертв. Я живу в мире четко обозначенной свободы. Я — король Ада, и те, кого я сужу, мертвы, как и я. Она мертва, как и я.

ВОРОВКА. Вы пугаете меня, господин Судья.

СУДЬЯ (с пафосом). Замолкни. В глубинах Ада я разделяю людей, которые туда отваживаются попадать. Одних — в огонь, других — в тоску лилейных полей. Ты, воровка, шпионка, сука, с тобой говорит Минос, Минос судит тебя. (Палачу.) Цербер?

ПАЛАЧ (изображая собачий лай). Гав, гав!

СУДЬЯ. Ты прекрасен! Ты становишься еще прекрасней при виде новой жертвы. (Раздвигает ему губы.) Покажи клыки. Страшные. Белые. (Вдруг становится беспокойным. Воровке.) Ты ведь не врешь, ты действительно совершала эти кражи?

ПАЛАЧ. Не беспокойтесь. Вздумала бы она не совершать их. Я бы ей показал.

СУДЬЯ. Я почти счастлив. Продолжай. Что ты украла? (Вдруг слышится звук пулеметной очереди.) Это никогда не кончится, ни минуты покоя.

ВОРОВКА. Я же сказала вам: восстание охватило все северные кварталы…

ПАЛАЧ. Заткнись!

СУДЬЯ (раздраженно). Ты ответишь мне, да или нет. Что ты еще украла? Где? Когда? Как? Сколько? Зачем? Для кого? Отвечай.

ВОРОВКА. Часто я заходила в дома в отсутствие горничных, через черный ход… Я обчищала ящики, разбивала детские копилки. (Видно, что она подыскивает слова.) Однажды я оделась порядочной женщиной. Надела коричневый костюм, черную соломенную шляпу с вишенками, вуалетку, черные туфли на каблуках и вошла…

СУДЬЯ (нетерпеливо). Куда? Куда? Куда-куда-куда? Куда вошла? (Многократно произнесенное «куда» становится устрашающим.)

ВОРОВКА. Не помню, простите меня.

ПАЛАЧ. Ударить?

СУДЬЯ. Нет еще. (Девице.) Куда вошла? Скажи, куда? Куда? Куда? Куда? Куда?..

ВОРОВКА (в растерянности). Клянусь вам, не помню.

ПАЛАЧ. Ударить? Господин Судья, ударить?

СУДЬЯ (Палачу, подходя к нему). Ага! Твое удовольствие зависит от меня. Любишь бить, а? Я одобряю тебя, Палач! (Делает вид, что смотрится в Палача, как в зеркало.) Зеркало, прославляющее меня! Отражение, которое я могу пощупать, я люблю тебя. Мне не хватит силы и ловкости, чтобы оставить на твоей спине огненные отметины. Впрочем, что я мог сделать с такой массой силы и ловкости? (Дотрагивается до него.) Ты здесь? Ты здесь, моя огромная рука, слишком тяжелая для меня, слишком могучая, слишком здоровая для моего плеча, действующая сама по себе, рядом со мной! Рука, центнер мяса, без тебя я был бы ничем… (Воровке.) И без тебя тоже, малышка. Вы оба мои совершенные дополнения… Ах, мы образуем прелестное трио! (Воровке.) Но у тебя по сравнению с ним, да и со мной, есть преимущество, преимущество первенства. Мое существование судьи зависит от твоего существования воровки. Если ты откажешься — не вздумай даже! — если ты откажешься быть тем, кто ты есть… то есть тем, что ты есть, то есть тем, кто ты есть, и меня не станет, я исчезну, испарюсь. Подохну, улетучусь. Отсюда — вывод: Добро происходит от… Но тогда! Но тогда! Ты ведь не откажешься, правда: ты не откажешься быть воровкой? Это было бы плохо. Это было бы преступно. Ты бы лишила меня существования! (Жалобно.) Скажи, малышка, любовь моя, ты ведь не откажешься?

ВОРОВКА (кокетливо). Кто знает?

СУДЬЯ. Как? Что ты говоришь: ты могла бы отказаться? Скажи мне, где? И еще, скажи мне, что ты украла?

ВОРОВКА (сухо, вставая). Нет.

СУДЬЯ. Скажи мне, где? Не будь жестокой…

ВОРОВКА. Извольте не тыкать мне.

СУДЬЯ. Мадемуазель… Мадам. Пожалуйста. (Бросается на колени.) Видите, я умоляю вас. Не оставляйте меня в таком положении, в ожидании момента, когда я буду судьей. Что было бы с нами, если бы не было судьи, а если бы не было воров?

ВОРОВКА (с иронией). А если бы их не было?

СУДЬЯ. Это было бы ужасно. Но вы ведь не сыграете со мной такую шутку? Вы ведь не сделаете так, чтоб их не было? Пойми же меня: ты должна запираться как можно дольше, пока выдерживают мои нервы, ты должна хитростью заставить меня томиться, топать ногами, если хочешь, землю рыть, брызгать слюной, потеть, ржать от нетерпения, ползать… ты ведь хочешь, чтобы я ползал?

ПАЛАЧ (Судье). Ползите!

СУДЬЯ. Я горд!

ПАЛАЧ (угрожающе). Ползите! (Судья, стоявший на коленях, ложится на живот и медленно ползет в на правлении Воровки. По мере того, как он к ней под ползает, Воровка пятится.) Хорошо, продолжайте.

СУДЬЯ (Воровке). Заставляй меня ползти, ради моей судейской сущности, чертовка, ты права. Но если бы ты отказалась окончательно, девка, это было бы уже преступлением…

ВОРОВКА (свысока). Называйте меня Мадам и требуйте вежливо.

СУДЬЯ. Я буду иметь то, чего хочу?

ВОРОВКА (кокетливо). Воровство дорого обходится.

СУДЬЯ. Я заплачу! Заплачу сполна, Мадам! Но если больше мне не придется отделять Добро от Зла, зачем я буду нужен, спрашиваю я вас?

ВОРОВКА. Я задаю себе тот же вопрос.

СУДЬЯ (с бесконечной печалью). Только что я собирался быть Миносом. Мой Цербер лаял. (Палачу.)

Помнишь? (Палач перебивает Судью, щелкнув хлыстом.) Как ты был жесток, зол! Прекрасно! А я — безжалостен. Я собирался забить Ад проклятыми, забить тюрьмы. Тюрьмы! Тюрьмы! Казематы, священные места, где зло невозможно, потому что они — средоточие всего земного проклятья. Нельзя совершать зло во зле. Я же более всего хочу не осуждать, а судить…

Пытается подняться.

ПАЛАЧ. Ползите! Поторопитесь, мне нужно пойти одеться.

СУДЬЯ (Девице). Мадам! Мадам! Согласитесь, прошу вас. Я готов вылизать ваши туфли, но скажите, что вы воровка…

ВОРОВКА (кричит). Нет еще! Лижи! Лижи! Сначала лижи!

Сцена перемещается слева направо, как в предыдущей картине, и вдвигается в правую кулису. Вдалеке — пулеметные очереди.

Картина третья

Три ширмы, расположенные так же, как и раньше, но темно-зеленого цвета. Та же люстра. То же зеркало, в котором отражается неубранная кровать. На кресле — лошадка в маленькой плиссированной юбочке, какими пользуются исполнители народных танцев. В комнате — господин несмелого вида.

Это Генерал. Он снял пиджак, затем котелок и перчатки.

Около него — Ирма.

ГЕНЕРАЛ (показывая на шляпу, пиджак и перчатки). Они не должны валяться как попало.

ИРМА. Все сложат, завернут.

ГЕНЕРАЛ. Пусть это уничтожат.

ИРМА. Все уберут. И даже сожгут.

ГЕНЕРАЛ. Да-да, мне хотелось бы, чтоб сожгли! Как города в сумерках.

ИРМА. Вы что-то заметили, когда шли?

ГЕНЕРАЛ. Я подвергся серьезным опасностям. Народ взорвал плотины, целые кварталы затоплены. В частности, арсенал, так что весь порох промок. Оружие заржавело. Мне пришлось пробираться окольными путями, однако на утопленников я не наткнулся.

ИРМА. Я не могу себе позволить спрашивать о вашем мнении. Все свободны, а я не занимаюсь политикой.

ГЕНЕРАЛ. Так поговорим о чем-нибудь другом. Вот что действительно важно: как я смогу выйти из этого дома. Когда я выйду, будет уже поздно…

ИРМА. Кстати о том, что будет поздно…

ГЕНЕРАЛ. Совершенно справедливо. (Роется в кармане, достает несколько банкнот, пересчитывает и передает Ирме. Она держит их в руке.) Когда я выйду, не хотелось бы спотыкаться в темноте. Ведь проводить меня будет некому?

ИРМА. Увы, думаю, нет. Артур занят.

Продолжительное молчание.

ГЕНЕРАЛ (вдруг нетерпеливо). Но… что это она не идет?

ИРМА. Не знаю, что она там делает. Я приказала, чтобы все было готово к вашему приходу. Вот и лошадь здесь… Я позвоню.

ГЕНЕРАЛ. Оставьте, я сам. (Нажимает на кнопку звон ка.) Я люблю звонить. Это все равно что звать в атаку!

ИРМА. Сейчас, мой генерал. О, извините, я обратилась к вам по званию… Скоро вы…

ГЕНЕРАЛ. Тихо! Не говорите об этом.

ИРМА. В вас столько силы, молодости, стремительности!

ГЕНЕРАЛ. А шпоры? У меня будут шпоры? Я сказал, чтобы их прицепили к моим сапогам. К сапогам цвета красного дерева, да?

ИРМА. Да, мой генерал. Красного дерева. Лакированным.

ГЕНЕРАЛ. Да, лакированным, но чтоб на них была грязь.

ИРМА. Грязь и, может, немного крови. Я подготовила награды.

ГЕНЕРАЛ. Настоящие?

ИРМА. Настоящие.

Вдруг раздается продолжительный женский крик.

ГЕНЕРАЛ. Что такое?

Хочет подойти к правой стене и нагнуться, чтоб посмотреть, но Ирма вмешивается.

ИРМА. Ничего. Все время неосторожные жесты, то там, то здесь.

ГЕНЕРАЛ. Но что за крик? Женский крик. Может, призыв о помощи. Моя кровь бурлит… Я рвусь вперед.

ИРМА (ледяным тоном). Успокойтесь, никаких скандалов. Вы сейчас в гражданском.

ГЕНЕРАЛ. Правда. (Снова женский крик.) Это все-таки будоражит. Кроме того, это будет мешать.

ИРМА. И что она там делает?

Направляется к звонку, но из двери, расположенной в глубине, появляется очень красивая рыжая Девушка с распущенными по плечам волосами. Ее грудь почти обнажена. На ней черный корсет, черные чулки и туфли на очень высоких каблуках. У нее в руках полное генеральское обмундирование, шпага, треуголка и сапоги.

ГЕНЕРАЛ (строго). Вы все-таки пришли? С опозданием на полчаса. Этого более чем достаточно, чтобы проиграть сражение.

ИРМА. Она искупит вину, мой Генерал, я ее знаю.

ГЕНЕРАЛ (смотрит на сапоги). А кровь? Не вижу крови.

ИРМА. Она высохла. Не забудьте, ведь это кровь предыдущих сражений. Так. Я вас оставляю. Вам ничего не нужно?

ГЕНЕРАЛ (смотрит направо и налево). Вы забыли…

ИРМА. Бог мой! Я действительно забыла.

Она кладет на стул полотенца, которые висели у нее на руке. Затем выходит через дверь в глубине комнаты. Генерал подходит к двери и запирает ее на ключ. Но не успевает он закрыть дверь, как в нее стучат. Девушка идет открывать. За дверью, отступив от порога, Палач, весь в поту, вытирается полотенцем.

ПАЛАЧ. Мадам Ирмы здесь нет?

ДЕВУШКА (сухо). В Розарии. (Поправляется.) Извините, в Огненной Часовне. Она закрывает дверь.

ГЕНЕРАЛ (с досадой). Я надеюсь, меня оставят в покое. И ты опоздала, что это ты делала? Тебе не дали твой мешок овса? Ты улыбаешься? Улыбаешься своему всаднику? Ты узнаешь мою руку, нежную и твердую? (Гладит ее.) Мой гордый скакун! Моя прекрасная кобыла, сколько же мы вместе проскакали!

ДЕВУШКА. И это еще не конец! Я хочу обскакать весь мир своими крепко подкованными копытами, своими нетерпеливыми ногами. Снимите брюки и ботинки, я вас одену.

ГЕНЕРАЛ (он взял тросточку). Да, но сначала на колени! На колени! Давай, давай, согни свои колени, согни… (Девушка встает на дыбы, испускает радостное ржание и, как цирковая лошадь, встает на колени перед Генералом.) Браво, браво, Голубка! Ты ничего не забыла. А сейчас ты будешь мне помогать и отвечать на мои вопросы. Ведь совершенно в порядке вещей, чтобы молодая кобыла помогала хозяину расстегнуться, снять перчатки, чтобы она четко отвечала на его вопросы. Итак, начнем с того, что расшнуруем мои ботинки.

Во время всей сцены Девушка будет помогать Генералу раздеваться, затем одеваться в генеральское платье. Когда он будет полностью одет, окажется, что он стал гигантских размеров, благодаря театральным приспособлениям: невидимым котурнам, накладным плечам, обильно наложенному гриму.

ДЕВУШКА. Левая нога все еще распухшая?

ГЕНЕРАЛ. Да, толчковая нога. Я ею топаю. Как ты своим копытом, когда куришь фимиам.

ДЕВУШКА. Когда что я делаю? Расстегнитесь.

ГЕНЕРАЛ. Лошадь ты или невежа? Если ты лошадь, ты куришь фимиам. Помоги мне. Тяни. Не так туго. Ты же не ломовая лошадь.

ДЕВУШКА. Я делаю все что полагается.

ГЕНЕРАЛ. Ты встаешь на дыбы? Уже? Подожди, пока я приготовлюсь. Вот когда я продену в твою глотку удила…

ДЕВУШКА. О нет, только не это.

ГЕНЕРАЛ. Лошадь призывает к порядку своего Генерала! У тебя будут и удила, и вожжи, и сбруя, и подпруга, а я, в сапогах и в каске, буду подхлестывать тебя и мчаться вперед!

ДЕВУШКА. Удила — это ужасно! От них кровоточат десны и уголки губ. Я буду захлебываться кровью.

ГЕНЕРАЛ. Розовая пена и треск огня! Какой галоп! Через ржаные поля, по цветам, по лугам, по пыльным дорогам, по горам и плоскогорьям, от восхода до захода, от захода до…

ДЕВУШКА. Заправьте рубашку. Подтяните лямки. Это не пустяк — одеть генерала-победителя, которого к тому же будут хоронить. Саблю хотите?

ГЕНЕРАЛ. Пусть лежит на столе, как сабля Лафайета. На видном месте, а одежду спрячь. Не знаю куда, есть же здесь где-нибудь тайник? (Девушка складывает одежду и прячет за кресло.) Китель? Хорошо. Все медали здесь? Посчитай.

ДЕВУШКА (посчитав очень быстро). Все, мой Генерал.

ГЕНЕРАЛ. А война? Где война?

ДЕВУШКА (очень нежно). Она приближается, мой Генерал. Вечер над яблоневым полем. Небо чистое и розовое. Курлыканье горлиц, неожиданный покой, предшествующий битвам, снисходит на землю. Очень тепло. В траву падает плод. Это сосновая шишка. Все замерло. Война объявлена. Хорошо…

ГЕНЕРАЛ. Но вдруг…

ДЕВУШКА. Мы на краю луга. Я сдерживаюсь, не брыкаюсь, не ржу. Твое теплое бедро прижимается к моему боку. Смерть…

ГЕНЕРАЛ. Но вдруг…

ДЕВУШКА. Смерть наготове. Приложив к губам палец, она призывает к молчанию. Последние минуты благополучия озаряют все вокруг. Даже ты отвлекаешься от меня…

ГЕНЕРАЛ. Но вдруг…

ДЕВУШКА. Застегнитесь сами, Генерал. Вода в пруду была неподвижна. Даже ветер ждал приказа, чтобы раздуть знамена…

ГЕНЕРАЛ. Но вдруг…

ДЕВУШКА. Вдруг? А? Вдруг… (Подыскивает слова.) Ах, да, вдруг свинец и огонь! Вдовы! Нужно было отыскать километры крепа, чтобы повесить на знамена. Глаза матерей и жен под вуалями — сухи. Колокола попадали с взорванных колоколен. На повороте дороги меня напугало голубое полотнище. Я встала на дыбы, но твоя нежная и тяжелая рука уняла мою дрожь. Я воспряла. Я снова пошла иноходью. Как я любила тебя, моего героя!

ГЕНЕРАЛ. А… убитые? Убитых не было?

ДЕВУШКА. Солдаты умирали, целуя знамя. Ты был воплощением победы и доброты. Однажды вечером, помнишь…

ГЕНЕРАЛ. Я был так нежен, что начал осыпать их снегом. Засыпать снегом моих людей, укрывать их самым мягким из саванов. Снег? Березина!

ДЕВУШКА. Шквал снарядов покосил много голов. Наконец смерть стала активной. Она ловко перескакивала с одного на другого, открывая рану, заставляя глаза потухнуть, вырывая руку, вскрывая вену, засыпая лицо свинцом, обрывая крик, пение; смерть стала терять силы. Наконец, в изнеможении, сама мертвая от усталости, она унялась, легко опустившись на твои плечи. И там заснула.

ГЕНЕРАЛ (пьянея от радости). Остановись, остановись, момент еще не настал, но, я чувствую, это будет прекрасно. Перевязь? Прекрасно! (Смотрится в зеркало.) Ваграм! Генерал! Человек войны и парадов, вот он я, в чистом виде. Никого — за мной не тащится никакой отряд. Просто являюсь я. Если я и прошел, избежав гибели, столько войн и несчастий, если я и добился, избежав гибели, таких чинов, все — ради этой минуты приближения к смерти. (Вдруг он останавливается, будто обеспокоенный какой-то мыслью.) Скажи-ка, Голубка…

ДЕВУШКА. Да, Месье.

ГЕНЕРАЛ. А как там префект полиции? (Девушка де лает отрицательный знак головой.) Ничего? Все еще ничего? Он всегда все проваливает. А мы теряем время.

ДЕВУШКА (повелительно). Вовсе нет. Во всяком случае, это нас не касается. Продолжайте. Вы говорили: ради этой минуты приближения к смерти… а дальше?

ГЕНЕРАЛ (неуверенно)…приближения к смерти… когда я ничего не буду знать, но отраженный в бесконечности этими зеркалами, пусть мой образ… Ты права, расчеши гриву. Оправься. Мне нужна хорошо прибранная кобылка. Итак, очень скоро по зову трубы мы с тобой — я, оседлав тебя, — сойдем к славе и смерти, ведь я сейчас умру. Сойду в могилу…

ДЕВУШКА. Но вы мертвы со вчерашнего дня, мой Генерал…

ГЕНЕРАЛ. Знаю, но чтобы сойти туда торжественно и величественно, по неожиданным лестницам…

ДЕВУШКА. Вы мертвый, но красноречивый Генерал.

ГЕНЕРАЛ. Именно потому что мертвый, болтливая ты лошадь. Тот, кто говорит таким прекрасным голосом, — безусловный Идеал. Сегодня я лишь образ того, кем я был. А теперь ты. Опусти голову и закрой глаза, я хочу побыть генералом в одиночестве. Даже не ради себя, а ради своего образа, а мой образ — ради его образа и так далее. Короче говоря, мы будем среди равных. Голубка, ты готова? (Девушка кивает головой.) Иди сюда. Набрось свое гнедое платье, моя испанская лошадка. (Генерал набрасывает на нее костюм лошади. Затем щелкает кнутом. Приветствует свое отражение в зеркале.) Прощай, Генерал!

Потом он вытягивается в кресле, положив ноги на стул, и приветствует зрителей, держась прямо, как труп. Девушка встает перед стулом и изображает конский ход.

ДЕВУШКА (торжественно и печально). Парад начался… Мы проходим по городу… Идем вдоль реки. Я печальна… Небо низкое. Народ оплакивает прекрасного героя, павшего в бою…

ГЕНЕРАЛ (вздрагивает). Голубка!

ДЕВУШКА (оборачивается, в слезах). Мой Генерал?

ГЕНЕРАЛ. Скажи еще, что я погиб стоя!

Затем он принимает прежнюю позу.

ДЕВУШКА. Мой герой погиб стоя! Парад продолжается. Впереди меня — адъютанты… А вот и я, Голубка, твоя боевая лошадь. Военный оркестр исполняет траурный марш…

Продолжая шагать на месте, Девушка напевает траурный марш Шопена, будто бы исполняемый невидимым духовым оркестром.

Вдали слышен пулемет.

Режиссер может прицепить к плечам Девушки вожжи, привязав ее к креслу на колесиках, в котором лежит Генерал, таким образом, чтобы Девушка увезла этот экипаж со сцены.

Картина четвертая

Спальня, где в трех рамах, обозначающих зеркала, отражается маленький Старик, одетый бродягой, но тщательно причесанный, неподвижно застывший посреди комнаты. Около него — красивая рыжая Девушка в кожаном корсаже и кожаных сапогах, совершенно ко всему безразличная. Ее прекрасные бедра обнажены. Меховая куртка. Она ждет. Старичок тоже. Он в нетерпении нервничает. Девушка неподвижна. Старик дрожащими руками снимает дырявые перчатки. Достает из кармана белый носовой платок и утирает пот. Снимает очки. Складывает, прячет в футляр, который кладет в карман.

Вытирает платком руки.

Все три зеркала отражают жесты Старичка. (Значит, нужно трое актеров, представляющих отражения.) Наконец слышатся три удара в дверь, находящуюся в глубине сцены.

Рыжая Девушка идет к двери и говорит: «Да». Дверь приоткрывается, и в щель просовывается рука Ирмы, с многохвостой плеткой и очень грязным всклокоченным париком.

Девушка берет их. Дверь закрывается.

Лицо Старичка проясняется.

Рыжая Девушка преувеличенно надменна и жестока. Она грубо напяливает на голову Старичка парик.

Старичок вынимает из кармана букетик искусственных цветов и протягивает его Девушке как бы в подарок, она выбивает букет у него из рук ударом плетки.

Лицо Старичка светится нежностью.

Совсем близко слышна пулеметная очередь.

Старичок дотрагивается до парика.

СТАРИК. А вши?

ДЕВУШКА (очень грубо). Есть.

Картина пятая

Спальня Ирмы. Весьма элегантная. Это та же самая спальня, которая отражалась в зеркалах в трех первых картинах. Та же люстра. Сверху свисают большие гипюровые занавесы. Три кресла. Слева — большой дверной проем. Около него — аппарат, с помощью которого Ирма может видеть все происходящее в ее салонах.

Дверь справа. Дверь слева.

Она сидит за туалетным столиком и занимается бухгалтерией.

Около нее одна из девушек — Кармен.

Пулеметная очередь.

КАРМЕН (считает). Епископ… две тысячи… две тысячи от Судьи… (Она поднимает голову.) Нет, мадам, пока ничего. Префекта полиции еще нет.

ИРМА (с досадой). Если он придет разгневанный, нам придется… Однако…

КАРМЕН. Как вы говорите, чтобы составить общество, нужно всего понемногу. Кроме Шефа полиции. (Продолжает считать.) Две тысячи от Генерала… две от матроса… три — от сопляка…

ИРМА. Я уже говорила вам, Кармен, только не так, я этого не люблю. Я требую уважения к гостям. Гостям! Лично я не позволю себе (с ударением на слове «я») называть их даже клиентами. Однако…

Она, как торговка, ударяет пачкой новых тысячефранковых купюр, которые держит в руке.

КАРМЕН (сурово, поворачивается и смотрит на Ирму). Вам-то хорошо: и денежки, и изысканные развлечения!

ИРМА (примирительно). Не смотри так! Не будь несправедливой! С некоторых пор ты стала раздражительной. От всех этих событий нервы на пределе, но скоро все успокоится. Солнце еще взойдет. Месье Жорж…

КАРМЕН (тем же тоном). А, этот!

ИРМА. Не говори плохо о Шефе полиции. Без него мы бы так вляпались. Да, именно мы, ты ведь связана со мной. И с ним. (Долгое молчание.) Меня особенно беспокоит твоя печаль. (Серьезно.) Ты изменилась, Кармен. Еще до восстания…

КАРМЕН. Мне, собственно, больше нечего делать у вас, Мадам Ирма.

ИРМА (смущенно). Но… Я доверила тебе свою бухгалтерию. Ты садишься за мой стол, и сразу вся моя жизнь открывается перед тобой. У меня больше нет тайн от тебя, а ты все не рада?

КАРМЕН. Я, конечно, благодарна вам за доверие, но… но это не то же самое.

ИРМА. Тебе «этого» не хватает? (Кармен молчит.) Слушай, Кармен, когда ты поднималась по заснеженной скале с бумажным кустом желтых роз (кстати, надо снести его в подвал) и когда он, чудом исцеленный, с твоим появлением падал в обморок, ты ведь не принимала себя всерьез? Скажи, Кармен?

Непродолжительное молчание.

КАРМЕН. Мадам Ирма, вы же запрещаете обсуждать сеансы после их окончания. А значит, вы ничего не знаете о наших подлинных чувствах. Вы наблюдаете за всем издалека, как хозяйка. Но если бы хоть однажды вы надели платье и голубую вуаль или стали бы грешницей, или кобылой Генерала, или крестьянкой, валяющейся на соломе…

ИРМА (шокирована). Я!

КАРМЕН. Или субреткой в розовом фартучке, или эрцгерцогиней, которую лишил девственности жандарм, или… в конце концов я не стану сейчас перечислять весь список, тогда бы вы узнали, как все это отзывается в душе и что избавиться от этого можно лишь при некоторой доли иронии. А вы не разрешаете нам даже говорить об этом между собой. Вас пугает улыбка, шутка.

ИРМА (очень строго). Я действительно не позволяю шутить. Взрыв смеха и даже улыбка все сводят на нет. Где улыбка — там сомнение. Клиенты желают настоящих церемоний. Со вздохами. Мой дом — место серьезное. Но я позволяю вам играть в карты.

КАРМЕН. Не удивляйтесь нашей печали. (Недолгое молчание.) И наконец я думаю о своей дочери, и тогда мне икается.

Слышится звонок, и Ирма встает, подходит к странному аппарату, стоящему слева, оснащенному видоискателем, трубкой и многочисленными ручками. Продолжая говорить, она нажимает на одну из ручек и смотрит в видоискатель.

ИРМА (не глядя на Кармен). Всякий раз, когда я задаю тебе интимный вопрос, ты замыкаешься и тычешь мне в морду своей дочкой. Ты все еще хочешь к ней поехать? Идиотка, между домом и деревней ормилиды — огонь, вода, смута и свинец. Я даже не знаю…

Новый звонок. Мадам Ирма ставит ручку на место и нажимает на другую…

…не убили ли месье Жоржа по дороге. Впрочем, Шеф полиции сумеет за себя постоять. Он хитер, мой Жожо! (Вынимает из-за корсажа часы и смотрит на них.) Он задерживается. (Похоже, она обеспокоена.) А может, он не отважился выйти на улицу. Он хитер и труслив.

КАРМЕН. Эти господа бесстрашно пробираются сквозь огонь, чтобы попасть в наши салоны, а я — чтобы увидеться с дочерью…

ИРМА. Бесстрашно? Страх-то их и возбуждает. Сквозь стену огня и свинца они, раздувая ноздри, чуют оргию. Вернемся к счетам, ладно?

КАРМЕН (помолчав). Если считать матроса и обычные визиты, всего тридцать две тысячи.

ИРМА. Чем больше в окрестностях убивают, тем больше мужчин стекается в мои салоны…

КАРМЕН. Мужчин?

ИРМА (помолчав). Некоторые из них мужчины. Мои зеркала и люстры притягивают одних и тех же.

Остальным женщин заменяет героизм.

КАРМЕН (с горечью). Женщин?

ИРМА. Как же мне называть вас, здоровенных бесплодных девиц? Они ведь никогда не оплодотворяют вас, а… если бы вы были не здесь?

КАРМЕН (она восхищена и мрачна одновременно). У вас есть праздники, мадам Ирма.

ИРМА. Мои печаль и меланхолия — от этой леденящей кровь игры. К счастью, у меня есть драгоценности. Впрочем, они в опасности. (Мечтательно.) У меня есть праздники… а у тебя оргии сердца.

КАРМЕН. Они не меняют дела, хозяйка. Моя дочка любит меня.

ИРМА (назидательно). Ты принцесса, приезжающая к ней издалека с игрушками и духами. Она возносит тебя на небеса. (Хохочет.) Ах, это уж слишком. Для кого-то мой бордель, то есть Ад, стал Небом! Для твоей девчонки это Небо! (Смеется.) Ты потом сделаешь из нее шлюху?

КАРМЕН. Мадам Ирма!

ИРМА. Это справедливо. Я должна оставить тебя в своем собственном, сокровенном борделе, в розовом, драгоценном, сентиментальном… Ты считаешь меня жестокой? Этот мятеж истрепал мне все нервы. Ты даже не замечаешь, что у меня бывают моменты страха и отчаянья. Мне кажется, что цель мятежа — не взятие Королевского дворца, а разорение моих салонов. Мне страшно, Кармен. Я ведь все испробовала, даже молитвы. (Через силу улыбается.) Как тот твой, чудом исцеленный. Я делаю тебе больно?

КАРМЕН (решительно). Два раза в неделю, по вторникам и пятницам, я являлась Лурдской Девой бухгалтеру из «Лионского кредита». Для вас это означало наличные в кассе и оправдание существования борделя, а для меня…

ИРМА (удивленно). Ты же была не против. Ты не казалась недовольной.

КАРМЕН. Я была счастлива.

ИРМА. Что же тогда в этом плохого?

КАРМЕН. Я видела, как я действую на моего бухгалтера. Видела, как он впадает в транс, обливается потом, хрипит…

ИРМА. Хватит. Он больше не приходит. Интересно, почему? Может, его пугают опасности? Может, жена узнала? (Пауза.) Может, умер. Займись счетами.

КАРМЕН. Ваша бухгалтерия никогда не заменит моих Явлений. Это стало так же правдоподобно, как в самом Лурде. Теперь всей душой я стремлюсь к моей дочери, Мадам Ирма. Она в настоящем саду…

ИРМА. Ты не сможешь поехать к ней, и скоро сад будет в твоем сердце.

КАРМЕН. Замолчите!

ИРМА (невозмутимо). Город завален трупами. Дороги отрезаны. Мятеж захватывает и крестьян. Впрочем, непонятно, почему. Зараза? Восстание как эпидемия. От этого оно приобретает фатальный и священный характер. В любом случае нас ждет неизбежная изоляция. Мятежники недовольны Духовенством, Армией, Судом, мной, Ирмой, матерью-содержательницей и хозяйкой борделя. Тебя убьют, выпустят кишки, а твою дочь возьмет на воспитание добродетельный мятежник. И все мы через это пройдем. (Она вздрагивает — вдруг раздается звонок. Ирма бежит к аппарату, смотрит и слушает.) Салон 24, так называемый Салон песков. Что происходит?

Внимательно смотрит. Долгое молчание.

КАРМЕН (она села за туалетный столик Ирмы и занялась счетами. Не поднимая глаз). Легион?

ИРМА (не отрываясь от аппарата). Да. Это герой-легионер, погибающий в песках. А идиотка Рашель попала ему стрелой в ухо. Могла лицо повредить. А он! Что за выдумка — умереть (если можно так выразиться) от стрелы Араба, стоя навытяжку на куче песка!

Молчание. Продолжает внимательно смотреть.

Ах, Рашель занялась лечением. Делает ему повязку, и он счастлив. (С интересом.) Ну-ка, похоже, ему это нравится. У меня такое впечатление, что он захочет изменить сценарий, и с сегодняшнего дня он будет умирать в военном госпитале в обществе медсестры… Значит, придется покупать новый костюм. Постоянные расходы. (Вдруг обеспокоенно.) О, это мне не нравится. Совсем. Рашель беспокоит меня все больше. Не хватало, чтобы она сыграла со мной ту же штуку, что Шанталь. (Оборачиваясь к Кармен.) Кстати, ничего нового о Шанталь?

КАРМЕН. Ничего.

ИРМА (снова смотрит в аппарат). Еще этот аппарат барахлит! Что он ей говорит? Объясняет… Она слушает… понимает. Боюсь, он тоже понимает. (Снова звонок. Она нажимает на другой рычаг и смотрит.) Ложная тревога. Водопроводчик уходит.

КАРМЕН. Какой?

ИРМА. Настоящий.

КАРМЕН. А который настоящий?

ИРМА. Тот, который чинит водопровод.

КАРМЕН. А другой — ненастоящий?

ИРМА (пожимает плечами, нажимает на правый рычаг). Ага, так и есть, три капли крови его вдохновили. Теперь требует нежности. Завтра с утра вскочит, чтобы бежать в свое посольство.

КАРМЕН. Он ведь женат?

ИРМА. В принципе, я не люблю говорить о личной жизни моих гостей. Большой Балкон известен повсюду. Это самый утонченный и самый порядочный дом иллюзий…

КАРМЕН. Порядочный?

ИРМА. В смысле скромный. Но если уж быть с тобой откровенной до конца, нескромная моя, они почти все женаты.

Молчание.

КАРМЕН (задумчиво). А в любви со своими женами они сохраняют крошечную часть праздника, пережитого в борделе…

ИРМА (призывая к порядку). Кармен!

КАРМЕН. Извините, мадам… в доме иллюзий. Я хотела спросить, хранят ли они где-то в уголках памяти хоть крошечное воспоминание о празднике в доме иллюзий?

ИРМА. Возможно, крошка. Они должны его хранить. Как фонарь, оставшийся от 1 июля в ожидании следующего праздника, или, если хочешь, как неразличимый свет в неразличимом окне неразличимого замка, свет, который они могут заставить вспыхнуть, для того чтобы там отдохнуть. (Пулемет.) Слышишь? Приближаются. Они хотят меня убить.

КАРМЕН (продолжая свою мысль). А хорошо, должно быть, в настоящем доме?

ИРМА (пугаясь все больше). Они окружат бордель до прихода месье Жоржа… Одно надо запомнить — если выкарабкаемся — стены недостаточно укреплены, окна плохо заделаны… Слышно все, что происходит на улице. Значит, на улице слышно все, что происходит в доме…

КАРМЕН (все еще задумчиво). В настоящем доме должно быть хорошо…

ИРМА. Кто знает, Кармен, но если мои девушки позволяют себе подобные мысли, конец борделю. Я думаю, тебе действительно не хватает твоих Явлений. Я могу помочь тебе. Я обещала Регине, но отдам это тебе. Конечно, если ты захочешь. Вчера по телефону у меня попросили Святую Терезу… (Пауза.) Да, безусловно, от Лурдской Девы к Святой Терезе — это падение, но и это неплохо… (Молчание.) Ты не отвечаешь? Это для одного банкира. Знаешь, он чистоплотный, нетребовательный. Я отдаю его тебе. Если, конечно, восстание будет подавлено.

КАРМЕН. Я любила это платье, вуаль, розовый куст.

ИРМА. В «Святой Терезе» тоже есть розовый куст.

Подумай.

Молчание.

КАРМЕН. А что будет подлинным?

ИРМА. Кольцо. Он все предусмотрел. Обручальное кольцо. Ты знаешь, что Невеста Бога, любая монашка носит обручальное кольцо. (Кармен делает удивленный жест.) Да, да, так он узнает, что встретился с настоящей монахиней.

КАРМЕН. А фальшивая деталь?

ИРМА. Почти всегда одна и та же — черные кружева под рясой. Ну что, согласна? В тебе есть нежность, он будет доволен.

КАРМЕН. Это очень мило с вашей стороны — так заботиться о нем.

ИРМА. Я забочусь о тебе.

КАРМЕН. Как вы добры, я говорю это без иронии, Мадам Ирма. Ваш дом приносит утешение. Вы — режиссер их сокровенных спектаклей… Вы твердо стоите на земле. Доказательством тому — ваши доходы. Они же… пробуждение должно быть для них тяжелым.

Закончив, нужно начинать все сначала.

ИРМА. К счастью для меня.

КАРМЕН …Все сначала и всегда одно и то же приключение. Из которого они с удовольствием бы не возвращались.

ИРМА. Ты ничего не понимаешь. Я вижу по их глазам: после этого у них проясняется в голове. Они неожиданно постигают математику. Любят своих детей и свою родину. Как и ты.

КАРМЕН (с гордостью). Я — дочь офицера…

ИРМА. Я знаю. В каждом борделе найдется одна такая. Но учти, в жизни существуют Епископ, Генерал и Судья…

КАРМЕН. О каких вы говорите?

ИРМА. О настоящих.

КАРМЕН. А какие настоящие, те, что у нас?

ИРМА. Другие. В жизни они — столпы парадности, которую они протаскивают сквозь грязь и повседневность. Здесь же — Театр, Видимость представлены в чистом виде, сплошной Праздник.

КАРМЕН. Праздники, которые я позволяю себе…

ИРМА (перебивает). Я знаю их — это забвение их праздников.

КАРМЕН. Вы упрекаете меня?

ИРМА. Их праздники — забвение твоих. Они тоже любят своих Детей. Но потом.

Новый звонок, похожий на предыдущие. Ирма, все время сидевшая возле аппарата, поворачивается и снова приникает к нему, приблизив трубку к уху. Кармен принимается за счета.

КАРМЕН (не поднимая головы). Шеф полиции?

ИРМА (описывает наблюдаемую сцену). Нет. Пришел официант из ресторана. Опять скандалить будет… Уже злится, что на Элиане белый фартук.

КАРМЕН. Я вас предупреждала: он хочет, чтобы был розовый.

ИРМА. Завтра пойдешь на базар, если он будет работать. Купишь еще метелку из перьев для служащего из Национального Комитета Железных Дорог. Зеленую.

КАРМЕН. Только бы Элиана не забыла уронить чаевые. Он требует настоящего бунта. И грязных стаканов.

ИРМА. Им всем хочется, чтобы все было самое настоящее… Кроме маленькой неопределенности, которая сделает это ненастоящим. (Меняя тон.) Кармен, я сама решила назвать свой дом домом иллюзий, но я лишь его директриса, и каждый, кто звонит в дверь, приносит свой подготовленный сценарий. За мной лишь помещение, аксессуары, актеры и актрисы. Детка, мне удалось оторвать этот дом от земли, ты понимаешь, о чем я? Я давно запустила его, и он летит. Я сняла его с якоря. Он парит. Или, если хочешь, он летит в небесах, унося меня… в общем, моя дорогая… ты позволишь мне минуту нежности, по традиции, каждая хозяйка борделя имеет любимицу среди девушек…

КАРМЕН. Я заметила, Мадам. Я тоже иногда… (Много значительно смотрит на Мадам Ирму.)

ИРМА (поднимается и смотрит на нее). Я тронута, Кармен. (Долгое молчание.) Но вернемся к нашему разговору. Дорогая моя, когда в своем сердце я тайно и очень точно называю себя содержательницей борделя, мой дом и в самом деле отрывается от земли и уплывает в небо. Милая, когда тайно в тишине я шепчу себе: «Ты — мать-содержательница, хозяйка борделя», — тогда все, милая (становясь сентиментальной), все взлетает: люстры, зеркала, ковры, пианино, кариатиды и салоны, мои знаменитые салоны: так называемый Сенной, задрапированный пасторалями, Салон Пыток, залитый кровью и слезами, Тронный, обитый бархатом в лилиях, Зеркальный, Парадный, Салон душистых водопадов, Салон Писсуара, Салон радушия, Салон «Лунный свет» — все взлетает: салоны… А! Я забыла Салон Нищих, Бродяг, где возвеличиваются грязь и нищета. Я повторяю, салоны, девушки… (Вдруг вспомнила.) А! Еще забыла: самый прекрасный из всех, украшение, венец здания — если он будет закончен — я говорю о Погребальном салоне, украшенном мраморными урнами, о Салоне Торжественной смерти, о Могиле! Салоне-Мавзолее… Снова: салоны, девицы, хрусталь, кружева, балкон — все отчаливает, поднимается и уносится вместе со мной!

Продолжительное молчание. Женщины неподвижно стоят друг против друга.

КАРМЕН. Как хорошо вы говорите.

ИРМА (скромно). Я стала профессионалкой.

КАРМЕН. Я поняла. Мой отец, полковник артиллерии…

ИРМА (строго поправляет ее). Кавалерии, моя дорогая.

КАРМЕН. Извините. Вы правы. Полковник кавалерии, он хотел дать мне образование. Увы!.. Вам, вам это удалось. Вокруг своей прекрасной персоны вы сумели создать пышный театр, праздник, роскошь которого окутывает вас, укрывает от мира. Вашему распутству нужна эта парадность. А я? У меня есть только я сама, и что же мне, оставаться самой собой? Благодаря пороку и убожеству мужчин у меня тоже был свой час славы! Вы, приникнув ушами и глазами к аппарату, могли видеть, как высоко я стою, повелительная и по-матерински добрая, такая женственная, поправ каблуком картонную змею и бумажные розы. Вы могли видеть также бухгалтера из «Лионского кредита», стоящего передо мной на коленях, теряющего сознание при моем появлении. Но вы видели его со спины, и вам не знакомы ни его вдохновенный взгляд, ни бешеное биение моего сердца. Моя голубая вуаль, мое голубое платье, мой голубой фартук, мои голубые глаза…

ИРМА. Карие!

КАРМЕН. Тогда они были голубые. Я олицетворяла для него посланницу Небес. Такой Мадонне, как я, мог бы молиться и приносить клятвы даже испанец. Он воспевал меня, олицетворяя меня с цветом, который боготворил, и когда он нес меня в постель, он овладевал Голубым цветом. Но больше мне уже не придется являться.

ИРМА. Я же предлагаю тебе Святую Терезу.

КАРМЕН. Я не готова, Мадам Ирма. Нужно знать, что может потребовать клиент. Все оговорено?

ИРМА. Каждая проститутка должна уметь: не обижайся, чего уж там, поговорим как мужчина с мужчиной — каждая проститутка должна владеть любой ситуацией.

КАРМЕН. Я одна из ваших проституток, хозяйка, и могу похвастаться тем, что я одна из лучших. За вечер мне доводится…

ИРМА. Мне известны твои успехи… Но твое возбуждение при слове «проститутка», которое ты не устаешь повторять и которое ты нацепляешь на себя, как… как… как… (ищет слово и находит) как украшение — не совсем соответствует тому, как я его использую для обозначения функции. Но ты права, милая, что восторгаешься своим ремеслом и прославляешь его. Заставь его сверкать. Если у тебя нет ничего, кроме него, пусть оно осветит тебя. (Нежно.) Я сделаю все, чтобы помочь тебе… Ты не только чистейшая жемчужина среди моих девушек, ты — та, кому предназначена вся моя нежность. Останься со мной… Разве ты осмелишься покинуть меня, когда все кругом трещит? Смерть — настоящая, неизбежная — у моих дверей, она под моими окнами… (Пулемет.) Слышишь?

КАРМЕН. Армия мужественно сражается.

ИРМА. Мятежники сражаются с еще большим мужеством. А мы под стенами собора, в двух шагах от епископства, нет, за мою голову цена не назначена, это было бы слишком прекрасно. Но известно, что у меня ужинают влиятельные особы. Значит, я на прицеле. В доме нет мужчин.

КАРМЕН. Месье Артур дома.

ИРМА. Ты смеешься надо мной! Мужчин в доме нет, этот — мой аксессуар. Впрочем, как только у него закончится сеанс, я пошлю его на розыски Месье Жоржа.

КАРМЕН. Предположим худшее…

ИРМА. Что победят мятежники? Тогда я пропала. Они — рабочие. Без воображения. Слишком добродетельные и, может быть, целомудренные.

КАРМЕН. Они быстро привыкнут к разврату. Достаточно поскучать…

ИРМА. Ошибаешься. Они не позволят себе скучать. Но я буду самой уязвимой. Вы, проститутки, — другое дело. В каждой Революции есть своя экзальтированная шлюха, поющая «Марсельезу» и вновь обретающая невинность. Ты будешь ею? А остальные будут благоговейно подавать воду умирающим. А потом… они женятся на вас. Ты хотела бы выйти замуж?

КАРМЕН. Флердоранж, фата…

ИРМА. Браво, девочка! Для тебя замужество — это тоже переодевание! Любовь моя, ты — плоть от плоти от нашего мира. Нет, я тебя не представляю замужней. Впрочем, они скорее думают, как нас убить. Нас ждет прекрасная смерть, Кармен. Страшная и торжественная. Возможно, они силой возьмут мои салоны, разобьют хрусталь, разорвут парчу, а нас передушат…

КАРМЕН. Они сжалятся…

ИРМА. Как бы не так. С осознанием святотатства ярость растет. В касках, в сапогах, с обнаженными торсами, они придут и перебьют нас свинцом и огнем. Это будет красиво, не стоит желать другого конца, а ты хочешь уехать…

КАРМЕН. Но, Мадам Ирма…

ИРМА. Когда дом вот-вот запылает, когда над розой занесен кинжал, ты, Кармен, думаешь о бегстве!

КАРМЕН. Если я и хотела уехать, вы знаете почему.

ИРМА. Твоя дочь мертва…

КАРМЕН. Мадам!

ИРМА. Мертва она или жива — не важно, ее нет. Думай о могиле в глубине сада, украшенной маргаритками и бисерными веночками… этот сад — в твоем сердце, там за ним и ухаживай…

КАРМЕН. Мне хотелось бы с ней увидеться…

ИРМА (продолжая предыдущую тираду)…ее образ в образе сада, сад в твоем сердце, а оно под огненным платьем Святой Терезы. И ты сомневаешься? Я дарю тебе самую желанную из мертвых, а ты сомневаешься? И трусишь?

КАРМЕН. Вы прекрасно знаете, как я к вам привязана.

ИРМА. Я научу тебя цифрам! Чудесным цифрам, которые мы будем тщательно выписывать все ночи напролет.

КАРМЕН (тихо). Война свирепствует. Вы сказали, что это орда.

ИРМА (торжествующе). Орда! Но у нас, у нас — свои когорты, армии, отряды, легионы, батальоны, корабли, глашатаи, горнисты, трубы, свои флаги, знамена, стяги, хоругви… и свои цифры, которые приведут нас к катастрофе! Смерть? Это верная смерть, но с каким размахом! (Меланхолично.) Разве только если Жорж все еще всемогущ… Только бы ему удалось прорваться сквозь эту орду и прийти к нам на помощь. (Тяжелый вздох.) Одень меня. Прежде я проверю, что делает Рашель. (Такой же звонок, как и раньше. Ирма приникает к аппарату.) С помощью этого аппарата я все вижу и даже слышу их дыхание. (Молчание. Смотрит.) Выходит Христос со своим снаряжением. Никогда не могла понять, зачем он заставляет привязывать себя к кресту веревками, которые потом уносит в своем чемодане. Может, эти веревки освященные? Куда он их девает дома? Плевать. Посмотрим, что делает Рашель. (Нажимает на другой рычаг.) Закончили. Болтают… Складывают стрелы, лук, бинты, белое кепи… Нет, мне совсем не нравится, как они смотрят друг на друга: у них слишком ясный взгляд. (Поворачивается к Кармен.) Вот чем чревато излишнее усердие. Если бы мои клиенты обменивались с девушками дружескими улыбками, перемигиваниями, похлопываниями, остротами, я бы разорилась. А если бы к этому примешивалась любовь, это была бы просто катастрофа. (Машинально нажимает на рычаг и кладет трубку. Задумчиво.) Артур, наверное, закончил сеанс.

Сейчас придет… Одень меня.

КАРМЕН. Что вы наденете?

ИРМА. Кремовый пеньюар. (Кармен открывает дверцу платяного шкафа и, пока Ирма расстегивает костюм, достает пеньюар.) Скажи, Кармен, а Шанталь?..

КАРМЕН. Мадам?

ИРМА. Да. Скажи, что тебе известно о Шанталь.

КАРМЕН. Я спросила всех девушек: Розину, Элиану, Флоранс, Марлизу. Они подготовили небольшой отчет. Я вам его отдам. Но ничего серьезного они не сообщили. Шпионить можно до того. Во время свары — труднее. Прежде всего, более четко определяются лагеря. А в мирное время все расплывчато. Не знаешь, кого предаешь. И предаешь ли вообще. О Шанталь ничего не слышно. Неизвестно, жива ли она.

ИРМА. А скажи, у тебя не было бы угрызений совести?

КАРМЕН. Никаких. Поступить в бордель — значит отказаться от мира. Если я уже здесь, здесь и останусь. Моя реальность — ваши зеркала, ваши приказы и страсти. Какие драгоценности?

ИРМА. Бриллианты. Мои драгоценности. Только они и настоящие. Точно зная, что все остальное «липа», я держусь за свои драгоценности, как другие — за девчонку в саду. Кто предает? Ты колеблешься?

КАРМЕН. Все эти дамы мне не доверяют, я записываю их доклады. Передаю вам, вы — полиции, там проверяют… Я ничего не знаю.

ИРМА. Ты осторожна. Дай носовой платок.

КАРМЕН (приносит кружевной платок). Жизнь, когда наблюдаешь ее отсюда, где мужчины, каждый по-своему, раздеваются, кажется мне такой далекой, такой глубокой, что становится неправдоподобной, как кино или как рождение Христа в яслях. Когда мужчина в спальне забывается до того, что говорит мне: «Завтра вечером берем арсенал», — мне кажется, что я читаю похабные надписи, его акт становится таким безумным… таким огромным, как то, что известным образом рисуют иногда на стенах… Нет, я не осторожничаю.

Стучат, Ирма вздрагивает. Бросается к аппарату, который после нажатия кнопки с помощью специальных механизмов уходит в стену, становясь невидимым. Во время сцены с Артуром Кармен раздевает, а потом одевает Ирму, так что к приходу Шефа полиции Ирма полностью готова.

ИРМА. Войдите.

Открывается дверь, и входит Палач, которого мы теперь будем называть Артуром. Классический костюм сутенера: светло-серый, белая фетровая шляпа и т. п. Он завязывает галстук. Ирма пристально его разглядывает.

Сеанс окончен? Быстро он сегодня.

АРТУР. Да. Старичок одевается. Совсем выдохся. Два сеанса за полчаса. Такая стрельба, как он доберется до своего отеля. (Изображает Судью из второй картины.) Минос судит тебя… Минос принимает решение… Цербер?… Гав! Гав! Гав! (Скалится и смеется.) Шеф полиции не пришел?

ИРМА. Ты не слишком сильно бил ее? В последний раз бедная девочка два дня отлеживалась.

Кармен приносит кружевной пеньюар. Ирма остается в одной рубашке.

АРТУР. Не играй в добрую девочку и мнимую шлюху. И тогда, и сегодня вечером она получила по счету: и деньгами, и ударами. Счет верный. Банкир желает видеть исполосованную спину — я выполняю.

ИРМА. Ты, по крайней мере, не испытываешь при этом удовольствия?

АРТУР (с пафосом). С ней — нет, я люблю только тебя. Работа есть работа. Я просто выполняю ее в строгости.

ИРМА (властно). Я не ревную к этой девице, но я не хочу, чтобы ты портил персонал, его все труднее обновлять.

АРТУР. Пару раз я пробовал разрисовать ей спину фиолетовой краской — не вышло. Когда старик пришел, осмотрев ее, он потребовал, чтобы я предоставлял ее невредимой.

ИРМА. Краской? Кто тебе разрешил? (Обращаясь к Кармен.) Шлепанцы, дорогая.

АРТУР (пожимая плечами). Одной иллюзией больше, одной меньше! Мне казалось, я хорошо сделал. Да успокойся, теперь я бью, лупцую, она орет, а он ползает.

ИРМА. Ей прикажешь орать потише, дом на примете.

АРТУР. По радио передали, что все северные кварталы этой ночью сдались. Судья требует криков. Епископ не так опасен. Он довольствуется отпущением грехов.

КАРМЕН. Раз его удовольствие состоит в том, чтобы отпускать грехи, он требует, чтобы сначала их совершали. Нет, лучше всех тот, кого пеленают, порют, бьют хлыстом, убаюкивают, и он храпит.

АРТУР. Кто его укачивает? (Обращаясь к Кармен.) Ты? Ты даешь ему грудь?

КАРМЕН (сухо). Я хорошо справляюсь со своим ремеслом. А вы, месье Артур, исполняете роль, в которой шутки неуместны. У сутенера — своя маска, он не должен улыбаться.

ИРМА. Она права.

АРТУР. Сколько ты сегодня заработала?

ИРМА (защищаясь). Мы с Кармен еще не закончили подсчеты.

АРТУР. А я закончил. По моим подсчетам, около двадцати тысяч.

ИРМА. Возможно. Во всяком случае, ты можешь не опасаться. Я не жульничаю.

АРТУР. Я верю тебе, любовь моя, но это сильней меня: цифры так и выстраиваются в моей голове. Двадцать тысяч! Война, мятеж, стрельба, мороз, град, дождь, потоки дерьма — ничто их не останавливает! Наоборот. Рядом люди убивают друг друга, бордель на прицеле: а они все равно валом валят. Если бы не надо было оберегать тебя дома, мое сокровище…

ИРМА (категорично). Ты прятался бы в подвале, парализованный страхом.

АРТУР. Я бы вел себя как все, любовь моя. Я ждал бы спасения от Шефа полиции. Ты не забываешь о моих процентиках?

ИРМА. Я даю тебе достаточно, чтобы ты мог выстоять.

АРТУР. Любовь моя! Я заказал себе шелковые рубашки. Если бы ты знала, из какого шелка! И какого цвета! Сиреневые, как твои корсажи!

ИРМА (смягчаясь). Ладно, хватит. Не надо перед Кармен.

АРТУР. Ну что, да?

ИРМА (сдаваясь). Да.

АРТУР. Сколько?

ИРМА (вновь обретая твердость). Посмотрим. Мы с Кармен должны заняться счетами. (Ласково.) Сколько смогу, максимально. А сейчас ты непременно должен направиться навстречу Жоржу…

АРТУР (с наглой иронией). Что, любимая?

ИРМА (сухо). Ты непременно должен отправиться навстречу месье Жоржу. Если надо, доберешься до полиции и предупредишь его, что я рассчитываю только на него.

АРТУР (обеспокоенно). Я надеюсь, ты шутишь?

ИРМА (становясь властной). По тону моей последней фразы ты должен был понять. Я уже не играю. Или, если угодно, я сменила роль. Да и тебе уже незачем играть нежного и злого сутенера. Делай то, что я приказываю, но сначала возьми пульверизатор. (Обращаясь к Кармен, которая приносит пульверизатор.) Дай ему. (Артуру.) На колени!

АРТУР (встает на колени и прыскает на Ирму). На улицу?.. Один?… Я?

ИРМА (выпрямившись перед ним во весь рост). Нужно узнать, что с Жоржем. Я не могу оставаться без поддержки.

АРТУР. Я ведь здесь…

ИРМА (пожимает плечами). Мне нужно защитить мои драгоценности, салоны, девушек. Шеф полиции должен был прийти полчаса назад…

АРТУР (жалобно). Мне на улицу?… А град пуль… стрельба. (Показывает на свой костюм.) Я оделся для того, чтобы прогуливаться по твоим коридорам, смотреться в твои зеркала. Чтобы ты любовалась мной в костюме альфонса… На мне только шелк…

ИРМА (Кармен). Дай браслеты, Кармен. (Артуру.) А ты работай пульверизатором.

АРТУР. Я не создан для улицы, слишком давно я живу в твоем доме… Даже моей коже не выдержать воздуха улицы… если бы у меня была хоть вуалетка!..Представь, что будет, если меня узнают?..

ИРМА (раздраженно, крутясь перед пульверизатором). Иди вдоль стен. (Пауза.) Возьми этот револьвер.

АРТУР (испуганно). С собой?

ИРМА. Положи в карман.

АРТУР. В мой карман! Представь, что мне придется стрелять!..

ИРМА (нежно). Тебе надоело быть тем, кто ты есть? Ты пресыщен?

АРТУР. Пресыщен, да… (Пауза.) Преспокоен, пресыщен… но если я выйду на улицу…

ИРМА (властно, но мягко). Ты прав. Не надо револьвера. И шляпу сними. Иди, куда я сказала и возвращайся с новостями. Сегодня вечером у тебя новый сеанс. Ты в курсе?

Он снимает шляпу.

АРТУР (направляясь к двери). Еще? Сегодня вечером? Что это?

ИРМА. Мне казалось, я тебе говорила — труп.

АРТУР (с отвращением). И что мне надо будет делать?

ИРМА. Ничего. Будешь лежать неподвижно, и тебя похоронят. Отдохнешь.

АРТУР. А, ну да, ведь кто я?… Ага, ладно. Прекрасно. А клиент? Новый?

ИРМА (таинственно). Очень важная особа. Не расспрашивай. Иди.

АРТУР (идет к выходу, потом замешкался, робко).

Меня не поцелуют?

ИРМА. Когда вернешься. Если вернешься.

Артур выходит, не вставая с колен.

Но открывается правая дверь, и без стука входит Шеф полиции.

На нем тяжелая шуба, шляпа. Сигара. Кармен хочет бежать за Артуром, но Шеф полиции вмешивается.

ШЕФ ПОЛИЦИИ. Нет, нет, Кармен, останьтесь. Мне приятно ваше присутствие. Что касается альфонса, пусть меня поищет.

Он, не снимая шляпы и шубы и не вынимая сигары, склоняется перед Ирмой и целует ей руку.

ИРМА (задыхаясь). Положите сюда вашу руку. (Показывая на грудь.) Я страшно взволнована, сердце колотится. Я знала, что вы в пути, а значит — в опасности. Я вся дрожала в ожидании… обливаясь духами…

ШЕФ ПОЛИЦИИ (снимая шубу, перчатки, пиджак). К делу. Не будем больше играть. Ситуация осложняется — она небезнадежна, но становится таковой — к счастью! Королевский дворец окружен. Королева скрывается. Город, через который я пробрался чудом, — в огне и крови. Там — от мятежа ощущение трагизма и радости, а в этом доме все медленно умирает. Итак, именно сегодня я ставлю на карту все. Сегодня ночью я окажусь либо в могиле, либо на пьедестале. Итак, люблю я вас или желаю, сейчас не имеет значения. В данный момент все в порядке?

ИРМА. Чудесно. У нас было несколько небольших представлений.

ШЕФ ПОЛИЦИИ (нетерпеливо). Какого рода?

ИРМА. Расспроси Кармен — у нее дар рассказчицы.

ШЕФ ПОЛИЦИИ (Кармен). Рассказывай, Кармен, как всегда?

КАРМЕН. Да, месье, как всегда. Как всегда, столпы Империи.

ШЕФ ПОЛИЦИИ (с иронией). Наши Аллегории — наше говорящее оружие. И что еще?

КАРМЕН. Как и каждую неделю, новая тема. (Шеф полиции выражает любопытство.) На сей раз, плачущий младенец, которого надо хлопать по щекам, пороть, пеленать и убаюкивать.

ШЕФ ПОЛИЦИИ (нетерпеливо). Хорошо. Но…

КАРМЕН. Он очарователен, Месье. И так печален!

ШЕФ ПОЛИЦИИ (раздраженно). И все?

КАРМЕН. И так мил, когда его распеленали…

ШЕФ ПОЛИЦИИ (приходя в ярость). Ты смеешься надо мной, Кармен? Я спрашиваю тебя, а я туда попал?

КАРМЕН. Попали ли туда вы?

ИРМА (с иронией, обращаясь непонятно к кому). Вас там нет.

ШЕФ ПОЛИЦИИ. Еще нет? (Кармен.) В конце концов, есть превращение? Да или нет?

КАРМЕН (с глупым видом). Превращение?

ШЕФ ПОЛИЦИИ. Идиотка! Да! Превращение в Шефа полиции?

Тяжелое молчание.

ИРМА. Время не пришло. Дорогой мой, в вашей должности пока нет той благородной притягательности, которая могла бы утешить мечтателей. Может быть, из-за недостатка знаменитых предков? Нет, дорогой друг… нужно смириться: ваш образ еще не достоин стать частью литургии борделя.

ШЕФ ПОЛИЦИИ. Кто в ней представлен?

ИРМА (несколько раздраженно). Ты все знаешь, ведь у тебя есть картотека. (Перечисляет, загибая по пальцам.) Есть два короля Франции, с церемониями коронования и другими ритуалами; один адмирал, чей миноносец идет ко дну; капитулирующий Алжирский дей; пожарный, который гасит огонь; козочка, привязанная к колышку; домашняя хозяйка, возвращающаяся с рынка; карманный вор; еще один, которого ограбили, привязали и осыпают ударами; святой Себастьян, фермер со своим сараем… нет шефа полиции… нет управляющего колониями, но есть миссионер, умирающий на кресте и Христос собственной персоной.

ШЕФ ПОЛИЦИИ (помолчав). Ты забыла про механика.

ИРМА. Он больше не приходит. Он ведь в конце концов мог построить станок, постоянно закручивая гайки. Его еще и запустить могли! На заводе!

ШЕФ ПОЛИЦИИ. Значит, никому из твоих клиентов так и не пришла мысль… даже отдаленная… едва осознанная…

ИРМА. Никому. Я знаю, вы делаете все, что можете: и ненавистью, и любовью, но слава отворачивается от вас.

ШЕФ ПОЛИЦИИ (с жаром). Уверяю тебя, мой образ растет. Он становится огромным. Все вокруг меня повторяет и отражает его. А ты никогда не видела, как его представляют у тебя?

ИРМА. Даже если бы его и чествовали, я бы ничего не увидела. Ведь все церемонии происходят втайне.

ШЕФ ПОЛИЦИИ. Лгунья. В каждой перегородке у тебя спрятаны глазки. Каждая стена, каждое зеркало с секретом. Здесь прослушиваются все звуки, там — эхо стонов. Не мне тебе рассказывать, что игры борделя — в первую очередь игра зеркал… (Очень печально.) Еще никто! Но я заставлю свой образ отделиться от меня, силой заставлю его проникнуть в твои салоны, отразиться в зеркалах, размножиться. Ирма, моя функция тяготит меня. А здесь она предстанет передо мной в ужасном ореоле удовольствия и смерти. (Мечтатель но.) Смерти…

ИРМА. Нужно еще убивать, мой дорогой Жорж.

ШЕФ ПОЛИЦИИ. Я делаю все возможное, уверяю тебя. Меня боятся все больше.

ИРМА. Недостаточно. Ты должен погрузиться во мрак, в дерьмо и кровь. (Вдруг тревожно.) И убить все, что осталось от нашей любви…

ШЕФ ПОЛИЦИИ. Все уже мертво.

ИРМА. Прекрасная победа. Тогда убивай вокруг себя.

ШЕФ ПОЛИЦИИ (очень рассерженно). Повторяю тебе, я делаю все что могу. В то же время я пытаюсь доказать Народу, что я руководитель, законодатель, созидатель…

ИРМА (обеспокоенно). Ты заговариваешься. Или ты действительно надеешься построить Империю, и в этом случае ты заговариваешься.

ШЕФ ПОЛИЦИИ (убежденно). Когда мятеж будет подавлен, и подавлен мною, когда Народ повлечет меня за собой, а Королева призовет меня, ничто меня не остановит. Тогда вы увидите, каков я. (Мечтательно.) Да, моя дорогая, я хочу создать Империю… чтобы Империя за это создала мне…

ИРМА. Могилу…

ШЕФ ПОЛИЦИИ (несколько обескуражен). В конце концов, почему бы и нет? Разве не у каждого победителя есть могила? И что же? (Возбуждаясь.) Александрия! У меня будет могила, Ирма! И когда заложат первый камень, ты займешь первое место.

ИРМА. Благодарю тебя. (Кармен.) Кармен, чаю.

ШЕФ ПОЛИЦИИ (обращаясь к Кармен, собирающейся выйти). Минутку, Кармен. А что вы об этом думаете?

КАРМЕН. Что вы хотите превратить свою жизнь в долгие похороны, месье.

ШЕФ ПОЛИЦИИ (агрессивно). Разве жизнь это что-то другое? У вас такой вид, будто вы все знаете, просветите и меня. Что видели вы в этом величественном театре, где каждую минуту разыгрывается Драма (как принято говорить, служится месса)?

КАРМЕН (после некоторого колебания). Есть лишь одно серьезное наблюдение, заслуживающее внимания: штаны рабочего, лишившиеся задницы, которая в них пребывала, и брошенные на стул, — это прекрасно, месье. Облаченья наших старичков, лишенные своих владельцев, смертельно скучны. Именно их набрасывают на катафалки важных сановников. Они накрывают лишь трупы, которых становится все больше: однако…

ИРМА (Кармен). Господин Шеф полиции спрашивал вас не об этом.

ШЕФ ПОЛИЦИИ. Я привык к речам Кармен. (Обращаясь к Кармен.) Что вы говорили: однако…

КАРМЕН. Однако при виде этого тряпья в их глазах загорается радость, по которой я безошибочно узнаю внезапный проблеск невинности…

ШЕФ ПОЛИЦИИ. Считается, что наш дом приближает их к Смерти.

Неожиданно раздается звонок. Ирма вздрагивает. Молчание.

ИРМА. Дверь открыли. Кто может прийти в такое время? (Кармен.) Кармен, спуститесь и закройте дверь.

Кармен выходит.

Между Ирмой и Шефом полиции, оставшимися наедине, воцаряется долгое молчание.

ШЕФ ПОЛИЦИИ. Моя могила!

ИРМА. Это я позвонила. Мне хотелось какое-то время побыть с тобой вдвоем. (Молчание. Они серьезно смотрят друг на друга.) Скажи, Жорж… (Колеблется.) Ты действительно хочешь продолжать эту игру? Нет, нет, не раздражайся. Ты не устал?

ШЕФ ПОЛИЦИИ. Но… Я сейчас пойду домой…

ИРМА. Если сможешь. Если мятежники тебе позволят.

ШЕФ ПОЛИЦИИ. Мятеж — это игра. Отсюда ты не видишь, что происходит на улице, ведь мятежники играют. И наслаждаются своей игрой.

ИРМА. А если вдруг они выйдут за рамки игры? Я хочу сказать, если они дойдут до того, что все разрушат и все заменят? Да, да, я знаю, всегда есть какая-то фальшивая деталь, которая напоминает им о том, что в определенный момент, в определенном месте драмы они должны остановиться и даже отступить… Но если они, в порыве страсти, совсем забудутся и без колебаний нырнут в…

ШЕФ ПОЛИЦИИ. Ты хочешь сказать, в реальность? И что потом? Пусть попробуют. Я делаю так же, как они: я с ходу врываюсь в реальность, предлагаемую нам игрой, а поскольку у меня хорошая роль, я укрощаю их.

ИРМА. Они будут сильнее.

ШЕФ ПОЛИЦИИ. Почему ты говоришь «будут»? В одном из твоих салонов я оставил своих людей. Таким образом я постоянно буду связан с моими службами. Впрочем, хватит об этом. Ты хозяйка этого дома иллюзий или нет? Ладно. Если я прихожу к тебе, то затем, чтобы получить удовлетворение в твоих зеркалах и играх. (Нежно.) Успокойся. Все будет так же, как и в прошлые разы.

ИРМА. Сегодня мне неспокойно, сама не знаю почему. Кармен мне кажется странной. Как бы сказать, в мятежниках есть какая-то серьезность…

ШЕФ ПОЛИЦИИ. Этого от них требует роль.

ИРМА. Нет, нет… какая-то решимость. У тех, кто проходит под окнами, — угрожающий вид, но они не поют. В их взглядах сквозит угроза.

ШЕФ ПОЛИЦИИ. Ну и что? Допустим, это так, по-твоему, я трус? Ты считаешь, я должен отказаться?

ИРМА (задумчиво). Нет. Впрочем, думаю, уже поздно.

ШЕФ ПОЛИЦИИ. У тебя есть информация?

ИРМА. От Шанталь, еще до ее бегства. Электростанция будет захвачена в три часа ночи.

ШЕФ ПОЛИЦИИ. Ты уверена? А от кого она это узнала?

ИРМА. От мятежников четвертого сектора.

ШЕФ ПОЛИЦИИ. Похоже на правду. Как она узнала?

ИРМА. Утечка информации шла через нее, через нее одну. Надеюсь, тебя не разочаровал мой дом.

ШЕФ ПОЛИЦИИ. Твой бордель, любовь моя.

ИРМА. Бордель. Притон. Бардак. Клоака. Я понимаю все. Итак, одна Шанталь перешла на другую сторону… Сбежала. Но до этого она доверилась Кармен, а та умеет жить.

ШЕФ ПОЛИЦИИ. Кто поставил ее в известность?

ИРМА. Роже, водопроводчик. Ты думаешь, каков он из себя? Молод, красив? Нет, сорок лет. Приземистый. Взгляд ироничный и серьезный. Шанталь заговорила с ним. Я выставила его: слишком поздно. Он принадлежит к сектору «Андромеды».

ШЕФ ПОЛИЦИИ. Андромеда? Браво. Восстание самовоспламеняется и возносится к небу. Если оно дает своим секторам названия созвездий, оно быстро улетучится и переродится в гимны. Пусть они будут прекрасны.

ИРМА. А если гимны придадут мятежникам мужество? И мятежники захотят умереть за них?

ШЕФ ПОЛИЦИИ. Красота гимнов смягчит их. К сожалению. А сейчас они еще не на той стадии красоты и размягченности. Во всяком случае, любовь Шанталь вдохновлялась Провидением.

ИРМА. Не примешивай Бога…

ШЕФ ПОЛИЦИИ. Я — франкмасон. Значит…

ИРМА (явно удивленная). Ты мне об этом не говорил. Ты…

ШЕФ ПОЛИЦИИ. Верховный принц Королевской тайны!

ИРМА (с иронией). Ты — брат Труа-Пуэн! В фартучке. С молоточком, капюшоном и свечкой! Это забавно. (Пауза.) Ты тоже?

ШЕФ ПОЛИЦИИ. Почему «ты тоже»?

ИРМА (по-шутовски торжественно). Я — хранительница куда более серьезных ритуалов! (Вдруг загрустив.) Потому что в конце концов я пришла к этому.

ШЕФ ПОЛИЦИИ. Как обычно, ты пытаешься призвать нашу любовь.

ИРМА (нежно). Нет, не любовь, а то время, когда мы любили друг друга.

ШЕФ ПОЛИЦИИ. И что же? Ты хочешь сделать из него что-то историческое и достойное похвал? Ты считаешь, что в моих визитах было бы меньше остроты, если бы ты не приплетала воспоминания о мифической невинности?

ИРМА. Речь идет о нежности. Ни самые экстравагантные изобретения моих клиентов, ни мое состояние, ни поиски новых сюжетов для украшения моих салонов, ни ковры, ни позолота, ни хрусталь, ни холод не заставят меня забыть те мгновенья, когда ты нежился в моих объятиях.

ШЕФ ПОЛИЦИИ. Ты тоскуешь по тем мгновеньям?

ИРМА (нежно). Я отдала бы свое царство за то, чтобы вернуть хоть одно из них! И ты знаешь, какое именно. Мне необходимо хоть слово правды, когда смотришь вечером на свои морщины или полощешь рот…

ШЕФ ПОЛИЦИИ. Слишком поздно. (Помолчав.) И вообще, не могли же мы вечно нежиться друг у друга в объятьях. В конце концов, ты не знаешь, к чему я тайно стремился уже тогда, в твоих объятьях.

ИРМА. Я знаю только, что я любила тебя…

ШЕФ ПОЛИЦИИ. Слишком поздно. Ты могла бы бросить Артура?

ИРМА (нервно смеется). Это ты навязал мне его. Ты потребовал, чтобы здесь жил мужчина — против моего желания и убеждения, — в этом владении, которое должно оставаться девственным… Не смейся, дурак. Девственным. То есть бесплодным. Но ты хотел, чтобы здесь была опора, стержень, всегда присутствующий, стоящий фаллос. И вот он здесь. Ты навязал мне этот кусок мяса, налитый кровью, эту невинную девочку с мускулами борца. Тебе известна его бойцовская сила, а слабости его ты не знаешь. Ты тупо навязал мне его, потому что чувствовал, что стареешь.

ШЕФ ПОЛИЦИИ (бесцветным голосом). Замолчи.

ИРМА (пожимая плечами). Ты сам оставался здесь благодаря присутствию Артура. Я не обольщаюсь. Из нас двоих я — мужчина, и он на меня полагается. Но мне необходима эта мускулистая, узловатая и глупая тряпка, путающаяся в моих юбках. Если хочешь, это мое тело, но лежащее рядом со мной.

ШЕФ ПОЛИЦИИ (с иронией). А если бы я ревновал?

ИРМА. К этой здоровой кукле, которая гримируется в палача, чтобы удовлетворить судью, сотканного из воздуха? Ты смеешься. Но тебе никогда не претило, что я являюсь тебе в виде этого великолепного тела… Я могу повторить…

ШЕФ ПОЛИЦИИ (дает Ирме пощечину, она падает на диван). И не вой, или я разобью тебе морду и сожгу твою берлогу. Я подожгу ваши волосы и выпущу вас на улицу. Я освещу весь город подожженными шлюхами. (Очень тихо.) Ты считаешь, я на это не способен?

ИРМА (задыхаясь). Да, дорогой.

ШЕФ ПОЛИЦИИ. Тогда подай мне счета. Если хочешь, можешь вычесть крепдешин для Аполлона. Быстрей, я должен вернуться на пост. Сейчас мне надо действовать. А потом… Потом все пойдет само собой. За меня будет действовать мое имя. Итак, Артур?

ИРМА (смиренно). Сегодня вечером он умрет.

ШЕФ ПОЛИЦИИ. Умрет? Ты хочешь сказать… по-настоящему… по-настоящему умрет?

ИРМА (покорно). Ну что ты, Жорж, как умирают у нас.

ШЕФ ПОЛИЦИИ. Ну? И кто же…

ИРМА. Министр…

Ее прерывает голос Кармен.

ГОЛОС КАРМЕН (за кулисами). Заприте семнадцатый салон! Элиана, поторопитесь! И пусть опустят весь салон… Нет, нет, подождите…

Слышится скрип ржавого зазубренного колеса (как в некоторых старых лифтах). Входит Кармен.

КАРМЕН. Мадам, в салоне вас ждет посланник Королевы…

Открывается левая дверь, и появляется дрожащий Артур в разорванной одежде.

АРТУР (при виде Шефа полиции). Вы здесь? Вам удалось пробраться?

ИРМА (бросаясь в его объятья). Дурачок! Что происходит? Ты ранен?… Говори же!..О! Мой большой дурачок!

АРТУР (тяжело дыша). Я пытался пройти в полицию. Невозможно. Город весь в огне пожаров. Мятежники хозяйничают повсюду. Сомневаюсь, что вы сможете вернуться домой, господин Шеф. Мне удалось проникнуть в Королевский дворец и увидеться с Главным Камергером. Он обещал прийти. Кстати, он пожал мне руку. И я пошел назад. Больше всех возбуждены женщины. Они призывают к грабежу и убийствам.

Но самая ужасная та, что пела…

Слышен глухой щелчок. Одно из окон вдребезги разлетается.

И зеркало возле кровати тоже.

Артур падает от пули, попавшей через окно ему в лоб.

Кармен наклоняется над ним, затем выпрямляется.

Ирма тоже наклоняется, гладит его лоб.

ШЕФ ПОЛИЦИИ. Короче, я застрял в борделе. Значит, придется действовать из борделя.

ИРМА (про себя, наклонившись над Артуром). Что же, все исчезнет? Все утечет сквозь пальцы?.. (Горько.) У меня останутся мои драгоценности, мои бриллианты… и то, может быть, ненадолго…

КАРМЕН (тихо). Если уж дом должен взорваться… Костюм Святой Терезы в гардеробе, Мадам Ирма?

ИРМА (вставая). Слева. Но сначала пусть унесут Артура. Я иду принимать Посланника.

Картина шестая

Площадь, множество домов, обозначенных тенями. В глубине, довольно далеко, угадывается фасад Большого Балкона, ставни закрыты. Шанталь и Роже обнимаются. За ними следят трое мужчин в черных костюмах и свитерах, у них в руках автоматы, направленные на Большой Балкон.

ШАНТАЛЬ (нежно). Охраняй меня, если хочешь, любовь моя, но сохрани меня в своем сердце. И жди меня.

РОЖЕ. Я люблю в тебе все: твое тело, волосы, грудь, живот, кишки, влагу, запахи. Шанталь, я люблю тебя в моей постели. Они…

ШАНТАЛЬ (с улыбкой). Им плевать на меня! Но без них я — ничто!

РОЖЕ. Ты моя. Я тебя…

ШАНТАЛЬ (огорченно). Я знаю: вытащил из могилы. А я, неблагодарная, едва избавившись от своих подвязок, уже гонюсь за сбродом. Ищу приключений и бегу от тебя. (Вдруг становясь нежно-ироничной.) Но, Роже, я люблю тебя, тебя одного.

РОЖЕ. Ты только что сказала, что бежишь от меня. Я не могу догнать тебя в твоей героической и глупой гонке.

ШАНТАЛЬ. О-о! К кому или к чему ты ревнуешь? Обо мне говорят, что я парю над восстанием, что я его душа и голос, а ты не отрываешься от земли. Вот что тебя печалит…

РОЖЕ. Шанталь, прошу тебя, не будь вульгарной. Если можешь помочь[4]…

Один из мужчин приближается к ним.

МУЖЧИНА (Роже). Ну что, да или нет?

РОЖЕ. А если она там останется?

МУЖЧИНА. Я прошу ее у тебя на два часа.

РОЖЕ. Шанталь принадлежит…

ШАНТАЛЬ. Никому!

РОЖЕ. Моему сектору.

МУЖЧИНА. Восстанию!

РОЖЕ. Если вам нужна девушка, вдохновляющая мужчин, создайте ее сами.

МУЖЧИНА. Мы искали. Нет такой. Мы попробовали одну: красивый голос, красивая грудь, обнаженная где положено: но нет огня в глазах, а знаешь, без огня… Спрашивали подходящих в Северном квартале, в Шлюзовом квартале: все заняты.

ШАНТАЛЬ. А такая женщина, как я, например? Или любая другая? Я — это только мое лицо совы, мой хриплый голос: я отдаю их, одалживаю их за ненависть. Я — это только мое лицо, мой голос, а во мне — чудесная отравленная доброта. У меня есть две соперницы в народе, две голодранки? Пусть придут, я заставлю их есть пыль. У меня не может быть соперниц.

РОЖЕ (взрывается). Я вырвал ее — вырвал из могилы. Она уже бежит от меня и карабкается в небо, если мы отдадим ее вам…

МУЖЧИНА. Тебя не просят об этом, мы берем ее напрокат.

ШАНТАЛЬ (забавляясь). За сколько?

РОЖЕ. Ну и что ж, что напрокат, если она сдохнет, воодушевляя песнями ваше предместье, мы проиграем все. Ее не заменит никто.

МУЖЧИНА. Она согласилась.

РОЖЕ. Она больше не принадлежит себе. Она — наша. Она — наш символ. Ваши женщины годятся разве для того, чтобы подавать вам камни или перезаряжать ружья. Я знаю, это нужно, но…

МУЖЧИНА. Сколько женщин ты хочешь взамен?

РОЖЕ (задумчиво). Значит, певичка на баррикадах — такая ценность?

МУЖЧИНА. Сколько? Десять женщин за Шанталь? (Молчание.) Двадцать?

РОЖЕ. Двадцать? Вы готовы дать мне взамен Шанталь двадцать менее ценных женщин, двадцать быков, двадцать голов скота? Значит, Шанталь — нечто исключительное? А ты знаешь, откуда она?

ШАНТАЛЬ (в ярости, обращаясь к Роже). Каждое утро — ведь ночами я распаляю мятежников — я целомудренно возвращаюсь спать в жалкую лачугу, оглушая себя вином, любовь моя. Я своим хриплым голосом, своим наигранным гневом, своими загадочными глазами, своим искусственным блеском, своими андалузскими волосами, я утешаю и завораживаю голодранцев. Они победят, и это будет забавная победа.

РОЖЕ (задумчиво). Двадцать женщин за Шанталь?

МУЖЧИНА (отчетливо). Сто.

РОЖЕ (в задумчивости). И благодаря ей придет победа. Она уже воплощает Революцию…

МУЖЧИНА. Сто. Ты согласен.

РОЖЕ. Куда ты ее уведешь, и что ей нужно будет делать?

ШАНТАЛЬ. Успокойся, меня хранит моя звезда. А что касается остального, тебе известна моя власть. Меня любят, меня слушают, за мной идут.

РОЖЕ. Что она будет делать?

МУЖЧИНА. Почти ничего. Как ты знаешь, на заре мы атакуем Дворец. Шанталь войдет первой. Она будет петь с балкона. Вот и все.

РОЖЕ. Сотня женщин. Тысяча, а может и больше. Она — уже не женщина. Она — то, что сделали из нее от гнева и отчаянья. Шанталь теперь только образ, сражающийся с другим образом. Борьба идет уже не в реальности, а в замкнутом пространстве. На лазурном гербовом поле. Это схватка аллегорий. Ни они, ни мы, никто уже не видит причины восстания. Значит, так и должно было быть.

МУЖЧИНА. Ну что, да? Шанталь, отвечай. Отвечать должна ты.

ШАНТАЛЬ (Мужчине). Отойди. Мне нужно еще сказать ему несколько слов.

Мужчины удаляются в тень.

РОЖЕ (грубо). Я выкрал тебя не для того, чтобы ты стала единорогом или двуглавым орлом.

ШАНТАЛЬ. Ты не любишь единорогов?

РОЖЕ. Я никогда не умел заниматься с ними любовью. (Гладит ее.) Впрочем, с тобой тоже.

ШАНТАЛЬ. Ты хочешь сказать, я не умею любить. Я тебя разочаровала? А ведь я тебя люблю. А ты променял меня на сотню работниц, способных лишь подносить камни.

РОЖЕ. Прости меня. Они мне необходимы. И все-таки я люблю тебя. Люблю, и не умею этого выразить — ведь я не умею петь. А пение — последнее средство.

ШАНТАЛЬ. Я должна уйти до рассвета. Если сектор Северного квартала сработал успешно — через час Королева умрет. Шеф полиции проиграет. В противном случае — нам никогда не выпутаться из этого бардака.

РОЖЕ. Еще минутку, любовь моя, жизнь моя. Пока темно.

ШАНТАЛЬ. Сейчас то время, когда ночь отделяется ото дня, голубь мой, пусти меня.

РОЖЕ. Мне не вынести этих минут без тебя.

ШАНТАЛЬ. Мы не расстаемся, клянусь тебе — с ними я буду говорить ледяным голосом, в то время как тебе буду шептать слова любви. Ты услышишь их отсюда, как я услышу те, что произнесешь ты.

РОЖЕ. Они могут задержать тебя, Шанталь. Они сильны. Это про них говорят: сильны как смерть.

ШАНТАЛЬ. Не бойся ничего, любовь моя. Мне известно их могущество. Но могущество твоей ласки и нежности — сильнее. Я буду говорить с ними строго, я передам им требования Народа. Они выслушают меня, потому что испугаются. Отпусти меня.

РОЖЕ (кричит). Шанталь, я люблю тебя!

ШАНТАЛЬ. Я должна спешить именно потому, что я люблю тебя.

РОЖЕ. Ты любишь меня?

ШАНТАЛЬ. Я тебя люблю, потому что ты ласков и нежен, ты — самый стойкий и самый суровый из всех мужчин. Твоя ласка и нежность таковы, что делают тебя невесомым, как лоскуток тюля, легким, как хлопья тумана, воздушным, как каприз. Твои крепкие мускулы, твои руки, бедра менее реальны, чем переход ото дня к ночи. Ты обволакиваешь меня, ты становишься моим содержимым.

РОЖЕ. Шанталь, я люблю тебя потому, что ты самая стойкая и самая суровая, самая ласковая и нежная из женщин. Твоя ласка и нежность делают тебя строгой, как заповедь, жестокой, как голод, твердой, как лед. Твоя грудь, кожа, волосы — реальней, чем самый реальный поддень. Ты обволакиваешь меня и становишься моим содержимым.

ШАНТАЛЬ. Когда я буду там, когда буду говорить с ними, я буду прислушиваться к твоим вздохам и стонам, звучащим во мне, к биению твоего сердца. Отпусти меня.

Он ее удерживает.

РОЖЕ. У тебя еще есть время. Вокруг стен еще остались тени. Ты пройдешь за епископством. Ты знаешь дорогу.

ОДИН ИЗ МЯТЕЖНИКОВ (тихо). Пора, Шанталь. Занимается заря.

ШАНТАЛЬ. Слышишь, они зовут меня.

РОЖЕ (вдруг раздражаясь). Но почему именно ты? Ты не сумеешь с ними разговаривать.

ШАНТАЛЬ. Сумею лучше кого бы то ни было. Я способная.

РОЖЕ. Они хитрые, искушенные.

ШАНТАЛЬ. Я найду жесты, положения, фразы. Они слова не успеют произнести, а я уже все пойму. Ты будешь гордиться моей победой.

РОЖЕ. Пусть идут другие. (Кричит, обращаясь к мятежникам.) Идите сами. Или я пойду, если вы боитесь. Я скажу им, что они должны покориться, так как мы представляем Закон.

ШАНТАЛЬ. Не слушайте его, он пьян. (Роже.) Они умеют лишь драться, а ты любить меня. Вы усвоили эти роли. Я — другое дело. Школа борделя пригодится мне, ведь это там я научилась искусству притворства и игры. Мне пришлось выдержать столько ролей, что я знаю наизусть почти все. И у меня было столько партнеров…

РОЖЕ. Шанталь!

ШАНТАЛЬ. И таких изощренных, таких хитрых, таких красноречивых, что теперь мои навыки, мое коварство и красноречие — вне конкуренции. Я могу быть на ты с Королевой, Героем, Судьей, Епископом, Генералом, Геройским отрядом… и способна их провести.

РОЖЕ. Ты знаешь все роли, не так ли? Только что ты подавала мне реплику?

ШАНТАЛЬ. Они быстро усваиваются. А ты сам…

Трое мятежников снова подходят к ним.

ОДИН ИЗ МЯТЕЖНИКОВ (тянет Шанталь). Хватит речей. Пойдем.

РОЖЕ. Шанталь, останься!

Шанталь уходит, увлекаемая мятежниками.

ШАНТАЛЬ (с иронией). Я обволакиваю тебя, и ты становишься моим содержимым, любовь моя…

Удаляется в направлении Балкона, подталкиваемая мужчинами.

РОЖЕ (один, подражает Шанталь). И у меня было столько партнеров, таких изощренных, таких хитрых… (Своим голосом.) Она должна научиться давать достойный ответ. Сейчас у нее будут хитрые, искушенные партнеры. Она будет тем ответом, которого они ждут.

По мере того, как он говорит, декорации сдвигаются влево, становится темно, сам он, удаляясь и продолжая говорить, уходит за кулисы. Когда вновь зажигается свет, уже установлены декорации следующей картины.

Картина седьмая

Погребальный салон, о котором упоминала Ирма. В этом Салоне — запустение. Висят лохмотья черного гипюра, бархата. Растрепанные бисерные венки. Траурная атмосфера. Платье Ирмы тоже в лохмотьях. Как и костюм Шефа полиции. Труп Артура в бутафорском гробу из фальшивого мрамора. Рядом с ним — новый персонаж, Посланник Двора. На нем — мундир посла. Он один в нормальном виде. Кармен одета так же, как вначале. Необыкновенно мощный взрыв.

Всё содрогается.

ПОСЛАННИК (непринужденно, но с важностью). Вот уже сколько веков потрачено на то, чтобы сделать меня более изысканным… утонченным… (Улыбается.) Не знаю даже почему, но этот взрыв, его мощь, вкупе со звоном разбитых зеркал и звяканьем драгоценностей, подсказывает мне, что это Дворец… (Все переглядываются, ошеломленные.) Не будем волноваться. Пока не станем такими… (Жест в сторону трупа Артура.)

ИРМА. Он и подумать не мог, что сегодня вечером так хорошо сыграет роль трупа.

ПОСЛАННИК (с улыбкой). Наш дорогой Министр внутренних дел был бы в восхищении, если бы его не постигла та же участь. К сожалению, мне приходится выполнять его миссию у вас, а у меня пропал вкус к такого рода сладострастию. (Он дотрагивается ногой до трупа Артура.) Он пришел бы в восторг при виде этого тела, наш дорогой Министр.

ИРМА. Напрасно вы так думаете, господин Посланник. Эти господа хотят иллюзий. Министру хотелось видеть фальшивый труп. А Артур — настоящий мертвец. Посмотрите на него — он выглядит живее живого.

Все в нем стремилось к неподвижности.

ПОСЛАННИК. Значит, он был создан для величия.

ШЕФ ПОЛИЦИИ. Он? Пошлый и безвольный…

ПОСЛАННИК. Ему, как и нам, не давало покоя стремление к неподвижности. К тому, что мы называем священным покоем. И позвольте, кстати, поздравить того, кому хватило воображения создать в этом доме Погребальный салон.

ИРМА (с гордостью). Здесь лишь его часть!

ПОСЛАННИК. Кому пришла эта мысль?

ИРМА. Мудрость Народа, господин Посланник.

ПОСЛАННИК. Она права. Но вернемся к Королеве, охранять которую — моя обязанность.

ШЕФ ПОЛИЦИИ (уязвленный). Вы странным образом ее выполняете. Дворец, по вашим словам…

ПОСЛАННИК (улыбаясь). В данный момент Ее Величество в надежном месте. Но время не ждет. Прелат, говорят, обезглавлен. Епископство разграблено. Дворец Правосудия, Ставка обращены в бегство…

ШЕФ ПОЛИЦИИ. А Королева?

ПОСЛАННИК (легкомысленным тоном). Вышивает. В какой-то момент она решила ухаживать за ранеными. Но ей объяснили, что, поскольку Трон в опасности, королевские привилегии должны использоваться максимально.

ИРМА. А в чем они состоят?

ПОСЛАННИК. В Отсутствии. Ее Величество уединились в спальне. Неповиновение Народа ее огорчает. Она вышивает носовой платок. Вот какой на нем рисунок: все четыре уголка украшены маками, в центре — бледно-голубыми нитками будет вышит лебедь, застывший в воде. Только вот одно беспокоит Ее Величество: что это за вода — озеро, пруд или лужа? А может, просто чан или чашка? Серьезная проблема. Мы ее потому и выбрали, что она неразрешима. Королева может отвлечься на бесконечные размышления.

ИРМА. Королева развлекается?

ПОСЛАННИК. Ее Величество стремится в полной мере стать тем, чем она должна быть: Королевой. (Смотрит на труп.) Она тоже быстро приближается к неподвижности.

ИРМА. И она вышивает?

ПОСЛАННИК. Нет, Мадам. Я сказал, что Королева вышивает носовой платок, ведь если мой долг в том, чтобы описывать ее, он также и в том, чтобы маскировать ее.

ИРМА. Вы хотите сказать, что она не вышивает?

ПОСЛАННИК. Я хочу сказать, что Королева и вышивает и не вышивает. Она ковыряет в носу, рассматривает козявки, ложится. Потом вытирает посуду.

ИРМА. Королева?

ПОСЛАННИК. Она не ухаживает за ранеными. Она вышивает Невидимый платок…

ШЕФ ПОЛИЦИИ. Боже мой! Что вы сделали с Ее Величеством? Отвечайте прямо. Лично мне не до смеха…

ПОСЛАННИК. Она в сундуке. Спит. Храпит под бременем королевского величия.

ШЕФ ПОЛИЦИИ (угрожающе). Королева мертва?

ПОСЛАННИК (невозмутимо). Она храпит и не храпит. Ее крошечная головка гордо несет корону из металла и камней.

ШЕФ ПОЛИЦИИ (его тон становится все более угрожающим). Оставим это. Вы сказали мне, что Дворец в опасности… Что делать? Со мной почти вся полиция. Люди, оставшиеся со мной, умрут за меня… Они знают, кто я и что сделаю для них… Мне тоже предстоит сыграть свою роль. Но если Королева мертва, ситуация становится угрожающей. Я опираюсь на нее, и от ее имени я создаю собственное имя. Так где же мятеж? Говорите яснее.

ПОСЛАННИК. Судите по состоянию этого дома… И по вашему собственному… Похоже, все пропало.

ИРМА. Вы представляете Двор, Ваше превосходительство. Прежде чем попасть сюда, я жила при войске, где обучалась владеть оружием. Уверяю вас, я видела ситуации и похуже. Народ, быдло, от которого я отскочила одним прыжком, сейчас кричит под моими окнами, разбитыми бомбежкой, и мой дом держит удары. Мои проститутки, кроме одной, сумасшедшей, продолжают работу. Если стержнем Дворца будет такая женщина, как я…

ПОСЛАННИК (невозмутимо). Королева стоит на одной ноге посреди пустой спальни и…

ШЕФ ПОЛИЦИИ. Хватит! Мне надоели ваши загадки. Для меня Королева должна представлять собой что-то вполне определенное. А ситуация должна быть конкретной. Обрисуйте ее достоверно. Мне нельзя терять время.

ПОСЛАННИК. Кого вы хотите спасти?

ШЕФ ПОЛИЦИИ. Королеву!

КАРМЕН. Знамя!

ИРМА. Свою шкуру!

ПОСЛАННИК (обращаясь к Шефу полиции). Если вы намерены спасти Королеву и, более того, наше знамя с его бахромой, орлом, шнурами и древком, не дадите ли вы мне их описание?

ШЕФ ПОЛИЦИИ. До сих пор я преданно служил всему тому, что вы перечисляете, не желая знать ничего, кроме того, что я видел сам. И я буду продолжать. На какой стадии восстание?

ПОСЛАННИК (смирившись). Садовые решетки еще какое-то время выдержат натиск толпы. Стража, как и мы с вами, безгранично предана. Она умрет за свою повелительницу. Они отдадут свою кровь, но ее не хватит, чтобы потопить мятеж. Перед дверьми нагромоздили мешки с землей. Ее Величество, желая обмануть здравый смысл, перебирается из одной потайной комнаты в другую, из буфетной — в Тронный зал, из отхожего места — в курятник, в часовню, в караульное помещение… Она становится неуловимой и приобретает опасную невидимость. Это что касается дел во Дворце.

ШЕФ ПОЛИЦИИ. А Генералиссимус?

ПОСЛАННИК. Сошел с ума. Спрятался в толпе, где никто его не тронет, безумие спасает его.

ШЕФ ПОЛИЦИИ. Прокурор?

ПОСЛАННИК. Умирает от страха.

ШЕФ ПОЛИЦИИ. Епископ?

ПОСЛАННИК. С ним сложнее. Церковь молчит. О нем ничего не известно. Ничего определенного. Кто-то как будто видел его отрубленную голову на руле велосипеда, но это, конечно, неправда. В общем, рассчитывают только на вас. Но приказы от вас поступают нерегулярно.

ШЕФ ПОЛИЦИИ. Внизу, в коридорах и салонах, у меня достаточно преданных людей, чтобы защитить нас. Они могут держать связь с моими службами.

ПОСЛАННИК (прерывает его). Они в форме?

ШЕФ ПОЛИЦИИ. Конечно. Речь идет о моей охране. Вы представляете меня и мою охрану в спортивных куртках? Конечно, в форме. Черной. С моим флажком. Который пока в футляре. Они смелы. И тоже хотят победить.

ПОСЛАННИК. Чтобы спасти что? (Пауза.) Вы не отвечаете? Вам не хочется видеть правду? Спокойно посмотреть на мир, довериться взгляду, что бы ни пришлось увидеть.

ШЕФ ПОЛИЦИИ. Итак, по дороге ко мне вы думали о чем-то конкретном? У вас был план? Изложите его.

Вдруг слышится страшный взрыв, мужчины падают на пол, Ирма остается стоять, потом они подымаются и тщательно отряхиваются.

ПОСЛАННИК. Возможно, это Королевский дворец.

Да здравствует Королевский дворец!

ИРМА. Но что же было тогда… что за взрыв?..

ПОСЛАННИК. Королевские дворцы постоянно взрываются. Королевский дворец — сам по себе постоянный взрыв.

Входит Кармен: она набрасывает на труп Артура черную простыню и прибирается.

ШЕФ ПОЛИЦИИ (подавленно). Но Королева… Значит, Королева под обломками?..

ПОСЛАННИК (загадочно улыбаясь). Успокойтесь, Королева в надежном месте. Этот феникс, даже мертвый, сможет вылететь из пепла Королевского дворца. Я понимаю, вам не терпится доказать ей вашу доблесть, вашу преданность. Но Королева будет ждать сколько нужно. (Ирме.) Я отдаю должное вашему хладнокровию, Мадам. И вашему мужеству. Они достойны самого высокого уважения… (Мечтательно.) Самого высокого…

ИРМА. Вы забываете, с кем вы разговариваете. Я действительно содержу бордель, но я родилась на свет совсем не от брака луны и крокодила: я жила в народе… Удар все-таки был страшный. А народ…

ПОСЛАННИК (строго). Не надо об этом. Когда умираешь, руки цепляются за простыню. А что значит эта тряпка, когда вы собираетесь в вечность?

ИРМА. Месье, Вы хотите сказать, что у меня агония?

ПОСЛАННИК. Дивное животное! Крепкие бедра!

Мощные плечи!.. Голова…

ИРМА (со смехом). Представьте себе, мне уже это говорили, но я не потеряла голову. В общем, и в мертвом виде я буду выглядеть представительно, конечно, если мятежники мне ничего не отрубят. Но если Королева мертва…

ПОСЛАННИК (кланяясь). Да здравствует Королева, Мадам.

ИРМА (сначала озадаченная, потом возмущенная). Я не люблю, когда надо мной смеются. Оставьте ваши истории при себе. И вперед.

ПОСЛАННИК (с живостью). Я обрисовал вам ситуацию. Народ в своей ярости и радости уже на грани экстаза: нам остается только подтолкнуть его.

ИРМА. Вместо того чтобы торчать здесь и говорить чепуху, пойдите раскопайте руины Дворца и вытащите Королеву. Пусть даже поджаренную.

ПОСЛАННИК (сурово). Королева, сваренная в бульоне, непрезентабельна. Даже при жизни она была не так красива, как вы.

ИРМА (смотрясь в зеркало, самолюбиво). Она пришла из другой дали… Она была старше… Но, может быть, ей было страшно так же, как и мне.

ШЕФ ПОЛИЦИИ. Мы прилагаем столько стараний, чтобы приблизиться к ней, чтобы быть достойными хотя бы одного ее взгляда. А если она в нас?

Кармен останавливается и прислушивается.

ИРМА (как-то поглупев от робости). Я не могу говорить. Мой язык все время спотыкается.

ПОСЛАННИК. Все должно проходить в молчании, прерывать его запрещает этикет.

ШЕФ ПОЛИЦИИ. Я сделаю все необходимое, чтобы Королевский дворец расчистили. Если, как вы сказали, Королеву заперли в сейфе, ее можно освободить…

ПОСЛАННИК. В сундуке из розового дерева! Таком старом, таком ветхом!.. (Ирме, кладя руку ей на затылок.) Да, нужны крепкие позвонки… ведь надо выдержать несколько килограммов…

ШЕФ ПОЛИЦИИ. И гильотину? Ирма, не слушай его! (Посланнику.) А что будет со мной? Я влиятельная фигура в стране, это так, но лишь потому, что я опирался на корону. Я стою над большинством, но именно потому, что мне пришла удачная мысль служить Королеве… даже если иногда я притворялся хамом… притворялся, вы слышите?.. И не Ирма…

ИРМА (Посланнику). Я очень слаба, Месье, и в общем, очень уязвима. Я тогда храбрилась…

ПОСЛАННИК (властно). Вокруг этого нежного драгоценного миндаля мы выкуем ядро из золота и железа. Но решать надо быстро.

ШЕФ ПОЛИЦИИ. Вперед меня! Так Ирма прорвется вперед меня! Все усилия, которые я приложил, чтобы стать хозяином, видно, останутся бесполезными. Тогда как ей, в сени своих салонов, было достаточно одного кивка головы… Если я буду у власти, я хочу сам выдвинуть Ирму…

ПОСЛАННИК. Это невозможно. Свою власть вы получите именно из ее рук. Она появится по Божественному велению. Не забывайте, что вас еще не изображают в ее салонах.

ИРМА. Дайте мне еще немного подумать…

ПОСЛАННИК. Несколько секунд, время не терпит.

ШЕФ ПОЛИЦИИ. Если бы мы могли знать, что об этом думает усопшая Королева. Мы не можем решать с такой легкостью. Завладеть наследством…

ПОСЛАННИК (презрительно). Вы трусите. Если над вами не стоит власть, принимающая решения, вы начинаете дрожать? Но высказаться должна Мадам Ирма…

ИРМА (претенциозно). В архивах нашей семьи, принадлежащей к древнему роду, есть свидетельства…

ПОСЛАННИК (сурово). Мадам Ирма, это вздор. Специалисты по генеалогии работают день и ночь в наших подземельях. История подвластна им. Я сказал: чтобы завоевать Народ, нам нельзя терять ни минуты, но осторожно! Если он боготворит вас, в порыве гордости он способен принести вас в жертву. Он видит вас красной, то ли в пурпуре, то ли в крови. Если он убьет своих идолов и подтолкнет их к краю пропасти, он потянет туда и вас…

Снова слышится взрыв. Посланник улыбается.

ШЕФ ПОЛИЦИИ. Риск очень велик.

КАРМЕН (вмешивается, обращаясь к Ирме). Украшения готовы.

ИРМА (Посланнику). Вы хоть уверены в том, что говорите? Вы хорошо осведомлены? А ваши шпионы?

ПОСЛАННИК. Они осведомляют нас с той же точностью, что и подсматривающие устройства в ваших салонах. (Улыбаясь.) Я хочу сказать, мы получаем информацию от них с таким же вожделением. Но надо спешить. Мы вступили в гонку со временем. Они или мы. Мадам Ирма, думайте скорей.

ИРМА (обхватив голову руками). Я спешу, Месье. Я приближаюсь к своей судьбе с максимальной скоростью… (Кармен.) Посмотри, что они делают.

КАРМЕН. Я держу их под замком.

ИРМА. Подготовь их.

ПОСЛАННИК (Кармен). А что же мы сделаем с вами? КАРМЕН. Я здесь навечно, Месье.

ПОСЛАННИК. Еще одно дело, очень деликатное. Я говорил об образе, витающем на небосклоне мятежа вот уже несколько дней.

Она выходит.

ИРМА. А у мятежа тоже есть свой небосклон?

ПОСЛАННИК. Не завидуйте ему. По улицам носится образ Шанталь. Образ, похожий и не похожий на нее. Она витает над сражениями. Сначала борьба велась против блестящих и иллюзорных тиранов, затем за Свободу, завтра они пойдут умирать за Шанталь.

ИРМА. Неблагодарная! Она была такой изысканной Дианой де Пуатье.

ШЕФ ПОЛИЦИИ. Она не выдержит. Она вроде меня, у нее ни отца, ни матери. А если она станет образом, мы ею воспользуемся. (Пауза.)…Маской…

ПОСЛАННИК. Всем прекрасным, что есть на земле, вы обязаны маскам.

Вдруг раздается звонок. Мадам Ирма бросается к аппарату, потом передумывает. Шефу полиции:

ИРМА. Это Кармен. Что она говорит? Что они делают?

Шеф полиции берет одну из трубок.

ШЕФ ПОЛИЦИИ (пересказывает). Они ждут момента, когда можно будет вернуться домой, и смотрятся в зеркала.

ИРМА. Пусть разобьют или занавесят зеркала. (Молчание. Пулеметная очередь.) Я решилась. Я призвана вечностью, надеюсь, Господь благословит меня. Пойду помолюсь и подготовлюсь.

ПОСЛАННИК (серьезно). У вас есть подходящие наряды?

ИРМА. Мои гардеробы славятся так же, как и мои салоны. (Вдруг обеспокоенно.) Правда, все, наверное, в ужасном состоянии! (Шефу полиции.) Жорж… Это последняя минута, которую мы проводим вместе! Потом это будем уже не мы…

Посланник незаметно отходит к окну.

ШЕФ ПОЛИЦИИ (с нежностью). Но я люблю тебя.

ПОСЛАННИК (оборачиваясь, отрешенно). Подумайте о той горе в северной части города. Рабочие трудились там, когда разразился мятеж… (Пауза.) Я говорю о проекте захоронения…

ШЕФ ПОЛИЦИИ (с вожделением). План!

ПОСЛАННИК. Позже. Гора из красного мрамора с выдолбленными в ней камерами и нишами, а в центре — небольшое убежище, отделанное алмазами.

ШЕФ ПОЛИЦИИ. Во время всей своей смерти я буду бодрствовать стоя или сидя?

ПОСЛАННИК. Тот, кто будет обладать им, останется там мертвым навечно. Вокруг него снова забурлит жизнь. Вокруг будут вращаться планеты и Солнце. В третьей камере есть тайная точка, откуда извилистая дорога приведет в другую камеру, зеркала которой пошлют в бесконечность… я хочу сказать, в безупречность…

ШЕФ ПОЛИЦИИ (имея в виду «я согласен»). Я пойду!

ПОСЛАННИК. Образ мертвеца.

ИРМА (прижимая к себе Шефа полиции). Итак, я буду подлинной? Мое платье будет подлинным? А мои кружева, драгоценности? Все остальное…

Пулеметная очередь.

ПОСЛАННИК (бросая последний взгляд сквозь щель в ставнях). Да, но поторопитесь. Идите в свои апартаменты вышивать бесконечный носовой платок… (Шефу полиции.) А вы отдайте последние приказания вашим последним людям. (Подходит к зеркалу. Достает из кармана коллекцию наград и прикрепляет к мундиру. Говорит со злостью.) И давайте побыстрей. Я теряю время, выслушивая ваши бредни.

Картина восьмая

Балкон, выделяющийся на фоне глухой стены дома. Зрители видят закрытые ставни. Вдруг они все открываются сами собой. Выступ балкона оказывается на самом краю рампы. В окнах видны Епископ, Генерал и Судья, готовящиеся к выходу. Наконец створки балконной двери распахиваются. Они выходят на балкон. Сначала Епископ, потом Генерал, потом Судья. Наконец — Герой. За ними — Королева: Мадам Ирма, с диадемой на голове, в горностаевой мантии. Все персонажи приближаются и робко занимают свои места. Они просто показываются народу. Все они гигантских размеров, кроме Героя, то есть Шефа полиции, на них снова те же костюмы, что и во время игровых церемоний, но теперь они разорваны и запылены. Возле них, но не на балконе, появляется Нищий.

НИЩИЙ (приглушенно кричит). Да здравствует Королева!

Он уходит так же робко, как и появился. Затем от сильного ветра занавески начинают развеваться: появляется Шанталь. Посланник молча представляет ее Королеве. Королева делает ей реверанс. Выстрел — Шанталь падает. Генерал и Королева уносят ее, мертвую.

Картина девятая

На сцене спальня Ирмы, но по ней будто прошел ураган. В глубине двустворчатое зеркало образует стену. Справа и слева — двери. Три фотоаппарата на штативах. Около каждого аппарата — по молодому человеку развязного вида, в черных куртках и обтягивающих джинсах. На их лицах — ирония. Затем по очереди начинают выходить: справа — Епископ, слева — Судья и Генерал. Они низко кланяются друг другу. Затем Генерал по-военному приветствует Епископа, а тот — благословляет Генерала.

СУДЬЯ (с облегчением). Мы возвращаемся издалека!

ГЕНЕРАЛ. Это еще не конец! Нужно будет придумать целую жизнь… Сложно…

ЕПИСКОП (с иронией)…или нет, ее нужно будет прожить. Никто из нас уже не сможет отступить. До того, как сели в карету…

ГЕНЕРАЛ. Как медленно едет карета!

ЕПИСКОП …До того как сели в карету, бегство еще было возможно. Но теперь…

СУДЬЯ. Думаете, нас узнают? Я был посередине, то есть два ваших профиля прикрывали меня. Напротив меня была Ирма… (Удивляется, произнеся это имя.) Ирма? Королева… Я спрятался за Королевой. А вы?

ЕПИСКОП. Ни малейшей опасности. Знаете, кого я увидел… справа… (Не может сдержать смех.) Все та же лоснящаяся морда, и это несмотря на то, что город разнесен в щепки… (два других участника при этом улыбаются) все те же ямочки и испорченные зубы… Кто бросился к моей руке?.. Я думал, он укусит меня, и отдернул руку… а он поцеловал мой перстень. И кто ж это был? Мой поставщик арахисового масла!

Судья смеется.

ГЕНЕРАЛ (мрачно). Как медленно едет карета! Колеса кареты катят прямо по ногам, по рукам людей! Пыль!

СУДЬЯ (с беспокойством). Я сидел напротив Королевы. Во внутреннем зеркале я увидел женщину…

ЕПИСКОП (перебивая). Я тоже ее видел, около левой дверцы, она спешила осыпать нас поцелуями!

ГЕНЕРАЛ (все более мрачно). Как медленно едет карета! Мы двигались так тихо сквозь потную толпу! Их приветствия звучали как угрозы. Они ведь могли перебить ноги лошадям, выстрелить, нас самих запрячь, привязать к носилкам или к лошадям, четвертовать нас или превратить в лошадей: но ничего не случилось. Несколько цветков, брошенных из окна, и народ, склонившийся перед Королевой, гордо держащей голову под своей золоченой короной… (Пауза.) Лошади шли шагом. И Посланник на подножке!

Молчание.

ЕПИСКОП. Никто не мог узнать нас, нас скрывала позолота. Все были ослеплены ее блеском…

СУДЬЯ. Не много же было нужно…

ЕПИСКОП (все с той же иронией). Обессилев от боев, задохнувшись от пыли, добрые люди ожидали кортеж. Во всяком случае, отступать нам некуда. Нас избрали…

ГЕНЕРАЛ. Кто?

ЕПИСКОП (вдруг с пафосом). Сама Слава.

ГЕНЕРАЛ. Ведь это маскарад?

ЕПИСКОП. От нас зависит, чтобы маскарад приобрел другое значение. Прежде всего, давайте употреблять возвеличивающие слова. Действовать будем быстро и точно. Ошибки непозволительны. (Властно.) Лично я, символический глава Церкви этой страны, хочу стать ее действительным главой. Вместо того, чтобы без конца благословлять, я буду подписывать декреты и назначать священников. Собирается духовенство. Строится собор. Здесь все. (Показывает на папку, которую держит под мышкой.) В ней множество планов, проектов. (Судье.) А вы?

СУДЬЯ (глядя на часы). У меня назначено несколько встреч с судейскими. Мы готовим тексты законов, пересматриваем Кодекс. (Генералу.) А вы?

ГЕНЕРАЛ. О, идеи вылетают из моей бедной головы, как дым сквозь щели в хижине. Военное искусство не терпит импровизаций. Генеральный штаб…

ЕПИСКОП (перебивая). Как и все остальные… Судьбы армии читаются по вашим звездам. Расшифруйте же ваши звезды, черт возьми!

ГЕНЕРАЛ. Легко сказать. Вот когда возвратится Герой, прочно сидящий на своей заднице, как на лошади… Ведь до сих пор никаких известий?

ЕПИСКОП. Никаких. Но не будем радоваться заранее. Если его образ еще не воплощается в борделе, в будущем это возможно. Это будет нашим поражением. Если только вы не приложите достаточно усилий, чтобы захватить власть.

Вдруг он замолчал. Один из фотографов откашлялся, будто собираясь харкнуть, другой щелкнул пальцами, как испанская танцовщица.

ЕПИСКОП (сурово). А, вы здесь. Вы должны работать быстро и по возможности молча. Вы снимете нас в профиль, одного — улыбающимся, другого — мрачным.

1-Й ФОТОГРАФ. Мы как раз собираемся заняться своим делом. (Епископу.) По местам, для молитвы! Ведь мир должен быть наводнен образом набожного человека.

ЕПИСКОП (не двигаясь). Погруженного в страстное раздумье.

1-Й ФОТОГРАФ. В страстное? Тогда приготовьтесь к выражению страстности.

ЕПИСКОП (ему не по себе). А… как?

1-Й ФОТОГРАФ (со смехом). Вы не знаете, как готовиться к молитве? Тогда встаньте лицом к Богу и к объективу. Руки сложены, голова поднята. Глаза опущены. Это классическая поза. Возврат к порядку, возврат к традиции.

ЕПИСКОП (вставая на колени). Так?

1-Й ФОТОГРАФ (смотрит на него с любопытством). Да… (Смотрит на аппарат.) Нет, вы не в объективе… (Епископ, ползая на коленях, попадает в объектив.) Хорошо.

2-Й ФОТОГРАФ (Судье). Вытяните, пожалуйста, ваше лицо. Вы не очень похожи на судью. Лицо должно быть длиннее…

СУДЬЯ. Лошадиное? Угрюмое?

2-Й ФОТОГРАФ. И лошадиное, и угрюмое, господин Прокурор. Руки сложены на папке. Я хочу снять Судью. Хороший фотограф всегда предлагает законченный образ. Совершенный.

1-Й ФОТОГРАФ (Епископу). Повернитесь… немного…

Поворачивает его голову.

ЕПИСКОП (в гневе). Вы откручиваете голову Прелату!

1-Й ФОТОГРАФ. Вы должны молиться вполоборота.

2-Й ФОТОГРАФ (Судье). Господин Прокурор, больше строгости, если можно… губа отвисла… (Кричит.) О! Великолепно! Ничего не трогайте!

Он бежит к аппарату, в этот момент видно вспышку: это сработал аппарат Первого фотографа. Второй фотограф залезает под черную тряпку своего аппарата.

ГЕНЕРАЛ (3-му фотографу). Самая красивая поза — это поза Тюренна…

3-Й ФОТОГРАФ (принимает позу). Со шпагой?

ГЕНЕРАЛ. Нет, нет, это Байар. Нет, с вытянутой рукой и маршальским жезлом…

3-Й ФОТОГРАФ. А, вы имеете в виду Веллингтона?

ГЕНЕРАЛ. К сожалению, у меня нет жезла…

Тем временем Первый фотограф снова подошел к Епископу, который не пошевелился, и молча рассматривает его.

3-Й ФОТОГРАФ (Генералу). У нас есть все, что нужно. Возьмите и примите нужную позу.

Он сворачивает лист бумаги в форме маршальского жезла и дает Генералу, пока тот принимает позу, он бежит к аппарату.

Вспышка — это снимал Второй фотограф.

ЕПИСКОП (обращаясь к 1-му фотографу). Надеюсь, снимок будет удачный. Теперь мир должен быть наводнен моим изображением во время получения Святого причастия. Увы, у нас под руками нет облатки…

1-Й ФОТОГРАФ. Доверьтесь нам, Монсеньор. Наша корпорация располагает всем, чем надо. (Зовет.) Господин Прокурор. (Подходит Судья.) Дайте на минутку вашу руку для роскошного снимка. (Властно притягивает его за руку и ставит на место.) Но должна быть видна только ваша рука… Тут вот… засучите немного рукав… над языком Монсеньера вам нужно держать… (Роется в кармане. Епископу.) Высуньте язык. Больше. Хорошо. (Продолжает рыться в карманах. Вспышка: только что сняли Генерала, тот поднимается.) Черт, ничего нет! (Осматривается. Епископу.) Не двигайтесь. Отлично. Вы позволите?

Не дожидаясь ответа, вынимает из глаза Генерала монокль, возвращается к группе, образованной Епископом и Судьей. Заставляет Судью держать монокль над языком Епископа как облатку, потом бежит к аппарату. Вспышка. Королева, которая только что вошла вместе с Посланником, некоторое время наблюдает за этой сценой.

ПОСЛАННИК (занудным голосом. Словно все ему известно с пеленок). Вот настоящий образ, рожденный фальшивым спектаклем.

1-Й ФОТОГРАФ (насмешливо). Так принято, Ваше Величество. Когда мятежники были взяты в плен, мы заплатили жандарму за то, чтобы он на наших глазах убил человека, которого я послал за сигаретами. На фотографии же был изображен мятежник, застреленный за попытку к бегству.

КОРОЛЕВА. Чудовищно!

ПОСЛАННИК. Лишь изображение и чтение имеют значение. Историю проживают для того, чтобы была записана, а потом прочитана еще одна славная страница. Королева благодарит вас, господа, и просит занять свои места.

Все три фотографа накрываются черными полотнами возле своих аппаратов. Молчание.

КОРОЛЕВА (тихо, будто сама с собой). Его здесь нет?

ПОСЛАННИК (обращаясь к Трем Фигурам). Королева хотела бы знать, что вы делаете и что собираетесь делать?

ЕПИСКОП. Мы подобрали большое количество убитых и хотим их забальзамировать и расположить на нашем небосклоне. Ваше величие требовало, чтобы вы устроили резню среди повстанцев. Мы же сохраним в наших рядах лишь несколько мучеников, которым будем воздавать почести, возвеличивающие и нас.

КОРОЛЕВА (Посланнику). Это послужит моей славе, не так ли?

ПОСЛАННИК (улыбаясь). Кровавые побоища — это еще и праздник, во время которого народ может предаваться радости и изливать свою ненависть к нам. Я говорю, конечно, о «нашем» народе. Он в конце концов может воздвигнуть нам памятник в своем сердце, чтобы осыпать его ударами. По крайней мере, я на это надеюсь.

КОРОЛЕВА. Значит, великодушие и доброта ни на что не способны?

ПОСЛАННИК (с иронией). Салон Сен-Венсан де Поль?

КОРОЛЕВА (огорченно). А как у вас, господин Судья? Я приказала, чтобы было меньше смертных приговоров и больше каторжных работ. Надеюсь, подземные галереи закончены? (Посланнику.) Слово «каторжник» напомнило мне о галереях Мавзолея. Закончены?

СУДЬЯ. Полностью. И открыты для посещения публики по воскресеньям. Некоторые своды целиком украшены скелетами тех, кто погиб во время земляных работ.

КОРОЛЕВА (Епископу). А Церковь? Надеюсь, за каждым, кто не отработал на строительстве этой уникальной часовни хотя бы неделю, будет записан смертный грех? (Епископ кланяется. Генералу.) Что касается вас, мне известна ваша строгость; ваши солдаты следят за рабочими, за что и получили прекрасное звание строителей. (Улыбаясь с притворной усталостью.) Вы ведь знаете, господа, я хочу подарить этот Мавзолей Герою. Вы знаете, он печалится и страдает, что его еще не представляют.

ГЕНЕРАЛ (осмелев). Ему очень трудно будет обрести славу. Все места заняты. В каждой нише — по статуе. (Самодовольно.) Мы вот…

СУДЬЯ. Так бывает, когда начинают с низов и особенно когда пренебрегают традициями. Это ведь своего рода залог.

КОРОЛЕВА (голос которой начинает вдруг вибрировать). Однако это он спас ситуацию. Он дал вам возможность продолжать ваши игры.

ЕПИСКОП (вызывающе). Положа руку на сердце, Мадам, мы больше о них не думаем. Лично мне мешают мои юбки, моим рукам под кружевами уже не терпится. Нужно начинать действовать.

КОРОЛЕВА (возмущенно). Действовать? Вам? Вы хотите сказать, что собираетесь лишить нас власти?

СУДЬЯ. Разве нам не надо выполнять наши функции?

КОРОЛЕВА. Функции? Вы хотите убить его, принизить, занять его место! Функции! Функции!

ЕПИСКОП. Во времени — во времени и в пространстве! Есть, быть может, властители, облеченные абсолютной властью и облаченные в подлинные одежды…

КОРОЛЕВА (сильно разгневанная). В подлинные? А эти что же? Те, которые на вас и от которых вы балдеете — вся эта ортопедия из моих гардеробов, — эти, значит, не подлинные. Не подлинные! Не подлинные!

ЕПИСКОП (показывая на горностай Судьи, на шелк своей мантии и т. п.). Кроличий мех, сатин, машинное кружево… вы думаете, мы всю жизнь будем довольствоваться подделкой?

КОРОЛЕВА (возмущенно). Но сегодня утром…

Она замолкает. Тихо, униженно входит Шеф полиции.

Жорж, не доверяй им!

ШЕФ ПОЛИЦИИ (принужденно улыбаясь). Я думаю, победа… мы победили… Я могу сесть?

Садится, обводит всех взглядом, как будто спрашивая.

ПОСЛАННИК (с иронией). Нет, никто еще не приходил. Никто еще не испытал желания раствориться в вашем чарующем образе.

ШЕФ ПОЛИЦИИ. Значит, проекты, которые вы мне представили, малоэффективны. (Королеве.) Ничего? Никого?

КОРОЛЕВА (очень ласково, тоном, каким утешают ребенка). Никого. Хотя мы снова закрыли жалюзи. Мужчины должны прийти. Впрочем, аппарат на месте, и звонок нас оповестит.

ПОСЛАННИК (Шефу полиции). Мой утренний проект вам не понравился. Итак, ваш собственный образ преследует вас и должен преследовать мужчин.

ШЕФ ПОЛИЦИИ. Неэффективен.

ПОСЛАННИК (показывая снимок). Красный плащ палача и топор. Я предложил малиновый цвет для мантии и стальной топор.

КОРОЛЕВА (раздраженно). Салон, так называемый Салон экзекуций. Уже представлен.

СУДЬЯ (любезно, обращаясь к Шефу полиции). Вас все-таки боятся.

ШЕФ ПОЛИЦИИ. Я опасаюсь, что боятся, завидуют человеку, а не… (ищет слова) а не морщине, например, завитку волос или сигаре… плетке. Последний проект образа, который был мне представлен… я едва осмеливаюсь говорить вам о нем.

СУДЬЯ. Что… очень смелый?

ШЕФ ПОЛИЦИИ. Очень, слишком. Я никогда не решусь рассказать вам. (Вдруг все-таки решается.) Господа, я вполне доверяю вашему мнению и вашей преданности. В конце концов, я хочу бороться с помощью смелых идей. Вот что: мне посоветовали появиться в форме гигантского фаллоса, огромного члена.

Три Фигуры и Королева потрясены.

КОРОЛЕВА. Жорж! Ты?

ШЕФ ПОЛИЦИИ. Если мне предстоит символизировать нацию, твой бордель…

ПОСЛАННИК (Королеве). Оставьте, Мадам, это в духе времени.

СУДЬЯ. Фаллос? Большого размера? Вы хотите сказать, огромный?

ШЕФ ПОЛИЦИИ. Моего роста.

СУДЬЯ. Это очень трудно осуществить.

ПОСЛАННИК. Не так уж трудно. Новая техника, наша резиновая промышленность могли бы производить великолепные изделия. Но меня беспокоит не это, а скорей… (Оборачиваясь к Епископу.) Что скажет Церковь?

ЕПИСКОП (после раздумья, пожимая плечами). Сегодня вечером ничего определенного сказать нельзя. Идея, конечно, смелая. (Шефу полиции.) Но если ваш случай безнадежен, мы должны рассмотреть вопрос. Потому что… это было бы опасное изображение, и если вам предстоит быть увековеченным в таком виде…

ШЕФ ПОЛИЦИИ (тихо). Вы хотите посмотреть макет?

СУДЬЯ (Шефу полиции). Вы зря торопитесь. Мы же ждали две тысячи лет, чтобы наши образы сформировались… Надейтесь…

ГЕНЕРАЛ (прерывает). Слава обретается в боях. У вас еще недостаточно Аустерлицких сражений. Сражайтесь или садитесь и ждите положенные две тысячи лет.

Все смеются.

КОРОЛЕВА (гневно). Вы смеетесь над его бедой. А ведь это я назначила вас! Я вытащила вас из номеров моего борделя и наняла вас ради его славы. А вы согласились служить мне.

Молчание.

ЕПИСКОП (решительно). Здесь встает, и со всей серьезностью, один вопрос: будете ли вы пользоваться тем, что мы представляем, или… (показывает в сторону двух других Фигур) или мы сами заставим вас служить тому, что представляем мы?

КОРОЛЕВА (вдруг приходя в ярость). Вы, марионетки, которые без этих, как вы сами говорите, кроличьих шкур были бы ничем. Вы — человек, которого заставляли плясать голым, то есть с ободранной шкурой! На площадях Толедо и Севильи! И вы танцевали! Под звук кастаньет! И вы ставите условия, Монсеньор?

ЕПИСКОП. В тот день надо было танцевать. Что же касается кроличьей шкуры, если она представляет собой то, что призвана представлять, а именно священный образ горностая, она обладает неоспоримой силой.

ШЕФ ПОЛИЦИИ. В определенный момент.

ЕПИСКОП (раздражаясь). Именно. Пока мы оставались в номере борделя, мы были во власти нашей собственной фантазии: выставив ее напоказ, назвав по имени, обнародовав ее, мы оказались связанными с людьми, с вами, и вынуждены продолжать эту историю по законам реальности.

ШЕФ ПОЛИЦИИ. Вы не обладаете властью. Только я…

ЕПИСКОП. Тогда мы возвращаемся в номера, чтобы продолжать поиски абсолютного достоинства. Нам было хорошо там, а вы пришли и вытянули нас оттуда. А ведь это было прекрасное состояние. Полный покой: в мире, тишине, за занавешенными окнами, под опекой внимательных женщин, под опекой полиции, опекающей бордели. Мы могли быть судьей, генералом, епископом до полного совершенства, до наслаждения! И из этого чудесного, беспечного состояния вы грубо вытащили нас!

ГЕНЕРАЛ (перебивая Епископа). Мои лосины! Какое это было счастье, когда я натягивал свои лосины! А теперь я в них сплю, в генеральских лосинах, ем, вальсирую — ах, как я вальсирую! — в своих лосинах, я живу в них, я — генерал, как вы — епископ!

СУДЬЯ. А я только звание, представленное мантией.

ГЕНЕРАЛ (Епископу). Я никогда не могу подготовиться — раньше я готовился за месяц! — готовился натянуть свои лосины и генеральские сапоги. А сейчас они навечно обтянули мои ноги. Я больше не мечтаю, честное слово.

ЕПИСКОП (Шефу полиции). Видите, он больше не мечтает; наша декоративная чистота, наша изысканная, бесплодная и возвышенная видимость подточена — ее не обрести вновь, пусть будет так. Но остался горький привкус сладкой ответственности, и мы находим его приятным. С наших салонов сброшена вся таинственность. Вы говорили о плясках? Вы упомянули о том пресловутом вечере, когда мы, раздевшись донага, или — употребим забавляющее вас слово — ободранные, без наших священных облачений, вынуждены были плясать голыми на испанских площадях. Я действительно танцевал, под взрывы хохота, но по крайней мере я танцевал. Зато сейчас, если мне однажды этого захочется, мне придется тайком прийти в «Балкон», где должна быть подготовлена комната для прелатов, желающих несколько часов в неделю побыть балеринами. Нет, нет… Мы будем жить при свете, но обладая всем, что при этом полагается. Судейский, солдат, прелат, мы постараемся свести декорации до минимума! Мы заставим их служить! Но чтобы они служили и служили нам — поскольку довелось защищать ваши интересы, — нужно, чтобы вы первый признали их и воздавали им должные почести.

ШЕФ ПОЛИЦИИ (спокойно). Я буду не стотысячным отражением зеркала, я стану Единственным, в которого захотят воплотиться сто тысяч. Без меня вы пропали бы. А выражение «разбиты наголову» получило бы реальное содержание. (Его голос звучит все более властно.)

КОРОЛЕВА (Епископу, с намеком). В тот вечер эта мантия была на вас потому, что вы не сумели вовремя убраться из моих салонов. Вы не могли оторваться от одного из ста тысяч своих отражений, но клиентура прибывает… (Шефу полиции.) Не давай себя запугивать. До мятежа их было много… (Епископу.) Если бы вам в голову не пришла отвратительная мысль расстрелять Шанталь…

ЕПИСКОП (в притворном испуге). Зря потраченная пуля!

КОРОЛЕВА. Зря или не зря, Шанталь была расстреляна на Балконе — на МОЕМ Балконе! — тогда, когда она пришла повидаться со мной, со своей хозяйкой…

ЕПИСКОП. Я благоразумно решил сделать из нее одну из наших святых.

ШЕФ ПОЛИЦИИ. Традиционное мышление. Рефлекс церковника. Вам нечем гордиться — ее образ, на нашем знамени, не имеет никакого могущества. Вернее… Мне отовсюду сообщают, что Шанталь, которая могла дать повод к кривотолкам, сейчас осуждают те, кого она призвана была спасти…

КОРОЛЕВА (обеспокоенно). Опять все сначала!

С этого момента Королева и Шеф полиции будут проявлять беспокойство. Королева задергивает шторы, сначала попытавшись выглянуть на улицу.

ПОСЛАННИК. Все.

ГЕНЕРАЛ. Нужно будет снова… сесть в карету? Как медленно едет карета!

ЕПИСКОП. Если я приказал убить Шанталь, то затем, чтобы потом канонизировать ее. Если я и велел распять ее образ на знамени…

КОРОЛЕВА. Там должен быть мой образ…

ЕПИСКОП. Вы уже на марках, на банковских билетах, на печатях комиссариатов.

ГЕНЕРАЛ. Как медленно едет карета…

КОРОЛЕВА. Значит, я никогда не буду тем, кто я есть?

ПОСЛАННИК. Никогда.

КОРОЛЕВА. Каждое событие моей жизни: если я на что-то накалываюсь, появляются капли крови…

ПОСЛАННИК. Все, что касается вас, будет писаться с большой буквы.

КОРОЛЕВА. Но ведь это Смерть?

ПОСЛАННИК. Да, это она.

ШЕФ ПОЛИЦИИ (становясь властным). Смерть для вас для всех. Вот почему я в вас уверен. По крайней мере до тех пор, пока меня не станут представлять в этом доме. Потом мне останется лишь покой. (Вдохновенно.) Впрочем, по малейшему ослаблению моих мускулов я узнаю, что мой образ отделяется от меня и начинает преследовать людей. Тогда моя видимая кончина станет близкой. А сейчас, если надо действовать… (Епископу.) Кто возьмет на себя ответственность? Вы? (Пожимает плечами.) Рассуждайте логично: если вы те, кто вы есть, то есть судья, генерал, епископ, то лишь потому, что вы захотели ими стать и захотели, чтобы все знали, что вы ими стали. То есть вы сделали все, чтобы этого добиться и чтобы это было всем очевидно. Так ведь?

ГЕНЕРАЛ. Похоже.

ШЕФ ПОЛИЦИИ. Хорошо. Значит, вы никогда не совершали действия ради него самого, а всегда ради того, чтобы оно вместе с другими действиями создавало епископа, судью, генерала…

ЕПИСКОП. Это верно и неверно. Ведь в каждом действии содержался фермент нового.

СУДЬЯ. От этого возрастало наше достоинство.

ШЕФ ПОЛИЦИИ. Безусловно, господин Судья, но это достоинство, ставшее таким же бесплотным, как кристалл, делает вас неспособными управлять людьми. Над вами, выше вас, стоит Королева. Сейчас именно от нее зависит ваша власть, ваше право. Еще выше — наше знамя, на котором, по моему приказу, начертан образ Шанталь-победительницы, нашей святой.

ЕПИСКОП (агрессивно). Над Ее Величеством, которую мы чтим, и над ее знаменем — Бог, который говорит моим голосом.

ШЕФ ПОЛИЦИИ (возмущенно). А вы выше Бога?

Молчание.

Так вот, господа, выше — вы, без которых Бог был бы ничем, а выше вас — я, без которого…

СУДЬЯ. А народ, фотографы?

ШЕФ ПОЛИЦИИ (становясь саркастичным). На колени перед народом, стоящим на коленях перед Богом, а значит… (Все смеются.) Вот почему я хочу, чтобы вы служили мне. Но только что вы все так хорошо говорили. Я отдаю дань вашему красноречию, свободному владению словом, чистоте вашего тембра, мощности вашего голоса. Я же остаюсь человеком действия, неловким в словах и мыслях, когда они сразу не воплощаются, вот почему я задаю себе вопрос: а не водворить ли вас назад, в ниши? Я этого не сделаю. По крайней мере сейчас, потому что… вы уже там.

ГЕНЕРАЛ. Месье!

ШЕФ ПОЛИЦИИ (толкает Генерала, тот валится на пол и, оторопев, остается лежать на полу). Лежать! Лежать, Генерал!

СУДЬЯ. Моя мантия может задраться…

ШЕФ ПОЛИЦИИ (толкает Судью, тот падает). Лежать! Если вы хотите быть Судьей, будьте таким, какого желаю я. Таким, который соответствовал бы вашим достоинствам. Значит, я должен стремиться к все большему признанию вас в этом качестве. Да или нет? (Никто не отвечает.) Так да или нет?

Епископ осторожно отодвигается.

КОРОЛЕВА (медовым голосом). Простите его, он погорячился, я лично прекрасно знаю, зачем вы пришли ко мне: вы, Монсеньор, хотели обрести святость быстро и решительно. Золото моих ряс почти ничего не значило, я уверена. Не только примитивные амбиции привели вас за мои закрытые ставни. Вас призвала любовь к Богу, я это знаю. Вы, господин Прокурор, руководствовались исключительно заботой о справедливости, ведь в моих зеркалах вы желали видеть тысячи отражений поборника справедливости. А вас, Генерал, подстегивали военная слава, мужество и героизм. Так давайте, действуйте потихоньку, без угрызений совести…

Все трое с облегчением вздыхают.

ШЕФ ПОЛИЦИИ. Вам это приносит облегчение, так ведь? На самом деле вы вовсе не стремились выйти из своей скорлупы, вступить в контакт с миром, совершая жестокие поступки. Я понимаю вас. (Дружески.) Мой персонаж, увы, пока в состоянии формирования. Короче говоря, как вы знаете, он еще не входит в номенклатуру борделей.

КОРОЛЕВА. В розовый справочник.

ШЕФ ПОЛИЦИИ. Да, в розовый справочник. (Обращаясь к Трем Фигурам.) Господа, неужели вам не жаль такого несчастного, как я? (Смотрит на них по очереди.) Неужто ваше сердце не смягчится? Ведь это для вас методом проб и ошибок были созданы эти салоны и знаменитые Обряды. Они потребовали длительной работы, бесконечного терпения, а вы собираетесь воспарить в свободном полете? (Его тон становится почти униженным, сам он вдруг начинает казаться усталым.) Подождите немного. Я пока озабочен предстоящими делами… но как только я почувствую, что начинаю бесконечно размножаться, тогда… тогда, освободившись от своей жестокости, я пойду внедряться в сознание людей. И тогда вы вновь обретете ваши тряпки и, если захотите, двинетесь в путь за работой. (Епископу.) Вы молчите… (Долгое молчание.) Вы правы… Помолчим и подождем… (Опять долгое тяжелое молчание.)…Вот, может быть, теперь… (Тихо и униженно.) Готовится мой апофеоз…

Видно, что все в ожидании. Потом, как бы украдкой, из левой двери появляется Кармен. Первым ее замечает Посланник, он молча показывает на нее Королеве. Королева знаком показывает ей, чтобы она вышла, но Кармен, наоборот, делает шаг вперед.

КОРОЛЕВА (приглушенным голосом). Я запретила беспокоить нас. Что тебе?

Кармен подходит.

КАРМЕН. Я хотела позвонить, но аппараты плохо работают. Простите. Я хотела бы с вами поговорить.

КОРОЛЕВА. Ну давай решайся.

КАРМЕН (колеблется). Это… я не знаю…

КОРОЛЕВА (смирившись). Тогда при Дворе, как при Дворе, пошепчемся.

Она демонстративно подставляет ухо Кармен, та наклоняется и шепчет ей что-то. Королева явно очень взволнована.

КОРОЛЕВА. Ты уверена? КАРМЕН. Да, Мадам.

Королева поспешно выходит в левую дверь, за ней — Кармен.

Шеф полиции хочет пойти за ними, но вмешивается Посланник.

ПОСЛАННИК. Нельзя идти за Ее Величеством.

ШЕФ ПОЛИЦИИ. В чем дело? Куда она?

ПОСЛАННИК (с иронией). Вышивать. Королева вышивает и не вышивает… Помните этот припев? Королева обретает реальность, когда она удаляется, отсутствует или умирает.

ШЕФ ПОЛИЦИИ. Что происходит на улицах? (Судье.) У вас есть новости?

СУДЬЯ. То, что вы называете улицами, так же таинственно для нас, как мы для них.

ЕПИСКОП. Я попытаюсь описать отчаянье этого народа, который вообразил, что мятеж — путь к свободе. Увы, верней, слава Богу, ни одно потрясение не способно разрушить наш воображаемый мир.

ШЕФ ПОЛИЦИИ (почти с дрожью). Значит, вы считаете, у меня есть шанс?

ЕПИСКОП. Вы занимаете наиболее подходящее положение. Повсюду: в каждой семье, во всех учреждениях — царит растерянность. Люди дрожат от страха.

Ваш образ заставляет их усомниться в самих себе.

ШЕФ ПОЛИЦИИ. Они надеются только на меня?

ЕПИСКОП. Они надеются только на окончательное крушение.

ШЕФ ПОЛИЦИИ. Короче, я тот пруд, в котором они готовы найти свое отражение?

ГЕНЕРАЛ (довольный, разражается хохотом). А если они наклонятся чуть больше, они упадут туда и утонут. Итак, скоро вы заполнитесь утопленниками! (Никто, похоже, не разделяет его веселья.) В конце концов… они еще далеко от берега!.. (Смутившись.) Подождем.

Молчание.

ШЕФ ПОЛИЦИИ. Вы действительно считаете, что народ испытывал безумные надежды? И что, потеряв всякую надежду, он потеряет все? И что, потеряв все, он придет забыться во мне?..

ЕПИСКОП. Это вполне может случиться. Против нашей воли, поверьте.

ШЕФ ПОЛИЦИИ. Когда мне будет подарено это последнее посвящение…

ПОСЛАННИК (с иронией). Для вас, но для вас одного, Земля на мгновенье перестанет вращаться.

Вдруг открывается дверь, и появляется сияющая Королева.

КОРОЛЕВА. Жорж!

Падает в объятья Шефа полиции.

ШЕФ ПОЛИЦИИ (недоверчиво). Правда? (Королева утвердительно кивает). Но где?… Когда?

КОРОЛЕВА (очень взволнованно). Там!.. Сейчас… Салон…

ШЕФ ПОЛИЦИИ. Ты смеешься надо мной. Я ничего не слышал.

Вдруг громкий звонок, напоминающий звон курантов.

Значит, правда? Это за мной?

Он отталкивает Королеву, его осанка становится величавой.

Звонок прекращается.

Господа, я принадлежу к избранным! (Королеве.) Ты абсолютно уверена?

Звонок возобновляется, потом прекращается.

КОРОЛЕВА. Я сама встретила его и провела в Салон-Мавзолей, в тот, что строился в твою честь. Я оставила Кармен, чтобы она занялась приготовлениями, и побежала тебя предупредить. Я вся в мыле…

Звонок повторяется, потом замолкает.

ЕПИСКОП (мрачно). Мы пропали.

ШЕФ ПОЛИЦИИ. Аппараты работают? Можно посмотреть…

Идет влево, сопровождаемый Королевой.

ПОСЛАННИК. Это не принято… Это гнусно…

ШЕФ ПОЛИЦИИ (пожимает плечами). Где механизм? (Королеве.) Посмотрим вместе.

Он встает слева, возле маленького окошка, расположенного симметрично первому. Затем двойное зеркало, образующее задник сцены, очень медленно отодвигается и обнаруживает интерьер Специального салона. Смирившись, Посланник, в свою очередь, устраивается рядом с Королевой и Шефом полиции.

Описание Салона-Мавзолея

Что-то вроде башни или колодца, изнутри. Явственно проступает круговая кладка. В глубине — лестница. В центре колодца — другой колодец, видно начало другой лестницы, ведущей вниз. На стенах — четыре лавровых венка, увитых крепом. Когда зеркало отодвигается, в центральной части лестницы мы видим Роже, он спускается, Кармен словно ведет его. Роже одет как Шеф полиции, но кажется выше за счет котурн, так же, как Три Фигуры. Его плечи также увеличены.

Он спускается по лестнице под барабанный бой.

КАРМЕН (подходит к нему и подает ему сигару). От нашей фирмы.

РОЖЕ (с сигарой в зубах). Спасибо.

КАРМЕН (подсказывает). С этой стороны надо зажигать, а так — подносить ко рту. (Поправляет сигару.) Это ваша первая сигара?

РОЖЕ. Да… (Пауза.) Я тебя не спрашивал. Ты здесь для того, чтобы меня обслуживать. Я заплатил…

КАРМЕН. Простите, Месье.

РОЖЕ. А раб?

КАРМЕН. Его сейчас отвязывают!

РОЖЕ. Он в курсе?

КАРМЕН. Он в курсе всего. Вы — первый, вы торжественно открываете этот Салон, но, знаете, все сценарии сводятся к одной основной теме…

РОЖЕ. Что это за тема?

КАРМЕН. Смерть.

РОЖЕ (дотрагиваясь до стены). Значит, это моя могила?

КАРМЕН (поправляет). Мавзолей.

РОЖЕ. Сколько же здесь трудится рабов?

КАРМЕН. Весь народ, Месье. Половина населения — ночью, другая — днем. Как вы просили, вся гора будет обработана. По сложности его лабиринты будут напоминать муравейник или Лурдский собор, пока неизвестно. Снаружи никто ничего не увидит. Будет лишь известно, что эта гора — священная, но внутри уже одни могилы громоздятся на другие, гробницы на гробницы, надгробия на надгробия, урны на…

РОЖЕ. А тут, где я стою?

КАРМЕН (отрицательный жест). Приемная. Приемная, носящая название Долина де лос Каидос. (Показывает на лестницу, ведущую в подземелье.) Сейчас вы спуститесь ниже.

РОЖЕ. Я не могу надеяться выйти на воздух?

КАРМЕН. Но… видимо, у вас осталось такое желание.

Молчание.

РОЖЕ. Все в порядке, на самом деле? Мой костюм, парик?

Шеф полиции около своего отверстия поворачивается к Королеве.

ШЕФ ПОЛИЦИИ. Он знает, что я ношу парик?

ЕПИСКОП (насмешливо, обращаясь к Судье и Гене ралу). Одному ему неизвестно, что это известно всем.

КАРМЕН (Роже). Уже давно все продумано. Все в полном порядке. Остальное зависит от вас.

РОЖЕ (беспокойно). Знаешь, я тоже ищу. Ведь мне нужно составить представление о Герое, а Он мало появлялся на людях.

КАРМЕН. Вот почему мы привели вас в Салон-Мавзолей. Здесь нет возможности ни для фантазии, ни для особых ошибок.

Молчание.

РОЖЕ. Я буду один?

КАРМЕН. Все заделано. Двери обиты, стены — тоже.

РОЖЕ (колеблется). А… Мавзолей?

КАРМЕН (с нажимом). Высечен в скале. Доказательство этого — вода, которая сочится из стен. Тишина — гробовая. Свет? Темнота настолько непроницаема, что ваши глаза обретут несравненные качества. Холод? Да, это холод смерти. На горе идет грандиозная работа. Люди еще стонут, долбя гранитную нишу для вас. Все говорят о том, что вас любят и что вы — победитель.

РОЖЕ. Стонут? Я могу… я могу услышать стоны?

Она поворачивается к отверстию у основания стены, откуда высовывается голова Нищего, которого мы видели в восьмой картине. Теперь он — раб.

КАРМЕН. Подойди.

Вползает Раб.

РОЖЕ (рассматривая Раба). Этот?

КАРМЕН. Хорош, не правда ли? Он худой, весь вшивый и израненный. Он мечтает умереть за вас. А теперь я оставлю вас?

РОЖЕ. С ним? Нет, нет. (Пауза.) Останься. Все всегда происходит в присутствии женщины. Чтобы свидетелем было женское лицо, обычно…

Вдруг слышится звук ударов молота о наковальню, затем — пение петуха.

РОЖЕ. Жизнь так близко?

КАРМЕН (нормальным голосом, не наигранно). Я говорила вам, все заделано, но звукам всегда удается проникнуть. Вас это смущает? Жизнь понемногу возрождается… как и раньше…

РОЖЕ (немного обеспокоенно). Да, как раньше…

КАРМЕН (мягко). Вы участвовали?

РОЖЕ (очень печально). Да. Все пропало… А самое грустное, что теперь говорят: «Восстание было прекрасно!»

КАРМЕН. Не нужно больше об этом думать. И не прислушивайтесь к шумам. Впрочем, идет дождь. На гору обрушился смерч. (Наигранным голосом.) Здесь вы у себя дома. (Показывая на Раба.) Заставьте его говорить.

РОЖЕ (Рабу, играя свою роль). Ты ведь умеешь говорить? А что еще ты умеешь?

РАБ (лежа на животе). Прежде всего, я умею гнуть спину, могу распластаться. (Берет ногу Роже и кладет на свою спину.) Вот так… и даже…

РОЖЕ (нетерпеливо). Да… и даже?

РАБ. Валяться в грязи, если есть возможность.

РОЖЕ (затягиваясь сигарой). По-настоящему? А если нет грязи?

КОРОЛЕВА (говоря в сторону). Он прав. Мы должны предусмотреть грязь, в хорошем доме… Но сегодня — день открытия, а он обновляет Салон…

РАБ (Роже). Я чувствую на своем теле, Месье. Повсюду, кроме рта, открытого, чтобы петь вам хвалу и испускать эти стоны, сделавшие меня знаменитым…

РОЖЕ. Знаменитым? Ты знаменит?

РАБ. Знаменит. Своими песнями, Месье, прославляющими вас.

РОЖЕ. Значит, твоя слава сопутствует моей. (Кар мен.) Он хочет сказать, что его уста разносят славу обо мне. А… если он замолчит… меня не будет?

КАРМЕН (сухо). Мне хотелось бы вас удовлетворить, но вы задаете вопросы, не предусмотренные сценарием.

РОЖЕ. А тебя кто воспевает?

РАБ. Никто. Я умираю.

РОЖЕ. А чем бы ты был без меня, без моего пота, слез, крови?

РАБ. Никем.

РОЖЕ (Рабу). Ты поешь? А что ты еще делаешь?

РАБ. Мы делаем все возможное, чтобы быть как можно недостойнее вас.

РОЖЕ. Что, например?

РАБ. Мы стараемся гнить на корню. И поверьте, это не так-то просто. Жизнь пересиливает… но мы держимся стойко. Мы становимся все меньше с каждой…

РОЖЕ. С каждой ночью.

РАБ. С каждой неделей.

ШЕФ ПОЛИЦИИ (в сторону). Мало. При некотором усилии…

ПОСЛАННИК (Шефу полиции). Тихо. Дайте мне довести роли до конца…

РОЖЕ. Мало… При некотором усилии…

РАБ (приходя в восторг). С радостью, Ваше Превосходительство. Вы так прекрасны. Так прекрасны, что я даже задумываюсь, сверкаете ли вы или воплощаете тьму самой черной ночи.

РОЖЕ. Не важно, ведь я реализуюсь лишь в реальности твоих слов.

РАБ (подбираясь к лестнице, ведущей наверх). У вас нет ни губ, ни глаз, ни ушей, вы — это один грохочущий рот, и в то же время — один притягивающий и бдительный глаз…

РОЖЕ. Ты-то видишь это… но другие, знают ли они?

Знает ли ночь? Смерть? Камни? Что говорят камни?

РАБ (продолжая отползать на животе и начиная так же ползком подниматься по лестнице). Камни говорят…

РОЖЕ. Ну, я слушаю?

РАБ (переставая ползти, повернувшись к зрителям). Цемент, связавший нас в твоей могиле…

ШЕФ ПОЛИЦИИ (повернувшись к зрителям, бьет себя в грудь, произносит с радостью). Камни со мной на «ты»!

РАБ (продолжает)…цемент замешан на слезах, слюне и крови. Глаза и руки каменщиков передали нам свою печаль. Мы — твои, только — твои.

Раб возобновляет свое восхождение.

РОЖЕ (все больше возбуждаясь). Все говорит обо мне! Все дышит мною и боготворит меня! Моя история была прожита для того, чтобы была записана, а потом прочитана еще одна славная страница. Прочтение ее — и есть самое главное.

Обнаружив вдруг, что Раб исчез, говорит, обращаясь к Кармен:

Но… куда он идет? Где он…

КАРМЕН. Петь гимны. Он возносится. Он расскажет… что поддерживал вас… и что…

РОЖЕ (беспокойно). Да, и что еще?.. Что он еще скажет?

КАРМЕН. Правду: что вы мертвы, вернее, что вы в постоянном умирании, и что ваш образ, как и ваше имя, множится до бесконечности.

РОЖЕ. Ему известно, что мой образ повсюду?

КАРМЕН. Вписанный, выбитый, внушенный страхом, он повсюду.

РОЖЕ. В ладонях докеров? В глазах мальчишек? На устах солдат? В войне?

КАРМЕН. Всюду.

ШЕФ ПОЛИЦИИ (в сторону). Значит, я выиграл?

КОРОЛЕВА (умиленно). Ты счастлив?

ШЕФ ПОЛИЦИИ. Ты хорошо сработала. Твой дом — совершенство.

РОЖЕ (обращаясь к Кармен). И в тюрьмах? И в морщинах стариков?

КАРМЕН. Да.

РОЖЕ. И в изгибах дорог?

КАРМЕН. Нельзя требовать невозможного.

Те же звуки, что и раньше: петух и наковальня.

Пора уходить, Месье. Сеанс окончен. Выход слева. Коридор… (Еще раз слышится звук удара о наковальню, на сей раз громче.) Слышите, нужно возвращаться… Что вы делаете?

РОЖЕ. Жизнь рядом и так далеко. Здесь все женщины прекрасны… Они только для того и служат, чтобы быть красивыми. В них можно погибнуть…

КАРМЕН (сухо). Да. В простонародье нас зовут шлюхами. Ну, пора возвращаться.

РОЖЕ. Чтобы идти куда? В жизнь? Взяться снова за свои дела, как говорится…

КАРМЕН (несколько обеспокоенно). Не знаю, чем вы занимаетесь, и не имею права интересоваться. Но вы должны уйти. Время истекло.

Удары молота о наковальню и другие звуки напоминают о внешних событиях: звук хлыста, шум мотора и т. п.

РОЖЕ. В твоем доме торопятся. Почему ты хочешь, чтобы я возвратился туда, откуда пришел?

КАРМЕН. Вам больше нечего делать…

РОЖЕ. Там? Да. Нечего. Здесь, впрочем, тоже, а там, в том, что ты называешь жизнью, все сдвинулось с места. Никакой правды нет… Ты знала Шанталь?

КАРМЕН (вдруг испугавшись). Уходите! Убирайтесь быстрей!

КОРОЛЕВА (возмущенно). Я не позволю, чтобы он разводил беспорядки в моих салонах! Кто подослал ко мне этого типа? После смуты всегда вылезает всякая шваль. Надеюсь, Кармен…

КАРМЕН (Роже). Уходите! Вы тоже не имеете права задавать мне вопросы. Вы знаете, что в борделях строгие порядки и что нас охраняет полиция.

РОЖЕ. Нет! Поскольку я представляю Шефа полиции и поскольку вы позволяете мне быть им здесь…

КАРМЕН (тащит его). Вы обезумели! Вы не первый вообразили, что добились власти… Пойдемте!

РОЖЕ (отбиваясь). Если существует бордель и если у меня есть право приходить сюда, я имею также право довести выбранную мной роль до последней черты его жизни… нет, моей жизни… смешать его судьбу со своей…

КАРМЕН. Не кричите, Месье, в салонах полно народу. Пойдемте…

РОЖЕ. Нет! Мне больше ничего не остается! Но Герою тоже мало что остается…

Кармен пытается его вытолкать. Открывает одну дверь, потом другую, потом еще одну, ошибается… Роже вынул нож и, спиной к публике, делает жест, будто оскопляет себя.

КОРОЛЕВА (кричит). На моих коврах! На моем новом паласе! Он — сумасшедший!

КАРМЕН (кричит). Сделать это здесь!.. (Кричит.) Мадам! Мадам Ирма!..

Наконец Кармен удается увести Роже. Королева выбегает. Все персонажи: Шеф полиции, Посланник, Судья, Генерал, Епископ отворачиваются от окошек. Шеф полиции выходит на середину сцены.

ШЕФ ПОЛИЦИИ. Хорошо сыграно. Он решил, что овладел мною. (Он опускает руку к ширинке, демон стративно ощупывает ее и, успокоенный, выдыхает.) Все на месте. Тогда кто же из нас двоих погорел: он или я? Если бы даже в каждом борделе мира кастрировали мой образ, я бы все равно остался целым и невредимым. Целым и невредимым, господа. (Пауза.) Этот водопроводчик неумело играл, вот и все. (Зовет весело.) Ирма! Ирма!.. Где она? Не она же будет делать перевязку?

КОРОЛЕВА (входя). Жорж! Вестибюль!.. Ковры все в крови!.. Вестибюль полон клиентов… вытирают как могут. Кармен не знает, куда их девать.

ПОСЛАННИК (кланяясь Шефу полиции). Красивая работа.

ШЕФ ПОЛИЦИИ. Мой образ будет увековечен тайно. Искалеченный? (Пожимает плечами.) Однако в мою честь отслужат мессу. Предупредите кухни! Пусть пришлют мне жратвы на две тысячи лет!

КОРОЛЕВА. А я? Жорж! Я ведь еще жива?

ШЕФ ПОЛИЦИИ (не слушая ее). Тогда… Я… Где? Здесь, или… тысячу раз там? (Показывает на могилу.) Теперь я смогу быть добрым… набожным… и справедливым. Вы видели? Вы меня видели? Там только что — выше высокого, сильнее сильного, мертвее мертвого? Значит, с вами мне делать больше нечего.

КОРОЛЕВА. Жорж! Но я люблю тебя!

ШЕФ ПОЛИЦИИ (направляясь к могиле). Я завоевал себе право сидеть и ждать две тысячи лет. (Фотографам). А вы смотрите, как я живу и умираю. Для потомков: огонь! (Три вспышки почти одновременно.) Победа!

Он, пятясь, очень медленно входит в могилу, в то время как три фотографа безмятежно выходят в левую кулису, держа за спиной аппараты. Прежде чем исчезнуть, они делают прощальный жест.

КОРОЛЕВА. Ведь это я все сделала, все организовала… Останься… Что же…

Вдруг раздается пулеметная очередь.

Слышишь?

ШЕФ ПОЛИЦИИ. Думайте обо мне!

Судья и Генерал бросаются к нему, чтобы остановить, но двери начинают закрываться, пока Шеф полиции спускается по первым ступеням. Вторая пулеметная очередь.

СУДЬЯ (цепляясь за дверь). Не оставляйте нас одних!

ГЕНЕРАЛ (мрачно). Все время эта карета!

ЕПИСКОП (Судье). Уберите пальцы — прищемит.

Дверь окончательно закрывается. Все оставшиеся персонажи в полной растерянности. Третья пулеметная очередь.

КОРОЛЕВА. Вы свободны, господа…

ЕПИСКОП. Но сейчас ночь…

КОРОЛЕВА (перебивая). Вы пройдете через дверь, которая выходит в переулок. Вас ждет машина.

Приветствует кивком головы. Три Фигуры выходят направо.

Четвертая пулеметная очередь.

КОРОЛЕВА. Кто это?.. Наши… или мятежники? Или?..

ПОСЛАННИК. Какие-то мечтатели, Мадам…

Королева начинает ходить по комнате, поворачивает выключатели. Лампы гаснут одна за другой.

КОРОЛЕВА (не переставая выключать). Ирма, называйте меня Мадам Ирма и возвращайтесь к себе. Доброй ночи, Месье.

ПОСЛАННИК. Доброй ночи, Мадам Ирма.

Выходит.

ИРМА (одна, продолжая гасить свет). Сколько же света мне понадобилось… На тысячу франков электричества ежедневно!.. Тридцать восемь салонов!.. Все в позолоте и все оснащены механизмами для того, чтобы складываться один в другой, дополнять друг друга… И все эти представления, чтобы я осталась одна, хозяйка, охраняющая этот дом и саму себя. (Нажимает еще на один выключатель и спохватывается.) Ах нет, это могила, ему нужен свет на две тысячи лет! И на две тысячи лет еды… (Пожимает плечами.) В конце концов, все налажено, есть готовые блюда: слава — это спуститься в могилу с многотонными запасами жратвы! (Поворачивается к кулисам и зовет.) Кармен?.. Кармен?.. Закрой засовы, милочек, и надень чехлы… (Продолжает тушить свет.) Скоро надо будет начать все сначала… снова все зажигать… одеваться… (слышится пение петуха) одеваться… ах! — эти переодевания! Заново распределять роли… напяливать свою… (Останавливается посреди сцены, лицом к публике.) Подготовить ваши роли… судьи, генералы, епископы, камергеры, мятежники, замораживающие мятеж, я приготовлю свои костюмы и салоны к завтрашнему дню… вы же возвращайтесь домой, где все, поверьте, еще фальшивей, чем здесь… Вам нужно уйти… Вы пройдете направо переулком… (Гасит последнюю лампу.) Светает.

Пулеметная очередь.

Занавес