"Заветные" сочинения Ивана Баркова

Разумна, хороша, в нарядах знаю вкус,

По моде не с одним, со многими ебусь.

Глупа, нехороша, не знаешь блеску дать,

Неряха, блудишься с одним, без вкусу блять.

Годится девушка, ты хуже всем ея,

Ебется, но не так, ебусь как модно я.

Прекрасный молодец, у женщин всех в почтеньи,

А любят что меня, то хуй всегда в леченьи.

Хорош не так, как я; ленив, а я в труде.

Распухли ль как мои с работ твои муде?

Хорош бы малой был, да еть не достает,

Купчихи говорят, что всласть не уебет.

Между цветов и красных роз

Собачий хуй на грядках взрос.

Дары все естества нам дурно презирать.

Подобно и тебе, мой хуй, пренебрегать.

Узнай, чего теперь, Кларисса, я хочу:

Гляжу я на тебя и хуй в штанах дрочу.

Люблю тебя, мой свет, и от любови стражду.

Сижу подле тебя и еть тебя я жажду.

Не видит то никто, тебя чем забавляю:

Тихонько у тебя в пизде я ковыряю.

Ебись и не теряй прелестной красоты:

Как младость пролетит, гадка всем будешь ты.

Возьми себе ты тот, из коих лучше нет.

Но лучше для тебя в штанах, мой свет, билет.

Зовут по красоте тебя, мой свет, звездою.

Но краше в ебле ты сто крат своей пиздою.

Целуй меня везде, любезная, целуй,

Но вместо ты меня не поцелуй мой хуй.

Коль льзя б было летать пиздам, подобно птицам,

Хорош бы был сучок — елдак сидеть девицам.

Для дела руки мне, глаза даны, чтоб зреть,

А хуй, прекрасная, тебя мне чтобы еть.

Ласкаешься ко мне, брюнета, ты, целуя.

Чего желаешь ты? Конечно, хуя.

Прекрасный у меня, Кларинда, есть цветок.

Возьми его сама себе ты из порток.

Всех лучше кажется та девушкам игрушка,

Как ежели в штанах хорошенька коклюшка.

Я тотчас отганул, что мыслишь ты всегда:

Свербится, девушка, всяк час твоя пизда.

Не можно изъяснить мне то, что мышлю я,

А лучше изъяснит в пизде битка моя.

Утеха лучшая в том женщин состоит,

Чесать тогда пизду, когда она свербит.

Коль прямо хочешь быть, красоточка, счастливой,

То счастье лучше в том, чтоб быть всегда ебливой.

Желаем получить, скучаем мы иметь,

Не буду ж я хотеть, когда б тебя у еть.

Красотками мой дух и мысли насыщаю,

Но лучше их пиздой себя я утешаю.

Охотно просижу я в пустенькой избе,

Коль будет когда хуй мой в узенькой пизде.

Не светится пизда восточна как звезда,

Но любо на нее вам зреть, хуи, всегда.

Я никогда так не грущу,

Как долго хуй в штанах ищу.

И были лишь одне в штанах моих муде,

Однако вот и те изгнили все в пизде.

Досадно, чаю, вам, красоточки девицы,

Когда в пизде у вас блошицы.

Как бычий твердый рог, мой хуй всегда стоит,

Но вместо чтоб вредить, он девок веселит.

Тогда живут етись охотницы-молодки,

Когда еще у них бывают круты жопки.

Ты мыслишь о себе, что девушка целок,

Однако, знаю я, пролезет и щенок.

Не тешуся я так в садах весной цветами,

Как тешусь у девиц под юбками пиздами.

О чем ни мыслю, ни гадаю,

А все пизды одной желаю.

Хота пизда с краев болит,

Но еться не претит.

На мысль старухе ночь коль первая прийдет,

Старуха тут вздохнет, пизда ее зевнет.

Коль мыслишь обо мне, что еть не дам тебе,

То, встанет когда хуй, ты кличь меня к себе.

Пусть люди говорят, что я велика блядь.

Грешно же то сказать, чтоб еть кому не дать.

Когда ещё пизда гола моя была,

Я в те поры ети себя попу дала.

Колико до мужчин тот рок злосердный скуп,

Что видит глаз пизду, да не имеет зуб.

Ленивая пизда всегда сидит одна,

Досужа перед ней сто раз уебена.

Вот видим мы и то,

Что хуй без муд — ничто.

Ведь, знать, что хорошо, что девушка хохочет,

Коль страшная битка в пизде ее клокочет.

Как малый хуй ебет, тогда пизда свистит,

А толстый хуй ебет, тогда пизда хлюпит.

Если б так хуи летали, как летают птицы,

Их охотницы б ловили — красные девицы.

Заморскую пизду в России чтут издавна.

Хотя она гнила, однако иностранна.

Из самой вечности и в бесконечны годы,

Ко истечению живот дающих струй

От щедрыя нам ты поставлен, столб, природы,

Её ты нам даров найлучший, твердый хуй.

Ничто не нужно так, присмотр как в доме нам,

А дом наш присмотреть приличный долг женам.

Досужна женщина, ты все не пропускаешь —

Один тебя ебет, другого запасаешь.

Труды дают нам честь и похвалу во свете,

Трудом восходит вверх могущество героя,

Труды любовь от всех обрели и Аннете —

Затем, что хорошо она ебется стоя.

Прекрасный образ днесь Елизы видишь ты,

Котора, сверх своей отменной красоты,

Отменнее других умеет нарядиться,

Приятно подмигнуть, обнять и ублудиться.

Во всяком есть чину всегда особа должность:

Победа или смерть — то воинам прилично;

Молитва, пост и труд и долгая спокойность —

Духовным то отцам здесь, стало быть, обычно;

На спинке ж полежать, проворно подъебать —

Варварушке одной то должно приписать.

Весенние в тебе красы изображенны,

Утехи вечные тобою подражённы,

Краса твоя цветет, подобно вешний цвет,

Прекраснее тебя из всех здесь в граде нет,

Как цветик, Дарьюшка, приятностью блистаешь,

Цветок сбирает пчел, а ты хуи сбираешь.

Захвачена когда от стужи, от мороза,

Еще хотя цветет, но уж цветет не так,

Цвела как средь весны блистающая роза,

Подобно сей красе не так хорош уж зрак.

Увяла Ольгушка, и редко кто взирает,

Однако за пизду доходы собирает.

По склонностям людей надлежит разбирать,

И склонен кто к чему, тому ту должность дать.

Напрасно, например, свинья сидит судьею —

Свинье лежать в дерьму приличней со свиньею.

К чему ж употребить красоточку Арину?

Как только чтоб ни еть, положши на перину.

Натура разными дарами нас снабжает.

Иному, давши честь, богатством обижает.

Богатство дав сему, ограбила красой.

Фетинья рождена хоть дурой и косой,

Однако отняла не все у ней природа —

Публична она блядь, а блядкам в свете мода.

Согласно говорят: прекрасно в свете что,

Не может никогда уж дурно быти то.

Девицу честную, разумную Настасью

Весь город хвалит, что вельми пространна снастью.

Ничто похвально так, как суть странноприимства.

Коль если украшен им кто-то без мздоимства,

Свой истинный тем долг являет человек,

Он лучше ничего не делает в свой век.

Татьяна теснотой отнюдь не негодует,

Что друга мужнина в ней хуй всегда ночует.

Хоть древние тебя дитятей называли,

Со луком, с крыльями, с колчаном стрел писали,

И разом двух сердца пронзаешь что людей,

Однако ты совсем имеешь вид не сей.

Ты стар и млад живешь и как когда случится,

Но сущим ты совсем младенцем не годишься.

Нет крыльев у тебя, летать тебе нельзя,

И для того предмет ты ищешь поползя.

С колчаном лук на что, стрелы коль не бывало?

Ты сам собой стрела, но тупо твое жало.

Совсем ты не творишь ничьим сердцам вреду.

Стреляешь если ты, стреляешь-то в пизду.

— Я обесчещена, — пришла просить вдова.

Однако знал судья, кто просит такова.

— Кем? — спрашивал ее. — Сегодня у суседа,—

Ответствовала та, — случилася беседа.

Тут гостья на меня так грубо солгала:

Уж четырех ты во вдовстве-де родила!

Судья ей говорил: — На эту плюнь причину.

Стал свет таков: всегда приложат половину.

Ты очень ей любим, она в твоей вся воле.

Да только тридцать есть, которых любит боле.

Мой свет, любовь твоя мне очень дорога.

Да для того-то я тебе и не слуга.

С кем хочешь ты любись своим продажным жаром,

А я люблюсь с такой, котора любит даром.

Увидевши жена, что муж другу ебет,

Вскричала на него: — Что делаешь ты, скот!

Как душу обещал меня любить ты, плут.

— То правда, — муж сказал, — да душу не ебут.

Повздорил некогда ленивый хуй с пиздой,

С задорной блядкою, прямою уж звездой.

Она, его браня, сказала: — Ты дурак,

Ленивый сукин сын, плешивый чорт, елдак.

Взбесился хуй тогда, в лице переменился,

Надулся, покраснел и в кость вдруг претворился,

За губы и усы пизду он вдруг схватил

И на плешь на свою скуфьёю посадил.

— Позволь, сударыня, с тобой мне делать то же точно,

В чем упражнялись те, кто делали тебя.

Авось-либо и мне удастся ненарочно

Такую ж сделать в свет, хотя не для себя.

Крестьянка ехала верхом на кобылице,

А парень встречу сей попался молодице.

Сказал: — Знать, ты в сей день не ебена была,

Что едешь так невесела.

А та ему в ответ: — Коль ты сказал не небылицу,

И истинно коль то причина грусти всей,

Так выеби мою, пожалуй, кобылицу,

Чтоб шла она повеселей.

За еблю некогда журила дочку мать:

— Ей, дочка, перестань, пожалуй, еть давать.

А дочка ей на то: — Тебе нет дела тут.

Что нужды в том тебе? Ведь не тебя ебут.

Ебливая вдова с досады говорила:

— На что нам тайный уд натура сотворила?

Не ради ли того, чтоб похоть утолять

И в дни цветущих лет чтоб сладость нам вкушать?

Когда ж нам естеству сей член дать рассудилось,

Так для чего оно, давая, поскупилось

И не умножило на теле их везде?

На каждой бы руке у женщин по пизде,

А у мужчин хуи б на месте пальцев были.

С какою б роскошью тогда все в свете жили!

Всяк еться б мог при всех, еблися бы всегда,

Еблась тогда б и я без всякого стыда.

Хоть еть или не еть,

Всё должно умереть.

Неизбежимо смертно жало.

Так лучше умереть, смягчивши штанно скало.

Мне кажется, что я хуй, руки, уши, рот,

Муде, глаза, язык и бегание ног

Природою достал себе на случай тот,

Чтоб с помощию их пизду ети возмог.

— Приятель, берегись, пожалуй, ты от рог:

Жену твою ебут и вдоль и поперек.

А тот на то: — Пускай другие стерегут,

А мне в том нужды нет, ведь не меня ебут.

— Вчера свершился мой, жена, с тобою брак.

Что я хотел найти, не сделалось то так.

Жена ему на то: — Не те уж ныне годы,

Нынь трудно то найти, что вывелось из моды.

— Не раз ты мне, жена, неверность учинила.

Скажи мне, сколько раз ты мужу изменила?

— Рогатый! — говорит ему в ответ жена: —

Я арифметике, ей-ей, не учена.

Я друга твоего люблю, зрак твой любя,

Его целуючи — целую я тебя.

Едина в вас душа, известно мне то дело.

Так думается мне — одно у вас и тело.

Горюет девушка, горюет день и ночь,

Не знает, чем помочь.

Такого горя с ней и сроду не бывало:

Два вдруг не лезут ей, а одного так мало.

Горшкова дочь дает в наймы свою пизду.

Кто хочет, тот еби, плати лишь должну мзду.

А уж у ней пизда весьма уж не ребячья,

Потребен хуй большой, а плешь чтоб жеребячья.

Какую ж за труды ей пошлину давать?

Она охотнику сама о том даст знать.

Желанья завсегда заики устремлялись,

И сердце, и душа, и мысли соглашались,

Жестоку чтоб открыть его к любезной страсть,

Смертельную по ней тоску, любови власть.

Но как его язык с природна онемленья

Не мог тогда сказать ни слова ей реченья,

То, вынувши он хуй, глазами поморгал

И немо речь сию насильно проболтал:

— Сударыня, меня извольте извинити,

Он нужду за меня всю может изъяснити.

Муж спрашивал жены, какое делать дело:

— Нам ужинать сперва иль еться зачинать?

Жена ему на то: — Ты сам изволь избрать.

Но суп еще кипит, жаркое не поспело.

— Федулюшка, мой друг, какой это цветок,

Который у мужчин блистает из порток?

Я видела намнясь, как с батюшкой лежала,

Что матушка, пришед, рукой его держала.

Пожалуй мне его, голубчик, растолкуй,—

Спросила девушка. Федул сказал ей: — Хуй.

Софрон как черт лицом, и к дьявольским усам

Имеет еще нос, подобный колбасам,

Которы три года в дыму будто коптились;

А дети у него прекрасные родились;

Что видя, госпожа, имевша мимо путь,

Сказала, чтоб над ним немного подсмехнуть:

— Куда как дурен нос, хозяин, ты имеешь,

А деток не в себя работати умеешь.

Надулся тут Софрон, боярыне сказал:

— Не носом я детей, а хуем добывал.

Худая память, врут, всё будто у седых.

А я скажу: она у девок молодых.

Спросили у одной — при мне то дело было:

— Кто еб тебя вчера? — Она на то: — Забыла.

Напрасно, муж, грустишь, что я с попом ебусь;

Безгрешна от того я, друг мой, становлюсь,

И ежели когда попу я подьебаю,

Тогда я и детей, и мужа вспоминаю.

Всегда с ним благодать мой осеняет лоб,

Или не знаешь ты: чиста пизда, поп ёб.

Дозволь, Клариса, мне списать с тебя портрет,

Который различать с тобой не будет свет,

Столь чрезвычайно он с тобою будет сходен.

Верь мне, что будет он тебе весьма угоден:

Я напишу его без кисти и чернил,

Так чтобы он во всем с тобою сходен был.

Но отгадай, чем мы портреты те рисуем?

Ответ Кларисы: — Хуем!

Ни глаз, ни рук, ни ног я сроду не имею,

А сделать образ чей я точно разумею.

Любим девицам я, но ими и презрен,

Всяк волю мне дает, но я и заключен.

Противу естества голодный бодр бываю,

А сытым будучи слабею, унываю.

На троне, на суде и в пропастях живу.

Рождаю я кого, того терзаю, рву.

Позорен именем, необходим делами,

Я грешен, но сижу в беседе и с попами.

Я твари всей отец, но я того и сын,

Притчиной бытия я коего один.

Хожу я в кладези, но их я напояю,

Я смертен, но, как свет стоит, не умираю.

Жечь суют меня в горн, но как меня ни суй,

Я точно все таков, каков и есмь: я хуй.

Ни пифин я, ни рак, ни зверь, ни черепаха,

Жилище мое — тьма, покров на мне — рубаха,

Не можно образ мой существенно списать,

Ниже подробно всех чудес моих понять;

Владычица сердец, я матерь всей природы,

Идут в мои врата все твари и народы.

Собою я сама хоть, правда, подла тварь,

Но перво всех меня целует всякий царь.

Гнушаются все мной, но я небесполезна,

Нельзя меня хоть есть, но вкусом я любезна,

И, тешучи других, я тешу и себя,

Рождаю целости я, целость погубя.

У женщин я живу, мущинами питаюсь,

Рождаю в свет я тех, я кем сама рождаюсь.

Не блещущая я планета иль звезда,

Но прежде всех меня зрит тварь. Но есть пизда.

Я рос и вырос

И на свет вылез,

Но только я не весь внаружу оголился,

Немного лишь с конца из ножи залупился.

Когда ж совсем готов, тоща от молодиц,

А паче от девиц

Любим живу от всех.

Я есмь орех.

Мы в свете рождены, чтоб суетно трудиться,

Сует в нас суета прямая людям зрится;

Мы служим одному без мыслей плешаку,

Мущине лысому, мущине-дураку,

Который лишь живет, в корчмах чтоб прохлаждаться,

Мы, бедные, за ним должны туда ж таскаться,

С наружности стучать и ждать его в дверях,

Доколь он выдет вон, замаран весь в соплях,

И красен, как сукно, и мерзостью рыгает,

Нередко он и нас блевотиной марает.

В презренном завсегда бесприбыльном труде,

Не знаем, нужны ли на свете мы, муде?

Коль есть я в существе, так есть между ворот,

Валит из коих весь и всех чинов народ,

Но входит только внутрь взлизастой в них мущина,

Которой озорник такой и дурачина,

Что трет меня собой в воротах, не глядит

И двум еще слугам толкать меня велит,

Но я не ябедник, во мне та добродетель;

Спроси, пожалуй, всех, бывал ли истец секелъ?

Лежит на мне Ерила,

Я тело оголила

И ноги подняла,

Ярить себя дала.

Тепленька,

Тут мокренька,

Как зачал он юлить,

Как зачал он ярить,

И, выярив сытенька,

Нигде не гомозит,

Нигде не рагозит;

Но погодя свербится,

Еще хочу яриться;

Но ждать до той субботы, хоть хочется и Ване;

Я веник, коим парятся все в бане.

Рукой сперва возьму и влагой помочу,

Потом, поднявши вверх, немного подрочу,

С розмаху ж сунув вдруг, я суну в жерело

До тех пор, как готово уж будет помело.

Дырою девушку на день ее рожденья

Отец и матушка снабдили в награжденье.

Девочка, сидючи на горке, на горе,

Дареной той своей дивуется дыре.

Дивуется, любуется

И телом в нее суется.

— Дыра ты, — говорит, — дражайшая дыра,

На тело мне тебя давно бы вздеть пора,

Но пусть я поблюду; как буду под венцом,

Понравлюсь жениху прекраснее с кольцом.

Ни в сказках рассказать,

Ни в книгах описать,

Какая его сласть,

Коль шорстка с шорсткой сходится,

Того же к ночи хочется

Чрез опыт только знать,

Что нам есть сладко спать.

На дело коль меня когда изготовляют,

То жилу тут мою во влагу полагают,

Хотя без рук, без ног,

Стою, подобно рог,

Я твердость, что огнем бываю горяча,

Горячность пища мне из тела, я — свеча.

Единая для всех, красавица, утеха,

Без коей никогда не можешь пребывать,

И верно я о том скажу тебе без смеха:

Смотри ты первых строк что литеры гласят.

Ходила девушка во храм оракул вопрошать,

Узнать, чем можно ей себя от бледности спасать.

Ей слышится ответ: — К леченью способ весь,

Моя красавица, в начальных буквах здесь.

Полу женску коль случится

От любви занемочь,

Есть тут способ, чем лечиться,

Бредни все другие прочь!

Им избавились уж многи,

Тем лечились сами боги,

Ету болезнь тем лечите:

С буквы П по Е прочтите.

Вот в чем, прекрасная, найдешь ты утешенье,

Единым кончишь сим ты все свое мученье:

Лекарство оное хочу тебе сказать —

И скорбь твою смягчит, и будет утешать.

Со многими уже те опыты бывали,

Единым способом все боли исчезали;

Беды забвенны все в ту сладкую минуту,

Я жизнь уж забывал и всю тоску прелюту,

Узря, лекарство то сколь много утешает;

Есть сладость такова, чего твой дух не знает;

Ты можешь чрез сие лекарство то узнать:

Изволь слова стихов начальных прочитать.

Устинья здесь лежит, что в том успех имела,

Что ходючи спала, проснувшися же — ела.

И вечером одним пивищем напилась,

А в пьянстве том, шаля с профосом, уеблась.

Под камнем здесь лежит пизда седая,

Которая шесть раз еблась уж умирая.

Подумай же о сей, прохожий, ты дыре,

Усердно сколь еблась она в своей поре.

Под камнем сим лежит великая жена,

Что смолоду в пизду и в жопу ебена;

Под старость же, когда краса её увяла,

То способы етись другим она давала.

Здесь зрим гроб женщины, с тем в свет произведенной,

Чтоб в жопу и в пизду быть в прах ей разъебенной.

Прохожий, и тебе от оной не уйти:

Она и во гробу велит тебя ети.

Такой лежит здесь муж: когда он умирал,

То хуй его, как рог, в тот самый, час стоял.

Все сродницы к нему проститься собралися,

Которых он ебал и кои с ним еблися.

Одной из них велел к себе он подойти

И, умираючи, еще хотел ети.