"Млечный Путь, XXI век", No 2 (39), 2022

Ольга Быкова
Воздух с ароматом миндаля

Это произошло в мае семьдесят третьего года. В тот день меня всюду преследовал запах цветущего миндаля. Только откуда ему было взяться в Торонто, я не понимал. Медовый, но в то же время немного горьковатый и свежий. Я запомнил его с детства и точно не спутаю ни с одним другим. В пятидесятых мы с матерью часто навещали ее тетку, жившую в Калифорнии, минутах в двадцати езды от Сакраменто. Ее покойный муж был фермером, и она обитала в одноэтажном домике посреди миндальных плантаций, когда-то принадлежавших их семье. Тогда-то запах и отпечатался в моей памяти. Хорошо помню, как весной это место утопало в нежно-розовой цветочной дымке, и миндаль буквально наполнял собой весь воздух. Ветер приносил миндальные лепестки к нам во двор, устилая ими ржаво-серую землю и превращая мой мир на короткое время в сказку.

Я сразу окунулся в детские воспоминания и принялся искать источник запаха. Поначалу я думал, что все дело в новом парфюме одной из сотрудниц нашего факультета, но потом понял, что запах ходит за мной по пятам, и никто из моего окружения его попросту не замечает. Вы, наверное, скажете, что подобная деталь не стоила того, чтобы тратить на нее ваше драгоценное время, но я позволю себе не согласиться и продолжу рассказ.

Так вот, мне тогда пришлось задержаться в Университете дольше обычного - никак не мог подготовиться к своему докладу на ученом совете. Я неотрывно просидел над расчетами практически весь день и, когда вернулся домой, было уже около полуночи. Глаза мои болели, мозг разрывался от головной боли, и я надеялся поскорее лечь спать, чтобы прийти в себя; однако внезапно в телефон. Признаюсь, я не хотел брать трубку, но подумав, что звонок может разбудить моего товарища, с которым мы тогда снимали квартиру, передумал и ответил.

- Это Эйджвел? - растерянно спросил приятный молодой женский голос по ту сторону телефонной линии.

- Нет, вы ошиблись номером, - тихо, почти шепотом проговорил я и, не дожидаясь ответа, повесил трубку. Но только я лег в кровать и начал погружаться в сон, как телефонный звонок снова пронзил тишину.

Это уже не входило ни в какие рамки.

- Только не бросайте сразу трубку, пожалуйста! - умоляюще произнес все тот же голос. - Похоже, вы единственный, до кого у меня получается сегодня дозвониться с этого проклятого телефона. Я начинаю набирать номер, и вдруг меня соединяют с вами.

- Вы хотите, чтобы я починил ваш телефон? - съехидничал я. - Девушка, вы в курсе, который час? У меня завтра ученый совет и, если я опоздаю, мне придется искать другое занятие, а я, знаете ли, больше ничего не умею делать.

- Простите, пожалуйста. Я понимаю, что вы очень хотите спать, но это вопрос жизни и смерти. У вас это не займет много времени. Позвоните, пожалуйста, в Эйджвел (их телефон я вам сейчас продиктую) и попросите прислать к нам медсестру. Дедушка опять неважно себя чувствует, и я не знаю, что делать. Они сказали, что им можно звонить круглосуточно. Моего дедушку зовут Эдвард Хиггинс. Мы живем в Торонто, Гурон-стрит, дом двести пятьдесят пять. Номер Эйджвел....

- Не знаю, как вас зовут, - перебил ее я.

- Элизабет.

- Так вот, Элизабет, дайте мне минуту. Мне нужно найти ручку и бумагу, куда бы я мог все это записать. И будьте добры, говорите помедленнее, - недовольно пробухтел я, доставая с полки газету с карандашным огрызком и приготовившись записывать.

- Извините, я всегда начинаю тараторить, когда волнуюсь, - ничуть не обидевшись на мою колкость, ответила Элизабет.

- Давайте ваш адрес и телефон вашего Эйджвела.

Не помню, как мы распрощались, но после нашего разговора, я, как и обещал, тут же набрал Эйджвел. Выяснилось, это была довольно большая компания, с офисами во всех крупных городах Канады. Насколько я успел понять, они предоставляли пенсионерам всевозможные круглосуточные сервисы, включая доставку еды и медицинское обслуживание. Диспетчер взяла у меня необходимую информацию и заверила, что, если мистер Хиггинс действительно является их клиентом, то дежурная медсестра прибудет к нему в течение получаса. Я был доволен собой и со спокойной душой смог наконец-то лечь спать.

Про будильник я впопыхах забыл, поэтому несложно догадаться, что на работу я безбожно проспал и, когда открыл глаза, на часах было уже без четверти десять. А это означало, что у меня оставалось чуть более получаса, чтобы собраться, добежать до кампуса и успеть подготовиться к выступлению. Стащив со стула одежду, я выбежал из комнаты, на ходу натягивая на себя рубаху и стараясь продумать дальнейший план действий. Судя по грязной посуде, сваленной в раковине и отсутствию второй связки ключей, мой сосед, позавтракав, благополучно уехал на работу, и шансов на то, что он меня подбросит, не оставалось. Так что я пулей выскочил из дома и вскоре уже стоял на остановке трамвая, прижимая к груди старую папку с расчетами и прокручивая в голове сценарии своего необратимого провала после того, как я заявлюсь на совет позже достопочтенных членов комиссии. Но, к счастью, опасения не оправдались, и все обошлось самым удачным образом. Мой научный руководитель уехал из города в связи с внезапно возникшими семейными обстоятельствами и перенес ученый совет на неделю. Но самым странным было то, что у меня из головы никак не выходила моя новая телефонная знакомая. Меня не оставляло странное предчувствие, что она вновь позвонит, и мне во что бы то ни стало необходимо было вернуться домой.

Хотите, верьте, хотите - нет, но в воздухе снова завис миндальный запах. За два дня я уже начал к нему привыкать. Зайдя домой, я подошел к стоявшему на полке телефону и потянулся к трубке за мгновение до того, как раздался звонок, словно заранее зная, что он обязательно произойдет.

- Здравствуйте! Это Элизабет. Я вам звонила вчера ночью. Вот, решила попробовать набрать тот же номер и по смотреть: может, меня снова с вами соединят.

Это была она. Я не ошибся.

- Я так понимаю, что эксперимент удался? - с наигранным безразличием отозвался я.

- Вы так и не сказали, как вас зовут.

- Грэг.

- Я хотела извиниться за свою вчерашнюю бестактность, Грэг. Это было неправильно с моей стороны. Вы, наверное, злитесь на меня?

- Ничуть. Как чувствует себя ваш дедушка? К вам приходила медсестра?

- С дедушкой все в порядке, спасибо, - отозвалась Элизабет. - Из Эйджвел почему-то никто так и не пришел, но нам повезло. Доктор Сэйдж, наш сосед из дома напротив, заметил свет у нас в окне и зашел справиться о дедушкином здоровье. Так что все обошлось, и дедушка уже с утра что-то сажает в саду.

- Очень странно. Клянусь, что я дозвонился до них, и они взяли вашу информацию.

- Не берите в голову. Я звоню не для этого. Мне неловко, что я вас вчера побеспокоила. Я помню, что вы что-то упомянули об ученом совете. Вы работаете в Университете?

- Я докторант на факультете астрофизики и астрономии.

- Надо же! Это, наверное, так увлекательно - изучать звезды. Они у меня всегда ассоциируются с музыкой, - с искренним восхищением воскликнула Элизабет. - Смотришь на них порой и начинаешь задумываться о смысле жизни.

- Ну, это не совсем то, чем я занимаюсь... - Я хотел было начать свою стандартную речь университетского зубрилы, но осекся. - Хотя, если обобщить, то, наверное, вы правы.

- А я уже пятый год планирую посетить новый планетарий в Торонто, но все никак время не найду, - вздохнула Элизабет.

И тут я сам себя удивил.

- Хотите, я вас туда проведу? Я там работаю по вторникам, - выпалил я.

В трубке раздался веселый звонкий смех.

- Ого, а вы смелее, чем я предполагала. У вас на факультете все такие? В другом случае я бы, конечно, отказалась, но вы почему-то вызываете у меня доверие, и я, наверное, соглашусь. Кстати, завтра вторник, и я как раз свободна.

- Замечательно. Тогда жду вас на служебной проходной в два часа. Если вдруг мы разминемся, то просто скажите, что вы к Грегу Койнеру, и вас пропустят.

- Договорились. Тогда до встречи, - весело проговорила Элизабет.

Я прождал на проходной несколько часов, но Элизабет так и не пришла. Номера ее телефона у меня не было, и я отправился прямиком по адресу, который у меня был. Двухэтажный викторианский дом из рыжего кирпича под номером двести пятьдесят пять по улице Гурон я нашел практически сразу. Мое внимание привлекла массивная деревянная вывеска с названием риэлтерского агентства, установленная возле открытой калитки, и табличка на двери с надписью "Открытый Дом". "Странно! - подумал я. - Почему Элизабет ничего не упомянула о продаже дома?" Хотя, в принципе, почему она должна была это делать? Возможно, не посчитала нужным делиться такими вещами с малознакомым человеком.

Дверь в дом оказалась не заперта, и я без колебаний вошел внутрь. Если не принимать во внимание небольшой журнальный столик и серый велюровый диван посреди гостиной, дом был абсолютно пуст.

- Добро пожаловать! - поприветствовал меня седовласый мужчина в костюме под цвет дивана и с наигранно широкой улыбкой. - Это великолепный дом! Он идеально подойдет для молодой семьи. Так что, если он вам понравился, советую не затягивать с покупкой.

Подбежав ко мне, он еще раз улыбнулся и протянул какую-то бумажку:

- Ознакомьтесь, пожалуйста. Тут представлен план дома, некоторая дополнительная информация и, конечно, запрашиваемая цена.

Я молча взял протянутый мне листок и сделал вид, что внимательно изучаю его содержимое.

- А какие здесь виды из окон! - с напором ярмарочного зазывалы продолжил риэлтор. - Если вы пройдете со мной в столовую, то поймете, о чем я говорю. - Недолго думая, он подхватил меня под руку и подвел к широкому арочному окну, смотревшему на небольшой ухоженный садик. - Только посмотрите, какая здесь красота! Настоящий оазис! Профессор Хиггинс посадил этот сад своими руками.

- Хиггинс? - переспросил я.

- Да, бывший хозяин дома. Заслуженный человек, профессор факультета ботаники Университета Торонто.

- А вы не могли бы мне дать его координаты?

- К сожалению, я не смогу этого сделать, - не меняя интонации, ответил риэлтор. - Дело в том, что профессор Хиггинс скончался, но я с удовольствием предоставлю вам телефон его внучатой племянницы. Она знает о доме все и с радостью ответит на интересующие вас вопросы.

В моей голове ничего не сходилось. Представить, что пожилой и больной человек скоропостижно скончался, я мог. Однако я не понимал, как за один день можно было успеть вынести из дома всю мебель.

- А когда профессор скончался? - поинтересовался я.

- Года два назад, а может, и три. В дом влезли грабители, и когда, по всей видимости, хозяин решил оказать сопротивление, его вместе с внучкой застрелили. Но смею вас заверить, мы предприняли все возможные меры, дабы полностью обезопасить этот дом и сделать его настоящей крепостью для новых жильцов.

Он начал мне объяснять устройство новых замков, но я его уже не слушал. То, что я узнал не поддавалось никакой логике. Не мог же я сойти с ума! Если эти телефонные звонки галлюцинация и голос Элизабет был лишь в моей голове, то откуда тогда у меня этот адрес и имена хозяев дома?

- Скажите, как звали внучку мистера Хиггинса?

- Элизабет Хиггинс, - не раздумывая, ответил риэлтор. - Это, конечно, все очень печально. Она училась в консерватории и считалась весьма многообещающей пианисткой. Моя жена несколько раз ходила на ее выступления и уверяла, что это новая Марта Аргерих.

В висках у меня начало сильно пульсировать, и в какой-то момент мне показалось, что массивные паркетные доски вот-вот уйдут у меня из-под ног. Пообещав подумать, я, задыхаясь, выбежал из дома и неожиданно заметил нечто очень необычное - цветущее миндальное дерево, росшее на углу дома Хиггинсов. Оно пряталось за раскидистой магнолией, что объясняло, почему я не заметил его сразу. Это первое миндальное дерево, которое я видел в Торонто. Возможно, какой-то особый морозостойкий вид... Затрудняюсь сказать. Но это был самый настоящий цветущий миндаль, источавший такой знакомый и близкий моему сердцу аромат.

Я не раз возвращался к дому на Гурон-стрит, делая это скорее неосознанно, чем преднамеренно. Всматривался в окна, надеясь увидеть в них силуэты людей, пытался разглядеть их лица. Клянусь, несколько раз мне даже показалось, что из приоткрытого окна на втором этаже я слышал голос Элизабет, но всякий раз понимал, что ошибся, и уходил ни с чем. Миндаль больше не цвел, а через несколько лет и вовсе засох, не выдержав суровых канадской морозов.

С того дня, когда в моей квартире раздался полуночный звонок, прошло почти пятьдесят лет и я уже начинаю забывать некоторые детали, а потому прошу прощения у дорогого читателя, если мой рассказ выглядел немного сумбурно. Допускаю, что я мог что-то упустить, но хочу вас заверить, что это никак не сказалось на общем смысле моего повествования. Не поверите, но последние несколько дней меня вновь преследует тот самый миндальный запах, и мне кажется, что это неспроста. У меня даже появилась мысль, будто все эти долгие годы я продолжал существовать в двух мирах. Один, в котором я сейчас сижу за письменным столом и рассказываю свои старческие бредни, а другой, тот, в котором живет Элизабет Хиггинс и все еще живо ее миндальное дерево.

Валерий Бохов
Видение

Наконец-то, это бессердечное солнце садится. Все когда-то кончается! И злое светило вот-вот закатится за большой бархан.

И тут-то только и начнется нормальная жизнь. Помню, в прошлом году геологи у нас стояли. Нет, не геологи. В прошлом году археологи были. Но и у тех, и у этих много схожего: натянуты палатки; навесы; тенты. Столовая у них, душ. Биотуалеты такие, из пластика. Камазы мощные, чтоб за арбузами гонять на базар, за водой, за отрядами, что по пустыне раскиданы.... Так вот они в волейбол только по ночам играли. Солнце село, пришла бодрость и появилась охота двигаться.

И все мы живем в таком же ритме. Спадет жара, тогда и можно будет расслабиться! Появится аппетит. И я как следует смогу поесть: первое; второе; третье. Единственный раз в день! Утром пью воду или компот; иногда лепешку пожую. А потом - весь день без еды. Лепешки у меня жена делает! Сыт ли, голоден ли - не оторвешься! Она белый кунжут сыпет в тесто! Когда горяча лепешка, то больше ничего и не надо! Я, считай, для этого тандыр ей и сложил - всем на зависть.

Стемнеет скоро! Шурпу разогрею. Хороша она у меня - ароматная, наваристая, острая...

Иногда я и сам делаю шурпу. А чего там: жир растоплю; мясо добавлю; луку побольше поджарю, помидоры там, ... Заливаю водой и с очищенной картошкой варю. Все! Я Вам говорю - все! Ничего больше не захочешь. Ни манты, ни шашлыка! На второе я вчерашний плов возьму, остался. А потом или зеленый чай, или шубат, это кумыс такой, возьму. Шубат у меня не кобылий, верблюжий! А верблюдица у меня - ни у кого такой нет. Шубат из - под нее получается и сладковатый, и солоноватый - все в меру. Ничего добавлять не надо! Вот врачи из экспедиций говорят: очень полезная вещь. Будто не знаем - с детства этот животворный напиток пьем! Как-нибудь разберемся. Я почему сегодня все сам: грею там, разогреваю? Жена моя, женушка с детьми к родителям уехала.

Но я не сильно по ним пока скучаю. Есть чем заняться. Есть у меня свое увлечение, хобби, иначе. Поем вот я, посуду сполосну - арык у меня прямо за дувалом течет - не пожалел денег, дал трактористу - он тут и прокопал ров. Чуть - чуть раздвоил русло! Получился, что твой Каракумский канал! Широкий! Все в махалля довольны. Да, что там в махалля, во всем кишлаке все радуются. Идет вдоль наших дворов и строений, а потом к своему руслу прежнему возвращается. А то был арык, поля только орошал; а у нас арычок - тюбетейкой перекроешь... Теперь и в сады отводочки не надо далеко тянуть... Ну, вот посуду помою, потом глиняный пол в доме водой полью... Щедро полью! Чего жалеть! Нет, не для мытья. Это для прохлады! Для блаженной прохлады. Ночью в простыню закутаешься...и спишь на полу, как младенец. Благодать! После армии первое время как я наслаждался! А там наоборот - мучился. Я в стройбате служил. Холод, снега, зима. Тяжело было. И мастерству мало чему новому в армии научился. Многое и до армии мог. Тандыры - моя работа. Еще умею колодцы копать. Дувалы кладу. В армии лишь фундаменты научился делать. Это для меня новое. А до армии я трехмесячные курсы электрика и киномеханика окончил. В армии пригодилось. По специальности я и в теперешней экспедиции работаю. Сегодня работы не было - никто не вызывал.

Так. Ну, до заката немного осталось. Подожду! Весь день ждал, а уж минуты - это не вечность же, - пролетят.

Так я про хобби говорил. Это после еды я залезу на крышу своего домика. Возьму с собой бинокль. И вот, если смотреть на северо - восток и ждать появления луны, то оно появится - это чудо. Но сначала там, вдалеке заалеют сахарные верхушки гор. Значит, дневное светило послало напоминание о своей злобной силе - свои закатные лучи.

Потом засверкают звезды - прохладные и чистые, будто омытые временем. И тут начнет восходить луна. Постепенно так воспаряет. Луна синего цвета в окружении легкой дымки. А вокруг луны голубые столбы и пятна.

Они называются "гало". Так говорил геолог Валентиныч. Знаете его? При восходе луны, медленном и плавном, появляется такое явление.

А затем уже появляется видение.

Валентиныч говорил:

- Это лунный мираж.

А я и сам знаю. Вот уже два года с мая по август я любуюсь им и оберегаю его.

Я знаю это, Валентиныч знает и жена моя. Несколько раз смотрела. А больше - никто!

Не пальмы с озером, как обычно рисуют миражи. Нет! Те на солнце.

А тут появляется очень маленький кишлак. Постепенно появляется, не сразу. К нему ведет наш дувал и наш арык. Но не доходят. Я проверял сам. Шагами. Я ходил туда. Я знаю, где этот мираж. Точно знаю. Много раз днем проверял. Но днем его нет. И следов никаких нет. Из нашего мира там растет один тополь. Не такой как рисуют - высокий, пирамидальный. Нет, этот кургузый, на нем мало листвы, почти одни сучья. Мало того, что я их считал и пересчитывал, я привязал красную тряпку на его нижнюю ветвь. Эта тряпка, эта ветвь, этот тополь видны в мираже. Только они. И в бинокль видны, и без стекол, на самом деле, видны.

А больше там ничего нет из окружающего мира, из нашего кишлака.

А в том, лунном мире, видно пять глинобитных домишек. Всего пять. Мазар, заросший зарослями можжевельника и арчи. Видно, что давний мазар, очень древний. Наружный слой глины на нем весь потрескался. На радость ящерицам. Их в лунную ночь ясно видно! Из одной трещины деревце абрикосовое растет. Там виден еще ручей, продолжение нашего арыка, весь в зарослях тугаев. Как там в жару, должно быть, прохладно! И на окраине этого уютного кишлака высится небольшой бугорок, холмик. И вот на этот бугорок перед полуночью всегда выходит девушка. Ее вижу и без бинокля, а могу и в бинокль. Она всегда смотрит в сторону гор. Ни разу она не обернулась. Ни разу! Постоит там пол - часа или час и исчезает. Не уходит, а исчезает. Растворяется в воздухе. Так мне кажется.

А больше там никто не живет. И животных нет. Никого не видно!

У нас тут, в нашем мире, всего много. Индюки, куры, собаки, ослы, верблюды живут. Ревут, кудахчут, квохчут, лают иногда. А там - тишина. Сколько раз вслушивался - нет звуков! Даже цикады там не звенят. И кроме девушки этой, а может девочки еще, - никого нет.

И вот что интересно - тут шумно: возгласы, гам, крики, удары по мячу, свистки, площадка залита светом. Аккумуляторы у них, знаешь, какие? Силища! Ну, нигде таких нет! А крики - муэдзин бы был, не был бы услышан. А ей хоть бы что! Не обернется! Не посмотрит сюда! Мне кажется, я думал об этом, она глухонемая. Бедная девочка! И жена как - то говорит:

- Конечно, ее жалко; она очень, очень одинокая!

Я много раз туда, в лунный мир, ходил. Тополь есть, тряпка есть. А больше - ничего. Тряпку никто не трогает. Кизяков туда я приносил, топить ведь надо чем - то. Не голодает же она! Так вот кизяки она тоже не трогает. Сознаюсь, я дыню как - то туда отнес! Мы с детства знаем, что плод с чужой бахчи всегда слаще! Долго она там лежала нетронутая, эта дыня. А потом исчезла. Не знаю, уж куда делась. Исчезла!

Много раз я видел, как перекати - поле через ее кишлак насквозь проходили и у нас появлялись. Там - нигде не задерживались, ни разу, через все дома проходили. А у нас у дувала останавливались или в арык сваливались.

Долго я думал, как нам с девочкой встретиться, познакомиться. Ведь не дело это - рядом соседями жить, а не повидаться...Я такой человек: без помощи никого не оставлю. И жена моя такая - же. А вдруг ей помощь нужна? Или что - то?

Как-то я в Ургенч поехал. Наша кинопрокатная база там расположена. Поехал, а чтобы ленты не в кассетах жестяных везти, беру там обычно картонные ящики. Ящики ведь всегда пригодятся в хозяйстве. В них и кладу катушки. Привез все, как всегда. А в одном из ящиков вижу - кипа вощеной бумаги лежит. Из-под чего не определишь, нет надписей на ящике. И вот стал я из этой бумаги кораблики делать и посылать в тот кишлак, соседний. Опускал их в арык. Иногда просто кораблик, а иногда с надписью на бумаге:

"Мы рядом! Мы здесь!"

Иногда еще и добавлял:

"Приходи!"

В бинокль, да вообще при луне, я не видел там этих корабликов из вощеной бумаги. Днем как-то я видел их там, где арык отворачивает. Несколько штук, их прибило на повороте! А потом, позже, я уже ни разу возле арыка их не находил.

Конечно, разгадал я, почему письма наши без ответа оставались - она читать не умеет. У нас редко, когда девчонки в школу ходят. И сейчас не ходят, а раньше тем более.

А вот однажды, месяц назад, в июле, ночью сильный туман был. И девочка соседка еле-еле видна была. И вот от нее в сторону гор дальних шел караван верблюжий. Медленно так идет, даже точнее, если сказать, плывет он. Величаво так, уверенно, гордо. Как все караваны. А чуть выше того каравана еще один, где верблюды поменьше ростом. А выше еще один караван отражается; совсем мелкий. И понял я, что туман этот не просто туман, а это - далекое прошлое. Это было. И девочка провожала этот караван. Когда-то. А потом она стала выходить и ожидать его.

Кто в этом караване туманном виден был? Старик с белой бородою и мужчина молодой. Кто эти джигиты были, я не знаю. Может отец ее, с ним может брат ее, а может и жених?

А на днях к девочке, когда она стояла на своем пригорке, со стороны гор пришел молодой длинноногий верблюд. Показался он сначала издалека точкой, а потом стал подходить все ближе и ближе... Расти стал. И вот он встал перед девочкой. В полный рост. Она обняла его, рада, значит, была, узнала, и увела с собой. Я сразу понял, что это караван послал ей гонца. Не знаю, какую весть он принес девочке: что идет караван, по-прежнему, не сгибаясь; вопреки песчаным бурям, насквозь. Или что - то случилось с ним. Не знаю.

А вчера вот девочки не было. Да и кишлак не четкий был какой-то и не долгий, появлялся лишь на короткое время.

Что-то не терпится мне сегодня посмотреть, как там, в том кишлаке? Появится ли? Очень неспокойно мне. Как там девочка с верблюдом? Солнце уже село. Ну, ладно, позже поем, а сейчас на крышу полезу. Бинокль только прихвачу.

Сижу на крыше, ничего я не вижу, сколько не вглядываюсь. Исчез лунный мираж. Нет его. Не вижу. Ни кишлака, ни девочки - никого.

Смотрю, а во двор мой мул пришел какой-то, незнакомый. Не видел его никогда раньше. Может он пришел на свет лампы, что высвечивает квадрат двери моего дома? На мула смотрю, навьючен хурджин. Красивый хурджин. Видимо, много времени его вязали и украшали цветными нитками... А хозяина с ним нет. Мул один пришел. Ну, решил я переметную сумку посмотреть. Интересно ведь, что там, в ней? Слез с крыши.

Посмотрел. В сумке оказалась примерно сотня корабликов из вощеной бумаги. Все они высушены и перевязаны синей лентой. Я думаю, девочка - соседка перевязала кораблики.

Умела она читать, или не умела, читала она надписи на парусах или нет, не покидала она своего поста даже на короткое время. Она стойко ждала своих. Может, и дождалась. Но мне это не дано было увидеть - мираж исчез.

Марина Сычева
Агент ненужных идей. Отбраковка.

Работа в муниципалитете досталась Регине легко и неожиданно. Инженерно-техническое образование и хороший литературный опыт сыграли положительную роль в резюме, а привычка к дисциплине просто заворожила кадровика.

- Серьезная дама, - так он оценил претендентку на работу.

Вообще-то, этот невысокий седоволосый мужичок с детскими ямочками на щеках вел себя очень странно, откровенно любуясь Региной и самодовольно хмыкая себе под нос. Конечно, она знала, что выглядит немного старше своих двадцати пяти лет, так как почти не красится, густые и длинные волосы заплетает в косу и носит удобную обувь.

- Ну, что ж... агентом ненужных идей готовы быть? - спросил мужичок и пристально посмотрел куда-то в область ее переносицы.

- Да. - Регина предположила, что странное название должности компенсируется зарплатой.

- Вот и хорошо, - многозначительно улыбнувшись, обладатель ямочек поерзал в кресле и нацепил очки, неярко блеснув золоченой оправой.

- Могу завтра выходить на работу? - ошарашенная быстрым и удачным собеседованием, спросила Регина.

- Можете сейчас же приступить. Повторите еще раз, как вас зовут?

- Регина Ивановна.

- Это просто замечательно! Пройдите к Аленушке, она все объяснит и покажет. Приступайте, приступайте... Испытательный срок - три дня.

- Спасибо, ээ... - Регина не вспомнила имени-отчества нового руководителя.

- Сергей Валентинович. Да, вот еще что: со всеми вопросами, предложениями, претензиями обращайтесь к секретарю. Алена Алексеевна в курсе. Хорошего дня. - Он всем видом продемонстрировал огромную занятость, потер лоб и нахмурился, уткнувшись в какой-то документ.

Помощница везде и во всем - секретарша Алена - проводила Регину до двери, вручила ключ и удалилась, покачивая крутыми бедрами. Обустраиваться в однооконной каморке, многозначительно названной кабинетом, пришлось самостоятельно. Стол, стул, стеллажи, заваленные пожелтевшими папками с завязками, старый компьютер и пыль. Пыль везде. В ящике стола лежал справочник абонентов телефонной сети муниципалитета. Регина нашла номер хозотдела и, предположив, что уборщицы - это работники по хозяйству, позвонила:

- Добрый день. Вас беспокоит агент ненужных идей Регина Ивановна Шольц.

- Ну, наконец-то нашли, - на том конце провода искренне обрадовались появлению Регины. - Наверное, пылью все заросло в комнатушке?

- Да. Похоже, уборки тут давно не было. Можно вызвать кого-нибудь с пылесосом, ведром воды и тряпкой?

- Конечно, можно! Обращайтесь к Алене, она все решит. А к вам сейчас принесут накопившиеся за два квартала дела. - В трубке послышались гудки.

Регина обнаружила небольшое полотенце на серой металлической тумбочке, что стояла в углу комнаты и, судя по разводам, служила подставкой под цветы. Полотенце и собственные влажные салфетки стали основным оружием в борьбе с пылью на столе. Едва, примеряясь к нему, Регина присела, как в комнату ввалился молодой человек с папками, которые нес прижимая к груди и придерживая подбородком.

- Принимай, хозяйка! - улыбаясь во весь рот, громко и весело сказал он. На вид парню было лет двадцать, негустая бородка и роговая оправа очков взрослости не добавляли.

- Спасибо. Что с этим делать?

- Вот опись дел, - с мастерством факира парень достал бланк, - проверяйте на соответствие.

- Хорошо. Вы пока присаживайтесь. Вас как зовут?

- Аполлинарий, - молодой человек снова расплылся в улыбке и плюхнулся в кресло. - Подожду здесь. А к вам как позволите обращаться?

- Регина Ивановна.

- Ну-у, понятно, - протянул Аполлинарий.

- Что понятно? Я, например, пока мало понимаю... из происходящего здесь. Название должности странное, а то, что меня тут же после собеседования отправили работать, вообще за гранью понимания!

- Вы пока акт приема-передачи проверяете, я, Регина Ивановна, кое-что объясню.

Регина принялась разглядывать бланк, который оказался сопроводительным листом к папкам. Внизу, в графе "сдал" красовалась некрупная подпись в виде нечитаемой закорючки, графа "принял" пустовала.

- Это ваша подпись? - спросила она

- Нет, так подписывается Кукин Сергей Валентинович.

- А разве он не кадрами заведует?

- Он у нас всем заведует. Можно сказать, генерал, абсолютно уверенный в собственных безграничных возможностях... И без его ведома не советую что-либо замышлять. Да.

- А мне показалось, что всем заведует Алена, - несколько игриво произнесла Регина и принялась перебирать папки.

- У вас острый глаз. Алена - сестра-хозяйка этого заведения.

- А какова ваша роль, Аполлинарий?

- Можно проще - Аполлон. Я курьер, который упрощает вам жизнь, Регина... Ивановна.

Короткая пауза после имени должна была подтолкнуть девушку к фразе: "Можно без отчества". Регина смолчала. Она сверяла названия папок с тем, что значилось в бланке, и удивлялась написанному.

- Влияние энергии критики на успешную реализацию идеи, - прочла она вслух.

- Согласитесь, хорошо звучит, - Аполлон скорее утверждал, нежели спрашивал.

- Да уж. Однако, вот это звучит весомей: "Воздействие планетарных структур на крепость семейных уз". Каково?

- Гениально.

- Это шутка? - Регина в упор взглянула на юношу.

- Это ваша работа, - в голосе Аполлона она услышала жесткую ноту.

- "Интегрированная индивидуальная ответственность за возобновляемые источники энергии", вот это я понимаю формулировка. Кто только их придумывает? И что мне делать с папками? Тут же фонтаны интеллекта и водопады гениальности - едва сдерживая улыбку, произнесла Регина.

- А вы напрасно иронизируете.

- Боже упаси! Я действительно поражена и не знаю куда их деть.

- Согласен, названия необычные. Но всему, и даже агенту ненужных идей, всегда есть объяснения и причины. Вкратце рассказываю. Давным-давно один почетный гражданин нашего города, скончавшись, завещал муниципалитету свою библиотеку и огромное количество деловых бумаг. Вернее, это был объемный классификационный справочник всевозможных идей. По большей части, идей странных и невостребованных, но оформленных по всем правилам: сертификат на авторское право, регистрация интеллектуальной собственности, число, печати, подписи. Разбор бумаг нашими специалистами привел к удивительному результату: несколько продуктов, основанных на идеях из завещания, уже вошли в жизнь. Архивариусом в то время была умная тетка! Кстати, тоже Регина Ивановна (вот вам и объяснение молниеносного приема на работу). Так вот, та Регина сумела заявить об авторских правах. Ее услышали. И закрутилось бюрократическое колесико. Как и что делал муниципалитет, история умалчивает, но - бинго! Победа принесла в казну немалые деньги. И с тех пор "Идея сбора идей" бродит в головах нашего руководства. В этих папках собраны самые безумные и нереальные, самые ненужные идеи, которые вам, Регина, надлежит изучить и подготовить для регистрации авторства.

- То есть воплощать и технически прорабатывать эти задумки никто не собирается. Достаточно застолбить принципиальное или концептуальное решение, а будущее все разрулит. Так?

- В точку.

- По-моему, слишком это несерьезно для государственного учреждения, - Регина закончила сверку дел и пристально посмотрела на развалившегося в мягком кресле Аполлона.

- Время покажет. Кстати, заболтали вы меня, Регина Ивановна. Опись подписали? Давайте. - Аполлон протянул руку, еще раз белозубо улыбнулся и вышел из кабинета.

Не успел успокоиться сквозняк от хлопнувшей двери, прилетела Алена. Попросила оперативно изложить свои требования к кабинету. Потом звонили из разных отделов, предупреждали о скопившихся за несколько месяцев делах. Регина ждала, что снова появится Аполлон. Крепло ощущение недоговоренности и симпатии к этому парню. Но дела приносили другие люди. Его не было. Регина знакомилась с новыми коллегами. Принимала и проверяла папки, отдавала описи. День прошел в суете и знакомствах. В таком же ритме пролетела неделя, потом месяц.

Она привыкла к работе, к маленькому кабинету с ящиками картотек, стеллажами и компьютером, к зарешеченному окну и обтянутому кожзаменителем креслу. Аполлона за месяц она ни разу не встречала, но вспоминала часто, даже звонила однажды в хозотдел. Разговор не задался:

- Добрый день. Вас беспокоит агент ненужных идей.

- Да. Чем могу помочь?

- Подскажите, как мне связаться с Аполлинарием, возникли вопросы к одному из дел, которые он принес.

- С кем связаться?

- С Аполлоном... - Регина назвала упрощенную форму имени курьера.

- Я ему передам. Он подойдет позже. Хорошего дня.

И зуммер.

Время шло, но "позже" не наступало. Работа с легкой сумасшедшинкой, которая поначалу веселила, через месяц начала напрягать. С трудом давалось серьезное отношение к совершенно диким и бестолковым идеям, а их оформление в соответствии с требованиями международных стандартов вводило в ступор.

Отключиться помогали чашка кофе и перерыв, во время которого Регина предавалась давней привычке - вязанию крючком. Привычка, более подходящая женщине среднего возраста, чем молоденькой Регине, но успокаивала она лучше любых лекарств, да и вносила в жизнь уют. Было приятно думать и мечтать, размеренно провязывая петлю за петлей. Осознавая, что время материализуется в связанные ею вещи, Регина испытывала удовольствие.

Однажды во время такого релакс-перерыва в кабинет, постучав коротко и решительно, вошел Аполлон.

- Как обустроиться изволили, Регина Ивановна? - весело спросил он.

- Потихоньку работаю. А без вас, Аполлинарий, никто не занимается моим просвещением.

- Что вы говорите? Ай-яй-яй! Кстати, я присяду, - он аккуратно опустился в кресло, - и что-нибудь расскажу. Идет?

- Конечно, присаживайтесь. Обеденный перерыв, все-таки. Рассказывайте. Работа здесь приучила меня к разным историям. Я и сама могу рассказать что-нибудь эдакое. Никогда бы не поверила в людскую плодовитость на ненужные идеи.

- Это вы напрасно! Уж что-что, а ненужных идей у нашего народа завсегда валом! Причем на любой вкус. А у нас в муниципалитете каждому выдумщику за это дело еще и неплохо платят.

- Вам, как давнему работнику, лучше знать. Кстати, а где вы трудитесь, уважаемый?

- В смысле? - Аполлон удивленно поднял брови и даже очки снял.

- Я звонила в административно-хозяйственный отдел, были вопросы по делу о всеобщей вакцинации, пыталась найти вас.

- И как?

- Как, как! Рекомендовали ждать. Почему за месяц мы ни разу не встретились, и почему вас мало кто знает? Согласитесь, это странно для курьера.

- Однако. Что же вам ответить? - он помолчал несколько секунд и продолжил. - Да, ваши подозрения уместны - я не курьер. Знает меня очень ограниченный круг лиц, в который входит менеджер по идеям. Кстати, вам не кажется, что так ваша должность звучит более презентабельно, чем агент ненужных идей?

- Не заговаривайте мне зубы. Большой разницы не вижу.

- Не скажите! Как корабль назовешь, так он и пришвартуется, - Аполлон хохотнул.

- Не понимаю, зачем было меня обманывать? Принес папки, сказал - курьер, а на самом деле - тайный агент. Какой то детский сад! - возмутилась Регина.

- Не ожидал, что вас настолько обидит невинный обман. Это же обычная практика для кандидатов на это место. - Аполлон постучал указательным пальцем по крышке стола. - Без моего согласия никого не берут. Между прочим, до вас я отбраковал с десяток желающих.

- А выбор в мою пользу, потому что устал определять и отбраковывать? - Регина грустно улыбнулась.

- Не смейте на себя наговаривать, иначе мне придется зафиксировать депрессионное настроение.

- То есть сегодняшний визит - это тоже контроль со стороны администрации или кого-то еще? Справляюсь ли я, и какие мысли рождаются у меня под воздействием месячного ковыряния в чужих умственных испражнениях?

- Так и есть, Регина Ивановна. Да, так и есть. Предлагаю перейти на "ты".

- Хорошо, - она помолчала и добавила негромко, - но ты расскажешь о себе.

- Ладно, думаю, можно. Я - Аполлинарий Иосифович Поветкин - хозяин банка ненужных идей.

- Ты же в прошлый раз рассказывал, что хозяин умер и завещал...

- Так и есть - завещал. Только я не умер, а ввел свое тело и сознание в состояние пунктирного сна. Говоря проще, произвел эксперимент над собой. Я воспользовался идеей, которая казалась безумной, а впоследствии стала элитарной и принесла... Впрочем, она принесла нечто большее, чем доход. Но вначале мне пришлось за немалые деньги приобрести кое-что.

- Опять "невинный обман"? Аполлон, это уже ни в какие ворота, честное слово!

- Регина, все как на духу! В общей сложности заплатил тридцать тысяч золотом за красивейшие старинные часы, которые вскоре сломались.

- Серьезно? Прямо, золотом? - Регина посмеивалась над выдумщиком и, все-таки с нескрываемым удовольствием слушала его.

- Ах, Регина, факт купли-продажи произошел в позапрошлом - девятнадцатом веке. Я был богат, любил рисковать, верил в свою звезду и неотразимость.

- Что-то изменилось с тех пор?

- Слишком многое, Регина. Слишком... И некого винить. Впрочем, сетовать нет смысла, и я продолжу историю.

- Уж сделайте милость! Не томите, - Регина сдерживала смех.

- Мы же договорились - на ты! Так вот, купил я по сговору у одного француза удивительные карманные часы-луковицу, бой, доложу тебе, исключительный! Но через полгода они сломались, заскрипели, начали врать. Пришел часовщик - великолепный мастер-еврей жил в нашем городе недалеко от базарной площади. Он умел оживлять любые часы и знал все о механизмах измерения времени, как, впрочем, и все о происходящем в городе. Фима знал все. Он пришел через сорок минут после того, как остановились мои часы. И заявил с порога: "Я готов послушать за вашу просьбу. Не удивляйтесь. Фима знает больше, чем может подумать молодой человек, и поэтому пришел сам, направляемый Господом. Есть закон: того, кто полагается на Всевышнего, Господь ведет по верному пути и выполняет все его потребности. Вы же уповаете на Всевышнего в делах своих? Я абсолютно уверен, что это так и есть".

- Мощный закон! Ко мне таких законов попадает "гора папок и маленький файлик", - улыбнулась девушка.

- Ха, ха. Ты тоже можешь пошутить - почему нет! Так вот, Фима рассказал мне историю часов. Оказалось, что в Европу они попали всего несколько сотен лет назад. Хозяин часов был большим оригиналом, водившим дружбу с цыганами и факирами. На исходе жизненного пути он сблизился с масонами, передал в дар Ложе свои накопления и сам поселился в Италии. А эти часы подарил, по сути, первому встречному. Получилось так: он отправился на базар - очень, понимаешь ли, захотел свежих ароматных яблок. Купить-то купил, а донести не смог - у старичка сил не осталось. Помог ему мальчик, который принес корзину и не просто довел больного к дому, а в кресло усадил, помыл и подал ему свежекупленные яблоки. Растроганный старик отблагодарил парнишку этими самыми часами! Но рассказывать об их тайне не стал. Возможно, так хотел сохранить часы. Они кочевали от одного хозяина к другому, покуда не попали ко мне. Все эти годы Фима находился рядом с часами, ремонтируя их по необходимости. Он, Фима, оказывается был из рода Часовщиков, сотворивших это чудо. Мастера придумали и создали волшебные часы еще тогда, когда механизм для измерения времени считался абсурдной идеей. И задача Часовщика состояла в том, чтобы сопровождать часы в их жизни, быть рядом в пространстве и во времени.

- А что такого особенного в этих часах? Бой?

- Бой - пустяки... Часы скрывали тайну вечности. В них встроен механизм омоложения. Так- то!

- Ну, ты и сказочник, - не скрывая восхищения, произнесла Регина.

- Думай как хочешь. Однако я продолжу. Фима, живя недалеко от часов, эмоционально к ним привязался и начал чувствовать каждый поворот шестеренки и каждое вздрагивание минутной стрелки. Когда Фима мне это рассказывал, я видел, что он чего-то от меня ждет. Но чего? Фима пожимал плечами, подмигивал, цокал языком и уверял, что нужно просто запустить тайный механизм. Он говорил, что часы всегда останавливаются, и этот таинственный механизм совершенно необходимо запустить, если, конечно, я настаиваю, чтобы часы работали. Остановки бывают редко - раз в шестьдесят шесть лет и шесть месяцев. Куда вмонтирован тайный механизм, знает только Фима, и запустить это чудо сможет только он, но беда в том, что он не хочет. В смысле, хочет, но не может, так как решил умереть и поэтому предлагает мне забыть об этих часах навсегда. Все равно никто не сможет их отремонтировать.

- Так не приходил бы к тебе этот Фима. Сидел бы дома и умирал себе потихоньку.

- Думаю, он не мог самостоятельно, без ведома хозяина часов, отказаться их обслуживать.

- Ты серьезно?

- Понимаешь, между хозяином часов и Часовщиком заложена непростая зависимость: сломанные часы громким тиканьем зовут к себе Часовщика. Он, не слыша ничего, кроме мощного тик-так, идет к хозяину часов, который может прекратить эти мучения. Хозяин или отдает часы в ремонт, или соглашается никогда их не заводить. Но кто откажется от возможности слышать волшебный музыкальный бой и распоряжаться такой необыкновенной красотой! Поэтому на Фиминой памяти хозяева часов никогда не выбирали второй вариант. И якобы он пришел ко мне с каким-то особым предложением.

- Как все запутано.

- Это еще не все! Дело в том, что для запуска механизма омолаживания нужны три капли крови, а человек, отдавший часам свою кровь, прекращал стареть. Так вот, Фима запускал эти часы уже пять раз. Он просто устал жить. Наследников у него не было и передать знания и обязанности Фима не мог.

- И он предложил тебе... отдать три капли. Так?

- Думаю, он намеревался, но в ту пору я был молод и горяч, поэтому прогнал Фиму прежде, чем тот озвучил свое предложение. Этим и освободил его от обязанности перед моими часами. Обвинив Фиму в профнепригодности, я безрезультатно показывал их другим часовщикам - они удивленно рассматривали то мои часы, то меня, но исправить их не могли. Потерпев фиаско, я на долгие три года заставил себя забыть о часах, о старом еврее Фиме и об его истории.

- А если он не врал?

- Он и не врал. Веришь, когда через три года умер Фима, я вспомнил нашу встречу, его глаза, полные тоски и надежды, этот его необычный рассказ. И такое чувство вины поселилось в сердце, что я снова достал злосчастные часы.

- И?

- И под увеличительным стеклом пересмотрел каждый миллиметр, но тайного механизма не нашел. А когда почти смирился с невозможностью запустить часы, обнаружил что корпус у них сдвоенный. Внутри была записка - чертеж на тончайшей папиросной бумаге и несколько фраз на неизвестном мне языке. Перевести это послание прошлого было весьма непросто, но перевод и чертеж убедили меня в правдивости истории часовщика.

- Ты хочешь сказать, что эффект этих часов можно повторить?

- Вполне. И между прочим, эта записка вместе с часами и рассказанной старым евреем сказкой стала первым делом в моей картотеке ненужных идей. Я ее оформил и тут же был приглашен, ни больше, ни меньше, а в Ватикан. Не к Папе Римскому, конечно - в Папскую Комиссию. Однако в возможное бессмертие никто там не поверил. Они затребовали демонстрации, а мои часы будучи недавно запущенными, могли остановиться лишь через шестьдесят с лишним лет. И Ватикан купил у меня схему устройства часового механизма. Мне дали весьма хорошую цену. Возможно, нужно было хранить тайну часов, но скажи, кто бы смог отказать Папе? Я - нет. Кстати, опыт создания подобных часов им удался. Впрочем, это неважно.

- А что важно?

- Как что? Родилась идея прибыльного и необычного дела, которым мы сегодня занимаемся. Моя уверенность в его перспективности не пошатнулась до сих пор. Вот так, Регина Ивановна. Мне пора уходить - боюсь, я поспешил рассказать тебе эту историю. Как бы чего не вышло, - Аполлон грустно улыбнулся и направился к двери.

- Сказочник, - вздохнула Регина и с нежностью посмотрела ему вслед.

- До встречи. Ты неплохо справляешься со своей работой. И знаешь, вот это, - Аполлон показал на клубок ниток с воткнутым в него крючком, - ты даже не представляешь, насколько это здорово.

Дни покатились мячиком с горки, подпрыгивая и ускоряясь. Каждое утро приходила Регина в свой маленький кабинет в надежде встретиться с Аполлоном. Не хотелось думать, что он обманщик. "Просто фантазер, которому скучно в офисном болоте", - так говорила сама себе. Удивляло, что у коллег по работе узнать про него так ничего и не удалось. Единодушное желание отойти подальше - такой была реакция на расспросы. Некоторую ясность внесла Алена, пришедшая разбираться с одним из дел, которое Регина никак не брала в работу:

- Три месяца лежит недвижимо эта папка, - Алена разговаривала растягивая гласные.

- Да. Там про всеобщую вакцинацию. Предлагают всех не вакцинированных выселять на острова. Это жестоко. Думаю, не нужно было идею принимать и оплачивать. Я надеялась с Аполлоном обговорить ее возврат.

Алиса вздрогнула, услыхав имя и позабыв о привычном растягивании гласных, торопливо спросила:

- Аполлон часто приходит?

- Нет. А разве он в приемной не отмечается, когда бывает в муниципалитете?

- Конечно, нет. Он же здесь живет. - Алена томно прикрыла глаза и тонкими длинными пальцами убрала со лба непослушную прядь пшеничных волос. - Неужели не рассказывал?

- Об этом не рассказывал. Он кто, вообще-то? - рискнула спросить Регина.

- Правду знает только он. Скажу одно: каждого приходящего на это место, - Алена постучала по столу накрашенными ноготками, - а значит, тебя и твою работу Аполлинарий Иосифович контролирует лично.

- Он таки Иосифович?

- Конечно! Поветкин, - Алена перешла на шепот. - Говорят, что тот самый! Но я думаю, просто родственник. Правнук какой-нибудь. И похожесть с оригиналом объяснима. Кстати, даю бесплатный совет: тебе не нужно думать о том, следует ли оформлять дела, просто - оформляй. Иначе он зачастит, и опять все плохо кончится...

- Почему опять? Многих уволили? - недоуменно спросила Регина.

- Если бы только это. Им с мозгами что-то делают, на память влияют, понимаешь? Они потом даже имени своего не помнят. Ой! Тебе этого знать не следует, - поняв, что сболтнула лишнего, Алена строго взглянула на любопытствующую Регину, поджала губы и решительно ушла, стуча каблуками и оставляя после себя сладкий шлейф восточных ароматов.

Следующий визит Аполлона пришелся на предпраздничный день. Регина то и дело поглядывала на часы в ожидании окончания рабочего времени. Он вошел без приветствия и стука, так, словно ненадолго выходил за кофе и вернулся. Белую фарфоровую чашку в форме усеченного конуса с дымящимся ароматным напитком протянул Регине:

- Это тебе. Если понравится, научу варить.

- Спасибо. Пахнет необычно. Фенхель?

- Однако, ты продвинутый гурман. Как дела? - Аполлон кивнул в сторону стеллажей, давая понять, какие дела его интересуют.

- Есть очень интересные, но больше глупых, - в голосе Регины промелькнуло сожаление.

- Занятие нравится?

- Нормально, - не задумываясь, ответила Регина.

- Ждал от тебя иного ответа. Хотя, мир слишком изменился, и реальность часто диссонирует с ожиданием.

- Я не оправдываю надежд?

- Скорее настоящее, а не ты, - Аполлон опустился в кресло и вытянул ноги. - Прошу прощения, последнее время ноют суставы. Странная штука: идет омоложение организма - визуально, а ментально я старик. Древний, забывающий себя старик.

- Снова сказки и фантазии. Может, переведем наши отношения в деловую плоскость? Ты - инспектор, я - проверяемый. Есть работа, и есть хобби, у меня это вязание, у тебя - сочинительство. А люди маются необычными идеями - и это их хобби! Они приносят свои выдумки в муниципалитет, благо есть такой, единственный на всю страну, отдел. Ко мне попадают все хобби-идеи, и не мудрствуя лукаво, ты тоже рассказываешь мне свои выдумки. Так?

- Не так. Но цепочка работа-хобби-работа интересна. Продолжай.

- Хорошо, я продолжу. Любая чушь здесь приобретает статус рационализаторского предложения, которому еще не пришло время. Допускаю, что иногда это время приходит. Однако самое главное, что граждане чувствуют свою значимость и нужность. Сплошная выгода. Всем. Кроме того, кто весь этот бред фиксирует и переводит в состояние возможной материализации - кроме меня. Я превратилась в Окно Овертона для людской белиберды. Понимаешь? - Регина старалась говорить ровно и негромко, но голос дрогнул на последнем слове.

- Хм... Понимаю ли я... - Аполлон ненадолго замолчал. - Пей кофе, остынет.

- Спасибо, - буркнула Регина.

- Окно Овертона... Возможно, возможно. Я не знаю, что ты себе навыдумывала, но наши отношения находятся именно в той плоскости, о которой ты просишь. Увы! Ничего другого я не могу предложить... и позволить себе. Старость, видишь ли. Духовно износился. Много сплю. Падаю в объятия Морфея, так сказать. Просыпаюсь - мир изменился. Всякий раз - изменился. Много лет я не выхожу из этого здания. Раньше старательно изучал новости, анализировал произошедшее за период спячки и понимал, какая из идей проросла в настоящее время. Интернет - великая вещь - время на анализ новостей значительно сократилось! Кстати, впервые идея интеллектуально-информационной сети была зафиксирована здесь! Однако наши юристы проиграли процесс - не сумели доказать исключительное право на результат интеллектуальной деятельности. А знаешь, почему не сумели? Мысль, не выраженная вовне, не имеет правового значения. Поэтому выражать следует юридически грамотно в соответствии с требованиями сертификации. Видишь ли, оформление у нас подкачало. С тех пор я лично контролирую всех агентов и все идеи, поступающие в муниципалитет. Как-то так.

- Ты опять? Продолжаешь разыгрывать. Впрочем, чего я жду? Навыдумывала себе... А это просто "работа и деловые контакты". Так, Апполинарий Иосифович?

Он не ответил, словно выговорился, устал и поник. Молодое симпатичное лицо побледнело и, казалось, сморщилось изнутри, превратившись в силиконовую маску. Лишь в этот момент, взглянув на уставшего Аполлона, Регина поняла, что он не лжет. Все рассказанное столь же правдиво, сколь и фантастично.

- Боже мой, - прошептала она.

- Не поминай имя господа всуе, Регина, - встрепенулся Аполлон. - Прости меня за сетование по поводу различия эпох. Это так по-старчески - вспоминать канувшие в небытие обычаи и жаловаться на давний судебный проигрыш. Позволь, я молча понаблюдаю за тобой.

- Хорошо, - Регина сняла со спинки стула теплую шаль, которая в холодную пору согревала ей плечи, и укрыла растянувшегося в кресле Аполлона.

Он сидел и думал, как она откровенна, мила и, похоже, неравнодушна к нему. В ее серых глазах плещется столько жизни, ума и гордости, редкое сочетание качеств у представительниц слабого пола в наступившие времена. Пожалуй, роль свою девушка поняла прекрасно и почти приняла ее - вжилась, Окном Овертона себя назвала. Работает со знанием дела, почти безупречно. Почти! Опять почти... Регина не может быть агентом ненужных идей - слишком эмоциональна, подвержена творческим фантазиям - этот недостаток неискореним. Жаль, очень жаль. Рассказал ей лишнего... Аполлинарий Иосифович недовольно нахмурился.

- Не верю, - выдохнула Регина и прервала неспешные раздумья Аполлона.

- Твое дело. А чему не веришь? - грустно произнес Аполлон.

- Тому, что всякая глупость имеет право воплощения в жизнь. Неужели нельзя на начальном этапе отбраковывать откровенный бред?

- Конечно, нельзя! В общих чертах: все идеи витают в воздухе, и все они бредовые. Всякая мысль продукт своего общества, своего миропорядка - поверь, это так. Бесстрашные фантазеры умеют прорывать интеллектуальный пузырь своего времени. Они придумывают невозможные вещи, которые, увы, не принимаются обществом. Но общество меняется, а идеи продолжают витать, и вот уже, отвергнутые ранее, высмеянные, ненужные - они воплощаются в другом времени. Часто те, что назывались глупыми.

- Допустим, но меня многое пугает.

- Не бойся, Регина. Твоя работа подсказывает грядущее таким, как я.

- А сколько вас... - Регина замешкалась, - долгожителей?

- Могу только предполагать, но сколько нас, я не знаю. Может быть, около ста человек, может, больше, - вздохнул Аполлон.

- Знаешь, сколько бы ни было таких несчастных, мне всех жаль. Мне жаль тебя - носителя этой злой идеи бессмертия. Возможно, твоя фантазия имеет высокий коэффициент вероятности массового воплощения в каком-то обществе. Только, знай - я не хочу, чтобы она стала популярна в нашей действительности. Неужели ты не видишь, что это остановит развитие человечества, уничтожит привычный ход вещей?

- Мнения меняются по мере развития общества.

- Нет же, - почти крикнула Регина, - то, что предлагаешь ты, ведет к деградации общества! Ведь смерть посеянного в землю зерна - это рождение колоса, набитого множеством зерен! Это новое, благодаря смерти и во имя жизни. Новое дает развитие. Таков миропорядок, который родил тебя и который ты готов уничтожить. Этот мир дорог людям. Дорог мне. Он был дорог нашим предкам и будет важен нашим потомкам. Неужели ты не предпримешь ничего, чтобы сохранить его?

- Что я могу предпринять? Кстати, за эмоциональным порывом ты могла не заметить, что я и есть представитель отряда предков, и ты можешь спросить, дорог ли мне этот миропорядок.

- Тебе нравится он, но нужен другой, - констатировала Регина.

- Да, это так. Мой мир немноголюден, аскетичен и щедр к своим редким обитателям. За ним будущее. А бунтовщики и недовольные, подобные тебе, всегда могут существовать параллельно в необходимом количестве с определенными умениями и запросами.

- Типа, обслуживающий персонал нового мира - ты об этом?

- Почти. Главное, что этот расклад уже озвучен. И все случится.

- То есть прибыль от банка идей - всего лишь пыль в глаза. Зачем тебе все это: сертификация, идеи, кабинет? Я тут зачем? - Регина едва сдерживала слезы.

- Мне скучно. Ты не можешь представить этой вековой и изматывающей скуки... А картотека идей пополняясь, развиваясь, дарит мне интерес к этой жизни. Я играю с цивилизацией то в поддавки, то в покер. И эта игра приносит радость. Впрочем, ты не поймешь. По-твоему, я должен умереть, уничтожить часы и весь банк ненужных идей. К этому призываешь? Не слишком ли самонадеянно для человека, едва начавшего разбираться в этом деле? Ты, видимо, так и не поняла, что идея не бывает одиночной - я или кто-то другой, это неважно. Такой банк востребован и будет, если был однажды задуман. Это закон временных отрезков.

- Отрезков для таких как я, у тебя - прямая.

Аполлон обреченно развел руками.

- Регина, скажи честно, ты действительно думаешь, что я лишний? Ненужный отголосок былого, испугавшийся смерти, и безбилетником пролезший на чужой, твой, Регина, праздник жизни? Посмотри на меня. Ведь я же знаю, что нравлюсь тебе. И все-таки - смерть? Во имя полного колоса зерен. Да?

- Нет... Я не знаю... Просто, скажи, что ты меня разыгрываешь, - Регина с надеждой посмотрела в глаза Аполлону, и волна жалости подступила к горлу.

- Разыгрываю? Думай как хочешь. По большому счету, в жизни все играют. Мне пора. Не хватало еще уснуть здесь, - неловко пошутил он, резко встал и вышел.

Через неделю Регину уволили "по собственному желанию". Ну, как по собственному, Сергей Валентинович Кукин вызвал и предложил написать заявление. Сказал, что не подходит она, к сожалению, на должность агента. Регине выплатили какие-то деньги и попросили подписать бумаги о неразглашении государственных тайн. Алена на прощание подарила блокнот и, поджав губы, прошептала: "Ты до отбраковки продержалась дольше всех"...

Дмитрий Раскин
Московское время: двадцать восемь часов тридцать минут

Славик предупредил своих: "Завтра, сразу же после универа, мы с Машкой на дачу. Как вы, наверное, уже догадались - на весь уикэнд. Вернемся в понедельник. Ко второй паре успеем". Папа хмыкнул: "А я читал, что для вас, поколения Z, или как вас там? секс уже и не главное".

"Это в ...овке. Места, Машка говорит, потрясающие. А всего-то тридцать километров от города. У них от деда осталась, классическая такая профессорская дача. Кстати, ма! Ты же у нас закончила физтех, так что могла его еще застать. Они ее продают, Машке жалко, конечно, потому как малая родина и все такое. Так что мы напоследок", - Славик говорит, "заполняет эфир словами", чтобы отвлечь маму; если с отцом все ясно, сказал и удовлетворился собственным остроумием, как всегда, то мама сейчас начнет: "Надеюсь, ты знаешь как предохраняться"?! Он этого терпеть не может. Особенно интонацию. Но мама не отвлеклась и начала... Правда, дедушку Машки все-таки вспомнила: "Был у нас такой на факультете, но очень уж странный. Потом куда-то делся. И не то чтобы уволился, перешел в другой вуз, а именно "делся", исчез".

"Смотри, Славик, а вдруг твоя Машка в него", - тут же ввернул папа.

Сначала проселком, потом по тропинке. Березы и ели. И свет в проемах. Машка - остроплечая, чуть повыше него, болтает, смеется. Славик подслушал родителей (после того, как Машка приходила знакомиться) - она им не очень. Ну и как хотят. Ему-то что?! У отца, помимо всего прочего, еще и претензии к внешности. Но в этом ее "угловатом лице" столько обаяния. Это куда ценнее какой-нибудь усредненной красоты. Как он не понимает? Да что с него взять! Машка сейчас так чудно сжимает его пальцы своими тонкими сильными пальцами. Только с ней ему так легко. Легко, просто и празднично. Машка! Полна юностью, будущим, самою собою - примерно так.

Дача оказалась довольно большим двухэтажным домом под шиферной крышей, густо усыпанной сухими сосновыми иглами, местами поросшей пятнами мха. Трогательная, можно сказать, сентиментальная веранда по всему фасаду. А как зашли - запах, пыль запустения.

"Так, Славик, - распоряжается Машка, - открываем окна. Комары здесь появятся где-то через неделю. То есть, в следующую пятницу нас здесь съедят. А пока - безнаказанность".

Начала экскурсию по дому: "Камин! Ты будешь его топить, насобираем валежника, только надо много - он ужас как жрет. Бабушка, говорят, требовала просто печку - так практичнее, но дед выбрал "красоту и эстетику", так что, Славик, будешь подбрасывать хворост всю ночь. Да! Могут быть мышки. Ты защитишь меня от мышек? Вот и проверим твои чувства".

На камине стояли большие и какие-то нелепые, настолько не сочетающиеся ни с камином, ни со всей обстановкой дачи электронные часы. "Родители сколько раз убирали это угробище, - Машка, кажется, угадала его мысль, - но они всякий раз возвращались обратно, - хихикнула, - сами, что ли, приходят? Знают, где их дом. К тому же, родители так ничего и не купили взамен. Как ни странно, часики до сих пор что-то такое показывают, видишь? пусть немного не то, но сам факт! Только мама не помнит, когда последний раз меняла батарейки, если вообще меняла. Но вот же, идут, назло разрядившимся батарейкам, что ли?"

Вывела Славика в сад. "Это, - указующий жест на деревенский нужник-скворечник, - сам знаешь что. Но там достаточно романтично, когда лучик проходит внутрь через вон тот проем наверху, доски становятся оранжевыми. Оранжевый такой, дышащий. Тебе понравится. А вон, видишь, бочка. Ну да, под стоком. В детстве, когда я еще не могла заглянуть в нее, даже если вставала на цыпочки или подпрыгивала, я верила, что там кто-то есть. Она всегда переполнена, и стоит начаться дождю - течет через край. А уж когда загремит водосток! Но тот, кто там был - не всплывал, крепко держался щупальцами за дно. Папа, однажды, чтобы меня разубедить, перевернул бочку. Дед утонул в здешней речке". - Не ожидала, что скажет это. Видимо, у нее по ассоциации. Добавила: "Правда, тела так и не нашли почему-то. Может, водолазы не слишком старались. Кто их знает. Во всяком случае, сказали, что речка сложная. Вообще, все как-то странно. Родители говорят, дед в юности был кандидатом в мастера по плаванию". Почувствовав реакцию Славика: "Это было двадцать лет назад. Я его, в общем-то, не помню. Он для меня абстракция. Пара дежурных рассказов мамы, ну и несколько фоток в альбоме, плюс портрет, здесь, на кухне, ты уже видел его. В те времена профессура могла позволить себе портрет". Задумалась: "Родителям дед всегда был не слишком близок, как я теперь понимаю. А на кухне его оставили потому, что портрет именно, а не фото в рамке. Гостям (было время, у нас кто только ни гостил на даче), интересно, к тому же, готовая тема для разговора. Пойдем, покажу колодец".

Как ни странно, у них не работали мобильники. "Какое, к черту, "вне зоны действия", если вышка здесь совсем рядом"! - возмущалась Машка. Она, вообще-то сказала не "к черту", а матом. Она любила выражаться, но не всерьез, а так, "стиля ради" (ну как же, будущий филолог!). Это у нее, как она сама называла "мягкий мат".

В саду тот же результат, но как только вышли за калитку - все в порядке: каждый позвонил, наконец, своим, сообщил, что уже на месте, погода отличная, беспокоиться до понедельника ни малейших оснований нет. А вернулись назад, за калитку, один только шаг к дому и снова мертвая зона. Так не бывает! Правда, Машка вспомнила, что однажды у них так и было, но тогда вышку возле соседней деревни еще не поставили. Или вышка уже была? Ладно! Неважно.

Чье-то покашливание у забора. "А-а, дядя Петя"!

"Здравствуй, Машенька. С женишком приехала"? - умилился дядя Петя и протянул Славику руку поверх забора.

"Слава. Очень приятно", - отвечая на рукопожатие, Славик понимал, что говорит не то и не так.

Дядя Петя обстоятельно расспросил Машку о здоровье Палыча (ее папа), Сергеевны (мама), Таньиваны (бабушка), выразил глубокое удовлетворение от того, что все они совершенно здоровы. Машкины слова о том, что в университете у нее "все нормально", вызвали у него удовлетворение не менее глубокое. Затем последовал рассказ о его хозяйственных и семейных делах. Было ясно: соблюдает некий политес перед тем, как попросить денег. Машка дала ему сколько-то мелочи, и он откланялся.

- Нас прошлой зимой подломали, так родители на него думают, взяли так, ерунду, да и что тут брать?

- А часы с камина? - улыбнулся Славик.

- Так мы сначала и думали, что их того, - рассмеялась Машка, - к тому же, наверное, самая ценная вещь в доме. Но на следующий день часики вдруг появились, причем на том же самом месте, представляешь! Дядя Петя заходит во двор, лицо честное-честное. А как в открытом окошке увидел часы, ну да, опять на камине - аж поперхнулся. Пулей вылетел. Но после пьянки, разумеется, все забыл.

- Мистика, - иронизирует Славик.

Ужин на веранде. Та нехитрая снедь (его умиляет это книжное слово), что они привезли с собой, вдруг оказалась божественной. Ну да, потому что веранда, воздух, едва различимый шум поезда сквозь толщу леса, хор цикад в саду. И вино, что он взял по пути на вокзал, в общем-то наугад, тоже казалось сейчас необыкновенным.

А вот уже ночь, гущина ночи. А у нас на веранде лампочка. Холодно. А у нас на веранде тяжелые колючие одеяла.

Осторожно, дабы не разбудить, снял ее голову со своего плеча, выбрался из кровати. Она - Славик понял вдруг, что впервые видит ее спящей. Были встречи, пока нет родителей, пока ее брат еще в школе, а вот спящей... Начал подкладывать ветки в потухший было камин. Кажется, они просчитались, мало набрали, до утра не хватит. Камин действительно слишком много жрет. Когда Власть разрешила гражданам собирать валежник, вряд ли могла себе представить, как много будет жрать этот камин. А у него, Славика, вчера опять все закончилось быстро, то есть быстрее, чем ему хотелось. И Машка, конечно же, за ним не успевает. Просто из такта говорит, что ей "и так хорошо". Так что ни "перемена обстановки", ни романтика дачи, ни лесной воздух, ни красное вино ему не помогли. Во всяком случае, пока. Сам не зная зачем, снял часы с камина. До чего же уродливы и показывают какую-то хрень. Проходя через кухню (выход в коридор, ведущий на веранду здесь), поставил, почти что бросил часы на стол, под портретом деда.

Войти в сортир не решился. Не хватало еще наступить там на какую-нибудь живность, пусть у него и был фонарик. Помочился рядом со "скворечником".

Небо. В городе не бывает, не может быть таких звезд. Мир сейчас был очищен от всего своего наносного, от себя самого... за ради того, чтоб совпасть с сутью, истиной, сущностью собственной. В общем, примерно так, - одернул себя Славик.

Счастье - вкус, осязаемость, плоть - не слова "счастье", а самого счастья.

Холодно. Холод уже пробирает. А все-таки холод сладок сейчас. И счастье какое, вернуться к камину, обнять так беспробудно, по-детски спящую Машку...

- Ты, по всему судя, хотел бы спасти этот мир? - голос, совсем близко, на тропинке, огибающей их участок. Голос принадлежал достаточно старому человеку и, как показалось Славику, несколько играющему в старость.

- Я не настолько наивен, - его собеседник был молод. Голос дрожал от искренности, предчувствия будущего и самоуважения.

- Расслабься, - перебивает старик, - стоит ли сдерживать себя в лучшем своем во имя культурных и метафизических стереотипов, принимаемых нами за последнюю мудрость. Даже, если стереотипы и будят мысль, и волнуют кровь, и, к тому же, они достаточно "правильные", но это именно стереотипы.

- Вы иронизируете надо мной или меня провоцируете?

- Кажется, совмещаю.

Юноша негромко рассмеялся.

- Спасать мир, который сильнее во многом, устойчивее и уж точно, что реальнее нашего? - старик, вдруг сменив интонацию, - А может быть так и надо?! И только так. Но то, от чего мы хотим этот мир спасать, вполне вероятно, есть способ его бытия. В последнее время мне кажется так.

- Я понимаю, примерно, о чем вы, но спасать все равно надо, - смутившись, добавил. - Тем более надо. Только теперь в полноте понимания...

- Это все ж таки слова, слова и только, - вздыхает старик, - пусть, скорее всего, опять-таки правильные. А вот полнота, пусть, в данном случае, как ты изволил, "полнота понимания" - она не из мира, не в преодолении-спасении мира и не в его приятии...

- Тогда в чем?

- Может, в попытке уйти от смыслов и истин.

- Но к чему же тогда? - перебивает молодой собеседник, - к чему-то, что выше или же вместо?!

- К истинам, смыслам. - Старик заговорил страстно, - Но правда и там, и там. Подлинность и там, и там. Вечность и там, и там. Пусть в своих пределах. Но пределы и там, и там. Да, они разные, но это пределы - не беспредельность. И вина, и бессилие и там, и там.

- А что в зазоре? - спрашивает молодой собеседник.

- Все.

- То есть человек в полноте своей безысходности? Неужели это важнее спасения мира? Я пытался... подошел вплотную к тому, что мир спасти нельзя, а вы доказываете мне, что мир спасать и не надо! Что есть кое-что поважнее!

- Я не об этом, - перебивает, раздражается старик, - я всего лишь о последней глубине. А ты по-прежнему ждешь от меня инструкций, и только. Так вот, глубина - она не для... будь даже для спасения мира, преображения реальности и всего такого прочего. Она просто есть. А мир спасают вещи попроще... если, конечно, спасут. Но если эта самая глубина есть, значит стоит спасать попытаться.

- А ради самого мира, такого как есть, неужели нельзя и не надо? И можно ли спасти мир, вот так презирая его? А вы сейчас прячете это презрение от самого себя, считая, что просто "знаете этому миру цену".

Голоса звучали уже возле калитки. Славик знал, от калитки дорожка сворачивает к даче стоматолога, значит, людям не спится, гуляют себе, разглагольствуют. Интересные какие пошли стоматологи.

- Ладно, заболтались мы с тобой что-то. А нас, наверно, уже заждались. Опять придется выслушивать все эти упреки в непунктуальности, безответственности и вообще...

Скрип калитки. И эти двое входят к ним?! Вот они в полосе лунного света: высокий сухопарый старик, не старик даже, просто пожилой, и юноша в какой-то хламиде ли, тоге. Что за маскарад? И что они, ошиблись дачей, что ли?

Не прекращая разговора, не меняя шага, спокойно идут к дому, поднимаются на веранду, вытирают ноги о коврик, заходят в дом, закрывают за собой дверь изнутри.

Славик орет. Колотит в дверь, трясет ее за ручку, пытаясь расшатать, сорвать задвижку. Казалось, еще чуть-чуть, но никак. Все бы отдал сейчас за то, чтобы это было всего лишь кошмарным сном.

Ему открыли (за поднятым им шумом Славик все же услышал шаги и успел встать в защитную стойку). На пороге Машка, заспанная, испуганная, недоумевающая: "За тобой гонятся"? Слава богу, цела, Схватив какую-то лопату, с лопатой наперевес побежал по комнатам. Никого. Вообще, ни следа, ни намека. И все окна заперты изнутри. И стало страшно. Только теперь это другой страх.

Он открывал подпол (напугал мышей, а те напугали Машку), лазил на чердак и знал уже, что не найдет. И еще одна разновидность страха: страх невозможности понимания, безобразный, унизительный и отупляющий.

- Может быть, все-таки объяснишь? - Машка теперь уже сердится.

- Как ни странно, вопреки всякой логике, я точно знаю, что не свихнулся.

- Об этом и речи нет, все нормально. Все в порядке, что ты! А может, это вино? Ты вообще, где его брал? Неужели в ларьке?

- За тебя, дурочку, перепугался до предынфарктного.

- Но ты же уже видел, в доме нет никого. И не было. Хочешь, посмотрим еще раз.

- Да! Я уже понял - ни следов, ничего. Стоп! А на коврике?

- А на коврике мы с тобой целый день топтали.

- Хорошо! А дверь? Неужели сама изнутри закрылась?

Машка осеклась и принялась изучать задвижку, да какая тут задвижка, так, накидной крючок. В принципе, сам мог упасть и зацепиться за скобу. Они начали экспериментировать. Действительно, падал и зацеплялся. Но только, если, уходя очень уж сильно хлопнуть дверью. А он точно помнит, дверь закрывал осторожно, охраняя ее, Машки, сон. А она опять начала про сомнительное качество вчерашнего вина, да к тому же он как человек непривыкший к алкоголю...

- Я так сильно хлопнул бы дверью только в случае полного разрыва наших с тобой отношений, - Славик обнаружил, что к нему вернулась способность иронизировать. Но вскоре выяснилось, он поторопился, от иронии легче не стало.

При свете дня все показалось не так уж и страшно. Славик сам не ожидал.

- Подумай сам, - увещевала его Машка, - неужели люди, собирающиеся, как ты говоришь, спасать, или там не спасать мир, вошли бы в дом, чтобы стырить вилки-ложки из нашего буфета, или же надругаться надо мной? Ничего же не произошло вообще.

- Так это как раз самое тягостное.

- Получается, лучше было, если бы надругались?

Ну что он ей скажет? Что не уверен - люди ли это были вообще? Да и не в этом дело даже, то есть не это главное. Он столкнулся с необъяснимым. И понимает уже, что и не объяснит, только дойдет до полной ерунды в процессе, до какой-нибудь гадости. И вдруг как спасательный круг: а нужно ли объяснять? Разве не может быть не существенного, пустякового необъяснимого?

Ну вошли и исчезли - вдруг это есть только то, что он видел и ничего больше, никаких тебе таинств, тайн "мироздания и бытия". Чувствовал все-таки, что обманывает самого себя. Пускай! Машка дала происшедшему вполне "материалистическое объяснение" - в конечном счете, свела все к тому, что это психический феномен. А проблемы с красным вином у него действительно иногда бывают - то в голову вступит, а то просто все становится каким-то мутным. Но он же взял не какую-нибудь бурду! Дорогое, качественное, что бы "последствий" уж точно не было. А получается, "последствия" все-таки были? Но чтобы такие?!

- Другими словами, Машка, ты хочешь, чтобы я посчитал все это галлюцинацией?

- Лучше уж так, чем сойти с ума, - теряет терпение Машка.

- А разве у нормальных бывают галлюцинации?

- Будем надеяться, что да.

- Но я же помню! Я видел. Вблизи и отчетливо. Слишком отчетливо.

Ты просто веришь, что помнишь, веришь, что видел - пресекла она. - Есть объяснение? Есть. И не надо умножать сущности или как там?

И Славик почти согласился. И стало легче. Вроде бы. А в Машкиной версии была логика. У нее, хотя бы, сходились концы с концами. Он же этим похвастаться не мог.

Позвонила мама (за калиткой мобильник брал отлично). Как там и что у Славика? И это, как ни странно, сколько-то успокоило. Занудство мамы как доказательство правильности мироустройства, подтверждение его рационалистических оснований? И как-то нет уже места юношам в тогах, мгновенно и бесследно исчезающим в доме пришельцам. Слово "пришельцы" царапнуло вдруг. А старичок-то говорил о спасении этого мира, то есть другого для этих двух собеседников. Не их мира! Нет, лучше остановиться. ( Пока не поздно, да?!) Машка права - ни шагу дальше. Разве сам он не мог сказать при случае: "этого мира"? Сто раз говорил. И Машка говорила. Но ему никогда не пришло бы в голову "спасать мир", это были не его мысли, не его уровень. Конечно, в бреду можно принять себя за Эйнштейна. Но разве в бреду перескажешь теорию относительности, если ты ее не знаешь вообще? Машка считает, что "перескажешь", начинает ему о подсознательном, о коре и подкорке.

- Машка, давай-ка вернемся в город.

- Еще чего!

Машка отшучивалась, язвила, старалась, как могла, приободрить, "вывести из состояния":

кажется, она связалась с сумасшедшим, да к тому же еще и с трусом. Нет, какого! Нормальные сумасшедшие обладают безумной храбростью, по статусу. А ей и здесь не повезло! Она не хочет, чтобы у ее детей были такие гены. Назло остается на даче. В воспитательных целях.

Все закончилось любовью. Получилось ярко и страстно. Уже после мелькнуло: неужели абсурд и ужас этой ночи так все обострил у него?

Светлый просторный лес, речушка, заросшая кувшинками - все здесь в пользу того, что надо просто забыть события этой ночи, постараться. И не из малодушия, а ради... тут он растерялся - ради полноты и осмысленности жизни? Ради этого стоит. Это важнее "необъяснимого" или что там было... Важнее собственных видений ли? фантазий? И чувство, что ты преодолел, поднялся над собственными фобиями, страхами - смог!

И река: столько покоя, умиротворенности - какие уж тут ночные страхи, и как-то не верилось, что здесь, пусть когда-то очень давно, сказать, в другую геологическую эпоху, утонул Машкин дед.

- Слушай, Машка! А вдруг ваша дача есть какой-то портал?

- О-о-о! Так ты догадался? А мне родители велели тебе не говорить, - подхватывает Машка. - Решила, раз он иронизирует, острит, значит, успокоился, наконец-то. Ну и ладно. (Ей было приятно, что ночью он так перепугался за нее.) - Только, Славик, это та-а-кая тайна, что теперь мне придется тебя отравить.

Перед сном он, пусть и посмеиваясь над собой (демонстративно посмеиваясь), положил у кровати топор, в коридоре поставил ведро для естественных надобностей, чтобы ни ему, ни Машке не выходить ночью в сад. А дверь, помимо крючка, заблокировал черенком лопаты. Маша измывалась над ним от души, соорудила из двух палок крест, повесила над кроватью, долго жаловалась, что нет у них серебряных пуль, но если расплавить на огне серебряную ложечку, у них, кажется, где-то на кухне одна такая была. Окончательно убедила себя, что у Славика был срыв, и только, к тому же, ему просто-напросто нельзя пить, а она занимается сейчас с ним "некоторой психотерапией", а завтра Славик будет уже полностью в норме.

Ее разбудили голоса. (А Славик и так не спал.)

- Конечно же, страна обречена. И не сделаешь ничего.

- А если все же попробовать спасти? - интонация была не без глумливости.

- Конец истории, закат цивилизации уникальной нашей? Между прочим, для меня как обывателя здесь есть и свои преимущества. Моральные, в том числе.

- И когда только наши научатся попадать по мячику?! - подключился к разговору еще один голос.

- Ой, мальчики! А давайте вернемся. Так холодно. - Немолодая женщина явно считала свой голос чарующим.

- Ах ты рыба моя, замороженная, - засюсюкал досель молчавший, судя по голосу, крупногабаритный и преисполненный самоуважения муж.

- Как хотите, но я нашел себя в даосской йоге, - новый голос.

- Вот все говорят Верона, Верона, - теперь говорила женщина средних лет, - Ну была я в этой Вероне. И что? Грязно там.

- Лариска права, пойдемте в дом. Там столько еще не выпито, - судя по голосу, этому уже хватит.

Компания удаляется. Слов уже не разобрать. Только общий гул и женский смех.

- Ну и вот весь твой портал, - потрепала его волосы Машка.

Вдруг скрип калитки. К ним вошли. Славик схватился за топор. К ним шли крадучись. Славика начинает трясти. Женский, уже под окнами:

- Ви-тек! Может, не надо, а? Мне как-то...

- Не бзди, рыба моя. Эти раньше июля сюда не заявятся.

Машка щелкнула выключателем, зажегся ночник. Под окнами выругались и ретировались.

- Это у стоматолога, - пояснила Машка. - Гуляют. Виктор Игоревич, так его, кажется.

- А чего они здесь забыли?

- Скорее всего, перепихнуться хотели, по-быстрому. В ночном лесу для этих целей пока еще слишком сыро и холодно.

- А почему не у себя на даче?

- Славик, ты прямо как маленький. Значит, на даче у него сейчас жена. А мы действительно раньше июля здесь обычно не появляемся. Как они только дым из нашей трубы не заметили? Вроде, не очень-то и пьяные. Ладно, давай-ка спать, Шерлок Холмс.

День выдался солнечный, ясный. Гуляли, любили - все было просто, легко и счастливо. И Машка... кажется, он ни разу еще не видел ее такой. Чувство такое, будто их еще больше сблизил этот его "ночной срыв". Что ж, ради этого стоило?

Только раз его кольнуло: а ведь комизм нынешней ночи не отменяет необъяснимости и абсурда ночи первой. Но он вдруг объяснил себе закрытый изнутри крючок. Закрывал дверь настолько осторожно, так боялся разбудить Машку, что повернул дверь под другим углом. А под другим углом крючок вполне мог закрыться сам. Надо будет проверить. Тут много не надо, чуть другой угол и все. То есть, ларчик просто открывался? Закрывался, в смысле. И не хватало еще, чтобы выкрутасы собственного разума испортили ему... он же счастлив, и это главное. Конечно же, главное. И вдруг мысль: даже, если этот (нецензурное прилагательное) крючок десять раз сам защелкнулся - то, что он видел и слышал той самой ночью, было реально. А он все пытается обмануть себя. Да что там! уже обманул, если называть своими именами. Но как тогда быть с сегодняшним счастьем? А почему, собственно, то, с чем он столкнулся той самой ночью не совместимо с его счастьем? Необъяснимое, да? И он не объяснит. И что из этого?! Жизнь продолжается. И настолько ли важно это необъяснимое? С чего он взял, что оно вообще имеет отношение к нему? То есть как? Пусть себе заходят к ним в дом, когда им вздумается? Пусть запирают двери, исчезают бесследно? Не так уж и страшно правда? А если завтра они вдруг останутся?! Получается, ему нужна не разгадка, не раскрытие, не явственность, но лишь гарантии безопасности и доказательства собственного психического здоровья? Именно! И он в этом прав совершенно. И Машка права. А вся фигня насчет "спасения мира"... кажется, это необъяснимое слишком словоохотливо, вообще избыточно. Главное, что он устоял, справился с собственной психикой, не говоря уже о психосоматике.

Тусклую лампочку на веранде заменил на стоваттную, найденную им на антресолях (лишь бы выдержала проводка), пусть горит всю ночь. "Да, конечно, отгонять силы тьмы и соседей", - комментирует его усилия Машка.

Уже к ночи вдруг: а все необъяснимое легко объяснить, если Машка с ними заодно! Чушь, бред, мерзость, но... И он пошел по цепочке причинно-следственных: пока он ломился в дверь, выпустила их через окошко, спокойно заперла окно изнутри и, с самым невинным видом, пошла встречать его, по дороге могла стереть их следы в коридоре (там же всегда лежала половая тряпка), если следы вообще были, сейчас сухо и нет грязи. Но зачем? Зачем?! Так! Если он задает такой вопрос, значит, еще не свихнулся... полностью. А если он вдруг найдет ответ?! А последняя электричка уже ушла, уже поздно. Она испытывает его. Это какой-то тест? Но тест на что?

Неужели таким путем хочет удостовериться в психической устойчивости отца ее будущих детей? Бред! А что, если это просто розыгрыш?! Вот такой, злой немилосердный, тяжеловесный, по сговору с какими-то соседями. Может, и задумывался как веселый и милый, но получился злым и тяжеловесным. Нет, Машка не могла. И эта ее тревога за него и все попытки помочь... такое имитировать невозможно. Другая в ужасе сбежала бы от внезапно глюкнувшего друга. (Сегодня у него люди в тогах исчезают в доме, а завтра тебя же задушит в кровати!) А, может, потому и не сбежала, что сама же придумала и продолжает розыгрыш? Но причины, цели нет. Нет и не может быть! После розыгрыша всегда наступает восторг разыгравших - вот какие мы молодцы, хи-хи, ха-ха, в этом весь смак. Но Машка?! Как все-таки низко он мыслит! Паршивый привкус какой, будто поймал себя на мысли об инцесте или о том, что неплохо, если б Машка вдруг умерла, тогда бы он мог познакомиться с кем-то получше и без угрызений совести перед брошенной Машкой. Только в этих двух вариантах его извинило бы, то, что это так, не всерьез, просто похоть души и мысли (было б так, наверное, если б такие чудные мысли, в самом деле, его посетили), а вот насчет того, что Машка с ними заодно!

Но он же любит ее. Любит! А все остальное вообще не имеет никакого значения.

Сказал ей:

- Пойти, что ли, перевернуть ту твою бочку под стоком, - делано рассмеялся, - вдруг те двое как-нибудь умудрились в ней спрятаться.

- Дурак! - она-то думала, что все уже позади, он разобрался в себе, отвлекся, и все у них стало по-прежнему... и неприятно от того, что он вот так обошелся с ее детским воспоминанием и сделал это специально, демонстративно даже.

Он извинялся долго, неумело, чуть ли ни фальшиво. И ненавидел себя за собственную бездарность.

Ночь. Слава богу, последняя. Конечно, надо им было уехать. Зачем он подчинился Машке? Ночью гуляла все та же компания: те же самые голоса, те же самые разговоры. Машка, пробормотав что-то такое про дежавю, уснула. Кажется, она его простила. Счастье, что она отходчива. Скрип калитки, к ним вошли. Неужели, дежавю до такой степени? Славик поднялся, подошел к окошку. Двое ведут третьего. К ним на веранду. Ведомый с мешком на голове, руки за спиной, очевидно, связаны, воли к сопротивлению нет. Славик поразился, как ясно работает голова, в то время как сердце и прилегающие сосуды сейчас полопаются от напряжения. Но самое страшное - противоестественное и страшное: эти двое вполне добродушны, этакие студенты, возвращаются из экспедиции ли, с практики, не ожидали сами, что найдут редкостный экземпляр жука или бабочки, сейчас удивят своего препода.

Все было настолько реально, что Славик понял, что сошел с ума.

Кто-то в сенях спокойно совершенно спокойно снял крючок, вынул черенок лопаты, которым Славик и в эту ночь заблокировал дверь, и впустил их в дом. Славик, покрытый крупным, леденящим потом стоит, вцепившись в свой топор, понимает, что не сможет ни броситься к ним, ни закричать. Прийти на помощь их жертве не сможет. Сдвинуться с места не сможет! Если он сейчас сошел с ума, то это был бы лучший вариант. Скрип кухонной двери, шаги по линолеуму кухни отличаются от шагов по дощатому полу коридора, и все стихло. Неестественная, чрезмерная тишина. Он не сразу понял, они не дошли до окна кухни, шаги оборвались где-то возле кухонного стола. А там ни подпола, ничего.

- Славик, ну давай еще раз, - причитает Машка, - видишь крючок на двери, черенок на месте тоже, дверь, как ты ее запер, так и есть, да? - срывается, - Никто не трогал эту сраную дверь! - Машка берет себя в руки, но ей страшно, теперь уже по-настоящему страшно за него. - В коридоре, видишь, ни следов, ничего. А вечером был дождик, так что следы должны были быть. На кухне, пойдем на кухню, давай, смелее, ну...

Они проверили мобильники, по-прежнему мертвая зона. А выйти сейчас за калитку... они не смогут, сколько бы Машка не убеждала его и себя, что здесь вообще ничего не случилось.

Она гладит его голову. Эта ее интонация успокаивающая, обволакивающая. Он не ожидал от Машки. Будто она стала вдруг, в эту ночь, мудрее и старше него. Ближе к рассвету так и задремали обнявшись.

Славик проснулся. Точнее, очнулся от неприятной полудремы. Очень хочется пить. Пошел на кухню. Пошел с топором. Сейчас докажет себе, что сохранил хоть какое-то присутствие духа и здравого смысла, может дойти до кухни. За окном, в саду соловьи. Им нет дела до необъяснимого, что, походя, не заметив, прошло мимо Славика, зацепило плечом. И хорошо, что так. Страшные, мерзкие тайны должны знать свое место.

А-а!

На кухне сидел, пил чай старик. Не тот, что из первой ночи. Может, лучше было, если б был тот старик. Тот все же был не совсем реален, а этот слишком реален

. Тот был далеко, а этот на расстоянии вытянутой руки.

- Слава, садитесь, пожалуйста. Кстати, ваше полное имя Ярослав или же Вячеслав? - В голосе и манерах было что-то от профессиональной, слегка сахарной доброжелательности психиатра.

- Владислав, - Славик понял, что и в самом деле сел на табурет, по другую сторону стола. "Может, мне сейчас действительно нужен психиатр".

- Что же, Владислав, все ж таки попробуем объяснить необъяснимое, - Старик отхлебнул из стакана в тяжелом подстаканнике, точно таком, какие бывают в поездах. Когда разбирали ящик с посудой, Машка нашла пару таких и оставила в ящике. Сам ящик они запихнули подальше, на антресоль. Славик поразился, какую ерунду фиксирует сейчас его сознание. Еще сильнее вцепился в топор, что лежит у него на коленях. Стакан с подстаканником при каждом глотке старика позвякивали, дзенькали так, будто хотели доказать Славику, что все происходящее материально, реально и отнюдь не галлюцинация. Но Славик понимал, это как раз могло быть свидетельством совершенно противоположного.

- Видите ли, Слава, кроме пространственных и временных измерений реальность имеет еще и смысловые, как оказалось, - старик поставил стакан на стол, - Смысловые измерения, скажем точнее, смысло-временные... Но, если во времени наши с вами измерения отличаются с точки зрения обыденного сознания непринципиально, - он кивнул на те самые часы, которые Славик в первую же ночь снял с камина и поставил сюда, на кухонный стол. Часы, как и тогда, показывали какую-то хрень, только теперь это уже была другая хрень, и существенно большая, - то, что касается измерений смысловых...

- И что же, - Славик показал на электронный циферблат, - там другая скорость вращения Земли? - он собрал всю волю и заставил себя говорить язвительно.

- Просто иные системы учета времени весьма своеобразно преломляются на ваших приборах. К тому же это шутка. И довольно невинная, правда? - старик усилил нотку "доброжелательного психиатра". - Смысл там во времени, разумеется, но именно он определяет, можно даже сказать, моделирует время, имеет ряд тех преимуществ перед ним, которых нет у него в вашем измерении.

- Хотите сказать, что вы из другого смысла?

- Смыслового континуума, - мягко поправил его старик.

- Вы намекаете на то, что в вашем измерении с временем что хотят, то и делают? - Славик не ожидал, что спросит это, не понимал, зачем спрашивает. - Это что, какая-то параллельная вселенная?

- Не будем сейчас спорить о терминах. Хорошо? - и тут же: - Ухватить, сохранить то, что время не может удержать в самом себе, то, что оно ничтожит в этих своих "еще не", "уже не", - улыбнулся краешком рта, - остановить мгновение, умножить его плотность и силу, хотя бы... сделать неисчерпаемым - в том мире сие перестает быть метафорой, становится реальнее, реалистичнее, нежели в вашем. И из этого "реализма" можно разглядеть кое-что в вашем мире, не слишком-то доступное для вас, закамуфлированное законами протекания вашего времени.

- То есть, вы намекаете, что у вас есть какая-то, недоступная нам свобода от времени? Если, конечно, это "у вас" действительно существует, - спохватился Славик. И тут же, с максимально возможным ядом. - Подозреваю, что все это в вашем мире ради какого-то неимоверно великого смысла. - Славик сообразил, что надо держать топор по-другому, чтобы, не тратя время на замах, ударить сразу, если что. В этом был смысл.

- Не только, - улыбнулся его собеседник. - И, увы, не всегда. Там есть место и ложным смыслам.

- Только сначала надо еще понять, что смысл ложный именно. Кстати, а кто должен понять? То есть, кто заведует критерием и в чьих руках аршин?

- Отказ от аршина сделал ненужным скальпель. А критерием там абсолют.

- Вот как! Неужели абсолют может обойтись без скальпеля?

- Абсолют в полноте понимания собственной неудачи. И что по сравнению с этим время, хронос? И что по сравнению, слово.

- Но разве смысл не есть слово? - Славик, опять же, не понимает, зачем спрашивает.

- Посредством слова, но смыслы над и за словом. Так, кстати, "легче" тем смыслам, что в слове, из слова - сознают себя в своих пределах.

- Но при чем здесь эта дача? При чем здесь мы с Машкой, в конце концов?! Здесь что, действительно некий портал, контактная зона, где, как вы говорите, смысловые измерения пересекаются?! - Славик понял вдруг: все это какая-то мистификация.

Необъяснимое оказалось игрой?! Призвано удивить? потрясти? развлечь? подавить? уничтожить?

- Это не игра, - старик угадал его мысль, и те, - подбирая слово, он щелкал пальцами так, будто хотел добыть его из воздуха, - эффекты, что так поразили вас, - добавил тут же, - как поразили бы на вашем месте любого. Это не против вас и не... - он опять ищет слово, - просто побочные эффекты, не более.

- Издержки процесса, - издевательски подхватывает Славик. - Наверное, от избытка смыслов.

- Именно побочные, на этом и остановимся, - отрезал старик. - Из игровых элементов здесь разве что, - он показал на свой недопитый стакан чая в "железнодорожном" подстаканнике, - ну и мои манеры, - он улыбнулся, - в частности, "глаза с добрым лукавым прищуром" и прочие ходульные атрибуты показного добродушия.

- То есть добродушия нет? Да! А вы здесь, извините, кто? Медиатор? Какой-нибудь страж?

- Не торопитесь, Слава. Пока скажу вам только - я изучаю. Вы же, когда успокоитесь и поставите, наконец, в угол свой топорик, наверняка захотите узнать: как структурирована такая реальность, как соотносится она с пространственными плоскостями, где ее границы и так далее, и так далее, да? Вот я и пытаюсь понять хоть что-то здесь. В меру отпущенного мне. Жаль, что мера эта, увы, не очень... А вы, Слава, я так понял, учитесь вместе с Машенькой? - кольнула Славика эта его "Машенька", может хватит уже "показного добродушия"! А что он еще знает о нас? Он следил за нами, подслушивал и подглядывал? - Насколько я понимаю, на филологическом? - продолжает старик, - Это не слишком удачно. В смысле, вам, в таком случае, придется поверить мне на слово - все, о чем я вам сейчас пытался... все, что вы видели здесь, в эти дни - не назло квантовой механике. - Добавил. - Почти.

- Ну, а смысловая плоскость... смысл, он чей, в таком случае, ваш? - Славику понравилось, что он теперь говорит раскованно.

- Сначала, я так и понял эту реальность. Но оказалось, что нет. Все, кто там, все, что там - все на равных правах. А вот сами "смысловые измерения", их количество и судьба: быть ли им "свернутыми" или же здесь их бытие и драма...

- Да, да, да! - перебивает Славик, - это уже зависит от каждого, все понятно. Но вы же изволили, - сам не ожидал, что его пробьет на такой слог, - утверждать, что смыслы не просто превосходят хронос, так сказать, по онтологическому своему статусу (с этим трудно спорить, ибо здесь мечта, и боль, и страсть, да?) но и, как вы опять же изволили, моделируют время. А вот здесь, извините! Моделируй, не моделируй, все равно, ты не повелитель времени, а его корм. Субъект смысла беззащитен перед временем.

- Именно! - Старик, показалось Славику, был очень даже доволен этой его тирадой.

- Но какие же тогда "смысло-временные измерения"?! Какая, к черту, параллельная или там перпендикулярная реальность?! Вы изучаете царство теней? И чем ваш смысл может тогда отличаться от нашего?

- В том числе тем, что он все-таки есть.

- И что же в нем такого, что недоступно нам? - и тут же: -Так просветите, укажите как, чем и во имя чего жить, - Славику даже сделалось легче от этого своего сарказма.

Машкины шаги в коридоре: "Славик, ты здесь"? Вошла на кухню, глянула и задохнулась. И обморок.

Вместе со стариком бросились к ней (Славику пришлось отложить топор), посадили в кресло, что наискось от стола. Старик, оттолкнув растерявшегося Славика, похлопал ее по щекам, побрызгал водой.

Пришла в себя:

- Дед?!

У старика блеснули слезы.

- Не может... - ей опять не хватало воздуха, - не может... не может...

Славик пытался заставить себя хоть как-то соображать.

- Я зашел туда так, из исследовательского интереса, - старик обращался то к Маше, то к Славику, - можно сказать, посмотреть. И не сумел вернуться, - помедлил, но все же сказал, заставил себя сказать, - и не сразу понял, что не хочу возвращаться.

Славик глянул на портрет на стене. Как он мог не заметить?! На портрете была бородка, профессорская. И нужна была для того, чтобы обозначить принадлежность к цеху. А сейчас ее нет. К тому же, сейчас он на двадцать лет старше своего портрета. Как минимум, на двадцать лет. Когда старик оттолкнул его от Машки, оказался неожиданно крепким, в прикосновении (ладонь пришлась чуть выше локтя Славика, между локтем и коротким рукавом футболки) не было ничего такого, не то что странного... ладонь как ладонь. То есть, он не фантом, не инопланетянин, не мертвец, не живой покойник. (Славка вдруг принялся язвить на собственный счет.)

- И ты...- пыталась Машка.

- Мои чувства ко всем вам, - оправдывался старик, - они есть, конечно же, но они всегда были поверхностные. Искренние, но поверхностные. Почему-то получалось так.

- И ты... ты все годы был здесь, с нами, когда мы приезжали на дачу? - наконец удалось сказать Маше.

- Не всегда. Эта, как выразился твой друг, контактная зона работает по довольно сложному алгоритму. Вспомни, когда вы были здесь, у вас далеко не всегда пропадала мобильная связь.

- Но как ты мог, вот так все годы преспокойно быть параллельно нам? И сердца хватило?!

- У нас всегда было так. Только теперь это перестало быть метафорой, - сострил старик, но у него получилось кисло.

- Так этот самый смысл, - заговорил Славик, - я-то хотел услышать от вас о структуре смысла, об устройстве... а в чем он, в чем?! Вам всем там что, открылась Истина? Свет пролился? - Славик не понял, это у него вопрошание или издевка.

- Вряд ли, - старик говорит сейчас каким-то новым тоном, - в нашем, то есть, в том мире меньше истории, больше онтологии... вообще бытия. Меньше поверхностного, наносного. Но и с глубинным, главным тоже не очень - правда, они знают свое место, не обольщаются на собственный счет, сознают вину. Вашим же смыслам такое как правило не дано, не дается.

- Значит, это покой?

- Смысл не "наш" и не "ваш", поймите, Слава. Его отсутствие, его невозможность становятся моментом усложнения смысла, залогом новой его глубины, способом его бытия.

- Эта какая-то претензия на победу над Ничто, да? Но, судя по вашему тону, вы видите в этом счастье. Это счастливый мир? Там есть гармония? - задумался Славик.

- По сравнению с миром вашим, там больше тоски, - говорит старик, - может быть, больше безысходности. Любви не больше, наверное, чем в вашем мире, - тут же одернул себя, - в нашем, да. Но чистота любви, тоски, безысходности... дается чаще. И, в конечном счете, получается больше милосердия, доброты, все того же бытия.

- А двое ваших, что затащили сюда человека с мешком на голове - это от избытка доброты или милосердия?!

- Это из института исторического моделирования и антропоцентрического прогнозирования, - отмахнулся старик. - Изъяли из вашей реальности того, чья... э... жизнедеятельность, по их прогнозам, обернулась бы в не таком уж далеком будущем бедствием для вашего мира. Подробностей я не знаю. Да они и не обязаны меня посвящать. Но, будем надеяться, теперь в вашем будущем будет меньше на одну войну. Скажите, наивно? Конечно, наивно. Но все-таки действенно.

- И давно это так? - Славик вдруг сделался вкрадчивым. - Давно уже ваши ходят к нам нас спасать, улучшать нашу историю, проводить выбраковку в нашей популяции?

- Институт, громко сказано, конечно. Собрались несколько чудаков, нашли себе нескольких юношей, так сказать, с горящими глазами. Кстати! В том молодом человеке, что в первую ночь зашел вместе со своим наставником в дом (раз уж ты это видел) ты ничего не заметил?

- А что, собственно, кроме тоги?

- В принципе, это ты, Слава.

- Вы намекаете, что это я в каком-то своем инобытии в той, в параллельной вселенной, другой, вашей смысловой реальности?

- Поначалу я и подумал так, а теперь бы сказал: это ты, каким станешь, можешь стать... Или же ты, каким ты уже не успел стать.

- Но я не хочу. И не слишком разделяю его пыл... да и по существу. - Слава богу, что я не успел им стать.

- Вот именно, - Славик не понял, старик обрадовался или же издевается.

- Дед, ты, кажется, хотел объяснить, почему "ваши" залезли с ногами в нашу жизнь, - Маша спросила, чтобы отвлечь его от Славика, не нравится ей такое его посягательство на Славкину душу и психику. Принужденно, фальшиво прозвучал сейчас у нее этот "дед".

- Что сказать, сегодня ребятам удалось, а завтра, вполне вероятно, погибнут ни за грош и все. Несколько энтузиастов пытаются хоть что-то подправить в вашем мире... то есть, в нашем, м-да. Так что не волнуйтесь, вашей свободе воли ничего не угрожает. Роль марионеток в руках иной сверхдоброй, сверхгуманной силы уж никак не уготовлена вам. Сами же вы сплошь и рядом не замечаете слишком многое из того, что могли бы понять и без помощи параллельной Вселенной.

- Я, конечно, может быть, тороплюсь с выводами, - говорит Славик, - но судя по тому, что вы сейчас здесь наговорили о той реальности, там могли бы и избежать соблазна сверхгуманности и сверхдобра.

- А они сейчас "изъяли" у вас человека не из сверхгуманности.

- По какому праву они лезут к нам, исходя из каких-то своих смыслов?! - возмутилась Машка.

- Они исходили как раз из ваших смыслов, - ответил старик. Продолжил, - В данном, сегодняшнем случае, просто исходя из элементарного здравого смысла, не более. Какой-то силы у нас особой и нет, не говоря уже о сверхсиле, наш мир, - тут же исправил на "их мир", - во многом слабее и уязвимее вашего... Разве что фора, какую дают несовпадение временных плоскостей и сам "портал", но пропускные его возможности ограничены, а по моим расчетам они должны были быть еще меньше, - тут же, меняя тон, - так что не переживайте, вам явно не грозит торжество добра.

- И, тем не менее, где гарантия, что ваши энтузиасты не ошиблись в своих прогнозах? У них что, магический кристалл; глянули и сразу ясно: вот новый Гитлер, тащи его сюда! А пусть даже и "Гитлер", как просчитать настолько ходов вперед, что получит он где-то власть такого уровня, что позволит ему стать собою, Гитлером, именно? Пусть у вас даже есть некая фора во времени, пусть вы что-то такое и видите из этого вашего времени, из своей смысловой плоскости, да? но предопределенности все равно нет! А если этот "Гитлер" так и останется школьным учителем или там руководителем фракции? Или дело вообще кончится тем, что он испортит жизнь только своей супруге, а?

- Да, ты, кажется, прав. Так наши мальчики могут перетаскать у вас кучу народу. - съязвил старик.

- А сама эта их активность в нашем мире, не несет ли она угрозу смыслам той реальности, о которых вы так вдохновенно здесь? - Славик не принял его тона. - И что, в их мире так все идеально, подправлять совсем уже нечего, вот и решили сосредоточиться на нас? И откуда мальчикам знать, что сегодняшняя их победа над нашим злом не приведет к какому-то еще большему злу через сколько-то там передаточных причинно-следственных звеньев, - распалился Славик.

- А откуда тебе это знать, Слава, когда ты побеждаешь или пытаешься победить зло?

- Я понял вашу издевку, Сергей Борисович, - Славик вдруг вспомнил, как звали Машкиного деда. Маша же от произнесения этого имени отчества вздрогнула. - Да! Я действительно никогда не "боролся со злом", не намеревался. И не особенно заморачивался из-за этой своей неспособности. Ну, не способен, что сделаешь... Мне бы вот универ окончить, в аспирантуре остаться, с Машкой куда-нибудь за границу съездить, что там бывает еще? И рассуждаю об ограниченности "победы добра" я не в самооправдание, не для того, чтобы встать в некую позу "над добром и злом"... но такая победа действительно ограничена.

- Да пойми же ты, наконец! - взрывается старик, - Не до победы, не до торжества! Удержать от... - перебивает самого себя, говорит тихо, - хотя мир погубят совсем другие вещи, может даже уже... что, впрочем, не исключает истории, прогресса и процветания (это я не о замечательном нашем Отечестве сейчас!). Я говорю без малейшей иронии - прогресс это хорошо и, в конечном счете, гуманно. И правильно, даже очень правильно - процветать.

- Тут у вас напрашивается какое-то "но", - говорит Славик, - Если вы о том, что мир губит пошлость этого мира... а вдруг она есть сущность, суть... во всяком случае, относится к ним, нравится ли сие нам с вами или нет. И ко мне вы здесь обращаетесь не по адресу, где уж мне противостоять ей... я сам носитель, в общем-то. Да и не слишком ли мы с вами требовательны? Требовательны и мелочны. Несколько меньше становится в мире крови и грязи - чего еще надо? Все-таки, это добро и, как-никак, торжество свободного духа и разума.

- Да и само "спасение мира" тоже может оказаться пошлостью, - сказал Сергей Борисович. Добавил:

- И пошлостью, в том числе.

- Так зачем же тогда спасать? - Маша говорит и не без испуга следит за Славиком.

- Вот и я думаю, зачем? - пожал плечами старик. - Вроде даже и незачем. Как-то вот незачем. Да, незачем - а вот просто.

- Это слишком высокая планка, - Славик подбирал слово, - для спасающего, да и для самого мира. Вот вы говорите "смысл, смысл", так в чем он наконец?! Дали бы нам его, намекнули б хотя бы. А то, получается, я должен вам на слово верить, что вы превосходите нас неким смыслом - верить и благоговеть. Только что-то мне, знаете ли, не благоговеется.

- Смысл, он не для превосходства и не для обладания, - буркнул Сергей Борисович.

- А что будет с тем, ну, которого только что "изъяли"? - Маша опять сбивает их разговор. Славик видит; что-то Машке очень и очень не нравится.

- Ты, наверное, воображаешь, что его посадят в клетку, - дает себя сбить старик, - или же запрут в клинику для вивисекции и опытов, дабы выявить первооснову зла? Просто будет работать приемщиком в химчистке, если захочет, конечно... может быть, в прачечной. А тысячи людей в вашем мире останутся живы. - Улыбнулся. - Представляете, только что случилось так, что останутся живы. Случилось так, что вы - Славик и Машка останетесь живы.

- Неужели, у вас, меняющих ход чужой истории, до сих пор еще нет автоматизированных прачечных? - попытался Славик.

- Дед! - выкрикнула Машка вдруг, - А что я должна сказать родителям?

- Родителям? - растерялся старик. - Не знаю. В общем-то, ничего.

- Сергей Борисович, почему, говоря об этом другом, вашем мире, вы почти всегда говорите "тот мир", "их мир"? - спросил Славик.

- А он так и не стал моим. И какой из меня, как ты давеча заподозрил, медиатор. Какой, к черту, страж! Мне не по силам, как выяснилось. А той реальности и не надо. Да и самому "порталу" это, в общем-то, ни к чему. Так что я всего лишь пытаюсь выяснить, как здесь все устроено. Но за двадцать лет не слишком продвинулся. А кто и что здесь я? Помните, у Чехова, одна героиня называла себя эпизодическим лицом, если я правильно помню, конечно, я все чаще теперь забываю подробности и детали. Так вот, я здесь лицо, самовольно влезшее, не понимающее намеков, что мне полагается освободить от своего присутствия эпизод.

- Вы способ осуществления смысла, - вдруг сказал Славик, - один из.

- Смысла, до которого не дорос толком. Остается только льстить себя надеждой, что это такое условие его осуществления, - улыбнулся старик. - Во всяком случае, здесь есть момент свободы, знать бы еще, от чего именно... наверное, от судьбы. А также от ее полнейшего отсутствия. Да! Я тут с вами уже два часа, а на табло, - он кивнул на часы на столе, - по-прежнему тридцать минут, сами видите, какого. Так вот, когда станет тридцать одна минута, контакт прервется. Сие будет выглядеть так, что я исчезну. Так что, не пугайтесь и поймите с "материалистических позиций".

Собирали вещи молча. Раз только Машка сказала, очевидно повторяя слова своей матери: "Он и при жизни был с причудами. Да и инфантильности хоть отбавляй". Уже перед самым отъездом (они затянули с отъездом, все приходили в себя) к ним постучали. "Боже"! У обоих оборвалось внутри. Подкрались, глянули в окошко. Машка счастливо: "Это стоматолог с соседней дачи". Какое счастье, что это сосед-стоматолог, он не будет спасать мир, не исчезнет бесследно посреди их кухни, не разведет тумана насчет смыслов.

- Ну, вы даете! - смеялся, шумел стоматолог. - Забаррикадировались чего-то. Только станкового пулемета не хватает, для полноты картины.

- Здравствуй, Машенька, - расплылась в улыбке супруга стоматолога. - Мама твоя звонила, беспокоится, что ты трубу не берешь.

- Здесь нет сигнала, почему-то, - сказала Маша.

- Странно! - удивилась супруга, - У нас все в порядке, а всего-то десяток метров влево от вас.

- По-н-я-я-тно, - многозначительно протянул стоматолог и подмигнул Славику: "Знаем мы, зачем вы тут поотключали свои мобильники".

- А заодно мама твоя сказала, что вы, оказывается, дачу продаете, - продолжила супруга стоматолога, - Вот мы и пришли посмотреть.

- Для нашего Гоши, - подтвердил стоматолог, - У них с Регинкой как раз намечается мелкий, второй, между прочим, так надо же будет деток на лето вывозить. А тут места восхитительные, природа, виды и, главное, мы рядышком.

- Это судьба, - сказала супруга и приступила было к осмотру дома.

-Извините, дача не продается, - вдруг выпалил Славик.

-Не понял! - удивился стоматолог.

- Я, Маша, с мамой твоей только час назад говорила! - всполошилась супруга стоматолога. - Мы как раз гостей до станции провожали и на обратном пути сразу к вам.

- А чего это ты, Славик, здесь распоряжаешься?! - возмутилась Маша. - С какого перепугу?

- Ну вы, ребята промеж себя разберитесь. Если что, знаете, как нас найти, - фыркнули стоматолог и супруга стоматолога.

Всю дорогу до станции Маша молчала, лишь изредка:

- Не было. Ничего и не было. Ничего вообще.

Наконец, Славик сказал ей, что было. У него получилось резко. Тогда Маша:

- Забыть. Продать быстрее. И жить как жили. Жизнь важнее смысла.

- Тебе страшно? Мне, да.

- Сложно, скорее, - задумалась Маша. И тут же:

- Зачем все это? Чего ради? Я хочу просто жить, родить двух детей, а не спасать мир. Просто жить, понимаешь? А не оплакивать неспособность мира подняться над самим собой, или как там? И чтобы смысл соразмерен жизни, ясно?

- "Жизнь важнее смысла", - кивнул Славик, - Это маленький, местами довольно приятный, идеологизированный смысл, выдающий себя за победу над идеологемами, над ограниченностью Смысла.

- Понимай как хочешь, - буркнула Маша.

- А ограниченность Смысла и в самом деле есть, но твой дед, кажется, нашел иной способ ее преодоления. Только преодолел ли?

- Не было. Ничего не было. Ничего вообще.

Уже в электричке спросила вдруг:

- А ты хотел сохранить нашу дачу, чтобы стать там "стражем" или "способом осуществления смысла"? - У нее получилось зло.

Кирилл Берендеев
ДВА МИЛЛИОНА ФУНТОВ

Известный на весь Спасопрокопьевск медвежатник Влас Копейкин получил, пожалуй, самое странное предложение, с которым к нему когда-либо приходили горожане. Речь шла о сотрудничестве. Влас, прежде работавший один, за исключением приснопамятного случая, когда ему пришлось вступить в банду, чтоб добраться до заказа, долго не мог взять в толк, почему он должен отказываться от золотого правила, а потом долго хмыкал, определяясь, как далеко сможет от него отойти, чтоб, не навредив нравственному кодексу, вернуться обратно. Уж больно предложение выглядело заманчивым. Шутка сказать, в сейфе, который Копейкину надлежало обчистить, находилось не меньше двух миллионов фунтов. Игнат Семишкин, хороший знакомый медвежатника, собственноручно, а так же при содействии вспомогательных инструментов, готовый помочь в непростом деле взлома и проникновения, пообещал аж четверть от уворовываемого, что для человека впечатлительного в рубли лучше не переводить, эдак его столетней зарплаты не хватит для сравнения. Влас тоже решил не рисковать в математических упражнениях, решил уточнить, откуда у несуразно щедрого заказчика данные о сейфе, и почему до сих пор о богатом кладе никто в городе ни слуху, ни духу.

- Федька Бык, покойник, когда работал в республиканском министерстве геологии, в шестидесятых еще, получил подряд для экспедиции в Израиль, - докладывал Копейкину Семишкин, для убедительности тыкая в планшет покойного, нет, не электронный прибор, но кондовый кожаный портфельчик, носимый через плечо людьми служивыми или посыльными, а порой и теми и другими одновременно: фельдъегерями, пограничниками или геологами. Внутри планшета находились старая карта окрестностей Хайфы, где проводились изыскания и несколько документов на непостижимом иврите, а так же на чистом советском канцелярите, не менее сложном в понимании для потомков сверхдержавы. Кажется, последнее даже постигалось сложнее, ибо пишущий на нем никак не желал ставить точки, и от этого вся документация аккурат вписалась в одно предложение - на два десятка страниц. - Я не в курсе, что тамошние изыскатели нашли в земле, имело ли это ценность, но знаю, что с того подряда Федька много денег поимел, да фунтах. Все эти деньги, разворовываемые не только им, но и всеми министерскими с каждой стороны, очень здорово обогатили участников. А вскоре после закрытия экспедиции, началось расследование, но в пику ему - Шестидневная война, которая благополучно все их долги списала. Ни с нашей, ни с их стороны, наказания никто не понес, Федька Бык так и вовсе на повышение пошел, да только его наверху сразу за какую-то ерунду прижали, в итоге, присел на три года. А после, по недомыслию, еще раз приземлился, но уже капитальней, на семь лет. Тогда ему эту кликуху и приклеили.

- А деньги как же? - недоуменно спросил Копейкин. Семишкин пожал плечами.

- Тут все просто, пока Федька чалился, о деньгах никто так и не узнал, а вот потом, когда его выпустили с первоходки, потребовали делиться. Он, оказывается, не все раздал чинушам из тех миллионов, что заграбастал с пяти лет работы экспедиции. А где прятал от милиции, ОБХСС или еще какой организации, знал только он, сам понимаешь, так надежнее. Но с другой стороны, есть риск не договориться. Так и случилось, обидевшись на первое дело, Федька раздавать деньги больше не собирался. Тогда на него новое дело и завели. Только без толку, вызнать, где он прячет барыш, так и не смогли.

- Валютное? - уточнил Влас. Игнат покачал головой.

- Если б валютное, расстреляли, да и не одного его. Нет, по партийной линии что-то. Федор как вышел потом, сразу куда подальше уехал, его в городе до конца века видом не видать, слыхом не слыхать было. Потом уже заявился, но деньги почему-то не стал брать, может, вложением считал, может, остерегался бывших подельников, поди знай. А вот на смертном одре, на прошлой неделе, то есть, вдруг вспомнил, решил открыться дочке своей.

- А ты тут при чем?

- Да я муж ее, - Семишкин возмущенно зыркнул на знакомого, как же, такую важную вещь и не знать. - Оттуда и узнал, что сейф, где Федька прятал миллионы, в подвале бывшего здания обкома стоит, это аккурат напротив здания министерства геологии. Сам понимаешь, туда народ ходил как в церковь, еженедельно, вот в его подвале, видать, Федор и заприметил еще когда надежный тайник. Сейф капитальный, с царских времен оставшийся. Сам знаешь, раньше на этом месте палата купцов первой гильдии стояла, потом помещения перестроили, потом туда обком въехал, затем здание снесли, но подвал не тронули, на его месте известный тебе Бирюков стал первый за сто лет доходный дом строить.

- И зачем ты это все рассказываешь? - поинтересовался Копейкин. Игнат только хмыкнул.

- А вот зачем. Бирюков подвал не тронул, только укрепил, а строил поверх, заодно, чтоб сэкономить. Только некстати разорился, едва до второго этажа довел, было это в кризис девяносто восьмого. Он обанкротился, но потом, как дела на лад пошли, снова принялся за свою мечту, до двенадцатого этажа довел, а тут новый кризис, восьмого - и снова Бирюков разорился. Кризисы у нас так и шли. Бирюков снова пытался достраивать в четырнадцатом, ну тут и его новая инфляция накрыла и комиссия, которая поняла, что дом без крыши долго не простоит. Его снесли, а фундамент, уж больно хорош, забетонировали. В нем-то, в подвале, сейф с министерским фунтами как стоял, так и стоит.

Копейкин удивился, насколько просто у приятеля все выходило, но Семишкин стоял на своем, он на строительстве именного этого дома еще когда работал, пусть и на кране, то есть, вниз не спускался, но рабочие рассказывали о сейфе, который пытались шашкой подорвать, вдруг что ценное, - это когда снова стройку последний раз заморозили, - но что-то тогда помешало. А теперь, когда он узнал, что и сколько там находится, сам бы рад, да боится и огласки - после взрыва кто только ни набежит любопытствовать, да и за сохранность валюты тоже может быть под вопросом. Вот и решил к Копейкину обратиться. Немудрено, что Влас изначально не хотел связываться с таким непонятным делом, но после - уже договаривался со щепетильной своей совестью. И договорился.

На следующей неделе, а разговор этот случился в субботу, оба прибыли чуть за полдень к забору, отделявшему от города и мира фундамент столетнего дома: Влас пешедралом, а Игнат на экскаваторе, благополучно заимствованном у родного СМУ, где уже без малого двадцать лет бессменно и, как мнилось Семишкину, задарма трудился. Квалификация прораба сказалась - заказчик без труда за десять минут расковырял вход в подвал, да так ловко, что Копейкину оставалось только восхищенно языком поцокать, после чего оба заговорщика спустились вниз, где и обнаружили искомую комнату, щедро заваленную строительным хламом. Еще два часа ушло на его вынос, Влас все больше смотрел, стараясь беречь бесценные руки, а Семишкин вкалывал за двоих, прям как в своем трижды на дню проклинаемом СМУ. Но к обеду управился, и оба проникли внутрь комнаты.

Сейф находился на месте, Копейкин презрительно осмотрел его, но пофырчав, больше для видимости, механизм германского чуда инженерной мысли сохранился на диво хорошо, извлек стетоскоп и принялся подбирать требуемый код. Щедро пропыленный временем сейф поддался через три минуты, большую часть времени Копейкин, как говорилось выше, фырчал, мол, можно было б пригласить дилетанта, уж больно проста оказалась работа, а после предоставил открывать тяжелую насыпную дверь весом в пару пудов, издергавшемуся в предвкушении заказчику.

Деньги сохранились так же отменно, пачки фунтов занимали всю верхнюю полку, на нижней лежали печати несуществующей уже тридцать лет партийной организации, а еще бланки почетных грамот из тридцатых годов, а еще значки и куча марок для взносов обществ ДОСААФ, видимо, тогда сейфом пользовались легально последний раз. Их восторженный Семишкин с радостью извлек и убрал на раздачу друзьям.

- Одно к одному, еще и подарки будут, - изрек Игнат, упаковывая в папку грамоты и только после этого возвращаясь к деньгам. Копейкин молча протянул руку для получения своей доли, да тут Семишкин вскрикнул и замер на месте.

- Черт, - хмуро пробормотал он. - Я думал, фунты английские, а они израильские. Смотри, какие интересные, на пятифунтовке, пионерка местная. Видать, наши им завезли.

- Не похоже, может, местное начинание, - пробормотал Влас, разглядывая сумрачных молодых людей с другой купюры. - Вот на пятидесятке еще двое пионеров, отправленных на картошку в кибуц.

- Ну и пусть. А тут рабочих и крестьян навалом, нет, точно наши переселенцы боны делали, уж больно тематика похожа. Интересно, какой у них курс, у тебя смартфон с интернетом, глянь.

- Сейчас они уже не ходят, но по-прежнему котируются. Что значит, свободно конвертируемая валюта, - изрек Копейкин, изучив подноготную вопроса в Центробанке. - Тогда поменяй, а после выдашь долю.

Заговорщики ударили по рукам, после чего Влас, недовольный, удалился в свое тайное логово на Осенней улице, по дороге потряхивая поврежденную крепким рукопожатием ладонь, а Семишкин направился в обменник.

- Видите ли, молодой человек, - объяснял кассир взволнованному Семишкину. - Я не могу провести расчет по вышедшей из обращения валюте. Да, не стану спорить, ваши банкноты в цене, но вот их стоимость надо уточнять в Центробанке или, лучше еще, в госбанке Израиля. Ежели желаете, я сделаю нужный запрос.

- Лучше сперва переведите их стоимость в рубли, чтоб знать, какую сумму вам предстоит заказывать, а то, как в прошлый раз выйдет, в том году еще, когда я менял дойчмарки, найденные в закромах у тестя, а ваши сразу дать нужную сумму не смогли.

- Так это вы меняли! - как же помню. Сейчас рассчитаю стоимость нашему постоянному посетителю. Подождите. Вот... - сделав еще несколько пасов рукой над клавиатурой, кассир вывел искомый результат. - Смотрите, что выходит.

- Так денег вам не надо заказывать?

- Нет, обождите. Израильские фунты были в тысячу девятьсот восьмидесятом году обменены на шекели по курсу один к десяти.

- И то неплохо, - подытожил Семишкин, мысленно отказываясь от возможности стать миллионером в валютном исчислении. - Выкладывайте шекели.

- Но они были обменены на новые израильские шекели в восемьдесят пятом году из-за гиперинфляции, по курсу один к тысяче, так что теперь у вас на руках находится...

- Всего одиннадцать тысяч рублей? И ради этого я позволил себе руку пожимать? - возопил Копейкин, хлопая по лбу поврежденной рукой и морщась от удвоенной боли. - Какого лешего ты вообще решил получить эти деньги?

- Я порядочный человек, - отрезал Семишкин, - а у меня перед тобой обязательства. Поэтому я обратился в наш Центробанк, кинул им фунты, те связались с банком Израиля и выслали мне шекели. Плату за все эти операции взял на себя, так что сам оказался в сильном накладе. Но я не мог допустить, чтоб мой друг не получил своей доли.

- Вот спасибо! Сообщил мне, что вручишь деньги, не удосужившись сказать, сколько именно? Я место в ресторане "Разгуляй" забронировал, ты знаешь, сколько там ужин стоит? Мне на эти тыщи воблу с пивком только пожевать.

- Ну, если так, я тогда...

- Нет уж, давай сюда награду, - Копейкин жадно хватанул деньги и стремительно повернувшись, ринулся прочь. Бронь в "Разгуляе" отменять он не стал, но вместо столика просто посидел в баре, приняв на грудь полдюжины наперсточных "Лонг Айлендов". Добавив при расчете тысячу кровно наворованных, грустный и лишь слегка подшофе, отправился домой на Осеннюю.

Кирилл Берендеев
ТИФЛИССКАЯ УНИКА

Известный на весь Спасопрокопьевск и окрестности медвежатник Влас Копейкин получил приглашение поработать, какого он еще не знал. Не первый и даже не двадцатый раз предлагали ему, молодому человеку, едва достигшему тридцатилетнего возраста, то или иное специфическое дельце, но чтоб так...

Тем более, сам Влас в ту пору занимался весьма приятным, но не слишком обязательным делом. Он вызвал к себе давно знакомого и оттого доверенного курьера из "Почты России" и теперь в его присутствии заполнял поздравительные открытки на близящуюся пасху. Подобным мало, кто занимался, да припомните, когда вы-то отправляли вживую поздравления? - неудивительно, что Копейкин слыл в дамских кругах эдаким бонвиваном, с которым приятно будет связать себя узами, если тот, конечно, согласится не просто встретиться, а пустить к себе в неведомое еще ни одной девушке жилище, незнамо, где располагавшееся. Но Влас пускать не спешил, девушки томились в ожидании, переживали, иногда допуская излишние вольности - чем, стоит заметить прямо, Копейкин и пользовался напропалую.

И пока Влас сим занимался, ему позвонил давний заказчик Алтынин, некогда получивший из святая святых банка "Прогресс" коллекцию яиц Агафона Фаберже, сына того самого Петера Пауля, до той поры принадлежавшей прежнему владельцу Рублеву.

Со времени скандального ограбления, в коем участвовал и Влас, немало времени ушло, но репутацию свою банк восстановить так и не сумел, и потихоньку стал клониться к закату. Немудрено, что его прежние клиенты ныне спешно вытаскивали самое ценное из ячеек и перевозили груз либо домой, или в места более надежные или хотя бы менее разрекламированные - от греха подальше. Не хотели хоть чем помочь тонущему предприятию, напротив, только ускоряли и без того тяжелое падение, арендуя вот уже месяц без продыху банковский броневик, снующий по городу взад-вперед и едва успевающий заправляться.

Неудивительно, что на конвульсивные движения машины обратил внимание и Алтынин и снова пришел к Копейкину с удивительно знакомым предложением. Опять обчистить "Прогресс", но не весь приснопамятный банк, а лишь инкассацию, развозившую клиентские пожитки. С самим броневиком его ребята управятся, а уж внутреннее содержание останется на совести медвежатника.

- В налетах я не участвую, - отрезал Влас, заканчивая писать и расплачиваясь с курьером, тот взял под козырек и покинул стратегическое убежище медвежатника. Алтынин в трубке хмыкнул, но не отступил:

- А я и не предлагаю. Мои тормозят машину, аккуратно сгружают на проезжую часть инкассаторов, а уж ваша работа...

- Нет и еще раз нет. Меня тут же возьмут на горячем, броневик оснащен и сигнализацией, и камерами, и радиометкой.

- Это все мне прекрасно известно, - не уступал Алтынин. - Больше того, метку извлечь и переставить на другую машину плевое дело, пусть поездит, пока сам броневик отправится пред ваши очи. А что до сигнализации и камер, так в вашем гараже они не работают. Глубоко под землей, связи нет, да еще, я слышал, у вас стены освинцованы.

- Про освинцованные стены чушь собачья, - пожал плечами Копейкин. - Просто здание построено во время Карибского кризиса. Но и что с того, даже, если вы исполните все это, я не представляю, за сколько смогу взяться.

- Замки простые, с вашей квалификацией работы на две минуты, после чего мы отчалим, как ни в чем не бывало - и видеть, не видели, и знать, не знаем. Но я полагаю, за сто тысяч евро согласитесь, - сказал, как отрезал, Алтынин. Копейкин не стал спорить, буркнул, чтоб приезжали, когда...

- Так мы уже на месте, спускайтесь.

Ошарашенный сверх всякой меры Влас немедля последовал совету и, накинув куртку, спустился. Какого же было его удивление, когда возле аккуратно открытой двери в небольшой тоннель, выходивший на поверхность, обнаружил инкассаторский броневик, стоящий в упор к его машине и при этом жадно раскрывший все двери. Внутри него, на водительском сиденье, находился ражий мужик, в коем Влас без труда опознал самого Алтынина. Копейкин поинтересовался, что внутри и кому прежде принадлежало, оказалось, снова хорошему знакомому - тому самому Рублеву, коего Алтынин всего как год назад уже велел Власу ограбить и небезуспешно.

- Что на сей раз? - спросил медвежатник постоянного клиента с видом участкового терапевта, увидевшего в дверях знакомую до боли старушку.

- Всего лишь самого дорогая марка Российской империи, именуемая "Тифлисская уника", и тоже из коллекции того самого Фаберже, которого вы прежде обнесли, - отвечал Алтынин. - Больше ничего брать не надо. Если есть там что еще.

- Стало быть, решили дограбить, - усмехнулся Копейкин, но к броневику подошел. А затем внимательно осмотрелся.

- Своих я отпустил сразу, чтоб вас не опознали, если еще об этом беспокоитесь, - тут же заметил Алтынин. - Камеру заклеил пластырем. Сигнализацию Ванька-Фингал гаечным ключом отключил. А машина со связанными инкассаторами и маяком броневика пока шатается по окрестностям, поджидая, когда вы закончите, - и прибавил: - Уверяю, никто ничего не узнает, если вы пошевелитесь. Броневик мы выгрузим на болотах, туда же свезем и охрану, а там пусть разбираются. И да, инкассаторы тоже ничего не видели - в мешках на голове-то.

- Хорошо, - кивнул Влас, прося, чтоб ему не мешали, он быстро. Не услышав ответа, выдохнул, погружаясь в работу. Вот только последующее молчание заказчика подспудно показалось ему зловещим. Он обернулся и к своему немалому раздражению увидел Рублева, стоявшего возле винтовой лестницы, спускавшейся из комнат на четыре метра под землю.

- Проходной двор, а не убежище, - буркнул медвежатник, желая узнать, откуда оба вообще узнали его место жительства, но тут только заметил в руках у обоих оружие. Неудивительно, что оба столь пронзительно и выразительно молчали.

Первым прервал паузу, плавно перетекшей из гоголевской в непозволительную, Рублев.

- Марку отдай и пошел вон отсюда, - чуть дрогнувшим голосом произнес он, качнув пистолет в сторону распахнутого зева двери броневика, внутри которого копошился Копейкин, - Хуже будет.

- Хуже будет, когда ты, зараза, без штанов останешься, - ответствовал Алтынин, не поведя и пальцем.

- Ты меня уже коллекции лишил, мало?

- А ты меня лишил единственной, - тут же парировал неожиданный соперник. - Считай, это компенсация.

- У тебя еще одна появилась, ты и ее тиранишь с утра до ночи, как и всех прочих. Видимо, мало. Вали по-хорошему, не то я на тебя своих натравлю. Как чуял, что на броневик твоя шантрапа нападет, следом поехал. Вижу, не унялся. Ничего, хвост сейчас прижму.

- Щегол, - коротко ответил Алтынин. - Как был в школе щеглом, так и остался. Только горло здоров драть. Да ты и тогда в честной драке все норовил меня в спину пнуть.

- А то ты сам не подличал. И твоих дохлых крыс из портфеля будто не я доставал. Да еще раз потопил его в речке, со шпаной вместе.

- Это твоя шпана, у меня...

И пошло-поехало. Каждый припоминал события времен Очакова и покоренья Крыма, начиная с сорокалетней давности, когда оба школяра проучились в одном классе все восемь лет, а после чего дружно пошли в один техникум, закончили его, и тут на время разошлись дорогами. Да ненадолго, ибо снова сошлись через четыре года, когда создали товарищество, занимавшееся складскими услугами. А еще через три года снова сошлись, чтоб создать акционерное общество. А после слились в один холдинг. А после обменялись подругами. И далее...

Удивительно, насколько крепко связала судьба обоих, казалось, не имелось ни единой минуты, когда друзья-соперники, конфликтуя, не творили что-то на благо общества и самих себя, и пусть недолго, но успешно конкурируя и меж собой, и с другими партнерами и противниками внутри города или области, а позднее, и всей Сибири. Что только ни случалось с ними, как ни обходилась судьба, но всякий раз они сближались вскоре после разрыва, а затем, быстро охладевая, снова расходились, точно два клипера посреди бурного моря. И только в последние четыре года практически не общались. Видимо, старость начала проявляться или просто подустали от постоянных психических издержек.

- Снова взял этого обормота меня чистить. Больше того, я тут распинаюсь, а он продолжает сейф обхаживать. А ну живо вылазь, пока башку не пробил! - рявкнул неожиданно Рублев, кивнув пистолетом в сторону Копейкина. Тот немедля показался у входа в броневик.

Но вот дальнейшее заставило обоих злоумышленников снова объединиться. Только в ужасе. В одной руке у Копейкина обнаружилась та самая марка, ее, кроху, заключенную в поблескивавший полиэтилен, трудно было не опознать даже с такого расстояния. А вот в другой находились ножницы, лезвиями своими уже взрезавшими пакет.

- Ты что творишь, гад?! - взревел и Алтынин, немедля позабыв про недруга и так же направляя ствол в сторону медвежатника. - Прекрати немедля, кому сказал!

- И не подумаю, - отрезал Влас. - Оба хороши, с песочницы никак не уйметесь, меня в свое противостояние втравили, будто я кукла ваша. Давайте валите из моих пенат, чтоб духу больше никогда не было, и дорогу забудьте. А не сделаете, сейчас же порежу вашу унику в конфетти. Понятно излагаю?

Оба кивнули синхронно, стволы качнулись, но остались по-прежнему направленными в грудь медвежатника.

- Тронешь хоть пальцем, проблем не оберешься, - не слишком уверенно произнес Алтынин.

- Это не твоя ценность, а моя, не забывай! - рявкнул Рублев. - Прекрати этот балаган. А ты ну-ка подкинь марку мне.

- Ну, уж нет, это моя марка, - спохватился Алтынин.

- Порежу, - лезвия ножниц сдвинулись с мест примерно на миллиметр. Рублев явственно вздрогнул, дуло начало опускаться и наконец, уставилось в пол.

- И ты бросай ствол, - обратился Копейкин к Алтынину. Тот покачал головой, но не слишком решительно, а после паузы стал опускать оружие. Наконец, оба бросили пистолеты на пол, а затем откинули их в дальний угол.

- Теперь марш на выход! - холодно приказал медвежатник обоим. - Марку пришлю тому, кто раньше другого покинет здание.

Оба даже не заворчали, услышав это смехотворное предупреждение, напротив, бодро направились к распахнутым дверям подвала. Подкоп этот был построен еще во времена возведения самого здания и соседних, когда-то здесь располагался бойлер, дающий всему дому щедрое отопление, но после свержения Советской власти новый владелец жилья решил все переустроить и оборудовать въезд из бокового тупичка в хорошо замаскированный гараж. Этим обстоятельством Копейкин и руководствовался, когда вселялся в дом.

В проеме гаражных ворот вдруг обнаружился курьер, зачем-то вернувшийся. Не обратив внимания на крепких мужиков, перших на него напропалую, протиснулся мимо и, обогнув броневик, произнес:

- Забыли заплатить за конвертики, пожалуйста, еще сорок рублей.

Копейкин машинально отпустил марку, потянувшись за кошельком. Этим обстоятельством тотчас же воспользовались оба противника. Синхронно издав вопль: "Держи гада!", они бросились на Власа...

- Что же ты сотворил, гад! - едва слышно повторил Рублев, опускаясь на пол, но не в силах смотреть на лежавшие подле ног идеально равные кусочки бумаги. - Что же сотворил...

- Что вы сотворили, идиоты, - коротко поправил Копейкин, впрочем, сам не сильно довольный случившимся. Во время потасовки удержать ножницы в стороне от марки и двух дюжих мужиков он оказался не в состоянии. В итоге, лезвия щелкнули, разрубив Тифлисскую унику надвое.

- Теперь она всю ценность потеряла. А я на аукционе хотел выставить. Соломон чертов.

- Так тебе и надо, паразиту, - отрезал Алтынин, собирая куски бесценной марки, но не получая при этом никаких тычков и не слыша протестов оппонента. - Нечего было устраивать сыр-бор.

- Ты забыл? Это моя марка! Моя! - внезапно ожил Рублев. И глянув на соперника снова, вдруг взял паузу и затем холодно заметил. - Да подавись ты ей, паразит, провались только. Глаза б тебя не видели.

- И не увидят, обещаю. На, держи, - он протянул противнику куски. - Мне она теперь без надобности.

- Ишь ты, благотворитель, реституцией занялся. Отдай вору своему, пусть подавится.

Алтынин посмотрел на противника, затем на Власа. И кивнул:

- И то верно. Держи, склеишь, сможешь хоть за десятину продать. Как раз столько я тебе за сейф обещал. Теперь в расчете.

Алтынин протянул Копейкину разрезанную марку и, развернувшись, медленно двинулся вслед за Рублевым на выход.

- Броневик не забудьте, мне он тут на фиг не упал! - крикнул Копейкин, подбирая марку и разглядывая внимательней ее состояние. На десятину тоже вряд ли потянет, еще и измялась во время тычков и пинков.

Заядлые оппоненты сели в бронемашину, похлопали дверями и отправились восвояси.

Кирилл Берендеев
ШЕСТЬ ОЛИМПИЙСКИХ ДРАХМ

Известный на весь Спасопрокопьевск и окрестности медвежатник Влас Копейкин снова оказался востребован. На этот раз, его услугами решил воспользоваться сам вор в законе Коробов, по прозвищу Паленый, нет, вовсе не из-за изуродованной утюгом щеки так прозванный, кличка приклеилась к нему еще раньше, в конце восьмидесятых, когда тот только-только вставал на преступный путь и в меру сил и умения начал торговать самодельным самогоном не шибко высокого качества, зато в количествах, превосходящих самые смелые мечты его подельников. Теперь же Паленый, после шести ходок на зону, заматерел и более-менее остепенился - именно последним обстоятельством и было продиктовано его решение пригласить Копейкина обчистить известную блогершу Нонну Кочубей, Анфису Самозванцеву, если по паспорту величать. Паленый перестал воровать сам, а за последние годы еще и заделался знатоком прекрасного, да только пополнять растущую коллекцию другими способами пока не научился. Вот и приглашал к себе того или иного мастера, расширить собрание диковин с помощью средств, перечисленных в уголовном кодексе.

Как известно, блогер это человек, который живет тем, что рассказывает своим подписчикам, как он живет. Кочубей только подтверждала общеизвестное правило. На ее страницах в социальных сетях то и дело появлялись записи о прожитых днях, настолько интересных, что количество ее подписчиков уверенно шагало к сотне тысяч, а сама блогерша входила в список влиятельнейших людей Спасопрокопьевска по версии журнала "Набожный соглядатай". И было отчего: не один и не два, а по три раза в год ездила в самые удивительные точки планеты, и во всех деталях рассказывала о них, с самого момента высадки в аэропорту и заканчивая... тем же аэровокзалом. Но между перелетами случалось столько всякого занимательного....

Кочубей обыкновенно посещала места исторически значимые, но не только известные, а порой, до ее прибытия, набирающие на сайтах лишь несколько заходов скучающих посетителей сети в месяц. Проехала весь Египет, посетив Долину Царей и Цариц, Карнак и Луксор, Фивы и Александрию. Попутешествовала по Ближнему Востоку, начиная с Турции и заканчивая Иорданией, на пути своем почти ничего не пропустив, ни во времени, ни в пространстве: а начало ее экспедиции пришлось на знаменитое поселение Гебекли-Тепе, считавшееся самым древним в мире, через древнейший из действующих городов планеты - Иерихон - и далее со всеми остановками в Петре, Акко, Дамаске, Яффе, Эдессе.... Что толку перечислять, почти три года Нонна провела на раскопках того или иного города или поселения. Удивительно, но никто ее не гнал, напротив, посвящал в самые тонкости работы, а пуще того, втихую снабжал бесценными сувенирами, отобранными у истории. Явно не за красивые глаза одаривал, хотя черт его знает, Кочубей слыла той еще прелестницей, способной вскружить голову всякому, кто хотя бы глянет - да хотя б на ее аватарку.

Немудрено, что рано или поздно голову вскружили и ее ценности. Тем более, Кочубей их не скрывала, больше того, временами проговаривалась о том, что именно она смогла вывезти из той или иной страны, а порой и снимаясь с приобретенным и непрозрачно намекая на увесистую стоимость античных сокровищ. Коих за прошедшие годы у нее в квартире скопилось довольно много, настолько, что год назад она приобрела вместительный сейф, больше похожий на двустворчатый шкаф, где и хранила накопления.

Обворовать ее Копейкина и сподобил Паленый. Влас охотно согласился на лестное предложение Коробова, пообещавшего процентное вознаграждение от вынесенного, а еще, в качестве бонуса, если все гладко пройдет, Паленый будет ему обязан. Сами знаете, люди подобного звания обещаниями не разбрасываются, и обретаемая медвежатником обязанность вора в законе открывала Копейкину внушительные перспективы. Влас незамедлительно стал готовиться к работе, про себя удивляясь, чего же это блогершу до сих пор еще никто не обнес, хотя известность она получила еще семь лет назад, а публичный дневник вела вот уже больше десяти лет.

Странно, конечно, что современные дневники имели в последние годы свойство становиться достоянием города и мира отнюдь не после упокоения владельца, а напротив, в самый период его расцвета. Иной человек, да хоть сама Нонна, не просто продвигал его в общество, но и старался рассказать о себе самое интимное и в самых подробностях. Что явно повергало саму идею дневника в шок и трепет - во всяком случае, для тех, кто еще работал ручкой над созданием сего труда, старательно упрятывая тетрадные листки от глаз посторонних в тайных отделениях югославских и румынских стенок.

Впрочем, Влас над подобными мыслями не особо задерживался, готовясь к главному. Он постарался поскорее разузнать, где Кочубей обитает, ведь, по понятным причинам, свое местонахождение Нонна тщательно скрывала. Но только не от паспортистки, воспользовавшись ее познаниями в адресах прописки и проживания, Влас с легкостью выудил адресок специалистки по античности. После чего стал собирать инструмент и готовиться к путешествию. Паленый попросил вынести из квартиры немногое, даже присовокупил список требуемого. С большим удивлением, Копейкин увидел в нем подчеркнутый пункт - шесть монет времен олимпиады четыреста восьмидесятого года до нашей эры, а именно: драхму, дидрахму, тридрахму, тетрадрахму, пентадрахму и декадрахму. Именно их неведомыми путями откопала в Мегарах Кочубей и тишком вывезла на домой. Больше того, похвасталась, что данные монеты появились у нее не просто так, они составляли некогда обширную коллекцию самого известного нумизмата античности - Платона. Да, кто бы мог подумать, но этот мощный олимпионик славился не только своими спортивным достижениями в панкратионе, но и этим прелюбопытным хобби. А поскольку значительную часть жизни он и сам провел в Мегарах, неудивительно, что Кочубей именно оттуда извлекла на свет божий частицу его обширной коллекции, по свидетельству учеников, включавших как греческие, так и персидские, лидийские и египетские средства платежа.

Ныне Нонна находилась далеко от своей коллекции, аж в Мачу-Пикчу. Пока неведомо, что именно она намеревалась оттуда привезти, но Копейкин не мог не воспользоваться ситуацией. Тем паче, Коробов всячески напоминал о себе, то звонками, то сообщениями. Копейкин, несколько раздраженно выяснил интересную подробность: заказ на шесть драхм пришел не от самого начинающего коллекционера, а от скинувшихся на ограбление товарищей из верхов действующей власти, какой именно, исполнительной или законодательной, Влас не уточнял. Но только Паленый его так достал, что Копейкин отправился на дело, лишь только вечер затеплился синий.

Добравшись до панельного здания в пятнадцать этажей, Влас прибыл на самый верх, где и располагалась двушка Кочубей. Странно, конечно, что столь известная блогерша живет в таком медвежьем углу, видимо, умело шифруется. А и то, разве можно поверить, что столь известная дама обитает под самой крышей заурядного строения.

Впрочем, Влас не особо размышлял на эту тему, подойдя к железной двери квартиры, он аккуратно вскрыл ее и скользнул внутрь.

Первые секунды глаза еще привыкали к темноте, а вот потом... Влас огляделся и прошел в одну из комнат, дверью выходившую прямо на вешалку с изрядным количеством поношенной зимней одежды, да, женской, но явно не того кроя, которая могла себе позволить преуспевающая дама. Да и мебель, окружавшая Копейкина, никак не соответствовала его ожиданиям, скорее, радости младшего научного сотрудника тридцатилетней давности, копившего на нее полжизни. В глаза так же бросились пластиковые ковры, сувениры из дешевых, продаваемых на вокзале. Вершиной безвкусья высилось невыразительное трюмо с покоцанным стеклом напротив входа.

- А где сейф? - ошарашено пробормотал Копейкин. Скверно обставленная квартира подобной роскошью никак не могла похвастаться. Как и той обстановкой, что показывала на страницах своей странички Кочубей. Неужто в данные паспортистки вкралась ошибка? Эта захолустная квартирка никак не могла принадлежать столь преуспевающей особе.

- Кто здесь? - донесся хрипловатый голос с кухни. Копейки оглянулся, на него из крохотного, метр на метр, коридорчика выглядывала заспанная девушка, тоже немало ошарашенная увиденным. Хоть в этом они были схожи.

- Молви еще, ты точно та самая Нонна Кочубей? - в который раз спросил Влас у затюканной жизнью бывшей студентки, нехотя проводившей его на кухню и теперь отпаивавшей чаем с изрядной долей коньяка, хоть он оказался у квартирной хозяйки приличный.

- Да я вам сто раз говорила, кто я, сколько ж можно.

И все равно, поверить казалось немыслимо. И изрядно потрепанный жизнью вид самой Анфисы Самозванцевой и обстановка квартиры, откуда она вещала о якобы своих путешествиях по миру, прямо-таки вопияли об обмане, но только не том, который блогерша на глазах у всех проворачивала.

А все оказалось до банальности просто.

- Я же говорю, все путешествия происходят вот в этом "зеленом углу", - хозяйка мотнула головой в сторону коридорчика, в дальнем конце которого располагалось пустое пространство, лишенное даже обоев, с которого Анфиса проецировала себя, накладывая в графических или видеоредакторах свою персону на пейзажи и виды. Иногда получалось на диво хорошо, и немудрено, ведь, Самозванцева три года проработала в монтажной на телевидении. А после увольнения она и стала задумываться о делах собственных, до тех пор, пока не решила стать путешественницей. - Плохо, что денег с рекламы в блоге хватает только на самое необходимое - аренду авто, дорогих шмоток, иногда гостиниц. Ну и себя в порядок привести, а то порой приходится и собственное выражение редактировать, - она невесело улыбнулась, видимо, реальная жизнь стотысячной блогерши была явно несладкой. - Хорошо, у нас в городе много иностранцев, с ними я частенько снимаюсь, и тоже монтирую, ну как бы я по Азии или Африке мотаюсь. Жаль, конечно, что за всю жизнь только на Болгарию, Израиль и вот недавно Салоники хватило...

Копейкин покачал головой, но решился спросить:

- А драхмы, они что, тоже...

- Тоже, конечно, как и вся коллекция Платона, - кивнула самозваная Кочубей. - Впрочем, они существуют, тут я ничего не придумала. Да и зачем, спрашивается, когда три года на истфаке нашего политеха мне много, чего дали. Кроме денег. Но разбираться в античной истории стала хорошо, а потом это помогло, когда "путешествовать" начала. Иногда такое интересное наблюдение сделаю, историки завидуют, а всего-то надо античных авторов изучать и с современными любителями вояжей компилировать. Тем и пробавляюсь. А фотки монет подлинные, я их с аукционов брала.

- Жаль, мало мне это дает, - вздохнул Копейкин и плеснул себе еще коньяка в чай, и так уже на восемьдесят процентов из оного напитка состоящего.

- А вы хотели бы много? - съязвила Нонна. - Выкусите. Радуйтесь, что я полицию не вызвала.

- С вашими-то доходами и так подставляться. Последнего лишитесь, да еще по судам затаскают.

Копейкин шел с козырей, немудрено, что Анфиса не просто не повязала неудачливого медвежатника, но чаем напоила, да еще и извинялась за причиненные неудобства.

Зазвонил телефон, как всегда, некстати. Влас чертыхнулся:

- Заказчик. Слушаю.

- Извини, что беспокою, - влез Паленый, - Я мимо проезжал, узнать хотел, как дела продвигаются. Грабишь потихоньку?

- Уже закончил. Кидаю адресок, подъезжайте, - и к оцепенению хозяйки, пригласил авторитета к ней в гости.

- Ничего не понимаю, - повторил вор в законе в десятый, юбилейный, раз. - Так это вы та самая и есть, блогер Кочубей? И где все?

- Я же объяснила подельнику вашему, что еще-то от меня надо? Письменных извинений? - взвилась Анфиса. Паленый прошелся по крохотной кухоньке и остановился у окна.

- Вот влип, так влип, да еще по дури такой. Первый раз со мной, точно, старею. И ладно бы сам, так еще приглашения разослал, в долю брал. Начал шкуру делить. Что теперь им скажу, да как скажу-то? Не поверят, хоть ты что. За жабры возьмут. Вот чертовы бабы, - вдруг обобщил он. - И прежде спасу от вас не было, а сейчас последнего лишаете. Коллекцию продавать придется, чтоб только с губернатором рассчитаться. Иродов-Великов страшный человек, он и с того света достанет. Шутка сказать, своего кровника из Бамута выкрал, от шариатского суда отбил и черт его знает, что сделал, ни следов, ни памяти не осталось. А я ему эти драхмы достать пообещал... - и дальше, против воровского обычая, уже непечатно продолжил минуты на три.

- Может, еще обойдется? - спросила Самозванцева, немного жалостно. Паленый хмыкнул, фыркнул, наконец, произнес:

- Поеду отсюда. Может, в Гуантанамо удастся отсидеться.

И не оглядываясь, печатным шагом вышел из квартиры. Копейкин залпом опорожнив коньячный чай, потянулся следом. Нет, не так далеко, как запланировал Коробов, всего-то до своего дома. Но тоже с пустыми карманами.

Давид Сеглевич
Почем северный полюс?

Глазенки у старика были маленькие, в венчиках радиальных морщин, словно дырочки от пуль на ветровом стекле. Да он и сам был невысок ростом. Крепенький такой старичок, упитанный, но не пузатый, с обширной лысиной, аккуратно окаймленной венцом соломенного цвета волос и с круглым хорошо выбритым подбородком. Были на нем черные высокие сапожки и модная темно-красная куртка. На преподавателя университета, а уж тем паче на студента, он совсем не походил. Тем не менее, появился он именно здесь, в кампусе Торонтского университета, на физическом факультете, в небольшом кафе Starbucks, где сейчас укрывались от декабрьского колючего снегопада с десяток студентов да несколько преподавателей с верными своими лаптопами.

Старичок пристроился напротив профессора геофизики Эдварда Сегала и ласково тому улыбнулся, словно старому доброму знакомцу. Мистер Сегал кивнул и тоже на всякий случай улыбнулся. Как и предположил профессор, вновь пришедший, тут же оторвался от своего кофе и затеял разговор о погоде.

- Вроде бы дождались белого рождества. Столько лет не было!

- Мне кажется, в позапрошлом году тоже был снег, - возразил профессор.

- Возможно, что я и подзабыл, - тут же согласился незнакомец. - Да мне без разницы, я на горных лыжах уж давно не катаюсь. А вы, мистер Сегал, поедете в этом году развеяться?

Профессор поднял голову от кружки и внимательно оглядел старичка.

- Вы меня знаете?

- Да кто ж вас не знает? И работы ваши известны. Вон хоть та, о нутации полюсов. Замечательный подход к изучению плотности недр в экваториальных областях.

Польщенный профессор скромно затряс головой. Спасибо, мол, но не такое уж великое открытие.

- Кстати, о полюсах, - продолжал незнакомец, - у меня к ним не праздный интерес. Особенно к северному. Я ведь, можно сказать, его владелец.

"Ну вот, - подумал профессор, - у нас теперь и сумасшедшие по факультету разгуливают". И засмеялся:

- А вы, стало быть, Санта Клаус?

- В определенном смысле - да. Наше семейство, семья Клаусов, владеет северным полюсом без малого четыреста пятьдесят лет.

- Интересно! А я-то по простоте душевной полагал, что "Клаус" - это просто форма имени "Николас".

- Одно другому не противоречит. Мало ли фамилий произведено как раз от какого-нибудь имени!

- И как же ваши предки обзавелись имением в таком экзотическом месте?

- Зря, зря улыбаетесь, профессор! Все было оформлено совершенно законным образом. Один из моих пращуров был придворным алхимиком императора Священной Римской Империи Рудольфа второго. Много чего знал и умел. А потом из Праги - да в Мадрид. Оказался на службе у родственника Рудольфа, Филиппа второго, Благоразумного. Тот его очень ценил. И как ученого, и как лекаря.

- Настолько ценил, что подарил даже полюс?

- Да какой был толк Филиппу от полюса? - чуть ли не в полный голос воскликнул старик. - Его интересовали более материальные вещи. На север залезать не собирался. Попросил его придворный - он и подарил.

- И откуда же, интересно, Филипп знал, что полюс принадлежит ему, что он волен им распоряжаться?

- Ага! Вот тут-то и появляется на сцене та самая нутация, которой вы посвятили столько исследований.

- Нутация? Вы что, хотите сказать, что ваш предок знал о явлении за двести лет до его открытия?

- Догадывался, профессор, догадывался! Гуляет, мол, полюс. Не очень далеко, но гуляет.

- "Не очень далеко" - это от полярных льдов до Испании?

- Да нет же! Вы наверняка знаете о Тордесильясском договоре. Его утвердил сам папа.

- Что западнее Папского меридиана - то Испании, а что восточнее - то Португалии?

- Вот именно! И мой предок убедил короля, что за прошедшие после договора годы полюс сдвинулся к юго-западу и теперь находится в его, Филиппа, владениях! Да вот, пожалуйста!

Клаус вытащил из-под полы куртки коленкоровый тубус, наподобие тех, в которых студенты докомпьютерной эпохи носили чертежи, только значительно меньше размерами. Крышка открылась с легким хлопком, и из нутра коричневой трубы возник пергаментный свиток с болтающейся на ветхой веревочке сургучной печатью. Старик развернул свиток ловкими движениями желтоватых пальцев с изящными, не под стать облику, тонкими ногтями. Текст выглядел солидно и правдоподобно: два десятка строк готического латинского шрифта с заставками и виньетками.

- Вот, глядите! - торжествующе произнес Клаус. - "Joseph Marcellium Clauss" - это и есть мой предок. А вот - "Polus septentrionalis" - северный полюс.

- Ловко! - снова засмеялся Сегал. - И что же, этот Иосиф побывал на полюсе до Роберта Пири. Хотя теперь ведь считают, что и Пири до него не дошел...

- Так то собаки, а то магия! - старик азартно потер руками. - Вы даже не представляете, сколько она может.

- И что же, вы действительно там живете? На оленях летаете? Детишкам подарки развозите? А бороду отчего сбрили?

- Ну, может и не совсем так, как о том рассказывают, но кое-какую деятельность ведем и даже доходы имеем. Не только Санта Клаус подарки раздает, ему тоже дарят, - хихикнул старик.

- Ну, остается только вам позавидовать.

- Вот об этом я и хотел с вами поговорить, - перешел на шепот старик. - Доходы наши очень сильно упали. Пандемия, знаете ли. Какое уж там рождество! Мы и решили расстаться с нашим владением, продать его, пусть за бесценок. Но не кому-нибудь, а серьезному, понимающему и надежному человеку. Тому, кто этот полюс всею душой любит, хоть и не был на нем никогда. Долго прикидывали да приглядывались - лучше вашей кандидатуры не нашли. Пусть он у вас побудет. А даст бог (или наука ваша), кончится все это безобразие - так мы его у вас и выкупим. И куда дороже, чем продали.

- Помилуйте, да к чему мне полюс! - замахал руками профессор.

- Это, может, мне теперь ни к чему, а вам в самый раз, - парировал Клаус. - Вы только представьте: ваш полюс, ваш собственный! Да мы бы вам его и подарили, но оформление дарственной и выполнение связанных с нею формальностей - это сущая головная боль! А продано, вами подписано - так и с рук долой.

- Но как же так? Вы говорите, что у вас там целое владение, а ни одна экспедиция его не замечала. И со спутников не видно.

- Дорогой мой! Северный полюс - это ведь не точка, как принято считать. Да вы лучше меня знаете. Ну, допустим, сотня метров в ту или другую сторону. Да если еще и забор как следует побелить...

- Ну... И сколько же вы просите за северный полюс? Почем он у вас, так сказать?

- Чисто символическую сумму. Триста канадских долларов.

Что-то переключилось в сознании профессора. Он поглядел в бледно-голубые глазки Клауса и ощутил легкий транс, нечто вроде частичного погружения в гипнотическое состояние. Такое обычно случается при столкновении с завораживающим словоизвержением ловкой говорливой цыганки. Рассудком он прекрасно понимал, что имеет дело с дешевым аферистом, бродягой, вымогающим на выпивку. Но действия Эдварда Сегала теперь вроде бы этому рассудку и не подчинялись. И потом, откуда собеседник знает про его работы?

- А если за сотню? - спросил он внезапно пересохшими губами.

- Не... Меньше чем за двести - это уже не продажа будет. Да я вам и договорчик сейчас распечатаю.

Клаус опять запустил ладонь под полу и извлек маленький лэптоп, покрытый белой эмалью, словно дешевый холодильник. В прибор был вделан принтер, а снизу торчал бумажный рулон с поперечной перфорацией, ни дать ни взять катушка туалетной бумаги, разве что плотнее. Сегал наблюдал за действиями старичка, не переставая ощущать легкое головокружение. "Так-так... Договор на туалетной бумаге, скрепленный кровью..."

Старик распахнул компьютер.

- Вот, только имя осталось впечатать и сумму. Эдвард Сегал... Двести канадских долларов. Взгляните, какая прелесть!

Принтер тихо зажужжал, потом сказал тр-р-р-р - и высунул тонкий бумажный язычок. Сверху шла темная надпись по голубому фону: North Pole Company. Пониже - узор из снежинок, а далее - текст, извещавший (без всякой латыни, на чистом английском), что вышеупомянутая компания передает все права на принадлежащий ей северный полюс Эдварду Сегалу. От имени компании подписано Сантенелом Клаусом. Все заканчивалось печатью, напоминающей круглую карту Арктики, и картинкой с изображением звездного неба над белой снежной пустыней.

"А может, две сотни за такой симпатичный договор, хотя бы как курьез, как веселый сувенир, - это не так уж и много?" - подумалось профессору.

- Распишитесь, пожалуйста, здесь, - сказал Клаус.

- Кровью?

- Ну, что вы! За кого вы меня принимаете? - засмеялся старик и протянул Сегалу шариковую ручку.

Тот выложил две сотни и забрал договор. Они улыбнулись друг другу и расстались без рукопожатия. Пандемия как-никак. Голова у профессора все еще немного кружилась...

Очередная экспедиция высадилась на льдине у Северного полюса. Погода стояла ясная, свет низкого солнца свободно проникал сквозь перистые облака. Было довольно тепло, всего пять градусов ниже нуля. После установки палаток и оборудования полярники как следует выспались, а потом двое из них встали на лыжи и пошли по белым извивам снежных дюн осматривать окрестности. Пройдя с полкилометра, натолкнулись на нечто необычное: прямо среди сугробов возвышался припорошенный снегом высокий белый забор, кольцом окружавший небольшую территорию. На подобии ворот - большая плитка из гранита с высеченными на ней словами: "Eduard Segal Ltd. Private Property. No trespassing" ^{1}. Они прошли вдоль забора и наткнулись на еще одну вывеску, меньших размеров. На ней значилось: "Do not feed the reindeers!".^{2}