Рассказ Исы ибн Хишама, или Период времени

ПАРИЖ{310}

Говорил Иса ибн Хишам: Благословен Тот, по Чьей воле вершатся дела и осуществляются намерения, и да облегчит нам Аллах поездку в европейские страны и знакомство с западной цивилизацией. Пробыв в пути положенный срок, мы добрались до Парижа и принялись обходить его многочисленные улицы и широкие площади. Ни шумные, кочующие племена, ни выступающие в поход войска, ни скопление мертвых в День Воскресения, ни воскресших столпотворение не могут сравниться с давкой и толкотней в том потоке людей, что движется по улицам при свете фонарей, глаза ослепляющем и ночь в день превращающем. Тут и петух ошибется и кричать начнет, возвещая, что утро грядет.

Если посмотришь на улицу с высоты, она покажется морем волнующимся, заключенным в берега света. А если взглянешь на нее снизу, от ее начала, то скажешь, что это миражи пустыни, взлетающие в небо. По обеим сторонам улицы дома, касающиеся облаков, стоят, один к другому прижавшись, соразмерные, как строки текста, выведенного рукой уверенной. На их стенах цветы в горшках развешаны, как пятна яркие, красивые. По сравнению с этими домами постройки, возведенные фараону Хаманом{311}, или джиннами — Сулайману, или Синиммаром{312} — Ну‛ману, все равно, что верблюжьи горбы или муравейники по сравнению с горою Сабир.

Увидишь ты в этом потоке спешащих, толкающих друг друга людей, пеших и верховых, мужчин и женщин, стариков и детей. А сквозь толпу как стрелы проносятся экипажи, либо запряженные лошадьми, либо движимые электричеством или паром.

И каждый идущий дрожит, как испуганный воробей, любой неверный шаг грозит ему бедой, случись ему оступиться, недолго и под колесами очутиться, засмотрится по сторонам, а тут и смерть гонится за ним по пятам. Вот все и жмутся к краям улицы, как утопающий к берегу. А вдоль улицы витрины лавок, в них выставлены всякие товары, добротно сделанные и радующие взгляд, ими и аскет соблазнится и даже скряга на них раскошелится. Между лавками бары, полные посетителей, за столиками сидящих и бокалы с вином или вечернюю газету в руках держащих. От всего увиденного у нас чуть мозги не поплыли, изумление и оторопь, страх и смущение нас охватили.

Обессиленные, мы решили в одном из баров передохнуть, но в нем столько людей оказалось, что нам лишь уйти оставалось, если бы несколько человек свои места не освободили и мы их тотчас же не захватили. Стали разглядывать лица вокруг сидящих и по улице проходящих и увидели, что женщин среди них больше, чем мужчин, а среди женщин много кокетливых и приятных, стройных и румяных.

Женщины носят яркие платья, ходят быстрой походкой, соперничают между собой, привлекая взоры своими нарядами и прическами, стучат по земле каблучками и покачивают бедрами.

Они распространяют ароматы духов, как распустившиеся цветы, глаза их мечут стрелы, возмущая спокойствие души, их опасные взгляды жестоко ранят неосторожные сердца.

Тут же снуют многочисленные торговцы, выкрикивая названия своих товаров и покупать их призывая, как стая собак неотвязных, лающих не умолкая.

Когда мы немного перевели дух, паша, по обычаю своему, пустился в расспросы, спеша от нас разъяснения получить и любопытство свое утолить.

Паша: Наверное, у жителей этого нового мира сегодня праздничный день, а может, они куда-нибудь переселяются, либо это солдаты, смерти избежавшие, с трофеями и пленными с войны возвращаются.

Я сказал ему: Нет, ты видишь перед собой то, что люди знающие называют идеальным городом, матерью совершенной цивилизации, колыбелью процветающей культуры, родиной величия и славы, знавшей и успехи и неудачи. По их словам, это город, не имеющий себе равных. Если бы увидел его Хосрой Ануширван{314}, построивший знаменитый айван, он не стал бы хвалиться ни своим дворцом, ни айваном и назвал бы пустыней голой столицу свою ал-Мадаин{315}. А если бы взглянул на него римский Цезарь, то поклялся бы, что Рим, считавшийся столицей мира, всего лишь жалкая деревня, вроде той, о которой он упомянул в своем знаменитом изречении: «Лучше быть первым в деревне, чем вторым в Риме». Если бы посмотрел на него греческий мудрец Платон, он не назвал бы в те древние времена трех обстоятельств, за которые он несказанно благодарен судьбе, а именно: что он создан человеком, а не животным, мужчиной, а не женщиной, и рожден в столице Греции Афинах, а не в любом другом месте. А если бы посетили его Харут и Марут{316}, то не усомнились бы в том, что Вавилон — захудалый городишко.

Сегодня это город науки, мира и справедливости, колыбель единения и согласия, школа, освещающая весь мир лучами знания, обучающая человека его правам, открывающая ему, что есть добро. У каждого человека есть родина, а этот город — вторая родина каждого. Только благодаря ему человек осознал свою ценность и научился в своей стране защищать свою безопасность. Этот город положил конец угнетению и оградил людей от притеснений, научил их совершать поступки похвальные и избегать прегрешений, жить в мире, полном лишений, благополучно и счастливо под сенью «свободы», «равенства» и «братства». Если воззовет к нему обиженный, к какой бы умме он ни принадлежал, ему ответят: «Ты услышан, долой гнет, сегодня нет места тирании».

Его жители, как ты видишь, гонят сон от глаз, бодрствуют даже по ночам, проводят жизнь свою в делах и трудах; они переходят от надежды к надежде, и для них нет ничего невозможного — своим упорством они плавят сталь и дробят твердые скалы, покоряют воздух и усмиряют воду, вьют веревки из песка и сносят вершины гор, моря осушают и ночи в вечный день превращают.

Паша внимательно слушал мои слова и размышлял, а Друг что-то недовольно бормотал. Я к нему обернулся и причину его недовольства хотел узнать, но не успел я свой вопрос задать, как он речью разразился, словно бурный поток с высокой горы покатился.

Друг: О Боже, как же надоели эти восхваления и преувеличения, мы наслушались их еще дома, но не бывавшему в этой стране хвалить ее куда простительней, нежели находящемуся в ней. Ты человек ученый, исследователь, твоя задача прояснять неясное и изучать неизвестное, а нам нужнее всего сейчас освободиться от неверных представлений, которыми долгое время были напичканы наши умы, их следует забыть и не вспоминать. А судить следует непредвзято, исходя из увиденного собственными глазами. Я читал, что человеческий мозг не склонен, по большей части, к изучению и анализу, он прибегает к нему в основном лишь вынужденно, поскольку быстрое принятие и полное согласие не напрягает мысль, не заставляет ее работать. Поэтому в воображении человека может сложиться прекрасная картина на основании лишь слышанного, и он хранит ее в памяти и отвергает все, что ей противоречит. Часто ухо влюбляется раньше, чем глаз. Точно так же, если человек слышал о чем-то плохое, оно и служит ему меркой дальнейших суждений. Известно ведь, что влюбленный видит в своей возлюбленной только хорошее, хотя при ближайшем рассмотрении это может быть вовсе не так; но он уже создал для себя ее прекрасный образ, и он прочно закрепился в его воображении. Потому и говорят:

Случается, если ты прочтешь поэту или литератору стихотворный бейт, который ему незнаком и автор которого ему неизвестен, он его не одобрит и не сочтет красивым. Если же ты назовешь ему имя Абу Таммама{319} или Абу-т-Таййиба{320}, он изменит мнение, начнет хвалить бейт и оправдывать автора за допущенные огрехи лишь потому, что привык одобрять и хвалить все принадлежащее этим двум поэтам.

Это помогает нам понять, что удача и успех человека зависят от того, совпало ли сделанное им с представлением о прекрасном у окружающих его людей. Равно как его неуспех и неприятие объясняются тем, что сделанное им напоминает людям то, что они считают безобразным. Как сказал поэт:

Представь же себе, что говорили о Париже побывавшие в нем и как они его хвалили. Мы привыкли, что европейцы, и особенно французы, во всех их книгах и разговорах только и делают, что восхваляют свою цивилизацию и хвастают тем, как они живут, утверждают, что они выше всех народов и самые главные, что только они идут по верному пути, а все другие заблуждаются, что их цивилизация возникла по вдохновению свыше и они вывели людей из тьмы на свет, и что выбор один — либо поверить им, либо погибнуть от меча. Их пропаганда широко распространилась у нас с помощью тех из нас, кто им помогал. Мы поверили их утверждениям и признали их за мудрость и истину, ничего не проверяя и не изучая. И из всего, что они нам наговорили, из той пыли, которой они нам в глаза напустили, мы создали себе прекрасный образ их цивилизации.

По моему мнению, мы должны отбросить все это и попытаться сегодня увидеть вещи в их истинном свете, оценить их подлинное значение, а не исходить из существующего в нашем воображении. С нами паша, который обладает тем преимуществом, что он долгое время был оторван от мира и от нынешней жизни. Голова его не забита нашими представлениями об этой цивилизации, и его суждение очевидца, свободного от ранее слышанных легенд, будет самым верным и самым надежным. А нам, чтобы разобраться в достоинствах и недостатках этой цивилизации, следует быть столь же зоркими и беспристрастными.

Иса ибн Хишам: Аллах тебе судья! Похоже, ты хочешь, чтобы мы пошли против общего мнения, стали доказывать людям не то, к чему они привыкли, и критиковать то, что для них не подлежит ни критике, ни осуждению. Да они обвинят нас в грубейшей ошибке, в скудоумии и недомыслии! Не исключено и то, что многие назовут наше поведение невежливым, скажут, не всякую истину, мол, стоит высказывать и не всякую правду — предавать огласке.

Не правильнее ли вслед за посетившими эту страну до нас повторить сказанное ими об отсталости жителей Востока по сравнению с жителями Запада, описать силу и мощь европейцев, их благосостояние и благоденствие и напомнить, что мы по-прежнему прозябаем в праздности и нерадивости: нам говорят — мы слушаем, приказывают — исполняем, кидают нам кусок хлеба — благодарим, отнимают землю — славим Аллаха, оккупируют наши страны — соглашаемся. Или лучше перечислить причины, способствовавшие их подъему, и разъяснить, на каких основах они воздвигли свое государство, чтобы следовать по их стопам и делать то же, что и они? А может, лучше всего — всеми силами побуждать наш народ стряхнуть с себя дрему, отрешиться от лени и последовать примеру этих неутомимых тружеников? Не кажется ли тебе, что самый верный способ расшевелить наш народ — неустанно эту цивилизацию возвеличивать и прославлять, на ее достоинства и на нашу отсталость глаза ему раскрывать, путем сравнения пробудить в нем стремление с европейцами соревноваться и их догнать? Если учитель молчит и ученика не стыдит за то, что другой его обогнал, что бы ты о таком учителе сказал? Разве серьезным и умелым ты бы его назвал?

Друг: Прежде всего не стоит забывать, что те из наших соотечественников, которые посетили европейские страны и, вернувшись домой, рассказывали и писали о них, высказывали разные суждения.

Одни — ездившие в эти страны на учебу — в силу своей молодости и готовности восхищаться всем прекрасным воспринимали прежде всего внешнюю красоту и не пытались вникнуть в то, что скрывается за ней, не замечали пороков в жизни европейцев. Наоборот, они восторгались ею и описывали как сплошное удовольствие. Их рассказы в кругу близких напоминали рассказы влюбленного о своей возлюбленной. И себя они старались выставить этакими европейцами, показать с помощью дешевого лоска и напускных манер, что они тоже приобщились к этому поразившему их величию, и поразить им других людей. Но мы не принадлежим к этой категории.

Другие — посетившие эти страны лишь с целью развлечься и подышать европейским воздухом — сравнивали слышанное о них с увиденным и обнаруживали некоторые изъяны европейской цивилизации. Но, чтобы не утруждать себя, не хотели отказываться от привычных представлений и высказывать иные суждения. Ведь гораздо проще не замечать недостатков и видеть одни достоинства, и гораздо приятнее распространяться о них в кругу любознательных слушателей. Но мы люди не этого сорта.

Третьи — правительственные чиновники, сбегающие в эти страны на месяц-другой от тягот службы. Некоторые из них учились в Европе и судят о ней так же, как и люди первой категории. Другие в Европе не учились, но ведут себя подобно учившимся, отличаются от них немногим и судят одинаково. Но у всех у них нет времени задуматься над увиденным и вникнуть в подробности. Каждый чиновник, находясь в этих странах, думает только о двух вещах: сколько у него осталось дней от отпуска и сколько осталось в его кошельке дирхемов. Но мы опять же не из этих людей.

Все эти категории, как видишь, склонны к неумеренным восторгам и преувеличениям. Оно и неудивительно, ведь людям нравятся лишь истории, сдобренные вымыслом. Рассказы об удивительном и чудесном имеют особую прелесть в устах рассказчика и доставляют особое удовольствие слушателям. На таких рассказах воспитывались люди со дня сотворения Адама до наших дней, от легенд древних о джиннах, ифритах, гулях и ведьмах до «Тысячи и одной ночи», «Жизнеописания Антары»{321} и «Жемчужины чудес»{322}.

Есть еще четвертая категория: они, возможно, и наблюдают, и изучают, и размышляют, и хорошо знают, однако же правды не разглашают и в своих рассказах о европейской цивилизации все приукрашивают и восхваляют. И делают это умышленно, преследуя свои цели. Они действуют среди нас как наемники европейцев. Возвышая в наших глазах их цивилизацию и культуру, они хотят возвыситься сами и вместе с иностранцами управлять нами. Люди этой категории видят в утверждении власти Запада над Востоком и в нашем отказе от своих обычаев и морали победу определенной доктрины и ревностно ее пропагандируют и распространяют.

Из сказанного ясно, что мы не принадлежим ни к одной из этих категорий. Мы покинули свою страну в целях наблюдения, изучения, критики и опровержения. Мы хотим рассказать обо всем, что есть в этой цивилизации хорошего и дурного, прямого и кривого, каковы ее истоки и на какой почве она сложилась. Я убежден в том, что необходимо говорить правду, какой бы они ни была. Отбросим же всякие умолчания и преувеличения, откажемся от лестных эпитетов и грубых поношений и выскажем свое мнение откровенно. Давай спросим пашу — у него взгляд беспристрастный и верный, каково его отношение к этому новому для него миру и какое он на него произвел впечатление.

Паша: Я ничего не могу различить в этой людской круговерти, в этой базарной толкучке, в этом пчелином улье, от этих ярких огней у меня глаза разболелись, короче, я изумлен и растерян. Мне бы хотелось посидеть в каком-нибудь спокойном уголке, чтобы привыкнуть к этому городу и к его жителям.

Иса ибн Хишам: Такой уголок найти непросто, тут повсюду толкучка, движение не прекращается круглые сутки, ведь жителей в городе — миллионы, их хватило бы на несколько стран.

Друг: Что говорит о величии государства!

Паша: Если так, то нам нужен проводник, который указывал бы нам дорогу. От него мы узнали бы и то, чего не можем увидеть своими глазами, и поняли бы истинное положение вещей.

Друг: Ты думаешь, это так легко? Вряд ли среди жителей найдется такой, кто свернет с проторенной дорожки и не станет прославлять свой народ и его заслуги, а этого нам не нужно — мы услышим от него много пустых слов и ни одного полезного.

Говорил Иса ибн Хишам: Наступило время обеда и мы направились в ресторан. Заняли места вокруг стола и увидели перед собой троих парижан, погруженных в беседу. Мы прислушались к их разговору, жадно ловя каждое произносимое ими слово. Один был молодой человек невысокого роста, с приятным лицом, безбородый и безусый, по моде одетый, он походил на современного литератора. Второй — толстый, пузатый, краснолицый, по виду и разговору его можно было принять за торговца. Третий — благообразный и степенный человек зрелых лет, увидев и услышав которого, ты бы не усомнился, что он философ и ученый. Мы с удовольствием воспользовались временем застолья, чтобы послушать их разговоры, и поняли, что они обсуждают разные вопросы и переходят от одной темы к другой. Они обсудили современную обстановку, потом перешли к войне в Китае{323}, и «литератор», стуча по столу кулаками и топая по полу ногами, сказал.

Литератор: Пришло время цивилизации уничтожить варварство и стереть дикость с лица земли. Мы должны донести наше послание до всех людей и изменить положение человека, где бы он ни жил, должны познакомить его с основами цивилизации, научить его им, чтобы обеспечить всему человечеству спокойствие и абсолютное счастье в этой жизни. А иначе, какова польза всех наших усилий в развитии наук и искусств? Зачем нужны все научные открытия и технические изобретения? Если целью цивилизации является совершенствование оружия и подготовка армий для взаимного истребления и разрушения наших домов нашими собственными руками, то горе наукам и искусствам, горе делу всей нашей жизни, ибо это означает, что цель наша не развитие цивилизации, а торжество дикости.

Западные страны и нации должны объединить свои силы и совместно, на основе идей ученых и знаний специалистов, содействовать развитию других народов мира, до сих пор живущих в невежестве, высвобождать их из оков варварства, поднимать на уровень человеческого существования. Тогда каждый из нас мог бы гордиться тем, что исправил ошибки природы и ее недоделки.

Торговец: Да, конечно, так оно и должно быть. Однако каким образом мы смогли бы тогда расширять нашу торговлю, сбывать свои товары, которых у нас изобилие и благодаря которым мы живем? А вдруг китайцы осмелились бы противодействовать нам, бойкотировать наши интересы? И зачем нам учить их, тратить на это силы и средства, если в мире полно народов, спящих на золоте, как демоны на кладах, которыми они не пользуются и не дают пользоваться другим, заслужившим это право своими открытиями тайн природы и ее богатств?

Ученый: Если вы говорите о подлинной цивилизации, основанной на свободе, равенстве и братстве и признающей право каждого человека на справедливость, благоденствие, мир и безопасность, то нельзя назвать подлинной цивилизацию, которая ограничивается совершенствованием техники, созданием огромных армий, накоплением вооружений и тратит на это богатства нации ради того, чтобы она жила в сытости да еще и присваивала с помощью военной силы богатства других стран. Мы не можем называться цивилизованными людьми, если считаем себя ангелами во плоти, сливками человечества и господами других народов, презираем всех остальных и требуем, чтобы они переменили свои нравы и обычаи и позволили нам управлять ими, быть их опекунами и вести их, куда нам заблагорассудится. Это не цивилизация, если мы явимся на край земли, к китайцу, тихо и мирно живущему в окружении своих родичей привычной ему жизнью под началом привычной власти, и скажем ему: «Вставай, мы принесли тебе истину и укажем верный путь, разбей же своих идолов, разрушь свои капища, сожги свою Книгу, смени свою одежду и свою еду, откройся новому и стань европейцем в своем древнем Китае, человеком Запада на Дальнем Востоке». А если он скажет нам: «Я не понимаю того, к чему вы меня призываете, не знаю, что это за вера, которую вы проповедуете», — мы ответим ему: «Это не вера и не исповедание, это западная цивилизация, которую мы призываем тебя принять и жить по ее законам». Тогда он возразит нам: «Если у вас западная цивилизация, то у нас восточная цивилизация, она складывалась из опыта многих веков, развивалась и зрела на протяжении долгих времен, сохраняя и сберегая лишь те нормы и обычаи, которые имели под собой прочную и чистую нравственную основу. Вы исчисляете свое пребывание на земле семью тысячами лет, а мы — сотнями тысяч. Возраст вашей цивилизации — век или два, нашей же — десятки веков. Она нас устраивает, и мы привыкли к ней. Нам хорошо жилось в ней все эти века. Истинность цивилизации доказывается тем, что человек живет в ней мирно и спокойно, и никто не зарится на то, что ему не принадлежит, не ущемляет права другого. Вам известно, что все эти долгие века мы жили, не покушаясь на ваши земли и не стремясь их завоевать. А о ваших землях известно, что их хозяева привыкли жить в роскоши и довольстве, а это ослабляет тела и сокращает потомство. Наша же страна, как вы знаете, самая густонаселенная и самая ухоженная». На это мы скажем ему: «Как же вы заблуждаетесь, о китайцы! Разве не известно вам, что наша цивилизация всемирна, она основана на науке и знаниях и покоится на прочном фундаменте, заложенном людьми еще в древности? Люди долго продвигались к ней на ощупь, пока не так давно природа не расщедрилась и не произвела на свет нас, людей цивилизации, и мы несем ее другим людям из милосердия и как руководство. Мы взяли на себя миссию распространять ее во имя того, чтобы люди могли жить счастливо. Это завещали нам основоположники нашей цивилизации и ее глашатаи.

Если такова цивилизация, которой мы гордимся и в распространении которой соперничаем, то неудивительно, что люди Востока видят в ней лишь способ завоевания ради удовлетворения нашей алчности и достижения наших собственных целей».

Говорил Иса ибн Хишам: Тут кокетливой походкой вошла стройная девушка и стала упрекать «литератора», что он слишком заговорился и заставляет ее ждать. Подгоняя молодого человека зонтиком, она повела его к выходу. За ними последовал «торговец», а «ученый» остался сидеть, провожая уходящих недовольным взглядом и вслух выражая несогласие с тем, что они говорили.

Друг обернулся ко мне и сказал: «Удивительно поведение этого французского шейха, как решительно он говорит правду, как смело ее защищает! Думаю, нам нужен именно такой собеседник, могущий ответить на наши вопросы и просветить нас». Я перевел взгляд на шейха, а он как раз, услышав, что мы говорим по-арабски, поглядел в нашу сторону. Я дружески ему улыбнулся, он сказал несколько приветливых слов, и между нами завязался разговор. Он расспрашивал нас о том, кто мы такие, мы расспрашивали его о нем самом. Оказалось, что он профессор философии и к тому же востоковед. Мы рассказали о цели нашего приезда и договорились о том, что расскажем ему о Востоке, а он нам — о Западе. Он предложил посетить вместе с ним на следующий день Всемирную выставку, и мы с благодарностью приняли приглашение.

ВЫСТАВКА{324}

Говорил Иса ибн Хишам: И вот мы отправились в ‛Указ{325} государств и наций, на ярмарку возможностей и свершений, выставку ценностей и достижений, демонстрацию сил и устремлений, арену открытий и изобретений, свидетельство работы ума и найденных решений, знания традиций и их успешных применений.

У выставки пятьдесят ворот, одни ближе, другие дальше. Мы вошли в самые близкие и самые огромные, они представляли собой купол на трех колоннах, вздымающийся к облакам, как гигантский холм. Под ним проходит людей толпа, но не соприкасаются даже их рукава. С каждой стороны стоит столб высоченный, а на нем фонарь яркости необыкновенной, загораясь, он ночи тьму разгоняет и в день ее превращает. Эти столбы, словно горы с горящими на их вершинах огнями, подобными тем, что в память о Сахре, брате ал-Хансы{326}, по ночам в пустыне зажигали. Как сказала о нем ал-Ханса в ее риса{327}:

Но это не столбы Сахра, а столбы света, между ними, на вершине купола, стоит скульптура молодой девушки, стройной, с полной грудью и крепкими ногами, одетой в легкий утренний наряд, который она прижимает руками к груди, оберегая от порывов ветерка. При свете луны лицо ее кажется печальным, на него ложатся тени, оно мрачнеет, как лицо одной жены, ревнующей к другой. Если бы встал из своей могилы ан-Набига аз-Зубйани{328}, то нашел бы ее похожей на куклу, описанную им в стихах:

Изваявший ее скульптор создал чудо искусства, уникальный памятник, олицетворяющий «Францию»{329}, которая приветствует посетителей выставки. Сами же ворота сплошь покрыты пластинами хрусталя и сверкают в лучах света, как яркие цветы или павлиньи хвосты, как ожерелья из драгоценных камней, красных, синих и белых{330}, как грани алмаза, переливающиеся на солнце.

Пройдя сквозь ворота, мы очутились на просторной площади, напоминающей зеленую долину: высокие дворцы росли на ней, как пышные деревья в обширном саду — тут заблудился бы и караван верблюдов, сбились бы с пути и проводники. И это не удивительно, ведь этот город величиной может сравниться с целой страной, а выставка в центре его — с городом. Мы шагали по земле, усаженной цветами и кустами, уставленной скульптурами и памятниками, столь великолепными и выразительными, что, казалось, они вот-вот заговорят. Насладившись созерцанием этих красот и проникшись чувством восхищения, я обернулся к моим друзьям, желая узнать, каковы их чувства и впечатления. Паша внимательно смотрел вокруг, долго размышлял и вдруг тихо, словно сам с собой говоря, сказал: «Как же хорошо! Какого совершенства достигли они в созидании и в обновлении, всех обогнали благодаря упорству и стремлению к расширению и увеличению. Человеку хватило бы и гораздо меньшего из того, в чем они преуспели, и малой доли достигнутого ему было бы достаточно. Если бы сын Адама уверился, что могила — его предел, то не сооружал бы замки на песке. Он больше бы заботился о рытье могил, чем о строительстве дворцов, ведь в могиле ему лежать долго, а его пребывание на земле коротко. Если бы он знал, что эти золоченые плиты с высоких стен неизбежно переместятся на могилы, он, будучи заложником смерти, не занимался бы трудом бессмертных».

Взглянув на друга, я нашел, что он увиденным ничуть не впечатлен, на то, чем мы восторгались, он смотрел безучастно, как смотрит феллах на своего соседа или бедуин — на следы своей прежней стоянки, ничто его не удивляло и не восхищало.

Вместе с тем он был неспокоен и явно чем-то озабочен, как человек, который пытается понять нечто, не поддающееся пониманию, и напрягающий ум и память. Я спросил, что его тревожит и смущает, но он вместо ответа прочел стихи:

Я увидел, что ученый шейх смотрит на нас с сочувствием и пожимает плечами, говоря: «Сколь похожи потомки на предков своей гордостью исчезнувшим прошлым! И никому в голову не придет, что все, что мы видим на этой роскошной выставке, все эти гигантские сооружения, на которые потрачены огромные деньги, просуществуют даже не годы, а месяцы или дни. Из всего построенного сохранятся лишь вот эти два дворца», — он указал рукой на два стоящих рядом дворца — каждый высотой с гору.

Слова ученого очень заинтересовали пашу, и он начал его расспрашивать и допрашивать, а я служил им переводчиком.

Паша: Сколько же средств потрачено на эту выставку?

Ученый: Правительство вложило в строительство двадцать миллионов франков и мэрия Парижа столько же. Была также создана частная компания с капиталом в шестьдесят миллионов, на которые она выпустила шестьдесят пять миллионов акций под гарантию ипотечного банка.

Паша: И какова же цель всего этого?

Ученый: Все это приносит прибыль. А цель та, чтобы промышленность и производство демонстрировали время от времени успехи нации в совершенствовании продукции, поощряя тем самым стремление к прогрессу и выход на новый уровень цивилизации.

Паша: И велика ли, по вашему мнению, будет прибыль?

Ученый: Надеялись на очень большую прибыль, но надежды не оправдались. Компания подсчитала, что число посетителей выставки составит за все время ее работы — двести четыре дня — шестьдесят пять миллионов человек. Однако до сегодняшнего дня — а прошло уже полсрока — ее посетило только десять миллионов. Уже обанкротились семьдесят участвующих в ней фирм. Последняя из них, объявившая о своем банкротстве вчера, фирма «Каирская улица». Я видел, как они продавали свои экспонаты и оборудование, по решению суда, в одном из уголков выставки, где фирма устроила подобие каирской улицы. Они собрали на ней обезьянщиков с обезьянами всех пород, заклинателей змей, танцующих негров. Там же был и рынок верховых животных. Я видел, как продавали трех верблюдов по двести пятьдесят франков и сорок ослов по девятнадцать франков. Присутствовавшим при продаже этих животных казалось, что они видят в их глазах слезы, словно они оплакивали свою несчастную судьбу — быть проданными на чужбине и по дешевке. А уж о положении тех женщин и мужчин, которые сопровождали животных, и не спрашивайте. Чиновник, ведающий банкротствами, вызвал их и объявил размер суммы, выплачиваемой им для возвращения на родину. Короче говоря, ущерб от этой выставки очень велик. По моему мнению, они допустили большую ошибку, отведя под нее такую огромную площадь — чтобы обойти ее один раз, нужно пройти не менее десяти километров. А посетителей мало.

Друг: Фирма, которую ты назвал нам, это египетская фирма?

Ученый: Нет, это французская фирма. Вовсе не обязательно, чтобы владельцами фирмы были египтяне.

Паша: Как же вы просчитались с этой выставкой при вашей всегдашней точности в расчетах?

Ученый: Предполагалось, что все нации мира хлынут сюда. Думали, что выставку посетят многие короли и потратят на ней содержимое своей казны, а приехали — из западных королей только король Швеции, а с Востока — лишь персидский шах. К участию было приглашено пятьдесят шесть государств, а приняли приглашение — тридцать.

Говорил Иса ибн Хишам: В это время мы подошли ко входу в один из дворцов, отведенных для показа произведений так называемых изящных искусств, известному как малый дворец, и решили начать осмотр с него. Вошли внутрь и увидели, что он отделан, украшен, расписан и обставлен богаче, чем дворцы королей и кесарей. Еще бы, ведь на его строительство израсходовано двенадцать миллионов франков. В нем выставлены ценности, сохранившиеся с древнейших времен, от античности до восемнадцатого века: обработанные куски железа и резные церковные двери, глиняные кувшины и драгоценные украшения, вышитые сандалии и короны, усыпанные каменьями. Перо бессильно все это описать, это надо своими глазами увидать, описание не так впечатлит читателя, как созерцание наблюдателя. Когда мы по первому разу обошли дворец, друг остановил пашу и спросил, как все увиденное понравилось ему.

Паша: Я увидел многое из того, что в былые времена продавалось на наших рынках и хранилось в богатых домах.

Ученый: Знайте, что здесь выставлены самые ценные и дорогие вещи в мире, стоимость их невозможно даже вообразить. Например, вот эти часы — мы стояли с ними рядом, но вы не обратили на них внимания, — их хотел купить один богач и торговал за три миллиона франков, но владелец часов не уступил, цена ему показалась заниженной. А представляют они собой всего навсего шар, который держат в руках три мраморные фигуры. Однако искусная работа и старина делают их невероятно ценными.

Друг: Действительно, сохранение старинных ценностей и древних памятников одно из завидных достоинств людей Запада. Созерцание подобных вещей рождает в душе благородные чувства и воскрешает память о славе ушедших народов. Полезно знать историю. К тому же сохраняются традиции мастерства, будящие мысль и помогающие совершенствовать работу. Люди Востока относились к подобным вещам непростительно небрежно, памятники старины разрушались и исчезали. И теперь из подробностей жизни наших предков нам известны лишь имена и названия, значение которых утрачено. Скажи мне, на милость, что сейчас, если бы оно сохранилось, не будь мы столь нерадивы, больше радовало бы глаз и заставляло биться сердце: «жемчужина ‛Амра», «меч Ма‛дикариба», «рубаха ‛Усмана», «щит ‛Али», «корона ар-Рашида» или «знамя ал-Му‛изза»{336}?

Вместе с тем, мне кажется, европейцы тут хватили лишку, соперничество в приобретении древностей превратилось у них в предосудительный культ, они вкладывают в их покупку громадные деньги, которые могли бы быть потрачены на благо людей. Сколько в этом мире нуждающихся в помощи, не имеющих даже франка в день на пропитание. А какой-то любитель древностей предлагает три миллиона за кусок мрамора.

Ученый: Ты прав, упрекая нас за непомерные траты из простого хвастовства и тщеславия в то время, когда людям не хватает денег на хлеб насущный. Но сейчас мы не располагаем нужным временем для обсуждения социалистического учения.

Говорил Иса ибн Хишам: Мы утомились и устали, а к тому же нам уже надоело на все это смотреть. Тело требовало отдохновения, и мы покинули дворец, унося в душе тревогу и сожаление.

БОЛЬШОЙ ДВОРЕЦ{337}

Говорил Иса ибн Хишам: После малого дворца мы посетили большой — огромное чудо по сравнению с меньшим, сооружение красоты невообразимой. В этих двух дворцах собрано такое количество ценностей, какого не собирал еще никто. Ни один король или царь никогда не владел подобным. Все богатства Креза по сравнению с этими — пыль и мелкие камешки, а серьги Марии{338} — всего лишь стекляшки, ожерелье ‛Амра — просто веревка, трофеи Искандера — лохмотья одержимых и суфиев, мантия «Дария» — шкура, на которой сидят учителя и чтецы Корана, а каламы красноречивых — женские прялки. Если попытаться подробно их описать и нужные слова для этого искать, то сравни сокровища, собранные со всего мира, и простые радости живущих на земле людей. Если бы все собранное разделить между ними, то не осталось бы голодных, никто не жаловался бы на лишения и на жестокие времена. Обездоленный стал бы богачом и сама бедность стала бы воспоминанием. Все люди были бы тогда равны, и исчезли бы между ними обман и вероломство, не было бы грабителей и ограбленных, победителей и побежденных. Никто не совершал бы преступлений, люди имели бы все, что им требуется и чего они желают. А эти дворцы похваляются несметными богатствами, которыми сегодня никто не может правильно распорядиться.

Мы прошлись по залам, разглядывая редкостные и диковинные вещи, притягивающие взгляд, все эти перлы и шедевры, скульптуры и картины. Сколько же там было картин, написанных с искусством необыкновенным, они поражали ум и воображение, их невозможно описать словами. События истории они изображали так, что ты чувствовал себя их участником и очевидцем. Кисть художника открывала тебе то, что бессильно открыть перо пишущего — всю глубину страстей и переживаний, выраженную в рисунках и красках:

Производимое ими впечатление будило чувства, волновало душу, ты испытывал, глядя на эти картины, потрясение и стоял перед ними как завороженный. Тебе хотелось плакать при виде убитого рыцаря, ты сочувствовал больному безумцу, испытывал жалость к пораженному копьем или мечом, молил о прощении жертв любви и страсти, пленялся прекрасной девушкой и мечтал о ее любви и о свидании с ней, если бы не глаза окружающих ее родичей.

Вот портрет ослепительной красавицы, идеала совершенства. Лицо ее светится нежностью и чистотой, в чертах — спокойствие и достоинство, уверенность и сила, твердость и решимость. Ногами она попирает стозевное чудовище и пронзает его копьем. Над головой красавицы ангелы победы, увенчивающие ее венцом славы. Эта картина изображает «Добродетель», повергающую «Порок». Справа стоит прекрасная женщина, величественная и гордая, и смотрит на нее взглядом, предрекающим ей победу и торжество. Это «Мудрость», опора «Добродетели», без помощи которой «Добродетель» не может одержать победу. Слева — другая женщина, на ее челе сияет свет разума и знания, на плече она держит грудного ребенка и вкладывает в его руку калам. Она глядит на «Добродетель» почтительно и с уважением и олицетворяет собой «Науку» и ее благодетельность. В ребенке же воплощен образ человека невежественного.

А вот женщина средних лет, у каждой груди ее сосущий младенец, она прижимает их и склоняется над ними, словно целуя. Ее окружают нагие дети, которых она укрывает подолом своего платья. Лицо ее выражает счастье и удовлетворение, следы времени на нем едва заметны. Эта картина называется «Добро и Благодеяние».

Далее ты видишь портрет очаровательной юной девушки с глазами газели, с длинными и черными как ночь волосами, оттеняющими белизну лица:

Она изображена под сенью переплетающихся ветвей, а у ног ее растут фиалки и розы, на земле ковер из цветов, а над ними навес из ветвей.

Солнце, как гость на свадьбе, осыпает девушку динарами, которые нельзя ухватить руками. Как сказал об этом еще ал-Мутанабби, пересекая ущелье Бавван и описывая растущие в нем деревья, сплетшиеся ветвями:

А вокруг девушки рой птиц, и кажется, что они поют и щебечут, словно отвечая ей на вопрос, когда же вернется ее друг. Они говорят, что каждая горлица оплакивает разлуку со своим другом, и девушка проникается еще большей любовью и как бы вторит горлицам.

Потом ты видишь слепого Гомера, Адама греческой поэзии, он обернут куском полосатой ткани, его седая борода отливает серебром. Он торжественно восседает на троне — не царей, а поэтов, он не владыка стран, а владыка рифм, и поэты из джиннов венчают его венцом победителя, а поэты из людей стоят перед ним, восславляя и возвеличивая его. Тут и Аристофан, и Эсхил, и Гораций, и Вергилий. Справа от него стоят отважные герои древних времен, имена и деяния которых воспеты в поэзии и увековечены в прозе, они почтительно склонились перед ним. Тут и Ахилл, и Александр, и Эней и Цезарь. Возле головы Гомера изображены две женщины, одинаково прекрасные, хотя и непохожие одна на другую. Они олицетворяют два поэтических искусства{339}, созданные Гомером на заре веков. А стоящие поэты как бы перенимают у него эти искусства. Они окружены рядами музыкантов и певиц, играющих на лирах, бьющих в тамбурины и распевающих песни и гимны.

Кто из наших поэтов сравнится с Гомером и ему подобными из древних и позднейших, создававших стихами картины, как те, что мы видим перед собой? Ведь живопись — это немая поэзия, а поэзия — говорящая живопись.

Едва мы оправились от восхищения и потрясения и уже направились к выходу, как увидели перед собой человека, одетого в грязный, изношенный халат и похожего на того, о ком один из древних поэтов сказал:

Шевелюра его перепуталась с его бородой, и волосы скрыли черты и морщины его лица. Он был худ, как козел, давно не видавший травы, ногти его отросли и загибались, как когти, под ними скопилась грязь, черная, как сурьма для подведения глаз или как рамки некрологов на страницах газет. Он смотрел на входящих и выходящих с насмешкой и презрением и расхаживал в толпе с видом гения. Люди между тем относились к нему уважительно и кланялись ему почтительно. Паша обернулся к нашему другу «ученому» и спросил его, что это за грязный урод, как эта куча мусора оказалась тут и почему люди так его чтут? Ученый стал разъяснять ему, кто этот шайтан, между ними разговор завязался, а я вопросы и ответы переводить взялся.

Паша: Не следовало ли запретить этому человеку и подобным ему появляться в местах, где выставляются такие ценности, чтобы они не отпугивали посетителей? Или это делается с целью подчеркнуть разницу между красотой и уродством?

Ученый: Этот человек — великий художник из числа тех, чьими творениями мы гордимся перед всем миром. Его картинами ты восхищался и в этом дворце, храме живописи, строительство которого обошлось в двадцать четыре миллиона франков. И пусть тебя не удивляет несоответствие между его видом и его картинами, золото добывают из земли, а алмазы рождаются из угля.

Паша: Как же вы допускаете, чтобы художники жили в такой нищете, скупитесь и не хотите спасти их от этой ужасающей бедности? И если искусство живописи не дает заработка его творцам, то почему вы так заботитесь о картинах и строите для них дворцы?

Ученый: Те, кому ты так сочувствуешь, самые богатые у нас люди, ведь картины это ходовой товар. Одна картина, написанная известным художником, оценивается в сотни тысяч, а то и в миллионы. А их внешний вид отнюдь не следствие их бедности и нужды, Просто они не обращают на себя внимания, им все равно, как они выглядят. Их оправдание в том, что люди, занимающиеся изящными искусствами, целиком погружены в свой особый мир, они сильны своим талантом и воображением, а не умом, одно усиливается за счет другого. Поэтому они неразборчивы в одежде и в еде, не отличают в повседневной жизни хорошее от дурного, не заботятся о чистоте своего тела, не придерживаются принятых норм нравственности и доходят иногда до полного безрассудства и глупости, так что и родным и незнакомым людям трудно с ними общаться. Есть среди них и притворщики, вроде тех служителей религии, которые изображают из себя аскетов. Люди к этому привыкли, и если тебе скажут, что такой-то поэт или художник, ты прощаешь ему его внешний вид за его талант, хотя, возможно, он ничего и не создал, кроме своего отталкивающего внешнего вида.

Друг: Меня удивляют люди, которые работают головами и при этом оставляют в небрежении свое тело. Ведь им известно, что здоровый дух живет только в здоровом теле. А как тело может быть здоровым, если не заботиться о его чистоте, не кормить как следует, не тренировать и не соблюдать заповеди природы? Мыслящему человеку нужна ясная голова, а если он чувствует отвратительный запах или видит неприятное зрелище, у него сразу портится настроение и рождаются мрачные мысли, тем более если он сам и пахнет и выглядит неприятно. Человек, занимающийся изящными искусствами, должен быть изящным, не грубым, не злым, должен отличаться чистотой чувств и благородством нрава. И вообще, я не знаю, какова польза от наук и искусств, если овладевающий ими не приобретает в первую очередь таких качеств, как нравственность и благородство. Достоин уважения лишь тот, кому на пользу пошли полученные знания и правильное воспитание. Ведь недаром на унавоженной земле вырастает цветок и от темных могил исходит яркий свет!

Ученый: Очень верные слова! Как может претендовать на воспитание других тот, кто не воспитал самого себя?

Паша: А куда же тратят эти художники свои большие заработки, если они, как я слышу и вижу, так плохо живут?

Ученый: Они, подобно легкомысленным и безрассудным наследникам больших состояний, все растрачивают и проматывают. Поклоняясь красоте, — а на этом зиждется их искусство, — они без конца влюбляются в красивых женщин. Поэтому деньги за картину, полученные безумно влюбленным художником от богатого покупателя, переходят сначала в кошелек обольстительной распутницы, а оттуда в сундуки торговца и ювелира. Кроме этого они еще много тратят на так называемых моделей.

Паша: Что такое «модель»?

Ученый: «Модель» — это женщина, с которой художник предпочитает писать картину либо из-за красоты ее лица, либо стройной и пропорциональной фигуры: у одной прекрасные плечи, у другой высокая грудь, у третьей тонкая талия, еще у одной прелестная улыбка и так далее. Мастерская художника всегда заполнена этими моделями. А платят им по-разному, в зависимости от достоинств каждой. Редко, придя в студию, ты не увидишь стоящей перед художником обнаженной женщины, которую он поворачивает так и сяк, налево и направо, чтобы решить, с какой стороны и в какой позе лучше ее запечатлеть.

Паша: Что за непристойности ты рассказываешь?!

Ученый: У нас это не считается непристойным, и никто не видит в этом неуважения к женщине. К позированию относятся как к профессии, в которой нет ничего постыдного, репутация от нее не страдает. Сегодня спор идет о том, позволительно ли художнику заниматься этим прилюдно, не у себя дома. Дело в том, что одному художнику пришло недавно в голову написать картину на сюжет воскресения из мертвых. Он отправился на кладбище, уселся на одну из могил, поставил мольберт и приготовил кисти, а с ним были две модели. Он поставил их перед собой, обнаженными, и стал работать. Он работал ежедневно час или два: сначала внимательно рассматривал женщин, потом набрасывал рисунок, затем брался за кисть. А рядом с кладбищем строился дом. Рабочие-строители посчитали увиденное непристойным и потребовали от художника прекратить безобразие. Он не внял их словам и упрекам и продолжал делать свое дело. Тогда они обратились в полицию, а затем и в суд, чтобы суд запретил человеку заниматься непотребством. Газеты до сих пор спорят, можно ли это запретить или нельзя. Одни утверждают, что необходимо запретить, ссылаясь на закон, предусматривающий наказание для тех, кто нарушает нормы нравственности в общественных местах. Другие считают, что запрещать нельзя, поскольку каждый человек свободен в своей профессиональной деятельности и никто не может препятствовать ему исполнять ее наилучшим образом.

Паша: Упаси нас Аллах от этих выдумок.

Говорил Иса ибн Хишам: Наконец мы вышли из дворца после долгих блужданий по его залам и коридорам, заполненными картинами и скульптурами. Остановились у выхода, восхищенные этими двумя дворцами, главным украшением выставки, можно сказать, ее венцами, и паша снова стал расспрашивать ученого.

Паша: Что станется с этими дворцами после окончания выставки?

Ученый: Они останутся на своем месте, их не снесут, как другие павильоны, и в них будут проводиться ежегодные художественные выставки.

Друг: Видя, какое внимание проявляют у вас к искусству живописи, и сравнивая с отсутствием подобного внимания к ней у нас, я задумался о причинах. Возможно, дело в уровне развития цивилизации. У вас цивилизация начала развиваться еще в языческие времена и получила широкое распространение. Быть может, искусство древности даже прекраснее современного. Однако жители Востока, как вы знаете, обладают бо́льшим воображением, и их изобразительное искусство древнее. Отчего же оно развилось у вас и не получило развития у нас?

Ученый: Люди Запада до принятия христианства были язычниками, идолопоклонниками, их верования поощряли изобразительные искусства. Особенно успешно они развивались в греческую и римскую эпохи. От изображения богов они перешли к изображению людей, воздвигали памятники правителям и великим героям. В Древней Греции дело дошло до того, что на улицах Афин было установлено триста памятников одному человеку еще при его жизни, но они не простояли и трехсот дней после его смерти, потому что он прославился незаслуженно, и люди запротестовали. Об этом существует забавная история: один афинянин сказал известному и уважаемому в Афинах человеку: «Я удивляюсь жителям Афин — одному они поставили триста памятников ни за что, а тебе, заслуженному и достойному, не поставили ни одного». Тот ответил: «Я предпочитаю, чтобы один человек спросил, почему мне не поставили памятника, чем многие удивлялись бы, за что мне наставили памятников».

Когда на смену многобожию пришло христианство, оно не ввело никаких запретов, и люди продолжали заниматься привычными искусствами, они создавали картины и памятники уже во славу христианской веры. Они изображали Христа и Мадонну, различные события их жизни и сюжеты Священной истории. Эта традиция продолжалась и сохранилась до сего дня. Тогда как исламская вера запретила изобразительные искусства, и у мусульманских народов они встречаются очень редко. Широко, как на Западе, живопись и скульптура распространены лишь у языческих народов, таких как китайцы, японцы и маги в Индии.

Говорил Иса ибн Хишам: И мы отправились осматривать другие павильоны и достопримечательности выставки.

ДЕРЕВЬЯ И ЦВЕТЫ{340}

Говорил Иса ибн Хишам: Выставка деревьев и цветов находилась не во дворце, выстроенном из камня и кирпича с деревянными дверями и потолками, а в куполах и башнях, отлитых из гладкого, блестящего стекла, прозрачного как вода. Если бы вошла в них знаменитая царица Билкис, то ей бы снова пришлось открыть свои ноги{341}. Здесь были собраны самые прекрасные растения изо всех уголков земли — и растущие среди льдов, от которых откалываются гигантские глыбы, и зеленеющие в расселинах скал, в пустыне, цветущие в снегу и вызревающие в жаре, живущие на вершинах гор, откуда стекают реки и ручьи и где гнездятся орлы и скачут горные козлы, и там, где воркуют голуби в сени ветвей и где ползают хамелеоны под полуденным солнцем, повсюду от Ближнего Востока до Дальнего Запада, от Северного полюса до Южного. Ты увидишь здесь любые существующие на земле виды и сорта, от стелющихся до вьющихся, от прямоствольных до ветвистых, они цветут и красным и белым, и золотистым и серебристым, и сияют, и сверкают. Сразу вспоминается, как Ибн ар-Руми{342} цветами любовался и, гордость свою забыв, признался, что бессилен их красоту описать, и тогда он поджег свой Диван спичкой знаменитого сравнения{343}:

Здесь тебя чаруют цветы, которые ярче драгоценных камней. Что в сравнении с ними рубины и хризолиты, бирюза и изумруды, кораллы и жемчуга! Сравнятся ли камни с растениями, галька сухая с живыми бутонами? Недвижное, твердое с растущим, цветущим? Благоухающий сад со скрытым в недрах земли? Если бы ожерелья из этих цветов шеи молодых девиц обвивали, а браслеты цветочные на запястьях их красовались, то от их вида и аромата самые бесчувственные, и те бы взволновались.

Мы стояли, вдыхая чудные запахи. И если бы был с нами слепец из ал-Масарры, заложник двойной тюрьмы{344}, то он бы возрадовался и развеселился, вышел бы из своего уединения и расстался бы со своими горестями. Он ведь знал, что опьянение приносит свободу и не пренебрегал старым выдержанным вином, о чем и сказал:

Прогуливаясь по этому цветущему саду, этому благоуханному раю, мы повторяли слова благочестивого раба Аллаха: «Если окажешься ты в своем раю, скажи: „Как прекрасно! Нет силы и мощи кроме как от Аллаха“».

И напевали бейт о единобожии:

Но настало время уходить из этого тенистого рая, и мы покинули его, как праотец наш Адам покинул обитель вечной жизни, сменив ее на юдоль горестей и забот. Когда мы очутились за пределами выставки, спала с наших глаз пелена восхищения и ослабли в наших душах волнующие впечатления от увиденных там редкостей и красот, от произведений искусства и искусных работ. Разве сравнится сила животного, наделенного даром слова, с силой Творца, создавшего все живое! Что такое фабричные машины в сравнении с дланью Создателя! Паша уже намеревался вернуться в дом, где мы поселились, и ограничиться тем, что мы увидели, но его остановили слова ученого, начавшего рассказывать другу об устройстве выставки и порядке ее работы.

Ученый: Выставка делится на две части. Часть, которую мы осмотрели, отведена под произведения искусства и природы, посетителей сюда допускают бесплатно. Другая часть предназначена для отдыха и развлечений, там показывают всякие чудеса и представления. За вход туда надо платить.

Друг: Об этой части я читал в газетах любопытные вещи, и мне очень хотелось бы взглянуть на гигантскую «увеличительную трубу», через которую можно увидеть Луну с расстояния в один метр. Как они утверждают, смотрящий в трубу видит ее так же близко, как находящийся в комнате видит ее стены. Далеко ли отсюда до этого места?

Ученый: Это место недалеко, его называют «Дворец света и зеркал». Газеты, действительно, много о нем писали, и побывать там интересно, а я его еще не посетил. Пойдемте туда.

Паша: Поспешим же! Если то, что о нем говорят, правда, то это настоящее чудо.

Говорил Иса ибн Хишам: Мы пошли и вскоре очутились возле огромного величественного дворца, подобным которому вряд ли владел какой-либо эмир или царь. Над входом в него была надпись на латинском языке, окруженная изображениями звезд и планет: «Отсюда человек поднимается к звездам и соприкасается с бесконечностью». Внутри мы увидели толпу людей и вместе с ней вошли в просторную комнату пяти метров в длину и десяти — в ширину, поделенную на сектора зеркалами высотой в два с половиной метра и шириной — в полтора и освещенную электрическими светильниками. Человек, проходящий через эти сектора, видит сотни своих отражений и, сделав несколько шагов, теряет направление — думает, что идет к выходу, а наталкивается на зеркало. Люди громко смеются и какое-то время блуждают, пока случайно не находят правильный путь. Тут было бы где развернуться воображению, если бы поэты захотели описать отражения посетительниц в этих зеркалах, ведь у каждой — тысяча отражений.

Из комнаты, где всякий входящий чувствует себя одиноким всадником, затерявшимся в бескрайней пустыне, мы перешли в другую. По дороге ученый объяснял другу.

Ученый: Мысль о создании подобных построек, в которых вошедший блуждает, не находя выхода, родилась давно. Известно, что первыми лабиринты стали строить древние египтяне. В свое время Геродот видел подобную постройку и описал ее в своей Истории. Там было три тысячи комнат — одна внутри другой. Вошедший в лабиринт без проводника блуждал по нему, пока не погибал от голода. Следы этой постройки сохранились по сей день неподалеку от озера Морис, возле древнего города, известного как город ат-Тимсах{345}. Примеру египтян последовали древние греки и построили в городе Крид{346} подобное же сооружение. В греческих легендах рассказывается, что страшная гуль свирепствовала на земле и творила бесчинства, а потом скрывалась в этом лабиринте, и никто не мог ее отловить. Один знаменитый герой решил пойти по ее следу и расправиться с нею. Он смог осуществить свой план благодаря знаменитой нити, которую дала ему его возлюбленная: он привязал конец нити у входа, пошел по следу, нашел гуль, убил ее и вернулся по этой же нити{347}. Разница между постройками древних и современных людей та, что древние строили лабиринты из камня, а нынешние — из стекла.

Говорил Иса ибн Хишам: Из этой комнаты мы перешли в следующие: во всех свет так же отражался от зеркал, и в них виделся либо глубокий колодец либо широкое море и тому подобное. Наконец мы дошли до комнаты, в которой можно было увидеть Луну с расстояния в один метр. Едва мы перешагнули порог, как потухли все светильники и мы оказались в кромешной тьме. Потом лучи осветили часть стены с изображенной на ней картой Луны — на карте видны были горы и низменности на лунной поверхности, одни размером с ноготь, другие — с зерно. Рядом стоял человек и давал пояснения. Он утверждал, что это точная карта Луны, видимая с расстояния в семьдесят километров, как видно ее в ту самую «трубу», о которой в газетах писали, что она показывает Луну с расстояния в один метр. Перед открытием выставки газеты были полны подобными научными и политическими статьями. Выходя из комнаты, друг в удивлении развел руками и спросил ученого, к чему был весь этот обман.

Ученый: Успокойся, большую часть того, что пишут газеты на этот счет, нельзя принимать всерьез. Они делают это специально в расчете на прибыль и для того, чтобы возбудить интерес жителей к выставке, а поэтому не брезгуют ни ложью, ни обманом. Не удивляйся, если я скажу тебе, что инициатором этого проекта был один наш депутат из числа самых известных колонизаторов. Он выступил в палате с докладом, в котором потребовал согласия палаты на проведение у нас всемирной выставки и заявил, что «гвоздем» выставки будет великое промышленное «чудо» — гигантская подзорная труба, через которую можно будет увидеть Луну с расстояния в один метр. Он не переставал говорить, а газеты — писать об этом, пока не была создана компания, с участием нескольких астрономов, для постройки этой «трубы». Говорят, через нее Луна видна с расстояния в семьдесят километров. Выстроили этот дворец с зеркальными комнатами для привлечения как можно большего числа посетителей, желающих взглянуть на «великое чудо». Таким образом, сулящие хорошую прибыль дела вершатся теми, кто умеет запугать людей пустыми страшилками и бессовестно раздувать свои достижения, превращая, например, семьдесят километров в один метр. Выигрывает тот, кто искусней обманет, победителем становится самый ловкий и хитрый.

Говорил Иса ибн Хишам: Мы вышли из дворца, не переставая удивляться депутату, который не удовольствовался политическими и колониальными аферами и распространил их на небесные сферы.

ЗРЕЛИЩА И ПРЕДСТАВЛЕНИЯ{348}

Говорил Иса ибн Хишам: Далее мы отправились туда, где находились павильоны зрелищ и представлений. Осматривали их один за другим и не находили того, что обещали писавшие о них, увиденное не соответствовало описаниям. Наконец мы подошли к высокому дворцу, видом своим выделявшемуся из остальных, он был предназначен для показа танцев, игры на музыкальных инструментах и спортивных искусств с древних веков и до наших дней, со времен, когда люди жили в грубой первобытной простоте, до века удобств и изнеженности. Здесь показывали танцы воинственные, боевые и танцы нежные, расслабленные. Мы видели кочевников, танцующих с мечами, готовясь к смертельной схватке, а позади них девушки с бубнами хлопали в ладоши, вдохновляя воинов и разжигая в них ненависть к врагу, чтобы чашу смерти выпили они, словно чашу сладкого вина. Потом видели танец воинов, возвращающихся из победного похода в окружении девушек и рабынь, ведя пленников, понурых и несчастных. Сами же воины полны гордости и воодушевления, мощь их внушает страх диким зверям, при виде их разбегаются грозные львы, но они поклоняются обладательницам тонкого стана и пышной груди, как язычники своим кумирам. При виде прекрасных трепещут и рвутся из груди их сердца, страшась суровости и невнимания, отказа и нежелания. А те в ответ на поклонение и лесть смиренный вид принимают и влюбленных притворной небрежностью распаляют, кокетливо изгибаются, глаза потупляют, лицо приоткрывают, а потом, словно спохватившись, краем покрывала прикрывают и тем сердце безумно влюбленного вдребезги разбивают. Румянец стыдливый на прекрасном лице блеском стального клинка отливает и неустрашимого бойца наповал сражает; околдованный красавицы взглядом, герой отважный твердит стихи Абу ‛Убады:

После этого мы смотрели другие танцы и пляски, а также всяческие прыжки и вращения, распространенные у язычников и допускаемые некоторыми религиями. У наблюдающего эти движения начинаются, как в качку на корабле, тошнота и головокружение и наступает полное изнеможение.

После этого мы смотрели танцы, изобретенные цивилизацией, современные — бесстыдные и скверные: стайки женщин, как стада газелей, тела их прикрыты лишь пленкой под цвет тела, напоминающей пленку яичного белка, так что они кажутся голыми издалека, хотя и одеты слегка. Они показывают в танце все свои прелести — то наклоняются, то изгибаются, то кружатся на концах пальцев, то ногу поднимают к голове, касаясь носком лба или родинки на щеке. Зрители же в зале наслаждаются, восторгаются и рукоплещут, требуя повторения. И танцовщицы исполняют еще один номер — самый новейший, последнее изобретение. Каждая накидывает на себя широкое белое покрывало, и они кружатся в них, изображая облака, из которых выглядывает полная луна или выпархивает стая белых голубей, трепеща крылышками слетающихся к воде. А сверху на сцену падают лучи света из электрического фонаря, окрашивая все в разные цвета: танцовщица кажется букетом цветов или ожерельем драгоценным, быстро вращаясь и меняя цвета, она словно пена морская за кормой корабля, в лучах восходящего солнца играющая и всеми цветами радуги отливающая. В руке каждая танцовщица держит палку, и если потрясет ею в лучах электрического света, палка расцветает яркими цветами и покрывается зрелыми плодами, которые кажутся зрителям винограда прозрачными кистями. Если бы увидели такое маги фараона и Хамана{349}, то убедились бы в могуществе палки повсюду и во все времена.

Когда это представление закончилось и занавес опустился, мы вышли, удивленные и ошеломленные, и паша вновь к ученому с вопросом обратился.

Паша: Я вижу, что у вас, на Западе, танец как вид искусства особенно ценится и вы одобряете такие его виды и формы, которые не соответствуют понятиям людей о приличиях.

Ученый: Но у вас танец ценится больше и формы его еще менее приличны. Наши писатели и критики не перестают упрекать вас за это, они, например, находят непристойным ваш так называемый танец живота. Каждый посетивший египетский павильон на этой выставке и видевший, как египтянки с едва прикрытой грудью и голым животом двигают всеми частями тела, испытывал чувство стыда и неловкости от подобного зрелища и обвинял вас в нескромности и безнравственности. А тот, кто посещал увеселительные заведения в вашей стране, ничего другого там и не видел. Знакомя нас с вашими достопримечательностями, вы первым долгом предлагаете полюбоваться на таких танцовщиц, потому что сами их высоко цените и любите.

Друг: Все обстоит не так, как вы себе представляете, уважаемый. Такие танцы не в наших обычаях, в наших домах о них и понятия не имеют. Их танцуют жрицы разврата в ночных заведениях и в домах терпимости. Они не исполняются публично в обычных кафе, только лишь в кабаре, принадлежащих иностранцам, которые не брезгуют ничем ради наживы. Наша публика осуждает их, считает отвратительными. Их смотрят у нас только праздные повесы и распутники, а из женщин туда приходят лишь развратницы и продажные женщины. А как только правительство пытается, блюдя нравственность, запретить их, сразу раздаются голоса в защиту привилегий иностранцев и их полной свободы ходить туда и смотреть то, что им заблагорассудится. У вас же танцы в обычае, у вас танцуют повсюду и все, женщины и мужчины, в домах простонародья и во дворцах. Ни одно застолье и ни один праздник не обходится без танцев, они у вас главное развлечение и удовольствие. Танец у вас считается искусством, мужчин ему учат, как наукам в школе, а женщин — как вышивке и шитью.

Ученый: В принципе, в танце нет ничего предосудительного или постыдного. Это естественные движения, укрепляющие тело, успокаивающие нервы, вселяющие в человека бодрость и хорошее настроение. Танец зародился давно, возможно, еще до человека танцевали некоторые животные и птицы. Ни один народ, начиная с первобытных времен и до сего дня, не обходился без танцев. Танцы делятся на четыре вида: военные, охотничьи, любовные и религиозные. Они присутствовали во многих древних культурах и были очень развиты у древних греков. Греческая знать и вожди отличались своим умением танцевать и гордились им. А некоторые целиком посвящали себя искусству танца и становились знаменитыми танцорами. Один человек исполнял обязанности посла между жителями Афин и царем Филиппом, отцом Александра Македонского. Его звали Тустидимос, и он был самым лучшим учителем танцев. А потом этот самый царь взял в жены известную танцовщицу по имени Лариса. Отец мудрецов Сократ тоже очень любил танцы и не осуждал их. А философ Эпаминонд был выдающимся танцором. То же самое можно сказать о религиозных танцах в Римской империи с самого ее возникновения. Позже в ней широко распространились и другие виды танцев. Когда же там утвердилась христианская вера, то поначалу она не запрещала разнузданные языческие танцы, полюбившиеся римляням на закате их империи, и эти танцы вошли в обычай у западных народов. Они настолько к ним привыкли, что их не отвратили от этой привычки даже запреты, налагавшиеся время от времени религиозными владыками, потому что, полюбив танцы, они не видели в них никакого греха. Вы считаете грехом общение мужчин и женщин на празднествах по той причине, что у вас женщины носят хиджаб. У нас же он не прижился.

Говорил Иса ибн Хишам: Разговор прервался, когда мы увидели впереди толпу людей и узнали, что они собрались посмотреть зрелище, о котором мы много читали в главных газетах, таких как «Ад-Дунья»{350} и «Ле Фигаро». В них говорилось, что входящий в павильон садится на большой корабль и совершает плавание по Средиземному морю, посещает портовые города и осматривает их достопримечательности. Мы купили билеты, поднялись по лестнице, ведущей к макету большого корабля, и взошли на него. Вдруг корабль начал клониться с борта на борт, как будто он плыл по волнам, а с обеих его сторон расстилались полотнища, с нарисованным на них волнующимся морем, и проплывали картины больших городов: Неаполя, Венеции и других. Пассажирам казалось, что корабль быстро рассекает волны, тогда как он раскачивался, как качели, не двигаясь с места. Ничего удивительного мы не увидели.

Посетили мы и много других зрелищ, все они представляли собой обман зрения, и друг стал возмущаться тем, как газеты расписывали и расхваливали на весь мир такие пустяшные придумки. Ученый на этот раз с ним не спорил, но предложил нам посетить единственное зрелище, которое ему самому понравилось — деревушку, построенную на выставке швейцарцами. Они показали там свои горы, реки и жизнь крестьян по законам природы. Мы увидели высоченные горы, стекающие с них в долины потоки, разветвляющиеся на ручьи и реки. На их фоне домики и разные строения, пасущиеся коровы, которыми славится эта страна, а рядом с ними девушки и женщины в расцвете молодости, пышущие здоровьем.

Женщины разливают молоко в стеклянные стаканы и предлагают его, еще пенящееся, всем желающим из посетителей. Мы увидели также мужчин, стоящих на пороге домов с приветливым видом и вежливо предлагающих продукты своей страны и цветы ее гор. Нам сообщили, что они потратили на строительство этой деревни три года и тридцать миллионов франков. Мы провели там долгое время, переходя с места на место, любуясь и рассуждая о том, насколько естественная жизнь на природе лучше городской жизни с ее лицемерием и церемонностью.

КЛЕВЕТА НА ОТЕЧЕСТВО{351}

Говорил Иса ибн Хишам: Бродя по выставке и заходя в павильоны разных стран, мы вдруг услышали звуки флейт и барабанов. Они пробудили в нас воспоминания о родине и тоску по ней, какую, верно, испытывают усталые верблюды, завидев на горизонте отсветы молний, сверкающих над родными местами, над знакомыми равнинами и горами. Они устремляют туда взгляды и вытягивают в ту сторону шеи. Так и мы пошли на эти звуки в надежде найти там лучшие памятники Египта и прекрасные черты нашей страны, радующие глаз и возвышающие душу, что смягчило бы горесть разлуки и облегчило бы нам наши муки, дало бы возможность гордиться нашими успехами и достижениями. Мы увидели, что вокруг барабанов и флейт собралась толпа людей, над которой возвышался детина — страшная образина, непомерной толщины, похожий на глыбу льда или на обломок скалы. На голове грязный, пропитанный потом, засаленный тарбуш, готовый загореться от первого солнечного луча. Детина ревел, как в пустыне верблюд или как целое стадо ослов, и обмахивался веером, который держал в руках, чтобы не задохнуться от собственного душераздирающего крика. При этом он раскачивался и изгибался, перед людьми красовался и сам собой любовался, расхаживал в толпе взад и вперед, призывая всех не проходить мимо, а посетить этот павильон и насладиться зрелищем прекрасных вещей, ни с чем не сравнимых, ценности неоценимой и древности невообразимой, подобных которым нет нигде, кроме Египта, превзошедшего все страны и поднявшегося на недосягаемые вершины, что не удивительно, ведь история его уходит в веков глубины. Он убеждал людей, что им представляется редкий случай, пожалеет тот, кто его упустит, что обходящий этот павильон стороной не увидит на выставке самого дорогого, напрасно потратит свои деньги и время, что лицезреть памятники страны молодой и древней это верх наслаждения.

Мы вошли взглянуть на памятники и проверить, правду ли он говорит. У дверей нас встретил человек прилично одетый и в чалме, видом напоминающий шейха. Он приветствовал входящих любезными словами и перебирал четки руками, как имам или хранитель святыни. Однако, вглядевшись, я признал в нем известного купца, торгующего благовониями и духами.

Он рассыпался перед нами в любезностях и провел нас в зал для развлечений, где находилась «сцена». Поднялся занавес и группа девиц развратного вида начала исполнять танец живота. Их непристойные движения и вызывающие позы заставили нас вспомнить места, которые мы посещали, сопровождая гуляку и омду. Огорченные и разочарованные, мы кинулись к выходу, от стыда лица руками закрывая, от позора убегая и египтянами признать себя не желая. Поспешили отойти подальше от «египетского павильона» с его бесстыдными зрелищами и гадкими «развлечениями» и поклялись больше сюда не заглядывать. Ученый, желая смягчить ужасное впечатление и поднять наше настроение, заговорил.

Ученый: Почему вы поторопились уйти? Разве вам неизвестно, что выставка делится на две части: одна для памятников и художественных произведений, другая — для зрелищ и развлечений? В египетском павильоне вы видели второе, и оно привело вас в негодование. Но почему бы нам не посмотреть первую часть, где представлены памятники и серьезные произведения? Быть может, там мы найдем то, что вас порадует и улучшит ваше настроение.

Паша: Не думаю, чтобы один павильон отличался от другого. Тот, кто не сумел выбрать достойных развлечений, вряд ли выберет удачные произведения. Тот, кто пал так низко, что решил представить свою страну женскими животами и выставил их всему миру на обозрение, не способен отобрать лучшие памятники и самые удачные наших мастеров творения.

Друг: Ослепила этих купцов жажда прибыли и зависть к владельцам кабаре, привлекающих этим бесстыдным зрелищем полчища глупцов. У себя в стране они не могли составить им конкуренцию и воспользовались случаем, чтобы избавиться от конкурентов за границей. Они решили, что у европейцев оно будет иметь такой же успех, как у молодых повес в Египте, а они на этом наживутся, и в стране, где их никто не знает, их репутация не пострадает. Из их числа и тот вальяжный купец. Если бы ты пригласил его посмотреть этот танец в Каире, он прикрыл бы лицо полой своего кафтана, отвернулся бы и стал взывать к Всевышнему, моля простить ему этот грех, осуждаемый верой и моралью. Но вышло все не так, как они предполагали: и прибыли они не получили, и греха своего не скрыли. Мораль посетителей этой выставки, в отличие от некоторых других, не позволяет им смотреть такие скандальные танцы, и публика на них не приходит. Устроителям досталось лишь негодование египтян за то, что они опозорили нас перед всеми нациями.

Говорил Иса ибн Хишам: Отойдя от павильона развлечений, мы, подчиняясь желанию нашего друга, свернули к павильону художественных произведений и оказались перед строением, напоминающим своим видом мечеть. Нас поразило, когда справа от входа мы увидели винную лавку, где толпились парижские старички с внуками и дочерьми, а слева сидел на корточках мужчина в чалме, обликом отвратный — такому больше пристала бы не чалма, а шляпа. Перед ним на столике — чернильница и тетрадь, а вокруг — толпа людей. Один за другим они подходили к нему, протягивали монеты, он спрашивал у каждого его имя и имена его отца и матери, а затем писал на окрашенном шафраном листке бумаги благочестивые изречения. А некоторые зрители из европейцев говорили друг другу: «Пусть шейх ислама напишет и нам что-нибудь из Корана». Мы обождали, пока перед ним никого не осталось, и вопросы задавать ему стали. Он разъяснил нам на сирийском наречии, как он зарабатывает себе на пропитание, а мы напомнили ему, что мусульманская вера запрещает сынам Аллаха подобные проделки. Он сказал, что арендовал это место у Египетской выставочной компании, а толкнула его на это жестокая нужда. Оставив его, мы вошли во внутреннее помещение и тут же увидели еще одного человека в чалме, окруженного ребятней в египетском платье — дети сидели кружком на полу, как в куттабе, а он посреди них, как учитель, громко читал айаты Корана и заставлял их повторять вслед за ним и раскачиваться в такт чтению. В руке он держал пальмовый прут, грозя им и призывая к порядку. Все стоявшие вокруг смеялись и издевались над тем, как в Египте учат детей и как мусульман приобщают к вере. И этого «учителя» мы расспросили, как он тут оказался и знает ли, какие заповеди нарушает. Он рассказал, что он обычный египтянин-мусульманин и что компания наняла его вместе с его детьми изображать эту сцену. Они не увидели в этом ничего зазорного, и все они правоверные мусульмане. Им просто нужно было заработать. Этого набожного мусульманина мы осудили больше, чем христианина, решившего половить рыбку в мутной воде.

В самом центре павильона мы обнаружили рынок, какие устраиваются в праздники рождества святых. Тут торговали семечками и горохом, бобами и люпином, ирксусом и сахлебом{352}, ходили торговцы «сирийскими шелками» и «стамбульской халвой», а также продавец «желтых ботинок и красных тарбушей». Когда мы спросили, произведено ли все это в Египте и египтянами, нам ответили «да», а дальше выставлена и другая «промышленная и сельскохозяйственная продукция». Мы пошли дальше и очутились в месте, напоминающем древнеегипетский храм, а в нем лавки, похожие на лавки торговцев благовониями, но, казалось, торговцы куда-то отлучились, оставив лишь нераспроданный товар: тут лежали мешочки с хлопковыми семенами, там — с зернами кукурузы. В центре стояла стеклянная витрина, а в ней — золототканая накидка вроде тех, какие в Египте надевают берейторы, ведущие под уздцы лошадей. Мы вышли из павильона «сельскохозяйственных и промышленных товаров» в еще большей печали и унынии, чем из павильона певиц и танцовщиц, и вознамерились бежать с этой злополучной египетской выставки. Но нас остановил один из гидов, умоляя не уходить, не взглянув на «чудо из чудес». Мы последовали за ним, и он привел нас в комнату, часть которой была задернута занавесом. Отодвинул занавес, а за ним оказалась безрукая девушка, которая пряла и делала другую работу ногами. Мы вышли не оглядываясь. Солнце уже садилось. На улице мы увидели толпу женщин-египтянок с бубнами и свечами в руках, а среди них девушку в наряде невесты. Они пели египетские свадебные песни. Мы удивились, что они покинули павильон развлечений и танцев и ходят по улице. Тут друг заметил одного египтянина из числа своих друзей, остановил его и завел с ним разговор о тех безобразиях, которых мы были свидетелями, и о том, какой вред наносит эта «египетская выставка» нашей репутации в глазах других наций.

Друг: Объясни мне, в чем причина такого позора. Мало им того, что творится внутри павильонов, так они еще выпустили этих женщин на улицу. Можно подумать, что это подстроили враги египтян, решив выставить их на посмешище всему миру.

Египтянин: Дело не в этом. Жадные и корыстолюбивые владельцы компании решили сорвать прибыль любой ценой. И свадебную процессию они выпустили на улицу ради рекламы, чтобы зазывать посетителей, не думая о том, каким позором это обернется для всех египтян. Но тот, кто знает, как в действительности обстоит дело с этой выставкой и с этой компанией, взглянет на нее другими глазами, ведь компания не принадлежит египтянам. Египетское правительство отказалось принять приглашение правительства Франции и не участвует в выставке официально. Об этом было объявлено в газетах. Компания выставки не египетская компания: большинство ее участников — проживающие в Египте люди из других стран Востока. А также несколько египтян, не входящих в число пайщиков.

Друг: Ты думаешь, они много заработают на этой выставке? Как видишь, дела здесь идут ни шатко ни валко.

Египтянин: Не думаю, чтобы они много заработали. Но компания ничего и не теряет. Убытки терпят те, кто купил ее акции, а они оценивают их на сегодняшний день в восемьдесят тысяч франков. Если так пойдет и дальше, то пусть убытки послужат им уроком, чтобы в следующий раз они не соблазнялись сомнительными проектами, к тому же позорящими египтян.

Говорил Иса ибн Хишам: После того как соотечественник несколько облегчил наши душевные муки, мы попрощались с ним как с добрым другом.

ХЛЕБ ЦИВИЛИЗАЦИИ{353}

Говорил Иса ибн Хишам: Мы посетили выставки других стран и увидели там и памятники старины, и недавние изобретения, свидетельствующие о многих и в разных областях свершениях. Страны состязались между собой, стремясь одна другую обогнать, свое превосходство доказать и недостижимыми для остальных стать. Впереди всех шла Германия, благодаря своей развитой науке она добилась всеобщего признания и большого влияния, словно решив доказать, что она сильнее всех в умении не только воевать, но и новое в науке открывать, что и в войне и в мире она самая могущественная страна в мире.

Мы любовались превосходными изделиями и чудесными изобретениями, как вдруг услышали шум и крики и увидели толпу людей, объятых волнением, потерявших голову от страха, стенающих и вопящих. Мы спросили, что случилось, и нам сказали, что мост у входа на выставку рухнул с теми, кто находился на нем, на тех, что были под ним. Мы пошли в ту сторону, и нам открылась страшная картина: на земле валялись трупы погибших и окровавленные тела раненых — мужчин и женщин, молодых и старых, их было больше ста. Кровь текла рекой, а уцелевшие бродили по земле, разыскивая среди пострадавших своих родных и друзей, надеясь найти их живыми и обнаруживая среди мертвых. Стоял всеобщий стон и плач. Врачи перевязывали раненых, а санитары их уносили. Зрелище было ужасное{354}. Толпа прибывала, все друг друга толкали, стало трудно дышать и больше не было сил все это наблюдать. Паша потянул меня за рукав, и мы поспешили выбраться из этой давки. Идя прочь, он сказал.

Паша: Клянусь Аллахом, все великолепное и прекрасное, что мы видели на этой ярмарке, не потрясает душу так, как ужас и горе, которые мы испытали при виде этого страшного события. Мне даже показалось, что я попал на войну, присутствую при сражении, где взрываются тела и разлетаются в стороны руки и ноги.

Друг: Ты верно сказал. К этому можно еще добавить, что происходящее на войне воспринимается не так тяжело, войну ведут люди подготовленные, обученные, твердые духом. Здесь же погибли совсем молодые люди, дети, женщины, выросшие в достатке и довольстве, боявшиеся взять в руки иголку. И все они были раздавлены обломками и превратились в кучи мяса и костей. У цивилизации в мирное время даже больше жертв, чем во время войны.

Паша: Я предлагаю уйти с этой выставки и больше на нее не возвращаться. Хватит нам по ней слоняться, мы уже исходили ее вдоль и поперек, все осмотрели, внимательно разглядели, и хождения нам уже надоели.

Ученый: Если вы твердо решили на выставку не возвращаться, то предлагаю завершить ее осмотр посещением главного чуда, лежащего в основе всех этих чудес, корня, из которого произросли все ремесла и искусства, источника всякой цивилизации, залога благоденствия и модернизации.

Говорил Иса ибн Хишам: Слова его возбудили наш интерес, и мы последовали за ним. Он привел нас к великолепной постройке, которой мы раньше не видели. Войдя в нее, остановились возле глубокой темной ямы, от одного взгляда в которую захватывало дух. Он предложил нам спуститься в нее на специальном устройстве для спуска и подъема, подобном огромному ведру. Оно доставило нас на дно колодца. Я был так напуган этим падением в потемки, что у меня отшибло память, все мысли спутались, и в голове звучали лишь три бейта, которые сочинил ал-Фараздак{355}, когда спускался от красавиц с высокой стены по веревке, спасаясь от гнева завистников и ревнивцев:

Я был между жизнью и смертью, когда ноги коснулись земли, Сказал: поднимите веревки, они выдают нас, и скрылся в ночи. Веревки — улика, как сокола перья, бросившегося вниз с высоты.

Если бы мы не знали хорошо французского ученого и не доверяли ему, то подумали бы, что он обманул нас и задумал повторить то, что учинили в давние времена сыновья Йакуба со своим братом{356}. Придя в себя, мы спросили ученого, где мы, на том свете или в одной из семи сфер. Он объяснил, что мы находимся в месте, устроенном наподобие подземной шахты, где рабочие добывают каменный уголь. Мы стали вглядываться во мрак и разглядели фигуры людей, работающих при свете фонарей, прикрепленных к их головам и мерцающих, как светлячки, которые порхают между деревьями в ночной темноте. Электрические фонари с трудом пробивали тьму, такую густую, что ее, казалось, можно ухватить рукой. Мы медленно продвигались вперед и часто спотыкались, встречали на своем пути подземные ходы, пещеры и коридоры, в которых заблудилась бы и змея, и повсюду видели призраков в позах борцов, изогнувшихся в схватке, добывающих уголь под сводами пещер и в узких проходах. В руках они держали тяжелые ломы и лопаты, а также деревянные колья, которыми подпирали своды пещер, удерживая их от обвала. Один стоял на кончиках пальцев, другой на коленях, кто-то лежал на боку, кто-то плашмя. Из трещин и складок породы на них стекала вода. От этого страдали и изнемогали их тела, но лишь Аллаху известно, как страдали их души и сердца от постоянного страха и ожидания гибели в случае обвала или затопления, пожара или обрушения. А главная их забота — оберегать свои фонари: если вдруг фонарь разобьется и от его пламени вспыхнет рудничный газ, то задрожат стены, повалятся на людей камни и поглотит их земля.

Наконец мы выбрались наружу, оставив их работать в тройных потемках: угля, подземелья и беспросветной жизни. Убереги нас Аллах от подобных напастей!

Потом мы еще побродили немного по «золотым копям» и нашли, что работать там ничуть не слаще, чем в угольной шахте: труд рабочих столь же тяжек и, добывая желтый металл, сами они остаются с пустыми руками, их доля — лишь изнурение да желтые лица.

От подземного холода кровь застыла в наших жилах, и мы поспешили подняться наверх, из чрева выставки на ее хребет. Немного постояли, протирая руками глаза, ослепшие от яркого света дня, и молча пошли дальше, свежим воздухом наслаждаясь и в разговоры не пускаясь.

Некоторое время спустя наш ученый друг обратил наше внимание на «литейный двор», где отливали пушечные стволы, там были выставлены производимые во Франции самые большие стволы в мире. Он сказал.

Ученый: Это третий столп цивилизации. Вы уже видели первый столп — уголь, и второй — золото, а третий — это железо.

Друг: «…и низвели железо, в нем сильное зло и польза для людей»{357}.

Ученый: Да, золото добывают затем, чтобы купить на него угля, чтобы выплавлять с его помощью железо, чтобы производить из него любое оружие, орудия и все, что пожелает человек, самое удивительное и необыкновенное. Этот черный уголь — основа всего, сегодня это второй хлеб человека в цивилизованном мире, он дарует благоденствие и довольство, и в нем же зло, пагубное для человека. А как трудно добывать его! Он загоняет миллионы людей под землю, и они опустошают ее внутренности, извлекая добываемое на поверхность, себе же на горе! Говорят, что они трудятся ради удобной и счастливой жизни, но сами-то они проводят жизнь в труде и в страданиях. Приходят в этот мир с плачем и уходят плача. Самое, как утверждают, совершенное создание, человек, проживает свой век хуже животного!

Паша: Сколько сегодня углекопов во Франции? И сколько получает рабочий за день работы?

Ученый: На угольных шахтах работает сто тысяч человек. Они добывают двадцать семь миллионов тонн угля, которые продаются за двести шестьдесят миллионов франков. Шахтер работает под землей на глубине сотен метров в постоянной опасности. За год происходит тысяча пятьсот несчастных случаев, жертвами которых становится множество погибших и раненых. Это не считая заболевающих грудными и легочными болезнями от вдыхания вредных газов. Работают они по сменам, одни — днем, другие — ночью. У них жены и дети, а зарплату они получают от двух до пяти франков в день!

Паша: А куда же идут эти сотни миллионов, выручаемые от продажи угля, добываемого тяжким трудом?

Ученый: В карманы горстки владельцев компаний, которые тратят их на свои прихоти или копят. И не думайте, что несчастные несколько франков, составляющие зарплату рабочего, попадают в его руки. Большинство компаний строят жилые дома для рабочих поблизости от шахт, а рядом открывают магазины. Так что рабочий трудится на шахте компании, живет в принадлежащем ей доме и покупает еду и одежду в ее магазине. Компания все вычитает из его зарплаты, и в конце месяца он остается ни с чем — живи спокойно и будь доволен!

Друг: Поэтому-то и возникли социалистические и другие подобные учения. Как может человек терпеть такое положение? Он трудится, как муравей, в земле копается, и чем его труд вознаграждается?

Говорил Иса ибн Хишам: Тут мы подошли к знаменитой башне, построенной способным инженером Эйфелем, и прислонились к ней спинами, размышляя о делах человека и о том, как он сходит с ума в разные времена, утверждая при этом, что он творение разумное и совершенное.

ВОСЬМОЕ ЧУДО{358}

Говорил Иса ибн Хишам: Мы рассматривали башню, пораженные ее величием и высотой. Воистину, это постройка превосходная, уникальная, в небо возносящаяся, гордо вверх стремящаяся, чудо мастерства и умения, выставки главное украшение. Не сравнятся с ней никакие замки и крепости, она выше всех гор и холмов и даже двух великих пирамид. Выше той башни, которую Хаману приказал построить фараон, упорствующий в своем неверии, сказавший: «О Хаман, построй мне башню, быть может, я поднимусь на небеса и увижу бога Моисея, которого считаю лжецом». Если бы увидел фараон Эйфелеву башню, то разрушил бы построенную Хаманом и не говорил бы: «Я ваш высший Бог», а приказал бы дать Хаману тысячу ударов плетью и повесил бы его на дереве. И что такое Вавилонская башня в сравнении с этой, вздымающейся вровень с созвездиями, дотягивающейся до Проциона{359}. Если бы долетел до ее верхушки орел, он стал бы третьим небесным Орлом{360} и свил бы себе гнездо в созвездии Малой Медведицы. Никакому поэту не хватит воображения ее описать, не прибегая к сравнениям великого с малым и грандиозного с низким, как сравнивали поэты Солнце с бокалом вина, Плеяды с гроздью винограда, Бетельгейзе с пионом, звездный дождь с жемчужным ожерельем, темную ночь с чернокожим рабом, а вечернюю зарю с пролитой кровью. Про эту башню поэт мог бы сказать, что она — новая страница, вписанная в книгу развития и прогресса, знамя, развевающееся на горизонте мира, никем не превзойденное творение науки и искусства, игла, воткнутая в карту земного шара и отмечающая центр цивилизации, перо, запечатлевшее на поверхности Луны великие достижения народов Запада, или, как утверждают некоторые, рог быка, пронзающий Землю.

Мы много раз обошли башню кругом и преисполнились восхищением и восторгом. И тут услышали, как наш друг вздыхает и повторяет.

Друг: Таков закон с древнейших времен: каждый народ, поднимающийся на высшие ступени культуры, строит памятники, превосходящие великолепием все другие, чтобы они напоминали потомкам о достигнутых предками величии и мощи. Но время неизменно стирало их с лица земли, и место их занимали другие, которых ожидала та же участь. Таково время, оно постоянно стирает и утверждает. А сын Адама из прошлого никаких уроков не извлекает и в спячке пребывает. И все труды — тщета и суета преходящая.

Ученый: Не дави на нас своими мыслями, огромными, как эта башня. Давайте, сначала поднимемся на нее.

Говорил Иса ибн Хишам: Мы вошли в башню, и подъемная машина в одно мгновение вознесла нас с земли на небо, на второй этаж. А там, к нашему удивлению, располагался огромный базар. Стояли лавки, торгующие разными товарами, бары, предлагавшие различные вина, а в центре находился прекрасный ресторан, которому позавидовали бы все наземные рестораны. Мы уселись за один из столов, и паша начал расспрашивать ученого подробно обо всем.

Ученый: Эта башня поднимается над землей на триста метров, сделана она из чистого железа и весит девять миллионов килограмм. Число составляющих ее деталей — двенадцать тысяч, их соединяют два с половиной миллиона болтов. Построили ее несколько лет тому назад, и доход от поднявшихся на нее во время прошлой выставки составил семь миллионов франков. Если бы подобную башню построили в древние века, то она стала бы восьмым чудом света.

Паша: А что считается семью чудесами?

Ученый: Их долго перечислять.

Друг: Мы сидим здесь, высоко над землей, вдали от земных забот, и самое время поразмышлять об истории человечества, сравнить дела людей прошлого и настоящего. Несмотря на разницу веков и эпох, натура человеческая не изменилась. Человека все так же влечет к себе чудесное и удивительное, он отказывается от радостей мира ради тяжких трудов, создавая ненужные вещи лишь во имя того, чтобы похвалиться и прославиться.

Ученый: Да, здесь ты вправе излагать свои ученые теории, объясняющие дела людей и человеческую природу. Ты ведь смотришь на мир с высоты, и люди кажутся тебе муравьями, снующими туда и сюда в поисках пропитания. Но разница между муравьями и людьми в том, что муравьи работают дружно, сообща, а люди соперничают и борются. А судьба у всех одна — исчезнут и те и другие. Поэтому муравьи работают с пользой, а работа людей — бесполезна.

Если хотите, я расскажу вам о чудесах, сотворенных людьми{361}: пирамидах, висячих садах, Вавилонской башне, статуе Юпитера, колоссе Родосском, Эфесском храме и гробнице царя Мавзола.

Египетские пирамиды можно увидеть, и история их известна.

Висячие сады в Ираке разбил Бахтансар на холме, который известен сейчас как холм «‛Умрана ибн ‛Али». Площадь его составляет сорок федданов, он был насыпан в форме гор, и на нем были возведены своды, опирающиеся на пустые внутри и заполненные глиной колонны. Там посадили деревья, на одном уровне с колоннами, и построили лестницы, ведущие к вершинам, которых достигали кроны деревьев и где росли плоды и цвели цветы. Оросительные колеса поднимали воду из Евфрата на самый верх. Говорят, сады эти были построены потому, что жена царя постоянно тосковала по стране, в которой родилась, и царь хотел, чтобы сады напоминали ей виды родной природы.

Вавилонская башня это стена, закручивающаяся внутри себя самой. Ее длины хватило бы, чтобы опоясать семь таких городов, как Париж. Она поднималась на высоту сорока семи метров, а ширина ее составляла двадцать семь метров. Вокруг нее был глубокий ров с многочисленными башенками, а у самой башни — сто железных дверей.

Статуя Юпитера, главного бога древних греков{362}, была создана знаменитым скульптором Фидием. Ее высота четырнадцать метров. Юпитер сидит на троне, увенчанный лавровым венком, и держит в правой руке скульптуру «бога победы»{363}, сделанную из чистого золота и слоновой кости, а в левой — скипетр, усыпанный драгоценными камнями. Рядом с ним золотой орел, на ногах — золотые сандалии. Трон был изготовлен из мрамора, слоновой кости и эбенового дерева. У подножия трона два золотых льва. При огромных размерах памятника скульптор сумел прекрасно соблюсти пропорции, и древние считали его самым совершенным творением. Каждый грек считал, что не выполнил свой священный долг, если не совершил паломничества к этой статуе.

Колосс Родосский — это стоявшая у входа в гавань статуя Аполлона, бога искусств{364} у древних греков, высотой в тридцать три метра — самый высокий из древних памятников. Он был разрушен землетрясением. В седьмом веке арабы перенесли к себе многие его обломки.

Храм в Эфесе{365}, одном из городов Греции, это храм Дианы{366}, богини охоты. По красоте постройки и убранства он не имел себе равных среди храмов древних. В подтверждение этого рассказывают, что один безумец, жаждавший любой ценой прославиться в веках, по имени Герострат, замыслил сжечь этот храм, и храм был разрушен огнем. Преступник сам заявил о цели совершенного им преступления, и суд осудил его на мучительную смерть, а сверх того решил, что такова же будет участь всякого, кто упомянет его имя. Но это решение имело обратные последствия: люди стали называть его имя друг другу шепотом, и оно известно до сих пор как имя совершившего злое дело. А храм он поджег в ту ночь, когда родился Искандер. И когда царю, его отцу, стало известно об этом, он предложил жителям Эфеса выстроить храм заново на его деньги с условием, что они высекут на нем его имя. Жители отказались, не желая, чтобы на их храме было увековечено имя чужеземца, и начали сами восстанавливать храм и украшать его. На это им потребовалось двести двадцать лет. Потом пришел римский кесарь Нерон и разграбил сокровища храма, а его мозаичные полы перенес в свои дворцы в Риме. Окончательно храм разрушили германцы во время их войн.

Гробницу царя Мавзола выстроила его жена (она была его сестрой) после смерти царя. Она собрала самых искусных мастеров изо всех стран и распределила между ними работу. Гробница была высотой сорок два метра, ее украшали колонны из чистого мрамора с выбитыми на них картинами исторических событий. Ее покрывала мраморная плита, на которой были изображены воинские подвиги царя. Гробница сохранялась в целости до четырнадцатого века, а потом разрушилась. Некоторые ее части были использованы при строительстве поблизости, в Анатолии, крепости Будрун в шестнадцатом веке. Куски мрамора с выбитыми на них рисунками лежали на ее месте до середины этого века. Их купила Англия и выставила в Лондонском музее.

Друг: Как сегодня похоже на вчера! И как ничему не желает учиться сын Адама, как глух он к урокам истории! Проходят века за веками, уже поседели виски времени, изменился облик мира, а человек все так же заблуждается, по-прежнему думает, что делам его суждено бессмертие, а памятники, поставленные им, будут стоять вечно. В этом ассириец, глядевший на Вавилонскую башню, не отличается от сегодняшнего француза, любующегося Эйфелевой башней. На возведение и той и другой было потрачено столько стараний и сил, но обе они недолговечны. Сохраняются лишь предания и воспоминания:

Ученый: Хорошо сказано. По этому поводу я вспомнил диалог, сочиненный в древности одним ученым{367}. Он происходит в мире мертвых между философом-аскетом Диогеном и царем Мавзолом, упокоенным в знаменитой гробнице. Помню из него следующее.

Диоген: Почему, о азиат, ты столь горд и надменен в своем саване? Словно и среди мертвых хочешь занять почетное место, даже здесь, под землей, быть выше всех.

Царь: А какие быть могут в этом сомнения? Когда это цари равнялись с чернью? Я самый сильный и могучий из царей, я всех прекрасней и достойней, я больше всех одержал побед. При жизни я превзошел всех венценосцев и после смерти лежу в самой величественной гробнице. И если кто-то станет ложно утверждать, что он мне равен силою и властью, то пусть отсохнет у него язык. Ни у кого нет усыпальницы, моей подобной, этого чуда света, которому дивятся люди, символа гордости и славы. И ты, бывший аскетом при жизни и канувший в небытие в загробном мире, считаешь, что я не имею права быть надменным и гордиться?

Диоген: Я вижу, о великий царь, что у тебя осталось величия и власти не более, чем у меня. И череп твой ничем не отличается от моего. И там и тут две дырки вместо глаз, и носа нет, и челюсть голая торчит. Что ж до твоей гробницы величавой, украшенной резьбой, то что тебе за польза от нее сейчас, когда сравнялся ты с похороненными на голом месте? Есть польза лишь для жителей твоей страны, они гордятся, приводя сюда приезжих из далеких стран. Но пройдут года, и все разрушится, не сохранится от гробницы ни следа.

Царь: Что слышу я, о Бог громов и молний! Неужто все мои деяния славные напрасны были и сделаюсь я равным Диогену и станут меня люди ругать и порицать?

Диоген: Не говори, о жалкое созданье, что станешь равным мне, с тобой мы не сравнимы. Ты, не переставая, сожалеешь о том, что ты оставил на земле — богатства, власть, все блага жизни. Я ж не печалюсь ни о чем. Ничто сейчас меня не беспокоит, я не оставил в жизни ничего, о чем бы мог жалеть и горевать. А если вспомню бочку, что домом мне служила, то радуюсь, что под землей мое жилище шире и удобней. Но я в сердцах людей оставил память добрую, мои заслуги мне будут памятником вечным, который не разрушит время. Поэтому, гордец, не сравнивай себя со мной, не заслужил ты памяти такой!

Паша: Какое мудрое поучение и какой великий урок!

Ученый: А если бы вы знали, что месье Эйфель, построивший эту грандиозную башню, кончил тем, что был осужден и посажен в тюрьму за злоупотребления и воровство по знаменитому делу о Панамском канале, то вы бы еще больше удивились тому, какие истории связаны с памятниками и с судьбами их создателей.

Итак, я показал вам город со всеми его достопримечательностями. Вы побывали и под землей и на верху башни, осмотрели выставку и видели все, достойное быть увиденным. Если вы намерены поскорее вернуться в свою страну, то вам достаточно полученных впечатлений. А я прощаюсь с вами с большим сожалением. Я нашел в вас добрых друзей и приятных собеседников, умных и мыслящих, каких раньше не часто встречал среди восточных людей. Если же у вас есть желание еще какое-то время пожить среди нас и вы, познакомившись с материальной культурой Запада, хотели бы познакомиться и с его духовной культурой, побольше узнать о жизни западного сообщества, о хозяйстве, торговле, нравах, обычаях, то я готов всюду вас сопровождать и все вам показать. Ваше общество мне очень приятно и беседовать с вами для меня удовольствие.

Говорил Иса ибн Хишам: Его слова нас убедили, мы за любезное предложение поблагодарили и решили еще ненадолго остаться в Париже, к здешним порядкам и нравам приглядеться поближе.

С ЗАПАДА НА ВОСТОК{368}

Говорил Иса ибн Хишам: Наш ученый друг повсюду нас водил и светом своей мысли и знаний путь наш осветил. Мы следовали за ним, как верблюды за погонщиком или как путники за проводником, не делали без него ни шагу и благодарили судьбу, пославшую нам такой подарок. Покончив с осмотром выставки, которая уже казалась нам сном, мы посещали разные заведения и многолюдные собрания, где встречали людей и из высших классов, и из простонародья: сегодня общались со знатью, а завтра — с наемными работниками, беседовали с владельцами дворцов и с обитателями ветхих хижин, выслушивали проповеди и речи, произносимые с трибун, и непристойные шуточки черни, перемещались из кабинетов ученых в переулки, где проживают подонки, из научных обществ, распространяющих знания, в кабаре, где танцуют и играют. Скоро не осталось ни одного места, где бы мы не побывали. Таким образом мы узнали все достоинства и пороки и высших классов и низших, изучили их причины и истоки, и нам открылось то, что прежде было скрыто. Но тут наступила зима с ее холодами и грязью, с ее дождями и бурями. Солнце скрывалось на много дней, и мир погружался во тьму. Пришлось нам с утра до вечера жить при свете электрических фонарей. Небо заволоклось дымом из фабричных труб и от домашних печей, и на нем добавилось туч. Дожди лили день и ночь, наполняя лужи и реки, словно в городе начинался потоп. Вода затапливала нижние этажи домов, и мы сидели в комнатах, никуда не выходя, страдая то от зимнего холода, то от печного огня, и целыми днями беседовали об этой цивилизации, перебирая все, что успели о ней узнать. Наш друг, по обыкновению, много говорил, все критиковал и самые неприглядные стороны западной цивилизации вспоминал, так что ученый однажды не выдержал и возражать ему стал.

Ученый (другу): Ты, о друг, много говорил и западную цивилизацию не пощадил. Хотя и есть доля справедливого в твоих словах, все же следует сказать и о хороших ее сторонах, не стоит замалчивать ее достоинства и преуменьшать ее значение. Вы, восточные люди, берите у нее то, в чем видите пользу для себя, то, что вам подходит, и оставьте то, что считаете вредным, не соответствующим вашей природе. Воспользуйтесь достижениями ее промышленности, ее орудиями и машинами и станьте сильными, способными отразить напор желающих вас колонизовать и поработить. Перенесите все хорошее с Запада на Восток и сохраните все лучшее из своих обычаев и нравов, никому в этом не подражая. Живите и благоденствуйте в вашей стране и благодарите Аллаха за его милости.

Говорил Иса ибн Хишам: Нам ничего не оставалось, как отправиться в обратный путь и молить Аллаха на родину нас благополучно вернуть. Славим Аллаха вслух и в душе, в начале и в конце.