Раскрыть ладони

Слегка смазанные очертания фигурки создают впечатление пушистости, на самом же деле плоть faye слабо ощутима для людей. Для всех. Кроме меня. Я чувствую прикосновение когтистых лапок так же ясно, как если бы они были вырезаны из дерева или выкованы из стали. Я чувствую их тепло — горячее дыхание Силы, ручейки которой и составляют тело феечки. Слабенькие, негодные для творения заклинаний, а потому мало полезные в волшбе, но... восхитительно живые. По ним пробегают волны, так напоминающие пульс человеческого тела. Они постоянно меняют свою теплоту, не остывая до тех пор, пока феечку не отпускает на свободу пленивший её маг, тогда иллюзорное тельце тает в воздухе, растекаясь невидимыми лужицами, и возвращается домой, становясь горстью пушинок в одной из занавесей, колышущихся на ветру времени...

— На поклон!

Уверенности в шипящем голоске становится всё больше и больше по мере того, как я натягиваю штаны, завязываю шнурки ботинок, просовываю руки в рукава рубашки, шлёпаю по чердаку к умывальне, состоящей из тазика и вечно полупустого кувшина, и пытаюсь прогнать последние остатки дремоты, плеща себе на лицо застоявшуюся воду.

— Идём-идём, я же сказал...

Феечка довольно кивает, вспархивает со стола, расправляя сотканные из дымных клочков крылья, делает корявый круг между стропилами и плюхается мне на плечо. Уф-ф-ф-ф! По летней жаре, да ещё и с грелкой... Но делать нечего. Раз господин желает, остаётся только подчиниться.

Конечно, с моей стороны всё это — очередное проявление трусости. И по-хорошему, следовало бы прогнать феечку взашей, плюнув на требования человека, одна мысль о котором вызывает непреодолимую гадливость.

Следовало бы. Наверное, однажды я так и поступлю. Смело скажу ему прямо в лицо всё, что накопилось. Но только прежде мне нужно действительно, хоть «что-то» накопить. Собрать денег и выкупить отцовское наследство. Разобраться в запутанных записях. Набить руку на плетении заклинаний. В общем, стать самостоятельным и независимым. А до той поры придётся прятать и гордость, и презрение, и все прочие чувства подальше, поглубже, понадёжнее. И феечку жалко: ни за что, ни про что получит нагоняй от своего повелителя, а вместе с наказанием — продление срока службы ещё на несколько лет. И виноват буду только я.

Хотя шествовать через город с закопчённым уродцем на плече то ещё удовольствие. Всем регистровым известно, кому служат огненные faye: есть лишь один маг в Саэнне, снизошедший до кислого дымного аромата, мгновенно пропитывающего воздух и напоминающего о подгоревшей копчёной колбасе. Женщины предпочитают пользоваться услугами водяных или воздушных феечек, мужчины — по большей части земляных. Вода — это красиво. Воздух — изящно. Земля — надёжно и весомо. Огонь же... Коварная стихия. Самая непредсказуемая из всех. И главное, никогда не поймёшь, окончательно ли потухли угли или под одеялом из пепла ещё теплится огонёк, способный взметнуться в небо столбом всепоглощающего пламени.

Простым горожанам, конечно, плевать, кто продирается через толпу, только морщат носы, пытаясь понять, откуда и почему пахнет дымом. А вот каждый встретившийся на пути маг криво усмехается, заметив остренькую чёрную мордочку, любопытно возвышающуюся над моим плечом и без устали вертящуюся по сторонам. Потому что любой чародей Саэнны прежде, чем заслужить право быть включённым в Регистр, проходит через тернии Попечительского совета, старшим распорядителем которого и является господин, находящий извращённое удовольствие в моих визитах.

Изначально Попечительский совет Анклава вершил судьбы лишь осиротевших юных магов и прочих детей, не знающих имён своих родителей, но с течением времени распространил своё влияние на всех несовершеннолетних чародеев. Более того, все магические семьи Саэнны поголовно отдавали наследников в обучение вне дома, тем самым вручая заботу и присмотр за своими чадами именно Совету. Наверное, один лишь я избежал участи быть оторванным ещё в детстве от родителей: отец отказался отдавать меня учиться на сторону. Собственно, подобное обучение и не принесло бы плодов, поскольку ни один маг Анклава попросту не нашёл бы способа чему-то меня научить. Но доводы разума не помогли избежать зарождения вражды, и, сколько себя помню, ни разу не видел обращённой в мою сторону искренней приветственной улыбки. Да не очень-то и нужно. Зато все боятся. Правда, не меня, а моих родственных связей.

— Господин ждёт! — торжественно напыжившись, объявила феечка стражам моста, ведущего в Обитель.

Головы каменных драконов не шелохнулись, только золотистый отблеск пробежал по пустым глазницам. Нас и так пропустили бы без лишних слов, потому что медальон, подтверждающий моё нахождение в Регистре, сам по себе разрешение пройти в крепость, охраняющую спокойствие достойнейших из избранных — верхушки Анклава.

Жить в Обители мечтают многие, но только считанные единицы добиваются права осесть в нежной прохладе молочно-белых, с виду неимоверно хрупких, но непробиваемых оружием стен. А вот я бы не согласился здесь жить. Ни за какие сокровища мира.

Дворец, вырванный из земли — именно такие впечатления с первого же дня знакомства вызывала у меня Обитель. Наверное, когда-то так и произошло, построенное обычным способом здание силой магии было вздёрнуто в воздух, и теперь ленточки фундамента, истончаясь к своим кончикам, как настоящие древесные корни неподвижно замерли в пустоте над бездной ущелья. Сначала была только одна, главная башня, потом рядом с ней воспарили другие, всё меньше и меньше походящие на творения человеческих рук. Ажурные, почти прозрачные или отражающие свет подобно зеркалу, слепящие глаза или пугающие непроглядной туманной белизной... Говорят, каждый новый глава Анклава самолично строил одну из башен. Если так, можно уверенно утверждать: среди волшебников, правящих бал в Саэнне, было мало по-настоящему сильных, не боящихся ничего людей. Только самый первый, давно ставший легендой, тот, кто построил главную башню, вот тот жил по своему разумению, очень простому и понятному. И если бы случилось чудо, и меня допустили бы для проживания в Обитель, я, не колеблясь, выбрал бы старые, с потрескавшейся штукатуркой, щербатые, мудрые стены, по которым весело вьётся плющ...

Но до них ещё надо добраться, в прямом смысле слова, потому что единственный путь над пропастью — мост, протянутый от края ущелья к главным воротам Обители и сохраняющий свой вид и незыблемость лишь посредством заклинаний.

Уходящее далеко вниз пространство, не заполненное ничем. Сразу хочется схватиться за перила, почувствовать под пальцами твёрдость камня и холодную уверенность железа. Хочется. Но если уступлю своим желаниям, будет только хуже, ведь плоть моста пронизана тысячами гладких нитей, щерящихся острыми гранями раскалённых узелков. Чем ближе подношу ладонь, тем страшнее становится, поскольку путаница чар, внешне выглядящая неприступной и необоримой, на самом деле, невероятно уязвима. Стоит потянуть вот за тот кончик, ослабить вот этот узелок, распотрошить пучочек совсем рядом, и... Арка, ведущая в Обитель, рухнет, на лету рассыпаясь осколками, как разбитый хрустальный бокал.

Неужели Анклав считает себя всемогущим? Какая самонадеянность! В народе говорят: где тонко, там и рвётся. Даже я легко найду в сети защитных чар Обители тонкие места, которые смогу разорвать одним движением. Но помимо волшбы, камня и железа есть люди. И в каждом из них — свои тонкости.

— Не поприветствуешь родственника?

Вопрос задан мне, но улетает под своды высокого зала вместе с колечками дыма из длинной трубки, ради изготовления которой наверняка пришлось безжалостно извести молодое и вовсю плодоносящее вишнёвое дерево.

Нет, не поприветствую. Знаю, что невежливо и непристойно, перешагнув порог чужого жилища, молча остановиться и ожидать от его хозяина первых слов беседы. Но я пришёл не по доброй воле и не исполненный радужных надежд, а всего лишь подчинился повелению. Как обычный слуга. А слуге не пристало первым заговаривать с господином.

— Впрочем, твои манеры всегда оставляли желать лучшего, — со скорбным сожалением вздыхает чёрноволосый мужчина, занимающий просторное кресло — единственное место для сидения посреди кажущегося безграничным зала.

На вид этому человеку можно дать не более сорока лет, но поскольку моей матери и его младшей сестре исполнилось девятнадцать, когда я появился на свет, прекрасно знаю, что возраст Трэммина давно перешагнул за пять десятков. Густые, длинные, безупречно блестящие локоны, гладкая кожа, тронутая морщинами лишь в тех местах, что выгодно подчёркивают благородную зрелость своего обладателя: уголки глаз, повествующие о терпеливости и снисхождении, середина лба, заявляющая о твёрдости и неподкупности, но не более того. Остальные признаки старости тщательно отставлены в сторону, до тех времён, пока старший распорядитель Попечительского совета не займёт место его главы, вот тогда понадобятся и величественная седина, и прозрачная мудрость глаз, а пока можно и нужно делать всё, чтобы считаться одним из самых красивых мужчин в Саэнне.

Да, мой дядя красив. И самое мерзкое, я похож на него. Не как две капли воды, но достаточно, чтобы подтверждать родство. Следует ли из этого утверждения моя привлекательность? Увы. Потому что нет ничего хуже красоты, подпорченной изъяном: совершенство тем и хорошо, что состоит из тщательно подогнанных друг к другу мелочей, но если хотя бы одна из них становится несуразной, вся картина теряет стройность, превращаясь в нелепую мешанину. Проще и приятнее быть заурядным, ведь тогда твои недуги никому не бросаются в глаза и никого не отпугивают.

— Как поживаешь?

Можно подумать, он не знает! Уверен, следит почти за каждым моим действием, за каждым заказом. Я и поручение Тени согласился принять только потому, что получил уверения в сохранении тайны. Конечно, моя прогулка в квартал Медных голов могла быть отслежена, но убийце важнее было оставаться незамеченным, нежели мне, значит, намеренных свидетелей быть не могло, только случайные. Впрочем, те двое, собиравшиеся поживиться моей выручкой, не дожили до рассвета, потому волноваться не о чем. Патруля Городской стражи я дожидаться не стал, зато прислушивался к каждому шороху и могу быть уверенным в отсутствии любопытных глаз, так что, с этой стороны мне ничего не грозит.

— Может быть, не будешь заставлять дядюшку повышать голос и подойдёшь поближе?

Да мне и тут хорошо, у самых дверей. Но раз уж дядюшка просит... Тьфу. Не припомню, чтобы во времена моего детства Трэммин часто посещал дом Нивьери. Только много позже, когда совершеннолетие стало неотвратимым событием, господин старший распорядитель начал изъявлять своё расположение к юному племяннику. Правда, делал это крайне осторожно и ненавязчиво, потому что с моим отцом так и не смог завязать приятельских отношений. Да и матушка не слишком привечала старшего брата... Наверное, она и предпочла сбежать при первой же возможности именно из-за опасений, причину которых успешно скрывала. И пожалуй, у меня не хватит смелости её винить. За последние годы я узнал о своём дядюшке столько всего интересного, что и сам бы с удовольствием покинул Саэнну, только бы оказаться подальше от остатков семьи.

Но есть ещё одна странность, безмерно удивляющая меня и, как догадываюсь, доводящая до бешенства господина старшего распорядителя. Я его не боюсь. Хоть тресни. Хоть лопни. Хоть удавись. Не могу бояться, и всё. Ненависть, презрение, брезгливость... Что угодно, только не страх. Впрочем, мне-то известно, почему так происходит. Потому что в моей жизни было нечто похуже нечистого на руку дядюшки. Нечто настолько ужасное, что даже по прошествии лет, когда тень воспоминания задевает меня своим краешком, кажется, я снова прижимаюсь к стене, силясь отодвинуться подальше, боясь сделать лишний вдох и выдох, неистово желая закрыть глаза, но не могу заставить себя это сделать, потому что видимая взгляду оболочка — всё, что осталось от отца, и если зажмурюсь, именно невольное движение моих век окончательно убьёт того, кто и так уже мёртв...

Дядюшка может испортить мне жизнь, это верно. Но изменить мою смерть он не способен. Потому что мне было обещано.

Я иду за тобой... Жди...

Жду, госпожа. С нетерпением. Только уж и ты дождись, хорошо?

— Ты меня слышишь?

Снимаюсь с места и подхожу к столику, поверхности которого хватает лишь для того, чтобы примостить курительную трубку и костяную шкатулку для писем.

— Вы желали видеть меня?

— Должен же я уделять внимание своему единственному племяннику?

О, сколько в этом голосе искренней, трогательной и нежной заботы! Здорово наловчился на воспитанниках Анклава, ничего не скажешь. Но зачем расходовать талант на меня? Всё равно не поверю. К тому же, если бы дядя хотел заручиться моей верностью и преданностью, мог бы подкидывать заработка побольше, чем выходит с разгребания магических завалов ежегодных экзаменов юных чародеев.

— Премного благодарен.

Тёмно-синие глаза, единственная черта, резко отличающая нас друг от друга, укоряюще расширились:

— Ты всегда торопишься, Маллет. Это дурная привычка, подлежащая...

Подхватываю:

— Непременному искоренению под вашим чутким присмотром!

Ну не боюсь я его, что поделать?! И не могу заставить себя поиграть в заискивание: как бы я ни лебезил, моё положение не изменится.

— Ай-яй-яй, ну зачем же так грубо? Дядюшка не желает тебе ничего плохого, Маллет.

И хорошего, что любопытно, тоже. Осталось выяснить, чего именно дядя «не желает» сильнее.

— Прошу прощения за резкость.

Коротко киваю, изображая намёк на поклон. Трэммин снисходительно вздыхает, между делом поправляя на левой руке кружевной манжет рубашки, пронзительно белеющей в прорезях строгой распорядительской мантии.

— Ты неисправим.

— Это огорчает дядюшку?

Он не отвечает. Хотя бы потому, что сказать «да» не достаёт наглости, а сказать «нет»... Пока я дерзок и непокорен, мои действия предсказуемы. Вот если бы племянник вздумал вдруг подольститься к дядюшке, следовало бы насторожиться и огорчиться.

— Вы велели зайти. С какой целью?

— Я не «велел». Я всего лишь прислал приглашение. — За попыткой перейти к делу следует мягкая поправка, исполненная сожалением об ограниченности моих представлений.

Ну да, приглашение. Которое невозможно не принять. Если начну отказываться, буду лишён ежегодных объедков с господского стола, а тогда мне вовсе нечем окажется выполнять заказы: хороший доход дают остатки от праздников Середины лета и Середины зимы, но второй случится ещё очень нескоро, а первый надо сначала встретить, а потом дождаться, пока гуляния и увеселения закончатся. Во всё же остальное время мне достаются на растерзание неудачные опыты учеников чародеев. Благодаря участию дядюшки, конечно же. И кстати, сейчас мне настоятельно требуется новая порция негодных к употреблению заклинаний, потому что предыдущие запасы счастливо закончились.

— Вы желали видеть меня?

Ответный взгляд свидетельствует: скорее предпочёл бы забыть о моём существовании. Но с языка слетает всё то же медоточивое:

— Разумеется, иначе не позвал бы.

Вопросительно приподнимаю бровь.

Дядюшка откладывает трубку, придвигает шкатулку поближе к себе, неторопливо откидывает крышку и начинает перебирать листки бумаги, хранящиеся в изящной вещице, своими длинными, худощавыми, безупречной формы, но всегда напоминающими мне червяков пальцами.

Наконец, шуршание затихает, и взгляд Трэммина пробегает по строчкам букв на одном из посланий.

— Мальчик мой, тебе следовало бы умерить свои притязания.

Непонимающе хмурюсь. Что за странное начало?

— Милостью божией и Анклава, тебе разрешено чародействовать в меру твоих сил и способностей, не так ли?

Ах вот о чём речь...

Зло кусаю губу, а дядюшка продолжает:

— И кому, как не тебе, понимать, что неумелое вмешательство способно принести огромный вред.

— Я не вмешивался.

— А что же ты делал?

Кивком указываю на исписанный листок:

— Кадеки постарался?

Трэммин довольно щурится:

— Нельзя оставлять в безвестности деяния, которые могут подвигнуть на дальнейшее беспечное...

— Никакой опасности не было.

— О том может судить только лекарь, получивший высочайшее дозволение на...

— Так спросите у него! И если Кадеки посмеет утверждать, что я причинил своим прикосновением вред...

— Не причинил, — согласился дядюшка. — Но жалоба есть жалоба, к тому же, поданная по всей форме.

Последнее слово заставило меня напрячься. По всей форме, стало быть, для её удовлетворения также потребуется строжайшее следование правилам. Я-то надеялся, Кадеки угомонится! Ну и сволочь... Всё, попадётся под руку — пощады не дождётся!

— А поскольку жалоба поступила прямиком в Надзорный совет, сам понимаешь, я не мог ничего сделать.

Сокрушённо вздыхаешь, да? Мог, сотню раз мог сделать и очень многое! Только зачем стараться ради ненавидимого племянника?

— Ваши слова означают, что...

— Моё заступничество не помогло. Но слава богам, и провинность не слишком серьёзная... Тебе всего лишь нужно будет заплатить извинительную подать.

Всего лишь... Количество монет, указанное на вручённом листке, мало кому показалось бы внушительным, но только не мне. Пять с половиной «орлов». Обычная плата за проступок составляет четыре «орла», а тут накинуто ещё полтора за... «Намерение преступившего скрыть своё участие, подговорив свидетеля».

Всеблагая Мать, ну чем я ему помешал, а?! Можно сказать, только расчистил дорогу, утихомирив боль и облегчив задачу самому лекарю, они ведь орудуют «по живому», целители наши чародействующие, и им всё равно, что чувствует больной. Будто не понимают, что если человек находится в покое, куда легче подлатать его раны, чем если тело бьётся в лихорадке. Конечно, для «высоких» магов нет никакой ощутимой разницы, но «высокие» лечением и не промышляют.

— И не тяни с оплатой. Не успеешь до праздника, не будешь допущен к своим занятиям ещё месяц после.

Ничего себе! Мало выставленной к уплате суммы, так и запрещают работать?! Нет, мне явно не везёт этим летом. Впрочем, как и всегда.

— Я могу идти?

— Конечно, конечно, не смею более тратить твоё бесценное время!

Но я не успел даже двинуться с места, как дверь в конце зала приоткрылась.

— Вы позволите, dyen Распорядитель?

Дядюшка расплылся в улыбке сборщика податей, набредшего на не посещённую ранее деревушку:

— Разумеется, мальчик мой! Входи скорее! Желаешь обрадовать меня своими успехами?

Мальчик... Здоровенький уже малышок, годами близкий к девятнадцати. Правда, выглядит весьма юным и, как любят твердить менестрели, «трепетным», но меня не проведёшь: странствие по лабиринту занавесей выдаёт возраст вошедшего.

Лёгкие пряди светлых волос, разлетающиеся в стороны от быстрого шага. Смущённый румянец на гладких щеках. Восторженно расширенные глаза цвета древесной коры. Миленький мальчик, весьма миленький, от девиц, жаждущих приголубить ребёнка, наверное, отбоя нет. Впрочем, находясь на попечении Анклава, этот малец вряд ли тратит время на удовольствия. Для начала нужно ведь выучиться, верно? А развлечения и учёба — вещи, плохо уживающиеся друг с другом. Хотя я искренне жалею, что потратил всю юность на корпение над книгами. Лучше бы ловил момент... А, ладно! Что было, то было, а что было, то прошло.

— Я хотел показать вам...

Запыхавшиеся мы, потому голос срывается. Или в лице Трэммина обрели замену любящему родителю? Но дядюшка хорош, слов нет. По-отечески терпелив и воодушевлён не менее чем пришедший к нему на поклон ученик.

— Ты трудишься, не покладая рук, Эвин, это просто замечательно! Что на этот раз?

— О, такая мелочь...

На протянутой ладони лежит подвеска. Камешек, оправленный в серебро.

— Я сделал её для вас, dyen Распорядитель! Это охранительный амулет, сожмите его покрепче, положите в шкатулку, и никто, кроме вас не сможет ничего из неё взять!

— В самом деле?

Дядюшка взвесил подарок в руке, потом взглянул на меня:

— Давайте проверим!

Камешек юркнул между бумагами и упокоился где-то на дне шкатулки.

— Итак?

Юноша растерянно потупился:

— Но я же знаю, как с ним обращаться...

— Зато рядом есть тот, кто не знает. Маллет, желаешь попробовать?

Услышав моё имя, Эвин сдвинул брови, как человек, старающийся вспомнить что-то важное. Знает меня? Странно. Не представляю, кому бы пришло в голову говорить обо мне в магических кругах... Разве что, в очередной раз подхихикивали.

— Не слишком.

— Что так? — участливо осведомился дядюшка. — Неважно себя чувствуешь?

Сволота-а-а-а... Конечно, неважно. Твоими стараниями у меня сейчас виски ломит так, что хочется избавиться от части черепа. А уж как я зол... Никаких слов не хватит, чтобы описать.

— Не вижу смысла. Вы же знаете, dyen Распорядитель, мне любое заклинание не будет помехой.

— Неужели?

Ехидничаем? Пусть. Я бы плюнул и ушёл, не задерживаясь более ни вдоха, но поймал взгляд юноши и разозлился ещё больше, потому что карие глаза смотрели на меня с недоверчивым удивлением и... изрядной долей насмешливого сомнения.

Ещё и этот мальчишка будет корчить из себя великого мага?! Ну хорошо же. Сейчас увидим, кто из нас сильнее.

— Что именно я должен сделать?

Дядюшка прищурился, не понимая причины произошедшей со мной перемены, но от предвкушаемого развлечения не отказался:

— Проверить, действие амулета, разумеется!

— Как пожелаете.

Защитный, говорите? Ну-ну. И в чём заключается сия защита?

Ладонь, поднесённая к шкатулке, упруго отталкивается неожиданно сгустившимся пространством. Понятно. Воздух собран со всех окрестностей шкатулки и сжат в горсть. Что ж, как бы собственная гордость не пыхала ядовитым огнём, нужно признать: парнишка талантлив. В его возрасте мало кто из потомственных магов способен так легко обращаться с нитями заклинаний. Но всё же... Всё же изъяны имеются. А уж торчащие во все стороны обрывки... Нельзя быть таким беспечным и неряшливым! Всякий раз нужно тщательно заправлять кончики, это и чары делает более долговечными, и позволяет избежать непредвиденных последствий.

Но лично я не собираюсь становиться наставником для самоуверенного юнца. Зато с огромнейшим удовольствием... Закачу ему обидную пощёчину!

Пушинки, прилегающие друг к другу плотнее обычного, всё равно разделены, не становясь единым целым, так что может мне помешать слегка раздвинуть занавеси? Кровь в кончиках пальцев начинает течь быстро-быстро, как горный поток, но приносит с собой не прохладу, а жар... Итак, где ниточки переплетаются совсем слабо? Ага, здесь и здесь. Сразу по двум направлениям ударить не могу, но довольно и одного. Пальцы ныряют в шкатулку, закручивая воздух водоворотом настоящего омута, хватают первый из попавшихся листков и снова выбираются наружу.

— Продолжать? — помахиваю выкраденной из-под магической защиты бумажкой.

Эвин смотрит на мою руку, едва сдерживая то ли слёзы, то ли проклятья. От дядюшки разочарование юного подопечного, разумеется, не может укрыться, и Трэммин приступает к увещеваниям:

— Мальчик мой, ничего страшного не произошло, поверь! Просто Маллет... Он гораздо опытнее тебя, к тому же, это — всё, на что он способен.

— Но...

— Разложить заклинание на кусочки, не более! Но он никогда не сможет что-то создать. А ты уже можешь. И со временем твои умения будут только расти.

Взгляд исподлобья и закушенная губа. Юноша почти верит словам господина старшего распорядителя, а я...

Бешусь от злости. И от правды. В самом деле, ведь, не смогу. По крайней мере, в ближайшие дни, потому что все с трудом скопленные деньги придётся отдать Надзорной службе. Нет, ну какая несправедливость! Утаённые от чужих глаз доходы потратить на то, чтобы замолить крохотное прегрешение...

Всё, хватит. Больше никому и никогда не стану помогать просто так. Пусть корчатся в агонии, пусть мрут, неважно. Если каждое доброе дело будет так же больно бить мне по затылку, лучше стать по-настоящему недобрым. Хотя бы для того, чтобы феечка могла шипеть своё излюбленное «Маллет злой!» с полным на то основанием.

— Господин маг!

Не слышу и слышать не хочу.

— Господин маг, ну постойте хоть немного!

Я же сказал, не хочу слышать. Правда, мои мысли всё равно останутся тайной для вот уже минут пять нудящего где-то за спиной приставалы. Хорошо. Остановлюсь и сделаю своё дурное настроение нашим общим достоянием:

— Что вам угодно?

— Господин маг...

Нет, дыхание у него не срывается: здоровый парень, кровь с молоком, таких только простуженное ухо и может выбить из колеи. Так зачем медлит? Столько времени добивался разговора, а теперь замолчал?

— Я слушаю.

— Мне нужно... Я хотел... Скажите, тот лекарь, его слова... Вы в самом деле поступили против правил?

Та-а-а-ак. Ещё один непонятливый? Я в толмачи не нанимался. Ох, выдать бы сейчас разом все чувства, которые испытываю... Но парня извиняет то, что он не местный, а потому может ничего не знать о строгих традициях Анклава.

— Да.

— Но почему? Вы же помогли мне.

Действительно, почему простая и искренняя помощь в Саэнне находится под запретом? Разве это не странно и загадочно? Для постороннего человека — да. Для меня же...

Отчасти Кадеки прав. Не изучая строение плоти, не зная, как и куда, а тем паче, насколько быстро должна течь кровь, я своим «наложением рук» могу многое испортить, а то и довести больного до смерти, другое дело, что моих скромных сил обычно не хватает на подобающее лекарю влияние. Зато убить могу. И ночная встреча с любителем чужих кошельков лишний раз доказывает: мастерство в душегубстве не убывает, а только растёт, хоть у меня и мало возможностей его использовать. Нет. Лечить — не моё занятие. Только калечить. Я бы давно уже прибился к тем же Теням, если бы...

Если бы чужая боль не вздыбливала мир вокруг меня колючим вихрем. Можно отворачиваться. Можно на время уходить вглубь себя, отгораживаясь от ощущений. Но когда чувствуешь, КАК всё происходит, отвлечься помогает только сон. Да и то, первые минуты с закрытыми глазами голову кружит танец кружевных занавесей, который я не могу видеть, но легко и точно, до малейшего колыхания представляю, чувствуя прикосновение каждой ниточки.

Нет, парень, всё правильно. Мне нельзя вмешиваться не в свои дела.

— И вам следовало бы молчать об оказанной помощи.

— Не понимаю!

Упрямец? Хорошее качество, но не для торговца.

— В Саэнне, чтобы заниматься магией ради получения прибыли, нужно доказать своё мастерство и получить соответствующее разрешение Анклава. Так вот, у меня разрешения на лекарское дело нет.

— Почему? Вы ведь можете лечить.

— Не могу. Собственно, я всего лишь усыпил вашу боль. Будьте уверены, спустя час-полтора всё повторилось бы, если не стало бы ещё сильнее.

— Но... — Тёмно-русые кудряшки, обрамляющие продолговатое лицо, удивлённо качнулись. — Если так, у лекаря и не должно было быть возражений!

Не должно было, верно. У разумного лекаря. А как объяснить, что Кадеки по своей натуре склочник и скандалист, не упускающий повода выслужиться перед Надзорным советом? Конечно, можно пуститься в рассуждения, только зря всё это: парень не сегодня-завтра уедет из города прочь, а чтобы прочувствовать все тонкости отношений, нужно жить ими, и лучше с самого рождения.

— Забудьте.

— И всё-таки, господин маг, я не могу оставить ваши услуги без оплаты.

Только этого ещё не хватало! Я невольно повернул голову, осматривая окрестности на предмет знакомых рож. Слава богам, вроде никого.

— Никакой оплаты!

— Но вы же...

— Вот что, господин купец... — Придвигаюсь поближе, чтобы можно было говорить шёпотом и быть ясно расслышанным. — Вы и так своим невежеством усложнили мне жизнь, хватит! Я не имею права принять от вас деньги, понятно? И хотел бы, вы даже не представляете, как хотел бы! Но не могу. Ясно? Особенно теперь. Из-за вашего болтливого языка мне нужно платить лишнюю подать в казну городских властей. Не умеете молчать, не надо. Но держитесь от меня подальше!

— Я... — бездна обиды и рассеянного непонимания в жемчужных лужицах глаз.

— Позвольте откланяться.

Изображаю поклон и, чтобы у собеседника не появилось возможности привязать к оборванной нити разговора новую фразу, ныряю в лавку, у дверей которой вынужден был остановиться. Хотя, я же всё равно шёл именно сюда. Правда, по поводу безрадостному и постыдному. Потому что сейчас мне придётся...

Просить.

Не люблю.

Ненавижу.

И с каждым новым разом, когда заученная наизусть россыпь слов всё легче и легче слетает с языка, растёт и моё презрение. К себе самому.

Может ли просьба унизить? О да, и ещё как! Особенно если тот, к кому обращены мольбы, человечишка жалкий, скользкий, но весьма хитрый, иначе не слыл бы в Нижних кварталах Саэнны самым удачливым скупщиком. Говорят, с его помощью обретают новых владельцев выкраденные из богатых особняков, снятые с ещё не остывших тел и просто позаимствованные мимолётным прикосновением ловких воровских пальцев вещи. Не знаю, не проверял. Да и не стремлюсь раздвигать полог над кроватью в чужой спальне, тем более... Меня интересует только моё имущество, стараниями матушки едва не расставшееся со мной навсегда.

— Доброго дня, dyen Вайли!

— На дворе уже день? Ай-яй-яй, как быстро летит время, только я не замечаю... Может, подскажешь старику, какое сегодня число? Сделаешь милость? Неужто, срок настал?

Началось. И охота ему надо мной смеяться всякий раз до скуки одинаково? Прекрасно ведь помнит, что мы уговаривались на двадцать пятый день месяца Расцвета: к тому времени я рассчитывал утяжелить свой кошелёк на пяток лишних «орлов», как раз ту сумму, что назначена за следующую часть отцовских записей. Скупщик, к моему глубокому удивлению, оценил все книги отдельно, приравняв каждую к определённому количеству монет. Наверное, в расчётах отталкивался от толщины переплёта, размеров и ветхости листов... Хуже было другое. В первую очередь мне продавались громоздкие тома, именно те, в которых ничего толкового не было, а тоненькие альбомы, заполненные кривоватыми рисунками и трудноразбираемыми записями, Вайли приберегал напоследок, словно чувствовал их важность.

— Не настал, но... Я пришёл просить об отсрочке.

Льдисто-равнодушные глаза, изумлённо расширились, сверкнув каплями подгоревшего масла зрачков:

— Как, опять? Право, ты доставляешь столько огорчений... Бедное моё сердце... Одни волнения, никто несчастного старика не пощадит! Вот посмотрю я на вас, молодых, когда сами к Порогу подойдёте!

Конечно, Вайли лукавит. Не так уж он стар, чтобы жаловаться на телесную слабость. С другой стороны, обещание «посмотреть», как состарюсь я, и вовсе развеивало прахом впечатление от скупщической игры на публику. Будешь ждать меня у Порога, значит? Хорошо. Запомню.

— Dyen, у меня возникли обстоятельства...

Удостоверившись, что никто в ближайшее время не желает посетить лавку, Вайли скинул маску немощного старика, превращаясь в того, кем был на самом деле: торговца без жалости и совести.

— Твои обстоятельства возникают снова, снова и снова. Вот уже четвёртый год подряд я только и слышу нытьё об отсрочках! Ты помнишь уговор?

Помню. А что толку?

— Как только мне удаётся выручить за свои услуги несколько монет, я сразу же прихожу к вам, dyen, но по правде говоря, сейчас мои дела...

— Стоят на месте, а вернее, пятятся раком! А известно ли тебе, что я не могу вечно хранить книжный хлам? Он занимает уйму места, годного для размещения куда более полезных вещей... И куда более прибыльных!

Могу себе представить. Безграничны только просторы Обители, а дома обычных горожан весьма стеснены в пространстве. Если бы Вайли мог, он бы выкопал громадные погреба для своих запасов, но к сожалению, скалы, на стоптанных подошвах которых возведена Саэнна, не позволяют снабжать каждый дом подвалом, и Туверигу в этом смысле крупно повезло. Конечно, можно хранить товар за городом, но такие люди, как мой знакомый скупщик, не смогут отпустить от себя и ничтожную кроху. Особенно если найдётся дурак, готовый её купить.

— Мне очень жаль, dyen.

— И только? — Вайли скривил и без того морщинистую физиономию, став похожим на сушёное яблоко, из которого пытаются выжать сок. — Чувства меня не интересуют, юноша. Их нельзя ни понюхать, ни куснуть, ни потрогать. Звонкий металл честнее.

— Я обещаю, что выкуплю все книги! Так быстро, как только смогу.

— Вот именно! — Он возмущённо всплеснул руками. — Как сможешь! Я смотрю на твои потуги уже который год, не забывай, и кое-что о тебе успел узнать.

— До конца года, dyen. Обещаю.

Зачем вру? Чтобы потом снова унижаться и просить? Тогда придётся падать в ноги, потому что моим словам уже почти не верят. Впрочем, я и сам не верю. Но надо же хоть что-то сказать!

— До конца года?

Вайли задумался, перебирая в пальцах облупившиеся деревянные бусины пояса.

— До конца... Не пойдёт. Даю тебе срок в месяц.

— Но это невозможно! Я попросту не смогу нигде за это время...

— Твоя беда.

Он отвернулся, показывая, что разговор окончен, но не преминул поддать жара в костёр отчаяния, разведённый прямо у меня под ногами:

— Если не принесёшь всю сотню целиком, можешь забыть о своих книжках. Я быстро найду на них покупателя: богатые купцы любят уставлять полки своих шкафов разноцветными корешками.

— Маллет, спустись-ка ко мне!

Ну второму-то дяде что от меня вдруг понадобилось?! Ни одной ведь свободной минутки: надо бежать в Регистровую службу, узнавать, не требуется ли кому моё умение избавляться от заклинаний, а потом... А что потом? Искать заказы? Ещё труднее, чем обзавестись обрывками чар. Купчиха, Дом радости, может, подвернётся пара-тройка тех же мясников на предмет заточки, вечно у них тесаки тупятся. Конечно, с Тенями работать было бы прибыльнее, но как-то не хочется. Тому убийце пока новое оружие чаровать не нужно... А с чего я, собственно, взял, что он снова обратится ко мне? Гордо считаю свои труды лучшими в Саэнне? Так ошибаюсь же, и крупно, потому что хороший маг, особенно, часто занимающийся чарованием, с лёгкостью меня переплюнет. Дорого запросит, ну так что? Тени — люди не бедные, платить готовы, если заказ выполнен на совесть. Ох, а ведь мне теперь тоже не мешало бы поднять цену, ведь сотня «орлов» — не шутка. И у дядюшки ведь не попросишь, потому что просить... нечего. Почти все вырученные за ковыряльники деньги Тувериг сразу меняет на железные заготовки для новых орудий разделки плоти, живой и мёртвой.

Кстати, о дядюшке... Он же меня зовёт!

— Иду!

А заодно прихвачу с собой сумку и бляху, чтобы от дяди отправиться сразу в Регистр. Вдруг повезёт, и найдётся заказ для меня?

— Вот, позвольте представить: мой племянник, Маллетом кличут. Помогает мне в кузне.

Дядюшка, топорща бороду, подбородком указал на меня своему собеседнику. Тот, то ли из любопытства, то ли соблюдая правила приличия, лихо развернулся на каблуках, чтобы рассмотреть явившегося на зов «помощника». Я в свою очередь проделал то же самое, хотя меньше всего желал тратить время на вежливое хлопанье ресницами.

Тем более что перед глазами не появилось ничего, кроме яркого пятна. Пятно было невыносимо алое, шёлковое и расшитое бисером. Пятно называлось лавейлой и только-только вошло в обиход местных модников и модниц: широкое полотнище, что-то вроде накидки без швов, поверх стягивающееся поясом, узким или широким — кому как приятнее. Поговаривают, сей наряд особенно любим теми, кто не желает тратить время на переодевание. И действительно, накинул на самую затрапезную рубаху, и можешь гордо выйти на люди. Я бы и сам обзавёлся лавейлой, но мне развевающаяся ткань будет только помехой, да и... Не хочу походить на саэннских обывателей. Таких, к примеру, как этот. Богатый бездельник? Вернее всего. Что же ему могло приглянуться в лавке скромного оружейника?

Дядюшка кашлянул, отвлекая меня от разглядывания редкого гостя.

— М-м-м?

— Господин желает заказать нам клинок.

Тувериг всегда был любителем поболтать, а уж его искусство торговаться (правда, без особых убытков и прибылей, лишь ради собственного удовольствия) известно всему нашему кварталу, и всё-таки, когда речь заходит о настоящем деле, дядюшка становится крайне скупым на слова. Впрочем, мне достаточно и пяти произнесённых, поскольку все необходимые подробности в них чудесным образом уложились.

Во-первых, обращение. Большинство покупателей именуется «любезный dyen», и это вовсе не свидетельствует о неуважении, просто таким образом дядя показывает, что сам ничем не хуже заказчика. Если же в речи Туверига появляется упоминание «господин», можно быть уверенным: пришедший и богат, и может похвастать родовитыми предками. Как дядя определяет происхождение каждого встречного, ума не приложу. Но он почему-то никогда не ошибается.

Во-вторых, слово «клинок». На моей памяти оно было произнесено не более десятка раз за все годы, что я живу в доме у дядюшки. Если человек пришёл говорить о клинке, он знает, чего хочет и сможет воспользоваться полученным. То бишь, заглянувший в лавку парень — не простой богатей, жалеющий похвастаться острой железякой перед впечатлительными девицами. Но оно и к лучшему. Легче будет обговорить заказ.

В-третьих. Господин желает «заказать». Не купить. Непосвящённому зрителю разницу не почувствовать, но мы с дядей поняли друг друга яснее ясного. Потому что «заказать» означает работу от начала и до конца. От железной чушки до последнего витка кожаного или шёлкового шнура на рукояти. А самое главное, перед мастером не ставится никаких ограничений. Даже больше того, заказчик целиком и полностью полагается на опыт и умения оружейника. И стоить такая работа будет куда как больше... Тьфу! Сплошные деньги на уме. Какой из меня работник с такими мыслями?!

— От меня требуется обычное участие?

Дядюшка перевёл взгляд на заказчика, словно предлагая тому ещё раз высказать ранее уже изложенные пожелания, а мне спрашивать напрямую, а не через посредника.

— Насколько понимаю, вы занимаетесь чарованием, dyen?

Вопрос задан вежливо, но с ухмылкой, немного странной, однако не обидной, а... Дружеской. Да, точно! Добрые приятели любят так подтрунивать друг над другом в разговоре. Но я так же далёк от господина в алом, как и от места Главы Анклава. Нарочно смеётся надо мной? Хочет показать своё превосходство? Не люблю не понимать, что происходит.

— Да. Поэтому если желаете, чтобы клинку были приданы особые свойства, говорите о том со мной.

— Непременно!

Непременно что? Желает? Будет говорить? И к чему такая длинная пауза, да ещё вкупе с внимательным разглядыванием моей персоны? Хотя... Он вовсе не разглядывает. Просто смотрит. Прямо в глаза.

Глаза...

Почему мне кажется, что я уже встречал такой взгляд? Спокойный, но цепкий, как кошачьи коготки. Глубокий. Может быть, в силу тёмного цвета, напоминающего обожжённую смолу? Нет, дело в чём-то другом. Но выражение глаз не прочитать. Совсем. Значит, есть основание опасаться незнакомца больше, чем хотелось бы. Даже несмотря на его молодые года.

Мой ровесник или чуть старше. И такой же чёрноволосый, правда, пряди куда длиннее моих и заплетены ровными косичками от висков за уши, только чёлка криво свешивается на лоб, мешая сосредоточить внимание на чертах лица. Да собственно, стоит ли тратить время на разглядывание?

— Вы можете сразу сказать, чего желаете, или ещё подумаете?

— Торопитесь куда-то?

А улыбается-то как искренне! Прямо, старый друг пожаловал.

— Признаться, тороплюсь. Не сочтите неуважением, но...

Ещё один поворот на каблуках вокруг оси, заставляющий алую ткань взвиться вихрем, болезненным для глаз:

— Не смею задерживать! Тем более, вы — мастер, вам всяко виднее будет, чем и как чаровать.

Мастер? Ну-ну. Тувериг постарался, расхваливая мои способности? И когда успел?

— Мне виднее, вы правы. Но только после того, как кое-что увижу. Что вы желаете получить? Кинжал? Шпагу? Меч?

Тёмные глаза лукаво суживаются:

— «Весёлую вдову».

— Аг-р-хм!

— Вы простужены? Ай, как нехорошо! Надо же, в такую жару и...

— Простите, только что надышался пылью в кладовой. Значит, «вдову»?

— Есть трудности?

— Никаких. Всё, что пожелаете.

Ловлю вопросительный взгляд Туверига и уверенно киваю. Да смогу, смогу сделать! Повозиться придётся, но справлюсь. Хотя заказ, прямо скажем, не из обычных.

«Весёлая вдова» — нечто среднее между кинжалом и коротким мечом. Вернее, очень коротким. Увесистый клинок, у рукояти толщиной почти в палец, слегка изогнутый, с тупой внешней кромкой, к острию вытягивающийся четырёхгранным шипом. Таким оружием хорошо и колоть, раздвигая доспехи, и перерубать чужие клинки. Правда, противника нужно подпускать совсем близко к себе, но для умелого воина и пара волосков — расстояние, достаточное, чтобы чувствовать себя в безопасности. Гарда обычно делается массивной и затейливой, чтобы с одной стороны защищать кисть, а с другой служить своего рода кастетом. Оружие защиты. Им когда-то давно охотно пользовались женщины, которым частенько приходилось без сопровождения выходить из дома, отсюда и родилось название. Но «вдову» любят и мужчины. За надёжность и покладистость, снисходительно прощающие некоторую небрежность в обращении. Правда, чтобы по-настоящему успешно управляться с этим клинком, нужно хорошо чувствовать и собственное тело, и всё, что происходит вокруг, потому что «вдове» нужно чуть больше времени на ответ, чем тому же стилету.

Остаётся только один вопрос: зачем богатому бездельнику вещь, с которой можно справится, только прибегая к постоянным упражнениям, закаляющим дух и тело?

— Я желаю только одного. Долговечности чар.

А он не дурак. Знает главное. Уже сталкивался с чарователями? Возможно. Впрочем, мне-то какая разница?

— Это будет стоить дороже.

— Сколько?

Почему я слышу в его голосе неподдельный интерес? Словно вопрос задан не просто так, а с умыслом, и если ответ будет хоть немного отличаться от ожидаемого, случится... Что-то. И определённо, нехорошее.

— Наложение чар — «орёл».

— А всё остальное?

— Об остальном вам лучше расспросить мастера Туверига, железом занимается он. Моё дело маленькое и нехитрое.

Удовлетворённый кивок. Именно так я и должен был ответить, что ли? Глупость какая-то... Чувствую себя, как на экзамене, только не знаю, каков будет результат: шаг на ступеньку вверх или падение в бездну.

— Расспрошу. В любом случае, моего состояния хватит, чтобы оплатить ваши труды.

Подтрунивает? Намекает на скромность обстановки в лавке? Ничего, мы не гордые, не обидимся.

— Для нас большая честь выполнить ваш заказ, господин! — вступает в беседу дядюшка. — Мы не смели и надеяться на внимание столь... Вы ведь нам не чета, летаете высоко.

— Высоко? — Незнакомец ухмыльнулся и снова в упор уставился на меня. — Выше крыши не поднимаюсь. Но и ниже спускаться не люблю. Если только нарочно не попросят и дверь не укажут.

Я уже встречал этот взгляд. И не раз. Знакомый до дрожи в коленях. Но разве он был таким тёмным?

Выше крыши... Дверь... Попросят... Не может быть!

Он всё-таки явился сюда?! Решил прислушаться к беспечной похвальбе и заказать оружие? Было бы лестно сознавать подобное признание моих заслуг, но... Сердце прижалось к рёбрам в отчаянной попытке спрятаться от безжалостной действительности.

Тень пришла в открытую. Не пряча лицо. Пусть лишь одно из многих, и всё же. Убийца никогда просто так не расстаётся ни с одним запасным выходом, даже самым никчёмным.

Что может означать явленная беспечность?

Смертный приговор. Всем в доме, начиная с меня.

— Побираться пришёл?

Именно. Шарить по углам, собирать объедки, опивки, ошмётки и прочий мусор, на который уважающий себя человек и не взглянет. Стоило бы обидеться на столь презрительное приветствие, вот только... От моей обиды ничего не изменится. Уж по крайней мере, больше тепла в глазах Таиры не появится.

Правда, чего лукавить, старушка всегда разговаривает со мной беззлобно, и за то ей моя вечная и безмерная благодарность. А иногда даже шикает на тех, кто норовит лишний раз меня подколоть, благо таковых всегда находится предостаточно. И сегодняшний день в Регистровой службе не исключение: пока пробирался по коридорам в закуток, обжитый госпожой Смотрительницей, получил и в спину, и в глаза парочку шуток, за которые в благородных домах либо вызывают на дуэль, либо расправляются с обидчиком втихую, с помощью небрезгливых наёмников.

— Доброго дня, любезная dyesi!

Таира строго сдвинула выщипанные ниточки седых бровей и покачала головой:

— Любезный из нас двоих только ты, Маллет. И любезен не на шутку, стало быть... Снова собираешься в долги залезть?

Вздыхаю, пристраиваясь на скрипучем стуле:

— Кабы можно было бы, давно бы залез. Да кто мне что одолжит?

— Я не самая богатая женщина в Саэнне, но ссудить несколько монет смогу. Тебе в самом деле нужно?

Рассеянно гляжу на пух невесомых кудряшек, выбившихся из-под чепца.

— Очень. Но от вас всё равно не возьму.

— И зря. Для меня деньги давно уже не имеют того значения, что для вас, молодых. Могу расстаться с ними без сожаления.

Улыбаюсь, стараясь сделать вид, что всё не так уж плохо:

— И тем самым вызываете моё неизбывное восхищение, dyesi!

— Ты коварный льстец, способный совратить с пути истинного любую женщину. Знаешь об этом?

И кто из нас больше преуспел в лести, скажите?! Старуха старухой, а туда же... Хотя, если выбирать между ней и Карин, я бы выбрал госпожу Смотрительницу. Ни мгновения не сомневаясь.

— Намекаете на что-то?

— Говорю прямо! — Она отложила в сторону длинное перо и замком сцепила сухие пальцы. — Тебе давно бы уже надо было найти...

— Покровительницу?

— Называй, как хочешь. А только дела бы свои вмиг поправил.

— Угу.

Скольжу взглядом по тщательно разложенным на столе стопкам прошений об оказании магических услуг.

— Я не шучу, Маллет. Парень ты видный, молодой, здоровый, жил бы да радовался!

— Предлагаете брать за любовь деньги?

Старушка посуровела от моей насмешливости ещё больше:

— Любовь тот же товар, не хуже и не лучше других. И нечего гордость свою не к месту выпячивать!

— Я вовсе не...

— Копаться в чужом барахле, по-твоему, занятие завиднее?

Ну, по части стыда примерно одинаково, что за другими магами следы подчищать, что постель богатой женщине греть, тут она права. Если порыться в кладовых моего характера, легко можно убедиться: на тоненьком лезвии между двух зол меня удерживает только упрямство. Давно бы плюнул и забросил бесполезные попытки удержаться на плаву посредством семейного призвания, охмурил бы богатую вдовушку и горя бы не знал. Не могу. Стыд гложет. Пока ещё. Правда, с каждым годом его зубы стачиваются всё больше и больше, и рано или поздно наступит миг, когда я, наконец, стану обладателем такого чудного качества, как равнодушие, вот тогда... Пущусь во все тяжкие. С головой нырну. Но равнодушным становятся сначала ко всему вокруг, потом к памяти прошлого, и только потом уже к самому себе. Я пока болтаюсь на первой ступеньке. Собираю силы, чтобы сделать следующий шаг. Предательство. Потому что отказавшись от наследственной магии, предам собственного отца. Убью ещё раз.

Нет, торопиться не стоит! К тому же, имея перед глазами пример родного дяди, господина старшего распорядителя, могу быть уверен не в одном десятке лет привлекательности своей внешности для любвеобильных особ. Могу и подождать чуточку.

— Любезная моя dyesi, видите ли...

— Вижу. Ох, сколько я всего в своей жизни вижу... Не хочешь, твоё дело. А только так мог бы вернее и быстрее деньгами обзавестись.

Покорно опускаю взгляд в пол:

— Не смею перечить вашей мудрости.

— «Но не стану смирять своё упрямство», это хочешь сказать? — Старушка сокрушённо махнула рукой. — Ладно, умолкаю. Я ж лучшего для тебя хочу. Мне твой отец, как сын был, а ты, стало быть, почти внук...

Только внук никчёмный. Совершенно.

— Любезная dyesi, на правах бабушки не разыщете ли в своих закромах чего-нибудь стоящего?

Ответ на подобострастную просьбу последовал быстро и безжалостно:

— Нет ничего.

— Совсем-совсем? Неужели никому из богатеев не наскучило ни одно заклинание?

Таира чуть виновато провела кончиками пальцев по истёртому сукну столешницы.

— Ты же сам знаешь, вот после Летнего бала всем подряд понадобится праздничные мороки снимать, а до той поры... И хотела бы помочь, да нечем. А Трэм мелочи какой подкинуть разве не может?

Может. Но я просить не стану, а сам он не предложит. Ни за что на свете. В лучшем случае обставит всё так, будто изъявляет высочайшую милость, наделяя меня работой.

— Не будем о дяде.

— Ну как знаешь... Хотя был бы ты посмышленее, как сыр в масле бы катался с таким родственничком!

Спасибо, как-нибудь обойдусь без масла.

— Я посижу немного у вас, dyesi? Вдруг кому всё же понадоблюсь?

— Да сиди, сколько хочешь! Я обществу всегда рада.

Верю. А заходят к старушке нечасто, потому что Таира лишь ставит свою печать на прошениях, распределением же выгодных заказов занимаются молодые и пронырливые. Зато госпожа Смотрительница знает все нужды города и горожан.

Дверь распахнулась без предупредительного стука, пропуская в комнату женщину лет сорока, раздражённую и взволнованную, в форменной мантии с белым кантом. Если не ошибаюсь, это как раз кто-то из принимающих прошения. По именам всё равно никого не знаю, потому что со мной в общем зале не желают разговаривать, сразу спроваживая к скучающей начальнице.

Но встать и почтительно поклониться всё равно нужно. Пусть даже меня не желают замечать.

— Что случилось, дорогая моя? — удивлённо подаётся вперёд Таира.

— Госпожа, я ни в коем случае не стала бы вас беспокоить, но дело... не из обычных.

— Как так, Силема?

Женщина коротко и неодобрительно взглянула в мою сторону, но не стала требовать изгнания посетителя из кабинета, а, приравняв меня к предмету мебели, пустилась в объяснения:

— Явился проситель. Из предместий. И не желает ждать ни минуты.

— Что же в том необычного?

— Обстоятельства. — Силема помолчала, словно подбирая слова. — По его уверениям, нужно всего лишь поправить заклинание, однако...

— Для того мы здесь и находимся, дорогая моя, чтобы удовлетворять подобные прошения.

— Его прислал хозяин Оврага.

Таира расширила глаза и начала перебирать пальцами обеих рук несуществующие бусы:

— Моя память уже не так крепка, как в молодости, поправите меня, если ошибусь, но там же имеется свой маг, верно?

Женщина утвердительно кивнула.

— И не самый дурной в Саэнне! Хоть и не самый лучший, конечно... Вам не кажется это странным, госпожа?

— Своих силёнок не хватило, обратились к заёмным? — сделала очевидный вывод старушка. — И правда, странно. Чего желают в Овраге?

— Так сколько ещё нужно ждать? — грозно громыхнуло в дверях, и присутствующие в кабинете Смотрительницы, кто недоумённо (конечно же, я), а кто недовольно (суровая Силема), уставились на нетерпеливого просителя.

Я редко встречал столь страшных людей. Нет, пришелец был вовсе не уродлив и не безобразен. Высокий, можно сказать, статный, сложенный крепко и надёжно, с незапоминающимся, однако и не отталкивающим лицом. Но зато в громоздком облике присутствовала черта, с лихвой подминающая под себя любые достоинства и недостатки.

На пороге кабинета стоял старый вояка. Причём вовсе не обязательно, что он и в самом деле был ветераном многочисленных войн, да и одет был вполне мирно, как одеваются обычные горожане, но в каждом жесте, в медленном движении не наигранно тяжёлого взгляда, в гулком дыхании чувствовалась привычка к сражениям. По любому поводу. С любым врагом. И при неизменной победе. Конечно, есть умельцы лишь представляться вояками, но здесь всё шло изнутри. Поток чистой силы, направленный на... Исполнение поручения. И беда тому, кто окажется на пути у такого посланника!

Впрочем, кого-кого, а Таиру невозможно было напугать. Как и любого человека, сделавшего девяносто девять из ста шагов пути от рождения к Порогу.

— Сколько понадобится! Я не потерплю в своём присутствии грубиянов. У вас есть дело, dyen? Изложите его.

— Я всё уже рассказал этой... — Нелестный взгляд в сторону Силемы получил и словесное сопровождение: — Карге.

— Ничего, повторите ещё для одной карги, не переломитесь.

Люди слова и люди дела никогда не поймут друг друга, как бы ни старались. Вот и вояка, гневно скривившись и процедив сквозь зубы парочку проклятий на головы Смотрительницы и её склочных прислужниц, смирился с просьбой лишь потому, что данный ему хозяином приказ был сильнее гордости и чести:

— Мой господин требует услуги. Немедленной.

— Какого рода?

— Я по части ваших волшебств не силён... Мне было сказано: привести мага.

— А позвольте узнать, куда делся dyen Кавари?

Вояка удивлённо нахмурился:

— Что значит, делся? Живёт и здравствует.

— Так зачем вам понадобился ещё один маг?

— А я почём знаю? Понадобился, и всё. Так дадите?

Таира выдержала паузу, потом размеренно произнесла:

— Если вашему хозяину не хватило возможностей Кавари, это означает, что необходимо участие более опытного и умелого мага, а занятия таковых расписаны по минутам на год вперёд. Из известных мне мастеров в настоящее время никто не сможет удовлетворить ваше прошение. Вам придётся подождать.

— Хозяин не может ждать!

— Ему придётся, — с нажимом повторила Смотрительница.

Боюсь, пришелец не только не разбирается в волшебствах, но и не в силах понять, что значит в устах Таиры «подождать». Хотя, может иметься весьма веская причина... А если так, попробую поймать собственную удачу:

— Может быть, я?

Озадаченные взгляды присутствующих переползли на меня.

— Что «ты»? — переспросила Таира.

— Если дело срочное, то скорее всего, что-то не так с чарами, верно? Поправить я их не смогу, но вот убрать... Легко. А тогда уже можно будет и подождать, пока не освободится кто-то из высоких магов!

— Хочешь попробовать?

— У меня нет выбора.

Смотрительница неодобрительно качнула головой, словно осуждая меня за опасное рвение, но не нашла повода отказать:

— Вот что, господин проситель, если желаете, этот молодой человек отправится с вами. Возможно, ему и в самом деле удастся выиграть для вас немного времени... Согласны?

Посланник был согласен на всё. И в первую очередь на то, чтобы доставить хозяину хоть кого-то из магического сословия.

— Ну если время, и то ладно!

В следующее мгновение жёсткая лапища сгребла меня в охапку и, не успел я ни охнуть, ни вздохнуть, занавеси пространства порскнули в стороны обрывками ниточек.

— Ты не слишком сильно прижал господина мага, Дрор?

Как звенит в ушах... А-а-а-а-а! Ненавижу Порталы всеми глубинами души. Мог этот грубиян хотя бы предупредить, прежде чем тащить с собой?! И дозволения спросить, если уж на то пошло. А что, если я дурно переношу путешествия сквозь пространство? Вон, некоторые чарователи после таких «прыжков» по неделям в себя приходят, да ещё требуют возмещения телесного и духовного ущерба. И я бы потребовал. Только у кого? Вояка и слушать не станет, а его хозяин...

Хм. Вот он точно воевал. Ещё в пелёнках начал.

Снизу вверх — не лучшая позиция для правильной оценки предполагаемого противника или союзника, наверное, поэтому сухощавый старик с наголо бритым черепом показался мне внушительнее, чем был в действительности, но даже последовав совету «подняться с пола», я не стал вносить поправки в полученное впечатление. Потому что хозяин Оврага оставался воином даже в своих весьма преклонных летах, и домашняя мантия, подчёркивающая хрупкость изношенной временем фигуры, только придавала веса и значения причудливому узору морщин, спускающемуся с высокого лба по впалым щекам ко всё ещё массивному и упрямому подбородку.

— Не слишком ли он молод, Дрор?

Так, меня пока не хотят признавать за достойного собеседника? Пусть. Зато будет время прийти в себя и отдышаться.

— Больше никого не было, — чуть виновато пробасил вояка.

— Разве я велел тащить первого попавшегося?

— Милорд, другого и не давали! Да он вроде смышлёный... — Вот спасибо! Не ожидал. Интересно, что подвигло вояку на подобный вывод о моих личных качествах? — И сам напросился.

— Сам? — Густые брови приподнялись и снова опустились плавной волной. — Любопытно. И непохоже на большинство магов. Вы и вправду достаточно умелы, молодой человек?

Странно, спрашивает без малейшей насмешки. Стало быть, и отвечать буду честно:

— Смотря, что вам требуется.

— Владение чарами, разумеется.

— Какое именно?

— Оно бывает разным? — с некоторой долей удивления спросил старик.

Оно бывает всяким. Но пускаться в объяснения перед несведущими людьми — только терять время. Которого, судя по настойчивости вояки, у обитателей Оврага и так немного.

— Ваш посланник говорил о срочности дела, верно?

— Да, оно весьма срочное.

— Какое-то заклинание отбилось от рук?

Невинный вопрос заставил хозяина встревоженно подобраться:

— Почему вы так решили?

Можно подумать, величайшая тайна в мире! Да каждое второе прошение приходит в Регистровую службу именно из-за недовольства заказчиков, сталкивающихся с самовольным и непредсказуемым поведением купленных чар.

— Потому что все прочие трудности могут потерпеть. Потому что люди не тратят Порталы направо и налево, только чтобы потешить собственные капризы. Потому что...

— Довольно! — Он повелительно поднял ладонь. — Вы угадали. Мне требуется... наладить взбесившееся заклинание.

— Одно уточнение. Наладить я не смогу. Только убрать. Но убрать полностью, всё расчистив. Такая услуга вас устроит?

Старик устремил напряжённый взгляд куда-то вдаль, но тратить на обдумывание много времени не стал.

— Убрать... Давно уже надо было это сделать.

— Так вы позволяете?

— Как вам будет угодно. Но... будет ещё одно условие.

— Какое?

— Не здесь. Прошу пройти за мной.

И он направился вглубь коридора чуть шаркающей, но удивительно твёрдой для своих лет походкой, а я, сопровождаемый воякой по имени Дрор, получил возможность немного осмотреться по сторонам.

Никогда не слышал об Овраге и его хозяине, но из того, что видел по пути, можно было заключить: меня притащили в богатый дом. Хотя бы потому, что редко какие, даже чрезмерно пекущиеся о своём благополучии и безопасности люди потратятся на каменные стены. Даже в Саэнне, городе, выстроенном на скалах, из камня делали только первые этажи, а дальше надстраивали деревом, пусть его приходилось возить из более далёких краёв, всё равно обходилось много дешевле, чем товар каменоломен. А всё почему? Потому что от местной жары толстые стены — единственное спасение, вот купцы давным-давно и задрали цены до небес. А тут от пола и до потолка всё из камня... К тому же, постройка старая, стало быть, род древний и знатный. Ковры по стенам немного потрёпанные, но и за них можно выручить немалую сумму. Эх, неужели удастся здесь разжиться монетами? Но обрывков наберу точно!

Галерея закончилась крохотным залом с единственной дверью, у створок которой с ноги на ногу нервно переминался крепенький коротышка. Как ни удивительно, маг, о чём можно было судить по знакомой мне с детства бляхе, хотя все остальные черты незнакомца больше подходили торговцу или ремесленнику.

— Что слышно, Кавари? — по-простому, без церемоний обратился к коротышке старик, и промелькнувшая в хриплом голосе надежда неприятно удивила.

Всё не так просто, как меня пытаются убедить? Что ж, попробуем выяснить хоть какие-то подробности прежде, чем очертя голову бросаться в бой. А для начала прислушаемся к разговору.

— Ничего, милорд.

— По-прежнему?

— Тишина, полная тишина.

— Но он всё ещё?..

— Сердце бьётся, милорд.

Вот так поворот! Пора делать свой ход в игре:

— Чьё сердце?

— Видите ли, господин маг, мужчины в нашем роду не знали для себя другого занятия, чем война... И я не исключение. Боги не дали мне сыновей, а своим внукам я не желаю погибнуть в сражении, пусть с моей стороны это жалко и трусливо. Но мальчишки всегда тянутся к оружию, а я не видел причины запрещать, хотя... Нужно было. За этой дверью хранится память о деяниях моих предков, среди которых не было ни одного недостойного человека.

Необычайно интересно, но слишком туманно и путано. Мне нужно знать совсем другое!

— Говорите яснее, господин, прошу вас.

Тонкие губы укоризненно сжались, но старик продолжил уже без погружений в лабиринт семейных традиций:

— Здесь собраны оружие, доспехи, военные трофеи. Эти вещи для нашего рода не имеют цены, и ещё мой дед пригласил мага, чтобы поставить охранное заклинание, не позволяющее никому, кроме наследников прикасаться к памяти предков.

Понятно. Охранные чары частенько ломаются. Потому что слишком тонкая работа.

— Как давно это было?

— Что именно?

— Как давно установлено заклинание?

— Больше ста лет назад.

Однако! Многовато. Если только маг не был настоящим гением.

— И оно до сих пор держится?

Старик помолчал дольше, чем требовалось времени на вдох или выдох.

— Да.

Не думал, что коротенькое слово способно вместить в себя столько боли. Мне всё меньше и меньше здесь нравится.

— А теперь забудем о предках, об их памяти и прочем! Что случилось?

— Мой внук... Младший. Он любит играть в этом зале. И вчера... Тоже играл.

Всё приходится вытягивать клещами! Эй, господа, я начинаю волноваться не меньше вашего, слышите?

— Но?

— Заклинание... Оно... Схватило его.

Совсем дурная новость. Я предполагал, что древний чарователь устроил нечто похожее на поделку Эвина, а выходит, всё гораздо серьёзнее. Ловушка? Но почему её до сих пор не обезвредили?

— Вы хотите сказать, мальчик...

— Всё ещё там.

«Там» было произнесено с явственным ужасом и ненавистью. Похоже, когда я разберу чары на ниточки, старик наверняка забьёт двери зала наглухо, чтобы даже не вспоминать о неприятности, случившейся со внуком. Но самое главное, охранные заклинания обычно протяжённы и состоят из многих слоёв, а значит, у меня будет много-много заготовок для своих занятий!

— Чему вы улыбаетесь, господин маг?

Улыбаюсь? О, надо лучше следить за собственным лицом. В конце концов, у человека случилась беда... Хм. Беда. Что-то я по-прежнему упускаю из вида.

— Вы говорите, всё произошло вчера?

— Да, уже ввечеру.

— Почему же вы только сегодня прислали прошение?

— Потому что сегодня... Вэлин замолчал.

Мне понадобилось сделать три вдоха и выдоха, чтобы осмыслить ответ старика:

— Что значит, замолчал?!

— Вчера, когда мы спохватились и стали искать его, нашли... по стонам.

— Мальчик стонал?

— Да.

— Возможно, поранился. Ему не помогли?

Коротышка, до этой минуты вовсю косящийся на меня, тут же пристыженно отвёл взгляд, а старик растерянно начал:

— Кавари заявил...

— И повторю, милорд! Помочь невозможно. Я делал всё, что в моих силах, я пытался... Обычно следует подождать несколько часов, чтобы натяжение уменьшилось и... Всё бесполезно. Вам следует смириться, милорд.

— Но он всё ещё жив!

Всплеск чувств словно осветил лицо хозяина и сбросил даже не десяток, а пару десятков лет со счётов старого воина. Да, этот человек в прошлом мог вести за собой целые армии.

— Никто не сможет туда войти! — испуганно взвизгнул Кавари, и то, что даже гнев убитого горем деда не заставил мага изменить мнение, сказало мне о многом. Причём, сказало в выражениях, далёких от употребления в благородном обществе.

— Вы пробовали?

— Даже на порог не встану! Да вы сами только приглядитесь: быстрее ослепнете, чем разберётесь в чехарде, которая там творится!

— Ослепну?

— Да вы попробуйте, попробуйте! — Коротышка зло дёрнул на себя одну из створок.

Когда мне предлагают, я обычно принимаю предложения. Даже не слишком любезные.

За дверью царила... темнота. Густая, с виду спокойная и мирная, но из её глубины вдруг появился и ударил мне в лицо ветер. Жаркий, как в самый разгар лета, когда дожди на целый месяц забывают о существовании Саэнны. Ударил и снова спрятался за порогом, приглашая начать игру.

— Ну, видите?! Там никто и концов не найдёт!

На беду или на счастье, не вижу. Ничегошеньки. Но возможно, именно моё уродство и поможет мне?

— Зал длинный?

— Около сотни шагов, если идти по прямой от двери, — ответил старик.

— Мне понадобится не меньше суток, чтобы очистить такое пространство.

— Сколько угодно. Мне всё равно, что вы сделаете потом, но... Мой внук.

— Ваш внук?

— Спасите его, и можете просить всё, что пожелаете.

Хорошая фраза, только недостаточная для проявления мной чрезмерного рвения. Просить, значит? Лучше бы ты сказал «получите». Мои просьбы никогда и никем не выполнялись, и верить, что на сей раз окажется иначе, не собираюсь.

— Я сделаю всё, что смогу.

Кавари сплюнул на стёртую мозаику паркета:

— Сумасшедший! Вы ещё не поняли? Сколько вы сможете держать зрение? Минуту? Две? Три? Никто, даже высшие маги Анклава здесь не справятся! Там всё залито светом, видите? Всё!

Возможно. Но я с рождения живу в темноте. И если дожил до таких лет, значит, на что-то способен.

— А для меня там царит ночь.

Коротышка отшатнулся, окончательно уверовав в моё безумие.

— Вы, правда, сможете туда войти? — переспросил старик.

— Смогу. И выйти — тоже.

— Отец! Вы нашли мага?

Пока я препирался с местным заклинателем, общество у двери злосчастного зала пополнилось женщиной, не слишком молодой, но если и старше меня, то лет на пять, не больше. Женщиной весьма привлекательной. Прежде всего тем, что она не только знала цену своим достоинствам, но и умела их показывать.

Волосы роскошные? Значит, не нужно помещать их в плен шпилек и заколок, довольно будет одной атласной ленты, не позволяющей пепельным локонам закрывать лицо. Фигура стройная? Пусть платье станет для неё изящным футляром, а не гробницей. Черты яркие и выразительные? Не надо прибегать к услугам краски, разве что, самым ничтожным. Все эти тайны мне открывала Келли, когда я любовался её приготовлениями. Келли... Она могла бы сравниться с этой госпожой. Во всём, кроме одного. За спиной у дочери старого воина — десятки поколений, прожитых с гордостью и честью, а потому светло-серые, с лёгким сиреневым оттенком глаза смотрят на мир совсем с другим выражением. С такой глубиной уверенности в себе, которой моей прежней возлюбленной никогда не добиться.

— Надеюсь, что так, Иннели.

Женщина подарила мне только один быстрый взгляд и снова вернула всё внимание старику:

— Есть надежда?

— Я не знаю, милая моя. И никто не знает. Возможно, только господин маг...

Э нет, не вынудите!

— Я не буду ничего обещать.

Она негодующе фыркнула, но благоразумно оставила при себе все колкие замечания по поводу моей дерзости.

Всем всегда нужно много, сразу и желательно, даром. Знаю, сам такой. Но обычно нахожусь с другой стороны. Той, что оказывает услуги, а не снисходительно принимает их. Доволен ли я своим местом? А кто меня спрашивает? Всё, пора приниматься за работу.

Прохладно здесь, но разоблачаться всё равно необходимо. Бр-р-р-р! По голой спине сразу прошёлся сквозняк, вздыбив волоски, между которыми весело начали скакать взад и вперёд стада мурашек. А пол-то какой холодный! Радует одно: ощущения скоро станут совсем другими, не принадлежащими каменным плитам и сырому воздуху.

— Вы собираетесь раздеться догола?!

А если и так, в чём трудности? Ах, рядом находится дама... Но ведь её можно увести, пусть исполнить это будет трудновато.

— Не волнуйтесь, штаны снимать не буду.

— Вы считаете, что этим заставите меня волноваться?

А она хороша. Особенно, когда злится. Сразу становится похожей на женщину, а не на оживший парадный портрет.

Можно было бы ответить остроумно или зло, но предпочитаю просто улыбнуться, потому что в моём исполнении улыбка всегда получается кривоватой, а потому угрожающей независимо от того, какие чувства я в неё вкладываю. Иногда это помогает справиться. Нет, не с противниками. Со странным чувством, стягивающим в комок мышцы живота. Неужели боюсь? Нет. Предвкушаю. Что? Посрамление всех магов мира калекой, который не может видеть. Но зато и не может ослепнуть.

— Ффу-у-у-у!

Обычно я так не делаю. Но Кавари был прав: в здешней путанице трудно разобраться. А моё дыхание, отправленное в полёт и вынуждающее занавеси пространства колыхаться, возвращается ко мне отражённым теплом, рассказывающим о... Всё-таки, это был гений.

Заклинания не могут действовать вечно, потому что кончики составляющих их нитей нельзя сомкнуть полностью, исключая утечку Силы, так и норовящей ускользнуть прочь, на свободные от плена чар кружевные островки, чтобы раствориться в них и вернуться в свой Источник. Но маг, построивший охранную ловушку, извернулся, не став соединять нити кольцом, а вплетя их в природный узор и сделав своё творение частью пространства. Почти родной частью. Просуществовать эти чары смогут ещё долгие и долгие века в неизменности. Если, конечно же, отобрать у них жертву, потому что сейчас передо мной хищная пасть, в сомкнутых челюстях которой где-то почти в самом конце зала, если верить ощущениям, бьётся... Да, сердце ещё бьётся, я тоже чувствую.

Достаточно даже тыльной стороной ладони коснуться натянувшихся нитей. Горячие. Очень горячие. И очень острые. Если бы они могли ранить, каждый раз я заканчивал бы свою работу с окровавленными и прорезанными до костей руками. Но к счастью, плоть остаётся целой. И даже то, что внутри неё, не разрушается. Хотя иногда бывает, сутками ничего не могу взять в пальцы просто потому, что теряю осязание.

Сначала нужен холод. Много маленьких льдинок растворяется в крови и холодит меня изнутри. Всё тело, не только руки. А иначе я не смог бы сделать здесь и шага, верно? Но холод нужен только сначала, только для первого вдоха, только для определения самых опасных мест паутины чар. А ещё они липкие на ощупь, норовят приклеиться намертво, и приходится бороться с отвращением и желанием сразу же оттолкнуть их прочь. Мне было трудно. Когда-то давным-давно. Но я быстро привык, ведь другой возможности чувствовать чары мне не дано.

Как всё запутано! Пальцы снуют в воздухе, и хорошо, что вокруг кромешная темнота: голова бы закружилась, вздумай я уследить за движениями собственных рук. А им не нужно зрения. Гладкие, словно шёлковые, нити бегут друг рядом с другом, переплетаются узлами, отдаляются друг от друга, сближаются... Ага, вот и первый кончик. Запомним его местонахождение по ощущениям, благо это легко, потому что природные нити воздушнее и много пушистее на ощупь, чем те, что составляют заклинание.

Что ж, исток найден, теперь можно потянуть, высвободить, ослабить, скатать в клубок и спрятать в «шкатулку». Конечно, мест основных креплений должно быть не менее четырёх, по числу Источников, но даже разрыв одной связи существенно ослабит действие заклинания. Начать, что ли? Или всё же попробовать прежде пробраться вглубь? Туда, где бьётся чьё-то маленькое сердце?

Думаю, это похоже на танец. Безумный. Нелепый. Уродливый и прекрасный одновременно. Жаль, что я не могу видеть себя со стороны. Правда, в такие минуты меня и не существует. Есть только жар и холод, перекатывающиеся волнами внутри моей плоти, под самой кожей. Холод притягивает, жар отталкивает. Уклониться от прилипчивых объятий одного кружева, раздвинуть острые клыки капкана другого, подобрать и подтянуть подол третьего, откинуть в сторону, чтобы сделать шаг в безопасное место. Всё очень просто. И очень трудно. Потом я буду усталый, но донельзя довольный. Как и всегда, когда заканчиваю работу. И стремясь поскорее приблизить миг удовлетворения, следовало бы...

Нет. Не сегодня. Не сейчас. Если бы в нагромождении нитей не запутался человек, я бы вообще разобрал чары с самого порога. Не сходя с места. В крайнем случае, разорвал бы.

Шаг. Оборот. Два шага. Оборот. Влево. Вправо. Танцы не бывают для одного, но я и не один. Вместе со мной танцует целая вереница нитей. Вашу руку, невидимая госпожа, и закружимся в танце! Быстрее, ещё быстрее, ещё...

Всё. Нашёл. Тугие пучки, разбегающиеся в стороны. Перекрученные. Очень густые. Их всего пять или семь, но уж слишком причудливо они пересекают друг друга... Или растут из одной точки? Похоже. Но мне не нравятся мои ощущения. И беда в том, что я не могу сейчас нащупать чужую плоть обычным образом. А то, что дрожит под моими пальцами... Это даже не отдельные клочья, а настоящее мочало, спутанное, оплавленное, лишённое формы. Значит, мне нужен свет. Свеча есть, остаётся только зажечь. Это так просто, когда у вас под рукой множество туго натянутых нитей: нужно лишь обернуть одну из них вокруг фитиля и потереть. Совсем чуть-чуть. Просто переместить взад и вперёд, и вот уже золотистый огонёк взвивается над толстой восковой палочкой, освещая...

Всеблагая мать!

Я бы выронил свечу, если бы вообще чувствовал, что держу её. И с радостью бухнулся бы в обморок, если бы умел. А ещё правильнее было бы зажмуриться, повернуться и быстренько убраться подальше от того, что находилось передо мной. Потому что человеком ЭТО уже невозможно было назвать. Хотя оно всё ещё дышало и продолжало жить.

Должно быть, мальчику всего лет семь или восемь, по крайней мере, кости, которые сохранились в целости, указывают именно на такой возраст. Но боги, как же их мало! Руки и ноги... Да их просто не осталось. Словно кто-то взял и выкрутил конечности ребёнка, как бельё. Выкручивал, пока не размолол все мышцы на отдельные волокна, а кости не превратил в мелкое крошево, продолжающее... висеть в воздухе длинным окровавленным шлейфом. Тьфу! Меня сейчас вытошнит. И очень хорошо вытошнит. Вот только легче не станет. Ну хоть опорожню желудок и...

Напряжённо сомкнутые веки на искажённом страданиями лице дрогнули, раскрываясь. Должно быть, из-за внезапно вспыхнувшего посреди темноты огонька свечи. Не смотри на меня, малыш, всем, чем могу, заклинаю, только не смотри!

Оловянные лужицы ничего не выражающих глаз. Ему даже уже не больно. А как только из тела уходит боль, уходит и жизнь. Он умер. Или ненадолго задержался на самом Пороге. Я не смогу помочь. Ничем. И никто бы не смог, потому что жгуты чар проходят сквозь кажущееся целым тело, а значит, и внутренности ребёнка — сплошное месиво. Стонал, говорите? Нет, он кричал. Пока не сорвал голос и не понял, что помощь не придёт. Но в светлых, уже почти невидящих глазах... Мне кажется? Или он всё-таки ждал? И теперь думает, что дождался?

— Привет, малыш.

Искусанные губы шевельнулись:

— При... вет. Я те... бя... знаю?

— Нет, я гость в твоём доме. Всего лишь гость. Твой дедушка попросил найти тебя и привести. Все волнуются. Ты же не хочешь, чтобы твоя семья волновалась?

— Нет...

Он попытался качнуть головой, но вышло больше похоже на судорогу всего распятого в пустоте изломанного тельца, и меня замутило ещё сильнее. Но отводить взгляд всё равно нельзя. Иначе с мальчиком случится то же самое, что с моим отцом. И снова из-за моей слабости.

— Ты, наверное, устал и проголодался? Ничего, сейчас я отведу тебя к дедушке... Он не будет ругать тебя, не бойся. Он мне обещал, что не будет.

— Прав... да?

— Конечно, правда! Он же добрый, твой дедушка. Просто притворяется строгим, потому что думает, иначе ты не будешь его слушаться. Вот такой он смешной.

А улыбка почти обыкновенная. Так мог бы улыбаться любой малыш.

— Мы сейчас возьмём и пойдём к дедушке... — Боги, что я несу?! КАК пойдём?! — Я тебя отнесу, хорошо?

— Хоро... шо...

Но сначала нужно разобраться в путанице нитей, исходящих из... Всё-таки одна начальная точка? Да. Прямо на груди. Маленькое зёрнышко жемчуга в оправе, подвешенное на тонкую цепочку. Амулет? Какое отношение он может иметь ко всему случившемуся? Ну-ка, взглянем поближе...

Вот в чём дело! Да какой же бездарь его заклинал?! Топорщится во все стороны кончиками нитей, словно ёж иголками, неудивительно, что зацепился за построения охранного заклинания, увлёк чары за собой и... Убил невинного ребёнка. А ведь наверняка был оберегом. Впрочем, и остаётся: ему-то ничего не сделалось! Сейчас я его высвобожу, заодно и точку напряжения уберу, и тогда... Всё будет кончено. Быстро и просто. Мальчик не почувствует прихода смерти, не будет испытывать боль. Он и так должен был умереть, если бы не многослойная сеть заклинания, отправившись бродить по которой волны, вызванные пульсом жертвы, попавшейся в ловушку, теперь возвращались обратно, заставляя сердце вздрагивать и притворяться живым. Как только я уберу амулет, узел исчезнет, сеть распадётся, и колебания стихнут. Навсегда.

Так и нужно поступить, но я уже свалял крупного дурака! И теперь светлые глаза смотрят на меня с остатками надежды:

— И... дём... дедуш... ке?

— Идём, малыш. Конечно, идём!

Только не показывать вида. Только не плакать. У меня есть дело. Я сделаю своё дело. Я смогу сделать. Я умею. Никто больше не умеет. Только я. Значит, должен.

Правая рука пусть пока лежит на амулете, а левая пробирается сзади, через скопление порванных мышц и треснувших костей. Так, чуть раздвинем рёбра, вернее, их осколки, ещё чуть-чуть, медленно, осторожно... Прямо в горячечное сплетение спёкшихся нитей... Плоть поддаётся легко и привычно. Да, убивать просто. И моё вмешательство снова убийственно. Но оно позволит мальчику прожить ещё несколько минут. Тех самых минут, которых хватит, чтобы сказать...

— Дедуш... ка... я... боль... ше... не бу... ду...

Он перестаёт дышать раньше, чем мои пальцы прекращают ритмично сжиматься на маленьком комке сердца. Мальчику нужно было всего лишь попросить прощения у любимого дедушки. Все эти долгие часы ребёнок думал только о том, что заставил взрослых переживать и бояться за него. Какая глупая мысль... Но её хватило, чтобы не дать ниточке жизни оборваться. Какое-то время.

Я что-то шепчу, словно в моих руках всё ещё лежит холодеющее тельце. Всё ещё разговариваю с мальчиком. То ли что-то рассказываю, то ли о чём-то прошу. А пальцы левой руки всё ещё сжимаются и разжимаются, не в силах выйти из ритма, давно уже никому не нужного. Не нужного вот уже целую минуту. Две минуты. Три. Четы...

— Да сделайте же что-нибудь, маг вы или нет?!

— А что я могу?

— Да хоть усыпите! Вы что не видите, у него вены вздулись на лбу так, что ещё немного, и лопнут!

— Усыпить? Усыпить можно. Это мы на раз!

Темно. И нити вокруг. Много-много. Только не гладкие, а пушистые. Тёплые. Живые. Добрые.

— Вам вовсе не обязательно ходить за мной по залу.

Честное слово, бесит. Доводит до остервенения. Если бы вояка умел прикидываться незаметным, я бы не возражал. Но эта сопящая над ухом громадина...

— Приказано ходить, вот и хожу.

Что в лоб, что по лбу. Сажусь на пол, скрещивая ноги и с минуту тру виски, пока кожа на них не начинает противно зудеть. Я хочу побыть один. Хотя бы несколько часов. Неужели так трудно понять мои нужды? Сам-то хозяин запёрся в своих покоях, и его никто не смеет побеспокоить. Так почему мне отказывают в одиночестве?

Хотя, и хорошо, что отказывают. Потому что один я бы не переступил порог зала. Не смог бы себя заставить. Откуда вдруг взялась эта гадливость? Заклинание ведь, ничего большего. Просто мёртвая путаница чар. Почему же мне тошно к ней прикасаться? Я уже не впечатлительный юнец, кое-что успел повидать, а кое-что и собственноручно натворить, так какого рожна морщусь и кривлюсь?! Это всего лишь нити. НИТИ. Мой будущий заработок. А деньги, как известно, не пахнут.

— Я имел в виду, ходить ногами.

— А чем же ещё ходят?

— Вы можете просто стоять или сидеть у дверей, если вам приказали следить за мной: всё равно, выход из зала только один.

Дрор вздохнул, обдумывая мои слова, потом упрямо покачал головой:

— Нет, вы уж как хотите, господин маг, а я на одном месте оставаться что-то не хочу. Боязно.

Неужели и его пробрало?

— Чары больше не опасны. Собственно, они вообще не действуют, мне осталось их только убрать.

Вояка помолчал, потом огорошил меня признанием:

— Вы только не обижайтесь, господин маг... Вот кто бы другой сказал, я бы не поверил. Вам — верю. После того, как вы вчера мальчишку на руках вынесли оттуда, куда наш чародей и заглядывать боялся, верю. Каждому вашему слову. А только всё равно боязно.

— Пожалуй...

Поднимаю голову, пытаясь разглядеть далёкие балки. Свечному свету не хватает силы долететь до высоких сводов, поэтому надо мной темно. Непроглядно черно. Можно даже представить, что вместо потолка залу накрывает ночное небо, лишённое звёзд. Небо, надевшее скорбный траур.

— Думаю, ваш господин не станет сюда больше заходить.

— И всем прочим строго-настрого запретит! — подхватил Дрор, осторожно прохаживаясь рядом с сундуками, заполненными смертоносным добром.

— Наверное, так будет правильнее.

Всё-таки, место, где произошла насильственная и страшная смерть, не подходит живым. По крайней мере, пока из памяти обитателей Оврага не изгладится большинство печальных подробностей.

— Да раньше запрещать надо было!

— Никто наперёд не знает, где упадёт.

— Это верно, — вздохнул вояка. — А Вэлин уж так любил здесь бывать, так любил...

— Кровь воинов заговорила во весь голос?

— А то ж! Кровь не водица... Вот у вас, господин маг, ведь тоже родичи волшебствовали? И вы потому по их стопам пошли.

— Да. А ещё говорят, от судьбы не уйдёшь.

— Это смотря от какой, — Дрор хотел было дотронуться до рукояти топора, лежащего поверх запылившегося боевого знамени, но передумал. — От иной и бежать надо во всю прыть, куда глаза глядят. Только если медленно бежишь, догнать может. А тогда уж...

Не хватало мне ещё философских рассуждений в исполнении туповатого вояки! И так настроение похоронное, ещё и он добавляет уныния.

— Я сейчас передохну и продолжу. А пока... Хоть расскажите, кто тут кто. Если не секрет, конечно.

— А какой секрет? Никакого. Хозяин здешний знатным полководцем был. И драчуном одним из первых. Только давно уже, с полвека назад, не при мне. Говорят, изо всех поединков победителем выходил. А потом то ли наскучило ему воевать, то ли случилось что, испросил у короля дозволения оставить службу и вернулся домой. И мой отец с ним был, оруженосцем. Приехали значит, обосновались, в жены женщин хороших взяли... Может, такая жизнь и не для воина, только хозяин не жаловался никогда. А уж как дочерей своих любил! Хоть и жалел, конечно, что сына не родилось.

Дочерей? Значит, есть ещё женщины в доме?

— Я видел одну. Иннели, так её зовут?

Дрор кивнул:

— Она самая, Иннели. Красавица, верно?

— Красавица. Наверное, и другие не хуже?

— Другие? — Вояка непонимающе нахмурился. — Ах, вы о дочерях... Две их было-то, дочки. Иннели и младшая её сестрица, Аннели.

— Почему «было»?

— Так умерла младшая. Родами. Как раз Вэлина и рожала.

Упоминание имени погибшего мальчика заставило нас обоих торжественно помолчать, словно в поминовение и пожелание покоя усопшим, но повисшая тишина показалась Дрору тягостнее ворошения старых бед, и он продолжил:

— Так что, больше внуков хозяину не видать.

— Почему? Есть же ещё вторая дочь, она ещё в самом соку!

— Да только толку в тех соках... Не будет у Иннели детей.

Вот как... Печально. Но горе обычное, житейское.

— Лекарей приглашали?

— А то нет? Весь двор истоптали. Но говорят, ничего не сделать. Её и муж-то оставил сразу, как выяснилось, что наследников не родится. Уж как она горевала... Только когда у младшей первенец родился, успокоилась.

— Первенец? Значит, у здешнего господина есть ещё один внук?

— Как не быть. Есть. И он, благодарение богам, на оружие даже не смотрит! Торговать учится. Хоть и не дело это для родовитого юноши, а думаю, теперь хозяин только счастлив будет.

— Пожалуй.

Счастлив-то счастлив, да не совсем. Младших детей и внуков всегда любят больше, чем старших, и гибель малыша навсегда останется шрамом в сердце деда. А если старик, чувствуя свою вину, начнёт оставшегося наследника опекать пуще прежнего... Не завидую парню. Это будет похуже золотой клетки.

— Тебе, Дрор, только дай волю языком почесать, ты и рад первому встречному выложить все хозяйские тайны!

О, за разговором не заметили, как она подкралась. Правда, упрёк прозвучал скорее шутливо, нежели с искренним негодованием, и всё же... Спешу подняться на ноги и почтительно поклониться:

— Прошу прощения, прекрасная госпожа. Я всего лишь немного полюбопытствовал.

— Разумеется. И хорошо, что лишь немного!

Улыбается. Значит, не рассердилась. Вояка тоже не чувствует страха или трепета, хотя по тому, как смотрит на хозяйку, чувствуется: уважает.

— Вас не слишком утомило общество нашего верного Дрора?

— Нисколько. Но я бы предпочёл...

— Другое общество? Более приятное?

Веера густых ресниц не могут скрыть блеска глаз. Или мне только кажется? Возможно, это огоньки свечей создают иллюзию манящей загадочности... Но губы случайно так не припухают.

— Да, госпожа. Но не смею надеяться.

Вояка, хитро ухмыльнувшись, бочком направился к двери. Иннели, заметив отступление оборонительных порядков, не преминула окликнуть слугу:

— Тебе разве разрешили уйти?

— Госпожа, я на крохотную минуточку! Природа, понимаете ли, она такая, как позовёт...

И он скоренько выскользнул из зала, оставив нам самим догадываться, чья природа имелась в виду, мужская или женская.

Хозяйка Оврага проводила слугу взглядом и рассеянно, словно бы невзначай, заметила:

— Негодник. Но верный и понятливый. Как считаете, это достоинство?

— Вам виднее.

Женщина обхватила плечи руками, словно успела озябнуть в сырости застоявшегося воздуха, но невинное с виду движение успешно добилось втайне желаемого результата — приподняло пышную грудь.

Только не притворяйся, что воспылала ко мне страстью, красавица! Скорее, решила немного развлечься. А как ещё, скажите, скрашивать досуг безмужней даме? Конечно, завлекать в свои сети глупых мотыльков. В других обстоятельствах я бы и не стал долго упираться, но здесь... Не место.

— Позволите задать вопрос, госпожа?

— Как пожелаете, господин маг.

Ага, мы немножко обиделись. Или кокетничаем, притворяясь обиженными. Впрочем, пусть играет. Ей сейчас нужно как можно меньше думать о вчерашних событиях. Да и потом тоже лучше не думать.

Достаю из сумки жемчужную каплю, при взгляде на которую Иннели удивлённо спрашивает:

— Откуда это у вас?

— Снял с шеи мальчика. Насколько понимаю, амулет?

— Да. — Она растерянно кивает.

— Защитный?

— Я точно не знаю... Его привёз Брэвин.

— Кто?

— Мой второй племянник. Старший брат Вэлина. Но почему вы спрашиваете?

Сказать, что нашёл причину смерти? Нет, не буду пока. А что, если зачарованная вещица была подарена с умыслом? Что, если...

Бр-р-р-р! Дурацкие мысли. Их надо гнать взашей. Да и не мог человек, далёкий от магии, углядеть и придумать, как использовать опасные свойства неряшливой работы. Конечно, всегда найдётся тот, кто подскажет, но... Пожалуй, мне стоит копнуть поглубже.

Зачем?

Затем, что не люблю, когда на моих руках умирают дети. Пусть это случилось всего один раз, но мне не понравилось. Нисколечко.

— Я закончил свою работу.

Молчание. Безразличное и безрадостное.

Понимаю всю глубину горя, накрывшего своим плащом замок и его обитателей, но может, и меня хоть кто-нибудь постарается понять? И так провёл почти два дня вдали от дома, Тай, наверняка, волнуется. Да и дядя вряд ли пришёл в восторг от моего исчезновения без предупреждения. Мне пора возвращаться.

— Господин, мне тягостно прерывать ваши размышления, но время не ждёт. Подпишем бумаги, и я сразу же покину ваш дом.

— Бумаги? Может, вы ещё и плату потребуете?

Ах-м. Разве я её не заслужил? Да одно разгребание магических завалов стоит по меньшей мере пару «орлов»! Не говоря уже о... Хотя за мальчика не буду ничего просить. Не могу. Хотел бы, да язык не поворачивается.

— Мне нужна ваша подпись и родовая печать на виграмме. Только и всего. Отметка о выполнении услуги.

Старик поставил локти на стол и упёрся подбородком в замок сцеплённых пальцев.

— Услуга... Да, услуга. И часто вы таким занимаетесь?

Не понимаю, в чём дело. Не хочет платить? На здоровье! Я всё равно не внакладе: забил все «шкатулки» под завязку. Хватит на год вперёд, а то и ещё останется. И если повезёт, всё-таки соберу за месяц затребованную Вайли сумму, чтобы выкупить отцовское наследство.

— Я убираю заклинания, когда это требуется.

— И много людей умерло на ваших глазах?

Ох, старик, не туда ты полез, совсем не туда!

— Вашему внуку всего лишь не повезло.

— О да! Потому что им занялись вы.

Ещё и обвиняет? Да что творится на этом свете?! Или у меня вид бессердечного мерзавца, пришедшего требовать лишнюю монету за шёлковые кисти на саване?

— Я сделал всё, что мог.

— Но не захотели сделать больше!

Какие все вокруг умные, только поглядите! Со стороны любое чудо всегда кажется простым. Если я смог поддержать биение сердца несколько минут, ты уже спешишь сделать вывод, что и смерть оказалась бы для меня лёгким противником?

— Ваш внук был уже мёртв.

— Я видел его. Я слышал его слова! Последние... Он жил!

— Да. Пока мои пальцы сжимали его сердце.

— А вот за это с вас следовало бы спросить! — Проскрипел старик. — Вы разворотили всю спину моему мальчику!

Можно подумать, все прочие части тела остались в неприкосновенности... Да и «разворачивать» оказалось особенно нечего.

— Другого выхода не было.

— Вы говорите так, потому что хотите оправдаться?

— Я говорю то, в чём уверен.

Он вскочил, проявив неожиданную для преклонных лет прыть, и, доковыляв до меня, начал бросать мне в лицо все обвинения, которые успел придумать:

— Ах, уверены? Значит, вы точно знаете, на что способны? Так почему же... — Короткая пауза на восстановление сбившегося дыхания. — Так почему же вы бросили его?!

Бросил? Даже отказываюсь понимать. Дедуля сошёл с ума? Похоже. Но это уже не моя беда.

— О чём вы говорите?

— Вы могли сделать так, чтобы он жил! Хотя бы ещё немного...

Может быть, да. А может быть, и нет. Один шанс из сотни, не более. Думаю, моих сил хватило бы ещё на час. На полтора. И что потом? Оттянуть мгновение смерти? Зачем? Сейчас старику горсть упущенных минут кажется величайшей драгоценностью, но ведь каждое мгновение сверх предела только добавило бы боли. Нет, не ребёнку. Его родственникам. Потому что смотреть на страдания любимого человека не менее болезненно, чем корчиться в судорогах самому. Я это хорошо прочувствовал, когда смотрел, как умирает отец. И многое отдал бы, если бы мог, чтобы уничтожить вечность тех мгновений.

— Он был обречён.

— Вы не можете утверждать! Пришли бы другие маги, они...

— Они ничего не сделали бы. Ваш домашний маг ведь отказался даже заходить в залу, помните? А Кавари — хороший заклинатель.

Могу подтвердить, кстати. Опять же, собственным опытом: усыпили меня мастерски, сняв малейшее напряжение мышц, так что по пробуждению горькие воспоминания мучили только моё сознание.

— Но нашлись бы ещё лучше!

— Это пустой разговор, господин.

— Конечно, для вас он пустой! Не вам же хоронить собственного внука!

Да, не мне. И слава богам, что церемония пройдёт без моего участия. Ещё раз увидеть изломанное тельце... Не-е-е-е-ет! Предпочту уйти без оплаты.

— Я прошу всего лишь поставить подпись и печать.

— Печать? Ах да, вы же что-то там оказали... Снизошли к нам, несчастным...

— Я сделал всё, что мог.

— Потому что не хотели спасти мальчику жизнь!

— Он, действительно, сделал всё, что мог, дедушка. Оставь его в покое.

Мы со стариком повернулись одновременно, но если хозяин Оврага растерянно вздрогнул, выбираясь из сетей отчаяния при виде знакомого лица, то я, наоборот, на долгий вдох застыл столбом. Потому что не ожидал снова и при таких странных обстоятельствах встретить парня с больным ухом. Вернее, с ухом уже вылеченным.

— Брэвин, мальчик мой...

Обо мне, как об обидчике, было вмиг забыто, потому что старик кинулся обнимать последнего оставшегося в живых внука. Тот, надо сказать, с честью выдержал приступ неожиданной ласки, мягко высвободился из цепкой хватки сухих пальцев и проводил деда к двери кабинета:

— Я сейчас всё улажу и приду. Не волнуйся. Совсем скоро приду.

Когда утихомирившийся старик ушёл, юноша, по случаю траура одетый во всё чёрное и оттого кажущийся на редкость бледным, жестом предложил мне сесть.

— Благодарю, но не хочу задерживаться больше необходимого.

Жемчужно-серые глаза виновато блеснули:

— Вы должны простить дедушке его... горячность. Случившееся было слишком сильным ударом.

— Я не вправе кого-то обвинять или прощать.

— Ну да, конечно... Вы ведь сделали всё, что могли.

Не могу разобрать, насмехается он или говорит серьёзно, поэтому на всякий случай уточняю:

— Вы тоже верите в чудеса?

Юноша печально выдохнул.

— Нет. Я видел, во что превратилось тело Вэлина. Даже если бы он выжил... Жизни у него всё равно не было бы.

Ну хоть кто-то из семьи мыслит разумно! Хотя, собственно, больше никого и не осталось: теперь все тяготы хозяйства и прочих обязанностей лягут на плечи последнего из наследников. Потому что дедушка вряд ли долго ещё задержится на этом свете. Помочь продлить стариковскую жизнь может только одно. Женитьба Брэвина, причём скоропостижная, и куча вопящих и гадящих в пелёнки правнуков.

— Вы говорили, что вам нужно...

— Поставить подпись и печать на виграмме. Только и всего.

Юноша пододвинул к себе листок и внимательно изучил строчки составленного мной текста. Вереницу положенных слов я знал наизусть и мог написать, не глядя, а потому искренне удивился, когда Брэвин накрыл виграмму ладонью и поднял на меня недоумённый взгляд.

— Вы давно занимаетесь своим ремеслом?

— С совершеннолетия.

— И до сих пор делаете ошибки в бумагах?

— Ошибки?

— Я не нашёл здесь указания размера оплаты.

— Видите ли...

Он строго сдвинул брови:

— Вы потратили много времени и сил. Сколько они стоят?

— Я с лихвой окупил свои затраты. Вам не понять, но... Не нужно никакой платы.

— Вы снова заявляете то же самое?! Хорошо. Ваше право упорствовать. Но сейчас вы находитесь в моём доме, и покинете его только на моих условиях!

Ого, внучек пошёл весь в деда. Не знаю, как много потеряла королевская армия в лице юного Брэвина, но караванные пути точно скоро начнут стонать!

— Это не упорство. Разбирая заклинание, я обеспечил себе заготовки для собственной будущей работы. Поверьте, они стоят много дороже, чем сутки труда!

Жемчужины глаз угрожающе потемнели:

— А остальное?

— Остальное?

— Вы... Ваши старания позволили дедушке попрощаться с Вэлином. Жаль, что я не успел, но... Я также должен вас поблагодарить.

— Это была не услуга.

— А что же? Хотите сказать, что по собственному желанию старались продлить жизнь моего брата? Просто так?

Скорее, по собственной глупости. Пообещал, а потом отступать стало поздно. Хотя надо было сразу оборвать страдания ребёнка. Смалодушничал, дура-а-ак...

— Я должен был так поступить.

Юноша напряжённо расширил глаза:

— Должны? Кому?

— Самому себе. Я мог сделать и сделал. Не думая о вознаграждении.

— Тогда позвольте подумать мне.

— Не нужно.

— Ваше упрямство...

Я сгрёб в горсть воротник траурного камзола, подтянул Брэвина к себе и, чётко выговаривая каждое слово, произнёс:

— Моё упрямство — моё дело. Не заставляйте меня сожалеть о знакомстве с вашей семьёй, ибо, клянусь Всеблагой Матерью, я уже близок к пределу своего терпения!

Он промолчал, благоразумно дожидаясь, пока моя ярость схлынет. Но решающее слово всё же оставил за собой:

— Тётя сказала, ваши глаза были совсем мокрыми, но ни одной слезинки так и не пролилось... Наверное, вам надо было родиться воином, а не магом, но боги решили иначе. И решили верно. Потому что воевать приходится не только с оружием в руках.

— Ну зачем мне всё это?!

Глухой крик, вырвавшийся из глубин горла, мгновение повисел в воздухе, но с первым же порывом ветра взлетел под облака и умчался в неизвестные дали.

Очертания мрачного и снаружи, и внутри замка давно растаяли среди листвы, стоило мне только спуститься по склону оврага (да, того самого, давшего название поместью) в узкую долину, по которой пролегала дорога к Саэнне. Долгая дорога. С десяток миль, не меньше. А солнце уже ушло из зенита, и это означает, что я доберусь домой только к вечеру. Потому что ноги переставлять не хочется. Никак. Да ещё и жарко.

Конечно, можно было бы попробовать вытребовать Портал для возвращения в город, но у обитателей замка сейчас множество других забот помимо удобств моего путешествия. Да и не надо. Не хочу никого видеть, тем более так скоро. И себя не хочу видеть, даже в глади озерца, на берегу которого присел на корточки, чтоб умыться тепловатой водой.

И как мне удаётся поворачивать к себе жизнь именно неприглядной стороной? Почему мои дни не могут проходить легко и незатейливо? А потому. Сам виноват. Неряха. Догадывался, к чему может привести порыв души? А как же! И всё равно, назло неизвестно кому, но шагнул в очередную грязную лужу. Дитя малое, право слово... Дитя малое, неразумное. Сколько вокруг взрослых людей, с которых стоит брать пример? Много. Один Трэммин чего стоит! Почему бы мне не взять на вооружение дядины принципы? А вернее, отсутствие всех и всяческих принципов. Главное что? Собственное благополучие, а не чужие трудности. Ребёнок попался в ловушку чужой беспечности? Что ж, не повезло, только и всего.

Но будь я проклят, если позволю, чтобы подобное невезение настигло ещё кого-нибудь!

Водяное зеркало разбилось от удара кулака, оросив мокрыми осколками лицо.

Надо успокоиться и подумать. Брэвин вспомнил, в какой лавке покупал амулет для брата, стало быть, мне известно хотя бы начало пути. И я пройду по нему! Так далеко, как получится. Нет, так далеко, как смогу!

Мои старания жить по правилам только мешают, это верно. Но мешают МНЕ, а не кому-то другому. Зато все прочие действуют без оглядки на любые законы. Как могло случиться, что к продаже был допущен недоделанный амулет? Или маг-оценщик не усмотрел угрозы в торчащих во все стороны обрывках заклинания? И такое возможно. Плохо понимаю, как мои коллеги по цеху вообще занимаются чародейством. Вообще не понимаю. Они же не чувствуют нити пальцами, как я, а просто смотрят. Но ведь зрение легко может и подвести, и обмануть... Что-то в существующих правилах плохо продумано. Или не продумано вовсе.

Расходящиеся кругами волны на поверхности озерца сменились прежней гладкостью. Вода всегда возвращает себе спокойствие, и этому мне следует у неё поучиться. Да, именно так. Я знаю, как действовать, и когда найду недомастера, зачаровавшего амулет...

— Эй, ты что там делаешь?

Ни минуты покоя. Правда, а стоило ли ожидать иного в городских предместьях? Отпрыски богатых семейств выезжают сюда на прогулки или охоту чаще, чем мне приходится выходить из дома. Ни за что не стал бы болтаться в седле по такой жаре, но им нравится. И пусть. Только зачем тормошить других?

Встаю, делаю вид, что кланяюсь. По крайней мере, за поклон моё движение вполне может сойти. И сходит, судя по насмешкам на безусых лицах.

Бляха, удостоверяющая, что моё имя внесено в Регистр, спрятана в сумке, так что для кавалькады юных любителей охоты я или селянин, или слуга из близлежащего поместья, или подмастерье, отлучившийся из города по делам своего хозяина. Так будет даже лучше. Всё равно гордиться нечем.

— Так чем занимаешься?

А заводила у них девица. Румяная, бойкая, с отрывистыми движениями. Такая нескоро выйдет замуж, потому что ей ни один мужчина по нраву не придётся. Да и не красавица. Это в ближайшие годы, пока лицо будет оставаться свежим и юным, вроде и кажется смазливой, а когда начнёт взрослеть... Слишком крупные черты. Но зато характер есть, а он обычно многое искупает.

— Рыбу ловлю.

— Ры-ы-ыбу? — Насмешливо тянет охотница. — Что-то у тебя ни сетей, ни удочки нет. Врёшь благородным господам?

— Почему же вру? Не вру ни слова.

— А чем докажешь?

Я для тебя кто, милая? Ярмарочный шут? Извини, праздник ещё не наступил.

— Надо доказать?

— Это в твоих интересах.

И хлыстом нарочито многозначительно поигрывает... Ясно. Просто так от меня не отвяжутся.

Один ботинок долой. Второй. М-да, подмётки начинают болтаться, надо будет зайти к сапожнику, подновить. Штаны закатаем выше колен. Не хватало мне ещё в мокрой одежде шататься! На жаре подхватить простуду легче лёгкого, а болеть нельзя. Ни-ни.

Хорошее дно в озерце, песчаное. Правда, песок грубоват, но сейчас для усталых ступней лучшего ковра не придумаешь. Потешу публику, а заодно передохну. Рыбу, значит, хотите увидеть? Будет вам рыба.

В воде тоже есть нити. Свои. Они гуще, чем в воздухе и ощутимее, но зато и движение можно уловить издалека. Задолго до того, как твой противник почувствует опасность.

Нырк! Ладонь раздвигает водяные пласты не хуже юркого угря, следует за потревоженными нитями, нащупывает чешуйчатое тельце, пальцы подцепляют рыбину за жабры и тянут вверх. На воздух.

Карпик. Небольшой, но и такого хорошо пожарить на обед. А ещё можно сварить похлёбку.

— Вот и рыба.

Девица разочарованно кусает губу:

— В самом деле... Давай её сюда, получишь монету.

Смотрю на гордо вздёрнутый нос и уверенную посадку голову. Долго смотрю. Потом ослабляю захват, и карп, воспользовавшись случаем, выскальзывает из моих пальцев обратно в воду. Возвращается домой.

— Ой, уронил.

— Смеяться вздумал?!

И в мыслях не было. Мне сейчас вообще не до смеха.

— Давно тебе никто не показывал, как господам служить?

— Да ну, пусть его... Мы только теряем время, — попробовал урезонить девицу один из её спутников.

— Хорошо, не станем задерживаться. Ты! — Взмах хлыстом в сторону сопровождающих охоту слуг. — Поучи-ка его!

Каблуки изящных сапожек, выглянувшие из-под юбки, впиваются в лошадиные бока, поднимая животное едва ли не на дыбы, и кавалькада во главе со вспыльчивой предводительницей уносится прочь.

Ярко-жёлтые, синие, изумрудные, алые полотнища ткани над лошадиными крупами. Стая беспечных бабочек. Где-то совсем рядом люди убиты горем, но вам нет никакого дела до чужих бед... Наверное, так и следует жить. И мне пора бы научиться.

— Шутник, значит?

О, мне достался настоящий брат-близнец Дрора. Столь же сосредоточенный на исполнении приказа, пусть и дурацкого. А вот арапник, кольца которого привычно разматывают мозолистые руки, серьёзная вещь, может изуродовать. Или забить до смерти. И хотя подобной задачи перед слугой не ставили, надеяться на пощаду глупо. Потому что властью для того и наделяют, чтобы её пользовались.

— Знаем мы таких шутников... Только они долго не смеются.

С нескрываемым сочувствием вдыхаю и выдыхаю жаркий летний воздух:

— Над тобой не смеяться, а плакать впору.

— Это ещё почему?

— А ходишь по краю, сам того не замечая... Вот-вот ведь оступишься.

Он не понял шутку, потому что я не шутил. Кончик кожаного жала дёрнулся, готовясь взмыть в воздух и добраться до намеченной жертвы.

Почему меня никто никогда не слушает? Предупредил же. По-честному. А помрёт, обижаться будет... Хотя, могут ли мёртвые обижаться на живых?

С кнутом справиться не труднее, чем с ножом. Правда, уйти от удара не получится, но оно мне и ни к чему. Мне нужно поймать, удержать, подтянуть и...

Занавеси колыхнулись едва заметно, но сие обстоятельство следовало списать на везение метателя, а не на умысел, потому что и я сам не взялся бы рассчитать бросок, неспособный потревожить пространство. Соединённые шёлковым шнуром свинцовые шарики, бешено кружась, пронеслись над дорогой, наткнулись на шею моего противника и с весёлым свистом обвились вокруг неё. Мужчина почувствовал неладное слишком поздно, ослабить удавку или подставить под неё пальцы не успел и, спустя вдох, рухнул лицом в траву. Только ли от удушья? Не знаю. Говорят, незаметных глазу способов отправить человека за Порог придумано столько, что хватило бы на всех ныне живущих.

Я немного полюбовался на шею несостоявшегося палача, ядовито синеющую под витками шнура, потом повернулся к своему... м-да, спасителю, как ни крути. Хотя из этих рук я не хотел бы принимать ни жизнь, ни смерть.

— А ты беспокойный, — заметил убийца, поправляя складки лавейлы, сбившейся на сторону во время поспешного броска.

— Как хочу, так и живу.

— Смотри, если пыл не умеришь, долго не протянешь.

— Тебя не спросил!

— О, мы сменили тон? Браво! Неужели я, наконец-то, вижу на твоём лице какие-то человеческие чувства?

Он ещё будет издеваться? Сволочь. Да, я стараюсь мало двигать мышцами, потому что иначе онемение становится заметным для окружающих. А перекошенное лицо никого не красит.

— Что тебе нужно?

Беспечно пожимает плечами:

— Ничего.

— Тогда зачем ты здесь?

— По делу. Я, знаешь ли, тоже заказы беру. Только не на чарование.

— Охотишься на кого-то из этого молодняка? Скатертью дорога.

Убийца тряхнул вороной чёлкой и с деланным возмущением обратился к синей вышине:

— Как низко пал наш мир! Даже простой благодарности за благое дело не дождёшься.

— Я не просил помогать. Сам бы справился.

— Знаю. Только не твоё это призвание, убивать. Да и... Слышал, как говорят? Мастер, проливающий чужую кровь, теряет свой Дар. С каждой капелькой.

— Я не верю в легенды.

Во взгляде, удивлённо вернувшемся с небес на землю, сверкнуло искреннее сожаление:

— А они в тебя? Вдруг да верят? Так что оставь мне моё, а сам делай то, что у тебя хорошо получается!

— Зачем ходишь за мной? Следишь, чтобы не сбежал? Выжидаешь, пока клинок будет готов, а потом прикончишь? Так вот, господин Тень, мне твои игры уже поперёк горла стоят. Хотел убить, убей. Или я убью тебя.

Он задумчиво склонил голову набок, в очередной раз осматривая меня с носков до макушки. Прошёлся полукругом, упруго пружиня на каждом шаге.

— А зачем?

— Что?

— Зачем убьёшь? Разве я тебе хоть чем-то угрожал?

— А и угрожать не надо. Довольно того, что сделал. Думаешь, я совсем дурак и не догадался, почему ты притащился в лавку в одном из своих обличий?

Убийца заинтересованно предложил:

— Ну-ка, объясни! Послушаю с удовольствием!

— Потому что собираешься убрать свидетелей. И убрать всех подчистую, потому что меня одного тебе показалось мало. Вот что я скажу: сейчас у тебя есть возможность это сделать. Здесь. Потому что как только доберусь до города, охотник и добыча поменяются местами. Думаешь, не смогу одержать над тобой верх?

Он скрестил руки на груди, печально рассматривая примятую траву под своими ногами. Постоял, вздохнул, глубоко и протяжно, потёр переносицу усталым жестом учителя, уроки которого никак не хотят усваивать нерадивые школяры.

— Может, и сможешь. Я видел, на что ты способен, так что зарекаться не буду. Но боги... какой же ты идиот! Значит, свидетели мне не нужны? Вот умора... И ты ни мгновения не думал, что я не стал прятать лицо просто потому, что... Доверяю тебе. Как другу.

Алый шёлк лавейлы взвился, дразня взгляд затейливой вышивкой. Тень уходила. Туда, где фыркал и переступал с ноги на ногу невидимый мне из-за деревьев конь. Уходила не торопясь, словно до последнего мгновения ждала вдогонку каких-то слов. Хотя бы одного. Словно на что-то надеялась.

Но я мог только молчать и смотреть.

— А ну иди сюда сейчас же! Спускайся, кому говорят?!

Ха, так она и послушалась! Феечки — народец непоседливый, а воздушные — самые беспокойные из всех. Зато они хорошие посланники. Самые быстрые. Хотя злые языки поговаривают, что лучше отправлять с поручениями земляных faye: уж те точно доберутся до указанного места и не переврут ни единого слова, пусть и запоздают на день-другой...

И всё-таки, детям воздуха охотно прощается легкомысленность и беспечность. За красоту прозрачных крыльев и словно сотканное из тумана тельце, желанное, как летняя прохлада. Я, когда был маленьким, как и все юные маги, мечтал вырасти и приручить не один десяток феечек, которые весело парили бы под потолком просторного и богатого дома, радуя глаза и сердце своим неугомонным нравом...

Мечтал. И что случилось с моими мечтами? Ничего. Благополучно скончались, так и не приблизившись ни на шаг к воплощению. А вот этому пареньку повезло много больше.

Хотя, судя по взлохмаченным рыжеватым вихрам и изрядной усталости на лице, сам он считает иначе. И азартно мечущаяся из угла в угол феечка делает всё, чтобы её хозяин проклял тот день, когда занялся приручением. Вот ведь зараза! Главное, озорует не со зла, а просто в силу невесомого, как пух, характера. Но если не успокоится, рискует разозлить мага, и тогда... Добьётся развоплощения. Полного. Правда, краем уха я где-то слышал, что многие феечки были бы рады вернуть себе прежнее существование, лишённое сколько-нибудь осязаемой плоти, а потому вполне можно заподозрить в полупрозрачном создании стремление вернуться к истокам. Хм. В другое время я бы не стал препятствовать чужому желанию, но сейчас вынужден. Хотя мне и неприятно вмешиваться.

Ледяные ручейки скользнули в сосуды, вытесняя кровь, и кожу ладоней начало пощипывать. Говорят, в северных землях не все дни в году тепло, а бывает эта... как её? «Зима». Когда вокруг становится очень холодно. Наверное, то, что я чувствую, готовясь к охоте, очень похоже на мороз. Эх, хотелось бы сравнить! Может, когда-нибудь выберусь из Саэнны посмотреть мир. Или лучше сразу отбросить дурацкие надежды? Всё равно, пока и носа не смею высунуть. Кому во всём остальном мире нужны мои умения? Вот когда научусь заклинать хоть немного полезных вещей, тогда и... Буду думать о путешествиях.