Распутин наш

Глава 19 Geheime Mächte[49]

В Германской империи Восточная Пруссия была самой дальней окраиной. Для немцев «Кёнигсберг» звучал примерно так, как для русских «Владивосток», но только географически. Пруссия — центр, «откуда есть пошла земля» германская, точка сбора разрозненных княжеств в могучую империю, с которой считаются все мировые державы. По этой причине, а также благодаря врожденной немецкой рачительности, эти земли обхаживали вдумчиво и тщательно. Развитая инфраструктура, брусчатка даже в маленьких селах и, конечно, огромные, красивые школы. Бисмарк после победы над Францией сказал: «эту войну выиграл прусский школьный учитель», скромно умолчав о тех гигантских вложениях в образовательную систему, инициатором которых он являлся. Школы — такие же прусские доминанты, как кирхи. Помнится, и в Петербурге до войны лучшие учебные заведения держали немцы.

Традиционно аграрная Пруссия в начале XX века стала очень индустриальной. Немцы были законодателями промышленности и в Средние века, затем порядком отстали от англичан, но при Втором рейхе всё наверстали. Крупнейшими промышленниками Европы начала XX века были англичане Армстронги, за ними — немцы Круппы, и только потом — русские Путиловы. Рур, Силезия, Дрезден, Гамбург… Пруссия была далека от производственных гигантов, но что-то промышленное тут располагалось чуть ли не в каждом городке.

Лицо прусских городов — совершенно особое. Немцы всегда жили в крайнем дефиците ресурсов, и единственный способ выжать максимум из минимума — его структурировать. Отсюда особая немецкая музыка, философия, орднунг. В архитектуре, как в зеркале, отразились литературные и музыкальные начала. Литература — это сюжет и слог. Тут каждый старый дом рассказывает свою историю. Музыка архитектуры — это её ритм. Немецкие дома потрясающе ритмичны, чётки. Их строгость линий «слушаешь» взглядом. Доминирует «квадратиш-практиш-гут». Но излюбленный прусский приём — одна очень веская деталь, вписанная в строгую геометрию здания. Возможно, эта традиция восходит из ганзейских времен, когда не было почтовых адресов, и каждый дом-мелодия имел скульптуру-символ или имя, будь то исполняющий её музыкант, финальный аккорд или просто название песни.

Тильзит, расположенный в 130 километрах от Кенигсберга на приграничном Немане, полностью отвечал всем прусским традициям, поэтому полковник Вальтер Николаи, начальник самого могущественного управления Германской разведки, подчиненной непосредственно кайзеру, любил тут бывать. А может быть и потому, что именно здесь он состоялся, как уникальный специалист по тайным операциям. Одиннадцать лет назад начальник русского отдела III-b полковник Лауенштайн пришел к выводу, что Россия, потерпев поражение в войне с Японией, направит оружие против Германии. Необходимо было создать сильную секретную службу на Востоке, и он решил поручить эту задачу молодому перспективному Николаи. Всего за два года Вальтеру удалось превратить Кенигсбергский разведывательный пункт в главный форпост и рассадник шпионажа против России. Пограничный Тильзит стал резиденцией и конспиративной явкой для его лучших агентов, работающих на Востоке. С 1906 года он хотя бы пару раз в год приезжал сюда под разными предлогами и напитывался энергией, прогуливаясь в тиши парка Якобсруэ, заходя в Тильзитский театр и Реформаторскую кирху, проходя мимо крошечных трамвайчиков, снующих по площади Макса фон Шенкендорфа, и неизменно заканчивал променад у грандиозного корпуса драгунских казарм — достойного преемника тевтонских замков. Огромное капитальное здание внушало ощущение надёжности и полностью оправдывало название «Пограничная земля».

В 1914 году Николаи изменил своей традиции. 23 августа конный отряд кирасиров Его Величества под командованием штабс-ротмистра Чебышева вошел в город. Следует признать: установился довольно мягкий оккупационный режим, а культуру русских отмечали многие обыватели. Русские офицеры, в массе своей носители специфической корпоративной этики, идеалов офицерской чести и достоинства, определили соответствующее отношение к мирным бюргерам. Да, комендантский час ограничивал передвижение. Согласно военному положению, выход из домов после 9 часов вечера запрещался. Более того, на город даже наложили контрибуцию в размере пятидесяти тысяч марок. Но, с другой стороны, для поддержания эффективного снабжения сельскому населению разрешалось въезжать и выезжать из Тильзита. Были открыты школы, работали рестораны, кафе, торговали в магазинах и на базаре. Пользуясь этим, агенты Николаи ни на один день не прекратили свою работу, шастая под видом бауэров по оккупированной зоне и исправно поставляя в Кенигсберг свежую информацию о дислокации и передвижениях армии противника. Русский поэт Сергей Александрович Соколов, писавший под псевдонимом Кречетов, побывав здесь в начале сентября, оставил в дневнике следующие строчки: «Вот и Тильзит позади с его внушительными памятниками, с его модными кафе и магазинами, с его кокетливыми виллами, с его подвижной, но молчаливой уличной толпой». Тонко и остро чувствующий, он уже тогда видел некую зловещую ауру внешне мирного спокойного населения.

Немцы всегда оставались патриотами-националистами, не изменив себе и в 1914 году. Несмотря на все милые улыбочки и приветствия, они воспринимали царские войска как врагов-оккупантов. Очень скоро русские солдаты на собственной шкуре ощутили «миролюбие» тильзитцев… В ходе ожесточенных боёв и русского отступления, когда после гибели всех офицеров окруженные противником остатки одной из рот и сотни хотели сдаться, немцы расстреляли их из пулеметов. Раненых, по показаниям очевидцев, «мирные» бюргеры-пруссаки «обливали керосином и сжигали».[50]

С тех пор Николаи в Тильзите не был. Последние два года — безвылазно на Западном фронте. И вот его срочно выдёргивают обратно на Восток с требованием найти какой-то секретный штаб русских, управляющий неожиданно удачным наступлением, обеспечить свежей разведывательной информацией ставку в Спа, пресечь деятельность вражеских шпионов в тылу германских войск. «Хорошо, что не потребовали силами моих агентов отбить Митаву, — подумал Вальтер. — Это было бы логичным завершением».

Прибыв в Тильзит и получив у коменданта ключи от своей старой явочной резиденции, разведчик добрался до неё только к вечеру. Весь день ушёл на выяснение расположения штабов и частей, держащих приблизившуюся линию фронта, получение от начальников оперативной информации. Добрался до скромного домика на окраине города на Ragniter Strasse, когда стемнело, совершенно разбитый, уставший, как собака, с нестерпимым желанием принять душ и уткнуться в подушку. Остановив машину перед самым входом, отпустив денщика, легко вбежал по ступенькам, повозился с замком, прошёл в прихожую, с наслаждением скинул осточертевшую тяжелую шубу и стянул перчатки. Шагнул в гостиную, протягивая руку к выключателю.

— Не стоит включать свет, Вальтер. Электричества всё равно нет, — раздался в темноте тихий, вкрадчивый голос.

Николаи застыл, мгновенно просчитывая ситуацию. Убивать его явно не собирались. На ограбление тоже не тянет — разговор был бы другим. Гость расположился обстоятельно, проник в помещение вполне профессионально, не оставив следов взлома. Может, коллега? Интересно из какой службы? По акценту похож на поляка, а они сейчас работают на всех.

— Свечи должны быть в комоде на верхней полке. И можно затопить камин.

— Не терпится рассмотреть меня поближе?

— И это тоже. Но прежде всего — не выношу холод и сырость.

— Желание пациента — закон для эскулапа, — хмыкнул голос, — валяйте. Надеюсь, не возражаете, если я на правах гостя побездельничаю, пока вы занимаетесь благоустройством?

Николаи полностью сориентировался в тёмной комнате. Вычислив, где находится возмутитель спокойствия, решил, что успеет выхватить «Маузер М1910» и резко сунул руку в карман, а когда поднял глаза, к лицу стремительно приблизился какой-то посторонний предмет. Уклониться или закрыться не хватило времени…

Он очнулся в неудобной позе, опутанный веревкой, как муха — паутиной, да ещё и подвешенный за ноги к крюку вместо люстры. В гостиной горели свечи в подсвечниках, а у камина колдовал немолодой Flügeladjutant. Голова раскалывалась, глаза застилала розовая пелена, и разглядеть его никак не получалось.

— Честно говоря, я крайне разочарован, — разжигая огонь, притворно вздохнул гость. — Букетно-конфетный период нашего знакомства закончился так стремительно, что я едва успел заметить, как вы перешли к битью посуды. Пришлось пожертвовать великолепной цветочной вазой для нейтрализации ваших примитивных планов насчет меня. Если вы будете настаивать на своём праве хулиганить, мне останется подождать минут десять, пока у вас случится кровоизлияние в мозг, аккуратно снять и уложить ваше тело, чтобы нашедшие вас утром смогли констатировать смерть от инсульта, вызванного переутомлением. А я ведь тащился в такую даль совсем не для подобного финала…

— Кто вы, и какого чёрта вам здесь надо? — прохрипел Николаи, чувствуя, что сознание меркнет.

— Вот это правильный вопрос. Я так рассчитывал, что вы зададите его вместо того, чтобы хвататься за пистолет. Несмотря на всю пикантность положения, я прибыл, чтобы спасти вашу тощую задницу, полковник.

— Снимите меня, — прошептал Николаи, ловя губами воздух, ставший вдруг колючим.

Второе «пробуждение» было не в пример комфортнее. Он лежал на диване с прохладным компрессом на лбу, прикрывающим массивную гематому, а гость умело массировал ему голову, из-за чего головная боль, мучившая Вальтера с утра, уже не так сильно колола шилом виски.

— Не хотите меня развязать? — спросил полковник, попробовав выпростать руку и почувствовав, что всё также крепко и надёжно «упакован».

— Хочу, — кивнул гость, — но сомневаюсь в вашем благоразумии. Если вы пообещаете вести себя хорошо…

— Обещаю, чёрт вас побери! — проворчал Николаи.

Гость дёрнул какую-то петлю, и путы, стягивающие тело, распались, будто их и не было. «Фокусник, — подумал полковник, ожидавший, что процедура развязывания займет гораздо больше времени, — действительно профессионал…»

— Итак, о чем же вы хотели со мной поговорить? — спросил Николаи, ощупывая след от цветочной вазы на лбу и устраиваясь поудобнее на диване.

— О многом. Но предупреждаю, полковник, воздержитесь от гусарских замашек. Ваша подготовка кабинетного аналитика превращает любые попытки стрельнуть или ткнуть в меня чем-нибудь острым в разновидность особо изощрённого суицида. Поэтому предлагаю не планировать силовые акции. Я действительно не намерен вас убивать, но если не оставите мне выбора…

Николаи молча кивнул, ощупывая цепким взглядом лицо и фигуру собеседника. Форма на нём сидела безупречно, глаза-угли и властные носогубные складки выдавали привычку повелевать. Но что-то в облике гостя было неправильным, неестественным, и эта дисгармония выбивала из колеи, раздражала, не давала сосредоточиться.

— Очень удобный мундир! — перехватив взгляд разведчика, улыбнулся «Flügeladjutant», — я всегда отдавал должное прусским модельерам, умеющими совместить практичность со строгим изяществом. Не переживайте, я не украл его, не ограбил и не раздел подданного кайзера. Местный портной уступил мне форму в связи с безвестным отсутствием хозяина…

— Как вы меня нашли? Я приехал в Тильзит только утром.

Губы гостя тронула снисходительная улыбка.

— Вы даже не представляете, насколько болтливы бывают провинциальные штабисты при виде флигель-адъютантских погон. Но я им благодарен. Если бы не их словоохотливость, мы бы с вами разминулись…

— За этот маскарад вас повесят…

Глаза гостя нехорошо сузились и вспыхнули.

— Все там будем. Тайные операции предполагают подобные риски. Понимаю, погибнуть с оружием в руках — священный долг и честь для самурая… Не вздёргивайте брови. Вам хорошо известны японские обычаи, а мне — ваше восхищение ими…

— Хм, что ещё вам известно обо мне?

Жесткая складка на лбу гостя разгладилась.

— О! Весьма многое. Мне особенно нравится определение разведки, записанное в вашем дневнике перед самой войной, с которым я полностью согласен.

Гость прикрыл глаза, обращаясь к своей памяти, однако Николаи заметил, что его рука в кармане галифе остаётся напряженной и сжимает там не носовой платок.

— «Война в условиях мира», — произнёс гость, раскрыв глаза и упёршись взглядом в разведчика, — «таково истинное определение роли разведывательной службы в настоящее время. Разведывательной службе нельзя нанести удар разоружением, так как пропаганда, являющаяся важной чертой разведки, заменит военные операции и превзойдет по своей эффективности просто политическое оружие… Поэтому разведывательная служба стоит на пороге новых задач».[51] Великолепно! Не в бровь, а в глаз! Именно из-за этих слов я искал встречи с вами, а не с кем-либо другим…

— Это единственные строки из моего дневника, которые вам известны? — тихо спросил Вальтер. Он почувствовал, как на лбу предательски выступила испарина, а лицо залила мертвенная бледность, но контролировать собственные эмоции был уже не в силах.

— Конечно нет! — радостно возразил гость. — Ваш дневник — презанимательная вещица, достойная быть учебным пособием в разведшколах всего мира. В нём удивительным образом сплетены простые человеческие эмоции и глубокий анализ происходящих событий. Например, очень трогательно было читать ваши слова об ушедшем канцлере… Если не ошибаюсь, это было год назад. «Когда я, проведя всю ночь без сна, пришел к нему без четкого и ясного результата с проектом набросанной телеграммы, он её прочитал, затем обратился к какой-то папке бумаг на его письменном столе, покопался в них, вытащил какой-то листочек, сказал: „Я это дело представляю так“ — и прочитал мне составленный им самим проект предполагаемой директивы. Он нашел решение, которое я как профессионал так и не смог найти. На этом проекте мы и остановились. Я был буквально потрясен своей неспособностью исполнить именно это дело, пошел к шефу центрального отделения полковнику Фабеку, который занимался кадровыми вопросами в Генеральном штабе, и все ему рассказал. В ответ я услышал: „Утешьтесь, дорогой Николаи, еще чаще это происходит с каждым вторым сотрудником Фалькенгайна“».[52] Скажу откровенно, был очень тронут, прочитав столь нежный пассаж такого сурового человека, как вы. Я даже перестал сердиться на вашу реплику «я держу русских в кулаке», хотя всегда испытывал непреодолимое желание зажать в кулак ваши собственные тестикулы…

— Вы русский?

— Я часто слышал этот вопрос, и каждый раз в нём звучит некоторое пренебрежение к моей нации. Это у вас врожденное или благоприобретенное? Просто интересно, в каком западном университете читают курс, как правильно презирать и ненавидеть русских? Спрашиваю, потому что немецкая, французская и английская школа русофобии практически идентичны, что навевает подозрения в наличии некоего единого общеевропейского базового образования. Да, полковник, я — русский.

— Ваше лицо мне знакомо. Мы встречались?

— Хороший вопрос — это вопрос, заданный дважды. Думаю, вы своим упорством заслужили, чтобы ваше любопытство было частично удовлетворено. Тем более, что для дальнейшего разговора требуется определенная развиртуализация. Извольте…

Одним движением руки Распутин перевернул мохнатую папаху, прижал ее к подбородку, превратив в эрзац бороды, насупил брови, выпучил глаза, и на Николаи взглянуло лицо, многократно виденное в газетных репортажах и на частных фотографиях.

— Нет, не может быть…

— Почему?

— Невежественный тёмный сибирский мужик… свободно говорящий на немецком, носящий форму, как кадровый военный… Невозможно… Признайтесь, что всё происходящее — грандиозная мистификация…

— Вот в этом и есть ваша главная проблема, полковник! — от глаз Распутина к вискам побежали лучистые морщинки, — вы постоянно лезете в Россию, не зная её. Поэтому всё, происходящее с вами, списываете на мистицизм. Однако, вернёмся к нашим баранам. Вы готовы завершить вступительную часть и поговорить по существу?

Николаи неожиданно понял, что мозг перестал кипеть. Мысли прекратили бегать по кругу. Мир вернул себе чёткость линий и логику событий. Теперь ему стала понятна причина приближения к русскому престолу этого человека, двуликого Януса, способного перевоплощаться из шута в загадочного воина «ниндзя». Вместе со спокойствием вернулась и способность к сопротивлению.

— Независимо от того, что вы мне сообщите, — Николаи подбирал слова осторожно, пытаясь быть максимально убедительным, — Вы должны прекрасно понимать, что я не смогу позволить уйти человеку, обладающему такой информацией обо мне.

— Не преувеличивайте роль своей личности в истории, — поморщился гость, — конкретно сейчас вы действительно имеете возможность влиять на судьбу европейского континента, но если продолжите жевать сопли, упиваясь чувством собственного величия, меньше чем через год, вас рассчитают, как прислугу, и дальнейшее существование будет наполнено восхитительными приключениями овоща на грядке. Хотя и это не самое страшное…

Распутин приблизился к полковнику вплотную так, что лицо разведчика обдало его горячее дыхание.

— Самым печальным для вас, полковник, окажется неожиданная публикация ваших дневников в газетах, где, кроме вышеупомянутых проверяемых сведений, будут аккуратные вставки, неоспоримо свидетельствующие о вашем давнишнем и тесном сотрудничестве с разведками Антанты, результатом которого стали досадные неудачи германского оружия в 1916 году, включая последнюю наступательную операцию русских войск под Митавой… Гинденбург с Людендорфом ломают голову над вопросом — отчего это Радко Дмитриеву вдруг удалось так легко, играючи, расправиться с 8й армией. И тут им в руки попадёт простое и понятное объяснение… Как думаете, что сможет спасти вас лично от виселицы, а вашу фамилию — от несмываемого позора? Если я ровно через сутки не появлюсь в нужное время в нужном месте, это произойдёт с вероятностью восхода Солнца.

«Чёрт возьми, как беспардонно, нагло, подло и… элегантно», — подумал про себя Николаи.

— Вы хотите, чтобы я на вас работал? — спросил он Распутина.

— Полно-те, Вальтер, — гость занял прежнее положение, расслабленно откинулся на спинку стула, и только правая рука в кармане галифе все так же оставалась неподвижно сжатой, направленной в сторону разведчика. — Вы окончательно рехнулись в своей шпиономании. Вы ничего не можете сообщить из того, что я ещё не знаю. Скажу больше — у вас нет и половины информации о самой Германии, имеющейся у меня. Вы никак, нигде и ничем не можете мне помочь, как разведчик и носитель секретов.

— Тогда что же вам нужно? — простонал Николаи…

— Я повторяю, — терпеливо произнёс Распутин, — я приехал сюда, чтобы спасти вашу личную репутацию и одновременно помочь вам спасти Германию от неминуемой катастрофы.

— Вы про это русское наступление? — небрежно хмыкнул Вальтер, — оно будет легко парировано…

— Полковник, — в голосе Распутина прорезалось раздражение, — не пытайтесь выглядеть глупее, чем вы есть на самом деле. Можно парировать митавское и еще десять наступлений, но сути это не меняет. Вы же сами писали: «Правительство, чей Генштаб может предвидеть минимальные колебания акций на медь, сталь, хлопок, шерсть на бирже, а также следить за производством бензина и пищевых продуктов, нужных для армии, — такое правительство выигрывает сражение, ещё не начав войны».[53] Так соберитесь с мыслями и посмотрите правде в глаза — у Германии физически отсутствуют ресурсы, необходимые для победы.

— А вот тут я бы с вами поспорил, — вскинулся Николаи…

— Не надо спорить со мной, — перебил полковника Распутин, — поспорьте лучше с цифрами! Да, Германия накануне войны по уровню индустриального развития стояла на втором месте после США, обогнав Англию и Францию. Добывала двадцать восемь миллионов тонн железной руды, выплавляла девятнадцать миллионов тонн чугуна, примерно столько же, сколько все страны «Тройственного согласия», вместе взятые. Однако сейчас выплавка упала на 35 % и продолжает уменьшаться, а это значит, что производство вооружения тоже будет неминуемо падать. Производство пороха так и осталось «узким местом», недостаёт хлопка, селитры, пиритов, камфары, глицерина. Импорт пороха и его компонентов в 1916 году составил четырнадцать тысяч тонн вместо тысячи в 1914, а это совсем нехороший звоночек. Как бы не пришлось запасы стали пускать на копья и мечи. Но самое страшное — это голод, вековой источник всех бунтов и восстаний. Если до войны калорийность дневного питания одного человека в среднем составляла три тысячи шестьсот калорий, то начиная с 1916 года германский рабочий в день получал лишь треть от этого. Потребление хлеба сократилось на 55 %, мяса и жиров — в четыре раза, до килограмма мясных субпродуктов в месяц. Это, полковник, — шах и мат. Парировать его нечем. Нет рабочих рук. Крестьянским трудом занят почти миллион военнопленных. Нет удобрений — всю химию забирает война. И нет никаких способов переломить катастрофические тенденции, а значит, вслед за голодной зимой последует голодное лето… Потом в войну вступит Америка и станет совсем тоскливо…

— У меня есть стопроцентные гарантии американского нейтралитета…

— Выбросьте их в мусорный ящик! Ваши источники — Мюриэлл Уайт, графиня Зер-Тосс, корреспонденты Джордж Юстис, Пассер Стромм, Герберт Кори, общаются с политиками второго эшелона, а решения в Америке принимают совсем другие люди. Они сейчас просто ждут, когда вы объявите о тотальной подводной войне, чтобы использовать её как повод… Хотя, если не будет этого, они найдут другой и вмешаются, твердо убедившись, что перелом наступил, пора добивать и делить.

— Вы нарисовали такое жуткое будущее для Германии, что я решительно не понимаю — зачем пытаетесь спасти своего врага. Вы должны радоваться каждому нашему шагу к пропасти…

— С этого момента логика заканчивается и начинается англосаксонская хитросделанная натура. Дело в том, что убивать и делить джентльмены задумали не только Германию, Турцию, Австро-Венгрию, но и Россию. Мы уже вычеркнуты из списка стран-победителей, взвешены, посчитаны и приговорены к ликвидации. Так что, полковник, как бы это было ни удивительно, а кому-то — и противно, но через три года жесточайшей войны мы с вами снова оказались в одной лодке.

— Что вы предлагаете? — в глазах Николаи впервые зажёгся огонёк интереса.

— Сепаратный мир.

— Бесполезно! — зло махнул рукой разведчик, — предлагали и неоднократно.

— Да потому что делали это по-солдафонски, с непередаваемым прусским чванством, переплёвывая через губу территориальные претензии и хотелки по репарациям.

— Моей службе никто не поручает писать речи для государственных деятелей и проекты межгосударственных соглашений, — огрызнулся Николаи.

— Этого и не требуется. Но ваша служба единственная может предоставить неопровержимые доказательства о сливе Германии союзниками по Антанте стратегической и военно-технической информации про Российскую империю.

— Ох! — Николаи аж задохнулся от услышанного, — а я-то считал себя самым беспардонным циником в Европе.

— При всём уважении, — усмехнулся Распутин, — но по уровню цинизма и природной подлости вам далеко до джентльменов с Даунинг-Стрит и Уайт-холла.

— Я впервые слышу столь уничижительный эпитет в свой адрес, и он меня не оскорбляет, — усмехнулся Николаи, — но вы прекрасно понимаете, что такие документы невозможно найти в кустах или голословно заявить об их существовании. Для успеха операции, требуется встречно-проверяемая информация, поступившая, как минимум из двух независимых источников.

— Это и есть тема для серьёзного, основательного разговора, — кивнул Распутин, — предлагаю для вброса воспользоваться существующей сетью разведывательных структур Британии и Франции. Не подскажете, где и на какой должности у вас трудится молодой и перспективный офицер для поручений Дальберг?