Рассказики

Город Нант и его обитатели (1999-2000)

… город Нант, 280 тыщ населенья, провинция Атлантическая Луара, и, действительно, до океана 50 километров – а там, за вересковыми пустошами с торчащими там-сям то ли менирами, то ли дольменами, все время путаю эту кельтскую древность, – скалистый спуск к океану, где можно купаться или жарить на железном листе собранных в камнях мидий, или заночевать в гроте, только осторожно, чтобы не захлестнул океанический прилив;

а еще можно сидеть на травке под стенами замка Анны Бретонской – вдыхая запах свежескошенной травы, с бутылкой пива – и, остро ощущая свою незаконность и призрачность, то, что меня здесь быть не должно – наблюдать людей, свет, дома;

или на велике вдоль Эрдра – жилые корблики-дома, навсегда пришвартованные к набережной – тихие пригороды – и, дальше, среди малоэтажной заселенности, уже прогалинки леса, подозрительно похожего на парк;

и всякое такое прочее;

– а главное, возможность вечерами сидеть спокойно дома и, не торопясь, переводить полюбившуюся книжку (интересно, куда она делась – эта счастливая способность работать в комнате, где находятся 5-10 человек?) – без которой все остальное быстро надоело бы.

… вот так вот мы жили.

Дома? Это у Алика с Олей – или на сквоту.

Алик и Оля жили в многоэтажке арабско-бедняцкого гетто, называвшегося Malakoff (в честь победы над нами под Севастополем – Малахов курган, да), и выглядевшего по нашим меркам достаточно благоустроенно, если б не растекшееся по улицам ощущение социального уныния.

– впрочем, арабы не унывали, и вечерами перед подъездами ошивались шайки приблатненного молодняка (раскручиваемая на пальце цепочка, пружинящая походка и местный шик – одна штанина навыпуск, вторая заправлена в белый носок), арабчата помладше тоже старались – и пятилетние пацаны кричали друг другу: «Э, брат! На Коране клянусь тебе, брат!»

– но «брат» это для своих, для «чужих» было: “Ecoute, cousin! ”, слышь, кузен, двоюродный братец – и, с арабским акцентом, это звучало (намеренно) – нагловато.

Сквот же (занятый выселенный дом) находился почти в центре, на улице, чье название, chaussee de la Madelaine, поначалу звучало для меня таким «французским», но скоро стало просто - названием.

Сквот достался нам по наследству от умершего от рака друга, Яна (мы были на похоронах, и я навсегда запомнил: вместо речей, траурного стеснения и тоски – юная сестра, неумело играющая на флейте – потом друзья-музыканты тоже играли ему музыку – веселую)…

Первый этаж сквота занимал вьетнамец Тай, который часто вопил. Причиной воплей было несовпадение музыкальных вкусов – Тай тоже был музыкантом, играл добропорядочный блюз, сверху же звучали сплошные Балканы… « La musique – c` est bon, la musique! », орал Тай. – «А вот это вот ваше – бум-бум-бум, да топ-топ-топ – c`est pas bon! ». Очень старательно орал… правда, никто не обращал на него внимания.

второй и третий этажи были завалены мусором и жить там было нельзя.

а последний был полностью наш. Большая комната с камином (топившемся ящиками с помойки), кухня с газом и водопроводом, и даже электричество, по непонятным причинам не отключенное, и совершенно бесплатное – как и все остальное.

В общем, ценное было место, сквот – и как-то прознавшие про него арабы попытались вломиться туда в шесть утра с воплями «Откройте, полиция!» – видимо, в расчете на общую сонность – потому что какая к аллаху полиция с такими-то рожами. К тому же полиция камнями по окнам не швыряется.

И все же сквот был утерян.

Случилось это, когда из Нанта все разъехались на несколько месяцев – прокатиться по Испании, играя музыку в барах и на улице, да так и застряли там в мягкой андалусской зиме – оставив сквот под присмотром знакомого молдаванина, который иногда заходил в гости поговорить, и говорил больше неинтересное.

весною на сквоту было обнаружено обильное и смачное население, занявшее собою все пространство и наладившее крепкий малороссийский быт. Население встретило бывших хозяев приветливо, и даже предложило потесниться, помочь расчистить от мусора еще пару комнат (та не журитеся, хлопцi, мiсця всiм хватит) – но сквот был признан к жизни более непригодным.

приехав в Нант в гости (к тому времени я жил уже на юге), интереса ради я зашел, посмотреть, и попал на обед.

посреди комнаты стоял длинный стол, за которым сидело человек двадцать, в основном полуголых распаренных парней, и парочка сильно крашеных девиц. На столе присутствовали борщ и горилка. В углу валялись груды одежды и каких-то свертков в магазинной упаковке – хохлы промышляли кражей из магазинов.

«Заходьте, хлопцi! Борщу хочете?» – и мы отведали борщу, и выпили горилки, оказавшейся разведенным медицинским спиртом. С отвычки было даже прикольно.

Забавно, что за старшого у них был единственный русский, из-под Курска, здоровенный ворчливый дядя лет сорока, которого прозвали Батяня-Комбат. По-французски Батяня-Комбат знал слово «катрован-диз-уит! » (девяносто восемь), очень полезное – потому что если прийти в аптеку, опереться кулаком о прилавок, и сказать «катровандизуит!» – то подадут медицинского спирта. Скоро девушки в ближайшей pharmacie догадались предложить Батяне сразу литровую канистру катровандизуита, и он вернулся домой, чрезвычайно довольный проявленной французами смекалкой.

… спускаясь вниз, я столкнулся с Таем и поздоровался. Тай подавленно молчал. Говорят, орать он перестал, потому что однажды, отчаявшись понять, чего он хочет, хохлы надавали ему на всякий случай по ушам.

Это было затянувшееся вступление к истории про грузин и Рене.

Грузины, на самом деле, никакими грузинами не были, а даже напротив – беженцами от грузинского бесчинства (Бесо – осетин, а Виктор – абхаз), просто говорили друг с другом по-грузински, да так и повелось: «грузины». Французского они не знали, в Нанте им было скучно, и потому иногда они заходили к нам.

… забавно, что они были такие разные.

Виктор, маленький и юркий, говорил много и с сильным акцентом – то есть, когда приходил Виктор, это значило, что сейчас все будут сидеть и слушать Виктора – и с удовольствием, потому что ну очень уж смешно.

еще смешнее было с Виктором выпивать (а грузины без бутылки вина не приходили никогда), потому что Виктор произносил тосты. Тосты были прямо как из грузинского кино, длинные и замысловатые – к тостам Виктор относился серьезно.

однажды, на сквоту был устроен дружественный французский день рождения – вино-сыр-оливки были выставлены на столик в углу, косяки сворачивались обособленно – а так все сидели и болтали, ну, как обычно… И тут пришли грузины.

оценив положение вещей, Виктор (через переводчика) попросил «наполнить бокалы», и начал говорить, – про родителей, взрастивших и воспитавших, дедушек и бабушек, взрастивших родителей, древность рода и мать сыру-землю… Закончив, Виктор попросил:

«Гарик – пэрэвэди, ну!»

“C`etait… eh.. a la sante des parents!”, объяснил Гарик притихшим в недоумении французам.

«Слушай, ты как перевел, Гарик, а? Какой, оказывается, французский язык короткий!» – Виктор, похоже, немного обиделся.

… а еще Виктор был серьезным мужем и отцом, и именно он разруливал для них с Бесо нелегальные работы и разные полагающиеся беженцам бесплатные блага – не знаю, как у него это получилось без языка, наверное, земляки помогали. И, что интересно – приходил он всегда один, жену его мы не видели никогда. Видимо, боялся порчи, считая нас недостаточно приличным для абхазской женщины обществом.

Бесо, в противоположность Виктору, был высоким крепким молчуном, красивым той звериной кавказской мужской красотой, которая предполагает опасность. И неспроста – дома Бесо был бандитом.

Беженская жизнь оказалась для него непривычной. Поначалу он как-то пытался «делать дэла» – но дела во Франции делаются плохо; пособия не хватало; и Бесо с Виктором стали работать на виноградниках, и прочих «черных» работах (статус demandeur d`asile politique , «просителя политического убежища» права на работу не предполагает) – чего он, по старой памяти, несколько смущался.

… не знаю, ставил ли раньше Бесо раскаленные утюги на животы партнерам по бизнесу, но в отношении к «своим» он был крайне деликатен, в своем понимании, конечно; мозга окружающим своим богатым жизненным опытом не засорял, а больше помалкивал. А попросить Бесо помочь, если что, было – не вопрос.

А еще грузины не любили арабов, и называли их (восторг!) «черножопыми». И очень уважали русский язык, будучи уверены, что он является lingua franca не только бывшего СССР, но и всего мира.

(«Там араб один какую-то нэхорошую вещь мне сказал, я ему русским языком атвичаю: «Пошел на хуй!», а он глазами моргает, савсэм борзый, тварь!» – Бесо).

(«Слушай, захожу я в ASSEDIC , вижу там очередь, одни арабы – ну я бэз очередь иду, канешна – а адын совсем ничего такой нэ понимает, нэ пускает! Я ему говорю: «Слушай, уважаемый, если ты здесь – то, значит, или из Марок, или из Алжирии! Я что про Марок и Алжирию слышал? Что там живут балшой культуры и воспитанный люди! А ты почему так нэхорошо делаешь?» – Мы, давясь от хохота: «А ты на каком языке-то ему говорил, Виктор?» – «Как на каком? На русском!»)

В общем, грузины приносили нам чистую радость.

Ну, а большой друг грузин Рене тоже никаким грузином не был, а был чистейшим французом – только немного сумасшедшим и сильно одиноким. Рене любил читать книжки, в юности учил русский язык, и по городу ходил только в больших резиновых сапогах с болтающимися голенищами, которые вообще нигде не снимал (однажды, когда Рене пришел к нам в гости, я попросил его снять сапоги при входе, и увидел на его лице такую обиду, что мне стало стыдно).

с грузинами Рене познакомился в автобусе, и обрадованный возможностью применения своего невостребованного русского языка, подружился. Вскоре грузины стали обращаться к Рене с просьбами – «Рене, биджо, сходи с нами в префектуру (полицию, ASSEDIC , на ферму насчет работы), переведи, ну!». Безработному Рене делать особо было нечего, и он с радостью помогал, принимая грузинские проблемы близко к сердцу. Он вообще был очень добрый, Рене.

и вот, однажды, грузины снарядили Рене в префектуру, договориться, чтобы им разрешили работать. Дело совершенно безнадежное, потому что просителям убежища полагается смирно сидеть у себя в лагере, дохнуть от безделья с тоски и ждать решения по своему делу, рассмотрение которого может длиться годами.

(нет, ну в общем-то, работу найти моооожно – на виноградниках в урожай всегда не хватает рук, но оплата ее будет, понятно, так себе. Таджикская, как сказали бы сейчас, оплата).

что и объяснил Рене чиновник по делам иностранцев префектуры департамента Loire Atlantique .

«Но… моим друзьям необходимо работать. Им НУЖНО, понимаете?!?»

«Извините, мсье, ничем не можем вам помочь. Пригласите, пожалуйста, следующего…»

“ MAIS… IL FAUT QU` ILS TRAVAILLENT! ”, взревел Рене, вскочил, и с разбегу ударился головой о стену – бабах!

а потом еще раз!

IL FAUT – БУ-УХ!

QU`ILS – БАБАХ !

TRAVAILLENT! – ХРЯСЬ !

ИМ НАДО РАБОТАТЬ!!!!

Побелевший от ужаса мсье-чиновник вжался в кресло, глядя как окровавленный Рене разбивает себе голову, а потом, опомнившись, заверещал:

«Да! Да! Им надо работать! Они будут работать! Перестаньте, пожалуйста, пожалуйста, успокойтесь, мсье, я все сделаю, как вы хотите, пожалуйста!»

… не знаю, какие законодательные лазейки нашел перепуганный Monsieur le fonctionnaire, но грузины стали единственными, может, в истории Франции соискателями убежища с правом на работу.

Даже видавшие на нашей нескучной родине всякие чудеса грузины были впечатлены. И решили Рене отблагодарить.

… видимо, когда Рене заходил к ним в гости, его, бедолагу, тоже заставили снять сапоги – и обнаружилось: носков под сапогами Рене не носил. Видеть такое любому грузину очень больно и неприятно…

и Виктор с Бесо решили подарить Рене носки.

«Рене, по-братски прошу – возьми носки, да? Носи на здаровье!»

Но Рене подарка не оценил и почему-то обиделся. Мелко затрясшись, он с усилием выкрикнул:

«Н-н-но… почему… вы покупили это? Я тоже могу покупить свои носки!!! Если я их не еще покупил, это значится, что я их не нужен, носки!»

«Зачэм так не нужен? Как не нужен?!?»

«Так! Не нужен полностью, совсем!», зло и нервно крикнул Рене.

«Слушай, такой если гаварить, то скажешь – и трусы не нужен?!?»

«Да! И трусы, я их не нужен тоже!!! Я их не надеваю, трусы!!!»

«Ооох», сказали грузины, меняясь в лице.

Ай-ай, чудесен, однако, город Нант своею дивной фауной, повадки ее прелюбопытны; климат мягок; социальные службы работают исправно. И провели мы там чудеснейший почти что год –

… но наконец-то до меня дошло: для того, чтобы приятно проводить время в компании старых питерских друзей, не обязательно уезжать ни в какую Францию; и мы с Машей и Гариком уехали на Юг – где все было по-другому и тоже хорошо.

Касательно же упомянутых персонажей (in order of appearance ) – со временем почти все вернулись в Россию, группа Dobranotch превратилась в "Добраночь" и играет себе в городе Петербурге (хоть и в другом уже составе, из нантских там и остался один Митя), Бесо с Виктором получили французские бумажки и трудятся, видать, в винодельческой области… Про Хохловъ же мне неведомо.

Вот только за старину Рене я чего-то опасаюсь – ему ж совсем некуда уехать.

замок герцогини Анны Бретонской, под его стенами – полезный парк.

мы с Машей на квартире Яна. Когда он умер, его сестра Анна разрешила нам пожить в яновой квартире (оплаченной до нового года), так что у нас три месяца было свое жилье на двоих, с маленьким с садиком.

а вот это точно моя, помню даже, как снимал и это ощущение прекрасной весенней солнечности. Снято на «Зенит», подаренный мне во Фрайбурге – я тогда увлекся новой игрушкой и и ходил щелкал все вокруг. Жаль, все это куда-то подевалось.

на сквоту.

Гарик с французской подругой Мэй, все пьяные. Французская подруга была хорошая, терпеливая – но только жуть какая романтичная. Мы с ней тоже дружили поначалу, но потом она на меня обиделась, за то, что потешался над нею излишне.

а это одна из фоток для записанного в Нанте диска "Добраночи", снята дружественным фотографом Лораном. Смешные черти, по-моему.

фотка с грузинами, слева Виктор, справа Бесо танцует лезгинку. А я, кстати, помню, как его в первый раз на это развели: он как-то обмолвился, что в детстве занимался в детском кружке народного танца, и все, конечно, стали просить: давай, Бесо, станцуй! он долго ломался, дабы не уронить мужественности, а потом встанцевал таки. Очень круто, кстати.

сзади Дима и Митя с Добраночи, австралиец Гриша (Грег), Гарик.