Раскол во времени

Констебль провожает их взглядом. Затем поворачивается ко мне. Он не говорит ни слова, только предупреждающе поднимает дубинку. Я сопротивляюсь желанию рассказать ему о произошедшем, оправдать себя. Я не думала убегать. Я далеко не уйду, и это только усугубит ситуацию.

Я встаю и поднимаю руки.

— Просто скажите, куда нужно идти.

Он указывает дубинкой дорогу, и я иду в том направлении.

Глава 21

Вскоре я понимаю, что решение не убегать было хорошей идеей. Мы не успеваем добраться даже до конца переулка, как к нам навстречу выходит молодой констебль. Мне хочется спросить, как им удается так быстро реагировать не имея раций, но моему профессиональному любопытству придется подождать. Как только второй констебль присоединяется, я снова рассказываю о произошедшем. Я не сопротивляюсь аресту. Я не сопротивляюсь сопровождению в участок. Я просто пытаюсь объяснить, что случилось.

Теперь я не говорю о том, что нападавший был вороном-убийцей. Реакция на это заявление, в прошлый раз заставила меня молчать. И без пера у меня не нет доказательств. Я сообщу эту информацию МакКриди и Грею.

Вместо этого рассказываю, как слышала крики и пошла проверить, но нашла кучу тряпья. И потом на меня напал человек в маске с веревкой. И что у меня был нож, которым я ударила его, чтобы защититься. А после пришли двое мужчин.

— Я не видел никакой маски, — говорит старший констебль.

— Вы видели его лицо? — спрашиваю я.

Младший констебль сильно тычет меня дубинкой в спину.

— Следи за своим языком. У тебя уже достаточно проблем. Ты призналась, что порезала человека.

— Потому что он напал на меня. Он пытался задушить меня.

— Мы этого не знаем. Мы знаем, что ты призналась в нанесении ему ножевых ранений.

Я закрываю рот, у меня нет аргументов против этого. Я расскажу это кому-то старшему или же МакКриди.

Я понятия не имею, чего ожидать от полицейских в эту эпоху. Черт возьми, хотя я бы никогда не призналась в этом вслух, но в большинстве случав, я не знаю, чего ожидать от полицейских в мою собственную эпоху.

Здесь я симпатичная девятнадцатилетняя девушка, которую ведут по темным и пустым улицам два полицейских. Мне повезло, что старший не согласился на предложение того кузнеца.

— Я горничная доктора Дункана Грея, — говорю я.

— Продолжай пугать этим себя, — говорит младший констебль. — Возможно, тебе стоило оставаться в Новом городе. Когда твой хозяин узнает, где ты была, я готов поспорить, что ты будешь в полной заднице.

— Я прошу, чтобы вы связались с ним. Пожалуйста, сэр. Либо с доктором Греем, либо детективом МакКриди, он его друг, и он также знает меня.

Младший констебль рычит и снова тычет в меня.

— Что это должно означать? Звучит, словно ты угрожаешь нам.

— Нет, сэр. Я не знакома с процедурой арестов, и я только надеюсь, что с моим хозяином можно связаться, чтобы он знал, где я нахожусь.

— Ну, я не знаю никакого детектива МакКриди и никакого доктора Грея.

— Она имеет в виду Хью МакКриди, — говорит старший мужчина. — Он криминальный офицер. Доктор Грей — упырь, который режет тела, говоря, что это ради науки.

— Она работает на него? — младший тычет в меня дубинкой сильнее. — Я знаю твоего хозяина. Если бы он не был каким-то там якобы ученым, его бы уже притащили на виселицу за то, что он делает.

Я открываю было рот, чтобы защитить Грея, но понимаю, что это не поможет, поэтому бормочу:

— Я не знаю, что вы имеете в виду, сэр. Я всего лишь горничная.

— Горничная монстра, — говорит пожилой мужчина. — Вот что случается, когда кто-то пытается выдать такого типа за приличного джентльмена. Проливается кровь.

Такого типа?

Я застываю на месте.

— Что вы имеете в виду…

— Ты понимаешь, о чем я, а если нет, то тебе следует быть осторожнее с выбором того, на кого работать. Он настоящий ублюдок, во всех смыслах этого слова. Бедная миссис Грей. Я знал ее отца, знал хорошо. Он вылечил мне сломанную руку, когда я был мальчишкой, и он никогда не брал с моей матери ни пенни. Хороший человек, и у него была хорошая дочь. А потом этот ее муж привел домой своего ублюдка, словно ребенка, которого нашел на улице. Да еще и полукровку. Кто знает, что за женщина была его мать.

Двое мужчин ворчат между собой, размышляя о матери Грея.

Мать Грея, которая не является матерью Айлы. Я вспоминаю подпись в книге, за которую и полюбила миссис Грей. Ее муж привел в дом своего ребенка от другой женщины, а она воспитала его, как собственного, поняв, что ребенок не виноват в сложившейся ситуации. Она была действительно, прекрасной женщиной.

Вот что Давина имела в виду, когда говорила о скандале. Она постучала по лицу и сказала что-то об этом, как бы напоминая мне. Но она не имела в виду скандал, связанный с цветом кожи Грея. Она имела в виду скандал, который объяснял, почему у него такой цвет кожи.

Хотя я уверена, что Грей может стерпеть предрассудки из-за цвета своей кожи, но это еще и вечное напоминание о его незаконнорожденном статусе.

Я понимаю, что мы уже дошли до полицейского участка, только когда оказываемся перед ним. Я слишком погружена в свои мысли. Я мельком замечаю вход, который похож на любой другой вход из каменной кладки — всего лишь дверь в бесконечном ряду пристроенных зданий вдоль узкой улицы.

В следующее мгновение меня вталкивают через дверь в тускло освещенное помещение, пропахшее сигарным дымом и потом. Однако, когда мои глаза привыкают, обстановка кажется мне более знакомой, чем все места, где я бывала в этом времени. Я запросто могу представить, что это небольшой полицейский участок двадцать первого века, расположенный в старом здании в центре города.

В центре стоит письменный стол, за ним сидит офицер в форме. Скамейки и стулья повсюду. Два констебля болтают между собой, направляясь на смену. Крики и грохот доносятся откуда-то снизу, предположительно из камер, где пьяницы и хулиганы собрались после вечера в пабе.

Констебли ведут меня, когда один из выходящих мужчин останавливается перед нами.

— Снова ты? — говорит он. — Я думал ты мертва.

Я оглядываюсь вокруг, но он смотрит прямо на меня.

— Ты горничная Грея, не так ли? — допытывается он, — Та, которую задушили неделю назад. В последний раз я слышал, что ты мертва.

— Я была без сознания почти два дня. Но я выздоровела и вернулась сегодня вечером в надежде получить подсказки о личности нападавшего, — а про себя говорю: так как полиции наплевать. — На меня снова напали. Я думаю, что это был тот же самый человек.

Мой младший констебль закатывает глаза.

— О, не говори мне, что она проделывала это раньше. Сказала, что на нее напал мужчина в переулке?

Незнакомый констебль качается на пятках.

— На нее напали. Я тот, кто нашел ее. Ты все еще можешь увидеть следы от синяков на ее шее и след от удара на виске.

— Спасибо, за то что нашли меня, — благодарю его я. — Однако, как я уже сказала, на меня снова напали.

Он качает головой.

— Не умеешь держаться подальше от неприятностей, не так ли?

— На меня напали.

— На этот раз она ударила мужчину ножом, — вмешивается младший констебль. — Ударила его дважды.

— Он напал на меня, — повторяю я, — Пытался задушить. Как и в прошлый раз.

Глаза старшего констебля сужаются.

— Дважды в неделю? Тедди прав. У тебя действительно неприятности.

Я прикусываю язык.

— Позвольте мне поговорить с…

— Ты будешь говорить с тем, с кем мы позволим тебе поговорить, — перебивает меня младший констебль.

Все остальные кивают и после этого меня уводят.

Я останусь здесь на ночь и изо всех сил пытаюсь убедить себя, что это уникальный жизненный опыт, и я должна в полной мере воспользоваться этим случаем. Сколько людей из двадцать первого века могут провести ночь в викторианской тюрьме? Черт возьми, в современном мире туристы заплатили бы за это.

Всего сто долларов за то, чтобы провести ночь в исторической средневековой камере, воссозданной специально для вас! Уникальный опыт! Посмотрите, каково было быть схваченным на улице и брошенным в тюрьму, с ведром вместо унитаза и крысами, бегающими по полу!

Отлично. В моем воображении здесь был бы туалет и умывальник. И конечно, никаких крыс. Но, ко всему прочему, я еще и получаю двух сокамерниц. Одна из них психически ненормальная и кричит на меня, брызгая слюной, при этом называя меня Молли. Вторая пьяна и полна решимости прижаться ко мне. И в ее волосах ползают вши.

Когда что-то кусает меня за ногу, я смотрю вниз и вижу блоху. Я вскакиваю и шлепаю по ней, что веселит пьяную женщину. Через час я перестаю дергаться при каждом укусе. Через два я забиваюсь в угол, подтянув колени, дрожа от холода, отвращения и страха, который грозит перерасти в полноценный ужас.

Когда я решила не убегать от констебля, я отбросила страх перед ночью, проведенной в тюрьме. Я была слишком самоуверенна. Я думала, что могу с этим справиться.

Я не могу с этим справиться. Человек двадцать первого века во мне в ужасе от происходящего. Повсюду грязь, крысы, блохи и даже вши. Это больше, чем я могу вынести.

Прямо напротив нашей камеры находится мужской изолятор, там сидит парень, который продолжает шуметь, поворачиваюсь, чтобы посмотреть на него и совершаю ошибку. Я прилагаю все усилия, чтобы не закричать, когда он смотрит на меня, потому что у него отсутствует нос.

О, конечно, я пытаюсь рассуждать рационально. Это просто то, как выглядит нищета на самом деле. Эти бедные люди, грязные, кишащие паразитами, а их разум и тело разъедены алкоголем, психическими заболеваниями и сифилисом. Это трагедия, и я должна помнить об этом, а не психовать, как какая-то истеричка, забившаяся в угол, в страхе коснуться чего-то мерзкого.

Но все доводы в мире не работают, пока по мне ползают блохи и вши, а я изо всех сил стараюсь не смотреть на человека без носа. А тут еще и крысы, подкрадывающиеся все ближе, эти наглые переносчики заболеваний, ждущие, когда я отвлекусь, чтобы укусить.

Я пытаюсь сосредоточиться на других вещах. На меня напал убийца-ворон, тот самый человек, которого мы ищем. Возможно, он может быть тем парнем из двадцать первого века, который пытался убить меня. Сосредоточься на этом. Думай об этом и проведи ночь, не думая о том, что тебя окружает сейчас.

Я не могу. Пытаюсь, но не могу сформировать ни одной связной мысли, все мое сознание поглощено ужасом моего окружения. Я в тюрьме. Одна. Сейчас у меня даже нет проклятого медальона, той самой вещи, ради которой я так рисковала. Офицеры конфисковали медальон вместе с ножом и оставшимися монетами, и я сомневаюсь, что увижу все это снова. А значит я потеряла свой шанс все исправить с Айлой.

Ночь бесконечна. Затем наступает утро, и я испытываю жажду и голод, и еще мне нужно пописать, но под ведром огромная лужа, и я не знаю, как это сделать, не вступив в нее. Я разрываюсь между надеждой поесть — даже хлебом и водой — и осознанием того, что я не осмелюсь прикоснуться к какой-либо еде.

Мы находимся в подвале, и тут нет окон, но гомон в участке говорит мне о том, что уже утро. Топот ног над головой сначала удвоился, а затем и утроился. Кто-то приходит за заключенным и упоминает «фискального прокурора», и я мысленно набрасываюсь на это, вспоминая, что так здесь называют главного прокурора. Я слишком довольна собой, что вспомнила об этом, что доказывает, что я еще не сошла с ума.

Констебль забирает пьяную женщину, говоря, что пришел ее муж. Она кричит, что не хочет уходить, и пытается ухватиться за меня, пока ее тащат. Я пытаюсь спросить, передал ли кто-то сообщение доктору Грею, но проходящие мимо офицеры даже не смотрят в мою сторону, как будто я одна из пьяных заключенных, выкрикивающих всякую чушь.

Вскоре я уже готовлю себя еще к одной ночи, проведенной в этой дыре. Никто явно не собирается связываться с Греем или МакКриди. А если они все-таки сделали это, то, вероятно, Грей умыл руки. Я чувствую себя бродячей собакой, оставленной в приюте.

Затем я слышу шаги Грея, как бы нелепо это ни звучало. Распознаю шаги? Как та собака, которая слышит своего хозяина? Это смешно и отвратительно, и все же я мгновенно вскакиваю на ноги, разглаживая свое платье.

Затем я вижу его, и мой желудок скручивается.

Я стала лучше понимать Грея с тех пор, как очнулась в его доме. Сначала он казался отстраненным и холодным, иногда раздраженным, иногда мрачным и решительным. Но эта маска давала трещину, по мере того, как он расслаблялся рядом со мной, увлеченно обсуждая работу, осматривая раны или с блаженством поглощая кремовое пирожное. И все же Грею было трудно сохранять суровость, когда у него на лице пятна от чернил, волосы в беспорядке, и все это стоя в одном носке.

Сегодня этот мужчина, входящий в тюрьму, совсем другой. Он безупречно одет, так же безупречно, как обычно МакКриди. Волнистые темные волосы уложены и причесаны. Он чисто выбрит, и его взгляд холоден. И этот взгляд самое худшее. Даже когда он глубоко погружен в свои мысли, в темных глазах Грея есть блеск — признак того, что в его голове множество мыслей. Сейчас его взгляд пустой, когда он уверенно идет рядом с молодым констеблем.

Я слышу шум, выглядываю в коридор и вижу двух офицеров, оба в штатском, вышедших из своих кабинетов и наблюдающих за происходящим. Еще один спускается по лестнице и замирает на месте. Они пришли посмотреть на зрелище. Только зрелище — это не я. Это доктор, который разделывает трупы и называет это наукой, но мы все знаем, что за этим кроется, не так ли? Он просто больной ублюдок.

Я вижу это в их взглядах, таких же холодных, как его. В ухмылках на лице. Я хочу сказать им, что когда-нибудь такие люди, как Грей, изменят их профессию. Работа таких людей, как он, поможет полиции ловить преступников, которые при иных обстоятельствах остались бы на свободе. И, что не менее важно, она позволит им оправдать тех, кто должен быть на свободе, — невиновных, на которых указывают косвенные улики, но которые опровергаются с помощью судебной медицины.

— Это она? — хрюкает офицер, ведущий Грея к моей камере.

— Так и есть, — отвечает Грей.

Констебль открывает дверь, и я иду вперед с таким достоинством на которое только способна. Прежде чем успеваю выйти, констебль останавливает меня.

— Ты уверена, что хочешь пойти с ним? — спрашивает констебль. — Это не обязательно. Возможно, эта клетка тебе больше по вкусу.

Он кидает взгляд в сторону Грея.

— Я хотела бы уйти с доктором Греем, пожалуйста, — говорю я.

— Ну, тогда выходи. Я слышал, некоторым девушкам нравится такое. В тебе тоже есть что-то от нечисти, не так ли? — его взгляд переходит на кровь на моем платье.

— Позаботься о том, чтобы у доктора не кончились трупы для практики. Из тебя получился бы симпатичный труп для экспериментов.

Я ожидаю, что Грей что-нибудь скажет. Но я недооцениваю, насколько он привык к такому обращению и насколько хорошо он понял, что попытки ответных выпадов бесполезны. Выражение его лица остается нейтральным, как будто констебль любезно прощается со мной.

Когда я подхожу к Грею, он даже не смотрит в мою сторону. Просто поворачивается на каблуках, чтобы уйти.

— Нет-нет, — говорит констебль, — Нам еще нужно подписать кое-какие бумаги. Подождите там, — он указывает на открытую дверь.

Грей входит, пересекает комнату и останавливается на другой стороне, игнорируя стулья, предпочитая стоять.

Когда констебль уходит, я говорю:

— Я просила детектива МакКриди о помощи, сэр. Я надеялась, что он сможет уладить это дело.

— Он это сделал, — голос Грея тихий и колючий, его взгляд прикован к двери. — Он убедил их, что ношение ножа в этом районе было разумной мерой предосторожности. Тот факт, что мужчина сбежал, сделал это дело очень сложным, и прокурор решил не заниматься им.

— Я считаю, это был убийца-ворон, сэр. Он был одет в черное, от маски до плаща. У него была веревка, похожая на ту, что нашли на первой жертве. Когда мы боролись, он обронил павлинье перо, но забрал его, прежде чем уйти.

Я надеюсь, что это привлечет его внимание. Я увижу лучик жизни под толстой коркой льда. Он смотрит на меня долгим взглядом, а затем отпускает, его рот упрямо сжимается.

— Вы думаете, что я лгу, — шепчу я, — потому что я слышала, когда детектив МакКриди сказал, что свидетель описал черный плащ, и я видела веревку в вашей лаборатории.

— На данный момент не имеет значения, что я думаю. Главное, что ты свободна. Полиция связалась с детективом МакКриди, который убедил их не выдвигать обвинений.

— Тогда почему не он пришел освобождать меня?

— Он пытался. Они настаивали на том, чтобы я пришел и взял на себя ответственность за тебя сам.

Я открываю, а затем закрываю рот.

Прости, пожалуйста. Вот что я хочу сказать. Мне очень жаль, Дункан.

В этот момент он не Грей, и даже не доктор Грей. Не только босс Катрионы. Я впервые вижу его как личность, не определяемую его ролью в моей жизни. Это похоже на первый раз, когда встречаете учителя вне школы, и вы в шоке от осознания того, в обычной жизни он не только учитель.

Это человек, который был унижен из-за меня. Унижен перед теми самыми людьми, которым он пытается помочь, теми, которые требуют его присутствия, только, чтобы они могли поиздеваться над ним.

Как полицейский, я уже имела опыт попыток помочь кому-то, кто не хочет помощи от «таких, как я». Здесь все намного хуже, потому что в моем случае я знаю, что у многих есть причины не доверять полицейскому. Здесь же мучители Грея просто считают его жутким и странным, а каждый, кто подвергался издевательствам в школе, прекрасно знает, каково это.

Грей вырос с этим. Потому что он незаконнорожденный. Потому что он не белый. Можно предположить, что жизнь уже приучила его к унижению. Но это не так. Я вижу, как он возводит вокруг себя стены, защищаясь.

Он продолжает дело своей жизни, несмотря на насмешки и издевательства. В какой-то момент он сказал: «К черту их мнение» и решил делать то, что хочет. Я восхищаюсь им, но я не настолько наивна, чтобы предполагать, что его не задевают эти уколы в его адрес

— Извините, — говорю я наконец, потому что не могу не сказать хотя бы этого.

В этот момент его подбородок дергается, губы сжимаются сильнее и он сухо отвечает:

— Это не имеет значения.

Они изменят свою точку зрения. Я хочу сказать ему это. Я хочу сказать ему, что тысячи будущих детективов оценят работу, проделанную им и многими другими. Тысячи невинных людей выйдут на свободу благодаря ему, а для сотен тысяч жертв восторжествует справедливость.

— Когда-то все будет по-другому, — бормочу я себе под нос.

Он резко поворачивает голову и хмурится, но я не думаю, что он услышал мои слова. Он просто на взводе и как будто ожидает насмешки. Я расправляю плечи и открываю рот, чтобы сказать, что он делает потрясающую работу, даже если мое мнение мало что значит.

Не успеваю я заговорить, как констебль снова появляется, ухмыляясь.

— Все готово. Теперь просто следуйте за мной. Я собираюсь провести вас в обход. Не хотелось бы, чтобы вы слишком близко подходили к моргу. Вдруг увидите что-то, что вам понравится.

Рот Грея сжимается. Я продолжаю надеяться на его острый ответ. Я знаю, что он способен на это. Но он выбирает молчание в качестве своей защиты, и все, что могу сделать, это следовать за ним.

Глава 22

После позорного шествия мимо кабинетов в подвале, мы поднимаемся по лестнице, а затем продолжаем идти мимо кабинетов уже на первом этаже. Все вывалились, чтобы посмотреть. Грей идет, его взгляд устремлен вперед, а я иду рядом с ним. Когда он резко останавливается, я прослеживаю за его взглядом и вижу знакомую фигуру, сидящую в приемной.

Грей ускоряет шаг.

— Айла. Я думал, что…

— Сказал мне, чтобы я оставалась дома?

— Нет, я сказал тебе, что могу справиться с этим сам.

— Конечно, можешь, — говорит она спокойно. — Но я никогда не была в этом конкретном месте и хотела взглянуть на него, вдруг могу что-то сделать от имени королевского женского общества по благоустройству полицейских участков. Я думаю, что здесь не помешали бы новые стулья. Возможно, цветы для стойки регистрации.

Она шутит, это очевидно. Я прикусываю щеку, чтобы не улыбнуться, а Грей закатывает глаза, но слегка расслабляется. Однако офицер рядом с нами обращает на это серьезное внимание.

— Новые стулья были бы как нельзя к месту, мэм, — говорит он.

— Я уверена, что вам многое может пригодиться, — говорит она, — особенно крысолов. Мне кажется, я видела, как что-то мохнатое юркнуло там, — она бросает взгляд в сторону. — Это интересное здание, однако. Явная историческая ценность.

— Это так, мэм.

Она поворачивается ко мне.

— Я взяла на себя смелость забрать твои вещи, Катриона. Теперь мы можем уйти.

Я киваю, она берет меня за руку и выводит на улицу, а Грей следует за нами. В тот момент, когда за ней закрывается дверь, она поворачивается к брату.

— Я собираюсь пригласить Катриону на чай, — говорит она. — Я знаю, что у тебя есть дела. Мы встретимся дома.

Грей колеблется.

— Я не думаю, что вы найдете приемлемую чайную в этой части города.

— Тогда мы найдем не приемлемую.

Он выдерживает паузу, его взгляд переходит с Айлы на меня, прежде чем он говорит:

— Хотя я уверен, что Катриона провела не слишком приятную ночь, я не совсем уверен, что она заслуживает чая.

Я напрягаюсь. Это почти рассмешило меня. Я не заслуживаю чая? Не самое выдающееся оскорбление.

Но дело не в этом. Дело в недоверии, скрытом в этих словах. Он не уверен, что на меня действительно напали. А если и уверен, то, возможно, думает, что я это заслужила, по крайней мере, в том смысле, что на меня напали дважды, и это не может быть простым невезением. В любом случае, он уже не считает меня человеком, которому стоит доверять, а особенно оставлять наедине с собственной сестрой.

— Я настаиваю, Дункан, — говорит Айла, а затем добавляет более мягко: — Пожалуйста.

Я снова ощущаю неловкость в их отношениях. Айла — старшая сестра, но она полагается на Грея как на «мужчину в доме», даже когда этот дом в равной степени и ее тоже.

Теперь, когда я знаю их более глубокую личную историю — он ее сводный брат, незаконнорожденный, позорное пятно — меняет ли это моё отношение? Нет. Они ведут себя как обыкновенный холостяк и его старшая овдовевшая сестра, без всяких «сводных братьев и сестер» или «неудобных обстоятельств». Это хорошие отношения, которым стоит позавидовать.

— Если ты настаиваешь, — говорит он.

Она встречает его взгляд, ее голос становится мягким, когда Айла отвечает:

— Да. Спасибо за понимание.

— В нескольких кварталах отсюда есть приличная чайная. Вы можете дойти туда пешком — здесь безопасные улицы. Затем поймайте, пожалуйста, экипаж до дома.

Он достает монеты из кармана, это заставляет ее криво улыбнуться.

— Нет необходимости платить за мой кэб, Дункан, — прежде чем тот успевает сомкнуть кулак, она выхватывает одинокий соверен из числа мелких монет, на его ладони. — Но если ты настаиваешь…

Они обмениваются улыбками.

— Увидимся дома. Я понимаю, что дела по дому это твоя ноша, но я хотел бы обсудить…, - он бросает быстрый взгляд на меня.

— Конечно.

Он показывает в какую сторону нужно идти, чтобы найти чайную, а затем предлагает проводить нас, но Айла шутливо отталкивает брата. Он уже собирается уходить, когда останавливается.

— Ты нашла свой медальон, — говорит Грей, и я резко оборачиваюсь, чтобы увидеть медальон на ее шее.

Она кивает.

— Нашла.

— Хорошо. Я слышал, что ты потеряла его, и я был обеспокоен.

— Его положили не на свое место, вот и все.

Они прощаются, и мы с Айлой идем в другом направлении.

— Вы забрали медальон из участка, — говорю я. — Я беспокоилась, что он мог пропасть, — я оглядываюсь на Грея, его длинные ноги уже унесли его за пределы слышимости. — Из-за него я оказалась в участке.

— Я знаю.

Мне кажется, или ее лицо стало таким же суровым, как у брата, а голубые глаза стали холодными?

Я хочу что-то сказать и открываю рот.

— Это была последняя капля, Катриона, — говорит она, не отводя взгляда. — Поэтому я позвала тебя, чтобы сказать это перед тем, как ты вернёшься в дом. Ты вернешься, чтобы собрать свои вещи. Если ты сделаешь это без истерик, не беспокоя моего брата или миссис Уоллес, не расстраивая Алису…

Она возвращает мне нож Катрионы вместе с несколькими монетами, которые были в моих карманах. Затем протягивает соверен, который взяла у Грея.

— Это месячное жалованье. Я удвою его, если ты не будешь очередным враньём пытаться отстоять свою позицию. Это конец, Катриона. Я не могу доверять тебе, и я не могу допустить твоего присутствия в своем доме.

— Но… но я вернула медальон.

— Ты вернула? — она поворачивается ко мне, ее брови от удивления поднимаются вверх. — Ты считаешь меня дурой? Ты пыталась продать мой медальон. Вот почему на тебя напали прошлой ночью. Либо ты блеснула им не перед тем человеком, либо пыталась не тому продать.

Я внутренне вздрогнула. На меня напали в старом обиталище Катрионы, с медальоном Айлы на шее и она решила, что несмотря на ее вчерашние мольбы в библиотеке, о возвращении медальона, Катриона отправилась продать его.

— Я продала его до нападения, — пытаюсь объяснить я. — В ломбард. После нашего разговора я отправилась, чтобы вернуть медальон. И я сделала это. Я забрала его незадолго до нападения.

— Ломбард?

— Эм, это место куда люди продают свои вещи.

— Я знаю, что такое ломбард, Катриона. Я имела в виду, что, если это твоя история правдива, то ее легко доказать. Отведи меня туда, и я поговорю с владельцем. Мы посмотрим, подтвердит ли он твою историю.

— Я никогда в жизни не видел эту девушку, — говорит Довер, когда мы стоим в его ломбарде, — и, конечно, не покупал у нее этот медальон. Очевидно, что такая вещь могла быть украдена, возможно, у ее хозяйки. Я честный человек, который дает деньги взаймы беднякам за их вещи в трудные времена. Я не торгую краденым товаром.

— Конечно, нет, — говорю я, — но я исказила факты, когда пришла к вам с нуждой.

Его глаза сузились при слове «исказить», как будто он не знает этого слова и предполагает, что-то нехорошее.

— Я солгала, — объясняю я, — я сказала, что это медальон моей бабушки, и мне пришлось его продать, чтобы кормить ребенка. Потом я сказала, что мой брат дал мне денег, чтобы я выкупила медальон. Нет никакого ребенка. У меня нет брата. Я солгала, и мне жаль, что я обманула вас, сэр. Правда в том, что я украла его у своей хозяйки, а потом пожалела об этом. Вы никак не могли знать, что это краденое.

Довер не принимает моих оправданий. Либо он будет выглядеть обманщиком, либо дураком, а он не хочет быть ни тем, ни другим, особенно перед такой приличной дамой, как Айла.

Когда мы, наконец, уходим, я говорю:

— Я предупреждала вас, мэм. Он не признается, что купил краденое даже случайно, боясь полицейского расследования. Вы ведь смогли понять, что он лжет, не так ли?

— Нет, Катриона. Я не смогла, а это значит, что либо он говорит правду, либо я не умею распознавать ложь. Полагаю, что ты продавала ему товар раньше и надеялась, что он согласится на вашу историю в расчете на будущее сотрудничество с тобой.

— Тогда зачем мне пытаться отговорить вас от разговора с ним?

Она выгибает бровь.

— Ты серьезно думаешь, что попытка отговорить меня от разговора с ним сработает в твою пользу? Ты надеялась отговорить меня, а когда поняла, что это не сработает, надеялась, что он солжет.

Мы продолжаем идти, и мой мозг работает в поисках решений. Никто не любит, когда из него делают дурака, но именно так я поступила с Айлой. Она думает, что я не боялась потерять свою должность, потому что мой работодатель — глупая, богатая женщина, воображающая себя филантропом. Пролей я несколько слез и соври, и что бы ни случилось, я бы сохранила свою работу, благодаря ее наивности.

— Ты упакуешь свои вещи, — продолжает она. — Я дам тебе два фунта, и это мое последнее предложение. Мы возвращаемся домой, ты собираешь свои вещи и уходишь. Варианты? — она смотрит на меня, а затем отворачивается. — Я не думаю, что тебе понравилась эта ночь в тюрьме. Суды не испытывают сочувствия к слугам, которые воруют у своих хозяев.

— Я этого не делала, — я почти выкрикиваю эти слова. — Я знаю, что вы мне не верите, мэм. Мне не нужны эти деньги. Я уйду без скандала, если придется. Деньги не нужны. Но есть ли какой-то способ, которым я могу всего этого избежать? Я откажусь от зарплаты. Я возьму любую дополнительную работу. Я буду работать без выходных…

— Нет. Мне жаль, Катриона, но ты уходишь сегодня и без рекомендаций. Я не могу лгать будущим работодателям. Я бы посоветовала тебе взять два фунта.

— Неужели нет ничего…

— Ты ничего не сможешь сказать мне, чтобы убедить. Ты ничего не сможешь сделать. Никакие сказки не оправдают тебя.

Бывают моменты, когда вы понимаете, что собираетесь сделать что-то невероятно безрассудное и ужасно опасное. Но вам все равно. Это как совершить прыжок прежде, чем посмотреть вниз. Это как смотреть, видеть яму с кипящей лавой и прыгнуть, потому что разъяренный слон несется прямо на вас, и когда остается лишь очень маленький шанс, что вы приземлитесь на крошечный островок посреди моря лавы.

— А как насчет правды? Не сказок. Правды.

Она вздыхает.

— Пожалуйста, возьми два фунта и не оскорбляй меня больше своей ложью. Я более разумная, чем ты думаешь.

— Вот почему я собираюсь сказать вам правду, и если вы не поверите, а я уверена, что не поверите, тогда я прошу только об одном. Оставьте свои деньги. Я уйду тихо. Но что бы я ни сказала, обещайте, что не отправите меня в Бедлам?

Ее губы подрагивают, совсем чуть-чуть.

— Бедламская лечебница находится в Лондоне, Катриона.

— Ну, тогда в какой-нибудь эдинбургский аналог. То, что я собираюсь вам рассказать, заставит вас серьезно усомниться в моей вменяемости, и мне нужно, чтобы вы пообещали, что не поместите меня в психушку. Вы можете просто сказать, что вы мне не верите, и позволите уйти.

Она закатывает глаза и уверяет меня, что шотландские психушки совсем не похожи на английские, потому что если они шотландские значит, очень продвинутые. В конце концов, я все-таки заставляю ее согласиться. Что бы я ни сказала, она не будет вызывать парней в белых халатах.

— Нам нужно где-то присесть, — предлагаю я. — Так мне будет проще рассказать обо всем.

Я смотрю по сторонам. Мы на улице Старого города, забитой повозками, каретами и людьми.

Айла снова вздыхает.

— Не хочешь ли ты чего-нибудь перекусить, Катриона?

— Здесь есть патио?

— А..?

— Столики для посетителей на открытом воздухе?

Она продолжает просто смотреть на меня.

Я смотрю, как проезжающая мимо тележка расплескивает грязную воду на витрину магазина. Ниже, в переулке, парень открыто мочится на стену.

— Эм, да, понятно, — безнадёжно искать нечто подобное здесь. — Тогда тихое кафе?

Она взмахивает рукой, чтобы я шла за ней, и я практически бегу, стараясь поспевать за ее быстрыми шагами.

Глава 23

Мы находимся на улице, которую я знаю как Королевскую милю — дорога между Эдинбургским замком и дворцом Холируд. В двадцать первом веке это девятый круг ада для туристов. Даже в нынешней эпохе улица уже может похвастаться множеством магазинчиков и рядами уличных торговцев. По дороге Айла останавливается у уличной колонки и дает мне носовой платок, чтобы я «немного привела себя в порядок». Резонно, особенно если учесть, что я провела ночь в тюремной камере.

Я смотрю, как ребенок набирает воду ведром из небольшого каменного бассейна, наполненного водой.

— Итак, холера. Как продвигаются исследования по этому вопросу?

Айла вскидывает бровь.

— Вода. Холера. Какая связь?

Теперь у нас обеих удивленный вид.

— А, ты слышала о работе доктора Сноу? — она не ждет ответа, просто кивает и говорит: — Он предполагает связь между некоторыми болезнями, в частности, распространение холеры по воде. Ты можешь быть уверенной, что это безопасно. Это Шотландия.

Я окунаю платок в проточную воду, умываю лицо, а затем как могу, вытираю платье. Когда я пытаюсь вернуть платок, Айле она отмахивается от него и я убираю платок в карман. День становится теплее, я снимаю пальто и несу его в руке, пока мы идем к кафе.

Я просила уединения, и Айла берет кабинку в шумном кафе. Это позволит нам говорить, не боясь быть услышанными в главном зале кафе.

Стол достаточно большой, чтобы вместить шестерых, и я сажусь в самый дальний угол, прекрасно понимая, что быстрое обтирание платком не слишком улучшило мой внешний вид, даже для кафе среднего класса. Айла сначала присаживается рядом со мной, а потом пересаживается напротив. Да, видимо, я ужасно воняю.

Она заказывает чай и поднос с мясом, сырами и хлебом. Это будет моя первая еда со вчерашнего дня, а ведь время уже близится к полудню. Думала, что не смогу есть перед разговором, который мне предстоит, но как только чувствую запах хлеба сразу же набрасываюсь на него, и мой желудок перестает урчать.

— Окей, — Айла вопросительно поднимает бровь, реагируя на незнакомое слово. Я сопротивляюсь желанию заменить его, но время быть собой. Быть Мэллори.

— Я собираюсь рассказать вам свою историю, и как бы странно она не прозвучала, просто позвольте мне закончить ее, хорошо? Это все, о чем я прошу. Дайте мне ее рассказать.

Она коротко кивает, не поднимая глаз от чашки, в которую наливает чай. Она явно ищет в себе силы, чтобы попытаться выдержать любую слезливую историю, которую выдумает ее горничная. Леди, вы даже не представляете.

— Отмотаем время назад, ровно на неделю. Я прилетела в Эдинбург, чтобы побыть с моей бабушкой. Она лежит в больнице, у нее рак, осталось жить примерно две недели, что возможно, может означать, что она уже…, - я тяжело вздыхаю, — я стараюсь не думать об этом.

Лицо Айлы — это что-то между удивлением и крайним удивлением.

Я продолжаю:

— Сейчас я скажу целую кучу слов, которые не будут иметь для вас никакого смысла. Просто примите это. Итак, неделю назад. После целого дня, проведенного у постели бабушки, я поняла, что стоит сделать перерыв. Я решаю пройтись по Грассмаркету, сейчас там в основном пабы, рестораны и все такое. Теперь это безопасный район, но, в любом случае, я вряд ли бы побоялась туда идти, потому что я коп.

— Коп?

— Офицер полиции. Вообще-то, детектив. Короче, я была достаточно самонадеянной, потому что патрулировала самые преступные районы Ванкувера. Чего мне было бояться?

— Ван..?

— Это канадский портовый город. Западное побережье. В 1869 году это был торговый пост. Может быть, форт? Прогуливаясь по Шотландии, по Старому городу, я видела, как средневековые здания используются под жилье, и это казалось мне диким, потому что в Ванкувере, если зданию больше ста пятидесяти лет, мы бережем его, чтобы сохранить, как историческую ценность.

Она непонимающе смотрит на меня, ожидаемо. Я могла бы сократить свою историю, убрать современные детали, но тогда, как я смогу убедить ее? Я должна говорить, как человек двадцать первого века. Я расскажу ей эту историю, как рассказала бы кому-то другому, пусть даже для нее это слишком сложно.

— Как я уже сказала, я стала самонадеянной. Я услышала крики женщины, и мне показалось, что она в беде, а я ведь коп, верно? Я не могу просто проигнорировать это. Я направилась в переулок и увидела блондинку в старомодном голубом платье. Она казалась мне полупрозрачной. Я думала, что это проекция, устроенная для туристов. Убийство молодой красотки в викторианском Эдинбурге! Я решила, что все это постановка для туристов, которую забыли отключить. Но не успела выйти из переулка, как на меня напали. Я дралась изо всех сил, но парень успел накинуть удавку мне на шею. В конце концов, я потеряла сознание, а очнулась в незнакомом доме, надеясь, что это не логово убийцы. Когда посмотрела в зеркало, передо мной была та самая блондинка из переулка. Я — блондинка из переулка. В ее теле. В ее доме. В ее времени.

Я останавливаюсь и вижу, как Айла крепко сжимает чашку в руках.

Я делаю глоток из своей и откидываюсь назад.

Когда тридцать секунд проходит в молчании, я спрашиваю:

— Я могу сначала собрать свои вещи, прежде чем вы выставите меня?

Она ловит мой взгляд.

— Ты хочешь сказать, что ты из будущего?

На моем лице появляется гримаса.

— Я старалась не использовать именно эти слова. Это словно клише из какого-то фильма.

Она не реагирует. Как будто я ничего сказала, или она не слышала меня за своим мысленным диалогом, кричащим ей, чтобы она бежала, пока сумасшедшая горничная не напала на нее.

— Послушайте, — я прерываю ее мысленную дискуссию, — я не жду, что вы мне поверите. Я понимаю. Это была моя последняя попытка. Что мне было терять, верно?

— Ты детектив полиции. Из Канады. В году..

— Две тысячи девятнадцатом. Это сто пятьдесят лет от сегодняшнего времени, если это, конечно, имеет значение. На меня напали там же, где и на Катриону только с разницей в сто пятьдесят лет. Две женщины были задушены в одном и том же месте. Не спрашивайте, как это произошло или почему. Я бы с удовольствием выяснила это, но не думаю, что мне удастся разгадать эту загадку, детектив я или нет.

— Тебя зовут?

— Мэллори Элизабет Аткинсон. Элизабет в честь моей бабушки, которая умирает от рака.

Я на мгновение замираю, пытаясь говорит ровно, прежде чем продолжить:

— Мама родилась в Шотландии и приехала в Канаду после университета. Она училась в Эдинбургском университете на юридическом факультете. Семья отца родом из Шотландии, но они эмигрировали… ну, в общем, это было примерно сейчас. Мама и папа познакомились на вечеринке в честь ночи Бернса в Ванкувере. Это празднование дня рождения Робби Бернса, ну, ношение килтов, хаггис на обед и питье виски, чтобы избавится от вкуса хаггиса.

— Твоя мать изучала право, — говорит она, как будто только это зацепило ее внимание.

— Она адвокат по защите. Партнер в юридической фирме. Отец — профессор английского языка в университете, преподает английскую классическую литературу. Диккенс, Бронте, Харди…

— Чарльз Диккенс — это литература?

— Эй, он один из моих любимых авторов.

Пока она переваривает услышанное, я пью чай.

— Сколько тебе лет? — спрашивает она.

— Мне исполнилось тридцать в марте.

Айла явно удивлена, и я не могу не улыбнуться.

— Да, тридцать в моем мире — это нормально для женщины. Когда средняя продолжительность жизни превышает семьдесят лет, ты получаешь дополнительное время, прежде чем тебе нужно повзрослеть.

— Значит, ты замужем? Дети?

Я качаю головой.

— Я могу сказать, что мне помешала карьера, что отчасти правда, но думаю, что если бы встретила достойного мужчину, то могла бы быть. Но я уверена, что когда-нибудь выйду замуж. Дети — это совсем другое дело. Женщины могут пойти в колледж, получить высшее образование, устроиться на потрясающую работу, но это не изменит биологию. Время для рождения ребенка уходит и…, - я пожимаю плечами, — я стараюсь не думать об этом слишком много. Есть другие варианты на случай, если я захочу завести ребенка позднее, замужем я или нет.

Когда в ответ она молчит, я наклоняюсь вперед.

— Если вы хотите проверить меня, не стесняйтесь, но если вы просто хотите поиздеваться над моим рассказом, то мы можем это пропустить? Пожалуйста? Скажите мне, что я просто сумасшедшая, и мы пойдем разными путями. Только сделайте мне одолжение. Когда я найду дорогу домой, и Катриона вернется, надерите ей задницу.

— Надрать ей…?

— Извините. Позвольте мне попробовать еще раз. Пожалуйста, мэм, прислушайтесь к моим словам и не позволяйте этой девушке оставаться в вашем доме.

Ее губы подрагивают от улыбки.

— Вообще-то, мы так не выражаемся.

— Вы предпочитаете «вышвырнуть ее задницу на обочину»?

— Это гораздо живописнее.

— Но, увы, здесь такое выглядит чем-то диким, особенно для женщины. Когда я говорю здесь подобное, то чувствую себя ребенком в гостях у родителей моего отца, а они угрожают вымыть мне рот с мылом за «черт» или «дерьмо». Мне обязательно нужно выучить викторианские ругательства. Представляете, если я скажу Грею: «Какого дьявола здесь происходит?», — я невольно улыбаюсь, представляя его реакцию.

Я качаю головой и встречаюсь взглядом с Айлой.

— Хотя, возможно, для настоящей Катрионы это нормально. Если я появлюсь на вашем пороге прежней Катрионой, то вы должны прогнать ее. Она крала у вас. Я нашла ее тайник с деньгами. Также я нашла коробку конфет, которую вам прислал какой-то поклонник, и письмо, которое леди прислала вашему брату, и которое, кстати, вам лучше не читать.

— Письмо?

— Самого скандального характера, — говорю я, понижая голос.

Когда она хмурится, я говорю последнее:

— Дело в том, что вы сделали все, что могли для Катрионы, — я отодвигаю свой стул, — и, кстати говоря, для меня вы тоже сделали многое. Спасибо за завтрак, но я не могу больше злоупотреблять вашим гостеприимством. Могу я забрать свои вещи? — кашлянула, — извините. Могу я забрать свои вещи, мэм?

Она не отвечает, и я клянусь, что слышу, как часы отбивают секунды тишины.

Наконец, Айла нарушает тяжелое молчание:

— Если ты не Катриона, то как получила мой медальон?

Я коротко рассказываю, но ее лицо все также непроницаемо. Затем она говорит:

— А нападение прошлой ночью? Это было связано с моим медальоном?

Я беру паузу, а затем медленно говорю:

— Я услышала чьи-то крики. Очевидно, это заставило меня вспомнить о том, как на меня напали в моем времени, но я все равно пошла проверить, на случай, если это был еще один разрыв во времени, который мог бы отправить меня домой. Но это была ловушка. Парень пытался задушить меня, как и раньше. Я боролась и на этот раз была лучше подготовлена. У Катрионы был нож, и я взяла его с собой, я ударила нападавшего им. Я боролась с ним, но потом появились два парня, и это спасло его.

— Спасло его?

— Да, они решили, что это он жертва. Он воспользовался этим и сбежал.

Он — убийца-ворон. Тот, кого ищут ваш брат и Хью МакКриди.

Я останавливаюсь на этом, хотя возможно, все намного хуже, потому что подозреваю, что он может быть тем, который напал на меня в моем мире. И что я не просто переместилась во времени, но еще и привела с собой серийного убийцу из двадцать первого века. Я не говорю ей об этом. Я даже не знаю, что с этим делать.

Мгновение спустя Айла оплачивает счет и выходит. Я рискнула последовать за ней. Она ловит карету. Экипаж, как называл это Грей, и как я помню из книг о Шерлоке Холмсе. Еще будучи подростком я считала, что это британский вариант, означающий просто большой кэб.

Мы стоим на тротуаре, ожидая когда экипаж остановится перед нами. Я колеблюсь, но все-таки следую за Айлой, и она не останавливает меня. Как только карета трогается, женщина устремляет взгляд в окно, погруженная в свои мысли, словно она одна.

Когда мы проезжаем через парк в Новый город, я кашлянула.

— Я соберу свои вещи и не скажу ни слова миссис Уоллес или Алисе, не беспокойтесь.

— Нет.

— Вы хотите, чтобы я попрощалась? Хорошо. Или вы имеете ввиду, что сами вынесите мне вещи?

— Ты останешься. Пока что. Я…, - она смотрит на меня, — я не знаю, что делать с твоей историей. Мне нужно время, чтобы подумать. По крайней мере, до завтра у тебя будет крыша над головой.

Она делает паузу, а ее глаза сужаются.

— Но если ты действительно полицейский детектив из двадцать первого века, зачем тебе так стараться удержаться на должности горничной? Уверена, что это ниже твоего достоинства.

Я пожимаю плечами.

— Я подрабатывала уборщицей в доме один год во время обучения. В будущем это нормально. Подростки берутся за такую работу, чтобы получить немного карманных денег. Никогда не думала, что буду делать это снова, но какая у меня была альтернатива? Пойти в полицейский участок и предложить свои профессиональные услуги? Я собиралась вернуться домой и думала, что, возможно, в этом мне поможет расследование нападения на Катриону. Ну или просто ждать, когда чертовы планеты удачно для меня встанут. Надеюсь, это произойдет скоро. А пока мне просто нужна крыша над головой, и я готова драить полы, чтобы получить ее.

— Если то, что ты утверждаешь, правда, это должно быть очень трудно, — говорит она, и ее голос смягчается, — быть оторванной от своей семьи, от своего мира.

— Я думаю, что есть какая-то причина, по которой я здесь, верно? Значит, должен быть путь назад.

— Конечно, — отвечает Айла, но это звучит не слишком уверенно. Это просто крохотная надежда, и мы обе это понимаем.

— Пока что я сосредоточила свое внимание на насущном. Я бы хотела остаться на своей работе и надеюсь, что вы дадите мне еще один шанс. Но понимаю, что если даже это случится, ваш брат будет не в восторге. У меня сложилось впечатление, что он уже сыт по горло мисс Катрионой.

— Я могу справиться со своим братом.

Кажется, Айла собирается погрузиться в свои мысли, но обращается ко мне.

— Ты помогала Дункану в исследовании. Если ты детектив полиции…

— Да, поэтому я, честно говоря, и помогаю. Он делает потрясающие вещи. Я видела, как к нему относится полиция. В будущем это изменится. Большинство из нас не могут представить себе раскрытие убийств без судебной медицины. Если мне что-то и нравится в этом времени, так это возможность увидеть раннюю работу полиции и расцвет криминалистики.

Она замолкает, глубоко задумавшись, а затем резко вздыхает.

— Дункан, — пробормотала она, разворачиваясь ко мне, — что бы ты ни делала, не говори ему ни слова об этом. Я не знаю, является ли твой рассказ бредом, обманом или невероятной правдой, но я не смогу спасти тебя, если ты попытаешься убедить его в этом. Он человек науки.

— А наука не может объяснить путешествия во времени с заменой телами. Даже в моем мире.

— Позволь мне разобраться с моим братом, и что бы ни случилось, ничего ему об этом не говори.

Глава 24

Когда мы приезжаем в городской дом, Айла жестом указывает мне следовать за ней. Мы поднимаемся по лестнице на чердак. Она открывает запертую комнату, которая, как я предполагала, предназначена для хранения вещей.

На самом деле, это лаборатория. Полки заставлены коробками, мензурками, все подписано. Также есть маленький столик, заваленный бумагами и газетами. Однако, большую площадь комнаты занимает длинный стол.

— Что ты видишь? — спрашивает она, указывая на аппарат на столе.

— Вы гоните самогон. Круто, — я ловлю ее взгляд, — Шутка. Но это именно так выглядит для меня. Самогонный аппарат из фильма о вражде деревенских жителей, действие которого происходит среди угольных шахт Кентукки времен Гражданской войны.

— Ты же осознаешь, что я ничего из этого не поняла.

— Да, именно поэтому это так весело говорить, — я подхожу и касаюсь одной из мензурок, — Это похоже на способ получения алкоголя. Не спрашивайте меня, как это работает. Я получила тройку по химии.

— Ты изучала химию?

— Не по своей воле. Это часть школьной программы, — я ухмыляюсь. — Средняя школа — это североамериканский термин. Я не помню, как это называется здесь. Это период обучения в школе, примерно с тринадцати до восемнадцати лет.

— У нас есть средняя школа на Калтон-Хилл. Дункан учился там. Я слышала, что она использовалась в качестве модели для подобных школ в Америке. Ты посещала такое заведение? Твои родители, должно быть, были довольно обеспечены.

— Так и было, но все ходят в среднюю школу. Это обязательно. Колледж и университет — это по желанию. Я думаю, примерно половина населения получили высшее образование.

— Половина населения?

Я пожимаю плечами.

— В основном средний и высший класс. К сожалению, это не бесплатно. Либо ваши родители должны быть в состоянии позволить себе это, либо придётся брать кредиты, ну или получить стипендию, академическую или спортивную. Мои родители платили за мою учебу. У меня был шанс получить стипендию по софтболу, но она покрывала лишь часть стоимости, и не для того университета, который я хотела поступить, поэтому я отказалась от нее.

— Что ты изучала?

— Криминология и социология.

— Криминология? Это то, чем занимается мой брат? Или это изучение полицейских методов работы?

— Ни то, ни другое, — я достаю табурет и сажусь на него, — криминология — это изучение преступного поведения. Все, от выявления предсказуемых моделей до понимания глубинных причин действий преступника.

Она так внимательно смотрит на меня, как будто ей приходится читать по губам.

— Изучение причин преступного поведения, — задумчиво повторяет она, — а чтобы ты тогда сказала о своей собственной ситуации?

— Предполагаю, что вы имеете в виду Катриону, потому что я никогда не крала, — я опираюсь одним локтем на лабораторный стол, — я не эксперт, и не знала настоящую Катриону… только то, что я о ней слышала.

— Тогда проанализируй ее на основании того, что ты знаешь.

— А, тест. Проверка глубины моего безумия. Хорошо., - я поудобнее устраиваюсь на стуле. — Очевидно, Катриона из приличной семьи, это означает, что она стала преступницей не из-за нужды. Я могу предположить, что она сама выбрала этот путь, но не могу быть уверенной без дополнительных данных. Какой была ее жизнь до этого? Как прошло детство? Семья среднего класса не означает идеальную жизнь. Если она подвергалась насилию — физическому или сексуальному — она могла сбежать и заняться преступностью, чтобы заработать на жизнь. Но она не отказалась от этого, когда пришла работать к вам. Возможно, потому что ей это нравится? Она проявляет явные социопатические наклонности, но для диагноза нужен психиатр. Странно, что она не тратила свои деньги. Она их копила. Чтобы в будущем избежать жизни в качестве домработницы? Не могу сказать, что я ее не понимаю. Вероятно, она страдает нарциссическим расстройством — амбиции в сочетании с отсутствием способности сопереживать другим. Она видит в других людях лишь средство для достижения цели.

Айла внимательно смотрит на меня и молчит некоторое время.

— Все это чистые домыслы, — говорю я, — как я уже сказала, у меня недостаточно данных.

Когда она все еще молчит, я спрашиваю:

— Скажите мне, что именно в моих словах не имеет смыла в вашем времени, и я смогу объяснить.

— Нет необходимости — отвечает она, — понятия, которые я не понимаю, я могу объяснить в контексте. Я все еще не понимаю, что с тобой произошло, но не могу продолжать говорить себе, что ты придумываешь все это.

Я ничего не говорю в ответ. Я просто сижу и жду. Наконец, она говорит:

— Я… Я принимаю это. Возможно, ошибаюсь, но принимаю это. И теперь мы должны определить наши следующие действия.

Мы долго обсуждаем и, в конце концов, решаем, что я останусь в роли горничной. Айла недовольна этим. Она считает меня социально равной, и ей кажется неправильным, что я буду драить полы. Но я не вижу в этом несправедливости.

Для меня это не классовый вопрос. Я не заслуживаю лучшего только потому, что у меня есть происхождение или образование. Если я не мою полы, то причина в том, что я работала не покладая рук, чтобы достичь своего положения в профессии. И все же, если бы мне пришлось, даже в современном мире, я бы чистила туалеты… но при этом надрывала бы задницу, чтобы получить работу по душе.

Сейчас эта должность — просто необходимость. Это просто удача, что я оказалась в эксцентричной семье, готовой не замечать изменения в моей речи и поведении. Я могу уйти из этой семьи, и скажем, найти работу продавца в магазине, что номинально лучше работы горничной, но уверена, что буду уволена в первый же день, когда не смогу отличить один фунт от трех фунтов.

Поскольку Айла верит в мою историю, у меня есть больше, чем просто безопасное место, чтобы остаться. У меня также есть кто-то, кого я могу попросить о помощи в этом времени.

Мы заключили сделку. Я буду продолжать работать, а она, в свою очередь, облегчит свою совесть, позволив мне задавать вопросы.

— Мы будем работать вместе и постараемся найти путь домой для тебя, — говорит она. — И если тебе когда-нибудь понадобится кто-то, с кем можно поговорить — представляю, как тяжело быть вдали от дома и привычного тебе мира — я здесь, чтобы выслушать.

— Я ценю это, — мягко говорю я.

Но остается один нерешенный вопрос.

— Ты должна работать на моего брата, — говорит она, — ему нужен помощник, а ты не просто грамотный ученик. В твоем времени ты равна Хью МакКриди, да?

— Теоретически, да. Но я не могу сказать это доктору Грею.

— Но ты можешь помогать ему под видом ученика.

Я осторожно отвечаю.

— Если вы имеете в виду его исследования, то возникает вопрос, как много я могу ему рассказать, не рискуя раскрыться. Поверит ли он мне вообще? А я уверена, что он не поверит, пока я Катриона.

— Я не прошу тебя подталкивать исследования моего брата. Он может сделать это сам. Ты понимаешь в этом и можешь помочь ему больше, чем кто-либо другой. Ты также сможешь помогать Хью и Дункану с этим делом.

Верно. Дело. Вероятность, что убийца, которого они ищут, может быть серийным убийцей двадцать первого века. И факт в том, что я не могу сказать им об этом. Я даже не могу сказать Айле, пока не буду уверена в своей правоте.

Но если он современный убийца, то я, как сотрудник правоохранительных органов, ни за что на свете не смогу продолжать играть в горничную. Он не облажается, оставив улики. Черт, они не смогут использовать большинство улик, которые он может оставить. У этого парня в заднем кармане сто пятьдесят лет знаний. Просто пролистайте Netflix и вы найдете больше информации о серийных убийцах, чем смог бы раскопать самый упертый викторианец. Все способы, с помощью которых другие убийцы выходили сухими из воды. И также все способы, которыми их ловили.

— Я бы хотела работать с доктором Греем, если это возможно. Но что-то мне подсказывает, что после вчерашнего вечера он не будет рад моему возвращению.

— Предоставь это мне, — говорит она.

Айла уходит поговорить со своим братом. И я до сих пор не совсем уверена, насколько у них равноценное право голоса. Тот факт, что Грей предлагает Айле деньги даже на проезд в экипаже, намекает на то, что она не богатая вдова. С другой стороны, она явно дразнит его по этому поводу, значит она вовсе не без гроша за душой.

Думаю негласная договоренность между ними выглядит так, как я предполагала с самого начала. Я считаю, что Грей явно не в поисках будущей миссис Грей, а Айла овдовела, она бездетна, и вернулась в семейный дом, чтобы вести хозяйство для своего брата. Поэтому, как бы он не относился ко мне сейчас, если она скажет, что не хочет меня увольнять, то он вряд ли будет упорствовать.

По возвращению, она приглашает меня в библиотеку.

— Он успокоится, — говорит Айла, закрывая за мной дверь.

Я беру ведро, щетку и иду к камину, чтобы поработать, пока мы разговариваем.

— Пожалуйста, не делай этого, — говорит она.

— Камин нужно почистить, а у Алисы достаточно хлопот.

Она продолжает молчаливо настаивать, но я отмахиваюсь от нее и говорю:

— Значит, я права. Доктор Грей недоволен мной. Это потому, что его заставили прийти в полицейский участок? Это было унизительно.

Она вздыхает и усаживается в кресло за столом.

— Дункан не стал бы обвинять тебя в этом. Проблема в том, что, хотя мой брат кажется погруженным в себя, но он время от времени поднимает голову, чтобы проанализировать мир вокруг. На тебя дважды напали. Первое он мог бы списать на стечение обстоятельств, но во второй раз?

— Это доказывает то, что я вовлечена в преступную деятельность, которая может поставить под угрозу его домочадцев, включая вас.

— Он говорит, что ты утверждала, что нападавший — убийца, которого они ищут.

Я перестаю оттирать сажу.

— Он думает, что я лгу.

— Это был один и тот же человек?

— Да.

Она наклоняется вперед.

— Он случайно решил напасть на горничную, помогавшую его же поймать? Я могу наслаждаться захватывающей мелодрамой, где каждый человек и событие связаны по чистой случайности, но этого не может быть.

— Я согласна. Это не совпадение. Я рассказала доктору Грею о павлиньем пере, которое исчезло. Но я не сказала ему о записке, потому что она тоже исчезла. Убийца забрал и то, и другое.

— Записка?

— Я зашла в этот переулок и увидела ворох одежды, похожих на лежащего на земле человека. Поверх тряпья был лист бумаги с надписью «Катриона». Убийца надеялся, что это меня испугает, выведет из равновесия и позволит ему напасть неожиданно. Но у меня было чувство, что за мной следили в ту ночь, и теперь понимаю, что это не было паранойей. Убийца нацелился на меня.

Она хмурится.

— Нацелился на тебя? Или Катриону?

— Катриону. Предположительно, потому что она горничная доктора Грея, а доктор Грей работает с детективом МакКриди. Мне не нравится эта теория. Но я знаю, что напавший на меня это убийца-ворон, и он знал на кого напал — на Катриону, служанку доктора Грея.

Я откладываю щетку и продолжаю рассуждать:

— Другая версия: тот, кто напал на меня, выдавал себя за убийцу-ворона. То, во что он был одет, совпадает с тем, что видел возможный свидетель, но мне нужно будет еще раз просмотреть газеты и брошюры, чтобы выяснить, что именно попало в газету, что объяснило бы, как убийца-подражатель мог узнать, что надеть.

— Я могу послать Саймона за последними газетами.

— Буду благодарна. Что касается павлиньего пера, то оно подходит. Для Эванса оно было голубиное, как для доносчика, а для Катрионы — гордый и тщеславный павлин.

— Возможно ли это…? — начинает Айла.

Миссис Уоллес стучит в дверь. Когда Айла откликается, она открывает дверь и говорит:

— Сообщение, мэм. Пришел посланник от мистера Брюса.

Айла велит экономке привести посыльного в гостиную. Затем поворачивается ко мне.

— Не вовремя, но есть дела. Я бы хотела поговорить об этом подробнее после того, как Саймон принесет нам газеты. Возможно, мы могли бы расследовать это дело, ты и я вместе.

— Как женщины, которых не воспринимают всерьез мужчины, решившие действовать самостоятельно?

— Как это часто бывает.

Уже вечер, когда Алиса приносит сообщение, что доктору Грею требуется моя помощь в похоронном бюро, я едва не отшвыриваю метлу и мчусь к лестнице. Спустившись туда за секунды, обнаруживаю, что там темно и пусто. Очевидно, помощь требуется в уборке, так как я пренебрегала этим в последние несколько дней.

Как только понимаю, что я одна, мне становится не по себе от осознания того, насколько здесь пусто и тихо. Убийца-ворон еще недавно пытался задушить меня. Записка, которую он оставил, говорит о том, что он знает, кто я, а значит, если он захочет закончить работу, то будет точно знать, где меня найти.

Я поднимаюсь наверх, чтобы взять нож, прежде чем приступить к работе. Спустя какое-то время слышу, как поворачивается ручка двери и вскакиваю, надеясь, что это Грей. Вместо этого вижу Айлу с кипой газет.

— Это всего лишь я, — говорит она с улыбкой, — не выгляди такой явно разочарованной.

— Извините, но если вы с газетами, то я рада вас видеть.

Айла явно удивлена.

— Я не уверена, что это комплимент.

— Вы понимаете, о чем я. Ваш брат избегает меня и пока он не прекратит, я застряла здесь с этим, — я машу тряпкой, которой вытирала пыль, — я говорила, что не против, но это не значит, что это интереснее, чем осматривать ножевые ранения.

— Дункан придет в себя. Сейчас он зол, а тебе нужно набраться терпения.

Мы переходим в кабинет Грея, я сажусь в кресло, пока она раскладывает газеты.

— Я не виню его за его злость, — вздыхаю я, — в полицейском участке я слышала историю его рождения.

Ее губы сжались.

— Да, наш отец появился однажды ночью с ребенком, который едва научился ходить. Мне тогда было всего три года, и это мое самое раннее воспоминание: маленький мальчик на руках у отца, который говорит моей матери, что ребенок его, а его собственная мать умерла, и теперь она должна его воспитывать.

— Это…, - я качаю головой, — нет слов.

— О, а у меня есть несколько. Такое не является чем-то неслыханным, но как бы то ни было, это скандал и непростительное оскорбление для моей матери. Однако, это не имело никакого отношения к Дункану, поэтому она воспитывала его как своего, что было почти столь же скандально.

— Она должна была изображать злую мачеху и заставлять его спать в комнате для слуг?

— Очевидно, это было бы более приемлемо для общества, но для нее Дункан был ее ребенком, таким же, как и остальные.

— Остальные?

Она садится в кресло за стол Грея.

— Дункан — самый младший. Потом я. У нас также есть старшая сестра, которая замужем и приезжает, но очень редко. У нас также есть старший брат, который должен был унаследовать бизнес, но уехал на континент еще до того, как отец успел остыть в могиле.

— Оставив доктора Грея управлять бизнесом.

— Да, Дункан не выбирал эту профессию, но она дала ему возможность заниматься исследованием смерти, и я смею предположить, что он получает от этого гораздо больше удовольствия, чем от обычной хирургической практики. Его всегда интересовала наука.

— Скорее исследователь, чем практик. Тогда как ваша химия более практична? Или она тоже ориентирована на исследования?

Ее губы подрагивают от улыбки.

— Мне кажется, ты превращаешь наш разговор в нечто вроде допроса, инспектор. Ты слишком многое хочешь узнать, но я подыграю тебе. Моя профессия аптекаря включает в себя как продажу лекарств, так и изучение новых рецептур. Это создает для меня проблемы в профессиональном плане. Женщины могут заниматься своим ремеслом, как природные целители, используя травы и ступку с пестиком, но когда речь заходит о настоящей химии, возникают сложности. Моя продукция в основном продается через третьих лиц, таких как мистер Брюс, который сам по себе химик, но не очень хороший.

— Поэтому он покупает ваше лекарство и выдает его за свое собственное. Надеюсь, вы делаете надбавку за это.

Она улыбается.

— Я обязана. Эта надбавка за улучшение его профессиональной репутации.

— И вы делаете это с тех пор, как ваш муж умер? Или вы всегда это делали?

Она качает головой.

— Ты хочешь узнать все грязные подробности, не так ли? Ну что ж, хорошо. Давай покончим с этим. Я вышла замуж молодой. И вышла по глупости. За красивого одноклассника Дункана, который поразил меня, в основном потому что настаивал, что мой семейный скандал не имеет для него значения.

— Не слишком высокая планка.

— Низкая планка, — пробормотала Айла, — да, это должно быть самая низкая планка для жениха, но все же он единственный, кто ее преодолел.

Я хмурюсь не совсем понимая.

— Я уверена, что ваш отец был не единственным мужчиной в этом мире с незаконнорожденным ребенком. Это все потому, что он привел его в свою семью?

Она смотрит на меня, а затем на дверь.

— Это не…, - она откашливается, — дело не в факте существования Дункана, а в том, что мы приняли его как равного, учитывая его…, - еще одно покашливание, — уникальное наследие.

— Потому что он цветной.

— Вы так это называете? Я не хотела бы, чтобы для этого вообще был специальный термин. Наша мать приняла его, и мы последовали ее примеру. Ну, или только я и наш старший брат. Поначалу, сестра тоже принимала его, пока не обнаружила, что общество воспринимает ее гораздо лучше, если она дистанцируется от своего сводного брата и порицает нашу привязанность к нему.

— Черт. Ладно. Теперь это не кажется такой уж низкой планкой, которую нужно преодолеть. Я не думала, что это будет для вас настолько большой проблемой.

— Для Дункана это гораздо сложнее и всякий раз, когда я сталкиваюсь с критикой за то, что приняла его, я напоминаю себе, насколько хуже ему. Так что да, принятие меня в качестве невесты, поставило Лоуренса в очень выгодное положение. Ну и конечно, он был красив, остроумен и умен, а если Дункан и предостерегал меня в отношении жениха, то я считала, что мой младший брат проявляет чрезмерную заботу, и это было ужасно мило с его стороны. Все стало гораздо менее мило, когда Дункан попытался вмешаться в наши отношения и привлек на свою сторону нашу мать, чем заставил меня сбежать.

— Оу.

— Да, так и есть. Я также вспоминая себя тогда, сокрушаюсь. Дункан разглядел нутро Лоуренса, как и моя мать, а я оказалась замужем за выпускником медицинской школы, который надеялся, что моя богатая семья поддержит его истинное призвание исследователя дикой Африки.

— Э-э-э.

— Поразительно, но они этого не сделали и, как оказалось, это была моя вина, потому что я была недостаточна убедительна в своих уговорах. В конце концов, он сообщил, что я в долгу перед ним, ведь он женился на мне несмотря на семейный скандал.

— Мудак.

— Я предполагаю, что это оскорбление и могу добавить к этому намного больше. Дело в том, что, когда мой отец умер, а наш старший брат уехал в Европу, Дункан все-таки дал Лоуренсу деньги, необходимые для поездки в Африку, при условии, что он не станет ожидать, что я буду сопровождать его, и это устраивало нас обоих. Я вернулась в семейный дом и начала свою работу, которая позволяла Лоуренсу оставаться в Африке.

— Отличное использование денег в этом случае.

— Лучшее использование. Так продолжалось до тех пор, пока я не получила известие о смерти Лоуренса. Он, однако, любезно оставил мне все свои долги, которые я почти закончила погашать только два года спустя.

Вот почему Грей так легко дает деньги на расходы Айлы. Именно поэтому она отшучивается, но не отказывается. Между ними существует негласное соглашение, что, каким некомфортными не были их финансовые взаимоотношения, их приоритетом стало избавление от любого воспоминания ее муже-мудаке.

— Можем ли мы начать наше расследование сейчас? — спрашивает Айла, размахивая газетами, — или у тебя есть еще вопросы?

— У меня так много вопросов, но да, есть убийца, которого нужно поймать. Посмотрим, что мы сможем найти.

Глава 25

Мы не нашли никаких указаний на то, что свидетель, описавший «человека в черном плаще и маске», разговаривал с репортерами. Айла говорит, что на пике популярности свидетель мог рассчитывать заработать небольшое состояние на продаже своей истории, но это время прошло, и писатели поняли, что вряд ли имеет значение, цитируют они верный источник или нет. Придумывание всякого дерьма работает не хуже, если не лучше.

За последние несколько дней авторы сообщили, что некоторые люди видели убийцу. Все они являются анонимными источниками и видели примерно такое: «человек с птичьими крыльями» или «человек, покрытый перьями». Как будто убийца разгуливает по улице в костюме птицы.

Пока я обсуждаю это дело с Айлой, часть моих мыслей занята анализом подозрений того, что убийца-ворон — это человек, который напал на меня в Эдинбурге двадцать первого века.

И есть один из вопросов, на который Айла может помочь мне с ответом. Если он попал в тело напавшего на Катриону, как он узнал, кто он здесь, в этом времени?

— Какое удостоверение личности вы носите с собой?

Айла отрывается от чтения.

— Удостоверение?

— Идентификация. У вас нет водительских прав, потому что еще нет автомобилей. Я думаю, что и паспортов еще нет. Вы же не прыгаете в самолеты и перелетаете из страны в страну. Возможно, номер медицинского полиса? Хотя я не думаю, что и это уже существует.

— Тебе это действительно нравится.

— Что нравится?

— Дразнить меня словами и понятиями, которых я не знаю. Ты знаешь, что я попрошу объяснить каждое из них, а потом ты потребуешь взамен какую-то личную информацию. Это очень умная игра.

— Возможно, если бы я вообще собиралась, что-то объяснять, но простите, не могу. Эффект бабочки.

Она смотрит на меня с укором.

— Эффект бабочки. Это старая история — старая для меня, еще не написана для вас. Она рассказывает теорию о том, что если человек путешествующий во времени не будет осторожен в своих действиях, то это может привести к концу света. Простое убийство бабочки в прошлом может уничтожить мир в будущем.

— Это абсурд.

Я пожимаю плечами.

— Согласна, поэтому я не слишком беспокоюсь о том, чтобы случайно не наступить на насекомых. Но мне нужно быть осторожным с тем, что я могу принести в прошлое.

— Ты говоришь, что не будешь рассказывать мне о достижениях будущего, чтобы я не изобрела что-то на пятьдесят лет раньше и не стала слишком богатой?

— Ну, вас могут, например, сжечь за колдовство.

— Мы не сжигали ведьм уже более ста лет. Мы их просто топим, и то только в маленьких английских деревнях, которые, как ты понимаешь, находятся в Англии.

— Я думала, что суды над ведьмами проходили в основном в Шотландии. Почти уверена, что именно шотландцы…

— Фи, — она машет на меня рукой и насмешливо улыбается, — ты отвлекаешь меня от цели.

— А вы отвлекаете меня от моей. Идентификация. Что вы берете с собой, когда выходите на улицу?

— Зачем нам носить с собой удостоверение личности? У нас есть свидетельства о рождении, но мы не носим его в кармане.

— Что произойдет, если полиция потребует доказать, что вы та за кого себя выдаете?

— Почему они должны это делать? — она с шумом складывает газету. — Ты хочешь сказать, что в твоем времени полиция требует, чтобы люди доказывали, кто они такие? Это звучит, как тирания.

— Эм, возможно. Просто я подумала, о том, что Катрионе просто повезло, что ее узнал кто-то. Поэтому я задумалась об идентификации. Что люди берут с собой, когда выходят на улицу?

— Зонтик.

Я смеюсь.

— Хорошая шутка.

— Я беру с собой сумочку, в которой немного денег, но в основном блокнот, карандаш, носовой платок…

— А как насчет ключей?

— Для чего?

— От входной двери.

— Зачем мне ключи? Она никогда не запирается, кроме как на ночь, и если бы я собиралась прийти домой после наступление темноты, миссис Уоллес оставила бы дверь открытой для меня.

Я уже собираюсь спросить, безопасно ли это, когда отвечаю на свой собственный вопрос сама. Это престижный район в Новом городе, его жители запирают свои двери на ночь, но они не беспокоятся о том, что кто-то вломится в дом в полдень.

Итак, если бы мой нападавший прыгнул в тело нападавшего Катрионы, как бы он узнал, кто этот парень в этом мире? Или он не стал бы заморачиваться просто украв то, что ему нужно?

Мои пальцы чешутся от желания схватить телефон и начать делать заметки.

— Я бы хотела блокнот, — говорю я, — или просто бумагу и ручку. Есть какие-нибудь запасные?

— Проверь верхний ящик. Тебе придется использовать бумагу, пока я не дам тебе все необходимое. Если ты и найдешь здесь чистые листы бумаги, то я бы настоятельно не рекомендовала брать их. Мой брат знает каждую, которая у него есть, и если даже они не заняты записями, он заявит, что оставил ее специально, потому что она как раз подходящего размера и там подходящая бумага для диаграмм, или набросков, или еще чего-нибудь.

— Не брать пустые листы у доктора Грея. Поняла. Я не буду ничего одалживать. Учитывая прошлое Катрионы, так будет лучше.

Я дергаю верхний левый ящик. Кажется, он застрял, и, прежде чем Айла успевает сказать «Попробуй другой», я дергаю сильнее, и коробка на столе соскальзывает по полированной поверхности. Я делаю рывок, чтобы схватить ее, падаю со стула, но приземляюсь на свой хорошо амортизированный зад, удерживая коробку.

Айла хлопает в ладоши.

— Молодец. Поразительное проявление ловкости.

— Было бы более впечатляюще, если бы я не упала на задницу. Катриона сильная, но она совсем не гимнаст. Я предполагаю, что спорт не является частью жизни викторианской девушки.

— Господи, конечно, нет. Как рожать детей, когда вы такой встряской сместите утробу?

— Утробу?

— Конечно. Если кто-то занимается спортом, она перемещается в теле.

— И потеряется?

На ее губах появляется ухмылка.

— Предположительно. Ну, или сместится с нужного места. Да, область анатомии продвинулась настолько, что врач больше не беспокоится о блуждающих матках, но наука и общественное мнение редко развиваются с одинаковой скоростью. Женщинам рекомендуется заниматься только легкими видами спорта, такими как прогулки по саду.

— Звучит не очень.

— Думаю, да. Но я подозреваю, что у нас разные мнения по этому поводу.

Я начинаю вставать, но обнаруживаю, что коробка приземлилась на меня вверх дном, и, когда поднимаюсь, содержимое высыпается мне на юбку.

Я качаю головой и переворачиваю шкатулку, великолепную вещь с инкрустированной перламутром раковиной на крышке. Складываю все обратно, предмет за предметом, не торопясь, потому что они явно ценные и деликатные. Нет, я не тороплюсь, потому что я любопытная.

Мой мозг детектива хочет хорошенько рассмотреть этот странный набор предметов, которые Грей так бережно хранит. И они действительно странные. Коготь большой кошки в виде броши. Горсть древнеримских монет. Украшенный гребень для волос, вырезанный из слоновой кости. Эмалевый скарабей, инкрустированный драгоценными камнями. Еще несколько предметов, которые не могу сразу идентифицировать.

— Интересные вещи, — говорю я, складывая все в коробку, — Доктор Грей, полагаю, любит путешествовать.

Айла качает головой.

— Это моего отца. Некоторое время он был армейским врачом, так познакомился с моей матерью — ее отец был врачом. Путешествия ему нравились. Профессия же, в меньшей степени. Женитьба на моей матери дала ему доход, необходимый для того, чтобы уйти со своего поста и вместо этого заниматься вложениями.

— Доктор Грей упоминал, что ваш отец вкладывал средства в частные кладбища.

— Да и в похоронный бизнес в целом. Хотя это не самая престижная работа, она очень выгодна, особенно если у вас есть умение продавать людям более грандиозные похороны, чем они могут себе позволить.

— Это не похоже на вашего брата.

Она нежно улыбается.

— Это вовсе не идеи моего брата, бизнес достаточно процветающий, а вложения приносят прибыль, так что Дункану не нужно быть похожим на отца, к его и моему большому облегчению.

Я ставлю шкатулку обратно на стол.

— Тем не менее, он хранит вещи отца, как сокровища на своем столе.

Она показывает на меня пальцем.

— Ты опять лезешь не в свое дело.

— Профессиональная привычка.

— Или очень хорошее оправдание. Наша мать дала Дункану эту шкатулку, в которую сложила все, что нашла среди вещей отца, когда он умер. Предметы, которые, возможно, имеют связь с его матерью.

— Его родной матерью. Которая умерла.

— Предположительно. Мы сомневались в этом. Мама боялась, что отец мог забрать ребенка у матери, но он не хотел говорить об этом. Не говорил и о матери Дункана. Ни имени. Ни одного факта о ней. Мы подозреваем, что она, по крайней мере, изначально была уроженкой Индии, но это чистое предположение. Наш отец ничего не рассказывал.

— Как будто стер ее.

Айла оглядывается, ее глаза встречаются с моими, когда она кивает.

— Все, именно так. Стёр. Как будто по рождению или происхождению она не имела значения. Это больше всего расстроило маму. Больше, чем измена. Больше, чем факт того, что она вырастит его внебрачного ребенка. Он просто стёр её.

Она вздыхает.

— Это гораздо больше, чем я хотела сказать. С тобой слишком легко говорить. Это должно быть помогает тебе, как детективу.

— Хорошо, что я не люблю сплетничать с соседями. Хотя, как это сделать, если я их никогда не встречала.

— Они не самые приятные личности. Я бы не рекомендовала пробовать, — она поднимается и идет к шкафу. — Теперь, когда ты получила бумагу и ручку, могу я предложить выпить?

Она поднимает то, что выглядит как бутылка виски.

— Будешь?

— Да, пожалуйста.

Немного опьяневшая, поднимаюсь по лестнице в свою комнату. Слишком много ступенек, особенно для человека, только, что употребившего виски. Я ругаю виски, кладя руку на дверную ручку и замечаю полосу света под дверью.

Я замираю. Уверена, что не оставила свет включенным. Миссис Уоллес прочитала мне лекцию о стоимости газа и о том, что я должна использовать масляные лампы и свечи, когда это необходимо. Я также заметила, что Грей без проблем оставляет гореть свет повсюду. Я могла бы повозмущаться по этому поводу, потому что думаю, что он или Айла не знают о том, что персоналу запрещено пользоваться светом. Это решение миссис Уоллес, которая следит за эффективным ведением хозяйства. Я также слышала, как она довольно громко ворчала, когда ей приходилось, бегая по дому, погашать свет после Грея.

Я продолжаю наблюдать за полосой света, которую пересекают тени. У этого человека фонарик. Нет. У него свеча или лампа. Здесь еще так много деталей повседневной жизни, которые мне нужно запомнить. И теперь я думаю, что вместо того, чтобы лезть в личную жизнь Айлы и Грея мне действительно следовало бы задать этот самый насущный из вопросов: как, черт возьми, я должна проснуться в 5 утра без будильника? Я не могу продолжать просить Алису о помощи.

В данный момент «будильник», который мне, очевидно, сейчас не нужен, находится за моей дверью. В моей комнате есть замок, и миссис Уоллес сообщила мне, что в этом мне невероятно повезло. Уединение — редкий дар для слуг. Это также означает, что у того, кто находится в моей комнате, есть ключ.

Я уверена, что это миссис Уоллес. Вряд ли Грею понадобилось бы тайком обыскивать мою комнату, чтобы доказать, что я зло, пустившее корни в его доме.

Я уже собираюсь открыть дверь, но страх охватывает меня.

Если убийца-ворон все-таки из моего времени, то он знает, что я не Катриона. И он будет подозревать, что я знаю, что он не из девятнадцатого века. Это делает меня угрозой. Это означает, что я могу быть в опасности. Айла буквально только что сказала мне, что их чертова входная дверь не запирается, пока все не уйдут спать, а Грей точно не спит.

Я оглядываюсь вокруг в поисках оружия. Мой взгляд падает на дверь в лабораторию Айлы, но она заперта — для нашей безопасности, я полагаю. Затем вспоминаю, что нож уже у меня. Да, я определенно слишком много выпила. Я вытаскиваю нож.

Я слышу, как в моей комнате открывается ящик. Кто-то обыскивает его.

Я обдумываю все варианты. Но все же решаюсь и как можно тише приоткрываю дверь. Фигурка склоненная над мои комодом намного меньше, чем я ожидала увидеть.

Алиса.

Я смотрю, как она роется в ящике. Девушка достает серебряную щетку и подносит к огню, поворачивая туда-сюда. Затем, с довольным ворчанием, она кладет ее на место. Эта щетка может быть самой ценной вещью здесь. Значит, она не ищет что бы украсть. Алиса лишь хотела убедится, что щетка не принадлежит хозяину или хозяйке.

Алиса выдвигает ящик до упора и проникает внутрь. С криком изобличителя вытаскивает письмо. Только когда она начинает вытаскивать бумагу из конверта, я вспоминаю, что это: письмо леди Инглис к Грею.

О черт, нет. Все должны рано или поздно узнать про пестики и тычинки, но я не хочу, чтобы этот ребенок получил об этом информацию таким образом.

— Стой на месте, — говорю я, входя в комнату, — я выхватываю письмо из ее рук, — это адресовано не тебе.

— Оно также адресовано не тебе, — резко отвечает Алиса. Когда я шевельнулась, она вздрагивает, ожидая удара, но девушка не шелохнулась и твердо подняла подбородок. — Это принадлежит доктору Грею.

— Принадлежит, — говорю я, — и поэтому никто из нас не должен его читать. Очевидно, я украла его, хотя понятия не имею, зачем. Это просто письмо от друга.

Когда я протягиваю руку, чтобы положить его на место, она снова вздрагивает. Я медленно кладу письмо на место. Пора разобраться с этим.

— Я била тебя, Алиса, не так ли? До нападения.

Она упрямо поджимает губы.

— Да, — отвечаю я сама, — наверное, да, хотя я не помню, — я отступаю назад и сажусь на край кровати, — я больше никогда этого не сделаю. Если я сделаю, то…

Я вздыхаю.

— Ну, если я это сделаю, если снова стану прежней Катрионой, и если это случится, надеюсь, миссис Баллантайн уволит меня. В противном случае, ты должна сказать ей. Неважно, что скажет Катри… я, ты всегда должна говорить взрослому, когда кто-то причиняет тебе боль. Взрослому, которому ты доверяешь, а я полагаю, что ты доверяешь миссис Баллантайн.

Она не отвечает.

— Я похожа на себя прежнюю, Алиса? — спрашиваю я.

Она качает головой.

— Потому что я уже не такая, как была раньше.

— Или ты просто притворяешься. Ты обманула хозяина, а теперь обманула хозяйку. Миссис Баллантайн — хорошая женщина, и она хочет помочь, а ты просто подыгрываешь ей. Так говорит миссис Уоллес.

— Миссис Уоллес умна, — признаю я, — имеет смысл подыграть, чтобы втереться в доверие, согласна.

— Значит, ты признаешь это?

— Я признаю, что это была бы хорошая причина. Но почему бы не использовать ее раньше? У меня есть ощущение, что миссис Баллантайн всегда была добра ко мне. Я права?

— Ты обманула ее. Обманывала с самого начала, чтобы потом важничать перед нами.

Я откидываюсь назад, опираясь ладонями о кровать.

— Ну, тогда не знаю, как доказать, что я действительно изменилась. Я, ведь, изменилась, не так ли? Я не помню многого из своего прошлого, и теперь чувствую себя другим человеком. Совершенно другим.

— Слишком другим, — говорит она, — Ты кажешься совершенно другим человеком, и миссис Уоллес это не нравится, так что мне тоже. Либо ты лжешь, либо одержима.

— Одержима? — подавляю смех, от этой мысли, что слова Алисы в каком-то смысле близки к истине. — Ты когда-нибудь слышала, чтобы одержимый человек стал лучше, чем он был раньше?

— Тогда, возможно, ты подменыш. Это ребенок феи, которого кладут в постель к человеку.

— О, я знаю все о феях. Моя бабушка рассказывала мне эти истории. Если бы я была подменышем, я была бы вернувшимся человеком, не так ли? Феи украли меня в младенчестве и заменили злым ребенком фей, но теперь я вернулась и прогнала его.

Она обдумывает это, а затем уже с интересом смотрит на меня.

— Так вот что произошло? — спрашивает она со всей серьезностью, и я сдерживаю улыбку, напоминая себе, насколько глубока вера в фей здесь, в этой стране, в это время.

— Я понятия не имею, что произошло, — говорю я, — только то, что я не та, кем была, а эта кажется более лучшая версия себя прежней, поэтому я буду оставаться ею до тех пор, пока смогу. А если я снова стану такой, как была, то я предупредила миссис Баллантайн, чтобы она отослала меня подальше.

— Она согласилась?

— Согласилась, и поэтому тебе не нужно бояться меня. Если я причиню тебе вред, то это буду прежняя я, и ты должна сразу же рассказать об этом миссис Баллантайн. Понятно?

Она кивает, настороженно глядя на меня.

— Сейчас, я предлагаю, чтобы ты поискала доказательства того, что мои изменения — это уловка. Я не уверена, что ты надеешься найти, конечно. Может быть, записку с моими признаниями? Ты можешь продолжить поиск. Мне удалось найти только мешочек с деньгами, конфеты, отправленные миссис Баллантайн, ухажёром, и это письмо. Вдруг ты найдешь, что-то еще.

Она продолжает недоверчиво разглядывать меня.

— Я серьезно, — говорю я, возвращаясь на кровать и беря книгу. — Ищи в свое удовольствие. Ты можешь найти больше доказательств того, что прежняя Катриона была негодяйкой и воровкой, но не того, что я лгу сейчас.

Она смотрит на меня еще мгновение, а потом начинает искать.

Глава 26

Я радуюсь, что Алиса ничего не находит. Была бы не рада, если бы она нашла, но я довольна потому, что мой навык обыска прошел испытание. Очевидно, что Алиса что-то прятала в своей жизни, и она проводит больше часа, обыскивая мою комнату. Она пропускает ту незакрепленную половицу. Проверяя пол, не видит красноречивых знаков, и я показываю их ей. Не имея планов стать вором, я ничуть не обеспокоена тем, что она знает о самом тайном месте Катрионы. Кроме того, я пьяна, так что мое суждение может быть немного неадекватным. По крайней мере, я недостаточно пьяна, чтобы рассказать ей правду о себе.

Она уходит, удовлетворенная тем, что я не представляю угрозы для этой семьи, и я отправляюсь спать. Но мысли не дают мне уснуть. Даже если убийца-ворон не понял, что я на самом деле не Катриона, он все равно нацелился на меня. Он знает, что я горничная Грея. Он может прийти, чтобы закончить работу. А если он из двадцать первого века и думает, что я знаю, что и он тоже? Он обязательно попытается меня убрать.

Я не могу перестать думать о том, что сказала Айла, что миссис Уоллес запирает двери только на ночь. Она когда-нибудь забывает? Вероятно, никто не знает, забыла ли она закрыть дверь или намеренно оставила ее открытой для Грея. В последний раз я видела Грея за ужином и понятия не имею, вернулся ли он.

Дело в том, что тот, кто напал на меня, может попытаться закончить дело, а я сплю в доме без двойного замка и системы безопасности.

Я кладу нож под подушку.

И все равно не могу заснуть сегодня ночью.

Возможно ли, что убийца-ворон — это тот серийный убийца, который пытался задушить меня в 2019 году в Эдинбурге? У меня руки чешутся схватить телефон и начать записывать заметки, прорабатывая доводы за и против этой теории. Мне следовало бы взять пару лишних листков из кабинета Грея, но я не хотела испытывать судьбу.

Давай начнем с возможных аргументов против моей теории. Самый очевидный — тот, который я рассмотрела ранее. Как бы он выжил в этом мире? Как выяснил, в чье тело он вселился? Как бы он смог приспособиться? Хотя это не невозможно. Мне же удалось. Мне сложно, но я справляюсь. Он может сделать то же самое, особенно с двойным преимуществом — быть в мужском теле и быть из Эдинбурга.

Я практически отчаиваюсь найти веские аргументы против убийцы из современного мира, поэтому временно переключаюсь на противоположное. На признаки того, что он может быть убийцей двадцать первого века.

Во-первых, веревка. Она привлекла мое внимание, как только Грей снял ее с тела Эванса. Что-то внутри меня всколыхнулось от узнавания. Это объяснимо, но это все еще остается доказательством в пользу моей теории. И тот убийца и этот предпочитают пользоваться веревкой.

Ловушка — следующий очевидный факт в пользу моей теории. Меня заманили в темный переулок, привлеченную криками женщины, находящейся в опасности. Не могла ли тогда и Катриона быть завлечена таким же образом?

Потом был момент во время драки, когда он, казалось, узнал меня. Узнал настоящую меня, жертву, которая дала отпор в современном мире. Я боролась за свою жизнь и не заботилась о том, что говорю или веду себя не как викторианская горничная. Это и современные приемы самообороны заставили его удивиться. Момент дежавю для нас обоих.

Достаточно ли этого?

Моя мать-адвокат сказала бы, что нет. Этого недостаточно, чтобы осудить его в «преступлении» на основе его принадлежности к моему нападавшему-современнику. Однако этого было бы достаточно, чтобы королевский прокурор вызывал его на допрос. Достаточно, чтобы обвинить его, пока я собираю больше улик для суда? Возможно. Но здесь это не имеет значения. Вопрос только в том, достаточно ли этого, чтобы я придерживалась сей теории. Да, достаточно.

Есть ли что-нибудь в убийстве Эванса, что указывает на то, что его убийца не из моего времени? Отпечатки пальцев или другие очевидные судебно-медицинские улики могли бы намекнуть на убийцу из викторианской эпохи. Сейчас уже слишком поздно проверять это в случае с Эвансом, но я припоминаю, что напавший на меня прошлой ночью был в перчатках, плюс капюшон, который помешал вцепиться в волосы. Тем не менее, это также могло быть просто частью его маскировки, поэтому я не могу принимать это как аргумент.

В инсценировке или способе убийства нет ничего, что указывало бы на современного или викторианского убийцу. Мне придется провести более тщательный анализ, когда у меня будет бумага и ручка. Я не привыкла к мысленному анализу.

Что насчет пыток? Тоже нет. Старое доброе «шило под ногти» датируется, по крайней мере, тринадцатым веком, судя по книге, которую мне одолжил Грей. И я расследовала дело шестимесячной давности, где использовали такую пытку. Это не дает зацепку относительно того из какого века убийца. Хотя…

Я сажусь в постели.

Вода, обнаруженная Греем в легких Эванса, в сочетании с повреждением легких и следами фиксации предполагает пытку водой. Я такое видела, да и знакомые копы говорят, что в основном это началось после новостей о таких пытках в заливе Гуантанамо. Это бескровный и эффективный метод пытки. Один только МакКриди рассмеялся. Лить воду на лицо? Каким образом это могло быть пыткой? Любой, кто хоть раз попадал под воду, знает насколько это ужасно. Даже если ваш мозг понимает, что вы не утонете, ваше тело реагирует первобытной паникой.

Грей не закатывал глаза так сильно, как МакКриди, но тоже отмахнулся от этого предположения. Означает ли это, что пытка водой является современным методом пыток? Почти наверняка нет. Если и есть способ устрашить другого человека, то кто-то нашел его тысячелетия назад. Тем не менее, недоверие Грея и МакКриди в сочетании с мнением всех, кто искал в интернете «пытка водой» после инцидента в заливе Гуантанамо, говорит мне, что это не то же самое, что втыкать щепу под ногти. Это не то, что они могли бы прочесть в книге или новостной статье. Но если вы современный убийца, ищущий бескровных пыток? В этом случае пытка водой заняла бы первое место в вашем списке.

Если это тот же самый убийца, то мне нужно подумать о другом. О кое-чем, что я забыла, будучи захваченной вероятностью того, что я доставила современного убийцу в викторианскую Шотландию.

Я попала в тело Катрионы, когда ее душил потенциальный убийца. Логично предположить, что мой потенциальный убийца оказался там же?

В теле убийцы Катрионы.

Найди его, кем бы он ни был, и ты поймаешь убийцу-ворона.

Следующее утро начинается, как и ожидалось. Алисе поручено отнести Грею завтрак, то есть я остаюсь в своей собачей конуре, как провинившийся щенок. Затем он уходит на работу, а я убираю его спальню. Айла уходит еще до завтрака на какое-то мероприятие.

Я убираюсь в спальне Грея, в голове прорабатывая последствия моей теории, когда безошибочно распознаю его шаги на лестнице. Он торопится, и я оглядываюсь по сторонам, чувствуя странное желание спрятаться, как будто меня собираются поймать там, где я не должна быть. Но я все же продолжаю вытирать пыль, предполагая, что он забежит, схватит то, что ему нужно, и снова выбежит. Вместо этого он останавливается в дверях.

— Ты, — говорит он.

— Да, я вытираю пыль в вашей комнате, сэр. Мне не сказали, что мне не следует…

— Я тебя везде искал. Идем.

Он нетерпеливо взмахивает рукой в сторону двери. Я колеблюсь секунду, но этого достаточно, чтобы заставить его крикнуть:

— Катриона!

— Иду, сэр.

Он почти сбегает по лестнице вниз, и я думаю, что мы идем в похоронное бюро, но вместо этого он открывает заднюю дверь. Я ломаю голову, пытаясь вспомнить, что могла забыть сделать во дворе, но этой частью занимается Саймон и садовник, работающий неполный рабочий день, мистер Талл.

Когда из конюшни появляется карета, Грей ворчит и машет мне рукой.

— Сэр? Если мы уходим, мне нужно сменить сапоги и надеть пальто.

Его взгляд я читаю как: «Только не это». Не то, чтобы меня слишком волновало то, что я запачкаю грязью домашнюю обувь. Меня пугает волнует предчувствие, холодком пробегающее по моей спине.

Айла уехала, а Грей вдруг захотел прокатиться со мной в карете. Неужели он уволит меня, пока сестры нет дома, а сам скажет, что я уволилась?

— В карету, Катриона, — это явный приказ, — сейчас же. У нас мало времени.

Мало времени до возвращения Айлы?

Я хочу настоять на том, чтобы все-таки надеть пальто, в надежде потянуть время, но Грей уже держит дверь кареты, и его выражение лица говорит о том, что даже двухминутная задержка выведет его из себя.

Я забираюсь внутрь. Грей называет адрес Саймону, и мы уезжаем.

Когда мы съезжаем с Принсес-стрит в узкие переулки Старого города, я с тревогой смотрю на Грея.

— Могу я спросить, куда вы меня везете, сэр?

Он не отвечает. Кажется, даже не слышит. Он смотрит на улицу и хмурится. Затем обращается к Саймону, сообщая ему, где нас высадить.

— Доктор Грей? — я вновь делаю попытку.

Он резко поворачивается ко мне.

— Опиши человека, который напал на тебя, пожалуйста.

— Ч-что?

Его бровь выгибается, указывая на нетерпение.

— Нападение прошлой ночью. Ты думаешь, что это мог быть тот же человек, который напал на тебя в первый раз?

Я колеблюсь. Да, это тот же самый нападающий, в каком-то смысле, но я уже говорила, что не помню своего нападающего в первый раз. Я хочу сказать ему, что это тот же самый парень, чтобы он знал, что преступления связаны. Но что, если он проверяет меня? Проверяет, изменю ли я показания о первом нападавшем?

Я медленно отвечаю.

— Если в тот первый раз и видела нападающего, то я этого не помню.

Он наклоняется вперед.

— Это может быть один и тот же человек?

— Я… я не исключаю такой возможности, сэр. На меня напали в переулке и душили. Этот человек пытался сделать то же самое, но с помощью веревки. Если это был тот же убийца, он мог понять, что это более эффективно, чем душить руками.

Он откидывается на сиденье и погружается в свои мысли. Проходит не менее двух минут, прежде чем он резко спрашивает:

— Опиши последнего нападавшего.

— Он был одет полностью в черное, включая какую-то маску.

— Как театральная маска?

Я качаю головой.

— Это была черная ткань прорезями для глаз и, предположительно, для рта, хотя было слишком темно, чтобы я могла это разобрать. Из-за темноты я не смогла разглядеть цвет его глаз. На нем была черная маска, пальто, похожее на плащ, черная рубашка и брюки. Мужчина. Рост от пяти футов восьми до пяти футов девяти дюймов. Одиннадцать или двенадцать фунтов.

— Это довольно точно.

Проклятье. Меньше полицейского, больше домработницы.

Я делаю глубокий вдох, прежде чем продолжить:

— Я уверена, что это тот человек, которого вы ищете. Убийца-ворон.

Я ожидаю, что он начнет спорить или обвинять в обмане, но не собираюсь сдаваться. Я скорее нанесу ущерб своим отношениям с Греем нежели поврежу расследованию.

Но он не обвиняет меня, только что-то ворчит себе под нос. Затем говорит Саймону остановить карету у обочины, и мы выходим.

Я оглядываюсь вокруг. Это оживленная улица, замок возвышается над скалистым холмом позади нас. Слева от себя я вижу вывеску, которая заставляет меня остановится, потому что вижу на ней свою собственную фамилию. Это вывеска Джеймса Аткинсона, столяра, рекламирующего свои услуги по изготовлению столярных изделий. Это грубое каменное здание кажется полуразрушенным, но с новой крышей. Рекламные листовки покрывают одну часть стены.

Я все еще разглядываю окрестности, когда понимаю, что потеряла своего хозяина. Он быстро идет по узкой дороге, и я бросаюсь к нему. Как только догоняю его, он говорит, словно не заметив моего исчезновения.

— Опиши перо.

— Какое…?

— Павлинье перо, — нетерпеливо уточняет он.

— Точно. Оно выглядела как…, - я замолкаю, прежде чем сказать, что оно выглядело как павлинье перо. — Оно было коротко обрезано. Чтобы поместилось в пиджак, я полагаю. Меньше фута длиной. В основном это был глаз, и он было немного потрепанным. Но цвета были очень яркие.

— Опиши.

— Цвета? — я вспоминаю образ. — Зеленый и синий с оранжевым глазом. Это выглядело лишком красочно. Неестественно.

— Павлиньи перья обычно такие и есть.

— Да, но это необычно. Возможно, оно было окрашено.

— Как ты его обнаружила?

Грей сворачивает за угол, прежде чем я успеваю ответить, и мне приходится почти бежать, чтобы догнать его.

— Перо выпало, когда мы боролись, — отвечаю я. — Мне не удалось, как следует рассмотреть человека, он старался оставаться в темноте. Люди, которые появились даже не заметили, что на нем была маска. А может потому, что их внимание было приковано ко мне. Потом он наклонился, и я подумала, что он подбирает мой нож, поэтому я крикнула предупреждение. Но, как оказалось, один из моих так называемых спасателей поднял мой нож, а нападавший просто ушел и забрал перо с собой.

Грей хмыкает.

Я делаю глубокий вдох перед признанием.

— Там также был листок бумаги с моим именем.

Он останавливается так резко, что я едва успеваю устоять на ногах.

— Я решила не упоминать об этом, потому что вы, очевидно, не поверили мне про историю о пере.

Затем я рассказываю ему, как меня заманили в ловушку, и как увидела свое имя на клочке бумаги, предположительно, чтобы дезориентировать меня перед нападением.

— Считаю, что я стала мишенью, потому что я ваша горничная, возможно, даже как ваша временная помощница. Если убийца следит за ходом расследования, он мог также знать, что я помогала детективу МакКриди с допросом приятелей Эванса. Однако это не похоже на первое убийство, поэтому не знаю, что предположить, — я делаю паузу, — если только он не планировал пытать меня, чтобы получить информацию о расследовании. Задушить меня до потери сознания, отвезти куда-нибудь, а потом пытать.

Грей только резко кивает. И продолжает идти.

Мы снова поворачиваем за угол. Это более тихий район, жилой, со зданиями, которые в свое время были городскими домами высшего и среднего класса, но превратились в переполненные доходные дома после того, как богатые жители перебрались за старую средневековую стену в Новый город.

Впереди слышатся голоса. Звучит свисток. Кто-то кричит, и мужской голос рявкает команду. Прежде чем я успеваю спросить, куда мы опять идем, мы сворачиваем за еще один угол этого лабиринта улиц, и я вижу толпу впереди. Узкая дорога перекрыта, констебль свистком указывает телегам повернуть назад. Это напрасное усилие. Толпа такая плотная, что ни одна телега не может проехать, и констебль остается спорить с возчиками, которые не собираются возвращаться; они хотят видеть, что происходит, тем самым только усиливая общую суматоху.

Грей шагает вперед. Он тянется назад, чтобы взять мой локоть, и, кажется, удивлен, что я иду рядом с ним, распихивая людей, чтобы пройти. Но он все-таки хватает меня за локоть, чтобы нас не разлучила толпа, состоящая, из как минимум двадцати человек, находящихся перед нами. О, есть и несколько женщин, но большинство из них стоит позади, мужчины забывают о своем рыцарстве, когда их одолевает любопытство.

Вскоре я радуюсь хватке Грея. Он достаточно высок, чтобы быть на голову выше толпы людей и он не стесняется использовать свои габариты, чтобы пройти. Он ведет себя как человек своего класса, ожидая, что его будут слушаться. Это действует гораздо лучше, чем мои тычки, толчки и удары локтями, и вскоре мы пробираемся, оставляя за собой шлейф бранных слов в наш адрес. Когда мы выходим из толпы вперед, констебль пытается нас остановить.

— Он со мной, — крикнул кто-то.

Я узнаю голос МакКриди, хотя по-прежнему не могу его разглядеть. На самом деле мы в своеобразном круге, который огражден полицейскими, и в нем только представители полиции и несколько людей, которые, кажется, только что прорвались за черту. Из-за класса или статуса этих нарушителей констебли не осмеливаются их выдворить.

Боже правый, только не говорите мне, что это место преступления.

Мой левый глаз начинает нервно дергаться, когда я вижу, как люди затаптывают следы. Все мои силы уходят на то, чтобы не закричать, чтобы они свалили с места преступления.

Неужели никто не слышал о локализации места преступления? Нет, Мэллори, не слышали, потому что они едва начали использовать полицию для раскрытия преступлений. Протокола не будет еще десятилетия, даже после того как они узнают о важности отпечатков пальцев и других улик.

Констебль пропускает нас. Пока он это делает, другой наклоняется к нему, чтобы что-то прошептать, и я улавливаю слова:

— Это же серый упырь.

Первый офицер бормочет:

— По-моему, он не выглядит серым, — и они оба хихикают.

— Хватит, — прерывает их строгий голос.

Я оглядываюсь и вижу, как констебль Финдли злобно смотрит на двух старших офицеров. Грей взмахивает рукой, как бы говоря о том, чтобы он не обращал внимания на оскорбление. Финдли кивает и ведет нас в центр событий, где я останавливаюсь, удивленно моргая.

Возле ступеней дома лежит мертвая женщина, рядом калитка, предположительно ведущая во внутренний двор. Но не это заставляет меня замереть. И не то, что она просто лежит там, а вокруг толпятся люди, некоторые наклоняются, чтобы получше рассмотреть, как будто она экспонат в музее восковых фигур.

Экспонат в музее восковых фигур.

По мне пробегает холодок, потому что описание пришедшее мне было, как нельзя точным. Я уже видела эту сцену раньше, и мне требуется лишь мгновение, чтобы определить когда и где. Это один из тех мрачных музейных экспонатов, на которые меня приводила Нан. Я не могу точно вспомнить, была ли это специальная выставка в настоящем музее или скорее туристический музей восковых фигур. Однако я точно помню именно эту сцену.

Женщина лежала у ворот, ведущих в конюшню. Ряды домов, которые некогда выглядели приличными жилыми домами, теперь превратились в доходные дома. В музейном экспонате говорится, что она пролежала там всю ночь, а позже люди признались, что прошли мимо и предположили, что она была пьяна или спала на улице. В конце концов, для этого места это норма.

Улица называлась Бакс-Роу, каким-то образом сокращенно от Дакинг-Понд-Роу, потому что поблизости находился пруд, используемый для наказания погружением. Это деталь из той выставки, деталь, которая всплывает сейчас, которую мой молодой мозг припомнил оттого, что я хотела знать, что такое «наказание погружением».

В конце концов, кто-то провел расследование. Была обнаружена мертвая женщина, еще теплая, лежащая на спине. У нее было перерезано горло. Позже медицинский эксперт обнаружит еще кое-что. Синяки на лице, как будто ее ударили. Колотые раны в паху и животе. Органы не пропали. Но это произойдет позже, с другими жертвами.

То, что я вижу здесь, в Эдинбурге 1869 года, это одно из воспоминаний, которые, казалось бы, давно исчезли, но всплыли сейчас в мельчайших деталях, словно снимок, на который я смотрю.

Я уже видела это раньше.

Все воспроизведено идеально, начиная с жертвы — седеющей брюнетки лет сорока и заканчивая юбки сбившейся вокруг ее ног.

В какую-то долю секунды я думаю, что то, что я увидела в двадцать первом веке, было воссозданием этого самого убийства. Нет. Это не то же самое убийство. Оно просто похоже на него. Воспроизведено настолько детально, насколько убийце это удалось. Воссоздание убийства, которое не произойдет еще двадцать лет.

Тот музейный экспонат был посвящен Джеку Потрошителю. А это женщина убитая в Бакс-Роу.

Первая из пяти будущих жертв.

Глава 27

Полли Николс. Имя, которое сразу приходит на ум. Я бы не стала ставить на него все свои сбережения, но я бы без сомнения выкрикнула его на «ночи пустяков» (прим. пер. Есть такая забава, «ночь пустяков»: Собираться в местном баре или ресторане раз в неделю, чтобы повеселиться, посоревноваться, проверяя свои случайные знания».

В средней школе я увлеклась Потрошителем. Это было как раз в то время, когда обдумывала свои планы стать детективом, убедившись, что это больше, чем детская мечта. Джек Потрошитель — самое известное нераскрытое дело в истории, поэтому я с головой ушла в него как будущий детектив. В конце концов, я поняла, что это было небольшое забавное упражнение, но, в конечном счете, бесполезное занятие. В то время это был настолько ранний период в истории криминалистики и детективной работы, что можно было только слепо строить догадки об убийце, основываясь на предпочитаемой теории.

Передо мной лежит точная копия убийства Полли Николс. За двадцать лет до того, как Полли Николс умрет.

Вот доказательство, которое мне нужно. Доказательство того, что парень, который пытался убить меня две ночи назад, из двадцать первого века. Он решил подражать самому известному серийному убийце всех времен.

Чертов ублюдок.

Я посылаю мысленный поток проклятий, пока Грей ведёт меня к телу.

Не трачу ни минуты на размышления о том, почему убийца так поступил. Я знаю почему. Я помню, как была в комнате Грея, просматривая эти газеты и брошюры, ожидая гораздо большего внимания от прессы. Убийца, по всей видимости, тоже этого ожидал.

Всем было наплевать. Нет, на самом деле. Журналист, задушенный и инсценированный так, чтобы быть похожим на птицу? Хм. Следующего, пожалуйста.

Так что он решил продолжить. Следующий уровень. Вы хотите больше? Как насчет хорошенькой горничной, убитой в переулке? Но я помешала ему, а вот это — моя награда.

Возможно, ее смерть не имеет отношение к его неудаче со мной, но я почему-то чувствую ответственность. Убийца явно планировал убить молодую и симпатичную жертву, в надежде, что это даст ему то внимание, на которое он рассчитывал. Тем более я связана с детективом, преследующего его.

Я сделала больше, чем обидела его. Я пережила его нападение, дважды, и поэтому он переосмыслил свой план и решил повернуть на сто восемнадцать градусов. Значит, он не зациклен. Им не движет страсть к определенному виду убийства. Он изобретателен. И здесь он может себе позволить нечто гораздо более кровавое, чем делать из своих жертв птиц.

Он ворует из будущего. Кража славы самого известного серийного убийцы всех времен. Это умопомрачительно умно, и я не отдаю ему ни на йоту должного, потому что, видя эту бедную женщину, все, что я могу сделать, это внутренне неистовствовать на бессмысленность ее убийства, выбранного только потому, что она имеет внешнее сходство с Полли Николс.

Что произойдет во времена Джека Потрошителя? Убьет ли он таким же способом Полли Николс? Возможно, новости об этом убийстве так и не дойдут до Лондона, но если дойдут, то пройдет совсем немного времени, прежде чем кто-то увидит связь и назовет самого известного серийного убийцу в истории простым подражателем. Этот убийца станет оригиналом.

Когда подхожу к телу, я останавливаюсь, чувствуя взгляды на себе. Поднимаю глаза, чтобы увидеть шокированные лица людей. Женщина, по виду горничная, приближается к телу. Я игнорирую эти взгляды и изучаю толпу. В публичных убийствах, особенно серийных, это основной протокол. Осмотр и идентификация толпы. Мои пальцы чешутся, чтобы сделать фотографии с мобильного телефона, на случай, если убийца там, злорадствует и дрожит от волнения, видя, какой шок вызывает его преступление. Ему было бы легко затеряться в этой толпе. К сожалению, я ничего не могу сделать, кроме как внимательно осмотреть лица тех, кого вижу.

Ты здесь?

Я порезала руку нападавшему и нанесла удар ему в бок. Было бы проще его обнаружить если бы люди в этом времени носили меньше одежды. Даже, когда на улице ярко светит солнце, мужчины все равно укутаны в пиджаки и даже пальто. В следующий раз буду целиться в лицо.

Даже если убийцы здесь нет, я уверена, что мое собственное присутствие не останется незамеченным. Газеты будут упоминать светловолосую горничную, которая сопровождала небезызвестного доктора Грея. Если убийца не осознавал, что я была замешана в этом деле раньше, он узнает об этом сейчас.

Чудесно.

Да, это подвергает меня опасности, но я уже встречалась с ним, и я готова. Я поймаю его, если смогу, или все же увижу его лицо, если не смогу.

Последний медленный взгляд на толпу. Затем я склоняюсь к телу. Я забыла, что я Катриона Митчелл. Я становлюсь детективом Мэллори Аткинсон, прибывшей на место преступления. Я становлюсь на колени в футе от ее головы. Когда кто-то в ужасе выкрикивает предостережение, я вздрагиваю, понимая, что делаю. Прежде чем я успеваю отползти назад, рука Грея ложится мне на плечо, останавливая.

— Не позволяйте девчонке видеть это, — слышится голос, и я поворачиваюсь, чтобы увидеть, как МакКриди несётся к нам, — бедная женщина сильно изуродована.

— И Катриона понимает это, но все же пожелала внимательнее изучить тело, — спокойно говорит Грей, — она наблюдательные, и у нее железный желудок. Если она хочет посмотреть, позволь ей.

МакКриди ворчит, но не запрещает мне делать то, что я собиралась. Его забота была только о моих женских чувствах. Мысль о том, что гражданский, а тем более горничная, в принципе не должна находиться на месте преступления, кажется, не приходит ему в голову. Кажется, это никому не приходит в голову, судя по тому что происходит вокруг.

— Сколько времени у меня есть? — спрашивает Грей МакКриди.

— Посыльного отправили за Аддингтоном вскоре после того, как я послал за тобой, — говорит МакКриди почти шепотом. — Я продержался столько, сколько мог. Я знаю, что тебе нравится видеть жертв на месте преступления, но в данном случае, — он бросил взгляд на мертвую женщину, — мне показалось разумным сделать это. Кроме того, есть перо.

Его взгляд направлен влево, и я следую за ним, чтобы увидеть перо, зажатое под плечом жертвы. Павлинье перо.

— То самое? — шепчет мне Грей.

Я отклоняюсь в сторону, чтобы лучше рассмотреть перо. Его рука хватает мою, и это ощущение поражает меня. Он быстро отступает и бормочет извинения, а затем говорит:

— У нас мало времени. Перо можно будет осмотреть позже.

— Похоже то же самое, — отвечаю я.

— Я приношу извинения за то, что не поверил тебе, — МакКриди кажется искренне раскаивается.

— Я бы тоже усомнилась во мне в сложившихся обстоятельствах.

Я возвращаюсь к телу. МакКриди садится на корточки рядом с нами, чтобы послушать.

— Я боюсь, что у меня мало времени, чтобы провести исследование в качестве урока, — говорит Грей, вынимая щипцы из кармана, — я расскажу о своих выводах позже. Однако, пожалуйста, делайте свои собственные выводы, вы оба и не стесняйтесь озвучивать их вслух.

Он протягивает мне щипцы. Я беру их автоматически. Затем делаю паузу и протягиваю их МакКриди.

Детектив качает головой.

— Я буду только наблюдать. Мой желудок не такой железный, как твой.