"Сибирский вояж" (версия 3.0)

Глюки

Через зелёное поле, покрытое недавно выкошенной травой, украшенное жёлтыми капельками одуванчиков, пробегала неширокая тропинка. Дорогой её назвать было ещё нельзя, но косвенные предпосылки уже просматривались. По бокам этого шоссейного зародыша были выставлены дорожные указатели в своём классическом варианте. На, выкрашенных в чёрно-белый полосатый цвет столбиках имелись большие белые таблички с надписями.

Прямо передо мной под огромным кумачовым транспарантом стоял Валет, изображая уставную стойку по команде «Смирно». На транспаранте золотыми буквами блестела надпись «Пионерский лагерь имени Мировой революции».

Осмелюсь доложить: начальник особого пионерского отряда для переподготовки бойцов революционного фронта против мирового капитала, Николаев Михаил Гаврилович, по кличке Валет! Состав курсантов три человека: Ульянов, Бронштейн, Джугашвили. И…остальные, - здесь докладчик немного замялся.

- Больных и заражённых нет!

А, ты что, в таком виде, - спросил я, отметив странный наряд моего соратника. Красный кафтан, широкие штаны с лампасами, зелёные сапоги с загнутыми носками, напоминали форму то ли стрелецкого полковника, то ли лихого хорунжего из 1914 года. Картину маслом, дополняла деревянная кобура с легендарным маузером. Прям, как у меня в коллекции, - умилился я. – «Красная девятка».

Так это, - засмущался Валет. – Для форсу!

- Понятно, форс мороза не боится!

- Ладно, давай показывай своё хозяйство.

- Всё сделали строго по вашей инструкции, Сергей Николаевич.

- Нда? Ещё бы вспомнить, что за инструкция и когда я успел её написать?

Прогулочным шагом мы направились к небольшому деревянному строению, расположившемуся чуть в стороне от дороги. Остановившись у первого указателя, я с интересом осмотрел очищенную от травы идеально выровненную площадку. Содержание надписи на табличке было выполнено в лаконичной манере: «Курс молодого бойца».

- Здесь у нас полигон. Турник, брусья, соломенное чучело для отработки приёмов штыкового боя.

Дело, полезное.

Чуть дальше, виднелась большая поляна с ухоженными грядками и тянущимися вдаль рядами картофельной ботвы.

«Поле чудес» - с удивлением прочитал я.

- Э?

- Название символизирует положительные изменения, происходящие в психике человека от приобщения к простой физической работе. Кроме того, курсанты получают несложные навыки сельскохозяйственного труда, что может пригодиться им в последующей жизни.

Вдруг к ним Фортуна жопой повернётся! – широко улыбнулся Николаев.

- Этим, вряд ли, - мрачно подумал я. Но, широко задвигает. Креативно.

- А, это кто там ягодицами сверкает?

- Секундочку! – открыл Валет маленькую записную книжку. – Ага, курсант Ульянов, внеурочно отрабатывает два наряда вне очереди.

- За что?

- Пререкался с командованием, отказался от уборки помещения.

- Это как?

- Кричал, что он интеллигентный человек благородного происхождения. Ему невместно заниматься грязной работой.

- Ишь ты какой! Значит, кухарка может - и суп сварить и государством управлять! А, русский интеллигент благородного происхождения только второе. Стыдно, батенька! Ничего, согласно теории дедушки Дарвина, физический труд, он исправлению мозгов сильно способствует.

- Добавить ещё три наряда, для усвоения урока!

- Есть! – вскинул руку к виску Валет.

- Да, ты не тянись. Давай без уставщины, не в армии…

- Только, почему он на коленях, да ещё в брюках картошку полет?

- Городские они, неприспособленные. Тяпку от лопаты с трудом отличают, - смутился Валет.

- Дела…

- Пройдя дальше, мы оказались у небольшой речки, скорее ручья, через которую был перекинут простенький мостик из трёх ошкуренных брёвен. По берегу речушки шли длинные ряды вбитых в пологий берег сучковатых кольев. Очередную загогулину в землю с хеканьем загонял жилистый мужичок с курчавыми волосами и знакомой козлиной бородкой. На его обнажённом загорелом торсе блестели капельки пота.

- Курсант Троцкий! Работает на объекте, под кодовым названием «БАМ!».

- А, за что его сюда! – в полном акуе, отстранённо поинтересовался я.

- За доблестный труд, награждён специальной «кошерной» диетой и переведён для работы на объект стратегического назначения.

Заметив мой всё ещё не врубившийся в ситуёвину взгляд, он снизошёл до более подробного объяснения.

- Согласно, вашей инструкции, был создан объект со специальным режимом работы для «перед-о-в-иков про- и- з-водства – стаха-н-о-вцев»,- по слогам произнёс Валет. Там ещё приписка была: «Хорошо работаешь – на БАМ пошлю!».

- Да, причём здесь «БАМ» то?

- Ну, как же, - мой креативный товарищ поднял воображаемый молот и с силой опустил его вниз. Делаешь вот так, получается - БАМ!

- И какой режим у этой «стройки века»?

- Обычный режим: от обеда и до забора.

- И где же тут забор!

Валет недоумённо посмотрел на длинные ряды кольев, уходящие вглубь континента, и задумчиво кивнул.

- Отсюда не видно. Да пёс с ним! Пусть бьёт. Зато, какие мышцы накачал!

Смотреть на сомнительно накаченные мускулы Лейбы Давидовича мне было не интересно, и мы пошли дальше.

- Это что?

- Спецпомещения для проживания основного контингента.

На маленькой полянке, украшенной парочкой берёзок и одиноким тополем, живописно расположились резко отличающиеся по дизайн три строения. Справа, гордо уставившись в небо остроконечной вершиной, стоял неказистый шалаш, украшенной именной табличкой: «В.И.Ульянов».

- Ну, понятно, Ленин в Разливе, прячась от полиции, жил в шалаше. Пусть привыкает.

Второе строение представляло собой сделанную из обломков досок и прутьев, времянку. Сквозь щербатую крышу можно было свободно просунуть руку.

- Сделали для товарища Бронштейна, по спецпроекту, из говна и палок.

- А, если дождь?

- Так вот! – Валет гордо показал на небольшую табличку, увенчивающую собой колышек, вбитый рядом с жилищем именитого курсанта.

- Всё в соответствии с его любимым лозунгом: «Мир хижинам, война дворцам!».

- А тут, что за склад? – спросил я, подойдя к третьему архитектурному шедевру. Коренастая деревянная изба, склёпанная из толстых брёвен, уже по виду внушала уважение своей основательностью.

Жилище для Иосифа Джугашвили. На ночь запираем. Склонен к непредсказуемым действиям. Четыре раза бежал из царской ссылки.

Сам то, он где? Почему не на общих работах? Поблажки делаете?

Никак нет! У нас все равны. Джугашвили в карцере, отбывает наказание.

- За, что?

- Отказался выходить на сельхозработы. Курс молодого бойца прошёл, объясняя тем, что пригодится для борьбы с царскими сатрапами. А на общие работы не вышел.

- Чем мотивирует!

- Не знаю, я по-грузински плохо разбираю. Но, похоже, послал, - обиженно закончил Валет.

- Что же, пойдём, глянем на узника.

Пять минут спустя, я ошарашено смотрел на земляную яму с деревянной решётчатой крышкой наверху. Натуральный зиндан.

- И давно он тут, кормили хоть?

- Три дня! Конечно, кормили, как по уставу: хлеб и вода.

- Чистая вода, сам из колодца набирал, - забеспокоился Валет, заметив мой недовольный взгляд.

- А в баню? Водили?

Смущённое молчание Валета выбило меня из колеи.

- Хули, ты здесь Освенцим устроил? Только пыточной камеры не хватает.

- Значит так, узника выпустить - накормить, предоставит банное помещение. Сделать нормальную гауптвахту, давать простую сытную еду. Общие работы заменить на физподготовку. Из книг выдавать только классику и духовную литературу. Пусть думает о вечном.

- Это всё? Или мы ещё, что-нибудь не посмотрели?

- Последний объект - угольная шахта.

Думая, что сегодня меня будет сложно чем-то удивить, я сильно ошибался.

Моему взору предстала большая дыра в земле, из которой по длинному пологому спуску измученные люди один за другим выкатывали тачки с чёрным антрацитовым крошевом. Блестя обнажёнными торсами, они напоминали негров своей покрытой угольной пылью кожей.

Весь это сюр венчала вывеска, короткая по количеству букв, но ёмкая по содержанию: «Поеbень».

- Это к..кто?

- Щас посмотрю,- раскрыл Валет спасательную книжку.

- Хрущев, Свердлов, Бухарин, Каменев…

- Стоп! Короче выражайся!

Валет насупился.

- Всё согласно предписанию. Наизусть помню: «Лидерам создать особые условия, а остальную «поеbень» направить на чёрную физическую работу, чтоб меньше выёпывались!»

Да…это ж надо такую «инструкцию», было угораздить составить. Не иначе, после трёхдневного запоя…

- Так, ты там сильно не дави, норму урежь, пайку увеличь, короче соблюдай трудовое законодательство. Люди не простые, может ещё, на что путное сгодятся. Стахановцам перед отбоем - трудовые сто грамм! И, что они грустные такие. Выучить песни, пусть поют хором! Вот, я хорошую знаю:

Наш паровоз вперёд лети,

В комунне остановка.

Иного нет у нас пути,

В руках у нас – винтовка!

Посидели тихо, поддавшись ностальгическому настрою. Валет, смахнув скупую мужскую слезу, попросил списать слова.

- Хорошая песня, идейная. Правда, я не всё понял.

- Отмахнувшись от объяснений, сам не хера не понимаю, взял у Валета блокнот, и стал переписывать слова, тщательно выводя буквы. За годы, проведённые исключительно за клавиатурой, писать вручную, я несколько разучился.

Нашу идиллию, прервал боец из конвоя, что-то шепнувший Валету на ухо.

- Беда, командир, бунт! Бронштейн забастовку объявил, часовых облаял разными непотребными словами и какашками кидался.

- Непорядок, - задумался я.

- Может его розгами, для вразумления? Или по-простому, епало набить?

- Никаких телесных наказаний, у нас не царский режим и не тридцать седьмой год.

- Мы его расстреляем!

- Ик,- выдохнул обалдевший Валет.

Понарошку, холостыми патронами. Проверим, так сказать, его революционную стойкость.

Расстрельная команда выглядела неплохо. Выряженные в костюмы стрельцов 17 века, бойцы вооружённые массивными пищалями смотрелись импозантно.

- Ох, Валет! Ой, затейник, - умилился я. – С выдумкой к делу подходит.

Массовкой служила чёрномазая толпа белых шахтёров, угрюмо столпившаяся в сторонке.

Двое курсантов, Ульянов и успевший привести себя в порядок Джугашвили, скромно сидели на скамеечке и с интересом ожидали начала экзекуции. Особой жалости к приговорённому, судя по виду, они не испытывали.

Бронштейн, выведенный на линию огня, от чёрного мешка на голову, гордо отказался. Пытаясь сохранить внешнюю невозмутимость, в душе его бушевала дикая смесь страха и растерянности. Зачитав короткий приговор, разводящий поднял и опустил руку: «Огонь!».

Клубы чёрного дымного пороха густым облаком окутали картину произошедшего. Когда они рассеялись, перед глазами зрителей предстала неприглядная картина: на коленях, обхватив голову руками, сидел Лейба Давидович, и, раскачиваясь из стороны в сторону, бормотал какие-то непонятные слова. Из его правой штанины, на зелёную траву капала, даже на вид неприятная желтоватая жидкость.

- Что же вы, товарищ Троцкий, - недобро усмехнулся я.

- Накосорезили. Как же теперь, мировую революцию будете делать? С подмоченной репутацией…

Грустно посмотрев на тройку лидеров русской революции, я подумал о фатальности судьбы. Все они, невзирая на личности, получили по вселенским законам согласно своим заслугам. Один, провёл последние дни, практически парализованный от осложнений, возникших, в том числе и вследствие ранения от отравленной пули женщины-террористки. Проводя долгие часы в мучениях, не заглушаемых даже морфием, он наверняка жалел, что променял спокойную тихую жизнь за границей на этого страшного монстра, революцию, безжалостно пожирающую своих детей. Мог ли думать, второй, самый популярный лидер революционных масс в начале большевистского переворота, что он погибнет в эмиграции от рук наёмника, посланного его собственной Родиной? Разве ради этого, он отдал столько сил, времени и труда, полностью посвятив свою жизнь борьбе, как он думал за народное благо.

Но, самая страшная кара постигла третьего. Из всех них, он был единственным настоящим вождём, жестоким и самовлюблённым диктатором, но истинным лидером. Судьба ударила его по самому больному. Она разрушила ореол его «святости», тот, который он исподволь создавал долгие годы. Ради которого он предавал старых соратников, жестоко издевался над близкими и друзьями. Можно быть хорошим политиком и выдающимся руководителем, но иметь в душе тёмные, не видные невооружённым глазом склизкие пятна. Ангелы и праведники у власти не задерживаются. Именно власть была его тайной страстью, власть и - почитание окружающих. Это не мешало ему делать свою государственную работу. Мало того, избавившись от препятствий для своей страсти, в зрелые годы, он стал неплохим правителем для страны, любимцем партии и народа.

И нет, не тогда он испытал сильнейшие страдания, когда умирающего, его бросило собственное окружение. Эта прикормленная свора шакалов, потирая свои потные ручонки, затаив дыхание, ждала, когда же умрёт Хозяин, чтобы они смогли бесконтрольно впиться своими жадными зубками в тело многострадальной России. Они вычеркнули его имя из школьных учебников, они оболгали его память, приписав к заслуженному, собственные грязные измышления. Но отринув личное, самым больным для него оказалось, что они развалили то, чем он так мучительно гордился. Его детище, которое он собирал через боль и кровь, бросая в топку экспериментов миллионы простого люда, страну под названием СССР. Советский Союз, запредельными усилиями своих граждан, занявший достойное место в новом мире.

Нет, по грехам и награда. «Наказал Всевышний Ленина – сотней лет непогребения». Восковой мумией, застывший в собственной гробнице на главной площади Москвы, он по - прежнему притягивает внимание к своей личности. Троцкий, трагической гибелью, создал себе героический ореол для многих революционеров левого толка и мелкобуржуазных обывателей, недолюбливающих Советы. Лишь, Иосиф Виссарионович Сталин, кумир миллионов, почти загубивший в горниле борьбы за светлое будущее свою бессмертную душу, потерял всё.