Ранний Азимов (Сборник рассказов)

Мать-Земля

— Кто вы такой, чтобы утверждать это? Вы уверены, что даже профессиональный историк всегда может отличить победу от поражения?

Густав Штейн, который с улыбкой задал этот вопрос и утер седые усы, еще миг назад касавшиеся края опустевшего стакана, не был историком. Он был психологом.

Историком был его собеседник, и эту дружескую подначку он встретил ответной улыбкой.

Квартира у Штейна была по земным меркам роскошная. Конечно, ей недоставало пустынной уединенности Внеземелья, поскольку за ее окнами простирался феномен, присущий лишь планете-прародительнице, — город. Огромный город, полный людей, толкотни, шума…

Не была квартира Штейна оборудована и собственным источником энерго— и водоснабжения. В ней отсутствовало даже минимально необходимое число позитронных роботов. Словом, она не могла похвастаться достоинством автономности и, как и все на Земле, являлась просто частью сообщества, ячейкой сот, частичкой толпы.

Но Штейн родился на Земле и привык к этому. И потом, по земным меркам квартира у него была все-таки роскошная.

Просто из тех же самых окон, за которыми раскинулся город, были видны звезды, а среди них притаились планеты Внеземелья, где не было никаких городов, только сады, где зеленели изумрудные лужайки, где все люди были королями и куда все нормальные земляне горячо и тщетно надеялись в один прекрасный день попасть.

За исключением тех, кто кое-что знал — как Густав Штейн. Пятничные вечера с Эдвардом Филдом принадлежали к числу ритуалов того сорта, которые порождаются возрастом и спокойной жизнью. Они вносили приятное разнообразие в будни двух пожилых холостяков и давали им законный повод посидеть за шерри и звездами. Они отвлекали их от житейских тягот и, самое главное, давали возможность поговорить.

Особенно Филду, который, будучи преподавателем, ученым и человеком скромного достатка, обожал цитировать свой неоконченный труд по истории Земной империи.

— Я хочу дождаться последнего акта, — объяснил он. — Тогда я смогу озаглавить мой труд «Закат и падение империи» и опубликовать его.

— Значит, вы полагаете, что последний акт разыграется в самое ближайшее время.

— В каком-то смысле он уже разыгрался. Просто лучше подождать, пока все не осознают этот факт. Видите ли, закат любой империи, экономической системы или социального института можно разделить на три этапа, вы, Фома неверующий…

Филд оборвал себя, помолчал для пущего эффекта и дождался, когда Штейн наконец поинтересовался:

— И что же это за этапы?

— На первом этапе, — Филд загнул мизинец на правой руке, — на приближение неотвратимого финала указывает лишь один крохотный звоночек. Никто не замечает его до тех пор, пока не наступает конец, и тогда, оглядываясь назад, все понимают, что это и был тот самый звоночек.

— И вы знаете, когда прозвенел этот звоночек?

— Думаю, да, поскольку у меня есть одно преимущество: я только и делаю, что оглядываюсь назад, на промежуток протяженностью в сто пятьдесят лет. Это произошло, когда одна колония из сектора Сириуса, Аврора, впервые получила разрешение Центрального Правительства Земли внедрить в жизнь общины позитронных роботов. Сейчас уже совершенно очевидно, что это событие открыло дорогу развитию полностью механизированного общества, основанного не на человеческом, а на машинном труде. Именно эта механизация стала и останется в будущем решающим фактором в борьбе между Землей и Внеземельем.

— Неужели? — пробормотал психолог. — До чего же вы, историки, умные! Настоящие дьяволы. А каков второй этап падения империи?

— Второй этап, — Фидд осторожно загнул безымянный палец на правой руке, — наступает, когда обнаруживается какой-нибудь тревожный признак, настолько серьезный и явный, что эксперты видят его, даже не обращаясь к перспективе. И эта веха тоже была пройдена, когда планеты Внеземелья впервые ввели иммиграционную квоту для жителей Земли. Тот факт, что Земля оказалась не в состоянии предотвратить столь пагубную для нее меру, стал вторым и очень тревожным звонком, а ведь это произошло пятьдесят лет тому назад.

— Час от часу не легче. А третий этап?

— Третий этап? — В ход пошел средний палец. — Он почти не важен. Третий этап начинается, когда тревожный признак превращается в гигантскую стену с нацарапанной на ней огромной надписью «Конец». Чтобы понять, что конец настал, на этом этапе не нужно ни умения предвидеть перспективу, ни специальных знаний, достаточно просто иметь возможность слушать видео.

— Насколько я понял, третий этап пока что не наступил.

— Очевидно, нет, иначе вы бы не спрашивали. Впрочем, он может наступить в самом ближайшем времени, к примеру если начнется война.

— Думаете, война будет?

Филд уклонился от прямого ответа.

— Времена нынче тревожные, а по вопросу иммиграции по всей Земле ломается немало копий. И если начнется война, то Земля потерпит быстрое и долговременное поражение и перед нами появится та самая стена.

— Кто вы такой, чтобы утверждать? Вы уверены, что даже профессиональный историк всегда может отличить победу от поражения?

Филд улыбнулся.

— Возможно, вам известно что-то такое, чего не знаю я, — сказал он. — К примеру, ходят слухи о каком-то Тихоокеанском проекте.

— Никогда о таком не слышал. — Штейн наполнил оба стакана. — Давайте поговорим о чем-нибудь другом.

Он поднес свой стакан к широкому окну, так что в прозрачной жидкости розовато замерцали далекие звезды, и произнес:

— За счастливое окончание всех земных бед. Филд присоединился к нему со словами:

— За Тихоокеанский проект.

Штейн сделал небольшой глоток и заметил:

— Но мы с вами пили за две разные вещи.

— Вы думаете?

Довольно трудно описать какой-либо из миров Внеземелья человеку, рожденному на Земле, потому что описывать приходится не мир как таковой, а скорее состояние души. В физическом смысле миры Внеземелья — их насчитывается что-то около пятидесяти, изначально они были колониями, позднее — доминионами, еще позднее — отдельными государствами — разительно отличаются друг от друга. Но состояние души повсюду практически совпадает.

Это нечто такое, что произрастает на почве мира, изначально не пригодного для жизни человеческого рода, однако населенного самыми-самыми из непростых, особенных, дерзких, не таких, как все. Если необходимо выразить это одним словом, слово это будет «индивидуальность».

Есть, к примеру, планета Аврора, в трех парсеках от Земли. Она была первой колонией, основанной за пределами Солнечной системы, и стала символом зари межзвездных путешествий. Отсюда и название.

На ней, конечно, были воздух и вода, но по земным меркам она была каменистой и бесплодной. Существовавшая на ней растительная жизнь, которая получала питание за счет желто-зеленого пигмента, не имевшего ничего общего с хлорофиллом и не шедшего с ним ни в какое сравнение по эффективности, придавала сравнительно плодородным регионам исключительно тошнотворный и отталкивающий для непривычного глаза вид. Животный мир ограничивался лишь простейшими одноклеточными организмами да подобием бактерий. Никакой опасности они, разумеется, не представляли, поскольку биосистемы Земли и Авроры химически были никак не связаны друг с другом.

Аврору обустраивали в буквальном смысле по кусочкам. Первыми появились злаки и плодовые деревья; следом завезли кусты, цветы и травы. Потом скот. И, как будто переселенцы ни в коем случае не хотели создавать слишком точную копию родной планеты, на Авроре появились позитронные роботы, задачей которых было возводить дворцы, разбивать ландшафты, конструировать силовые установки. Словом, осваивать планету, озеленять ее и очеловечивать.

Роскошь нового мира и неограниченных минеральных ресурсов. Пьянящее изобилие атомной энергии, которую вырабатывали новые установки, обслуживающие тысячи, в лучшем случае миллионы, а не миллиарды потребителей. На просторе новых планет пышным цветом расцвели естественные науки.

Взять, к примеру, дом Франклина Мейнарда, который со своей женой, тремя детьми и двадцатью семью роботами жил на участке, откуда до ближайших соседей было более сорока миль. Тем не менее при желании он мог через планетарный канал подключиться к гостиной любого из семидесяти пяти миллионов обитателей Авроры — хоть поодиночке, хоть ко всем сразу.

Свою долину Мейнард знал как собственные пять пальцев. Он точно знал, в каком месте она резко обрывается и упирается в инопланетные утесы, за чьи неприступные склоны с мрачным упорством цеплялся остролистый местный дрок — словно в пику более кротким растениям, которые заняли его место под солнцем.

Мейнарду не было нужды покидать долину. Он был депутатом Собрания, но мог вести все дела, кроме особо важных, по планетарному каналу, не жертвуя даже своим драгоценным уединением, без которого ему было не обойтись и необходимости в котором не дано было понять ни одному землянину.

Даже с предстоящим ему делом можно было справиться по планетарному каналу. К примеру, человек, сидевший рядом с ним в его гостиной, был Чарльз Хиджкмен, и на самом деле он сидел у себя в гостиной на острове посреди искусственного озера, где водилось пятьдесят видов рыбы и до которого было двадцать пять миль пути.

Эта близость была, разумеется, иллюзорной. Если бы Мейнард протянул руку, то наткнулся бы на невидимую стену.

К этому парадоксу привыкли даже роботы, и, когда Хиджкмен сделал знак подать ему сигарету, робот Мейнарда даже не шелохнулся, чтобы исполнить его желание, хотя прошло не менее чем полминуты, прежде чем робот самого Хиджкмена пришел на помощь своему хозяину.

Мужчины разговаривали как истые жители Внеземелъя, слишком сухими и рублеными фразами, чтобы их беседа производила впечатление дружеской, однако неприязненной она определенно не была. Просто в ней отчетливо недоставало сливок — пусть даже кисловатых и жидких — живого человеческого интереса, который волей-неволей вынуждены проявлять обитатели перенаселенных земных муравейников.

— Я уже давно хотел связаться с вами в приватном режиме, Хиджкмен, — сказал Мейнард. — Много дел в Собрании, в этом году мы…

— Довольно. Это понятно. Поговорим сейчас, разумеется. Даже хорошо, что вы связались с мной, поскольку я наслышан о превосходном качестве ваших почв и ландшафтов. Это правда, что ваш скот питается привозной травой?

— Боюсь, это легкое преувеличение. Вообще-то некоторые мои молочные коровы из лучших во время отела питаются импортным кормом с Земли, но придерживаться подобной практики в общем случае, боюсь, было бы непомерно дорого. Впрочем, молоко получается бесподобное. Не окажете ли мне честь принять в подарок мой дневной удой?

— Вы исключительно любезны. — Хиджкмен с достоинством наклонил голову. — В таком случае я настаиваю, чтобы вы взяли у меня немного лососины.

На взгляд землянина, двое этих мужчин почти ничем не отличались друг от друга. Оба были рослыми, хотя, по меркам Авроры, не слишком — здесь средний рост взрослого мужчины составлял шесть футов и полтора дюйма. Оба были светловолосыми и жилистыми, с резкими и ярко выраженными чертами. Хотя обоим было уже за сорок, никто не дал бы им этих лет.

На этом обмен любезностями был окончен. Не меняя тона, Мейнард перешел к цели своего вызова.

— Знаете, наш комитет сейчас ведет сражение с Мореану и его консерваторами. Мы намерены проявить твердость — говоря «мы», я подразумеваю нашу Независимую партию. Но прежде чем мы сможем сделать это с необходимым спокойствием и уверенностью, я хотел бы задать вам кое-какие вопросы.

— Почему мне?

— Потому что вы — самый крупный физик на Авроре.

Скромность противоречит человеческой природе и ее с большим трудом удается привить детям. В индивидуалистическом обществе необходимость в ней отпадает, и потому Хиджкмен ею не страдал. Он просто бесстрастно кивнул в знак согласия со словами Мейнарда.

— И один из нас, — продолжал тот. — Вы ведь независимый.

— Я член партии. Не слишком активный, но взносы плачу исправно.

— И все же вы человек надежный. А теперь скажите мне вот что. Вы слышали о Тихоокеанском проекте?

— О Тихоокеанском проекте? — В голосе физика послышалась вежливая заинтересованность.

— Это нечто, затевающееся сейчас на Земле. Кажется, Тихим называется один из земных океанов, но название само по себе, возможно, ничего не значит.

— Никогда о нем не слышал.

— Ничего удивительного. О нем даже на Земле не многим известно. Кстати, мы с вами сейчас общаемся по фокус-лучу, и все сказанное должно остаться между нами.

— Понимаю.

— В чем бы этот Тихоокеанский проект ни заключался — а наши агенты располагают крайне расплывчатыми сведениями, — он вполне может таить в себе угрозу. Похоже, к нему причастны многие из тех клоунов, которых на Земле считают учеными. А также кое-кто из наиболее радикальных и недалеких политиков.

— Гм. Когда-то давно был такой Манхэттенский проект.

— Да, — навострил уши Мейнард. — Что это был за проект?

— О, это дремучая древность. Просто название похожее, вот и вспомнилось. Манхэттенский проект, или проект «Манхэт-тен», как его еще называли, разрабатывался еще до эры внеземных путешествий. У них там давным-давно случилась какая-то небольшая междоусобная война, и такое название дали группе ученых, которые исследовали атомную энергию.

— Гм-м… — Мейнард сжал руку в кулак. — И в чем тогда, по вашему мнению, заключается этот Тихоокеанский проект?

Хиджкмен задумался. Потом сказал негромко:

— Думаете, Земля готовится к войне?

На лице Мейнарда отразилось неожиданное отвращение.

— Шесть миллиардов людей. Вернее, шесть миллиардов полуобезьян, живущих друг у друга на головах, против нескольких миллионов нас, колонистов, в общей сложности. Положение не кажется вам опасным?

— Подумаешь, численный перевес!

— Ладно. Вы считаете, что нам ничего не грозит, несмотря на перевес не в нашу пользу? Объясните мне. Я всего лишь функционер, а вы физик. Земля способна выиграть войну?

Хиджкмен глубоко и надолго задумался. Потом сказал:

— Давайте рассуждать логически. Существует три широких класса методов, посредством которых индивидуум или группа людей может достичь своих целей в борьбе с противником. Эти три класса довольно условно можно назвать физическими, биологическими и психологическими.

Физические методы можно отмести сразу. Земля не имеет необходимой промышленной базы. У них нет техники. И ресурсы у них крайне ограниченные. На всю планету не найдется ни одного выдающегося специалиста в области естественных наук. Так что Земля не в состоянии создать какой-либо вид физико-химического устройства, которое не было бы известно во Внеземелье. Разумеется, в том случае, если по условиям задачи предполагается, что Земля намерена в одиночку противостоять любому из миров Внеземелья. Насколько я понимаю, ни одной из планет Внеземелья не придет в голову вступить с Землей в коалицию против нас.

Мейнард поспешил отвергнуть даже самую возможность такого предположения.

— Нет, нет и нет. Об этом не может быть и речи. Даже не думайте.

— Значит, обычное физическое вооруженное нападение можно сбросить со счетов и обсуждать его в дальнейшем не имеет смысла.

— А что со вторым классом, с биологическим? Хиджкмен медленно повел бровями.

— Вот тут уверенности меньше. Мне говорили, что на Земле есть довольно сведущие биологи. Конечно, сам я физик и достоверно судить не могу. И все же я полагаю, что в отдельных областях они до сих пор не утратили своих знаний. Хотя бы в агрономии, чтобы далеко не ходить за примером. В бактериологии. Гм…

— Да, а как у них обстоят дела с бактериологическим оружие?

— Я тут кое-что подумал… Впрочем, нет, это уже из разряда невозможного. Такая до предела перенаселенная планета, как Земля, не может позволить себе сражаться против открытой системы из пятидесяти разрозненных миров при помощи биологического оружия. Они неизмеримо больше нашего подвержены эпидемиям, то есть наш ответный удар обойдется им гораздо дороже. Вообще, я бы сказал, что, учитывая условия жизни как у нас, на Авроре, так и на других планетах Внеземелья, едва ли нам грозит сколько-нибудь серьезная эпидемия какого-либо инфекционного заболевания. Нет, Мейнард. Можете, конечно, проконсультироваться с бактериологами, но думаю, что они скажут вам все то же самое.

— А третий класс? — спросил Мейнард.

— Психологические методы? Тут ни в чем нельзя быть уверенным заранее. И все же миры Внеземелья населены разумными и душевно здоровыми жителями, которые не поддадутся незатейливой пропаганде или нездоровому ажиотажу, если уж на то пошло. Мне тут подумалось…

— Что?

— А вдруг Тихоокеанский проект именно в этом и заключается? Ну, то есть это какая-то чудовищная уловка, призванная вывести нас из равновесия. Какой-то суперсекрет, который должен в строго определенное время просочиться наружу, чтобы планеты Внеземелья пошли на небольшие уступки Земле, просто на всякий случай, для подстраховки.

Наступило долгое молчание.

— Быть того не может, — сердито выпалил Мейнард.

— Вы правильно реагируете. Колеблетесь. Но я не настаиваю на этой идее. Это было всего лишь предположение. — Повисло еще более долгое молчание, потом Хиджкмен снова заговорил: — У вас есть еще какие-нибудь вопросы?

Мейнард вздрогнул от неожиданности.

— Нет… это все.

Канал отключился, и на месте, где только что было продолжение гостиной, возникла стена.

Медленно, с упрямым недоверием, Франклин Мейнард покачал головой.

Эрнест Кейлин поднялся по лестнице и почувствовал, как его обступили все прошедшие века разом. Здание было древнее, опутанное паутиной истории. Когда-то в нем располагался Парламент Человечества, и слова, произносившиеся в этих стенах, гремели среди звезд.

Здание было высокое. Оно уходило к небесам, тянулось, напрягалось изо всех сил. Оно пыталось дотянуться до звезд — до звезд, которые теперь отвернулись от него.

Земной Парламент больше не размещался здесь. Его перенесли в более новое здание в неоклассическом стиле — неумелую имитацию архитектурных изысков доатомной эпохи.

Тем не менее его великого имени у древнего здания никто не отбирал. Официально оно все так же именовалось Звездным Домом, правда, теперь в нем заседали лишь функционеры из поредевшей армии чиновников.

Кейлин вышел на двенадцатом этаже, и лифт сразу же пошел вниз. На светящейся вывеске значилось неприметное и обтекаемое: «Бюро информации». Он протянул секретарше письмо и стал ждать. Наконец его провели в кабинет, на двери которого красовалась табличка «Л. З. Сельони. Секретарь по информации».

Сельони был смуглый коротышка. У него были густые черные волосы и жидкие черные усики. Когда он улыбался, взгляду открывались зубы, поразительно белые и ровные, поэтому улыбался он часто.

Вот и сейчас он с улыбкой поднялся и протянул гостю руку. Кейлин пожал предложенную ему руку, уселся на предложенное ему место и принял предложенную ему сигару.

— Очень рад вас видеть, мистер Кейлин, — сказал Сельони. — Вы были очень добры, согласившись без промедления прилететь сюда из Нью-Йорка.

Уголки губ Кейлина дрогнули, он скромно отмахнулся.

— Полагаю, — продолжал Сельони, — вы ждете от меня объяснений.

— Не отказался бы их услышать, — кивнул Кейлин.

— К сожалению, так просто тут не объяснить. Нелегко быть секретарем по информации. Я должен стоять на страже безопасности и благосостояния Земли и в то же время следить за тем, чтобы не ущемлялась традиционная свобода печати. Естественно, у нас нет цензуры, и это замечательно, но столь же естественно, что бывают времена, когда приходится пожалеть о том, что у нас ее нет.

— Это имеет какое-то отношение ко мне? — осведомился Кейлин. — Ваше высказывание относительно цензуры?

Сельони уклонился от прямого ответа. Вместо этого он снова улыбнулся, медленно и на удивление невесело.

— Вы, мистер Кейлин, ведете одну из наиболее популярных и влиятельных телепередач на видео. Поэтому вы представляете особый интерес для правительства.

— Это мое эфирное время, — уперся Кейлин. — Я плачу за него. Я плачу налоги с прибыли, которую получаю со своей передачи. Я соблюдаю все законы о запретах. Так что не вижу, какой интерес я могу представлять для правительства.

— О, вы не так меня поняли. Должно быть, я недостаточно ясно выразился. Вы не совершили никакого преступления, не нарушили никакого закона. Я преклоняюсь перед вашим журналистским талантом. Я имею в виду вашу редакционную политику.

— В отношении чего?

— В отношении, — тонкие губы Сельони приняли строгое выражение, — нашей политики во Внеземелье.

— Моя редакционная политика отражает мои мысли и чувства, господин секретарь.

— Я не спорю. Вы имеете право на собственные мысли и чувства. Тем не менее опрометчиво едва ли не ежевечерне выплескивать их на полумиллиардную аудиторию.

— Возможно, это и впрямь, как вы выражаетесь, опрометчиво. И тем не менее это законно.

— Иной раз необходимо ставить благо страны превыше формального и своекорыстного толкования законности.

Кейлин дважды пристукнул носком туфли по полу и нахмурился.

— Послушайте, — сказал он, — давайте начистоту. Что вам от меня нужно?

Секретарь по информации развел руками.

— Если в двух словах — ваше содействие. Право же, мистер Кейлин, мы не можем допустить, чтобы вы подрывали народный дух. Вы осознаете, в каком положении находится Земля? Шесть миллиардов, а пищевые ресурсы на грани истощения! Так дальше продолжаться не может! Единственный выход — эмиграция. Ни один патриотически настроенный землянин не станет отрицать справедливости нашей позиции.

— Я согласен с вашим утверждением, что проблема перенаселения стоит очень остро, но эмиграция — не единственный выход. Напротив, эмиграция — самый верный способ приблизить крах.

— Правда? И почему вы так думаете?

— Потому что планеты Внеземелья не согласятся принять эмигрантов, и принудить их к этому можно только войной. А мы не в состоянии выиграть войну.

— Скажите, — негромко поинтересовался Сельони, — вы когда-нибудь пытались эмигрировать? Мне кажется, вы подходите од их критерии. Вы высокого роста, у вас светлые волосы, вы умны…

Известный ведущий покраснел.

— Я страдаю сенной лихорадкой, — отрывисто сказал он.

— Понятно, — улыбнулся секретарь. — Тогда у вас есть все основания относиться к их деспотической генетической и расовой политике с неодобрением.

— Я не могу позволить себе руководствоваться личными мотивами, — горячо отвечал Кейлин. — Я относился бы к их политике с неодобрением и тогда, если бы подходил под условия эмиграции. Но мое одобрение или неодобрение ничего не изменит. Их политика — это их политика, и они имеют право проводить ее. Более того, их политика не лишена логики, пусть даже и ошибочной. На планетах Внеземелья человечество начинает все заново, и они — те, кто отправился туда первыми, — ходят искоренить определенные изъяны человеческого организма, которые обнаружились со временем. Человек, страдающий сенной лихорадкой, с точки зрения генетики — паршивая овца. Не говоря уже о предрасположенности к раку. Их предубежденность против цвета кожи и волос, разумеется, несусветная глупость, но я могу предположить, что они заинтересованы в единообразии и однородности. Что же до Земли, мы и без помощи планет Внеземелья можем немало сделать для собственного спасения.

— Что же, к примеру?

— Внедрить позитронных роботов и гидропонику и прежде всего ввести контроль над рождаемостью. Я имею в виду разумный контроль, основанный на строгих психиатрических критериях и призванный искоренить психические отклонения, врожденные заболевания…

— Прямо как на планетах Внеземелья.

— Отнюдь нет. Я ни слова не сказал о расистских принципах. Я говорю лишь о душевных и физических заболеваниях, которые равно присущи всем этническим и расовым группам. И прежде всего необходимо удерживать рождаемость на более низком уровне, чем смертность, пока не будет достигнуто здоровое равновесие.

— Мы не располагаем промышленными технологиями и ресурсами, которые необходимы для внедрения робо— и гидропонной техники в ближайшие пять столетий, — угрюмо сказал Сельони. — Более того, земные традиции, равно как и этические принципы нашего времени, запрещают роботизированный труд и пищу искусственного происхождения. Но строже всего они запрещают убийство нерожденных детей. Сами подумайте, Кейлин, как мы можем позволить вам пропагандировать все это с экрана? Ничего хорошего из этого не выйдет, ваши разглагольствования только отвлекают внимание народа и подрывают его дух.

— Господин секретарь, — нетерпеливо перебил его Кейлин, — вы хотите войны?

— Хочу ли я войны? Какая дерзость!

— Тогда кто такие эти политиканы в правительстве, которые жаждут войны? К примеру, на ком лежит ответственность за тщательно распущенный слух о Тихоокеанском проекте?

— Тихоокеанский проект? Откуда вы о нем узнали?

— Я не выдаю своих источников.

— Что ж, тогда я назову их сам. Вы слышали о Тихоокеанском проекте от Мореану с Авроры, когда он в последний раз был на Земле. Мы знаем о вас куда больше, чем вы предполагаете, мистер Кейлин.

— Охотно верю, но намеки на Мореану отрицаю. С чего вы взяли, будто я получил эти сведения от него? Из-за того, что вы намеренно навешали ему на уши всю эту лапшу?

— Лапшу?

— Да. Я считаю, что Тихоокеанский проект — фикция. Выдумка, предназначенная придать землянам уверенности. По-моему, правительство планирует подстроить намеренную утечку этого так называемого секрета, чтобы обеспечить поддержку своей военной политики. Это часть психологической войны против собственных же соотечественников, и в конце концов Землю ждет крах. И я намерен довести это мнение до людей.

— Вы этого не сделаете, мистер Кейлин, — спокойно заявил Сельони.

— Еще как сделаю.

— Мистер Кейлин, ваш друг Ион Мореану нажил себе на Авроре большие неприятности, и причина их, возможно, в слишком теплых отношениях с вами. Смотрите, как бы вам не нажить себе подобные неприятности из-за слишком теплых отношений с ним.

— Меня это не волнует. — Журналист отрывисто рассмеялся, стремительно поднялся на ноги и зашагал к двери.

При виде двух плечистых парней, преградивших ему выход, Кейлин еле заметно улыбнулся.

— Значит, я арестован.

— Совершенно верно, — кивнул Сельони.

— На каком основании?

— Мы что-нибудь придумаем. Потом. Кейлин вышел — под конвоем.

На Авроре происходили события, в точности соответствующие вышеупомянутым, только с большим размахом.

Комитет по инопланетной агентуре при Собрании собирался уже который день — с того самого заседания, на Котором Ион Мореану и его Консервативная партия внесла свое памятное предложение выразить вотум недоверия. За то, что оно в итоге не получило поддержки, следовало благодарить отчасти превосходящее по численности политическое руководство Независимой партии, а также деятельность все того же Комитета по инопланетной агентуре.

Доказательства копились уже не первый месяц, и, когда стало понятно, что Независимые побеждают в голосовании со значительным перевесом, Комитет смог нанести свой удар.

Мореану взяли под стражу в его же собственном доме и посадили под домашний арест. Хотя при сложившихся обстоятельствах процедура домашнего ареста была незаконна — о чем Мореану не преминул решительно заявить, — это отнюдь не помешало благополучному ее завершению.

На протяжении трех дней Мореану подвергали тщательному перекрестному допросу — ровным и вежливым тоном, который едва ли выражал что-либо, кроме бесстрастного любопытства. Семеро следователей Комитета по очереди сменяли друг друга, тогда как Мореану давали лишь десятиминутную передышку в те часы, когда заседал Комитет.

Через три дня эффект был налицо. Мореану охрип, требуя личной встречи со своими обвинителями, обессилел, настаивая, чтобы ему сообщили, в чем именно его обвиняют, и сорвал себе горло, возмущаясь незаконностью всего происходящего. В конце концов представители Комитета принялись зачитывать ему обвинения.

— Это правда или нет? Правда или нет?

Мореану был в состоянии лишь устало мотать головой.

Он заявил о том, что свидетельские показания сфабрикованы, и ему учтиво сообщили, что слушания являют собой производимое Комитетом расследование, а не суд…

В конце концов председатель ударил молотком. Это был широкоплечий мужчина, настроенный пугающе решительно. Он говорил целый час, подводя итоги допроса, однако приводить здесь большую часть его речи нет никакой необходимости.

Он сказал:

— Если бы вы вступили в заговор с другими обитателями Авроры, мы еще могли бы вас понять и даже простить. Подобные проступки вменялись в вину не одному честолюбивому человеку в истории. Дело вовсе не в этом. Если что и ужасает нас и заставляет забыть всякую жалость к вам, это ваша готовность связаться с насквозь больными и невежественными недочеловеками. Против вас, обвиняемый, имеются весьма тяжкие улики, доказывающие, что вы вступили в заговор с наихудшими элементами выродившегося населения Земли…

Речь председателя прервал отчаянный крик Мореану:

— Но мотив! Какой мотив вы можете мне приписа…

Обвиняемого усадили обратно на место. Председатель поджал губы и отступил от тяжеловесной серьезности своей заранее заготовленной речи в пользу некоторой импровизации.

— Вникать в ваши мотивы не входит в задачи Комитета, — сказал он. — Мы здесь изложили фактическую сторону дела. Комитет располагает доказательствами. — Помолчав, он оглядел членов Комитета, сидевших справа и слева от него, и продолжил: — Думаю, я смело могу утверждать, что Комитет располагает доказательствами, которые изобличают ваши намерения воспользоваться людскими ресурсами Земли с целью устроить государственный переворот и захватить власть на Авроре. Но, поскольку указанные доказательства не были пущены в ход, я не стану углубляться в этот вопрос, скажу лишь, что подобное деяние представляется весьма в вашем характере, как показали эти слушания.

Он вернулся к своей речи.

— Полагаю, все сидящие здесь слышали название «Тихоокеанский проект», который, если верить слухам, представляет собой попытку Земли вернуть себе утраченные доминионы.

Нет нужды напоминать, что любая подобная попытка скорее всего будет обречена на провал. И все же возможность нашего поражения не исключена полностью. Лишь одна вещь может заставить нас дрогнуть, и вещь эта — наша собственная внутренняя слабость, о которой мы не подозреваем. В конце концов, генетика до сих пор не всесильна. Даже двадцать поколений спустя нежелательные признаки могут обнаружиться в самых неожиданных местах, и каждая такая неожиданность — слабое место в стальном щите обороны Авроры.

Вот в чем заключается этот Тихоокеанский проект — в использовании против нас наших же собственных преступников и предателей, и если им удастся отыскать таковых в наших рядах, злодейский план землян может даже увенчаться успехом.

Комитет по инопланетной агентуре существует для того, чтобы противостоять этой угрозе. В лице обвиняемого мы имеем дело лишь с отдельной ячейкой разветвленной агентурной сети. Мы ни в коем случае не должны прекращать…

Речь свою он, во всяком случае, прекращать точно не собирался.

Когда она все же была завершена, Мореану, бледный, с огромными глазами, грохнул кулаком:

— Я требую последнего слова!

— Обвиняемый может высказаться, — провозгласил председатель.

Мореану поднялся и обвел присутствующих долгим взглядом. Зал, рассчитанный на аудиторию в размере семидесяти пяти миллионов пользователей планетарного канала, практически пустовал. Там были следователи, судебный персонал, официальные протоколисты. И рядом с ним, во плоти, его охранники.

Он пожалел, что нет публики. К кому ему теперь обращаться? Мореану оглядел все лица по очереди, и от каждого отвел взгляд, понимая, что слушать его не собираются. Однако больше ему обращаться было не к кому.

— Во-первых, — начал он, — я отказываюсь признавать законность этого заседания. Мои конституционные права на уединение и обособленное существование были грубо попраны. Надо мной учинила судилище шайка людей, не имеющих никакого права вершить суд, людей, которые были заранее убеждены в моей виновности. Мне было отказано в справедливой возможности защищать себя. Напротив, все это время со мной обращались как с осужденным преступником, которого уже признали виновным и которому осталось лишь вынести приговор.

Я отрицаю, полностью и безоговорочно, свою причастность к какому-либо виду подрывной деятельности, наносящей вред государству или призванной ниспровергнуть какой-либо из его основополагающих институтов.

Более того, я открыто и решительно обвиняю данный Комитет в умышленном злоупотреблении своей властью для того, чтобы одержать победу в политической борьбе. Я виновен не в государственной измене, но в инакомыслии. Я выступаю против политики, направленной на уничтожение большей части человеческой расы на основании ненаучных и негуманных причин.

Вместо истребления мы обязаны протянуть руку помощи этим людям, которые обречены на безрадостную и полную лишений жизнь только потому, что это нашим, а не их предкам посчастливилось первыми добраться до планет Внеземелья. Имея наши технологии и ресурсы, они еще могут заново воссоздать преобразовать…

Жаркий сорванный шепот Мореану заглушил голос председателя:

— Вы нарушаете регламент. Комитет готов выслушать любые доводы, которые вы желаете высказать в собственную защиту, но проповедь о правах землян лежит вне законной сферы данной дискуссии.

Слушания были официально объявлены закрытыми. Независимая партия одержала значительную политическую победу; на этом сходились абсолютно все. Из всех членов Комитета один лишь Франклин Мейнард остался не вполне удовлетворен. Его продолжал грызть червячок сомнения.

Может быть…

Может быть, нужно попробовать в самый последний раз? В самый последний раз попробовать переговорить с этим странным обезьяноподобным коротышкой, послом Земли?

Мейнард быстро принял решение и стремительно перешел к действиям. Единственное промедление было вызвано необходимостью запастись свидетелем: разговор в приватном режиме с глазу на глаз с землянином был чреват опасными последствиями даже для него.

Луис Морено, посол Земли на Авроре, представлял собой, откровенно говоря, жалкую пародию на человека. И это не было случайностью. Все дипломатические представители Земли на планетах Внеземелья были темноволосыми, низкорослыми или морщинистыми — а то и все это сразу.

Это была всего лишь вынужденная мера самозащиты, поскольку Внеземелье обладало огромной притягательностью в глазах землян. К примеру, дипломаты, вкусившие всех прелестей жизни на Авроре, волей-неволей проникались отвращением к мысли о возвращении на Землю. Но хуже всего и намного опаснее было то, что, попадая на Аврору, они все больше сроднялись с полубогами со звезд и все больше отдалялись от обитателей перенаселенных земных трущоб.

Если, конечно, сам посол не оказывался отверженным. Или не обнаруживал, что к нему относятся с некоторым презрением. После этого едва ли можно было сыскать где-то более преданного слугу Земли, человека, который был бы меньше подвержен коррупции.

Рост посла Земли ограничивался всего пятью футами двумя дюймами, у него была лысая голова и покатый лоб, манерная розоватая бородка и красные глаза. Он где-то подхватил простуду и время от времени трубно сморкался в платок. И тем не менее в уме ему отказать было нельзя.

Вид землянина и издаваемые им звуки доставляли Франклину Мейнарду физические мучения. От каждого приступа кашля его начинало подташнивать, а когда посол утирал нос, его бросало в дрожь.

— Ваше превосходительство, — обратился к землянину Мейнард. — Я просил вас об этом сеансе связи, поскольку мне нужно сообщить вам, что наше Собрание постановило обратиться к вашему правительству с требованием отозвать вас на Землю.

— Это весьма любезно с вашей стороны, советник. Я подозревал об этом. И по какой же причине?

— Причина выходит за рамки этого разговора. Полагаю, любое суверенное государство имеет прерогативу решать, объявлять какого-либо представителя иностранной державы персоной нон грата или нет. Впрочем, не думаю, чтобы вы в самом деле нуждались в каких-либо пояснениях по данному вопросу.

— Что ж, ладно. — Посол сделал паузу, чтобы воспользоваться платком, и гнусаво извинился. — Это все?

— Не совсем, — ответил Мейнард. — Я хотел бы затронуть еще кое-какие вопросы. Останьтесь!

Покрасневшие ноздри посла слегка раздулись, однако он с улыбкой произнес:

— Почту за честь.

— Ваша родина, ваше превосходительство, — надменно проговорил Мейнард, — в последнее время проявляет определенную враждебность, которую мы на Авроре находим крайне раздражающей и излишней. Полагаю, что по возвращении на Землю вам представится подходящий случай употребить ваше влияние на то, чтобы предотвратить дальнейшие враждебные проявления, подобные тем, что недавно имели место в Нью-Йорке, когда уличная банда избила двух уроженцев Авроры. В следующий раз выплатой компенсации дело может не ограничиться.

— Но это уже эмоциональное преувеличение, советник Мейнард. Не можете же вы считать юнцов, которые вопят на улицах, серьезным подтверждением этой враждебности.

— Она неоднократно подкреплялась разнообразными действиями вашего правительства. Взять для примера хотя бы недавний арест мистера Эрнеста Кейлина…

— Каковой является исключительно внутренним делом Земли, — невозмутимо подхватил посол.

— Однако не относится к разряду тех, которые демонстрируют здравое отношение к Внеземелью. Кейлин был одним из небольшого числа землян, которые до недавних пор могли быть услышанными. У него хватало ума понимать, что никакие данные свыше права не защищают неполноценных людей на том лишь основании, что они неполноценные.

Посол поднялся.

— Меня не интересуют аврорианские теории о расовых различиях.

— Секунду. Возможно, ваше правительство поймет, что большая часть их планов пошла прахом вместе с арестом вашего агента, Мореану. Обратите их внимание на то, что нам теперь известно гораздо больше, нежели до его ареста. Возможно, это немного их остудит.

— А что, Мореану — мой агент? Право же, советник, если я объявлен персоной нон грата, я покину вашу планету. Но утрата мной дипломатической неприкосновенности никоим образом не влечет за собой утраты моей личной неприкосновенности, неприкосновенности честного человека, не причастного ни к какому шпионажу.

— Разве это не ваша работа?

— А что, аврориане автоматически приравнивают дипломатическую деятельность к шпионажу? Мое правительство будет счастливо об этом узнать. Мы примем соответствующие предосторожности.

— Значит, вы пытаетесь выгородить Мореану? Вы отрицаете, что он работал на Землю?

— Я пытаюсь выгородить исключительно себя самого. Что же до Мореану, я не настолько глуп, чтобы что-то говорить.

— При чем здесь глупость?

— А разве любая моя попытка обелить его не будет расценена вами как очередная улика против него? Я не обвиняю и не защищаю его. Разногласия вашего правительства с Мореану, точно так же, как разногласия моего правительства с Кейлином — которого вы, кстати говоря, как-то подозрительно рьяно кинулись защищать, — дело сугубо внутреннее. Засим я удаляюсь.

Связь прервалась, и почти мгновенно стена вновь растаяла. Задумчивый взгляд Хиджкмена был устремлен на Мейнарда.

— Ну и что вы о нем думаете? — мрачно поинтересовался Мейнард.

— Позор, что такая насмешка над человеческим родом оскверняет землю Авроры, вот что я думаю.

— Я согласен с вами, и все же… все же…

— Что?

— И все же я почти склоняюсь к мысли, что он владеет положением, а мы все пляшем под его дудку. Вы знаете про Мореану?

— Разумеется.

— В общем, он будет осужден и сослан на астероид. Его партию распустят. На первый взгляд, кто угодно скажет, что все это означает для Земли сокрушительное поражение.

— Вы сомневаетесь, что это так?

— Точно не знаю. Председатель Комитета Хонд настаивает на обнародовании его теории о том, что Тихоокеанский проект — это название, которое земляне дали своему плану по использованию предателей из числа уроженцев Внеземелья. Но мне так не кажется. По-моему, факты с этим не вяжутся. К примеру, откуда мы получили улики против Мореану?

— Мне определенно ничего об этом не известно.

— Во-первых, от наших агентов. Но откуда их получили наши агенты? Улики были слишком убедительными. Мореану мог бы принять более надежные меры предосторожности… — Мейнард нерешительно умолк и, поколебавшись, закончил: — Короче говоря, мне кажется, что это посол Земли каким-то образом подсунул нам под нос большую часть этих улик. Думаю, сначала он сыграл на сочувствии Мореану землянам и завязал с ним дружбу, а потом сдал его.

— Зачем?

— Не знаю. Возможно, чтобы гарантированно добиться войны — и тут-то нас и будет поджидать этот их Тихоокеанский проект.

— Мне в это не верится.

— Я понимаю. У меня нет доказательств. Одни только подозрения. И в Комитете мне тоже не поверят. Мне казалось, что в ходе последнего разговора с послом может что-нибудь выясниться, но оказалось, что один его вид вызывает у меня неприязнь, и я потратил большую часть времени на то, чтобы постараться его не видеть.

— Я вижу, вас начинают одолевать эмоции, друг мой. Это отвратительная слабость. Я слышал, вас назначили делегатом Межпланетного Собрания на Геспере. Примите мои поздравления.

— Благодарю вас, — рассеянно проговорил Мейнард.

Луис Морено, бывший посол Земли на Авроре, был рад вернуться на родину. Наконец-то он очутился подальше от искусственных ландшафтов, которые, казалось, не жили собственной жизнью, а существовали лишь благодаря сильной воле своих владельцев. Подальше от неправдоподобно совершенных мужчин и женщин и их вездесущих навязчивых роботов.

Он вернулся к бурлению жизни и шарканью ног, к толкотне и ощущению чужого дыхания на лице.

Впрочем, нельзя сказать, что он только и делал, что наслаждался этими ощущениями. Первые несколько дней он посвятил оживленным совещаниям с главами земного правительства.

Лишь по прошествии почти недели он смог по-настоящему перевести дух.

Он находился в редчайшей из всех ипостасей Земной Роскоши — в саду на крыше. Рядом с ним сидел Густав Штейн, мало кому известный психолог, который тем не менее являлся одним из инициаторов плана, известного в широких кругах как Тихоокеанский проект.

— Все предварительные испытания пока что проходят благополучно, не так ли? — с почти злорадным удовлетворением сказал Морено.

— Пока что. Только пока что. У нас впереди еще долгий путь.

— Все будет хорошо. Для любого, кто, подобно мне, прожил на Авроре почти год, не может быть никаких сомнений в том, что мы на верном пути.

— Гм. И все же я буду руководствоваться только лабораторными отчетами.

— И правильно. — Хилое тельце бывшего посла едва не перекосило от злорадства. — В один прекрасный день все изменится. Вы, Штейн, не имели дела с этими людьми, с этими внеземлянами. Возможно, вам доводилось случайно натыкаться на туристов в отелях, построенных специально для этой публики, или посреди улиц, в непроницаемых машинах, оборудованных чистейшими автономными атмосферами с кондиционированием, чтобы их утонченные ноздри, чего доброго, не вдохнули нашего отравленного воздуха, глазеющих на виды через портативный перископ и шарахающихся от землян, чтобы, не дай бог, не прикоснулись.

Но вам не приходилось иметь с ними дело на их родной планете, во всей их уверенности в собственном тошнотворном, омерзительном величии. Отправляйтесь туда, Штейн, и попробуйте какое-то время побыть отверженным. Отправляйтесь туда и испробуйте на собственной шкуре, получится ли у вас состязаться с их лощеными лужайками, по кому будут топтаться бережней.

И все-таки, когда я нажал на нужные рычаги, Ион Мореану угодил под арест — Ион Мореану, единственный из них, кто способен понять ход мыслей другого человека. Все, кризис миновал. Мы вышли на ровную дорогу, — подытожил бывший посол.

О, как же он злорадствовал!

— Что же до Кейлина, — сказал он внезапно, скорее себе самому, нежели Штейну, — теперь его можно отпустить. Все, что он станет болтать в будущем, ни на что уже не повлияет. Кстати, у меня идея. Через месяц на Геспере состоится межпланетная конференция. Можно послать его освещать это мероприятие. Это будет знаком нашего дружеского отношения — и позволит на все лето убрать его с дороги. Думаю, это можно будет устроить.

И все было устроено.

Из всех миров Внеземелья Геспер был самым маленьким, самым недавно заселенным и самым отдаленным от Земли. Отсюда и имя[15]. В материальном смысле он был далеко не лучшим местом для великого дипломатического собрания, поскольку удобств на нем практически не было. К примеру, имеющуюся на нем планетарно-канальную сеть никак нельзя было расширить, чтобы обеспечить ею всех делегатов, секретариат и администрацию, необходимую на ассамблее представителей пятидесяти планет. Поэтому встречаться предстояло лично — в зданиях, специально реквизированных для этой цели.

И все же символизм, крывшийся в выборе места сбора, не ускользнул практически ни от кого. Из всех миров Внеземелья Геспер дальше всех отстоял от Земли. Но пространственная удаленность — на сотню парсеков, если не больше, — была далеко не самым главным фактором. Важнее всего было то, что Геспер колонизировали уже не земляне, а обитатели другого мира Внеземелья — Фавна.

Таким образом, Геспер представлял собой уже второе поколение колонизированных планет, и у него не было «матери-Земли». Ему Земля приходилась лишь полузабытой бабкой, затерянной где-то среди звезд.

Как обычно на всех подобных мероприятиях, в залах заседаний ничего по-настоящему важного практически не происходит. Они предназначены лишь для официальных объявлений того, что прежде предназначалось лишь для ушей посвященных. Настоящие сделки и махинации проворачиваются в кулуарах и за банкетными столами, и не одно неразрешимое противоречие было сглажено за супом и благополучно забыто уже к десерту.

Впрочем, на этот раз не обошлось без специфических затруднений. Далеко не на всех планетах планетарно-канальная сеть играла столь заметную роль и была столь повсеместно распространена, как на Авроре, однако хорошо развита была везде. Поэтому когда все эти высокие осанистые люди обнаружили, что приходится лично приближаться друг к другу — без уютного уединения в привычном коконе невидимых стен, без греющего душу ощущения кнопки отключения связи под пальцами, — они почувствовали себя лишенными полагающегося им по праву комфорта и возроптали.

Они в тревожном смущении сидели нос к носу друг с другом и пытались не смотреть, как собеседник ест; старались не шарахаться от нечаянных прикосновений. Даже роботов хватало не на всех.

Эрнест Кейлин, единственный аккредитованный представитель видеожурналистики с Земли, лишь смутно улавливал кое-какие проблемы из тех, что здесь описаны. Более глубокого понимания ему было взять неоткуда. Как и любому другому человеку, выросшему в обществе, где человеческие особи существовали исключительно во множественном числе и где обезлюдевшие дома наводили страх.

Вот как вышло, что определенные трения, возникшие на официальном обеде, который правительство Геспера давало на третьей неделе конференции, остались им совершенно незамеченными. Впрочем, другие трения от его взгляда не ускользнули.

После обеда собрание само собой распалось на мелкие группки. Кейлин присоединился к той, которая включала в себя Франклина Мейнарда с Авроры. Как делегат крупнейшего из миров Внеземелья, последний, разумеется, был наиболее интересной с точки зрения представителя прессы фигурой.

Мейнард вел непринужденную беседу, перемежая ее глотками знаменитого коричневого гесперианского коктейля. Если от близости такого количества людей ему и было не по себе, он мастерски это скрывал.

— Земля, — говорил он, — в сущности, беспомощна против нас, если мы не станем ввязываться в непредсказуемые военные авантюры. Но если мы намерены избегать подобных авантюр, нам необходимо экономическое единство. Пусть на Земле поймут, до какой степени их экономика зависит от нас в тех вещах, которыми можем обеспечить ее только мы, тогда не будет больше никаких разговоров о жизненном пространстве. А если мы объединимся, земляне никогда не осмелятся напасть на нас. Они променяют свои бесплодные желания на атомные двигатели — или не променяют, как им будет угодно.

Тут он прервался и бросил надменный взгляд на Кейлина, который уязвленно заметил:

— Но ваши промышленные товары, советник, — я имею в виду те, которые вы поставляете на Землю, — они достаются нам не задаром. Взамен вы получаете нашу сельскохозяйственную продукцию.

Мейнард вкрадчиво улыбнулся.

— Да, по-моему, об этом какое-то время назад упоминал делегат с Тефиды. Некоторые из нас пребывают в заблуждении, что лишь привезенные с Земли семена вырастают должным…

Его перебил чей-то спокойный голос:

— Вообще-то я не с Тефиды, но то, о чем вы говорите, не заблуждение. Я выращиваю рожь на Рее, и мне никогда еще не удавалось полностью воспроизвести земной сорт. Вкус совершенно не тот. — Он обратился ко всем собравшимся. — Должен признаться, пять лет назад я импортировал полдюжины землян по визам сельскохозяйственных рабочих, чтобы приглядывали за роботами. Знаете, они просто творят чудеса. Им довольно плюнуть на землю, чтобы колосья в этом месте вымахали пятнадцати футов высотой. В общем, это немного помогло. И использование земных семян тоже. Но даже если у тебя получится вырастить земной злак, на следующий год семена не всходят.

— Вы обращались в свое Министерство сельского хозяйства с просьбой проверить ваши почвы? — осведомился Мейнард.

— Да, и вердикт был, что они лучшие во всем секторе, — высокомерно ответил реянин. — И рожь у меня первосортная. Я даже отправлял центнер зерна на Землю на экспертизу питательной ценности, и она вернулась с наивысшей оценкой. — Он задумчиво поскреб подбородок. — Все дело во вкусе. Он какой-то не такой…

Мейнард попытался отвязаться от него.

— Вкус сейчас не самое главное. Они приползут к нам на наших условиях, эти ничтожные земляшки, как только столкнутся с дефицитом всего, чего только можно. Мы лишимся лишь этого загадочного вкуса, зато им придется отказаться от атомных двигателей, сельскохозяйственного оборудования и наземных машин. Вообще говоря, попробовать обходиться без этих земных вкусов, о которых вы так печетесь, даже неплохая идея. Давайте лучше будем ценить вкус наших собственных, доморощенных продуктов — которые, я уверен, могли бы составить конкуренцию земным, если бы мы дали им такой шанс.

— Вот как? — улыбнулся реянин. — Вы, я вижу, курите выращенный на Земле табак.

— Я в состоянии отказаться от этой привычки, если понадобится.

— Вероятнее всего, вместе с курением. Табак с планет Внеземелья, по моему скромному мнению, не годен ни на что другое, кроме как травить москитов.

Он рассмеялся, чуточку слишком громогласно, и отошел в сторону. Мейнард, слегка задетый за живое, проводил его неприязненным взглядом.

Эта небольшая пикировка по поводу ржи и табака доставила Кейлину немалое удовольствие. Он рассматривал подобные происшествия как крошечное отражение определенных галактополитических реалий. Тефида и Рея были крупнейшими планетами на юге Галактики, а Аврора — на севере. На всех трех царил одинаково махровый расизм и изоляционизм. Их отношение к Земле было сходным и совершенно единодушным. Кто бы мог подумать, что у них могут быть поводы для разногласий?

Но Аврора была самой старшей из планет Внеземелья, наиболее развитой и наиболее боеспособной и потому претендовала на некоторое моральное главенство над остальными мирами. Одного этого было достаточно, чтобы вызывать неприятие, и Рея с Тефидой стали знаменем тех, кто не признавал верховенства Авроры.

Такое положение дел вызывало у Кейлина мрачную радость. Если бы только Земля смогла правильно оказать давление, сначала в одном направлении, затем в другом, в конце концов можно было бы вызвать раскол или даже распад…

Он осторожно, почти украдкой, взглянул на Мейнарда и задался вопросом, каким образом этот маленький эпизод скажется на завтрашних прениях. Аврорианин и так уже был куда более молчалив, чем того требовали правила вежливости.

Тут какой-то не то младший секретарь, не то мелкий чиновник осторожно пробрался сквозь толпу гостей и поманил Мейнарда к себе.

Кейлин проводил аврорианина взглядом. Тот внимательно выслушал пришельца, потом произнес изумленное «что?!», отлично читаемое по губам, хотя и слишком далекое, чтобы расслышать, и протянул руку за бумагой, которую пришелец протянул ему.

В результате следующее заседание собрания прошло совершенно не так, как ожидал Кейлин.

Подробности он узнал из вечерних видеопередач. Похоже, земное правительство направило ноту правительствам всех планет, представленных на конференции. В ней без обиняков заявлялось, что любое соглашение, которое они заключат между собой в области экономического или военного сотрудничества, будет расценено как недружественный акт против Земли и встречено надлежащими ответными мерами. В ноте резко осуждались Аврора, Тефида и Рея. Их обвиняли в причастности к империалистическому заговору против Земли, и так далее, и так далее, и так далее.

— Идиоты! — Кейлин заскрежетал зубами и с досады едва не начал биться головой о стену. — Идиоты! Идиоты! Идиоты! — Его голос затих вдали, раз за разом повторяя одно и то же слово.

Следующее заседание было отмечено практически полной и ранней явкой группы рассерженных депутатов, которые рвались стереть в порошок все разногласия, еще остававшиеся в отношениях между планетами. Когда оно было окончено, все вопросы, касающиеся торговли между Землей и мирами Внеземелья, были переданы в руки комиссии с неограниченными полномочиями.

Даже Аврора не могла ожидать столь полной и легкой победы, и Кейлин, возвращаясь обратно на Землю, скрипел зубами от невозможности, как обычно, поделиться своим возмущением со зрителями.

И все же на Земле были люди, у которых все происходящее вызывало улыбку.

Кейлин вернулся домой, но вскоре его голос стал практически неразличим, потонув в более громких призывах к действию.

Его популярность падала тем ниже, чем больше ужесточались торговые ограничения. Внеземелье мало-помалу закручивало гайки. Сначала они ввели систему строгого контроля за выдачей лицензий на экспортную торговлю. Затем запретили экспортировать на Землю все материалы, пригодные для «применения в военной экономике». И в довершение всего начали весьма широко трактовать, что можно счесть пригодным для такого применения.

Импортные предметы роскоши — да и импортные предметы первой необходимости, если уж на то пошло, — исчезли из продажи или подскочили в цене настолько, что стали недоступны почти всем, за исключением небольшой горстки избранных.

Люди выходили на демонстрации, драли глотки, размахивали флагами и метали камни в окна посольств…

Кейлин сорвал себе голос и не мог отделаться от ощущения, что сходит с ума.

До тех пор, пока Луис Морено совершенно добровольно не предложил появиться в программе Кейлина и откровенно ответить на любые вопросы в качестве бывшего посла Земли на Авроре и действующего министра без портфеля.

Для Кейлина это был превосходный шанс вернуть себе былую популярность. Он знал Морено — тот был далеко не дурак. Заполучив Морено к себе на передачу, можно было рассчитывать на огромную аудиторию, как в лучшие его времена. Сам факт того, что Морено изъявил желание воспользоваться его — а не чьей-нибудь — программой в качестве трибуны для выступления, вполне мог означать поворот на более гибкий и разумный курс во внешней политике. Возможно, Мейнард оказался прав и дефицит всего подействовал в точности так, как было предсказано.

Список вопросов, разумеется, был представлен Морено заранее, но бывший посол заявил, что ответит на все до единого, а также на любые дополнительные вопросы, которые могут возникнуть в процессе интервью.

С виду все было совершенно идеально. Пожалуй, даже слишком идеально, но в сложившихся обстоятельствах только полный псих стал бы беспокоиться о таких мелочах.

Предстоящую передачу, разумеется, усердно рекламировали, и, когда ведущий с гостем уселись друг напротив друга за маленьким столиком, красная стрелка, которая показывала число видеоаппаратов, настроенных на их канал, зашкаливала за отметку в двести миллионов. А на каждый видеоаппарат по статистике приходилось в среднем 2,7 зрителя. Дали заставку, а ней последовало официальное представление.

Кейлин медленно потирал щеку, дожидаясь сигнала. Потом заговорил:

— Господин министр, вопрос, который в настоящее время волнует всех землян, касается возможности войны. Давайте с него и начнем. Как вы считаете, война будет?

— Если это будет зависеть только от Земли, я отвечу: нет, и еще раз нет. За свою историю Земля повидала немало войн и не раз убеждалась, что войной нельзя ничего достичь.

— Вы сказали «если это будет зависеть только от Земли». Вы имеете в виду, что войну вызовут факторы, которые находятся не в нашей власти?

— Я не говорю «вызовут», но могу сказать «способны вызвать». Я, разумеется, не имею возможности говорить за Внеземелье. Я не стану делать вид, будто знаю их мотивы и намерения в этот критический миг галактической истории. Они могут выбрать войну. Надеюсь, что этого не произойдет. Однако, если они решат воевать, мы будем обороняться. В любом случае, мы никогда не развяжем военные действия, мы не нанесем удар первыми.

— Правильно ли я понял, что, по вашему мнению, между Землей и Внеземельем не существует фундаментальных противоречий, которые нельзя было бы разрешить путем переговоров?

— Совершенно верно. Если бы Внеземелье было искренне заинтересовано в том, чтобы найти решение, от всех наших разногласий не осталось бы и следа.

— Относится ли это и к вопросу иммиграции?

— Безусловно. Наша роль тут совершенно ясна, и нам не в чем себя упрекнуть. Текущее положение дел таково, что двести миллионов человек в настоящее время занимают девяносто пять процентов всех пригодных для обитания территорий во вселенной. Шесть миллиардов — а это девяносто семь процентов всего человечества — ютятся на оставшихся пяти процентах. Подобная ситуация совершенно определенно несправедлива и, хуже того, нестабильна. И все же даже перед лицом такой несправедливости Земля неизменно изъявляла готовность заниматься разрешением этой проблемы постепенно. Мы до сих пор этого хотим. Нам нужно прийти к согласию относительно разумных квот и разумных ограничений. Однако планеты Внеземелья отказались обсуждать этот вопрос. На протяжении пяти десятилетий они отвергали все попытки Земли начать переговоры.

— Если такое отношение со стороны Внеземелья будет продолжаться, по вашему мнению, начнется война?

— Я не могу представить, чтобы подобное отношение продолжалось. Наше правительство не теряет надежды, что планеты Внеземелья в конце концов пересмотрят свою позицию по этому вопросу, что их совесть и чувство справедливости не умерли, а лишь дремлют.

— Господин министр, давайте перейдем к другой теме. Как вы считаете, Комиссия Объединенных Планет, учрежденная не так давно мирами Внеземелья для контроля над торговлей с Землей, представляет угрозу для мира?

— Если считать, что ее действия свидетельствуют о желании планет Внеземелья добиться изоляции Земли и ослабить ее экономику, то да, представляет.

— О каких именно действиях вы говорите, сэр?

— О ее действиях, направленных на ограничение межзвездной торговли с Землей до такой степени, что общий ее объем в стоимостном выражении в настоящее время составляет менее десяти процентов от показателя трехмесячной давности.

— Но действительно ли эти ограничения представляют собой экономическую угрозу для Земли? К примеру, разве объемы торговли с Внеземельем не составляют практически ничтожную часть от общего объема земной торговли? Разве товары, импортируемые с планет Внеземелья, не попадают в руки в лучшем случае незначительного меньшинства всего населения?

— Эти вопросы иллюстрируют глубокое заблуждение, которое весьма распространено среди наших изоляционистов. Действительно, в стоимостном выражении объем межзвездной торговли составляет лишь пять процентов от общего объема нашей торговли, однако же девяносто пять процентов всех наших атомных двигателей мы импортируем. Восемьдесят процентов нашего тория, шестьдесят пять процентов нашего цезия, шестьдесят процентов нашего молибдена и олова мы также импортируем.

— Так какой вопрос вы хотели мне задать, мистер Кейлин?

— Принимая во внимание все изложенное мной, считаете ли вы выдвинутую правительством Земли ноту преступной ошибкой дипломатии, которую теперь можно исправить лишь политикой разумного улаживания разногласий, или нет?

— А вы не стесняетесь в выражениях. Впрочем, я не могу прямо ответить на ваш вопрос, поскольку не согласен с вашей главной предпосылкой. Мне с трудом верится, что делегаты могли вести себя так, как вы утверждаете. Во-первых, общеизвестно, как на планетах Внеземелья гордятся тем, что частота душевных расстройств, психозов и даже сравнительно незначительных личностных отклонений в их обществе практически равна нулю. Один из их наиболее весомых аргументов против Земли — что психиатров у нас и так больше, чем сантехников, а нам все равно не хватает. Делегаты представляют собой цвет их столь психически уравновешенного общества. И вы хотите, чтобы я поверил, будто эти полубоги в пылу полемики отступились от своих убеждений и коренным образом изменили экономическую политику пятидесяти миров разом? Я не могу представить, что они способны на столь ребяческое и несерьезное поведение и потому вынужден утверждать, что все предпринятые ими действия были вызваны не какой бы то ни было нотой правительства Земли, а какими-то более глубинными соображениями.

— Но я собственными глазами видел, какое воздействие она на них оказала, сэр. Не забывайте, их отчитали, и притом, как они это расценили, в недопустимых выражениях, неполноценные люди. Нет никаких сомнений, сэр, что в целом обитатели Внеземелья являются исключительно психически уравновешенными людьми, несмотря на весь ваш сарказм, но их отношение к Земле представляет собой слабое место в этой уравновешенности.

— Вы задаете мне вопросы или защищаете расистские взгляды и политику Внеземелья?

— Хорошо. Если вы считаете, что нота правительства Земли не нанесла никакого вреда, какую пользу она могла принести? Зачем вообще было ее выдвигать?

Более того, если какой-то крупный производитель получает груз атомных металлообрабатывающих станков с Реи, это не значит, что выгоду от этого получает исключительно он один. Выгоду при этом получает каждый житель Земли, который пользуется стальными инструментами или любыми предметами, изготовленными при помощи стальных инструментов.

— Но ведь текущие ограничения на межзвездную торговлю с Землей почти полностью прекратили наш экспорт зерна и скота. Какой там вред, неужели это не благо для наших собственных голодающих?

— Это еще одно серьезное заблуждение. Продовольственное снабжение на Земле действительно оставляет желать лучшего. Наше правительство не может этого не признавать. Но экспорт продовольственных товаров не наносит сколько-нибудь серьезного ущерба этому снабжению. На экспорт идет менее чем одна пятая процента всех продовольственных запасов Земли, в обмен на что мы получаем, к примеру, удобрения и сельскохозяйственное оборудование, которое сторицей вознаграждает нас за эту незначительную потерю, повышая эффективность сельскохозяйственного производства. Таким образом, снижая закупки нашего продовольствия, Внеземелье, по сути, урезает наши и без того скудные продовольственные запасы.

— Значит, господин министр, вы готовы признать, что по меньшей мере часть вины за сложившуюся ситуацию лежит на самой Земле? Иными словами, мы подошли к следующему моему вопросу: не допустило ли наше правительство грубейший дипломатический просчет, распространив свою приснопамятную ноту, в которой осуждало намерения планет Внеземелья еще до того, как они высказали эти намерения на Межпланетной Конференции?

— Думаю, их намерения уже тогда были предельно ясны.

— Прошу прощения, сэр, но я присутствовал на конференции. К тому моменту, когда была выдвинута нота, отношения между делегатами планет практически зашли в тупик. Представители Реи и Тефиды резко возражали против введения экономических санкций против Земли, и существовал значительный шанс, что Аврора со своим блоком потерпит поражение. Нота правительства Земли в один миг перечеркнула эту возможность.

— Думаю, мы имели полное право представить на суд галактического общественного мнения наш взгляд на ситуацию. Полагаю, эта тема себя уже исчерпала. Перейдем к вашему следующему вопросу. Это уже последний, верно?

— Последний. Не так давно было объявлено, что земное правительство будет принимать строгие меры против тех, кто занимается контрабандной торговлей. Как это согласуется с мнением правительства о том, что ухудшение торговых отношений пагубно сказывается на благоденствии Земли?

— Наша главная забота — сохранение мира, а не сиюминутное благоденствие. Планеты Внеземелья ввели определенные торговые ограничения. Мы их не одобряем и считаем глубоко несправедливыми. Тем не менее мы подчинимся им, чтобы ни одна планета не могла заявить, что мы ухватились за первый же подвернувшийся предлог развязать военные действия. Кстати, я имею удовольствие сообщить, что за прошлый месяц пять кораблей, путешествующих под флагом Земли без законного на то основания, были пойманы за контрабандной переправкой техники из Внеземелья на Землю. Их товар был конфискован, а члены экипажей взяты под стражу. Это — доказательство наших добрых намерений.

— Эти корабли были из Внеземелья?

— Да. Но путешествовали под флагом Земли.

— А арестованные — граждане планет Внеземелья?

— Думаю, да. Однако они нарушили не только наши законы, но и законы Внеземелья и тем самым дважды лишились своих межпланетных прав. Мне кажется, на этом интервью лучше завершить.

— Но это же…

Ровно в этот миг передача оборвалась. Конец последнего предложения Кейлина не услышал никто, кроме Морено. Звучали они так:

— …означает войну!

Однако Луис Морено больше не был в эфире. Он натянул перчатки, улыбнулся и многозначительно пожал плечами, выражая полнейшее равнодушие.

Этого уже никто не видел.

Заседание Собрания Авроры все еще тянулось. Франклин Мейнард до предела вымотался и на миг отключился. Он посмотрел на сына, которого впервые видел во флотской форме.

— По крайней мере, ты знаешь, что должно произойти, верно?

В ответе юноши не прозвучало ни усталости, ни страха — ничего, кроме полной убежденности.

— Наконец-то, папа!

— Значит, тебя ничто не смущает? Ты не считаешь, что мы опались на их удочку?

— Какая разница? Земле конец. Мейнард покачал головой.

— Но ты отдаешь себе отчет, что нас подталкивают к несправедливости? Граждане Внеземелья, которых они держат под арестом, нарушили закон. Земля в своем праве. Юноша нахмурился.

— Надеюсь, ты не собираешься делать подобные заявления на Собрании, папа? По-моему, Земля не имела никакого права так поступать. Ну ладно, допустим, они действительно занимались контрабандой. Это все потому, что кое-кто из внеземлян готов платить за земное продовольствие по ценам черного рынка. Если бы у землян было хотя бы немного здравого смысла, они могли бы закрыть на это глаза, и всем было бы хорошо. Если они на каждом углу трезвонят, как им необходимо торговать с нами, почему бы не принять к этому какие-то меры? И вообще, по-моему, нам не пристало оставлять честных аврориан или любых других внеземлян в лапах этих обезьян. Если их не отдают добром, мы отобьем их силой. Иначе никто из нас больше не сможет чувствовать себя в безопасности.

— Я вижу, ты нахватался где-то распространенных нынче взглядов.

— Это мои собственные взгляды. И если они распространенные, то это потому, что они имеют смысл. Земля хочет войны? Что ж, она ее получит.

— Да, но почему они хотят войны, а? Зачем им нас подталкивать? Вся наша экономическая политика последних месяцев была направлена лишь на то, чтобы заставить их изменить свою позицию, не прибегая к военным действиям.

Он разговаривал сам с собой, но сын ответил ему неопровержимым аргументом:

— Мне все равно, почему они хотели войны. Теперь они ее получили, и мы их разобьем.

Мейнард вновь подключился к Собранию, но в тот миг, когда комнату снова огласил гул прений, его кольнула мысль, что в этом году земной люцерны не будет. Ему стало жалко молока. Даже мясо теперь почему-то казалось не таким вкусным…

Вотум был принят ранним утром. Аврора объявила войну. К рассвету в нее вступило большинство стран аврорианского блока.

Впоследствии эта война вошла в учебники истории под именем Трехнедельной. За первую неделю аврорианские войска заняли несколько астероидов, лежащих за границей орбиты Плутона, а к началу третьей недели основная масса флота Земли была практически полностью разгромлена в бою с аврорианским флотом, в численном выражении уступавшим земному более чем вчетверо. Было это внутри орбиты Сатурна.

После этого объявления войны от еще сохранявших нейтралитет планет Внеземелья посыпались, как горох из мешка.

Через двадцать одни сутки без двух часов от начала войны Земля капитулировала.

Условия мирного договора обсуждали между собой планеты Внеземелья. Земле предоставили только подписать его. Договор был необычный, возможно, даже единственный в своем роде, и перед лицом беспрецедентного унижения все многомиллионное население Земли в полном составе словно проглотило язык от гнева и стыда, слишком сильного, чтобы можно было выразить его словами.

Пожалуй, наиболее любопытный комментарий к условиям упомянутого мирного договора прозвучал по аврорианскому видео два дня спустя после его опубликования. Выдержку из него можно привести здесь:

«…Ни на Земле, ни внутри ее нет ничего такого, что было бы необходимым или желанным во Внеземелье. Все стоящее, что когда-либо было на Земле, покинуло ее в лице наших пращуров.

Они зовут нас детьми матери-Земли, но это не так, поскольку мы потомки той Земли, которой больше не существует, Земли, которую мы забрали с собой. Сегодняшняя Земля доводится нам в лучшем случае дальней родственницей. И не более того.

Нужны ли нам их ресурсы? Да им самим всего не хватает. Можем ли мы воспользоваться их промышленностью или наукой? Они находятся при последнем издыхании из-за оторванности от наших. Можем ли мы пустить в ход их людские ресурсы? От одного нашего робота толку больше, чем от целого их десятка. Нужна ли нам хотя бы сомнительная слава господства над ними? В этом нет никакой славы. Беспомощные и бестолковые, они будут нам лишь обузой. Они будут только попусту растрачивать наши собственные продовольственные, трудовые и административные ресурсы.

Как видим, они не в состоянии дать нам ничего, кроме места, которое они занимают в наших умах. Они не в состоянии снять с нас никакое бремя, кроме самих себя. Они не могут принести нам никакой пользы, кроме как своим отсутствием.

Именно по этой причине условия мирного договора были установлены в таком виде. Мы не желаем им зла, так что пусть им остается их родная Солнечная система. Пусть живут в ней с миром. Пусть строят свою судьбу, как считают нужным, а мы не потревожим их даже намеком на свое присутствие. Но за это мы хотим от них мира. За это мы хотим строить свое будущее, как мы считаем нужным. Поэтому мы не желаем их присутствия. И с этой целью флот Внеземелья будет патрулировать границы Солнечной системы, а на отдаленных астероидах будут размещены наши военные базы, чтобы мы могли быть уверены, что они не вторгнутся на нашу территорию.

Между нами не будет ни торговли, ни дипломатических отношений, ни сообщения, ни связи. Они отгорожены, заперты, герметично запечатаны. У нас здесь новая вселенная, в которой человек сотворен заново, высший человек…

Нас спрашивают: а что же будет с Землей? Отвечаем: это проблема Земли. Рост населения можно сдерживать. Ресурсы можно использовать эффективно. Экономическую систему можно перестроить. Мы знаем это, потому что нам это удалось. Если у них ничего не получится, пусть они повторят судьбу динозавров и освободят место другим.

Пусть лучше они освободят место другим, чем вечно требовать его для себя!»

Эрнест Кейлин потерянно сказал с видеоэкрана:

— Теперь мы предоставлены самим себе. Для нас нет ни Вселенной, ни прошлого — только Земля и будущее.

Вечером с ним снова связался Луис Морено, и еще до рассвета Кейлин выехал в столицу.

В чопорной официальной обстановке президентского дворца присутствие Морено казалось неуместным. Он снова был простужен и то и дело шмыгал носом.

Кейлин поглядывал на него с пугающей его самого враждебностью, пальцы у него сводило от желания сомкнуть их на горле бывшего посла. Наверное, зря он приехал… Впрочем, что толку об этом думать; распоряжения были недвусмысленными. Если бы он не приехал сам, его привезли бы силой.

Новоиспеченный президент устремил на него проницательный взгляд.

— Вам придется пересмотреть свое отношение ко мне, Кейлин. Я знаю, что вы считаете меня одним из могильщиков Земли — кажется, именно так вы выразились вчера вечером? — но вы должны спокойно меня выслушать. Сомневаюсь, чтобы сейчас, когда вы еле сдерживаете ваш гнев, вы были в состоянии услышать меня.

— Я услышу все, что вы намерены мне сказать, господин президент.

— Что ж, внешняя любезность — уже кое-что. Это вселяет надежду. Или вы считаете, что за этим помещением ведется видеонаблюдение?

Кейлин только вскинул брови.

— Его нет, — сказал Морено. — Мы с вами совершенно одни. При нашем разговоре не должен никто присутствовать, иначе как прикажете сообщить вам, что вам предстоит быть избранным на пост президента в соответствии с конституцией, которую в данный момент разрабатывают? Что-то не так?

Он усмехнулся при виде потрясенного выражения на побледневшем лице Кейлина.

— А, не верите. Что ж, теперь вы уже не можете отказаться. Не пройдет и часа, как вы все поймете.

— Я буду президентом? — выдавил Кейлин чужим, севшим голосом. Потом добавил, уже тверже: — Вы сошли с ума.

— Нет. Не я. Скорее они там. В своем Внеземелье.

В глазах, в лице, в голосе Морено вдруг появилась какая-то недобрая решимость, которая заставляла мгновенно позабыть, что перед тобой маленький обезьяноподобный человечек с вечной простудой. Ты уже не замечал морщинистого покатого лба. Ты не помнил ни о лысеющей голове, ни о мешковатой одежде. Оставался лишь ясный проницательный взгляд и металл в голосе. Их не заметить было невозможно.

Морено приблизился и заговорил, все жарче и жарче, и Кейлин слепо пошарил за спиной в поисках кресла.

— Да, — сказал Морено. — Они. Небожители. Полубоги. Неприступные сверхлюди. Сильная и прекрасная раса господ. Они сошли с ума. Но лишь мы на Земле догадываемся об этом.

Вы ведь слышали о Тихоокеанском проекте. Знаю, что слышали. Вы как-то раз упомянули о нем в разговоре с Сельони и назвали его фикцией. Но он не фикция. И в нем нет практически никакого секрета. На самом деле единственный связанный с ним секрет заключался в том, что в нем не было практически никакого секрета.

Вы далеко не дурак, Кейлин. Вы просто никогда не задумывались над всем этим хорошенько. И все же вы напали на след. Вы почуяли его. Как это вы сказали, когда брали у меня интервью? Что-то насчет того, что отношение внеземлян к землянам — единственный изъян в их былой психической уравновешенности. Так, да? Ну или как-то в этом духе? Ну ладно, хорошо! Уже тогда вам была известна первая треть Тихоокеанского проекта, и в ней не было никакого секрета, не так ли?

Задайтесь вопросом, Кейлин: что испытывает типичный аврорианин по отношению к типичному землянину? Чувство превосходства? Пожалуй, это первое, что приходит в голову. Но скажите мне, Кейлин, если бы он действительно чувствовал себя высшим существом, по-настоящему высшим, неужели ему было бы так необходимо постоянно привлекать к этому вопросу такое внимание? Что это за превосходство, если его нужно постоянно подкреплять определениями вроде «обезьяны», «недочеловеки», «полуживотные», «земляшки» и тому подобными? Тут нет ничего общего со спокойной внутренней уверенностью в собственном превосходстве. Вы часто разбрасываетесь эпитетами в адрес земляных червей? Нет, здесь что-то не то.

Или давайте подойдем к этому вопросу с другой стороны. Почему туристы из Внеземелья останавливаются в специальных отелях, перемещаются в замкнутых машинах и подчиняются строгим, пусть и неписаным, правилам, запрещающим все внешние контакты? Чего они так боятся? Загрязнения? Тогда странно, что они не боятся есть нашу еду, пить наше вино и курить наш табак.

Видите ли, Кейлин, во Внеземелье нет психиатров. Наши сверхлюди, по их собственным уверениям, слишком хорошо адаптировались. Но здесь, на Земле, как говорится, психиатров больше, чем сантехников, и никто из них не испытывает недостатка в пациентах. Так что это мы, а не они, знаем правду о комплексе превосходства, которым страдают внеземляне, и знаем, что это всего лишь отчаянная реакция на невыносимое чувство вины.

Вы не считаете, что такое возможно? Вы качаете головой, как будто с чем-то не согласны. Вам не кажется, что горстка людей, которая заграбастала себе всю Галактику, в то время как миллиарды их соплеменников задыхаются от недостатка места, непременно должна испытывать подсознательное чувство вины? И раз уж они не захотели делить добычу, единственный способ, которым они могут оправдать свое поведение в собственных глазах, это попытаться убедить себя, что земляне все-таки неполноценны, что они не заслуживают Галактики, что там, на планетах Внеземелья, была создана раса новых людей, а мы здесь — всего лишь презренные остатки былой расы, которая должна вымереть, подобно динозаврам, благодаря действию неумолимых законов природы?

О, если бы им удалось убедить себя в этом, они больше не чувствовали бы за собой вины, а чувствовали бы одно лишь превосходство. Вот только ничего у них не выходит. Приходится постоянно распалять себя, постоянно напоминать себе об этом, постоянно укреплять это чувство. И все равно получается не совсем убедительно.

Но лучше всего было бы, если бы им удалось сделать вид, будто Земли с ее населением не существует вовсе. Поэтому, когда оказываешься на Земле, необходимо избегать землян, иначе вам может стать не по себе оттого, что они не производят впечатления достаточно неполноценных людей. Вместо этого они иногда производят впечатление обездоленных, и ничего больше. Или, того хуже, они могут даже показаться умными — что, кстати, и произошло со мной на Авроре.

Время от времени среди внеземлян появлялся кто-нибудь вроде Мореану, способный признать чувство вины и не бояться говорить об этом вслух. Он утверждал, что Внеземелье в долгу перед землянами, и потому был для нас опасен. Если бы все остальные прислушались к нему и предложили Земле означенную поддержку, это могло бы заставить их избавиться от чувства вины, и тогда в долгосрочной перспективе Земля осталась бы без помощи. Поэтому мы окольными путями устранили Мореану и расчистили дорогу тем, кто был непреклонен и отказывался признать свою вину и чью реакцию можно было точно предсказать и использовать ее в наших целях.

К примеру, выставить им надменную ноту, на которую они автоматически ответят бесполезным эмбарго и тем самым лишь подадут нам идеальный повод для войны. После этого нужно быстренько проиграть войну, и раздраженные сверхлюди надежно отгородятся от вас. Никаких сношений, никаких контактов. Вас больше не существует, некому действовать им на нервы. Правда, просто? И все получилось как нельзя лучше.

Кейлин наконец-то обрел дар речи, поскольку Морено умолк и дал ему собраться с мыслями.

— Вы хотите сказать, что все это было подстроено? Вы намеренно спровоцировали войну с целью изолировать Землю от всей остальной Галактики? Вы отправили наш флот на верную гибель, потому что вам нужно было поражение? Да вы просто чудовище, вы… вы… вы… Морено нахмурился.

— Успокойтесь, пожалуйста. Я не так прост, как вам кажется, и я отнюдь не чудовище. По вашему мнению, войну можно так просто взять и развязать? Нет, ее необходимо заботливо подготавливать, направлять в нужное русло и подталкивать к нужному финалу. Да если бы нас вынудили сделать первый шаг, если бы мы стали агрессорами, если бы ответственность в силу каких-либо причин легла на нас, внеземляне оккупировали бы Землю и поработили бы ее. Понимаете, они больше не чувствовали бы себя виноватыми, если бы мы совершили какое-нибудь преступление против них. Равно как если бы наше сопротивление затянуло войну или нанесло бы им существенный ущерб, они тоже вполне могли бы переложить вину на нас.

Но ничего этого не произошло. Мы просто арестовали аврорианских контрабандистов, причем действовали строго в рамках своих прав. Им волей-неволей пришлось объявить нам войну, поскольку лишь таким образом они могли сохранить чувство своего превосходства, которое, в свою очередь, защищало их от мук сознания своей вины. А мы быстро сдались. Во всей войне едва ли погиб хотя бы один аврорианин. Чувство вины укоренилось в них еще глубже и в результате привело в точности к такому мирному договору, как и предсказывали наши психиатры.

Что же касается того, что мы послали людей на гибель, на любой войне это обычное дело — и необходимость. Необходимо было вести сражение, и, естественно, не обошлось без потерь.

— Но почему? — исступленно перебил его Кейлин. — Почему? Почему? Почему вы находите какой-то смысл в этой тарабарщине? Что мы приобрели? Какую пользу нам может принести сложившаяся ситуация?

— Приобрели? Вы спрашиваете, что мы приобрели? Да всю Вселенную! Что до сих пор нам мешало? Вы знаете, что было нужно Земле последние несколько столетий. Вы сами не так давно весьма убедительно изложили это Сельони. Нам нужно общество, основанное на позитронных роботах, и техника, основанная на атомной энергии. Нам нужно химическое производство пищи и ограничение рождаемости. Ну и что всему этому мешало, а? Всего лишь вековые традиции, согласно которым роботов считали злом, потому что когда-то давно они лишали людей работы, а контроль над рождаемостью объявляли просто-напросто убийством нерожденных детей, и так далее. Но хуже всего то, что всегда существовала лазейка — эмиграция, доступная или желанная.

Но теперь нам некуда эмигрировать. Мы застряли здесь. Хуже того, мы потерпели унизительное поражение от горстки людей со звезд и получили навязанный нам унизительный мирный договор. Какой землянин не будет гореть желанием отомстить, пусть и подсознательно? Инстинкт самосохранения нередко отступает перед неукротимым желанием поквитаться.

В этом и заключается вторая треть Тихоокеанского проекта — в признании желания отомстить. Проще некуда.

Откуда мы знаем, что пойдет так, как я описал? Да оттуда, что этому не счесть примеров в истории. Нанеси поражение государству, но не уничтожай его полностью, и через одно-два-три поколения оно станет сильнее прежнего. Почему? Потому что месть заставляет идти на такие жертвы, на которые никогда не пошел бы ради простого завоевания.

Задумайтесь! В первый раз римляне одержали победу над Карфагеном сравнительно легко, тогда как во второй едва сами не потерпели поражения. Всякий раз, когда Наполеон наносил поражение очередной коалиции европейских государств, он закладывал фундамент для новой, разбить которую с каждым разом становилось все сложнее и сложнее, пока на восьмой раз не сокрушили его самого. Шесть лет ушло на то, чтобы нанести поражение германскому королю Вильгельму, и еще шесть неизмеримо более страшных лет — чтобы остановить его последователя, Гитлера.

Вот видите! До сих пор Земле нужно было изменить свой образ жизни лишь ради большего удобства и счастья. Подобные мелочи всегда могут подождать. Но теперь она должна изме ниться ради мести, а месть ждать не будет. А я хочу этих перемен ради них самих.

Вот только… я не из тех людей, кто способен повести за собой других. Мое имя запятнано тенью прошлогодней неудачи и будет оставаться запятнанным до тех пор, когда в далеком будущем, много лет спустя после того, как я обращусь в прах, Земля не узнает правду. Но вы… вы и вам подобные всегда прокладывали дорогу к новым горизонтам. Вы поведете по ней других. На это может уйти сотня лет. Возможно, лишь внуки тех, кто пока еще даже не родился на свет, увидят конец пути. Но вы, по крайней мере, увидите его начало.

— Э-э… что вы сказали?

Кейлин примерил на себя эту мечту. Казалось, он видит ее в туманной дали — новую, возрожденную Землю. Но для этого требовалась слишком кардинальная перемена в умах. Невозможно было произвести ее так сразу. Он покачал головой.

— Даже если все, что вы сказали, правда, почему вы считаете, что планеты Внеземелья допустят подобные перемены? Я уверен, что они будут наблюдать за нами, обнаружат зреющую опасность и пресекут ее в зародыше. Вы станете утверждать обратное?

Морено запрокинул голову и беззвучно расхохотался.

— Но у нас осталась еще третья, и последняя, треть Тихоокеанского проекта, заключительная, неочевидная и парадоксальная треть…

Внеземляне именуют людей Земли жалкими отбросами великой расы, но мы — люди Земли. Понимаете, что это значит? Мы живем на планете, на которой на протяжении миллиарда лет жизнь — жизнь, венцом которой стало Человечество, — приспосабливалась к изменяющимся условиям. Не существует ни единой микроскопической части Человека, ни единого крошечного движения его мысли, в основе которого не лежала бы какая-либо незаметная грань физического строения Земли, или биологического строения других земных форм жизни, или социологического строения окружающего его общества.

Человеку в настоящем его виде ни одна другая планета не заменит Землю.

Внеземляне самым своим теперешним существованием всецело обязаны тому, что на их планеты были перенесены частички Земли. Туда переправили почву, растения, животных, людей. Они живут в окружении искусственно созданных земных ландшафтов, которые содержат в себе, к примеру, все те же самые микроскопические следы кобальта, цинка и меди, какие можно найти на Земле. Они окружают себя земными бактериями и водорослями, которые обладают способностью вырабатывать эти микроэлементы в точности в таком виде и в точности в таком количестве, как нужно.

И они поддерживают такую ситуацию постоянным импортом — импортом роскоши, как они это называют, — с Земли.

Но у себя на планетах, несмотря даже на привозную земную почву, уложенную поверх коренной породы, они не в состоянии помешать дождям идти, а рекам — течь, поэтому происходит неизбежное, пусть и медленное, смешение с туземной почвой, неизбежное столкновение земных почвенных бактерий с туземными, да и воздействие чужой атмосферы и солнечной радиации совершенно иного типа тоже играет свою роль. Земные бактерии исчезают или видоизменяются. Это, в свою очередь, приводит к изменениям в растительном мире. Потом — в животном.

Эти изменения не так уж значительны, нет. Растения не способны стать ядовитыми или потерять свою питательную ценность ни за день, ни за год, ни за десять. Но жители Внеземелья уже ощущают исчезновение или изменение микроэлементов, отвечающих за то неуловимое ощущение, которое мы называем «тем самым вкусом». Все уже зашло слишком далеко.

И пойдет еще дальше. Знаете ли вы, что на Авроре, к примеру, в основе протоплазмы половины известных науке видов туземных бактерий лежат фторуглеродные, а не углеводородные соединения? Можете себе представить, насколько чужеродна для человека такая среда обитания?

В общем, на протяжении двух десятилетий земные бактериологи и физиологи изучали различные формы жизни планет Внеземелья — это была единственная по-настоящему засекреченная часть Тихоокеанского проекта — и сделали вывод, что у перевезенных с Земли живых организмов уже начинают проявляться определенные изменения на субклеточном уровне. Даже у людей.

Вот ведь какой парадокс. Внеземляне с их непробиваемым расизмом и негибкой генетической политикой последовательно избавляются от всех детей, которые выказывают признаки адаптации к новым условиям жизни, являющиеся сколько-нибудь заметным отклонением от нормы. Они поддерживают — должны поддерживать, у них такой образ мышления — искусственный критерий «здорового» человечества, основанный на биохимии Земли, а не их собственных планет.

Но теперь, когда Земля отрезана от них, теперь, когда к ним не просочится ни щепотки земной почвы, ни единого живого организма с Земли, изменения начнут наслаиваться одно на другое. Пойдут болезни, повысится смертность, станет появляться на свет больше детей с врожденными уродствами…

— И тогда? — спросил Кейлин, внезапно захваченный этой речью.

— Тогда? Ну, они же обожают естественные науки, а глупости вроде биологии за ненадобностью оставили нам. И они не в состоянии отказаться от чувства собственного превосходства и своих жестких стандартов человеческого совершенства. Они не заметят перемен, пока бороться с ними не станет слишком поздно. Не все мутации видны невооруженным взглядом, и все чаще будут звучать протесты против косных общественных устоев Внеземелья. Им обеспечено столетие природных и общественных потрясений, во время которых им будет не до нас.

А для нас наступит столетие обновления и возрождения, и в конце его мы будем иметь дело с внешней Галактикой, умирающей или изменившейся. В первом случае мы создадим вторую Земную империю, только устроенную мудрее и разумнее предыдущей, империю, которая будет зиждиться на сильной и обновленной Земле.

Во втором случае нам придется иметь дело с десятком, двумя или даже всеми пятьюдесятью планетами Внеземелья, на каждой из которых будет свое, немного отличное от других человечество. Пятьдесят гуманоидных рас, больше не объединенных в коалицию против нас, каждая из которых будет все лучше и лучше адаптироваться к жизи на своей планете и обладать склонностью атавистически любить Землю, считать ее великой матерью-прародительницей.

Расизм отомрет, потому что реальностью человечества станет многообразие, а не единообразие. Каждый тип человека будет обитать в своем собственном мире, который никогда не сможет заменить любой другой мир и на котором никогда не сможет жить любой другой вид. И можно будет заселять другие, новые миры, на которых станут появляться все новые и новые типы людей, пока не окажется, что в этом гигантском плавильном котле мать-Земля в конце концов дала рождение не просто Земной, но Галактической империи.

— Вы так уверенно все это предсказываете, — восхитился Кейлин.

— Ну, по-настоящему уверенным нельзя быть ни в чем, в этом сходятся все лучшие умы Земли. На этом пути могут возникнуть непредвиденные препятствия, но преодолевать их предстоит уже нашим внукам. Мы же благополучно справились с первой частью нашей задачи и теперь приступим ко второй. Вливайтесь в наши ряды, Кейлин.

Кейлин мало-помалу склонялся к мысли, что, пожалуй, этот Морено вовсе не такое уж и чудовище…